Китайская толпа.
Китайская толпа.
|
|
Апокалипсисъ. Гл. IX. |
|
|
Вл. Соловьевъ |
II.
III.
IV.
А. Вережниковъ.
‘Современникъ’, кн. IV, 1911
Китайская толпа, Вережников Александр Васильевич, Год: 1911
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Типична и характерна китайская толпа, какъ стадное скопище народа.
Въ китайской толп, въ китайскомъ стад нтъ числа. Она движется, переходитъ съ мста на мсто, плыветъ по теченію, двоится, троится и множится. И нтъ въ ней предводителя, зачинщика, человка выше всей толпы на цлую голову. Въ ней нтъ гордыхъ, смлыхъ, отчаянныхъ головъ. Вся она состоитъ изъ китайцевъ! И если бы въ данной мстности иностранцевъ было больше въ три-четыре раза, чмъ китайцевъ — ни одинъ иностранецъ не подошелъ бы къ китайской толп, не нашелъ бы въ ней мста. И гд китайцы появились разъ со своими рогатками за плечами въ неизмнно синихъ лохмотьяхъ, то мсто уже становится безконечнымъ кругомъ вращенія китайскихъ массъ. Одни куда-то ушли, другіе откуда-то пришли. И можетъ быть, не вс изъ первыхъ ушли, часть ихъ осталась на мст — все равно! Вы ихъ не отыщете, не узнаете: они перемшались съ новой толпой, слились съ желтымъ цвтомъ лицъ, зарылись въ синія лохмотья, безпрестанно мелькающіе передъ вашими глазами.
Движется толпа посреди улицы, переговаривается одинаковыми шипящими, чиликающими голосами, и не слышно въ говор ни баса, ни тенора, ни альта — однозвучные, крикливые голоса! И слова, и звуки какіе-то односложные, однотонные, разрозненные, но такъ похожіе одни на другіе. Вы не знаете китайскаго языка, но если вы удачный звукоподражатель, то вы легко съумете передать рчь китайской толпы во всей ея звуковой полнот такъ же, какъ мычанье коровы, кудахтанье куръ, крикъ совы.
Китайцы движутся кучей и не рядомъ, не плечо въ плечо, но вмст, а какъ-то вразбродъ: передніе отстаютъ, задніе становятся на ихъ мста, и никто не сворачиваетъ въ сторону, вс плетутся другъ за другомъ. Вс фигуры въ китайской толп по одному образцу, какъ фабричное издліе.
Въ русской толп столько разныхъ лицъ, такъ много разнообразія и непосредственности!
Лука въ стоптанныхъ лаптишкахъ немного пьянъ, ухмыляется и затылокъ чешетъ, Кузьма куда то претъ, работаетъ руками, какъ молотилкой, Степанъ шагаетъ въ развалку и все покрикиваетъ: ‘пождите, братцы, куда, спшите?’ Двадцать человкъ русскихъ въ одной толп, и вс они разные. У каждаго свои особенности и привычки. Луку вы узнаете издали по сгорбленной спин и по привычк размахивать руками. Кузьма не затеряется въ толп,— онъ выше всхъ на цлую голову. Потшный старичекъ Пахомычъ смшитъ народъ забавными побасенками. Молодой парень Никита щелкаетъ смечки, у Васьки курчаваго сапоги со скрипомъ и шапка на затылк: того и гляди свалится съ головы. Лаврентій все разсказываетъ: ‘какъ что было и какъ что прошло’. Можетъ быть, его никто и не слушаетъ, а онъ, знай себ, говоритъ на доброе здоровье. Двадцать человкъ русскихъ, кто съ Волги, кто съ Камы, кто съ Днпра, только-только можетъ быть сошлись, а ужъ знаютъ другъ друга, разспросили, кто откуда, куда, по какому длу. Идутъ шумятъ, заговариваютъ съ прохожимъ. Пришли на перекрестокъ, шумятъ пуще прежняго. Одинъ тянетъ налво, другой направо. Кузьма претъ прямо. Степанъ не желаетъ идти ни туда ни сюда,— кричитъ: ‘остановитесь, братцы, кто въ Бога вруетъ!’
Китайская толпа въ синихъ лохмотьяхъ, съ одинаковыми безбородыми, безусыми желтыми лицами, бредетъ, куда глаза глядятъ. Не сговаривается, не споритъ, не противорчитъ. Шагаетъ по дорог прямо. Побжалъ одинъ — бгутъ вс. Растерялся одинъ — переполошилась вся толпа, сгрудилась въ одну кучу, сбилась съ ногъ, остановилась, запрудила улицу. Увидали пустое мсто — опять бгутъ вс разомъ, тснятся, заполняютъ пространство. Китайцы въ толп необщительны. Они никогда не шутятъ другъ съ другомъ, не играютъ словами, не здороваются и не прощаются. И не интересуются одинъ другимъ.
Китайская толпа производитъ впечатлніе сбродныхъ средневковыхъ воиновъ, побросавшихъ оружіе и бжавшихъ съ поля сраженія, или бездомныхъ скитальцевъ, безъ рода, безъ племени въ рубищахъ, едва прикрывающихъ тло отъ стужи и втра.
Въ поискахъ за пропитаніемъ китайцы, какъ піявки, присасываются ко всякому труду. Они толпятся на русской границ, по всему Амуру и Приамурью. Въ Благовщенск еще лтъ за десять до боксерскаго возстанія китайцы понизили заработную плату до минимума своихъ потребностей. Довольствуясь ежедневно двумя фунтами чумизы, они берутся за все, что попадается подъ руки. Ими переполнены кирпичные заводы. Они работаютъ и на золотыхъ пріискахъ, и на паровыхъ мельницахъ, пилятъ дрова, сплавляютъ по ркамъ Амуру и Зе лсные матеріалы, переносятъ тяжести, исправляютъ дороги, занимаются очисткой городскихъ нечистотъ. Китайцы — плотники, маляры, столяры, лудильщики, кровельщики, каменьщики, печники, трубочисты, домашняя прислуга. Почти на всхъ пароходахъ китайцы служатъ поварами, бойками, судомойками. Китайцы — дворники, водовозы и сторожа. На базар огромная площадь съ китайскими ларьками. По всему городу разбросаны китайскія мелочныя лавки. Зеленью, лукомъ, капустой, огурцами и т. д., исключительно торгуютъ китайцы. Они же и огородники. Въ зимнее время съ праваго берега Амура безъ конца тянутся на русскую сторону манчжурскія арбы съ майзой (пшеничная мука), рисомъ, чумизой, горохомъ, овсомъ, бобовымъ масломъ, морожеными яблоками, финиками и орхами. Въ русскомъ город Благовщенск, гд въ настоящее время тысячи русскихъ безработныхъ, особенно въ зимнее время, съ утра до вечера на улицахъ, на базар стонъ стоитъ отъ шипящихъ, чиликающихъ китайскихъ голосовъ. Нтъ живого мста по всему Амуру и Приамурью, къ которому не подошла бы китайская толпа.
Съ тхъ поръ, когда мы знали китайцевъ, ни больше ни меньше, какъ только по чайнымъ этикеткамъ, прошло сравнительно короткое время. Да и то время еще не успло сгладиться въ нашей памяти, когда мы думали, что Китай самая далекая отъ насъ страна.
Я помню обрывокъ одной сказки, слышанной мною въ дтств отъ стараго отставного солдата, который зналъ про Китай только одну сказку и разсказывалъ ее всякому, кто его слушалъ. Въ этой сказк говорилось, что ‘за тридевять земель въ тридесятомъ государств есть китайское царство, а въ немъ Китай-городъ, столица. Царь въ ней живетъ, богдыханъ и всмъ народомъ правитъ одинъ, безъ вельможъ и князей, а народу того на дв земли хватитъ. За семью стнами стоить Китай-городъ, и кабы не семь стнъ, расползся бы тотъ народъ по всему блому свту, и тогда бы конецъ всему. И такъ какъ ни туда попасть, ни оттуда выйти нельзя, то про Китай никто ничего не знаетъ. Извстно только, что за семью стнами Китай-городъ находится. Черезъ первую стну едва-едва камень перекинуть, вторую стну чуть-чуть видать, до третьей стны только птица поднимется, четвертая подъ самыя облака подошла, пятая за небо цпляется, съ шестой стны видно, откуда ночь берется, съ седьмой,— гд день начинается. И вс т стны безъ оконъ и безъ дверей’…
Передъ нами теперь Китай съ разрушенными стнами. Доступъ къ нему свободенъ, и выходъ изъ него открытъ на вс четыре стороны. И мы, русскіе, очутились бокъ-о-бокъ съ народомъ, котораго ‘на дв земли хватитъ’.
Внутренняя жизнь китайцевъ, сами китайцы, ихъ домашній укладъ, отношеніе ихъ къ окружающему, а не государство и его строй, не ясны для насъ, и для однихъ китайцы таинственны, для другихъ незначительны, третьи не интересуются ими совсмъ.
За время общенія съ китайцами мы узнали кое-что о нихъ или скоре о себ самихъ въ сношеніяхъ съ ними. Отдльно отъ себя мы китайцевъ не разглядли. Съ нашей точки зрнія китайцы народъ отсталый, невжественный, обнищалый и т. д.
Китайская имперія представляетъ изъ себя паралитика, у котораго правая рука не знаетъ, что длаетъ лвая, между тмъ, какъ голова и сердце, потерявшія творческій огонь, лишены возможности подчинитъ себ низшія части своего тла.
Китайскій народъ несетъ на своихъ плечахъ всю тяжесть расшатаннаго государственнаго организма, и самъ выбился изъ силъ, и потерялъ подъ ногами почву, впалъ въ нищету, въ тупое безсиліе, въ нечеловческое терпніе.
Китайцы во многомъ не похожи на всхъ людей. Въ томъ равнодушіи, съ которымъ они переносятъ нечеловческія лишенія голода и холода, лежитъ какая-то религіозная проблема. Точно они этимъ самымъ приближаются къ Нирван. Иногда китайцы напоминаютъ самыхъ строгихъ аскетовъ, а иногда они до гнусности противны своей прожорливостью и неразборчивостью къ средствамъ пропитанія.
Во время постройки Восточно-Китайской желзной дороги въ Манчжуріи, мн довелось видть китайцевъ, отыскивающихъ пищу вмст съ собаками, въ помойныхъ ямахъ и въ отбросахъ солдатской кухни. Происходило это въ русскомъ желзнодорожномъ поселк, къ которому стекались китайскія толпы изъ глубины страны. Въ продовольственномъ воинскомъ магазин того же поселка крысы портили и уничтожали провіантъ. Интендантскіе солдаты ловили ихъ капканами и мертвыхъ выбрасывали на задворки. И такимъ кушаньемъ китайцы не брезгали. Солдаты разсказывали, что китайцы варятъ эту ‘дичь’ въ котл вмст съ кожей и внутренностями. И это были люди, которымъ еще не угрожала голодная смерть: вс они работали на желзнодорожной насыпи и на-ряду съ русскими землекопами.
Китайская толпа не ищетъ хорошаго заработка, лучшихъ условій жизни, удобствъ, тепла и уюта, она передвигается съ мста на мсто съ тмъ, чтобы прокормиться сегодня и добыть хлба на завтрашній день. На большее она не привыкла разсчитывать.
Китайская толпа всегда васъ поражаетъ своей многочисленностью.
Я видлъ китайцевъ на пароход. Большой пассажирскій пароходъ былъ переполненъ народомъ. Среди пассажировъ третьяго и четвертаго классовъ много было русскихъ: переселенцевъ, пріискателей, солдатъ и всякаго торговаго и рабочаго люда. Немало было корейцевъ и японцевъ. И эти, послдніе, почти не были замтны въ общей масс русскихъ. Дальше слдовали китайцы, китайцы и китайцы! И на каждой остановк парохода они мнялись,— одни уходили, другіе приходили. Пароходъ шелъ изъ Сртенска въ Благовщенскъ трое сутокъ. И въ продолженіе этого времени китайская толпа, безпрестанно мняясь, все увеличивалась и увеличивалась — и Богъ всть дошла бы до какихъ размровъ, если бы капитанъ не прекратилъ дальнйшаго пріема китайцевъ на пароходъ. Предоставляя имъ самыя неудобныя мста, пароходная администрація отдляла ихъ отъ остальныхъ пассажировъ. Да они и сами знали свое послднее мсто на пароход и не претендовали на удобство. И вся эта одношерстная толпа имла видъ людей совсмъ другой планеты. Сползлись вс въ кучу въ носовой части парохода, гд мочитъ дождемъ, гд смрадъ, копоть, сквозной втеръ, и здсь притаились, примолкли какъ то враждебно. Одинъ-два человка курятъ, время отъ времени поправляя пальцемъ пепелъ, въ мдной трубочк съ длиннымъ тонкимъ мунштукомъ. Полусидятъ, полулежатъ, скорченные, плотно прислонившись другъ къ другу. Полуспятъ, полудремлютъ не смыкая глазъ, ворочаются грузно, какъ мельничный жерновъ, на одномъ мст, боясь протянуть ноги во всю длину. И такъ, въ продолженіе всего пути не измнятъ своего полусоннаго положенія: какъ сли, легли, скорчились, такъ и встанутъ. И, кажется, что свались сейчасъ небесные громы на ихъ головы — они не пошевелятся, не моргнутъ глазомъ Но въ этомъ равнодушіи, полусн и полудремот чувствуется терпливое выжиданіе момента, скрытая настороженность. И кажется, что вотъ, вотъ, они зашевелятся вс разомъ, задвигаютъ желтыми блками, поднимутся и пойдутъ. И будутъ идти по сходнямъ, изъ десятковъ вырастая въ сотни, изъ сотенъ въ тысячи, десятки, сотни тысячъ,— и все будутъ идти и идти, плодясь и размножаясь. Загромоздятъ собой весь берегъ, обступятъ пароходъ, и вс разомъ заговорятъ на своемъ шипящемъ, чиликающемъ язык…
Китайская толпа одинаково равнодушна и къ голоду, и къ холоду, и къ смерти.
Строили Хинганскій тунель. Бурильныя машины работали днемъ и ночью. Твердый скалистый грунтъ въ хребт взрывали динамитомъ, когда тупились и крошились стальныя сверла.
Тунель выходилъ въ ущелье, гд сооружали желзнодорожную петлю. На петл работали китайцы. Копошились на насыпи, какъ муравьи въ муравейник. Работали безъ лошадей, даже безъ ручныхъ тачекъ, почти голыми руками. Землю изъ резервовъ въ насыпь переносили въ плетеныхъ корзинкахъ, на коромысл черезъ плечо. Работая отъ подрядчика, китайцы получали поденную плату отъ двадцати до тридцати пяти копеекъ. Мстность была сырая, цлыми днями шли проливные дожди. Въ лтніе дни солнце заглядывало въ Хинганское ущелье на три-четыре часа. Это было въ іюл мсяц. Среди китайцевъ свирпствовала цынга отъ скверной пищи и постояннаго промоканія.
Отдыхали посл работъ китайцы и проводили ночь въ палаткахъ. Эти палатки, грязныя, дырявыя, были разбросаны по плоскогорью тсно и безпорядочно, какъ старые лохмотья на толкучемъ рынк.
Я побывалъ въ этомъ лагер во время обда. Шелъ дождь. Китайцы обдали въ палаткахъ, гд такъ же, какъ и на улиц, было сыро, грязно и мочило сверху. Китайцы сидли на корточкахъ около котловъ съ чумизой. Чумизу — прсную кашу безъ соли, безъ сала, ли деревянными палочками изъ глиняныхъ чашекъ, жадно схлебывая жижу. Кашу задали зеленымъ лукомъ. Жевали болзненно и медленно. ли угрюмо, молчаливо,— и только одну чумизу съ зеленымъ лукомъ.
Посл обда курили вонючій листовой табакъ, продолжая сидть на корточкахъ около опуствшаго котла. Нкоторые и задремали, сидя на корточкахъ.
Дождь шелъ и шелъ.
У палатокъ съ трескомъ горли костры. Здсь пообдавшіе сушили свои лохмотья и били вшей. Снявъ съ себя рубище, они клали его на камень и, вооружившись крупнымъ булыжникомъ, колотили имъ по швамъ, по складкамъ, по сборкамъ одежды.
Въ продолженіе часа посл ды, въ стан царило какое-то оцпенніе, забытье, но только не сонъ, не отдыхъ.
Прогудлъ гудокъ.
Толпа поднялась. Расползлась по косогору, заполнила пустое пространство и валомъ повалила къ мсту работъ.
Въ палаткахъ остались одни больные цынгой.
Дождь не прекращался: зудилъ, квасилъ, растворялъ глину, гноилъ лохмотья.
На опуствшемъ плоскогорьи, безъ солнца, безъ тепла, въ сумеркахъ ненастья слышался протяжный стонъ больныхъ. Но умирали китайцы не въ палаткахъ. Безнадежно больныхъ, смертельно слабыхъ не оставляли въ лагер. Ихъ отправляли въ ‘отдльное мсто’, которое находилось гд то въ овраг, въ верст отъ желзнододорожнаго поселка.
Въ ‘Хинганскую петлю’ китайцы лзли со всхъ концовъ своей родины.
Т изъ нихъ, которыхъ цынга валила съ ногъ на насыпи, не попадали въ палатки — ихъ отправляли въ ‘отдльное мсто’ ‘безъ пересадки’.
Къ смерти китайцы были больше, чмъ равнодушны. Мн довелось видть ихъ отношеніе къ смертному часу на насыпи во время работъ.
Работали они до послдняго издыханія.
Пока еще больной на ногахъ плетется съ корзинкой на коромысл, вползаетъ на откосъ, сыплетъ землю въ насыпь. Мокрая земля по дорог расплескивается, выползаетъ изъ корзины, больной китаецъ шатается, учащенно дышетъ, борется съ изнеможеніемъ, наконецъ, свалился съ ногъ, и кончено — подъ откосъ…
Товарищи получаютъ отъ десятника-китайца соотвтствующее распоряженіе. Къ свалившемуся подъ откосъ подходятъ двое, кладутъ его въ плетеную корзину, подставляютъ подъ коромысло плечи, отдляютъ корзину отъ земли и отправляются съ ней къ мсту свалки.
Съ расшатанными зубами, съ изъязвленнымъ чернымъ ртомъ цынготно-больные китайцы не жаловались на свое бдствіе, не молили о помощи. И не было видно среди нихъ ни страха, ни паники, ни ужаса смерти. Живые равнодушно проходили мимо умирающихъ товарищей, родственниковъ, братьевъ…
Русское населеніе ‘Хинганской петли’ привычными глазами смотрло на это бдствіе. Китайцы сами себя закапывали въ землю, удовлетворяясь заработкомъ, на который невозможно было питаться здоровому человку.
На смну одного, выбывшаго изъ строя, являлось пять-десять человкъ, свжихъ новобранцевъ.
Смерть этихъ людей не была человческой смертью въ глазахъ русскаго населенія ‘Хинганской петли’. Про умирающихъ китайцевъ русскіе землекопы говорили: ‘падаютъ’, ‘валятся’…
Я видлъ умирающаго. Его несли два товарища въ плетеной корзин. Одинъ шелъ сзади, другой впереди. Корзина съ больнымъ болталась на коромысл.
Носильщики гнулись подъ тяжелой ношей и бжали той мелкой рысцой, тмъ торопливо маломрнымъ шагомъ, которымъ бгутъ уставшіе до изнеможенія, бгутъ, спотыкаясь, не видя подъ собой ногъ, не думая ни о чемъ, не чувствуя ничего, кром тоскливой боли въ груди, въ крови, въ голов, съ единственнымъ желаніемъ поскоре сбросить съ плечъ тяжелую ношу, сойти съ дороги, упасть на землю вмст со своимъ ярмомъ, и хоть умереть, но только не гнуть спину подъ тяжестью, не двигаться больше, не томиться въ ожиданіи новаго пристанища.
Корзина вздрагивала, кренилась на бокъ. Больной шатался въ корзин, цпляясь опухшими, негнущимися слабыми руками за ея края. Свсившаяся внизъ голова колотилась о грудь подбородкомъ. Лицо было вздуто, студенисто, какъ сплошной нарывъ. Глаза затекли, точно отъ укуса ядовитой мухи.
Уходя на отхожіе промыслы далеко отъ своей родины, китайскіе кули прекращаютъ всякое духовное общеніе со своими богами и предками. Въ немъ точно умираютъ или парализуются вс чувства, все божеское и человческое. Живетъ, бодрствуетъ только одно превозмогающее, преодолвающее тло съ напряженными мускулами.
Ни праздниковъ, ни праздничнаго отдыха китайская толпа не видитъ, не признаетъ вдали отъ своей родины. На чужбин у китайцевъ сплошныя будни. Единственный замтный китайскій праздникъ — Новый годъ въ декабр мсяц, но и въ этомъ праздник китайская толпа не принимаетъ активнаго участія. Отличаютъ отъ будничныхъ дней новогодній праздникъ состоятельные китайцы: купцы, подрядчики и чиновный людъ.
Становясь на работу, китайцы не предъявляютъ къ хозяевамъ никакихъ требованій, кром поденной платы. Они не нуждаются ни въ жилищахъ, ни въ отопленіи, ни въ освщеніи, ни въ водоснабженіи, ни въ медицинской помощи. живутъ или въ палаткахъ, или въ фанэахъ, построенныхъ наскоро собственными руками, отапливаются тоже собственными средствами, къ питьевой вод неразборчивы, блье не стираютъ, не моются, не чистятъ посуду. Зимой и лтомъ они въ однихъ лохмотьяхъ. Въ китайскихъ жилищахъ непролазная грязь, смрадная вонь, мракъ и тснота.
Во время безработицы китайцы замираютъ, валяются цлыми днями, недлями, впадаютъ въ какую-то сонливую неподвижность.
Въ золотопромышленныхъ районахъ китайцевъ, какъ сельдей въ бочк. Ими переполнены арендаторскіе пріиски, выработанные и сданные въ аренду, гд промывку золота производятъ старательскимъ способомъ — ручными бутарами и лотками. На такихъ пріискахъ заработки нищенскіе. Промывка выработанныхъ отваловъ даетъ отъ пятнадцати до двадцати пяти долей со ста пудовъ породы. Старатели получаютъ отъ арендатора за намытое золото отъ трехъ съ полтиной до трехъ рублей семидесяти копеекъ за золотникъ. Каждый старатели можетъ промыть ручнымъ лоткомъ полтораста — двсти пудовъ породы за длинный лтній день. Русскіе рабочіе идутъ на арендаторскіе пріиски только въ моментъ крайней нужды. Подъемное золото, ‘самородки’ на выработанныхъ пріискахъ — явленіе исключительное.
Тамъ, гд появилась китайская толпа, русскимъ рабочимъ уже нечего длать: заработная плата падаетъ, трудъ дешеветъ, рабочія руки обезцниваются.
Пріискатели, мастеровые, рабочіе всхъ отраслей физическаго труда во всхъ торгово-промышленныхъ пунктахъ Амурскаго края вытсняются китайской толпой. На этой почв создалось много китаененавистниковъ среди русскаго населенія Дальняго Востока.
Я помню одного старика съ бородой пророка. Встртился я съ нимъ лтомъ на берегу рки Зеи, и провелъ въ его обществ цлый день въ ожиданіи парохода. Старикъ — амурскій старожилъ, зазейскій крестьянинъ, скупщикъ хлба. Когда я заговорилъ съ нимъ о китайцахъ, онъ какъ-то сразу преобразился, заволновался, точно я задлъ его за самое больное мсто.
— Китайцы — это тьма непросвтыая, гнусъ, саранча!— Воскликнулъ онъ и, оживляясь все больше и больше, заговорилъ съ проникновенностью пророка:— Сколько ихъ?! Сила въ каждомъ изъ нихъ и слабе русскаго въ два, а, можетъ быть, и въ три раза. Да не въ томъ сила! Зубы плохи, зато ртовъ много: коли приспичитъ, и нежованное слопаютъ. Словъ нтъ, народъ не воинственный, но и не въ ружьяхъ, и. не въ пушкахъ сила — изморомъ возьмутъ, голыми руками опустошатъ все до тла. Спалъ Китай, ни взадъ, ни впередъ не двигался — растормошили, привели въ чувство. Поднялся! Посмотри теперь на всякаго китайца — онъ молчитъ. А какъ, спрашивается, молчитъ? Скрытно молчитъ и расползается, плодится, множится… Сегодня ты видишь пятерыхъ вотъ на этомъ самомъ мст, завтра будетъ десять, а черезъ два дня и со счету собьешься’.
Старикъ передохнулъ, повернулся къ востоку, поднялъ глаза къ небу и произнесъ:
— Видишь?…
— Я взглянулъ на небо и, не догадываясь, въ чемъ дло, пробормоталъ:
— Что тамъ?
Старикъ сталъ еще торжественне:
— Не видишь?!
— Вижу маленькое облачко,— нашелся наконецъ я.
— Обла-ачко!— Протянулъ старикъ,— о немъ и говорю. Сейчасъ облачко, а черезъ пять минутъ въ тучу выростетъ, а тамъ гляди, и все небо заволокло отъ край свта до край земли. Правильно говорю, аль нтъ?
— Правильно,— согласился я.
— А про саранчу слышалъ?
— Нтъ, не слышалъ.
— Ну, такъ я теб разскажу.
Старикъ сдвинулъ брови и сосредоточенно началъ:
— Въ Россіи это было, лтъ тридцать тому назадъ. Саранчей наше село Господь постилъ въ середин лта. Засуха была. Хлба вс пожелтли, колосья завяли, пригнулись къ земл. Народъ пріунылъ. Скотина безъ кормовъ бродила. Бывало, выйдешь на село: солнце красное обуглилось, ровно сгорло. Молебенъ служили. Дождя ждали, какъ Воскресенія Христова. Долго томились и дождались! Пошла по небу туча, какъ смоль, черная. И вдругъ громъ! Да такой оглушительный, какого и старики не слышали во всю свою жизнь И пошелъ дождь. Часа полтора хлесталъ безъ передышки и сразу стихъ. Солнце выглянуло, и опять небо очистилось… Снова палить стало пуще прежняго. Вся тварь земная притихла, до чего жутко было! Тутъ то Господне наказаніе и надвинулось. Сперва шумъ пошелъ, да такой небывалый, хоть и не громкій, что волосы на голов зашевелились… Отъ солнцевосхода поднялась. Темно стало, какъ во время затменія. И повалила туча темная, туча несмтная, ровно изъ пропасти. На хлбъ насла, до тла слопала, на травы навалилась… Однимъ летомъ сокрушила все на своемъ пути. Солому на крышахъ слопала. Отъ полдня до самаго вечера летла и падала, летла и падала. Рку въ мелкихъ мстахъ запрудила. Все на своемъ пути поглотила, и сама обълась до смерти.
Старикъ замолкъ. Я смотрлъ на него испуганными глазами.
— Такъ то и облачко!— Послышался опять его вщій голосъ.— Такъ то и вся скрытая сила. Одинъ разъ взглянулъ — не видно, другой разъ взглянулъ — замтно, третій разъ смотритъ — умножилось… Такъ вотъ и саранча! На видъ букашка, а что натворила своей многочисленностью. И слышь, можетъ, и здсь она у насъ подъ бокомъ плодится, зарождается, а выростутъ крылья и полетитъ, только ужъ не на соломенную крышу, а на того, кто эту крышу придумалъ’,
15-го февраля 1911 года.