Клятва Антона, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1894

Повести и рассказы разных лет
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Скачать в PDF

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ на 1917 г.

КЛЯТВА АНТОНА.
Разсказъ.

I.

— Баринъ… а баринъ…
— А? что?..— бормоталъ баринъ, зарываясь головой въ подушку.
— Да они пришли, Антонъ Ильичъ… Сли въ гостиной и говорятъ: ‘Не уйду, покуда своего барина не разбудишь!..’ Что же я буду съ ними длать?
— Какой Антонъ Ильичъ? Пожалуйста, убирайся ко всмъ чертямъ…
Будившая барина горничная сдлала небольшую паузу и снова принялась повторятъ то же съ начала, точно осенняя муха, которая съ одной ноющей жалобной нотой бьется въ стекло. Баринъ напрасно пряталъ свою голову, напрасно закрывалъ уши, напрасно угрожающе протянулъ руку за туфлей, защищая свое законное право выспаться,— спасенья не было.
— Они сидятъ въ гостиной, Антонъ Ильичъ…
— А, чортъ возьми…
Горничная Глаша, какъ горничныя многихъ старыхъ холостяковъ и соломенныхъ вдовцовъ, отличалась той мягкой настойчивостью, которая по праву принадлежитъ только женамъ. Въ синодик Глаши настоящій баринъ приходился по счету уже шестымъ, и она знала свое дло
— Послушайте, Глаша, это… это называется свинство… Который теперь часъ?
— Только семь пробило… Они, Антонъ Ильичъ, сначала по тротувару ходили, потомъ сидли на лавочк у воротъ… А сейчасъ они въ гостиной.
— Хорошо, я сейчасъ… Только, ради Бога, уходи.
Уходя, Глаша оглянулась,— баринъ уже сидлъ на кровати. Онъ даже погрозилъ ей кулакомъ, и Глаша успокоилась. Баринъ нсколько разъ встряхнулъ головой, издалъ неопредленный носовой звукъ и еще разъ обругалъ Антона Ильича. Вотъ тоже чортъ принесъ ни свтъ ни заря…
Виновникъ этого переполоха сидлъ въ гостиной, врне — спрятался въ старинномъ глубокомъ кресл. Это былъ совсмъ маленькій человчекъ съ моргавшими глазами, съ какимъ-то испуганнымъ лицомъ и короткими ножками. Онъ такъ и сидлъ въ кресл, поджавъ подъ себя ноги и раскачиваясь изъ, стороны въ сторону. Измятый костюмъ свидтельствовалъ о безсонной ночи.
— Послушай, Антонъ, что такое случилось?— проговорилъ надъ самымъ его ухомъ заспанный голосъ хозяина.
Антонъ посмотрлъ испуганно и сдлалъ короткой ручкой такой жестъ, точно земной шаръ повернулся въ другую сторону. Хозяинъ только поморщился. Какъ это ни странно, но даже настоящее горе маленькаго мужчины не производитъ того впечатлнія, какъ горе мужчины большого.
— Тэночка узжаетъ… совсмъ…— простоналъ Антонъ, закрывая лицо руками.— Да, совсмъ…
— Анна Гавриловна? узжаетъ? Зачмъ же ты здсь въ такую пору? Впрочемъ, извини, можетъ-быть, это нескромный вопросъ…
— Э, нечего скрывать: она прогнала меня еще съ вечера… да. Ну, я и бродилъ всю ночь по городу, какъ собака.
— Гм… да-а.
Гость и хозяинъ посмотрли другъ на друга. Все было ясно, какъ день. Маленькій человчекъ сдлалъ какое-то больное движеніе и заговорилъ, быстро роняя слова:
— Видишь ли, Иванъ Васильевичъ… Я, да, я считаю тебя лучшимъ своимъ другомъ… да. И поэтому пришелъ къ теб… Ты видишь, въ какомъ я положеніи?
— Опять исторія съ докторшей?— строго спросилъ Иванъ Васильевичъ, хмуря брови.
— Какая тамъ докторша… Это ужъ давно позабыто.
Гость даже улыбнулся, а хозяинъ сдлалъ нетерпливое движеніе. Послдній вспомнилъ, что Антонъ только на-дняхъ вернулся изъ Петербурга, значитъ, привезъ съ собой какое-нибудь приключеніе.
— Послушай, Антонъ, у тебя странный характеръ, чтобы не сказать больше… Я могу только удивляться теб.
— Презирай меня, бей, но спаси… Я тебя буду просить на колняхъ.
Маленькій человчекъ быстро скатился со своего кресла я дйствительно очутился на колняхъ. Онъ умоляюще протянулъ впередъ свои маленькія ручки и заговорилъ еще быстре, точно кого-то догонялъ:
— Спаси, спаси… Ваня, спаси! Я знаю, что ты сейчасъ презираешь меня,— я самъ презираю себя. Но все-таки спаси… Ты знаешь, какой характеръ у Тэночки?..
— Послушай, Антонъ… Что же я могу сдлать?.. Это не въ первый разъ…
— Клянусь теб всмъ святымъ, что въ послдній. Больше ни-ни… Будетъ. О, довольно… И потомъ, ты знаешь, какъ я люблю Тэночку.
Иванъ Васильевичъ взялъ гостя за руку, подвелъ къ зеркалу и проговорилъ:
— Посмотри, у тебя сдые волосы пробиваются на голов… Какъ теб не стыдно, Антонъ! Мы ужъ совсмъ старики… Пора остепениться!..
Въ зеркал обрисовались два портрета. Одинъ толстый обрюзглый мужчина за сорокъ лтъ — въ томъ возраст, когда женщины проходятъ мимо, другой походилъ на цыпленка. Зеркало являлось для обоихъ самымъ жестокимъ обвинительнымъ актомъ, какой только можно было себ представить. Иванъ Васильевичъ уже давно примирился со своей участью и могъ только удивляться роковой жизнерадостности Антона.
— Видишь ли, Ваня, я еще жить хотлъ, то-есть даже и не жить, а такъ… вообще…— оправдывался Антонъ, оправляясь передъ зеркаломъ.— Докторша пустяки, это давно прошло, а… Однимъ словомъ, Тэночка теб лучше разскажетъ. У тебя, право, есть такое особенное умнье разговаривать съ женщинами…
Актонъ, спасая свою шкуру, льстилъ самымъ грубымъ манеромъ, но сейчасъ онъ былъ готовъ ршительно на все. ‘Ораторъ’ взглянулъ на него черезъ плечо и только вздохнулъ. Онъ припомнилъ грустную исторію, какъ бжала его собственная жена и какъ его ораторство способствовало этому бгству. Да, старая рана на минуту раскрылась, и Иванъ Васильевичъ посмотрлъ на своего друга почти съ ненавистью.
— Да одвайся же ты, ради Бога,— торопилъ Антонъ, поглощенный, мыслью объ отъзд жены.— Понимаешь: совсмъ узжаетъ. Ты знаешь, какой, у нея ршительный характеръ.
— Сейчасъ еще рано… Она спитъ. Мы напьемся чаю, ты немного успокоишься… Вообще торопиться некуда.
Антонъ взглянулъ на друга умоляюще, закрылъ лицо руками, и въ комнат послышались глухія рыданія.
— Я… такъ… ее… люблю… Я… безъ… нея… жить… не… не… могу… Я… за…стр…люсь…
— Застрлиться еще успешь, а чаю мы все-таки напьемся… Перестань хныкать. Я сейчасъ позову Глашу… Нехорошо при прислуг показывать все.
— Ахъ, я несчастный… Что такое чай?.. Ты, просто, циникъ… У человка вопросъ жизни и смерти ршается, а онъ — чай.
Иванъ Васильевичъ только фыркнулъ носомъ и крупными шагами отправился въ свою спальню одваться.
‘Лучшій другъ, не угодно ли?— сердито думалъ онъ, засучивая рукава рубашки для умыванья.— Благодарю покорно… Итти объясняться съ этой взбалмошной бабой… Пожалуй, еще въ шею выгонитъ…’
Кстати, Иванъ Васильевичъ припомнилъ, что онъ членъ окружного суда, занимаетъ извстное общественное положеніе, вс въ город его знаютъ, и вдругъ скандалъ… За Тэночку нельзя поручиться. И когда проклятый Антонъ усплъ возвести его въ санъ главнаго друга? Кажется, достаточно у него друзей и могъ бы почтить этой милой привилегіей кого-нибудь другого. Впрочемъ, у Антона исторіи съ женой повторяются періодически, и эти другіе уже испили свою чашу, а теперь его очередь.
Кстати, Антона вс любили. Онъ создалъ себ какое-то особенное положеніе, невпримръ другимъ. Когда-то онъ кончилъ университетъ, когда-то и гд-то служилъ, потомъ бросилъ все и ‘слъ на хозяйство’. Это сиднье закончилось полнйшимъ крахомъ. Антонъ очутился на улиц, и его спасла только смерть какой-то богатой тетки, оставившей ему кругленькое состояніе. Сейчасъ Антонъ ршительно ничего не длалъ, а просто жилъ, т.-е. по-русски убивалъ время: днемъ скучалъ у себя дома, а вечеромъ отправлялся скучать въ клубъ или къ кому-нибудь изъ знакомыхъ. Однихъ именинниковъ сколько наберется, а потомъ званые обды, юбилеи, крестины, свадьбы — однимъ словомъ, дохнуть некогда, хотя и скучно чертовски. Антонъ былъ везд душой общества, какъ лучшій разсказчикъ и остроумный человкъ. Несмотря на свою невзрачную наружность, онъ пользовался большимъ успхомъ у женщинъ. Он съ нимъ не скучали и платили за это удовольствіе золотой монетой. Антонъ обладалъ секретомъ необыкновенно быстро сближаться, и его сейчасъ же посвящали во вс интимныя дла. Эти успхи у женщинъ избаловали Антона и служили неизсякаемымъ источникомъ разныхъ домашнихъ исторій. Антонъ хитрилъ, лгалъ, вывертывался и, выведенный на свжую воду, каялся самымъ чистосердечнымъ образомъ. Такихъ Антоновъ по провинціальнымъ захолустьямъ наберется достаточно, и вс они походятъ другъ на друга, какъ ‘три капли воды’.

II.

Пробило девять часовъ. Иванъ Васильевичъ нарочно тянулъ время, чтобы наказать Антона за предстоявшее непріятное объясненіе. Глаша проводила господъ съ сдержанной улыбкой,— она догадывалась, въ чемъ дло.
Очутившись на улиц, Антонъ сразу опять упалъ духомъ. Онъ только смотрлъ на главнаго друга своими моргавшими глазками и покорно сменилъ за нимъ по тротуару, какъ комнатная собачка. Иванъ Васильевичъ всю дорогу молчалъ, еще разъ переживая близившуюся непріятность.
— Хоть бы извозчика взять…— взмолился-было Антонъ.
— Ничего, и такъ дойдешь.
Иванъ Васильевичъ выигрывалъ время. Вотъ и членъ суда, ршитель судебъ въ нкоторомъ род, а извольте-ка столковаться съ бабой. Тоже, нечего сказать, пріятная миссія… Чортъ бы побралъ всхъ Антоновъ на свт. Желая выдержать характеръ, Иванъ Васильевичъ ни разу не спросилъ, въ чемъ дло. Да это было и совершенно излишне. Опять какая-нибудь женщина… Разв Антонъ можетъ прожить полгода безъ приключеній?
— Ты бы судью попросилъ или доктора, Антонъ, а то я-то и не сумю.
— Судья меня ужъ мирилъ съ женой два раза, а докторъ хотлъ меня убить… Тогда эта глупая исторія вышла съ его женой. Собственно, серьезнаго ничего и не было, а Тэночка подняла цлую бурю… Однимъ словомъ, скандалъ въ благородномъ семейств.
Завидвъ родное пепелище, Антонъ остановился въ нершительности.
— Нтъ, братъ, шалишь, я одинъ не пойду!— ршительно заявилъ Иванъ Васильевичъ, подхватывая Антона подъ руку.— Люби кататься, люби и саночки возить… Еще неизвстно, какъ меня приметъ Анна Гавриловна.
— Я боюсь…
— Вздоръ!.. Заварилъ кашу, самъ и расхлебывай…
— Она тебя любитъ, Тэночка… Когда ушла у тебя жена, какъ она тебя жалла! Это удивительная женщина вообще…
Антонъ вздрогнулъ, когда Иванъ Васильевичъ позвонилъ у подъзда. Начиналось… Послышались шаги старухи-няньки, которая спускалась по лстниц съ старческимъ кряхтньемъ… Антонъ даже закрылъ глаза, когда повернулся ключъ въ дверяхъ.
— Анна Гавриловна дома?— твердымъ голосомъ спросилъ Иванъ Васильичъ.
Старуха посмотрла на господъ равнодушными глазами и прошамкала:
— Не знаю… Ужо я спрошу ее.
Она ушла, а господа остались на подъзд.
— Вдь вотъ какая Тэночка, никогда молоденькой горничной не возьметъ,— ропталъ про себя Антонъ, вспоминая бойкую Глашу.
— Пожалуйте…— послышалось сверху.
— Я останусь въ передней…— шепталъ Антонъ, поднимаясь по лстниц.
— Ну нтъ, братъ, это дудки…
Они должны были подождать въ гостиной, по крайней мр, четверть часа, прежде чмъ Анна Гавриловна вышла изъ своей комнаты. Это была высокаго роста женщина, съ некрасивымъ, но ршительнымъ лицомъ. Она была одта въ дорожное срое платье и даже держала въ рукахъ дорожную кожаную сумочку. Поздоровавшись съ Иваномъ Васильевичемъ, она сдлала видъ, что совсмъ не замчаетъ мужа. Антонъ стоялъ за кресломъ и виновато крутилъ въ рукахъ собственную шапку. Онъ походилъ на бднаго родственника, попавшаго въ домъ къ богатому дяд.
— Я пришелъ къ вамъ, Анна Гавриловна… то-есть я…— заговорилъ Иванъ Васильевичъ, сбившись на первомъ слов.— Однимъ словомъ, вы хотите узжать…
— Да, я сегодня оставляю этотъ вертепъ…
— Послушайте, Анна Гавриловна. Прежде, чмъ сдлать такой ршительный шагъ, поговоримте серьезно… по душ.
Анна Гавриловна томно опустилась на ближайшее кресло и приготовилась слушать. Иванъ Васильевичъ сдлалъ паузу, чувствуя, какъ у него пересохло въ горл. Бываютъ такія проклятыя положенія… Онъ даже оглянулся на Антона и посмотрлъ съ укоромъ. Да, тяжела шапка главнаго друга…
— Вы хотите бросить мужа, Анна Гавриловна…
— Не мужа, а мерзавца…
Антонъ сдлалъ безпокойное движеніе за кресломъ, какъ попавшаяся въ западню крыса.
— Конечно, трудно судить семейныя дла, особенно со стороны, уважаемая Анна Гавриловна… (О, чортъ бы тебя побралъ!) да. Но заинтересованныя стороны относятся другъ къ другу слишкомъ пристрастно и длаются часто несправедливыми. Посторонній человкъ можетъ отнестись спокойне… Во всякомъ случа, необходимо разобраться, обсудить, взвсить. Вдь нтъ такого положенія, изъ котораго не было бы выхода.
— Я не понимаю, во-первыхъ, что вамъ нужно отъ меня?— отрзала Анна Гавриловна, принимая оскорбленный видъ,— а во-вторыхъ, мн совершенно непонятна роль, въ какой вы явились сюда, Какое можетъ быть посредничество между мужемъ и женой?
— Я явился сюда только по просьб вашего мужа, а моего друга Антона. Я даже не знаю, въ чемъ дло, и даже не спросилъ его ни слова, потому что мн одинаково дороги интересы какъ его, такъ и ваши интересы,
— Какъ это мило съ вашей стороны… Ха-ха! Прекрасная роль… Я могу только удивляться, что среди моихъ друзей находятся… находятся… подобные субъекты.
— Позвольте, Анна Гавриловна, вы выражаетесь слишкомъ рзко…
— Нтъ, я очень мягко выражаюсь. Поймите, что мн жаль васъ. Да, жаль. Въ конц концовъ, вы все-таки являетесь въ роли защитника этого мерзавца, который иметъ дерзость считать себя моимъ мужемъ. Вы пришли защищать его интересы, а не мои… Мн даже кажется, что ваша роль неблагодарне его роли, какъ защитника отъявленнаго негодяя.
Иванъ Васильевичъ сдлалъ безпокойное движеніе, какъ большая неуклюжая туша, приготовившаяся вспорхнуть. Это движеніе перемняло сразу непріятный оборотъ дла. Анна Гавриловна величественно поднялась и проговорила уже дловымъ тономъ:
— Такъ какъ вы взяли на себя непріятный трудъ ходатайства по такому грязному длу, то я считаю своей обязанностью познакомить васъ съ нимъ въ общихъ чертахъ. Я сейчасъ.
Она величественно вышла изъ комнаты. Иванъ Васильевичъ чувствовалъ, какъ у него стучитъ кровь въ вискахъ, а на лбу выступаетъ холодный лотъ. Обернувшись къ Антону, онъ погрозилъ ему кулакомъ и проговорилъ:
— Помни, Антонъ, что это въ послдній разъ!.. Если ты еще разъ позволишь себ какую-нибудь исторію, я подаю въ отставку изъ должности главнаго друга.
— Въ послдній разъ… Клянусь!— шепталъ Антонъ и прибавилъ уже другимъ тономъ:— Но какая женщина!.. Какая энергія!.. Вотъ именно такихъ женщинъ я и люблю… Представь себ только картину, когда она улыбнется? Восторгъ… А ты, знаешь, прекрасно началъ. Такое благородство въ голос… жестъ… Однимъ словомъ, произвелъ впечатлніе.
— Замолчи, несчастный.
Послышалось шуршанье платья, и Антонъ малодушно спрятался за свое кресло. Анна Гавриловна вошла походкой оскорбленной королевы и подала Ивану Васильевичу смятый листокъ.
— Потрудитесь прочесть вслухъ,— предложила она, повертывая въ рукахъ кожаную записную книжку.
Иванъ Васильевичъ въ качеств юриста пробжалъ молча поданпуіе бумагу, посмотрлъ на оборот, приподнялъ плечи и началъ читать:
— ‘Садъ ‘Кинь-Грусть’… счетъ г. Кривскому… гм… восемь порцій бёфъ а-ля-модъ… четыре порціи филе соте… десять порцій мороженаго’. Извините, я ничего не понимаю, Анна Гавриловна. Какой-то старый счетъ…
— Нтъ, читайте… Вверху есть дата: 18-го іюня 1891 года.
— Гм… да… ‘десять порцій мороженаго… восемь бутылокъ шампанскаго Помери… телячья печенка… три ящика пива… русскому хору 25 руб. семь бутербродовъ… цыганскому хору 30 руб… за разбитую посуду 7 р. 33 к. Да… ризки’… Это что такое?..
— Ризки — это когда крестятъ дтей… Продолжайте.
— ‘Деньгами выдано цыганк Ман 25 руб… 12 бутылокъ сельтерской воды… 2 стакана шерри-коблеръ… банка килекъ… изломанный стулъ… крюшонъ’. Гм… Общій счетъ — 184 р. 33 к.
Бумажка еще разъ была повернута и потомъ возвращена Анн Гавриловн…
— Однако не могъ же Антонъ выпить три ящика пива?
— Вы скажете, Иванъ Васильевичъ, что могъ быть другой Кривскій? Что, наконецъ, это общій счетъ? А вотъ не угодно ли полюбоваться его собственной книжкой…
Порывшись въ книжк, Анна Гавриловна отыскала роковую страницу, помченную 18-мъ іюня, и прочитала сама:
— 18-е іюня… на расходы по длу о наслдств 184. р. 33 к. Не правда ли, какое странное совпаденіе? Это именно та самая цифра, которая значится на счет…
— Да, странно… гм…— мычалъ Иванъ Васильевичу.— Да, очень странно… Я думаю, что въ такихъ длахъ самое лучшее полная откровенность.
— О, нтъ, я не врю, ни одному его слову не врю!— ршительно заявила Анна Гавриловна, длая такой жестъ, точно ей предлагали наступить на змю.— Это ни къ чему не поведетъ…
— Я, то-есть я разскажу все, Тэночка…— заявилъ Антонъ какимъ-то не своимъ голосомъ.— Вдь я не говорю, что счетъ не мой и что въ книжку занесенъ не онъ… Неловко же было написать, что пропито 184 р. 33 к.
— Онъ меня довелъ до того, что я должна осматривать его карманы и записныя книжки…— объясняла Анна Гавриловна съ слезливыми нотами въ голос.— Это уже послднее дло… Помилуйте, женщина должна длать обыски! Я кончила гимназію съ серебряной медалью… Наконецъ у меня совсмъ не такой характеръ. Довести женщину до этого состоянія, это… это…
Конечно, явились слезы. Друзьямъ пришлось переждать, когда этотъ дождь пройдетъ.

III.

— Я прошу только объ одномъ: дайте мн разсказать все… все…— началъ Антонъ взволнованнымъ голосомъ.— Да, все… Въ Петербургъ я похалъ хлопотать по длу о наслдств посл моей тетки (Анна Гавриловна горько улыбнулась). Да, о наслдств… Хорошо. Прізжаю туда. Разыскалъ знакомаго адвоката — Пищалкинъ, мы съ нимъ еще въ университет вмст учились. Хорошо. Ну, то-ce… Длали справки, собирали какія-то справки, однимъ словомъ, устали, какъ собаки. Пищалкинъ и говоритъ: ‘Подемъ, братъ, на острова, передохнемъ свжимъ воздухомъ’… Тэночка, пожалуйста, не перебивай меня. Вдь это онъ говоритъ, а не я. Хорошо. Я думалъ, что мы такъ пройдемся по островамъ и самое большее зайдемъ поужинать куда-нибудь къ Фелисьену (Анна Гавриловна сдлала нетерпливый жестъ). Да, къ Фелисьену… А тутъ по дорог эта ‘Кинь-Грусть’. Пищалкинъ и затащилъ меня туда… Онъ тоже человкъ семейный, недавно старшая дочь въ гимназію поступила. Такая славная двочка… Хорошо. Погуляли мы по саду, посмотрли представленіе на открытой сцен, зашли въ буфетъ — онъ выпилъ дв рюмки водки, а я англійской горькой. Всего одну рюмку, Тэночка. Потомъ отправились въ закрытый театръ. Тамъ шла новая оперетка ‘Двушка въ трехъ юбкахъ’. Ну, оперетка такъ себ, могло бы быть лучше… Впрочемъ, одна француженка ничего… гм… да…
— И все онъ лжетъ…— тихо проговорила Анна Гавриловна, заломивъ въ отчаяніи руки.— Ни одного слова правды!
Иванъ Васильевичъ нмымъ взглядомъ попросилъ ее не перебивать разсказчика. Его начали интересовать похожденія Антона.
— Пищалкинъ и говоритъ, Тэночка: ‘Давай, поужинаемъ въ отдльномъ кабинет?’ Кажется, чего невинне… Я согласился. Всякій человкъ ужинаетъ… Кажется, ничего въ этомъ особеннаго нтъ? Хорошо. Заказали ужинъ. Я нарочно выбралъ самое дешевое, что только было. Антрекотъ какой-то…
— Вотъ и лжешь,— не утерпла Анна Гавриловна.— Въ счет никакого антрекота нтъ…
— Можетъ-быть, и не антрекотъ,— великодушно согласился Антонъ.— Чортъ съ нимъ, съ антрекотомъ. Хорошо. Сидимъ. Пищалкинъ опять выпилъ дв рюмки водки, а я опять англійской горькой. Потомъ пили портеръ… Потомъ я спросилъ бутылку шампанскаго… Видишь, Тэночка, я ничего не скрываю. Нельзя же, человкъ хлопочетъ по моему длу, привыкъ пить дорогія вина… Только это мы выпили шампанское и спросили ликера — не помню, какой — и кофе… Да… А по коридору въ это время! что-то такъ и шуршитъ, потомъ этакій смхъ… женскій смхъ. А у Пищалкина характеръ игривый… Выскакиваетъ въ коридоръ, и не усплъ я оглянуться, какъ онъ ужъ тащитъ двухъ цыганокъ — одна черная, какъ головешка, а другая блокурая. Все это сдлалось какъ-то вдругъ, и я даже хотлъ уйти… Ей-Богу, хотлъ! Но не ловко обижать товарища, съ которымъ вмст въ университет учился… И потомъ завтра у насъ опять хлопоты по длу.
— Какъ трудно было, я думаю, теб остаться въ такой компаніи?— съязвила Анна Гавриловна.
— Да вдь Пищалкинъ тоже человкъ семейный. У него дочь въ гимназію поступила… Хорошо. Сидимъ… Я ничего не скрываю, Тэночка. Пищалкинъ слъ рядомъ съ черномазой, а около меня помстилась эта блокуренькая… Признаюсь, она меня заинтересовала: цыганка и вдругъ блокурая. Вдь и ты удивилась бы, если бы увидла благо воробья. Костюмъ на ней такой, цыганскій, монеты звенятъ, а глазенки такъ и свтятся. Такъ это смотритъ на меня пристально-пристально, точно вотъ хочетъ узнать и не можетъ. ‘Мы, говоритъ, гд-то съ тобой встрчались’… Такъ и ржетъ на ‘ты’. Ужасная нахалка, какъ оказалось впослдствіи. Да… Ну, конечно, сейчасъ запросили ужинъ, потомъ цвтовъ, потомъ конфетъ… Смотрю, а Пищалкинъ финь-шампань такъ и душитъ. Я еще спросилъ себ антрекотъ…
— Опять врешь…
— Тьфу! Ошибся… Что-то однимъ словомъ спросилъ… изъ състного. А Пищалкинъ сразу потребовалъ шампанскаго дв бутылки… Тутъ и пошло все колесомъ. Его черномазая проситъ русскій хоръ пригласить… Пригласили. Ну, что-то такое пли… Пищалкинъ подарилъ примадонн своо обручальное кольцо. А моя блокуренькая ласкается ко мн, какъ котенокъ, и шепчетъ: ‘Заставьте пть насъ, цыганокъ’… Я пячего не скрываю, Тэночка. Я соглашаюсь, потому что попалъ на пьяную зарубку, какъ говорятъ купцы. Вотъ и привалила орда неврная… Однимъ словомъ, фараоны. Псни, гиканье, пляска… Пищалкинъ пустился въ присядку. Такъ и жарить… А моя Таня, это блокуренькая-то, такъ и жмется ко мн плечомъ… Видитъ, конечно, что человкъ съ непривычки опьянлъ и ничего не понимаетъ… Жмется ко мн и этакъ колнкой меня подъ столомъ толкаетъ.
— Довольно!— протестовала Анна Гавриловна.— Дальше все извстно…
— Нтъ, ужъ позвольте, Анна Гавриловна,— возмущался Иванъ Васильевичъ, увлекаясь разсказомъ Антона все больше.— Продолжай, Антонъ…
— Да, жмется эта Танька, колнкой меня толкаетъ и шепчетъ: ‘А вы бы мужчинъ нашихъ угостили… Они пиво пьютъ’. Конечно, я сказалъ лакею, чтобы дали пива этимъ подлецамъ. Черномазые, носатые, глаза какъ угли — страшно смотрть, однимъ словомъ. Я еще думаю про себя: ‘разорвутъ они Пищалкина, какъ кошку’, потому что онъ ужъ началъ обнимать и цловать свою головешку. Да… Только смотрю я, а въ сосдній номеръ лакеи и тащатъ цлыхъ три ящика пива. Вотъ такъ хороши ‘мужчины’… Я нарочно ходилъ посмотрть, какъ они пьютъ — настоящіе черные тараканы или компотъ изъ чернослива. Ну, а у насъ шампанское ркой льется, какіе-то жиды на цымбалахъ зажариваютъ… Виноватъ, забылъ: когда я спросилъ пива мужчинамъ, Таня поблагодарила меня ногой. Видишь, Тэночка, я ничего не скрываю. Дальше — больше… Пищалкинъ совсмъ разошелся и, смотрю, сидитъ уже съ двумя головешками: одну обнимаетъ, другую цлуетъ. И меня, признаюсь, начало подмывать… Думаю, что же, жена ничего не узнаетъ — такъ и думаю, вотъ до чего напился, а интересно, какъ это блокурыя цыганки любятъ… Начинаю на эту тему заговаривать, Таня смется и говоритъ мн: ‘А видлъ цыгана, который басомъ плъ? Это мой мужъ… Смотри, достанется намъ обоимъ’. А цыганище, я вамъ скажу, невроятный, прямо монументъ… Какъ быть?.. Я то-ce, а Таня только головкой качаетъ и этакъ легонько вздыхаетъ. ‘Жаль мн, говоритъ, тебя, ужъ очень хорошій баринъ’… Я настаиваю… ‘Хорошо, говоритъ, есть еще одна штука, чтобы намъ съ тобой наедин встртиться… Одна цыганка у насъ родила недавно, бдная такая цыганка — вотъ хочешь быть кумомъ? А тамъ все устроимъ’… Понимаете, у меня столбы въ голов ходятъ — готовъ весь фараоновъ хоръ окрестить. Она, то-есть Таня, опять благодаритъ меня ногой… Смотрю, а тугъ ужъ какая-то беззубая старушонка около меня вертится, тоже головешка головешкой. Ну, на ризки и выклянчила… Только я ей наличными отдалъ, а какъ эти ризки въ счетъ попали — не умю сказать. Да… Я ничего не скрываю, Тэночка. Хорошо… Только, смотрю, ужъ совсмъ свтло… Хвать, а Пищалкина и слдъ простылъ. Вотъ такъ пріятель: завести завелъ да и бросилъ. А въ дверяхъ этотъ цыганище, мужъ Тани, стоитъ и какіе-то ей знаки длаетъ… Дальше ужъ я плохо помню, да и не интересно: уплатилъ по счету, лакей довелъ меня до извозчика… однимъ словомъ, одна грусть получилась.
Наступила пауза. Ршающій голосъ принадлежалъ Анн Гавриловн, по она хранила гробовое молчаніе, опустивъ глаза.
— Что же, и все?— недовольнымъ голосомъ спросилъ Иванъ Васильевичъ.
— Больше ничего не было,— отвтилъ Антонъ какимъ-то дтскимъ голосомъ.— Впрочемъ, могу прибавить: клянусь, что никогда и ничего подобнаго не произойдетъ. Вдь, въ сущности, я ничего не сдлалъ… Нужно быть справедливымъ и ко мн. Да, былъ пьянъ, надлалъ глупостей, бросилъ на втеръ двсти рублей — вотъ и все.
Иванъ Васильевичъ понялъ, что его миссія кончена, поднялся съ кресла и молча пожалъ руки молчавшимъ супругамъ.
Они остались вдвоемъ.

——

Ровно черезъ три дня Антонъ явился къ Ивану Васильевичу. Онъ имлъ безпечный и довольный видъ человка, который избавился отъ большой опасности, благодаря счастливой случайности.
— Ну что, какъ дла?— довольно сухо спросилъ Иванъ Васильевичъ, надвая свой судейскій мундиръ,— онъ отправлялся въ засданіе.
— Ты это про что?
— Какъ про что?
— Ахъ, да… Виноватъ. Пришелъ тебя поблагодарить, голубчикъ. Ты меня выручилъ… Конечно, Тэночка ругала меня, потомъ плакала, потомъ опять ругала, гнала отъ себя и кончила отпущеніемъ грховъ. Это чудная женщина… да. А мн до сихъ поръ совстно. Войди въ ея положеніе: что ей было длать, какъ и всякой другой женщин? Подлецы мы, мужчины… Если бы не ты, все было бы кончено, а теперь я снова ожилъ.
Антонъ даже прищелкнулъ языкомъ и подмигнулъ, охваченный обычнымъ легкомысліемъ. Это наконецъ взорвало Ивана Васильевича.
— Послушай, Антонъ, въ слдующій разъ я не буду разыгрывать роль какого-то буфера, чортъ возьми. Это, наконецъ, смшно…
— Клянусь…
— Ты лучше клянись Анн Гавриловн, а я не желаю валять дурака. Пойми, что это просто неудобно.
— Да вдь я… ей-Богу, клянусь теб, что…
— Ну, извини, мн некогда. У насъ сегодня засданіе.
Они вышли вмст. Антонъ слъ вмст на извозчика увряя, что ему по пути. Дорогой онъ нершительно заявилъ:
— А я къ теб по длу, Ваня… Ты не сердись. Видишь ли… гм… мн нужно устроить свиданіе съ одной дамой, и я сказалъ, что она твоя родственница. Пока ты будешь въ суд, я ее приму у тебя въ квартир… Ты ее и не увидишь.
— Извозчикъ, ступай…
Иванъ Васильевичъ крикнулъ адресъ квартиры Кривскихъ. Антонъ сдлалъ-было попытку соскочить съ извозчика, но былъ удержанъ.
— Ваня, не буду…— бормоталъ онъ.— Я пошутилъ…
— То-то… Извозчикъ, въ судъ!
1894.
Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. На огонек, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896
  2. Красная шапочка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1895
  3. Лётные, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1886
  4. Стрекоза, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1900
  5. Монетка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1910
  6. Мумма, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1907
  7. Ната, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1900
  8. Полонянка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1892
Электронная библиотека