Н. Н. Урванцов
Классик русской сцены
Н. Н. Урванцов
Классик русской сцены
* * *
* * *
* * *
* * *
Классик русской сцены, Урванцев Николай Николаевич, Год: 1934
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Синельников Н. Н. Шестьдесят лет на сцене: Записки
Харьков: Харьковский государственный театр русской драмы, 1935
Я помню, с каким волнением и с какой большой радостью я писал в ‘Театр и искусство’ о Николае Николаевиче Синельникове ко дню его 40-летнего юбилея.
Это было в 1914 году.
То, что у меня связано с именем Синельникова — мои первые театральные впечатления и первые театральные восторги в далеком детстве, а затем, уже в период моей сценической работы, неожиданная радость встречи с ним и большое счастье дальнейшей работы в продолжение нескольких лет под его руководством — все это неизгладимо и незабываемо.
Но мне не хочется повторяться: сейчас мне не хочется уходить в область личных воспоминаний и впечатлений, но хочется и надо говорить о Николае Николаевиче сегодняшнего дня, о том, какую громадную ценность представляет его несравненное мастерство сейчас, в нашем современном, советском театре.
Я видел и знал многих режиссеров, и почти каждый из них в своей работе старался во что бы то ни стало выделиться из общих рамок спектакля.
Было время, когда о режиссере не говорили, театральный зритель не знал, не чувствовал и даже не понимал его роли и значения в театре.
Но сейчас, когда без режиссера немыслим спектакль, режиссер стал центром всеобщего внимания: не замечают актеров, забывают авторов, пьесу, но говорят и пишут о режиссере. Режиссер выдвигается на первый план, режиссер делается самодовлеющей ценностью, для него все в театре — и актер, и автор, и художник, и музыкант — только материал в его режиссерской работе.
Исключительная талантливость режиссера, его яркая индивидуальность иногда до некоторой степени оправдывают такое положение. Дерзость эксперимента, новаторства необходима для разрушения старых, отживших форм театра. Но часто эксперимент делается ради эксперимента, новая форма создается ради формы, в ущерб содержанию, целеустремленности спектакля и нередко даже в ущерб простому здравому смыслу.
Может быть, это интересно для театральных специалистов, но обыкновенный зритель, широкая масса остается к этому равнодушной, такие зрелища ей ничего не говорят, ничего ей не дают, и режиссерское экспериментаторство, вынесенное из театральных лабораторий на широкий показ неискушенному, неподготовленному зрителю, является слишком дорогой и неоправдывающей своего назначения игрушкой.
И совсем уже получается нехорошо, когда власть в театре захватывает режиссер, не блещущий талантом, не имеющий своей яркой индивидуальности, но стремящийся стать в ряды новаторов сцены.
Как плохой актер, желая подражать большому артисту, прежде всего перенимает случайные недостатки своего образца, так и в режиссуре последователи модного режиссера ухватывают не суть его мастерства, а лишь все наиболее броское, крикливое, дешевое, чем всего легче поразить и привести в недоумение ‘почтеннейшую публику’.
И вот многострадальный зритель смотрит на представление и ничего не понимает, так как тут зачастую и понимать нечего, до его сознания ничего не доходит, так как нечему и доходить. Зритель недоумевает, зритель изумляется, зритель, боясь обнаружить свое невежество, восхищается ‘роскошным нарядом сказочного голого короля’ и идет в театр с тем нездоровым любопытством, с каким, бывало, обыватель глазел на двухголового теленка или на ‘чудо природы’ — женщину с бородой:
— А ну-ка, чем-то сегодня удивит нас режиссер?
И режиссеры стараются.
На сцене — голое трюкачество, фокусничество, форменная спекуляция искусством, — и все это преподносится не только как новое слово в искусстве, но и как новое ‘революционное искусство’.
Так было еще совсем недавно, когда формализм еще не был разоблачен и туманил головы многим работникам театров.
И как далек всей этой дешевке, всей этой рекламной шумихе настоящий художник, большой настоящий мастер сцены Николай Николаевич Синельников.
В его постановках все слито, все едино — автор, актеры, оформление, ничто не кричит о режиссере, но в каждом слове, которое вы слышите со сцены, в каждом движении актеров, в каждом штрихе художника, в каждой мелочи костюма, обстановки — на всем печать высокого мастерства и во всем рука настоящего художника-режиссера.
Подражать Синельникову нельзя: у него можно учиться, можно принадлежать к его школе, но чтобы ставить так, как ставит он, надо быть Синельниковым.
Его творчество — не застывший на высшей точке своего достижения академизм, не вылившийся в канон какой-то излюбленный прием, нет, — это подлинное классическое искусство, в котором есть все, что надо, и нет ничего лишнего, в котором нет никаких выкрутас и завитушек, а строгая простота, глубина и правда.
Николай Николаевич никогда не отрывался от жизни, не уходил в пустыню искусства для искусства. Весь путь его творчества — это неустанное движение вперед.
Но, начиная с блестящих дебютов в оперетке, где он был очаровательным, сверкающим молодостью и жизнью Гренише и Пикилло, затем в своей работе драматического актера, в своей режиссуре и художественном руководительстве — во всем Синельников оставался Синельниковым.
Его талант углублялся, расширялись рамки его деятельности, но правда, простота и глубина его творчества всегда оставались неизменными. Его талант не распылялся, но рос и креп, его творческая энергия оставалась неиссякаемой, и 60 лет упорного, нервного, напряженного труда не сломили его сил.
Никто как Николай Николаевич Синельников не сможет с такой глубиной, ясностью и художественной правдой показать нам на сцене русских классиков, и никто как он не сумеет с такой же правдой и убедительной простотой подойти к художественным произведениям нашей новой советской драматургии.
И в дни, когда в нашем советском театре подлинно осуществляется критическое освоение классического наследства, особенно радостно и ценно говорить о неиссякаемой творческой энергии великого художника и подлинного классика русской сцены — Николая Николаевича Синельникова.