Московскій университетъ, блистательно закончивъ первое столтіе своего существованія, на рубеж второго какъ-то круто повернулъ съ проложеннаго имъ пути и началъ поражать публику такими странными пріемами въ сред своего Совта, что обратилъ на себя, далеко не въ лестную сторону, общее вниманіе. Мы не беремся перечислить вс исторіи, повторявшіяся въ стнахъ Совта, особенно за 2—3 послднихъ года, и доходившія до публики большею частью въ отрывистыхъ газетныхъ сообщеніяхъ и перебранкахъ, наполненныхъ непонятными раздраженіемъ и злобой. Видно было, что между профессорами идетъ глухая борьба, видно было, что въ борьб, вопреки естественному закону, перевсъ клонится не на сторону молодой партіи, предполагающей за собою движеніе впередъ къ нравственному и умственному обновленію университета, а на партію стариковъ, чуждыхъ и современному развитію науки, и реформативнымъ стремленіямъ Россіи, и относившихся къ самому университету, какъ относится всякій старикъ къ своему тепло насиженному углу, гд онъ привыкъ сидть 25—35 лтъ, наука далеко ушла впередъ, а онъ все сидитъ, и какъ огня, боится всякой вентиляціи, и каждая струя свжаго воздуха кажется ему посягательствомъ на его существованіе. Для посторонняго зрителя вс подробности этой борьбы скрыты внутри Совта и можно видть только результаты ея: удаленіе съ каедръ лучшихъ, свжихъ силъ и отсутствіе прилива новыхъ, талантливыхъ ученыхъ.
До сихъ поръ вс исторіи, происходившія въ ндрахъ Совта московскаго университета, проходили какъ-то мимо медицинскаго факультета, и въ нихъ высказывалось только косвенное его участіе, но вотъ пришла наконецъ и его очередь: на дняхъ газеты напечатали свжее событіе, происшедшее на 4 курс медицинскаго факультета и свидтельствующее, до какихъ геркулесовыхъ столбовъ могъ дойти произволъ Совта и какая сильная круговая порука установилась между профессорами. Самую исторію мы разсказывать не будемъ, читатели ‘Архива’ знаютъ ее по подробному описанію въ No 312 ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’. Насъ, какъ врачей, прежде всего поражаетъ поводъ, вызвавшій эту исторію: профессоръ клиники Захарьинъ ухалъ заграницу на годъ, и Совтъ поручилъ вести клинику во время его отсутствія профессору патологической анатоміи Полунину. Отъ одного этого назначенія ветъ тмъ стародавнимъ временемъ, когда профессора не стснялись спеціальностями и по произволу мняли свои каедры, когда клиническая профессура поручалась старйшему изъ профессоровъ въ награду за долгую службу, какъ синекура, потому что служила къ увеличенію его практики, назначеніе Полунина показываетъ, что эти времена халатныхъ отношеній къ наук въ Москв еще не миновались, потому что браться анатому-патологу за чтеніе клиническихъ лекцій — абсурдъ и явный признакъ неуваженія къ наук, это — то же, что пирожнику взяться точать сапоги, ну и началъ точать г. Полунинъ! Профессора Полунина мы знаемъ съ давнихъ поръ: это — человкъ пожилой, не даровитый, сухой схоластикъ въ наук и съ большою самоувренностью въ характер, лтъ 15 — 20 назадъ онъ былъ очень трудолюбивъ и составлялъ полезность въ университет на каедр патологической анатоміи, но съ годами видимо отсталъ и вполн дльнымъ представителемъ своей науки не былъ. Оно и естественно: въ Москву онъ пріхалъ изъ заграницы на каедру въ 1846 или 1847 году, когда была въ полномъ цвту теперь уже давно отжившая свой вкъ внская школа, и съ тхъ поръ, сколько намъ извстно, не здилъ заграницу подсвжать свои знанія, реформацію, произведенную Вирховымъ и его талантливою школой, онъ долго не могъ усвоить, да и теперь не усвоилъ, хотя и принялъ ее, но не по убжденію, а какъ бы на вру, вынужденный временемъ и силой обстоятельствъ. Какимъ же образомъ такому профессору, котораго почти 25-ти-лтняя дятельность прошла исключительно въ обращеніи съ трупами, можно было поручать живое клиническое дло, а еще боле, какъ ему -самому было не отказаться отъ такого порученія, добросовстно выполнить которое онъ не имлъ достаточныхъ средствъ? Нравственнаго насилія здсь быть не могло, потому что онъ — деканъ факультета и одинъ изъ самыхъ вліятельныхъ -его членовъ, слдовательно никто не могъ его принудить взять на себя обязанность, не входящую въ область его дятельности. Точно также не можетъ быть возраженія, что въ московскомъ университет никого не было другого подъ руками, кром Полунина, кто бы могъ достойно замнить Захарьина. Что же сталось со всей этой молодежью, которую университетъ посылалъ заграницу съ цлью обогащенія свдніями именно по части клинической медицины? Куда длись гг. Чериновъ, Матчерской, Красильниковъ и, вроятно, многіе другіе, которыхъ имена намъ неизвстны? Каждый изъ нихъ и свже, и моложе, и несравненно ближе -стоитъ къ клиническому длу, чмъ Полунинъ. А между тмъ клиника 4-го курса составляетъ одно изъ капитальнйшихъ звеньевъ въ преподаваніи медицины, назначеніе ея по преимуществу пропедевтическое: показать студенту не много вольныхъ, но хорошо, обстоятельно показать — non multa, Bed multum, познакомить его ближе съ приложеніемъ современныхъ методовъ изслдованія при постели больного и научить наблюдать, какъ видоизмняется уже усвоенная -студентомъ въ теоретическомъ курс формула болзни на предложенномъ ему практическомъ случа. Поэтому-то совершенно основательно привыкли требовать отъ клинициста больше талантливости и такта, больше навыка и разносторонней практики, чмъ отъ теоретическаго преподавателя. Могъ ли Полунинъ удовлетворить этимъ требованіямъ? Для насъ, издавна знающихъ рессурсы Полунина, въ немъ нтъ этихъ условій, нужныхъ для клинициста, для лицъ же, которымъ онъ неизвстенъ, это длается очень виднымъ изъ самаго метода, которому онъ сталъ слдовать при веденіи клиники и который изложенъ въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’,такъ, онъ облекаетъ свое веденіе клиники въ какія-то своеобразныя формы и почему-то находитъ нужнымъ, вопреки принятымъ правиламъ, держать студентовъ подальше отъ больныхъ: изслдуетъ вновь поступающихъ больныхъ въ отсутствіи студентовъ, запрещаетъ послднимъ присутствовать при обход клиники ординаторами и даже право вести скорбные листы передаетъ ординаторамъ, веденіе скорбныхъ листовъ студентами не есть какой нибудь неосмысленный рутинный пріемъ и не даромъ онъ принятъ во всхъ существующихъ клиникахъ Европы, онъ способствуетъ сближенію студента-куратора съ больнымъ, даетъ возможность студенту ближе слдить за наблюдаемой формой болзни и пріучаетъ его къ формулированію своего наблюденія, а профессору даетъ наглядный способъ для опредленія степени наблюдательности и знаній студента. Понятно, какъ вс такія нововведенія Полунина должны были смутить я озадачить всякаго, желающаго заниматься, студента и какъ мало поучительнаго онъ могъ почерпать изъ такого оригинальнаго способа преподаванія. Недовольство студентовъ еще -боле длается понятнымъ, если ко всему этому прибавить такіе промахи діагностики, каковъ разсказанный въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’, гд Полунинъ распозналъ на одномъ больномъ болзнь сердца и почекъ, а при вскрытіи эти органы оказались нормальными, и вмсто болзни почекъ и сердца найдено существенное пораженіе печени, конечно, ошибки могутъ быть со всякимъ, и проврить, насколько груба была ошибка въ данномъ случа — невозможно, при отсутствіи подробной исторіи болзни, но, съ другой стороны, зная малый навыкъ Полунина къ клиническому длу, не въ прав ли мы ожидать, что такая ошибка, случившаяся съ профессоромъ въ первый мсяцъ его дебютовъ, какъ клинициста, легко можетъ повториться нсколько разъ въ теченіе семестра? Вспомнимъ дале самый свжій фактъ, какъ для насъ лично крайне сомнительная ошибка профессора Киттера вызвала шумный и горячій протестъ со стороны публики, и даже судебное преслдованіе. Въ виду этого недавняго и еще не поршеннаго факта насъ поражаютъ еще боле самоувренность и непоколебимое мужество московскаго профессора, если бы общество съ одинаковою строгостью относилось къ ‘го ошибкамъ, какъ къ ошибк проф. Киттера, то московскій клиницистъ не сходилъ бы тогда со скамьи подсудимыхъ круглый семестръ и, конечно, преподаваніе отъ этого ни мало не пострадало бы. Между тмъ Совтъ университета иначе взглянулъ на все дло, и около 20 студентовъ, неудовлетворенныхъ преподаваніемъ Полунина и отказавшихся посщать его лекціи, были уволены и исключены изъ университета. За что же? Молодые люди пришли искать занятій въ университетъ и когда имъ вмсто хлба науки даютъ пережевывать камень и они объявляютъ, что камень есть камень, а не хлбъ, ихъ безъ дальнихъ разсужденій изгоняютъ вонъ изъ университета и преграждаютъ совсмъ доступъ къ наук Такой приговоръ не говоритъ въ пользу просвщенности и гуманности членовъ университетскаго Совта и никоимъ образомъ не можетъ служить аргументомъ въ пользу клиническихъ способностей Полунина, это скоре аргументъ злоупотребленія, предоставленнаго властью, не совмстный съ достоинствомъ университета, и особенно странно видть такую несправедливую расправу именно въ стнахъ университета теперь, когда судебная реформа вводится повсюдно въ Россіи и когда для самаго запятнаннаго изъ преступниковъ создается ‘судъ правый и милостивый’. Намъ скажутъ, что строгость наказанія была вызвана необходимостью предохранить студентовъ отъ дальнйшихъ увлеченій и нарушеній дисциплины. Но зачмъ же было давать поводъ къ этимъ нарушеніямъ? Кто, какъ не сами профессора, вызвали эти увлеченія своимъ безцеремоннымъ, неуважительнымъ обращеніемъ съ наукой?
Пусть спросятъ Совты другихъ университетовъ, совмстимо ли въ настоящее время преподаваніе клинической медицины съ преподаваніемъ патологической анатоміи въ одномъ лиц, когда всесторонняя разработка науки заставляетъ все боле и боле и самую клиническую медицину раздробляться на части и выдлять изъ себя различныя доцентуры, какъ, напр., сифилиса, нервныхъ, ушныхъ, гортанныхъ и др. болзней?
Наконецъ мы считаемъ даже излишнимъ распространяться о томъ, насколько умстно университету сразу сокращать курсъ на цлую треть слушателей, выключать 20 почти совсмъ готовыхъ врачей въ то время, какъ Россія крайне нуждается въ врачахъ, и земство тщетно силится обезпечить бдствующему народу хоть сколько нибудь медицинскую помощь.
Мы просимъ старожиловъ профессоровъ московскаго университета медицинскаго факультета объяснить этотъ загадочный фактъ: почему аудиторіи его въ 50-хъ годахъ кишли слушателями и ежегодно на факультетъ поступали отъ 200 до 300 человкъ, и отчего въ 60-хъ годахъ число поступающихъ постепенно уменьшается и общая сумма студентовъ-медиковъ упала на половину прежней общей суммы? Обыкновенно объясняютъ это оскудніе медицинскаго факультета тмъ, что молодежь бросилась теперь на юридическій факультетъ, общающій въ будущемъ большее обезпеченіе и лучшую карьеру. Но почему же тогда это объясненіе, примнимое въ Москв, непримнимо въ Петербург къ медико-хирургической академіи, гд въ 60-хъ годахъ число студентовъ по сравненію съ 50-мы годами удвоилось? Слдовательно, оскудніе медицинскаго факультета не можетъ быть объяснено исключительно цоднятіемъ юридической карьеры, тутъ должны быть и другія причины, и самая главная, по нашему мннію, это — уровень преподаванія: чмъ лучше, талантливе составъ профессоровъ, чмъ полне и современне излагается наука, тмъ больше и число слушателей, и наоборотъ: товаръ залежалый, потерявшій свою свжесть, всегда подвергается меньшему запросу.
P. S. Наша статья была давно уже написана и сдана въ редакцію ‘Архива’, когда въ No 255 ‘Московск. Вдомостей’появилось объясненіе проф. Полунина, объясненіе нсколько позднее, потому что судъ надъ студентами не только состоялся, но и давно приведенъ въ исполненіе. Однако же, въ виду даннаго г. Полунинымъ объясненія, мы считаемъ нужнымъ сдлать нкоторыя поправки въ нашей замтк. Если гг. Матчерской и Чериновъ не брали на себя клиническаго преподаванія, то, стало быть, о нихъ не можетъ быть и рчи, а съ другой стороны это показываетъ, что они гораздо серьезне относятся къ клиническому длу и мене самоувренны, чмъ г. Полунинъ. Все, что ни приводитъ г. Полунинъ въ пользу своихъ правъ на клиническое преподаваніе — по нашему мннію, не доказательно: его занятія въ 1840-хъ годахъ клиническою медициною за границей и вслдъ за тмъ 2-хъ лтнее служеніе въ должности адъюнкта терапевтической клиники никакъ не могутъ служить доказательствомъ, что онъ въ настоящее время обладаетъ достаточными для клинициста свдніями. Въ теченіе послднихъ 15 лтъ клиническая медицина такъ двинулась впередъ, какъ прежде не двигалась она въ 50—100 лтъ, почти нтъ ни одной болзни, клиническій взглядъ на которую боле или мене не измнился бы, установились цлыя формы болзней прежде неизвстныхъ, какъ напр. артеріосклерозъ, лейкемія, болзнь амилоидная, Базедова, Аддисона, клиническое ученіе о сифилис, бугорчатк и частью нервныхъ болзняхъ совершенно преобразилось, благодаря изобртенію новыхъ инструментовъ, леченіе тоже стало на новую дорогу и дало новое благодарное поле для врачей въ форм мстнаго леченія, вся электротерапія есть продуктъ работъ послднихъ 10—15 лтъ. Есть ли какая нибудь возможность клиницисту стараго времени совладать съ этимъ наплывомъ новыхъ взглядовъ, методовъ изслдованія и леченія, когда такая громадная знаменитость, какъ клиницистъ Шкода, теперь считается устарлымъ и его клиника посщается не больше, какъ 10—15, и то обязательными, слушателями? Точно также, и на этомъ основаніи, можно признавать нкоторыя достоинства ученыхъ трудовъ г. Полунина-по клинической медицин для 1840-хъ годовъ, но ссылаться на ихъ какое нибудь значеніе для настоящаго времени никакъ нельзя. Что касается неврно будто бы изложеннаго въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’ метода преподаванія г. Полунина, то это мы оставляемъ на совсти самого г. Полунина и корреспондента ‘Вдомостей’, опубликованная теперь г. Полунинымъ программа его преподаванія — не дурна, но кто же не знаетъ, что между программой и исполненіемъ ея на дл можетъ лежать цлая бездна {Относительно исторіи болзни г. Полунинъ говоритъ: ‘Я настоялъ на томъ, чтобы, кром исторіи болзни, которую пишутъ студенты-кураторы, писали исторіи болзней и ординаторы’. Мы ршительно отказываемся понимать, зачмъ ему понадобилась эта двойная бухгалтерія, онъ же самъ не поясняетъ, почему онъ настаивалъ на этомъ нововведеніи.}? Заканчиваетъ свое объясненіе г. Полунинъ фразой, полной христіанской кротости и благодушія: ‘Богу извстно, что побудило студентовъ произвести безпорядокъ! Богъ да будетъ въ этомъ дл и судьей!’ По нашему мннію, такая фраза по меньшей мр неприлична и отзывается употребленіемъ имени Бога всуе, потому что г. Полунинъ очень хорошо знаетъ, что судъ университета уже исключилъ 17 студентовъ.
Въ заключеніе не можемъ не обратить вниманія на напечатанный на дняхъ въ газетахъ приговоръ другого университетскаго суда по студенческой же исторіи, но въ Дерпт, гд студенты, будучи недовольны проф. Валькеромъ, произвели уличные безпорядки, били стекла и пр., судъ приговорилъ 2-хъ студентовъ къ удаленію изъ университета на начало второго полугодія 1870 г. и 36 студентовъ къ заключенію въ карцеръ на время отъ 8 дней до 3-хъ недль. Не разбирая поводовъ этихъ двухъ одновременныхъ студенческихъ безпорядковъ, всякій видитъ, что даже, такъ сказать, въ количественномъ отношеніи безпорядки, произведенные Дерптскими студентами, были рзче, шумне, носили уличный характеръ, а между тмъ наказаніе Дерптскихъ студентовъ — нуль сравнительно съ наказаніемъ московскихъ: посадить на 2—3 недли въ карцеръ ничего не значитъ, а исключить на 2—3 года изъ университета сплошь и рядомъ, значитъ — сильно повредить будущности молодого человка.