Клара д’Элебез, или История девушки былого времени, Жамм Франсис, Год: 1899

Переводы
Время на прочтение: 36 минут(ы)
Скачать в PDF

КЛАРА Д’ЭЛЕБЕЗЪ
или
ИСТОРІЯ ДВУШКИ БЫЛОГО ВРЕМЕНИ.

Франсиса Жамма.

Авторизованный переводъ съ французскаго.

Клар д’Элебезъ.

Въ глубин стараго сада, полнаго тюльпановъ, нжное воспоминаніе, утшающее мою жестокую жизнь, покойся навки!
Я никогда не предалъ тебя, ты никогда меня не обманула. Ты умерла прежде чмъ я родился, ибо въ небесахъ мало дивныхъ розъ.
Мое дитя, моя подруга, я вспоминаю день, когда, въ блыхъ сумеркахъ осени, ты шла съ маленькой лейкой надъ буксомъ.
Еще вспоминаю я монастырскій дворъ, гд ты въ наряд первопричастницы была подобна тихой кадильниц.
Не оставь меня! Когда мятежный, подъ звуки благовста, голубыми вечерами, я влачу подъ вязами маленькаго городка свою гордость и сомннія,— положи свои блыя руки на мой лобъ!
Прими эту маленькую книгу. Она безыскусно написана. Но я улыбаюсь, ибо люблю ее изъ-за тебя. Ты никогда не знала, о жница мотыльковъ, какъ я, ты не знала, по какому закону надо въ стихахъ любить и плакать въ проз.
Я даю теб мою душу. Я не знаю, что стоитъ она. Но ты брось ее къ стопамъ Господа. Ты пришла въ сирени моей печали. Скажи Богу, возлюбленная, что я не хочу больше помнить объ унылой земл.

I.

Клара д’Элебезъ просыпается и зваетъ, прикрывая ротъ голой рукой. Она русая, полная, и глаза ея цвта яснаго неба.
Восемь часовъ. Солнечный лучъ скользитъ по комнат и освщаетъ среди веселаго голубоватаго ковра портретъ дяди Клары Іоахима д’Элебезъ.
Двушка еще разъ зваетъ, потягивается и начинаетъ думать: какой былъ дядя Уоахимъ? Этотъ домъ въ Понъ-а-Питръ, гд онъ умеръ, былъ красивымъ или нтъ?… Маленькая миніатюра, которую мн бабушка показывала, она тамъ въ нижнемъ ящик, это — портретъ его невсты. Ее звали Лаурой. Она очень красивая, съ черными локонами, въ корсаж изъ благо муслина въ зеленую полоску и въ коралловомъ ожерель. Что она похоронена рядомъ съ дядей? У него была дуэль… Это господинъ д’Астэнъ мн сказалъ… Лаура была красиве мамы или нтъ?
Клара д’Элебезъ одвается, потомъ молится. Домъ просыпается. Скрипитъ лстница. Изъ вестибюля доносится щебетанье канареекъ. Она спускается въ столовую и беретъ изъ вазы виноградину, зернышки скользятъ изъ пальцевъ.
— Уже девять часовъ,— говоритъ она себ.— Мама задержалась, врно, возвращаясь со службы.
Девять часовъ звонитъ трюмо, изображающее церковь межъ вязовъ. Часы находятся на колокольн, ихъ бой хриплый, но нжный. Въ полдень и вечеромъ онъ выводитъ ‘Angelus’. Подъ деревьями нарисованы пастухъ, пастушка и бараны.
Клара д’Элебезъ разсматриваетъ пастуха и пастушку.
‘Они бесдуютъ,— думаетъ она,— и повнчаются въ часовенк трюмо. Вотъ будутъ ли они счастливы? Я имъ желаю этого. Но такъ какъ это на картин, они не могутъ жениться…’
Она надваетъ большую соломенную шляпу, украшенную ромашками, и идетъ на крыльцо. Медлительный павлинъ прогуливается по лужайк.
— Павлинъ,— разсуждаетъ она,— это образъ гордыни. Я гордая. Это сказалъ мн духовникъ. Но не вс на свт носятъ имя д’Элебезъ. Вотъ и мама идетъ…
— Дитя мое,— говоритъ госпожа Элебезъ, поцловавъ дочку въ лобъ,— наднь сегодня то платье, что подарила теб тетя Аменаида. Посл обда долженъ пріхать господинъ д’Астэнъ.
Госпожа д’Элебезъ идетъ домой, а Клара — въ плодовый садъ. Она проходитъ мимо темной малины и блестящихъ яблонь. Сквозь втви букса дрожитъ лазурь небесъ. Но вотъ недавнюю радость смняетъ въ душ двушки какая-то печаль, подобная этому золотому дню.
Сразу и безъ видимой причины безпокойство овладваетъ Кларой. ‘Господи,— проситъ она,— сжалься надо мной! У меня были дурныя мысли. Куда я попаду, если умру теперь? Готова ли я предстать передъ Господомъ? У меня были нечистыя мысли о дяди Іоахим и его невст Лаур. Я думала о томъ, садилась ли она когда-нибудь на его колни…’
Этотъ страхъ грха, пытка, которую способна понять лишь душа католика, потрясаетъ душу Клары. Она подходитъ къ концу сада и возл бесдки, открывъ калитку, проходитъ въ самую тнистую часть парка. Здсь лавры, клены, ольха. Подъ лиственнымъ сводомъ точно ночь, даже тогда, когда іюльское солнце зажигаетъ свтлыя верхушки деревьевъ.
Но двушка быстро проходитъ паркъ, минуетъ ршетку, гд вензеля д’Элебезъ красуются на желзныхъ гербахъ среди заржаввшихъ лилій. Она идетъ по дорог, дрожащей въ зно. По краямъ папоротникъ. Стучитъ гд-то дятелъ, и ящерица проскользаетъ пугливо.
Эта дорога ведетъ къ старой, бдной часовенк. Надо пересчь кладбище. Тамъ на холмикахъ мята, дикія гвоздики и курослны.
Клара д’Элебезъ входитъ въ часовню. Ощущеніе холода поражаетъ ее. Кажется ей, что капли дождя падаютъ на разгоряченное тло. Подъ знойнымъ небомъ, прикрытая черепицами и плющомъ, Божья хижина держитъ прохладу, какъ кувшинъ.
Алтарь прекрасенъ и бденъ. На двухъ маленькихъ окошкахъ тщательно накрахмаленныя занавски. Въ нишахъ Богородица и святой Іосифъ. У ихъ ногъ дешевыя вазы, въ нихъ бумажныя розы. Посередин церкви, въ выдолбленномъ камн, какъ будто въ чаш — святая вода, полная свтлой тни. Простъ и скроменъ старый деревянный потолокъ.
Клара д’Элебезъ, стоя на колняхъ, молится.
— Господи,— шепчетъ она,— огради меня отъ дурныхъ мыслей! Я хочу быть чистой двочкой! Избавь меня отъ любопытства! Исцли отъ желанія прочесть въ бабушкиномъ ящик письма дяди Іоахима! Я мятежная душа. Матерь Божія, заступись за меня! Спаси меня отъ ада! Я страшусь быть проклятой навки! Боже, не разлучи меня съ мамой и съ папочкой! Сдлай, чтобъ мы вс вмст были на неб! Прости меня!
Клара крестится, кропитъ лобъ святой водой и выходитъ. На одну минуту день ослпляетъ ее. Вдалек, за тнистыми холмами,— Пиренеи, подобные небеснымъ водопадамъ.
Клара возвращается мимо кладбища. Здсь могилы всхъ изъ рода д’Элебезъ: Бернаръ д’Элебезъ, 1690.Жанъ д’Элебезъ, 1715. Жанъ д’Элебезъ, 1780. Елисавета д’Элебезъ, 1781. Тристанъ д’Элебезъ, 1804. Амелинада д’Элебезъ, 1820. И еще другіе.
Немного въ сторон — одинокая могила, поросшая розовой беладонной. На камн простая надпись: Лаура Лопэ, 1805.
Клара д’Элебезъ не знала никогда, кто здсь похороненъ. Ей сказали, что это близкая семь женщина. Она любитъ эту могилу, съ непонятнымъ, но нжнымъ именемъ. Ее звали Лаурой… какъ невсту дяди Іоахима.
И Клара снова мечтаетъ:
Каково кладбище Пуанъ-де-Питра, на которомъ покоится другая Лаура и ея женихъ, дядя Іоахимъ? Есть ли тамъ церковь врод нашей? Я представляю себ Пуанъ-де-Питръ по гравюр въ ‘Семейномъ Альманах’… Пахучіе лса и гуляютъ черные негры… Какая была Лаура?… Она должна быть высокой и медленно ходить. Они цловались?…
Клара краснетъ и отгоняетъ эти мысли. Она чуть клонится внизъ, неуклюжая и очаровательная, какой можетъ быть двушка только въ шестнадцать лтъ. Проходя по саду, она улыбается садовнику, который несетъ пукъ салата.
Бабушка работаетъ надъ ковромъ, отецъ рядомъ съ ней куритъ трубку. На камн храпитъ Робинзонъ, старый песъ, свернувшись клубкомъ.
— Доброе утро, бабушка! доброе утро, папа!
Они цлуются.
— Удачно ты охотился, папочка?
— Да, дтка. Пойди погляди въ кухню. Только торопись. А то скоро долженъ пріхать господинъ д’Астэнъ.
Гертруда показываетъ Клар двухъ хорошенькихъ перепелокъ, съ красными лапками, съ рыжими перьями, нжными, какъ шелкъ.
Клара д’Элебезъ идетъ въ свою комнату одться. Она завиваетъ снова свои тяжелые локоны. Потомъ надваетъ платье изъ благо муслина, которое подарила ей тетя Аменаида. Голубой поясъ свисаетъ съ высокой таліи. Ея тло, съ головы до ногъ, кажется одной простой и свжей линіей. На голыхъ рукахъ ямочки, подобныя улыбк. И ротъ тоже улыбается. Нижняя губа, алая, чуть растеплена. Дтскій, немного вздернутый носъ. Въ локонахъ пропадаютъ маленькія ушки. Лобъ узкій и слишкомъ высокій.
— Ты очень хороша сегодня,— говоритъ на площадк лстницы госпожа д’Элебезъ.— И во-время одлась. Вотъ звонокъ. Я думаю, это господинъ д’Астэнъ.
Он об выходятъ въ садъ. Полдень. Воздухъ дрожитъ. Стрекочатъ цикады. Слабый втерокъ, обремененный тяжкими душами цвтовъ, еле ветъ. По алле катится коляска господина д’Астэна, останавливается у круга, обсаженнаго тюльпанами.
Господинъ д’Астэнъ съ трудомъ вылзаетъ изъ экипажа — у него деревянная нога. Опираясь на палку, онъ машетъ шляпой. Онъ очень высокъ. Приглаженные волосы похожи на блый тюльпанъ. Онъ одтъ въ узкій и упругій фракъ. Поздоровавшись съ дамами, онъ проходитъ въ гостиную.
Голосъ его мягокъ. Садясь, онъ говоритъ:
— Деревянная нога не хочетъ меня оставить въ поко. Ужъ дв недли, какъ ревматическія боли…
Бабушка Клары госпожа д’Этанъ съ дтской улыбкой отвчаетъ:
— Да, какъ у меня, господинъ д’Астэнъ. Вотъ десять дней какъ распухла правая рука…
— Но у васъ, слава Богу, рука — не чурбанъ… А что скажетъ намъ это прекрасное дитя?…
Онъ разглядываетъ Клару, сидящую напротивъ него, у ширмы. На ширм деревья съ желтыми плодами, подъ ними спящіе пастухи. Еще — охота за серной. Черезъ ручей прыгаетъ серна. Собаки съ высунутыми языками настигаютъ ее. Вдали, на полян, два всадника, одинъ съ рогомъ, стараются изо всхъ силъ не отстать. Деревья съ желтыми плодами на бломъ фон, а ручей и листва синіе. Это, должно быть, закатъ сентября. Кажется, что купы деревьевъ волнуются подъ втромъ уходящаго лта. И передъ ширмой свисаютъ локоны Клары д’Элебезъ, какъ плоды сплые и прекрасные.
Она ничего не говоритъ, смущенная и милая. Въ то время какъ мать отвчаетъ за нее, тысячи мыслей скользятъ въ двичьей голов. Она думаетъ, что господинъ д’Астэнъ смущаетъ ее, несмотря на то, что она его давно знаетъ и любитъ, знаетъ, когда была маленькой, всегда знала его. Онъ пугалъ ее когда-то, разсказывая о путешествіи въ Китай и о замученныхъ миссіонерахъ. Это онъ подарилъ ей дв красивыя гравюры: одна представляетъ ‘женщину высшаго сословія Монголіи въ наряд лтнихъ церемоніаловъ’, другая — ‘старшую дочь императора’… Китай — противная страна, тамъ мучатъ Христа… Она такъ же скверно пахнетъ, какъ нашъ сундукъ — камфорой и перцемъ… Это страна демоновъ… Ахъ, Клара д’Элебезъ похала бы охотне на острова Гваделупы, гд добрыя негритянки становятся католичками, гд умерли дядя Іоахимъ и его невста Лаура… Они любили другъ друга среди цвтовъ… Но господинъ д’Астэнъ очень любитъ Клару, еще недавно онъ подарилъ ей модный браслетъ — золотую цпь съ шарикомъ. Онъ, кажется, былъ лучшимъ другомъ дяди Іоахима, но онъ почти никогда не говоритъ о немъ…
Какъ разъ сегодня, когда вс переходятъ въ столовую, разговоръ касается дяди Іоахима по поводу красиваго убранства стола — вьющимися розами и петуніями.
— Вотъ, дорогой Анри, — говоритъ господинъ д’Астэнъ, — я вспоминаю, что на прощальномъ обд Іоахима, наканун его отъзда въ Америку, были такіе же цвты вокругъ скатерти. Это былъ очень веселый вечеръ въ Бордо въ ‘Бразильскомъ ресторан’. Мы пили за мою и за его любовь. Тогда, конечно, я не думалъ, что его любовь кончится такъ трагически, что, пріхавъ изъ Китая, я долженъ буду здсь похоронить его возлюбленную Лауру…
Господинъ д’Астэнъ замолкаетъ. Онъ забылъ о присутствіи двушки. Улыбка госпожи д’Элебезъ ему напоминаетъ объ этомъ.
— У васъ,— говоритъ онъ,— прекрасныя дыни.
— Почва очень песчаная,— отвчаетъ госпожа д’Элебезъ.— Но вы не узнаете сорта? Это отъ тхъ знаменитыхъ смечекъ, которыя вы такъ любезно поднесли мн шесть лтъ тому назадъ. Вы говорили, что они отъ дочери одного китайскаго поэта…
—…Или отъ дочери мандарина… Вотъ я старикъ, даже дыню не могу опознать. А мандарины — я боюсь.
У Клары д’Элебезъ нахмурились брови. Нсколько словъ о дяд Іоахим потрясли ее. Она повторяетъ про себя: онъ сказалъ: ‘пріхавъ изъ Китая… я похоронилъ здсь его возлюбленную Лауру’… Значитъ, ее, Клару, обманывали. Она умерла здсь. Гд? въ нашемъ дом?
Ей сказали, что она умерла въ Пуанъ-а-Питръ… Значитъ, неправда, что они жили тамъ… Но нтъ, на письмахъ въ ящик написано: ‘Гваделупа’… Онъ сказалъ: ‘я похоронилъ ее здсь’…
— У тебя нтъ аппетита, дитя мое?— замчаетъ госпожа д’Элебезъ.
Она отвчаетъ:
— Я немного устала, мамочка.— И пьетъ воду, чтобъ принудить себя сть.
Въ то время какъ разговоръ снова возобновляется, она думаетъ: онъ похоронилъ здсь Лауру., Она видитъ въ мысляхъ кладбище, съ беладонной, мятой и дикими гвоздиками. И читаетъ: ‘Лаура Лопэ, 1805’.

——

Ночь свтлая и теплая. Толпы мошекъ покидаютъ ручьи и летятъ на свтъ лампы.
Посл ужина господинъ д’Астэнъ, который ршилъ остаться, играетъ въ шахматы съ господиномъ д’Элебезъ. Госпожа д’Элебезъ вышиваетъ свой коверъ. Клара, заложивъ руки за спину, глядитъ въ окно, какъ скользятъ тни вязовъ. Странное томленіе въ ней. Она совсмъ не можетъ быть счастливой. Даже тихими вечерами, какъ сейчасъ, душа ея тоскуетъ. Когда Клара была еще ребенкомъ, подаренная кукла ее приводила въ неистовый восторгъ. Но вдругъ она бросала игрушку, и взрослые не могли понять этой перемны. Сразу она становилась унылой, съ нахмуренными бровями отворачиваясь со злобой отъ куклы. ‘Она перемнчива’, говорила тогда бабушка. Но нтъ! Въ минуту самой большой радости отъ обладанія куклой Клара замчала какой-нибудь маленькій, но неизбжный недостатокъ. Она находила на розовой Матеріи, набитой паклей и представляющей тло, несмываемое, нестираемое ничмъ пятнышко.
Моя кукла нехорошая, говорила она себ. Какъ жалко, что въ магазин не выбрали другую, все равно какую…
Теперь, когда время куколъ прошло, въ часы самыхъ большихъ восторговъ, когда она выходитъ изъ исповдальной, когда въ ея душ благость и покой, вдругъ вспойинается забытый грхъ. Всегда это самый большой. Но забыла ли она его? Не нарочно ли скрыла отъ духовника? Это сомнніе изводитъ ее. Что знаетъ она? Можетъ ли она утверждать, что нтъ, не нарочно? Значитъ, она проклята? И страшныя измышленія преслдуютъ ее весь день, вечеромъ, во сн…
— Шахъ и матъ!— говоритъ господинъ д’Астэнъ своему улыбающемуся противнику.
Клара поварачивается, голова ея все еще поднята, за спиной обнаженныя прелестныя руки. Она слдитъ за игрой. Не понимая ея, она любитъ эти блестящія фигуры, которыя зачмъ-то скользятъ по доск. Потомъ, молчаливая, она садится у лампы и раскрываетъ хорошо знакомую книгу.
Это ‘Китай въ миніатюр’ де-Бретона, подарокъ господина д’Астэна. Клара д’Элебезъ разглядываетъ гравюру, украшающую главу о сбор чая. Розовыя обезьяны ползутъ по гор. Одна изъ нихъ сидитъ на чайномъ дерев и трясетъ втки. А внизу китайцы въ плоскихъ соломенныхъ шляпахъ, въ оранжевыхъ штанахъ и загнутыхъ туфляхъ собираютъ облетающіе листья и цвты. Въ сторон одна обезьяна, какъ будто въ блыхъ перчаткахъ, сосетъ плодъ.
Клара д’Элебезъ закрываетъ книгу. Бьетъ десять часовъ. Она цлуетъ всхъ и, взявъ у Гертруды свчу, идетъ наверхъ въ свою комнату.
Оставшись одна, Клара чувствуетъ облегченіе. Не то что она не любитъ быть съ дорогими родителями, но одиночество успокаиваетъ эту хрупкую душу.
— Дитя мое, — говоритъ ей часто духовникъ урсулинокъ, — ваши угрызенія совсти — они отъ слишкомъ большой чуткости. Ваша душа потрясена, но это отъ добра, а не отъ зла.
Клара д’Элебезъ молится, раздвается медленно, но со страшной стыдливостью, боясь глядть на все, что скрывало платье тети Аменаиды. Она ложится, тушитъ мднымъ колпачкомъ свчу, но не засыпаетъ. Въ этотъ мигъ душа ея находитъ равновсіе. Тогда она видитъ все лучше, чмъ видла на самомъ дл. Она думаетъ о господин д’Астэнъ, о томъ, что онъ сказалъ, о дяд Іоахим и Лаур, о тайн, которой окружили ихъ память. Потомъ она видитъ себя въ парк. Вотъ верхушка вяза, прогалина, налво урна изъ сраго камня и дальше тнистая аллея… Потомъ она засыпаетъ.

II.

Ночью гроза съ ливнемъ затопили паркъ. Но влага испаряется и солнце такъ блеститъ на листв, что больно глядть. Клара д’Элебезъ прогуливается по ‘алле оршника’. На земл скорлупки, сброшенныя блками. Свжее и прозрачное утро напоминаетъ о скоромъ окончаніи каникулъ.
Клара ждетъ, пока садовникъ осдлаетъ маленькаго осла. Онъ кончилъ. Клара срываетъ зеленую втку, вскакиваетъ на осла и правитъ къ воротамъ. Она выбираетъ тропинку лса Ноарье. Съ кизильника ледяныя капли падаютъ на нее. Осленокъ бжитъ мелкой рысью. Клару трясетъ во вс стороны, и она держитъ рукой широкую шляпу, готовую слетть. Вотъ она на замшенной лужайк, гд цвтутъ крокусы. На кустахъ блестятъ тонкія паутины. Слышно журчанье ручьевъ, еще переполненныхъ ночнымъ ливнемъ. Сороки стрекочутъ, кричитъ гд-то сойка.
Но въ чащ лса невозмутимая тишина. Только тихо шуршатъ высокіе папоротники, задтые боками осла. Подъ каштаномъ, въ просвтахъ солнца и изумруда, цвтутъ лсные гіацинты. Ихъ темно-синіе колокольчики останавливаютъ Клару, она срываетъ цвты, сплетая ихъ съ ромашками на своей шляп.
Она садится возл дерева и, сплетая внокъ, думаетъ о конц каникулъ, о начал занятій, о большомъ рекреаціонномъ двор, на которомъ октябрьскій втеръ, острый и холодный, рветъ крпкіе листья платановъ.
Она никогда не могла примириться съ монастыремъ. Всего ужасне т дни, когда мать прізжаетъ навстить ее. Такъ горько разставанье, что Клара предпочитаетъ лучше совсмъ отказаться отъ этихъ посщеній. Краткія радости, отравленныя ожиданіемъ прощанія! Когда звонитъ колокольчикъ и надо посл получасового свиданія разстаться, Клара уноситъ къ своему столику, съ сердцемъ, полнымъ тоски, сласти, присланныя госпожой д’Этапъ. Она ихъ не можетъ попробовать вечеромъ, даже на слдующій день они оставляютъ въ ея рту вкусъ слезъ, унылый запахъ, который она называетъ про себя ‘запахомъ разлуки’.
‘Глупая! зачмъ я заране думаю объ этомъ!..’
И она разсматриваетъ упавшаго съ втки жучка.
Пора возвращаться, въ особенности если хать королевскимъ шоссе. Она встаетъ, садится на осла и снова детъ лсомъ.
Бгъ осла убаюкиваетъ ея мысли. Она думаетъ о дяд Іоахим и объ его невст. О таинственной Лаур. Токъ-токъ, текътекъ, текъ-токъ выстукиваютъ копыта ослика… О, какъ хотла бы я видть колоніи Лауры… И она повторяетъ эти строфы поэта Анаиса Сегеля, напечатанныя въ ‘Альманах для двицъ’.
‘Негръ надъ тобой раскинулъ покрывало —
Отъ мухи злой цеце,
И въ бломъ облак ты задремала,
Съ улыбкой на лиц.
Большіе негры чтутъ тебя покорно,
Слдятъ твой каждый шагъ.
И твой внецъ царицъ — Мадрасъ узорный,
И твой престолъ — гамакъ’…
Но она находитъ, что эти стихи хуже тхъ, что пишетъ Рожеръ Фошерезъ, одинъ знакомый ей юноша.
Клара д’Элебезъ подъзжаетъ къ оград парка, по большой алле идутъ ея мать и господинъ д’Астэнъ. Мать Клары прекрасна. Она кажется акварелью изъ книги ‘живые цвты’. На ней шляпа изъ грубой соломы съ большими лентами, муслиновый пешоаръ, блый съ розовымъ горошкомъ. Въ рук маленькій зеленый зонтикъ.
— Вы далеко были, мое дитя?— спрашиваетъ господинъ д’Астэнъ.
— Я была въ лсу Ноарье и вернулась по королевскому шоссе.
— Это большой кругъ! Ахъ, почему не могу я сопровождать васъ! Я еще сохранилъ страсть къ утреннимъ прогулкамъ по лсу. Но вотъ не могу… На лошади мн пришлось бы обойтись однимъ стременемъ… и одной ногой… Печальный рыцарь для вашей защиты, дитя мое…
Клара, улыбаясь, уходитъ. Госпожа д’Элебезъ показываетъ своему спутнику большіе, тяжелые подсолнечники, торчащіе надъ изгородью огорода.
— Доброе утро, бабушка! Что вы читаете, бабушка?
— Я читаю, дитя мое, очень любопытную исторію.
И чтобъ объяснить, бабушка снимаетъ очки.
— Я читала очень интересную исторію объ одномъ путешественник почти неизвстномъ. Онъ объхалъ вокругъ свта въ маленькой лодк. Онъ былъ въ Индіи въ одномъ город, гд обезьяны всесильны. Они дуютъ въ глаза людямъ сквозь тростинку какой-то зловредный порошокъ…
— О! какая прекрасная исторія, бабушка!… Бабушка, нижній ящикъ вашего комода открытъ… Вы забыли его закрыть?
— Нтъ, дитя мое! Твой отецъ сейчасъ придетъ, чтобы взять бумаги, которыя были заперты… Онъ долженъ отдать ихъ господину д’Астэнъ.
— Какія бумаги, бабушка?
— Кажется, письма изъ Гваделупы. Впрочемъ, это мало тебя касается, мое дитя. Теб надо итти одться къ завтраку.
Клара д’Элебезъ выходитъ изъ комнаты госпожи д’Этанъ и, нахмуривъ брови, взбирается по лстниц наверхъ.
…Почему господину д’Астэнъ нужны эти бумаги изъ Гваделупы… Бумаги изъ Гваделупы — это письма дяди Іоахима… Эти бумаги должны остаться у насъ… Почему господинъ д’Астэнъ унесетъ ихъ?… Я не хочу, чтобы онъ унесъ ихъ!… Онъ унесетъ и красивый портретъ Лауры?…
Большая скорбь, глухое возмущеніе потрясаютъ сердце Клары. Она никогда не читала этихъ писемъ. Она только видла ихъ мелькомъ, когда бабушка открывала нижній ящикъ. Но она дорожитъ этими желтыми листами, потому что портретъ дяди Іоахима виситъ въ ея комнат, потому что дядя Іоахимъ былъ женихомъ Лауры… Но она не можетъ помшать отцу передать эти письма господину д’Астэну… Безумно даже думать объ этомъ… Она никогда не посметъ…
Она машинально одвается. Мысль, что письма дяди Іоахима покинутъ, можетъ быть, навки, родной домъ — потрясаетъ ее. Двадцать минутъ тому назадъ она была счастлива своей прогулкой. Теперь ея радость отравлена. Она причесывается, надваетъ свое прелестное платье и, прежде чмъ, выйти изъ комнаты, долго глядитъ на портретъ дяди Іоахима, посылая ему поцлуй.
Дверь въ комнату отца открыта. Она входитъ и видитъ отца за письменнымъ столомъ надъ грудой писемъ. Многія связки перевязаны шнуркомъ, иныя даже запечатаны, но нкоторыя еще разрознены. Скрывая волненіе, Клара говоритъ:
— Доброе утро, папочка! Какъ ты спалъ?
— Хорошо, моя дтка. Ты меня застаешь за разборкой бумагъ, которой я занятъ съ утра. Слава Богу, теперь я кончаю работу. Остается только запечатать сургучомъ нсколько связокъ. Но это ужъ посл завтрака. Вотъ ужъ звонокъ…
Клара спускается внизъ. Мать, бабушка и господинъ д’Астэнъ уже въ гостиной. Приходитъ вскор и господинъ д’Элебезъ. Господинъ д’Астэнъ обращается къ нему:
— Другъ мой, я надлалъ вамъ хлопотъ, заставивъ разбирать вс эти бумаги. Вы ужъ простите меня!…
— Нтъ, дорогой д’Астэнъ!… Ваше желаніе вполн справедливо, и я самъ упрекаю себя, что до сихъ поръ не подумалъ передать вамъ эти письма бднаго Іоахима. Вы перечтете ихъ съ волненіемъ… Вы оставили мн ихъ такъ давно, наканун путешествія, и я долженъ былъ вамъ ихъ отдать раньше…
Во время завтрака Клара молчитъ, скрывая свои чувства. Она старается кушать, чтобъ не обратить на себя вниманія. Когда на нее не глядятъ, она съ тарелки кидаетъ все на полъ — Робинзону. Она смутно слышитъ все, что говорятъ старшіе.
Кофе пьютъ на террас. Клара сходитъ на ступеньку, гд сидитъ павлинъ. Она думаетъ:
Это письма дяди Іоахима… Сохранить ихъ нельзя… Папа отдаетъ ихъ… Когда узжаетъ господинъ д’Астэнъ?…
…Если-бъ я могла оставить себ два-три письма дяди Іоахима?… Очень дурно взять ихъ изъ незапечатанной связки?… Да, конечно!… Это ужасное воровство, но я покаюсь на исповди… Да, но разв можно гршить, зная заране, что потомъ покаешься въ этомъ?…
Она идетъ мимо старой стны, покрытой плющомъ, обходитъ лужайку и возвращается, потрясенная угрызеніями совсти и жаждой взять письма.
— Клара,— говоритъ ей госпожа д’Элебезъ,— пойди наверхъ и возьми накидку. Мы потомъ подемъ покататься. На обратномъ пути ты можешь простудиться въ этомъ плать.
Двушка подымается по лстниц и проходитъ мимо комнаты отца. Дверь открыта, и бумаги попрежнему на стол. Она колеблется, входитъ, выходитъ, возвращается, закрываетъ глаза и снова открываетъ ихъ. Она одна въ комнат. Быстро беретъ она два письма, изъ двухъ пакетовъ случайно выхваченныя, и убгаетъ изъ комнаты. Она прячетъ письма въ саше для платковъ, кидается на колни передъ распятіемъ и проситъ прощенія у Бога.
Прогулка по холмамъ очаровательна, но Клара не можетъ наслаждаться ею. День ей кажется безконечно длиннымъ. Вернувшись, когда отецъ подымается на четверть часа въ свою комнату, она испытываетъ ужасъ и страшную тоску.
Ея страхъ разсивается, только когда господинъ д’Элебезъ появляется съ десяткомъ запечатанныхъ пакетовъ, говоря:
— Вотъ, дорогой д’Астэнъ, ваши письма въ порядк.
Обдъ и вечеръ проходятъ монотонно. Какъ вчера, стоитъ теплая ночь умирающаго лта. Тишина въ гостиной нарушается только сухимъ и легкимъ стукомъ деревянныхъ фигурокъ на шахматной доск.
Въ десять часовъ Клара д’Элебезъ идетъ къ себ и вынимаетъ изъ саше два спрятанныхъ письма. Они написаны на пожелтвшей бумаг, со слдами пыли и сырости. На одномъ адресъ очень изукрашенъ. Почеркъ одинаковый. Печатными буквами краснымы чернилами:
Гваделупа, черезъ Гавръ.
И дальше:
На судно ‘La Rosina’.
Господину д’Астэнъ, въ Аисирицъ, черезъ Балансэнъ.
Во Францію (Нижнія-Пиренеи).
Тяжелыя печати изъ сургуча. Клара д’Элебезъ потрясена, въ ушахъ гудитъ. Она садится, развертываетъ посланія дяди Іоахима, свряетъ даты и быстро читаетъ.

Арбонита, близъ Пуанъ-а-Питръ.
12 іюня 1805 года.

Дорогой Гекторъ, любезная присылка вами плана домика, въ которомъ должна устроиться Лаура, меня безконечно тронула. Все, что вы сообщаете, меня вполн удовлетворяетъ, въ особенности то, что домъ не сырой — это вдь очень важно для креолки, никогда не покидавшей Антильскихъ острововъ. Описаніе, которое вы приложили къ плану, восхитительно. Уединеніе, недалеко отъ деревни, гд протекла моя молодость, понравится ея душ, глубоко раненой жизнью. Мн кажется, что я помню это мсто. Не называется ли оно ‘заколоченнымъ домомъ’? Не на холм ли оно, близъ Ноарье? Нтъ ли вблизи него колодца, гд я часто садился во время нашихъ охотъ на зайцевъ?
То, что вы пишете о сад, мн также нравится. Лаура любитъ цвты. Такъ какъ она обожаетъ также птицъ, будьте любезны купить нсколько у ребятишекъ Балансэна. Конечно, ихъ трудно сравнить съ нашими тропическими птицами, но чижи, снигири и коноплянки очень пріятно поютъ.
Моя подруга въ глубокой скорби отъ мысли, что покидаетъ Пуанъ-а-Питръ. Ея тоска удваивается отъ сознанія, что ея родные будутъ въ неизвстности, жива ли она. Я общалъ ей, что одинъ изъ вашихъ лондонскихъ друзей доставитъ лично на судно, отплывающее къ Антильскимъ островамъ, ея письмо.
Я отправлю Лауру тайно въ Санъ-Пьеръ на Мартиникахъ, откуда она 30 сего мсяца удетъ на ‘Aimable-Elisa’. Я прошу васъ встртить ее въ Пайякъ-сюръ-Жирондъ, куда судно причалитъ, вмст съ д-ромъ Кампаньола. Понятно, будете выдавать Лауру, какъ уже условлено, за больную, чтобъ избжать любопытства обитателей Ноарье и Балансэна.
Вы напишите мн, дорогой Гекторъ, сколько я вамъ долженъ. Вы получите нсколько посылокъ, отправленныхъ съ ‘Val-d-Or’, вс он должны находиться въ таможн Бордо. Среди нихъ платья Лауры, ея блье (точный списокъ при семъ прилагаю) и очень цнная гитара, на которой она превосходно играетъ.
Ромъ, который я посылаю вамъ, перелейте въ другую бочку. Вы потеряете нсколько бутылокъ, но то, что останется, будетъ высокаго качества.
Я не знаю какъ поблагодарить васъ, дорогой Гекторъ, за ваше братское отношеніе ко мн.

Арбонита, близъ Пуанъ-а-Питръ.
7 декабря 1805 года.

Я благодарю васъ, дорогой Гекторъ, за подробное описаніе смерти бдной Лауры. Я хотлъ знать истину, какой бы жестокой она ни оказалась. Моя рука дрожитъ, когда я пишу вамъ эти строки. Вотъ десять ночей, какъ я горько плачу и молю прощенія у Всевышняго за совершенную неосторожность, которая свела въ могилу ее. Увы! Почему остался я глухъ къ просьбамъ подруги и не похалъ съ ней во Францію? Почему она не довряла мн? О несчастный я! Мн остается въ рыданіяхъ окончить эту жестокую жизнь, и только религія удерживаетъ меня отъ самоубійства.
Вы говорите, что ничего не замчали въ Лаур послдніе дни, кром нкоторой грусти. Но разв мы не были пріучены къ ея меланхоліи? Здсь, на этой печальной веранд, откуда я пишу вамъ сейчасъ, здсь, гд она проводила долгіе вечера, разв я доставилъ ей хоть минуту радости? Бдная, она глядла на меня страдальческими глазами, въ которыхъ было какъ будто предчувствіе близкой смерти. Единственное удовольствіе ей доставляли мальчики, приносившіе колибри и цвты. Воспоминаніе объ этомъ столь терзаетъ меня, что я теряю остатокъ силъ.
Но гд она могла достать эту склянку съ лауданомъ, которую вы нашли на ея ночномъ столик? Разв выдаютъ столь ядовитыя лкарства безъ рецепта? Но о чемъ я говорю? Если она ршила, ничто не могло предотвратить страшнаго конца. Такъ должно было случиться.
Пусть эта горькая тайна останется межъ нами. Не надо, чтобъ что-либо могло коснуться ея дорогой памяти. Д-ръ Кампаньола и вы — единственные, кто знаютъ, какъ развернулась эта тяжкая драма. Я знаю его сердце друга. Онъ суметъ молчать, ибо если есть обязанности передъ людьми, то есть еще большія передъ Богомъ, Который, я врю, будетъ полонъ состраданія къ ней. Если наказаніе за ея нехристіанскую кончину должно пасть на кого-нибудь, то и здсь и на томъ свт виновный одинъ — это я.
Бдное дитя сомнвалось въ моей любви. Она думала, что грустный плодъ, который она носила въ себ, причинялъ мн тревогу и скуку, что я отправилъ ее во Францію не затмъ, чтобы предотвратить скандалъ ея беременности, а просто съ однимъ желаніемъ избавиться отъ нея. Почему я таилъ отъ нея отцовскія чувства, наполнявшія меня радостью? Почему природа одлила меня скрытнымъ характеромъ, прячущимъ подъ дурной гордостью нжность и любовь? Почему я не могъ объяснить какъ слдуетъ Лаур, что единственная причина ея отъзда — страхъ передъ непріятностями для ея семьи, занимающей въ город видное положеніе. Никто не подозрвалъ, что двушка ухала во Францію. Ея братъ Антоніо Лопэ пытался искать Лауру, но тщетно. Тайное чувство подсказывало ему, что я виновникъ исчезновенія сестры. За недостаткомъ доказательствъ онъ не могъ преслдовать меня. Тогда онъ началъ жаждать ссоры, и вы знаете печальный исходъ дуэли, когда, стрляя въ воздухъ, не желая даже ранить противника, я обезобразилъ ему лицо и ослпилъ его.
Лаура — сомнвалась ли она въ томъ, что я вернусь во Францію и обвнчаюсь съ ней, какъ общалъ? Не знаю. Но каждый вопросъ наполняетъ мою душу тоской, ужасомъ и раскаяніемъ. Я хочу, дорогой другъ, если это не сдлано ужъ, чтобъ Лаура покоилась на кладбищ, гд буду похороненъ и я. Пусть эта вчная невста спитъ близъ могилы всхъ д’Элебезъ, имя которыхъ она должна была принять. Если-бъ братъ Тристанъ былъ живъ, я просилъ бы васъ разсказать ему о всемъ. Также прошу васъ, на случай, если я умру здсь, разсказать все племяннику моему Анри, когда онъ достигнетъ совершеннолтія.
Нын покойтесь въ мир, останки моей возлюбленной Лауры! Да будетъ съ вами милосердіе Господа! Ты, незабвенная тнь! Жертва моего унылаго и страстнаго сердца! Я остаюсь одинъ на земл, ибо ты не оставила мн даже грустнаго плода нашихъ объятій.
Я плачу, мой дорогой Гекторъ, обнимая васъ.

Іоахимъ д’Элебезъ.

Прочтя послднее письмо, Клара перестаетъ что-либо видть. Холодный потъ покрываетъ ее. Она хочетъ встать, но безъ силъ падаетъ въ кресло. Мало-по-малу она просыпается. Чувство довольства рождается въ ней. Она оглядывается, собирается съ мыслями. Беретъ съ туалетнаго столика кусочекъ сахара, мокаетъ его въ настойку мелиссы и проглатываетъ… Она ужъ разъ испытала обморокъ… когда была совсмъ маленькой… Собираетъ письма, прячетъ ихъ въ саше, ложится и засыпаетъ тяжелымъ сномъ до утра.

III.

Сегодня воскресенье. Гертруда входитъ, чтобъ раскрыть ставни.
— Пора вставать, барышня! Ужъ звонили къ ранней обдн. Лучше немного раньше выйти изъ-за господина д’Астэнъ.
Клара одвается, стараясь забыть страшное происшествіе вчерашняго вечера.
…Я буду горячо молиться Богу, я выпрошу прощеніе… Въ этихъ письмахъ были ужасныя вещи… Я не все поняла… Эта женщина не была его женой и должна была имть ребенка, и тогда она… О, Боже мой, Боже мой, сжалься! помилуй!…
Клара д’Элебезъ сходитъ внизъ. Она хорошо выспалась. Госпожа д’Элебезъ не замчаетъ даже тни тревоги на лиц дочери. Гертруда приноситъ молитвенники. Вс направляются къ церкви.
Господинъ д’Астэнъ идетъ тихо. На каждомъ шагу его деревянная нога описываетъ полукругъ. Онъ подсмивается самъ надъ своей медлительностью:
— Тише дешь — дальше будешь, какъ говоритъ пословица… Ахъ, моя маленькая Клара!…
Все же господинъ д’Астэнъ очарователенъ. На немъ срый цилиндръ, изъ-подъ котораго спадаетъ на ухо густая прядь ослпительно-блыхъ волосъ. Въ трижды сложенномъ черномъ галстук шея хранитъ свой гордый обликъ. Темно-коричневый сюртукъ, съ правильными застывшими складками, и на единствеи ной ног башмакъ, прикрытый зеленой гетрой.
На господин д’Элебезъ синій фракъ, очень узкій въ таліи. Онъ идетъ подъ руку съ госпожой д’Этанъ, одтой въ срое шелковое платье. На волосахъ ея чепецъ изъ чернаго кружева.
Госпожа д’Элебезъ въ соломенной шляп съ водяными лиліями, перевязанной розовой лентой. На плечахъ кружевная косынка.
День ясенъ, какъ и предыдущіе. Лсъ праздничный. Маленькая церковь залита небеснымъ свтомъ. Священникъ только что взошелъ къ алтарю. На его риз вышиты пальмовыя втви и золотыя розы.
Дамы стали на колни. Господинъ д’Астэнъ и господинъ д’Элебезъ молятся въ углу, сложивъ руки крестомъ.
Клара, склонившись, повторяетъ молитву св. омы Аквинскаго:
‘О Ты, возлюбившій меня, о, Іисусе! о, воистину скрытый, Боже, я къ Теб взываю!
‘Сдлай горькой всякую радость, которая не съ Тобой, сдлай непосильнымъ всякій трудъ, который безъ Тебя, сдлай страшнымъ всякій отдыхъ, который не въ Теб!
‘О Сладчайшій, о Іисусе, дай мн сердце, переполненное То бой, чтобъ ни одинъ свтъ, чтобъ ни одинъ звукъ не могли развлечь меня. Дай мн сердце врное и гордое, которое не колеблется и не падаетъ! Неукротимое, готовое бороться въ тьм и въ бур! Свободное, не раба, не обольщеннаго. Прямое, не знающее извилистыхъ путей!
‘Пусть покаяніе пріобщитъ меня къ терніямъ Твоего внца! Пусть Твоя благость прольется на путь мой изгнанія! Пусть Твоя слава опьянитъ меня въ иной отчизн! Аминь’.
Она раскрываетъ часословъ, но не въ силахъ внимательно слдить за чтеніемъ. Она вспоминаетъ о письмахъ, взволновавшихъ ее, о дяд Іоахим, объ его невст Лаур… Лаура Лопэ… Да, это же имя вырзано на могильномъ камн, здсь, рядомъ съ ней. Это она. И сразу, изъ смутныхъ ощущеній, терзающихъ ее со вчерашняго вечера, вырастаетъ страстная жалость къ бдной усопшей. Клара бормочетъ: Лаура… бдная Лаура… скорбящая… страстпотерпица… И въ изступленіи грустной незнакомк даетъ имена Матери всхъ скорбящихъ.
Священникъ всходитъ на каедру, и, пока онъ говоритъ проповдь на мстномъ нарчіи, Клара д’Элебезъ разглядываетъ присутствующихъ. Она находитъ направо отъ каедры брата ея подруги по пансіону — Рожера Фошерезъ.
Семья ея одноклассницы, Ліи Фошерезъ, живетъ въ полутора лье отъ Балансэна, въ мст, называемомъ ‘замокъ изъ’. Это старая усадьба съ большимъ дворомъ, по которому цлый день прогуливается сотня павлиновъ. Къ ней ведетъ длинное шоссе, обсаженное ивами и дубомъ. Господинъ и госпожа Фошерезъ мало вызжаютъ. У госпожи Фошерезъ нсколько странный характеръ, иногда смущающій даже ея мужа. Онъ же очень милый человкъ, изучавшій когда-то въ Монпелье медицинскія науки. Онъ можетъ, не обращая своихъ услугъ въ постоянное занятіе, помогать своимъ бднымъ сосдямъ врачебными совтами и въ экстренномъ случа быть полезнымъ друзьямъ. Господинъ д’Элебезъ нсколько разъ встрчалъ господина Фошереза и чувствуетъ къ нему большую склонность, вполн раздляемую. Часто управляющій при поздкахъ въ городъ беретъ съ собой Лію и оставляетъ ее на нсколько часовъ у д’Элебезъ. Иногда, но довольно рдко, Лія прізжаетъ со своимъ братомъ Рожеромъ.
Молодой человкъ проводитъ дома только лтніе мсяцы. Онъ изучаетъ право въ Париж. Онъ очень милъ и любитъ поэзію.
Клара д’Элебезъ, замтивъ его, краснетъ. Онъ въ охотничьемъ костюм. Тонкій профиль, черные глаза, очень живые, но мягкіе. Онъ худой и высокій.
‘…Онъ изъ-за охоты попалъ на обдню въ Балансэнъ’, думаетъ Клара д’Элебезъ.
При выход встрчаются. Рожеръ кланяется. Господинъ д’Элебезъ протягиваетъ ему руку:
— Какъ поживаете, Рожеръ? Какими судьбами попали къ намъ?
— Мы гнались два часа, но зря… Я потерялъ пса возл Кастетиса. Одинъ изъ ловчихъ его ищетъ, другой стережетъ у постоялаго двора всю свору.
Подходятъ дамы:
— Здравствуйте, Рожеръ! Какъ здоровье вашихъ дорогихъ родителей? Моя дочь жалуется, что давно не видно Ліи.
— Мать неважно себя чувствовала эти дни. Поэтому она не хотла отпускать отъ себя Лію. Но теперь ей значительно лучше, и я надюсь, что на-дняхъ сестра прідетъ къ вамъ.
— Но почему бы вамъ, Рожеръ, не остаться у насъ?— спрашиваетъ господинъ д’Элебезъ.
— Я не отказывался… Но если…
— Нтъ! Нтъ!.. Вы остаетесь! Для вашихъ собакъ найдется мсто въ конюшн. Вы переночуете у насъ, а завтра мы вмст поохотимся. Въ вашей комнат вы найдете томикъ Ламартина… Значитъ, у васъ нтъ причинъ отказываться. Я сейчасъ пошлю человка предупредить вашихъ родителей и привести собакъ къ намъ.
Рожеръ улыбается и благодаритъ. Маленькое общество направляется къ дому вдоль изгороди.
Завтракъ проходитъ очень весело. Клара д’Элебезъ, восхищенная, слушаетъ разсказы Рожера. Онъ говоритъ медленно, немного глухимъ голосомъ. Все, что онъ разсказываетъ, такъ оригинально… И потомъ онъ столько знаетъ… Парижъ… Онъ часто бываетъ у Ламартина, его юный талантъ оцнили тамъ… Время отъ времени Рожеръ, улыбаясь, глядитъ на Клару то какъ на ребенка, то какъ на двушку. Клара забыла свою тоску, письма дяди Іоахима, все… ‘Это потому, что я хорошо молилась’, думаетъ она.
— Господинъ Фошерезъ, — говоритъ старый господинъ д’Астэнъ, — нсколько мсяцевъ тому назадъ въ парижскомъ альманах приводили нсколько прекрасныхъ строфъ, прочитанныхъ вами на свадьб. Я весьма жаллъ, что не было напечатано все стихотвореніе…
— Если вамъ будетъ угодно его выслушать, то я легко…
— Ноу меня есть это стихотвореніе,— говоритъ, красня, Клара.
— Какъ! У тебя?…— смется господинъ д’Астэнъ.
— Я его переписала въ мой альбомъ для стиховъ. Мн Лія дз’лэ’…
— Посл завтрака пойди и принеси намъ эту тетрадку,— говоритъ госпожа д’Этанъ.— Я очень рада увидать, что ты любишь прекрасныя чувства, хорошо выраженныя.
— Эти стихи,— объясняетъ Рожеръ Фошерезъ,— я читалъ въ честь господина де-ля-Мирандье, одного изъ лучшихъ адвокатовъ, наканун его отъзда въ Римъ, куда онъ назначенъ секретаремъ посольства. Нкоторые прочли въ моихъ стихахъ, кром сердечной дружбы, насмшки надъ нкоторыми малоодаренными вождями. Господинъ де Ламартинъ, который присутствовалъ на этой свадьб, вступился за меня. Нсколько прекрасныхъ дамъ поздравляли меня, и въ тотъ же вечеръ на балу у англійскаго посла, тотъ, кто боле всего возмущался стихами, подошелъ поздравить меня и чокнуться.
Клара д’Элебезъ застыла въ восторг. Какъ Лія должна гордиться — имя такого брата! У него руки тонкія, женскія, и онъ смотритъ такъ ласково. Клара смущена. У него улыбка такая, что нельзя понять, не насмхается ли онъ… Она никогда не забудетъ, какъ увидла его въ первый разъ… Первый вторникъ мсяца — выходной день… Онъ былъ въ экипаж — въ По — съ очень элегантной дамой… О, какъ она была красива… На ней былъ розовый капоръ. Она небрежно откинулась на подушки коляски… Платье было лососиноваго цвта… Кто она?… Какъ узнать?… Можетъ, это извстная дама изъ Парижа, пріхавшая только для того, чтобъ ухаживать за Рожеромъ, если онъ заболетъ.
…Поэты должны быть больными и красивыя дамы за ними ухаживаютъ… И потомъ ихъ любятъ креолки, он читаютъ ихъ стихи въ тни огромныхъ цвтовъ… Рожеръ, можетъ быть, удетъ въ колоніи… Тамъ даютъ балы… Онъ встртить двушку, похожую на Лауру… Нтъ! на меня… Но тамъ вдь смуглыя… Фонарь негра будетъ освщать лсъ, какъ въ ‘Пол и Виргиніи’… Они повнчаются въ церкви, утромъ… У нея будутъ голыя руки у изгороди шиповника… Въ пол много голубыхъ кузнечиковъ…
Завтракъ кончился, вс идутъ на террасу. Въ листв жужжатъ шмели. Колоколъ звонитъ къ вечерн. Черные маки увядаютъ на лужайк.
— Дитя мое,— говоритъ госпожа д’Элебезъ,— теперь подали кофе и ты можешь пойти за своимъ альбомомъ.
Клара д’Элебезъ идетъ въ свою комнату. Она раскрываетъ альбомъ на страничк, гд переписаны стихи Рожера. Анютины глазки тамъ засушены. Клара быстро прячетъ цвтокъ. Но стебель и лепестки, увядая, оставили на бумаг зеленоватый слдъ. Клара пробуетъ стереть его, но это не удается. Она мочитъ платочекъ, по пятно только увеличивается. Это какъ ключи жены Синей Бороды. Она сходитъ и подаетъ раскрытый альбомъ Рожеру. Тотъ улыбается. Вс молчатъ. Рожеръ читаетъ:

Франсу де-ла-Мирандье по случаю его свадьбы.

‘О, челнъ любви стремительный и рьяный
Тебя умчитъ, умчитъ въ иныя страны.
Средь яркихъ пальмъ узришь ты новый міръ.
Внемли же нын, о скиталецъ юный,
Какъ сердца вздохъ мои волнуетъ струны —
Таинственный зефиръ.
Всю жизнь теб моря любви открыли,
Ты слышишь ароматъ сладчайшихъ лилій.
И для тебя все зацвтаетъ вновь.
О, вождь, забудь народа гнвъ и бури!
Средь пурпура магнолій и лазури
Отнын славь любовь.
Пусть ярый океанъ шумитъ, безбрежный.
На берегу съ твоей подругой нжной
Внимай любви рчамъ, любовью полнъ.
О, слушай голосъ тайный и стыдливый
Подъ страстные приливы и отливы,
Подъ темный рокотъ волнъ!
Когда же вспомнишь о родномъ народ
И о восптой бардами свобод,
Что намъ всего прекраснй и цннй,—
Скажи себ: свобода намъ отъ Бога.
Слагаю я къ стопамъ подруги строгой
Вс бури этихъ дней.
А нын за тебя подымемъ чаши,
Теб, о другъ, слова и псни наши.
Ты въ явь преображаешь дивный сонъ,
Теб поемъ! Ты на порог храма
Въ грядущее глядишь легко и прямо,
Блаженствомъ ослпленъ’.
— Чудесно!… о! чудесно!— повторяютъ въ одинъ голосъ госпожа д’Этанъ и госпожа д’Элебезъ. Господинъ д’Элебезъ важно и строго высказываетъ жестомъ одобреніе.
Что касается господина д’Астэнъ — онъ встаетъ, очень взволнованный, и, протягивая руку Рожеру, заявляетъ:
— Молодой человкъ, я не раздляю вашихъ идей! Мое время прошло. Но позвольте сказать вамъ, что вы далеко пойдете.
Рожеръ Фошерезъ встаетъ. Онъ слегка смущенъ. Онъ отдалъ альбомъ Клар и глядитъ въ окно на цпь холмовъ. Далекое пніе вечерни доходитъ до террасы. И въ далекихъ деревняхъ отвчаютъ колокола.
Клара д’Элебезъ ничего не сказала. Никогда въ жизни она не была такъ сладко взволнована, кром дня перваго причастія. Но тогда ея радость была отравлена сомнніями. Она вспоминаетъ, что, идя въ церковь, она боялась того, что выпила ночью стаканъ воды. Она разсказала объ этомъ матери, та, улыбаясь, отослала ее къ духовнику. Священникъ ее успокоилъ. Она видитъ этотъ святой день. Это было пять лтъ тому назадъ. На ней было блое тюлевое платьице и внокъ изъ блыхъ розъ. Въ свой молитвенникъ, оправленный слоновой костью, она вложила благочестивыя картинки, подаренныя подругами. На оборот картинокъ надписи: ‘Дорогой Клар на память о самомъ лучшемъ дн нашей жизни’. ‘Моей нжной подруг Клар д’Элебезъ, вмст навки’. ‘Моей любимой Клар на память о счастливомъ дн’. На картинахъ изображены: пылающее сердце, святые въ лучахъ дивнаго солнца, Богоматерь, которая держитъ младенца Іисуса и голой ногой прижимаетъ змя-искусителя, колнопреклоненныя причастницы и наверху Святыя Дары.
…Я была въ бломъ, — говоритъ себ Клара.— Въ бломъ бываютъ въ день перваго причастія и еще въ день внчанія.
Сегодня Клара счастлива. Исторія дяди Іоахима и Лауры скрылась въ туман, она ей кажется тяжелымъ сномъ. Она относитъ альбомъ и возвращается на террасу. Переходятъ въ гостиную, тамъ Рожеръ голосомъ, полнымъ чувства, аккомпанируя себ на гитар, поетъ новый романсъ Лоиза Ниже ‘Когда ты вернешься’.
Слуга приходитъ доложить, что собака найдена и въ конюшн и что чемоданъ съ вещами господина Рожера тоже привезенъ. Его семья послала ему все необходимое. Господинъ д’Элебезъ провожаетъ молодого поэта въ комнату, ему предназначенную, и говоритъ:
— Дорогой Рожеръ, располагайте временемъ, какъ хотите.
— Спасибо. Мн надо написать нсколько писемъ.
— Вы найдете здсь все, что надо…
Къ обду выходитъ Рожеръ. Онъ въ зеленомъ фрак, обтягивающемъ его стройный станъ. Разговоръ идетъ о завтрашней охот. Ршено, что Клара д’Элебезъ тоже подетъ. Ее посадятъ гд-нибудь въ тни, чтобъ она не переутомилась.
Отъздъ господина д’Астэнъ прерываетъ разговоръ. Докладываютъ, что коляска подана. Онъ прощается.
Видно, какъ его экипажъ удаляется по алле, средь тихихъ сумерекъ. Онъ исчезаетъ въ листв и вновь появляется среди магнолій. Блые лепестки, какъ снгъ, падаютъ на его волосы.

IV.

Ночью Клар д’Элебезъ снилось, будто она Лаура, а Рожеръ — дядя Іоахимъ. Она сидла подъ цвткомъ, похожимъ на большой блый колоколъ. Она задыхалась. Кто-то кричалъ ей: ‘Несчастная! Вотъ пришло время твоей беременности!’
Она просыпается отъ стука въ дверь. Это Гертруда.
— Барышня, ужъ пять часовъ!
Клара вспоминаетъ, что сегодня охота за зайцами. Она быстро одвается, забываетъ дурной сонъ и думаетъ о Рожер, о предстоящей прогулк. Гертруда приноситъ ей завтракъ. Клара идетъ за своимъ ружьемъ въ библіотеку, тамъ пахнетъ книгами, мышами и прохладой.
Господинъ д’Элебезъ, Рожеръ и три берейтора ужъ на террас. Рожеръ хочетъ взять ея ружье, чтобъ нести, но она, смясь, отказываетъ ему. Проходятъ ограду.
Въ свжемъ сумрак разсвта вс очертанія черны и жестки. Скоро спускаютъ съ привязи собакъ. Он, нюхая воздухъ, ползаютъ по жнивью. Одна отстала. Другая бгаетъ вокругъ одного мста. Среди нихъ кривыя таксы, усатыя ищейки и неуклюжія легавыя.
Вдругъ раздается призывный лай. Неподвижная, вытянувъ шею, одна собака воетъ. Этотъ долгій стонъ дрожитъ въ утреннемъ воздух. Прибгаютъ другія. Она все воетъ, съ взъерошенной шерстью, съ прижатыми къ спин ушами, воетъ и бьетъ хвостомъ. Ей отвчаютъ вс собаки и далекое эхо. Охота началась.
Красивыя замшевыя гетры Клары д’Элебезъ промокли въ папоротник. Она идетъ за охотниками. Тростникъ колетъ ея колни. Съ втокъ, какъ дождь, падаетъ холодная сверкающая роса на ея платье, на шляпу, украшенную крыломъ сойки. Съ полей подымается запахъ земли и мяты. Заяцъ ускользаетъ. Вс идутъ по макушк холма.
— Дтка,— говоритъ господинъ д’Элебезъ дочери,— ты устанешь такъ… Посиди немного на дорожк у ‘Заколоченнаго дома’. Мы скоро подойдемъ туда вс…
…’Заколоченный домъ’,— говоритъ себ Клара — не это ли мсто, о которомъ говоритъ дядя Іоахимъ въ первомъ письм, мсто, гд жила Лаура?… Ну да!…— Двушка тихо идетъ по тропинк. Она разглядываетъ одноэтажный, забитый домъ, какъ будто видитъ его въ первый разъ. Тонкая и покосившаяся ршетка отдляетъ садъ. Клара идетъ туда. Зеленые ставни кое-какъ висятъ на заржавленныхъ петляхъ. ‘Тамъ внутри холодно и темно,— думаетъ она.— Тамъ должны быть повсюду огромныя паутины’…
Налво у дороги нсколько развсистыхъ дубовъ и колодецъ. Клара бродитъ по саду, глядя на траву, усыпанную маками и маргаритками. Кругомъ кусты терновника, которые, быть можетъ, раньте окружали бесдку. Среди нихъ скамья, сырая и полусгнившая.
Охотники отошли далеко. Клара д’Элебезъ изрдка различаетъ лай собакъ. Она срываетъ цвты и думаетъ объ ихъ символическихъ значеніяхъ, которыя она переписала въ ученическую тетрадку тайкомъ, ибо это запрещено.
…Блдный макъ, такой хрупкій, означаетъ томность и сонъ. Роза — свжесть и нжность… Что Лаура, знала ли она языкъ цвтовъ?… Бдная Лаура… Она должна была много страдать… Она умерла здсь?… Гд была ея комната?… Можетъ быть, вотъ это окно, налво?… Тамъ гвоздь, можетъ быть, висла клтка… Лаура любила птицъ.
Охотники, врно, за холмомъ. Клара больше ничего не слышитъ. Она не знаетъ почему, но ей хочется плакать.
…Она любила птицъ — Лаура… И она играла на гитар… Кто ей далъ лауданъ?…
Небо синее и ясное. Солнце бросаетъ густыя тни къ колодцу.
…Лаура пила, можетъ быть, эту воду… Вели я тоже выпью?… Здсь есть откуда-то новое ведро… Какъ въ колодц хорошо и темно… Тамъ мохъ, фіалки… Ведро совсмъ не тяжелое… Какая прозрачная вода… И холодная…
— Вы простудитесь!
Это Рожеръ. Онъ неожиданно появился.
— Вашъ отецъ не здсь? Онъ сказалъ мн, что придетъ сюда. Можетъ быть, онъ пошелъ за собаками. Оставьте эту воду. У меня есть въ фляжк вино. Хотите стаканчикъ?
— Спасибо!… Спасибо… Я пью только воду… Я не люблю вина… Я никогда не пью вина…
Она улыбается Рожеру и садится на бревно у колодца. Рожеръ тоже садится рядомъ. Они поставили ружья у стны.
— Вы знаете,— спрашиваетъ Клара,— кто жилъ въ этомъ дом?
— Нтъ… Я его всегда видлъ заколоченнымъ. Онъ очень красивъ. А вы?
— О! Если-бъ я была поэтомъ, какъ вы, или какъ Альманда де Флерай, тогда я знала бы. Тогда бы сказала..
— Кто это — Альманда де Флерай?
— Это ‘старшая’ въ нашемъ монастыр.
— О чемъ вы сказали бы?
— Я сказала бы о ставняхъ, о ржавчин, о старыхъ цвтахъ… Да, есть старые цвты, которые страдаютъ, одинокіе, ибо принадлежали умершимъ людямъ… Какъ въ этомъ саду… Я вижу
усопшихъ… Они бесдовали въ саду, теплыми вечерами… Хотите написать объ этомъ въ вашихъ стихахъ?… Они прекрасны, ваши стихи… Но я глупая двочка, надъ которой вы сметесь… Отъ этого мн хочется плакать… Вотъ, держите… Эти цвты я собирала для васъ… Держите!…
И Клара д’Элебезъ рзко и неуклюже кидаетъ цвты къ ногамъ Рожера. Онъ улыбается и говоритъ двушк:
— Это очень хорошо, очень нжно! Я напишу стихи объ этихъ цвтахъ и пошлю ихъ вашей мам для васъ…
Но сразу замолкаетъ, пораженный. Онъ поворачивается къ Клар д’Элебезъ, думая, что она смется, закрывъ лицо руками. Онъ мягко отстраняетъ одну изъ ея рукъ… И вотъ она плачетъ, плачетъ отъ радости… Крупныя слезы бгутъ по щекамъ, вдоль локоновъ.
И озадаченный, не желая ничего понять, онъ спрашиваетъ ласково:
— Что съ вами, Клара? Почему вы такъ плачете?…
Но Клара д’Элебезъ не отвчаетъ. Долго еще плачетъ она. Шляпа ея упала… Рожеръ подымаетъ ее.
— Не плачьте, Клара! Мн очень тяжело…
Онъ гладитъ рукой ея золотистый, гладкій затылокъ, утшая ее. Тогда Клара неожиданно прижимается къ Рожеру и долго плачетъ, спрятавъ лицо на его плеч.

——

Призывъ охотничьяго рожка доносится къ нимъ издалека. Рожеръ встаетъ и отвчаетъ. Онъ беретъ платокъ, который лежитъ на колняхъ Клары д’Элебезъ, и улыбаясь утираетъ ей глаза. Она тоже улыбается.
— Скорй, скорй, Клара!… Не плачьте больше. Не нужно, чтобъ замтили, что вы плакали. Я васъ очень люблю. Будьте хорошей.
Клара д’Элебезъ мочитъ платокъ въ нагртой солнцемъ вод и быстро умываетъ заплаканные глаза.
Главный берейторъ появляется съ собаками. за нимъ дутъ господинъ д’Элебезъ и дровоскъ, который тащитъ двухъ зайцевъ, убитыхъ возл Кастетиса.
— Это я подстрлилъ! Вы не гнались, Рожеръ? А было очень любопытно…
— Нтъ! Я былъ слегка утомленъ. И потомъ я былъ съ такой милой собесдницей.
— А ты, Клара?
— Я очень довольна, папочка.
— Что-жъ! двигаемся!
Сходятъ въ долину. Сороки слетаютъ съ плетня.
— Хочешь? Выстрли!
Клара д’Элебезъ прицливается, но не стрляетъ. Птица улетаетъ. Клара хохочетъ:
— Она такая милая, папочка!
И, прицлившись, стрляетъ въ кувшинъ у дороги, разбивая его. Снова смется:
— У меня еще одинъ зарядъ. Рожеръ, во что выстрлить?
— Въ мою шляпу, на палк.
— Нтъ, она слишкомъ красива.
— Да, я хочу! Это будетъ на память. Разъ… два… три… Готово!
Клара д’Элебезъ улыбается, довольная. На шляп слды дроби. И потомъ она видитъ въ рукахъ Рожера цвты, которые срывала для него и кинула на землю.

——

Рожеръ ухалъ въ тотъ же вечеръ, оставивъ въ дтскомъ сердц нжность, подобную золотому и блому закату сентября. Клара уходитъ мечтать въ плодовый садъ. Исторія дяди Іоахима и Лауры ей не кажется больше ни зловщей, ни ужасной. Она можетъ думать о ней спокойно.
…Это была жизнь креоловъ когда-то, — разсуждаетъ она,— жизнь пылкая и страстная.
Она не знаетъ хорошенько, какой была эта жизнь, и не понимаетъ ясно, что значатъ слова, которыми опредляетъ она ее. Но видитъ Клара великолпіе острововъ, среди осеннихъ виноградниковъ и стручковъ индійскаго перца, который Гертруда подвшиваетъ къ перекладинамъ чердака. Она видитъ еще себя съ Рожеромъ на балу, на Антильскихъ островахъ или въ другомъ мст. Юный морякъ въ ‘Семейномъ Альманах’ говоритъ о Флорид и объ Южной Каролин. Тамъ бываютъ революціи. Сахарныя плантаціи захвачены пожаромъ. Вождь повстанцевъ хочетъ убить младенца, но врный рабъ сажаетъ его на верхушку кокосовой пальмы…
Мечты Клары подняли ея благочестіе. Сомннія разсялись. Богъ ей кажется безконечно добрымъ. Въ эти дни, еще знойные, церковь похожа на прохладное гнздо. Часто она уходитъ туда, но больше не проситъ у Бога прощенья за сотворенные грхи. Теперь ея молитвы — нмой восторгъ, легкій дымъ кадильницъ. Въ своихъ мысляхъ она окутываетъ ноги Богоматери нжными псалмами. Во время возношенія Св. Даровъ она старается прогнать изъ головы стихи Рожера:
‘Внемли же нын, о скиталецъ юный,
Какъ сердца вздохъ мои волнуетъ струны —
Таинственный зеиръ’.
Посл обда, какъ-то, приходитъ Лія.
— Представь себ, дорогая,— говоритъ ей Клара,— недавно твой братъ восхитилъ насъ своими стихами. Онъ часто читаетъ вамъ?
— Нтъ, дорогая. Онъ не длаетъ намъ этой чести и потомъ…
— И потомъ?
— Рожеръ говоритъ, что двушкамъ нельзя слушать его многихъ стиховъ.
— Ты читала такіе?
— Вотъ любопытная!… Одинъ разъ… Это было стихотвореніе къ дам…
— Что тамъ было?
— Не помню… Онъ говорилъ объ ея плечахъ.
— Какъ ты думаешь, онъ ихъ видлъ на балу?
— Ну да, глупая…
Клара д’Элебезъ думаетъ о той красивой дам, которую она видла разъ съ Рожеромъ въ коляск. На ней былъ розовый капоръ…
— Дти,— зоветъ госпожа д’Элебезъ,— идите въ столовую.
Подруги садятся за столъ, одна противъ другой. Оправляя платье, он улыбаются по-дтски — застнчиво и радостно, этой улыбкой нжной и невинной, почти грустной, двухъ ученицъ, встртившихся за стной пансіона.
Клара д’Элебезъ въ плать тети Аменаиды. Ея локоны падаютъ на плечи, какъ втви бука. Лія Фошерезъ темне Клары, она причесана гладко, съ бархатнымъ бантикомъ на голов. У нея черные, миндалевидные глаза, какъ у брата. Носъ острый, а ротъ маленькій и круглый. На ней лиловое платье, и кончики панталонъ падаютъ на башмаки цвта юбки. Черныя шелковыя перчатки придаютъ ея ручкамъ важный видъ. Она все время улыбаетея своей подруг, съ ложечкой надъ тарелкой темной малины.
Госпожа д’Элебезъ уходитъ. И дти молча дятъ. Часы въ трюмо бьютъ четыре. Время отъ времени Клара д’Элебезъ встаетъ и угощаетъ подругу. Она сама написала два маленькихъ меню: ‘малина, виноградъ, яблоки, шоколадный кремъ, абрикосовое варенье, сиропъ изъ смородины, аршадъ’. Вдругъ он начинаютъ смяться, потому что на ставню взлетлъ павлинъ, какъ букетъ тней.
Посл он идутъ на лужайку и съ поднятой головой, вытянувъ руки, играютъ въ серсо.
— Пойдемъ поглядть, есть ли въ курятник яйца,— кричитъ вдругъ Клара д’Элебезъ.
Въ солом он находятъ три теплыхъ яйца и несутъ ихъ Гертруд, та благодаритъ добродушно. Обнявшись идутъ он по тнистой алле.
— Ты имешь извстія объ Альманд де Флорай?
— О!… представь себ!…— отвчаетъ Лія,— только представь себ!… Рожеръ увидалъ позавчера въ моей тетрадк стихи Альманды.
— Что онъ сказалъ?
— Онъ сказалъ: это стихи молодой и экзальтированной особы.
— Это все, что-онъ сказалъ?
— Онъ еще прибавилъ: твоя подруга Клара д’Элебезъ говорила со мной на-дняхъ объ Альманд де Флорай. Но то, что говорила твоя подруга, во сто разъ прекраснй стиховъ Альманды.
— И потомъ?…
— Потомъ я спросила его, о чемъ ты говорила.
— И что онъ отвтилъ?
— Она говорила о старомъ сад.
— Это все?— спрашиваетъ тревожно Клара д’Элебезъ.
— Все…
— Да, это правда… Я говорила ему о старомъ сад…
— О какомъ сад?
— О сад ‘заколоченнаго дома’.
— Что это?…
— Это домъ на холм у Ноарье.
— Кто тамъ живетъ?
— Никто, онъ вдь заколоченъ… Но прежде… Когда-то…
— Кто? Скажи?
— Больная иностранка… мн кажется…
— Погляди, какая толстая ящерица…
— У нея синяя головка.
— Слышишь — экипажъ? Это пріхалъ управляющій за мной…
О, какъ скоро!…
— Мы увидимся теперь только въ монастыр… Вотъ и конецъ каникуламъ…
— Какъ скучно это, дорогая!… И Рожеръ узжаетъ послзавтра. Я останусь почти одна. Ты мн напишешь?
— Да… А ты тоже?
— Хорошо.

——

Лто кончается. Дни то спадаютъ на рзкомъ втру, то засыпаютъ подъ шорохъ дождей. Клара д’Элебезъ посл обда разсматриваетъ и приводитъ въ порядокъ свой гербарій. Кончикомъ булавки она расправляетъ лепестки, считаетъ ихъ. Вотъ ‘ларбазисъ’, который издаетъ запахъ сладкаго миндаля и цвтетъ на поемныхъ лугахъ. Вотъ ‘осенній крокусъ’, онъ вреденъ коровамъ. Вотъ ‘солнечная роса’, она растетъ въ торфяномъ болот и ея листья всегда серебрятся отъ росъ. Вотъ ‘полевой гіацинтъ’ съ темно-синими колокольцами, и хрупкій ‘блуждающій верескъ’, и ‘душица’ печальная съ скромными и душистыми лепестками. Вотъ лчебный ‘обыкновенный шалфей’ и ‘мелисса’ — любимица пчелъ. Клара д’Элебезъ перечитываетъ въ своей ботаник, предисловіе которой украшено Богородицей въ цвтахъ, слдующіе стихи неизвстнаго поэта:
‘Мелиссы цвтъ пріятенъ и полезенъ,
Цлителенъ душистый сокъ.
И рою пчелъ средь всхъ цвтовъ любезенъ
Сей самый маленькій цвтокъ’.
Скоро приходится проститься съ цвтами и думать о печальномъ возвращеніи въ монастырь.
Клара д’Элебезъ раскладываетъ въ своемъ сундук много милыхъ мелочей. Она перебираетъ въ ларц письма подругъ, полученныя за время каникулъ. Она перечитываетъ ихъ. Вотъ письмо отъ этой чудачки Викторіи д’Этремонъ. Съ множествомъ обращеній ‘моя дорогая’ и восклицательныхъ знаковъ, она разсказываетъ, что женихъ ея старшей сестры на пикник упалъ въ воду, что у него въ карманахъ и сапогахъ осталась тина, что у него не было костюма переодться, что было комично на обратномъ пути, какъ сестра Эдмонда хныкала и вытирала своего Эженя носовымъ платкомъ. Вотъ письма Бланшъ де Персиваль, она жалуется, что не получила ни одного письма отъ ихъ общей подруги Сильвіи Лабулэ. ‘Неблагодарная!’ — такъ заключаетъ Бланшъ. Что касается Розы де Лимерей — она много читаетъ. ‘Что меня привело въ восторгъ, это исторія одного молодого человка (сочиненіе госпожи Дерваль), котораго приняли за другого — убитаго. Онъ одлся палачемъ и нашелъ свою невсту въ темниц’…
Вдругъ Клара д’Элебезъ морщитъ лобъ. Она забыла въ своемъ саше письма дяди Іоахима. Быстро идетъ она къ шкапу, вынимаетъ два письма, кладетъ ихъ среди посланій подругъ, запираетъ ларецъ и прячетъ ключикъ межъ подкладки своей монастырской накидки.

V.

Грусть октябрьскаго втра волнуетъ платаны рекреаціоннаго двора, подымаетъ холодную и рзкую пыль. Тонкая струя фонтана каждую минуту разбивается на втру. Завтракъ кончился, и съ земли взлетаютъ бумажки отъ пирожныхъ, яблокъ и апельсиновъ. Это время самыхъ оживленныхъ игръ. Мелькаютъ черныя платья воспитанницъ. Немногія только прогуливаются парами, таинственно бесдуя о чемъ-то.
— Лія! Ты попалась, или я больше не играю…
— 21, 22, 23. Нтъ! Теперь ты…
— Гд е? Ты стерла черту…
— Не кричи такъ.
— Я теб говорю…
— Ай! Какъ я больно сдлала! Да! Колно…
—…и потомъ,— разсказываетъ одна изъ степенно гуляющихъ,— и потомъ, когда он пришли въ трапезную, вс замтили, что он говорятъ мало и голосомъ хриплымъ. Он говорили, что вернулись изъ Палестины. И двица, которая прислуживала, увидла подъ столомъ красный сапогъ. И тогда вдругъ…
— Булавка попала въ мячикъ…
— Ай! Ай!
— Какая ты дура! Если ты будешь такъ кричать, я не играю.
Втеръ все воетъ въ отчаяніи. Воробьи, нахохлившись отъ холода, купаются въ пыли, пугливые улетаютъ, унося крошки хлба.
Клара д’Элебезъ сидитъ.одна на скамь. Три дня ее мучатъ острыя боли въ бокахъ, въ груди и въ затылк. Она сжимаетъ зубы и ничего не говоритъ о мученіи, оттого ли, что слушать утшенія ей слишкомъ тяжело, оттого ли, что безумная мысль проникла въ ея разстроенное воображеніе. Изрдка тихій стонъ — вотъ и все. Она сидитъ здсь на скамь съ начала перемны, завернувшись въ черную накидку, чуть дрожа отъ жара. Она ничего не отвчаетъ подругамъ, которыя, проходя, разспрашиваютъ ее, никому, даже своей любимой Ліи.
Но двушки не удивляются молчанію Клары, зная ея многія странности. Рядомъ корзинка съ виноградомъ, тщательно уложеннымъ Гертрудой. Мать принесла ее вчера, но Клара не дотронулась до лакомства. Она нелюдима, какъ больной звренышъ.
Она подымается, только когда колокольчикъ зоветъ всхъ въ классъ.
— Дитя мое,— говоритъ какъ будто случайно проходящая настоятельница,— если вы больны, не надо себя переутомлять. Вы всегда прекрасно учились, но за послдніе дни вс замчаютъ въ васъ перемну. Вы больны?
— Я немного устала. Но это ничего…
— Въ такомъ случа вы свободны отъ всякихъ занятій. Я настаиваю, чтобы вы теперь отдохнули. Слава Богу, вы достаточно дали доказательствъ вашего прилежанія. Если вы чувствуете себя не такъ плохо, чтобы лечь въ больницу, оставайтесь здсь, но не работайте! Я даже разршаю вамъ, какъ исключеніе, свободное чтеніе. Теперь ступайте, дитя мое!
Клара д’Элебезъ входитъ въ классъ, гд ея подруги ужъ работаютъ. Гусиныя перья скрипятъ на тетрадкахъ, тщательно наклоненныхъ вправо. Двочки пишутъ, склонивъ голову на правое плечо и высунувъ кончикъ языка.
Клара д’Элебезъ подымаетъ крышку парты и долго держитъ ее открытой, подставивъ линейку. Изъ-подъ книгъ вытаскиваетъ она письмо дяди Іоахима и съ лицомъ, отупвшимъ отъ муки, перечитываетъ въ сотый разъ конецъ:
‘Да, я остаюсь одинокимъ на сей земл, съ раскаяньемъ и томленьями, ибо не оставили вы моему одиночеству даже грустнаго плода нашихъ объятій’…
О, страшная мысль три дня ужъ пытаетъ дтское сердце! Я беременна, я должна быть беременной, сказала она себ третьяго дня, перечитывая это письмо. И сейчасъ она упорно повторяетъ это. Она почувствовала невральгическія боли и вдругъ мысль безмрная явилась… ‘грустнаго плода нашихъ объятій’.
Тогда сказала себ Клара: отъ объятій рождаются дти. Это отъ объятій стала беременной несчастная Лаура? Ахъ! Если-бъ я знала это!…
Какое преступное безумье овладло моей душой, когда я страстно обняла Рожера?
Да, но вдь папа меня часто обнималъ. Но конечно… Богъ не позволяетъ имть дтей ни отъ отца, ни отъ братьевъ… А отъ кузеновъ? Вдь за нихъ можно выйти замужъ… Значитъ…

——

Съ этого дня началась для Клары медленная агонія. Столь велико было ея невдніе, что даже самыя очевидныя доказательства не разубждали ея. Мать приходила къ ней, пробовала разспрашивать о болзни, но напрасно. Клара д’Элебезъ провела дома десять дней, но жизнерадостность не возвращалась къ ней. Она даже начала проситься обратно въ монастырь. Больная бродила одна по чердакамъ, гд играла когда-то въ дтств. У отца копошилась гд-то мысль о страшномъ безуміи многихъ изъ рода д’Элебезъ, но онъ старался отдлаться отъ этихъ догадокъ.
Унылая двушка одна бродитъ по холоднымъ коридорамъ монастыря, куда она снова вернулась. Въ жару и въ тоск она даже перестала чувствовать невральгическія боли.
Разъ ночью ей показалось, что младенецъ шевелится въ ея двичьемъ живот. Вскочивъ съ кровати, она сразу вспомнила голосъ, говорившій ей во сн, какъ разъ въ утро страшной охоты: ‘Вотъ приходитъ время твоей беременности!’ Это было божественное предостереженіе, подумала она. А я! Я не послушалась! Все потеряно! Все кончено! О, зачмъ я родилась, зачмъ я не животное, не бдная тварь, какъ Робинзонъ, который грызетъ кость на солнышк! Тогда бы меня оставили въ поко.
Часто мысли Клары останавливаются на ребенк, рожденномъ ея печальной невинностью. Ахъ, она уже любитъ его! Это его сынъ, сынъ любимаго. Что сказалъ бы Рожеръ, если-бъ онъ зналъ обо всемъ? Написать ему? О, нтъ! Какой позоръ! Но когда онъ узнаетъ страшную правду — будетъ ли дуэль, какъ между дядей Іоахимомъ и братомъ Лауры? Рожеръ — выстрлитъ ли онъ? Неужели онъ ослпитъ папочку? И тогда?… Нтъ, все это слишкомъ ужасно!…
И каждый день новый кошмаръ, каждую ночь новая смерть. Даже и не смерть, а нчто боле ужасное, чмъ жизнь.
Разъ господа д’Элебезъ и Фошерезъ дутъ вмст въ монастырь навстить дочерей. Он прибгаютъ — одна зачахшая, блдная, другая — здоровая и веселая. Черезъ четверть часа господинъ Фошерезъ, отославъ Лію, обращается къ Клар д’Элебезъ:
— Вы больны, дитя? Скажите? Чмъ вы страдаете?
О, какъ хотлось бы ей признаться въ своемъ преступленіи! Но стыдъ удерживаетъ ее. Передъ другимъ врачомъ, быть можетъ въ слезахъ, повинилась бы она въ своей несуществующей вин. Но передъ этимъ нтъ! Никогда! Передъ отцомъ Рожера!… Рожеръ не виноватъ… Она одна отвчаетъ за совершонное. Непреодолимый стыдъ удерживаетъ ее… Она отвчаетъ:
— Я не страдаю… У меня лихорадка…
Мужчины уходятъ. За оградой монастыря господинъ д’Элебезъ не выдерживаетъ и плачетъ.
— Успокойтесь, мой бдный другъ,— говоритъ господинъ Фошерезъ.— У двушекъ бываютъ нервныя заболванія, которыя исчезаютъ такъ же неожиданно, какъ появляются. Я не думаю, что это опасно… Двочка она сильная… родители здоровые. Я никогда не слышалъ, чтобъ въ семь д’Элебезъ или д’Этанъ были нервные больные…
При этихъ словахъ, безсознательно жестокихъ, господинъ д’Элебезъ весь передергивается.
— Мой дорогой Фошерезъ…— говоритъ онъ.
И замолкаетъ, не сдлавъ ужаснаго признанія.
— Двочка просто очень нервна, — продолжаетъ господинъ Фошерезъ,— но ничего опаснаго…
Клару д’Элебезъ заботливо лчатъ. Въ монастыр, гд она всегда была любимицей, ей не отказываютъ ни въ чемъ. Чтобъ не возбуждать ея, духовникъ освободилъ ее отъ всхъ религіозныхъ обязанностей. Воскресная служба — и только. Она не должна теперь каждыя дв недли исповдываться, Старый священникъ зналъ душу двушки и понималъ, сколь мучительнымъ можетъ быть въ такомъ состояніи часъ исповди.
Но Клара д’Элебезъ, сначала втайн обрадовавшаяся этому, потомъ заволновалась.
Неужели мои намренія столь ужасны, что я не могу ихъ повдать даже духовнику?
Пытки возобновлялись или, врне, не прекращались. Ей часто кажется, что она сидитъ на колодц у заколоченнаго дома, что павлины висятъ надъ нею и солнце жжетъ голову.
— Онъ родится голымъ,— говоритъ она сама себ.— У младенца Христа была хоть солома…
И въ то время какъ нжно думаетъ Клара о рожденномъ Младенц, въ ея душ подымается глухая злоба противъ Господа.— Онъ недобрый,— восклицаетъ она. И тотчасъ, испуганная своимъ богохульствомъ, смиряется и долго молится.
Одно посщеніе особенно тяжко ей — ея стараго пріятеля господина д’Астэнъ. Онъ пріхалъ навстить больную двушку. Онъ входитъ въ пріемную залу съ большой корзиной кизиля, который Клара раньше такъ любила. Растроганная Клара плачетъ. Тогда старый д’Астэнъ, самъ потрясенный, протягиваетъ ей руки, желая приласкать дитя и успокоить.
Но вдругъ Клара д’Элебезъ встаетъ съ нахмуренными бровями, съ суровымъ взглядомъ и кричитъ:
— Не смйте обнимать меня,— кричитъ она.— Жалкій! Вы хотите меня обезчестить.

——

Господинъ д’Астэнъ не передалъ родителямъ непонятной фразы, которая, по его мннію, была доказательствомъ страшнаго безумія. Но, не объясняя ничего, онъ настоялъ, чтобы двушку перевезли изъ монастыря домой.
Часто посл обда въ Балансэнъ прізжаетъ господинъ Фошерезъ. Онъ напрасно старается открыть корни непонятнаго заболванія Клары.
Ужъ двушка перестала разговаривать и только кратко отвчаетъ, когда ее о чемъ-нибудь спрашиваютъ. Она встаетъ каждый день, въ одно и то же время и раннимъ утромъ идетъ молиться въ церковь, останавливаясь у могилы Лауры. Розовыя белладонны отцвли, ихъ смнили грустныя настурціи, средь сухихъ листьевъ и снга. Она кашляетъ, посл того какъ, истязуя себя, простояла на колняхъ все утро средь заиндиввшей травы. Нтъ словъ, чтобы передать ея мученія. Усталость и безразличіе ко всему уступаютъ мсто только жестокимъ вспышкамъ раскаянія. Угрызенія совсти слпятъ ея глаза, неотступно жужжатъ въ ушахъ. Ночью галлюцинаціи преслдуютъ ее, голоса кричатъ о беременности, боли разрываютъ все тло и въ темнот встаютъ красныя тни.
Посл одной изъ такихъ ночей Клара д’Элебезъ не можетъ подняться. Гертруда приноситъ ей завтракъ. Но измученная двушка въ раздраженіи прогоняетъ старую служанку. Тогда госпожа д’Элебезъ начинаетъ осторожно уговаривать Клару выпить что-нибудь, но напрасно. Бдная мать уходитъ въ свою комнату и тамъ долго плачетъ.

VI.

Въ ясное утро марта умерла Клара д’Элебезъ. Небо было прозрачно, какъ перламутръ невозмутимыхъ водъ. Облака легкія и рдкія таяли. Сотни птицъ пли на голыхъ платанахъ. Птухи перекликались. Хижины блистали въ рос. Робкій шопотъ весны шелъ съ едва желтющихъ нивъ. Въ парк алли цвты магнолій, какъ языки пламени. На лужайкахъ трепетали листики анемонъ. Желтые первоцвты, фіалки, подснжники, лютики мелькали у ограды. Вдали дрожали Пиренеи, подобныя плывучимъ льдинамъ, лазурныя и снговыя.
Госпожа д’Элебезъ вошла въ комнату дочери, которая за послдніе два дня, оправившаяся немного, вставала.
— Какъ ты спала, мое дитя?
— Мн лучше, мамочка!
— Хочешь, Гертруда принесетъ теб теплой воды, чтобы умыться?
— Да, мамочка.
Госпожа д’Элебезъ вышла изъ комнаты. Клара, вся охваченная единой надеждой, встала на колни предъ распятіемъ и начала молиться.
Когда Гертруда ушла, Клара д’Элебезъ съ большимъ усердіемъ принялась за туалетъ. Она тщательно завила свои тяжелые локоны и одлась. Потомъ, озабоченная, открыла саше съ платочками, вынула оттуда два письма дяди Іоахима, спрятанныя ею, и сожгла ихъ. Взглянувъ еще разъ на дядинъ портретъ, она вышла изъ своей комнаты и, стараясь ступать какъ можно тише, прошла въ библіотеку. Тамъ въ углу былъ шкапъ, въ которомъ госпожа д’Этанъ помстила домашнюю аптеку. На каждой бутылк или банк госпожа д’Этанъ своимъ старческимъ почеркомъ вывела названіе лкарства: эиръ, лауданъ, лавровыя капли, бальзамъ и еще другія.
Клара д’Элебезъ открыла шкапъ и взяла лауданъ. Это ршеніе пришло совсмъ внезапно. Еще десять минутъ тому назадъ, сжигая письма дяди, она не сознавала ясно, что ей предпринять. Но она не удивилась своему поступку. Она еле ощущала все происходящее, какое-то отупніе овладло ею. Взявъ склянку, она спрятала ее на груди.
Лицо ея сохраняло полное спокойствіе. Стоя у большого окна библіотеки, глядла она на тихій садъ. Тамъ былъ сырой тнистый уголокъ, гд она играла ‘въ садъ’, когда была еще маленькой. Она вспомнила объ этомъ. Подъ акаціями съ большими стручками она рядами сажала бутоны розъ, поливала ихъ изъ маленькой зеленой лейки. Лейку ей подарилъ въ именины отецъ. Она вспомнила свою просьбу: ‘Мама, сдлаемъ дождь!’ Въ лейку наливали немного чистой воды. Тогда нсколько капель падали на горячіе лепестки. Шорохъ въ кустахъ пугалъ ее, она бросала игрушку и бжала къ бабушк, вытянувъ руки, какъ дти, когда они только начинаютъ ходить.
Эти воспоминанія мучали Клару. Она сдерживалась, чтобы не заплакать. Отвращеніе и тоска овладли ею. Подъ чернымъ платьемъ сжимала она склянку. Ея грудь чувствовала холодъ стекла.
Она пошла въ паркъ. Навстрчу ей шелъ отецъ съ Робинзономъ на охоту, но онъ не замтилъ ея. Клара замедлила шагъ и начала разглядывать свою юбку. Невыразимый ужасъ искривилъ ея ротъ. Ей показалось, что ея животъ сталъ огромнымъ. Она подумала о матери, о Рожер, стараясь отогнать отъ себя ихъ образы.
Она была ужъ на кладбищ, между склепомъ д’Элебезъ и могилой Лауры. Блые гіацинты цвли вокругъ.
Клара стала на колни, вынула склянку, откупорила ее. Лвой рукой она обхватила ршетку. Закрывъ глаза, залпомъ выпила она лауданъ.
Такъ умерла Клара д’Элебезъ въ возраст семнадцати лтъ, 10-го марта 1848 года. Молитесь за нее!

Перевелъ И. Эренбургъ.

‘Русская Мысль’, кн. V, 1916

Жамм Франсис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мармион. Часть первая, Скотт Вальтер, Год: 1808
  2. Путешествие на ‘Ослепительном’, Лондон Джек, Год: 1902
  3. Меланхолия и воображение, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1803
  4. Пират, Мариетт Фредерик, Год: 1836
  5. Уличный бродяжка, Женевре А., Год: 1897
  6. Маленькая Фадета, Санд Жорж, Год: 1849
  7. Полночный колокол, или Таинства Когенбургского замка. Часть первая, Лэтом Фрэнсис, Год: 1798
  8. Поль и Виргиния, Бернарден-Де-Сен-Пьер Жак-Анри, Год: 1787
Электронная библиотека