Клавдія.
Клавдія.
Разсказъ Лоэнгрина.
——
ЛОЭНГРИНЪ.
‘Приазовскій край’. 1916. No 340. 25 декабря.
Клавдия, Герцо-Виноградский Петр Титович, Год: 1916
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Я былъ тогда студентомъ перваго курса. Она — дочерью моей квартирной хозяйка. Мн было 19 лтъ. Ей, вроятно, 26. Но разв годы въ знакомств, любви и дружб играютъ роль?
Я до сихъ поръ готовъ спорить съ тми. кто утверждаетъ, что она была не хороша. Гд вы встртите такіе глаза. Темно-синіе, какъ море и бездонные, какъ тоже море? И при томъ глубоко-загадочные, какъ опять-таки море. Когда съ чемоданомъ въ рукахъ направляясь въ свою комнату, я впервые встртилъ ее въ коридор и она окинула меня какъ бы небрежно и свысока взглядомъ, слегка прищуривъ правый глазъ, я обомллъ. Она это замтила и какъ гордая принцесса, какъ небожительница проплыла мимо меня… въ кухню. Черезъ полчаса я постучался въ двери комнаты хозяйки, держа квартирныя деньги въ рукахъ,
— Пойдите,— раздалось нжное сопрано.
Я вошелъ. Въ комнат была сна.
— Простите, я хотлъ видть Прасковью Павловну.
— Мамаша сейчасъ придетъ,— произнесла она томно. Садитесь. Я — ея дочь.
— Позвольте представиться.
Начался разговоръ о томъ, о семъ.
— Ахъ, вы себ и представить не можете, какъ скучно въ нашемъ город,— произнесла она и глаза ея, эти божественные, темно-синіе и бездонные какъ море глаза, затуманились неподдльной грустью.
— Но если бы вы жили въ той провинціальной глуши, изъ которой я пріхалъ… Вашъ городъ — большой, университетскій. У васъ — асфальтъ, электричество, театры,— произнесъ я.
— Ахъ, и не говорите.
Что не говорите,— она не сказала, но если бы вы слышали въ эту минуту взволнованный и искренній тонъ ея голоса. И снова окинула меня уже несомннно тоскующимъ и какъ бы ждущимъ Ивана-царевича взглядомъ.
Я спросилъ:
— Вы бываете въ театр?
— Ахъ, я бываю и въ театр и въ кинематограф. Вчера шли ‘Огни’ (она сдлала удареніе на: о) Ивановой ночи’. Ничего себ пьеска, но все-таки не то, что я ожидала
Чего ожидала,— она не сказала, какъ бы предоставляя мн догадаться.
Вечеромъ мы пошли гулять на бульваръ. На главной алле было тсно и пыльно и насъ каждую минуту толкали.
— Дайте мн вашу руку, а то меня тутъ совсмъ затолкаютъ,— произнесла она. Какой вы неловкій. Какъ вы подаете руку.
— Клавдія Семеновна, перейдемъ въ другую аллею. Тамъ будетъ лучше.
— Ахъ, вы хотите, чтобы мы были одни?
И снова она окинула меня взглядомъ уже не только загадочнымъ, но и манящимъ, и дразнящимъ, и что-то общавшимъ
Музыка играла вальсъ ‘Въ волнахъ Дуная’.
— Ахъ, какой чудный вальсъ,— произнесла Клавдія. Я хотла бы умереть подъ этотъ вальсъ.
— Что вы?
А въ это время, какъ нарочно, изъ за деревьевъ выплыла луна.
Мы заговорили о лун. Потомъ перешли на звзды.
При этомъ Клавдія разсказала мн, что въ прошломъ году у нихъ жилъ тоже студентъ, очень смшливый, который ей говорилъ, что кром этой лупы — есть другая и сдлали ее въ Гамбург, тамъ она виситъ и до сихъ поръ и вмсто электричества, круглый годъ освщаетъ весь городъ.
— Правда ли это? произнесла Клавдія и вдругъ задумалась.
Освщенная луннымъ сіяніемъ, она въ эту минуту была прелестна.
Тутъ я не удержался началъ цловать ея пальчики.
Клавдія не сопротивлялась, но только спросила меня, есть ли у меня родители и гд мой отецъ служить.
— Мой отецъ нигд не служить. Онъ — очень богатый помщикъ.
— Да? Протянула Клавдія. И у васъ есть братья и сестры?
— Нтъ, я — единственный. Тугъ Клавдія вдругъ прижались ко мн и стала жаловаться, что ей холодно.
Слдуетъ прибавить, что въ этотъ вечеръ совсмъ не было холодно.
Напротивъ было жарко и душно. Да и какой же холодъ можетъ быть въ конц августа? Очевидно, Клавдія была очень нервная.
И, дйствительно, прижавшись ко мн, причемъ я продолжалъ цловать ея пальчики, она вдругъ заявила, что ей хочется выпить воды, такъ какъ ей стало жарко. Мы встали и пошли къ буфету. Но когда мы шли, я вспомнилъ, что у меня въ карман только двадцать копеекъ. Вс деньги были отданы за квартиру и столъ. Впрочемъ, двадцати копеекъ, хватитъ.— ршилъ я.
— Вы, Клавдія Семеновна, съ какимъ сиропомъ будете пить?
— Ахъ, я не знаю, я съ малиновымъ.
— Дайте пожалуйста стаканъ воды съ малиновымъ сиропомъ.
— А вы?
— Мн что-то не хочется.
Она выпила воду, и положилъ на стойку двадцать копеекъ. Но продавщикъ, взявъ серебряную монету, въ руки и, бросая ее на прилавокъ, вдругъ заявилъ, что монета фальшивая.
— Этого не можетъ быть,— воскликнулъ я въ смущеніи и покраснлъ. Клавдія взглянула на меня съ укоризной. Въ ‘инцидентъ’ вмшалась публика, стоявшая у буфета и пившая волу. Монета стала переходить изъ рукъ въ руки, ее разсматривали со всхъ сторонъ и, наконецъ, толпа подавляющимъ большинствомъ ршила, что деньги — настоящія. Продавецъ, ворча, принялъ монету и я даже получилъ сдачу.
Мы шли обратно по аллеямъ бульвара, молча. Я — смущенный. Клавдія — загадочная.
— Я никакъ не ожидала отъ васъ такого поступка,— заявила она.
— Что? относительно денегъ?
— Я на этотъ счетъ очень щипетильна. (Она именно сказала ‘щипитильна’). Вы должны были тотчасъ вынуть другую монету и заплатить, а не устраивалъ цлый базаръ.
— Да, но при мн не было больше денегъ.
— Вы же говорили, что вы — сынъ очень богатаго помщика, а семи ходите съ двадцатью подозрительными копейками.
— Клавдія Семеновна, но вдь это — случайность. Завтра или посл завтра я получу деньги отъ родныхъ.
— Пальчики умете цловать, а даже стаканомъ воды не умете угоститъ.
Она была божественна въ своемъ гнв. Глаза изъ темно-синихъ превратились въ черные. И больше до самаго дома она ничего не сказала.
На другой день я ее не видлъ. Она была гд-то на именинахъ и, вернулась очень поздно. А на третій день почтальонъ мн принесъ денежную повстку. Ободренный получкой, я скромно постучался въ ея двери и предложилъ пойти въ театръ на оперу ‘Дубровскій’. Она вперила загадочный взоръ въ пространство и, подумавъ, сказала, что, согласна.
Мы были въ театр, но слушала она оперу довольно невнимательно, предпочитая разглядывать публику. Больше всего ей понравился костюмъ Дубровскаго, причемъ Дубровскаго она называла Домбровскимъ.
— Какой прелестный костюмъ у Домбровскаго.
Когда мы возвращались домой и проходили мимо ярко-освщеннаго кафе, я предложилъ ей зайти туда.
Она слова вперила загадочный взоръ въ пространство и сказала:
— А что скажетъ мамаша?
— Да, это врно, мы ее не предупредили,— отвтилъ я.
— Впрочемъ, если вы настаиваете, зайдемъ,— произнесла она тономъ покорной жертвы.
— Вы чего желаете, чаю или кофе?
— Я предпочла бы шоколаду,— отвтила Клавдія, причемъ произнесла: шиколаду, очевидно, производя его отъ слова: шикъ.
Потомъ мы вернулись домой и тогда я, робкій, радостный благодарный и влюбленный, пожималъ ей руку у дверей ея комнаты, она произнесла:
— Мерси. Не давите пальцы. У меня нжная кожа. До завтра.
Я долго не могъ уснуть въ эту ночь, ворочался съ боку на бокъ, и все думалъ о ней. Мн мерещились ея глаза. Женскіе глаза,— всегда загадка. Они тревожатъ и волнуютъ. На другой день я сидлъ у хозяйки въ гостиной вдвоемъ съ Клавдіей. Было около трехъ часовъ дня. Maмаша готовила обдъ на кухн.
— Я не понимаю, Клавдія, что меня влечетъ къ вамъ,— говорилъ я.
Она вздохнула и пріятно улыбнулась. Никто изъ васъ, господа, не видлъ ея улыбки и вы должны пожалть объ этомъ. Такъ улыбнуться, какъ она, можетъ только роза въ ма мсяц. Отъ платья Клавдіи пахло духами.
— Какіе прекрасныя духи,— сказалъ я.
— Это — цвточный одеколонъ. Я тутъ покупаю за угломъ въ лавк.
— Ахъ, Божэ мой, Клавдія, какіе у васъ глаза. Такіе глаза отъ Бога, Клавдія, я не понимаю, что со мной длается.
— Вы меня любите?— произнесла она томно и вдругъ обняла мою шею руками.
Тутъ я не выдержалъ, бросился передъ нею на колни и сталъ осыпать ея руки и платье поцлуями.
— Ахъ, что вы длаете?— воскликнула она, еще крпче сжимая мн шею руками.
— Клавдія, Клавдія,— шепталъ въ сладкомъ забытьи. Клавдія, вы для меня все.
Вдругъ въ эту минуту Клавдія громко закричала:
— Мамаша!
Изумленный, я обратился къ ней съ вопросомъ:
— Зачмъ вамъ мамаша?
Но Клавдія, цпко держа меня и шею, продолжала настойчиво и пронзительно кричать:
— Мамаша, мамаша?
Кое-какъ я освободился изъ ея объятій, вскочилъ на ноги и отбжалъ, смущенный, въ противоположный уголъ комнаты.
Въ это время отворилась дверь и появилась мамаша. Руки у нея были въ мук и тст.
— Что такое, Клавдія?
— Ахъ, мамаша, сколько разъ я вамъ говорила. Вы никогда ни чемъ не допытываетесь.
— Я лпила вареники,— начала оправдываться Пелагея Павловна.— Не могу же я разорваться.
— Вы всюду опаздываете,— кричала Клавдія. Вы даже опоздаете на свои собственныя похороны. Ахъ, я несчастная.
Тутъ Клавдія начала плакать.
Тогда мамаша набросилась на маня:
— Вы что же? начала она, наступая. Что вы сдлали съ Клавдіей! Я этого такъ не оставлю. Кто вамъ далъ право таскать ее вчера по кофейнямъ? А сейчасъ что вы съ ней сдлали? Если вы — человкъ — честный, такъ и ведите себя честно. Скажи. Клавдія, онъ теб сдлалъ предложеніе?
— Да,— завопила Клавдія.
— Позвольте, Клавдія Семеновна.
— Какъ? Онъ еще отказывается,— кричала Клавдія. А кто меня цловалъ, обнималъ, приставалъ ко мн?
— Но позвольте, позвольте…
— Клавдія, успокойся,— продолжала мамаша. Я этого такъ не оставлю. Я напишу его родителямъ письмо. Я не позволю бесчестить мою дочь. Клавдія, успокойся.
Тмъ временемъ я осторожно прокрался къ двери и опрометью по коридору выбжалъ на улицу.
Эту ночь я ночевалъ у товарища. Это была вторая моя безсонная ночь. Первая — отъ невысказанной и невыразимой любви къ Клавдіи. Вторая — отъ мукъ разочарованія.
— Пойми,— говорилъ я осужденному изъ-за меня на безсонницу товарищу. Пойми, какіе у нея была глаза. Въ этихъ глазахъ отражалось море, неизвданное, загадочное и манящее къ себ море. Это океанъ — такіе глаза. Я такой двушки еще не видлъ. Пойми меня, Володя… Что теперь длать?
— Прежде всего, надо забрать оттуда твой чемоданъ. Я это возьму на себя.
На другое утро Володя отправился за чемоданомъ и долго не возвращался. Наконецъ, онъ явился, красный, вспотвшій, взволнованный и съ чемоданомъ въ рукахъ. По его слоямъ, Пелагея Павловна долго не хотла возвращать мн вещей, грозила полиціей, судомъ и насилу отдала.
— А Клавдію ты видлъ?
— Видть.
— Видть ея глаза?
— Видлъ. Ничего особеннаго. Вотъ говоритъ она дйствительно особенно. Когда я взялъ чемоданъ въ руки, она стала неистово кричать: ‘Мамаша, не отдавайте ему чимодана’.
Съ тхъ поръ прошелъ цлый годъ. Клавдію я не встртилъ нигд. Но вотъ однажды въ вечерній часъ зайдя въ гастрономическій магазинъ, я увидть ее, стоявшую рядомъ съ околодочнымъ-надзирателемъ. У надзирателя были маленькіе рыбьи глаза и большіе бакенбарды.
— Возьми еще коробку килекъ.— говорила она, обращаясь къ надзирателю. Валеріанъ, ты слышишь? Я говорю: возьми килекъ.
— Хор-ошо, Клавдія, возьмемъ и килекъ,— отвчалъ онъ басомъ.
Сдлавъ покупки, они проходили мимо. Клавдія внезапно взглянула на меня тмъ же загадочнымъ и глубокимъ какъ море взглядомъ.
На губахъ ея заиграла презрительная улыбка и, обратясь къ надзирателю, она томно произнесла:
— Валеріанъ, повсь кильки себ на пуговицу и дай мн руку. Здсь такая толкотня въ магазин
Они вышли на улицу и скоро потонули въ толп.
Клавдія, Клавдія, дай Богъ теб всего хорошаго съ Валеріаномъ.