М.Н. Катков
М.Н. Катков
Капитуляция и жалованные грамоты Петра Великого
Капитуляция и жалованные грамоты Петра Великого
Капитуляция и жалованные грамоты Петра Великого, Катков Михаил Никифорович, Год: 1869
Время на прочтение: 10 минут(ы)
В одно время с памфлетом г-на Ширрена появилась в Риге брошюрка, изданная г-ном фон Тизенгаузеном, под заглавием ‘Присоединение Остзейского края к России’. Брошюрка эта, как и сказано на ее заглавном листке, есть буквальная перепечатка из труда, составленного в 1845 году при II Отделении Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Эта простая перепечатка русского текста с немецким официальным переводом сопровождается предисловием, которым издатель, не объясняя побуждения, заставившего его именно в настоящее время сделать выборку из вышеупомянутого труда, свидетельствует о благодеяниях, которыми сопровождалось для Балтийского края присоединение его к России, и о непоколебимой преданности его обитателей своему великому отечеству. ‘Вследствие, — продолжает почтенный издатель, — беспрерывно возрастающих торговых сношений со внутренностью Империи и быстро подвигающегося обобщения образования балтийские провинции все теснее смыкаются с совокупностью Империи, и обитателям балтийских провинций ясно, что этот край по своему географическому положению единственно только в связи с Россией может пользоваться благодеяниями мира. Сознание неразрывного единства с Русской империей так непоколебимо утвердилось для жителей балтийских провинций, при всей привязанности их к историческим преданиям и к существующему у них устройству, что сепаратистские тенденции не имеют в их сердцах ни малейшего места. Город и деревня, старый и малый, сильный и слабый исполнены горячей верности и искренней преданности к престолу и династии. Со времени своего присоединения к Империи обитатели балтийских провинций всегда были членами единой великой семьи, которые видят вершину всех обязанностей подданного в верном и честном подданстве, и хотя происшедшая из исторического развития особенность балтийских провинций — как она установлена особыми, дарованными этим провинциям правами — близка сердцу жителей этих провинций, тем не менее они свободны от всякого пристрастия к одностороннему воззрению на свое положение относительно Империи. Напротив, они убеждены, что, развивая свои провинциальные интересы, они служат на пользу целой Империи, ибо такой органической связью отдельных частей единство с Империей будет все более утверждаться’.
Какое различие в тоне между этими строками и выходками г-д фон Бокка, Ширрена и Ко! Неужели эти исполненные столь успокоительной, кроткой мелодии звуки принадлежат к одной системе с той Katzenmusik (кошачьим концертом), которую устроил г-н Ширрен под нашими окнами? Если мы не ошибаемся, предисловие г-на фон Тизенгаузена есть, в сущности, воспроизведение того протеста, которым лифляндское рыцарство отреклось от г-на фон Бокка: за недосугом справиться мы не знаем, какой версии держится ближе г-н фон Тизенгаузен — той ли, которая была напечатана в официальной газете министерства внутренних дел и которую балтийские публицисты имели наглость назвать подлогом, или той, которую одобрил сам фон Бокк. Слишком внимательные читатели могут заметить некоторую особенность в выражениях г-на фон Тизенгаузена. Говоря постоянно Империя (Reich), он как будто избегает слова государство. Известно, что балтийская политика выработала теперь, применительно к обстоятельствам, особую политическую терминологию. Балтийская политика согласна называть Россию Reich и допустить для нее Reichseinheit (имперское единство), но она не хочет знать Россию как государство и не допускает для нее государственного единства. Reich может служить собирательным именем для совокупности многих государств, случайно связанных между собой, как, например, была Ассирийская, или Вавилонская монархия, как была монгольская Орда на Волге, как нынешняя Турция, как нынешняя Австрия, которая не имеет внутренней основы для своего бытия и может быть ежеминутно стерта с европейской карты. Иное дело Staat: это есть индивидуальность, которую приобретает народ тяжким и долгим трудом исторического развития, это есть цельное, живое, органическое единение. Видеть в России только Reich, как разумеют это слово балтийские публицисты, и не признавать ее как Staat — это есть не что иное, как возвращение к тому учению, которое некогда излагал наш почтенный друг г-н Шедо-Ферроти, предлагавший России улетучиться в человечество и стать кучей многих государств, над чем он, по всей вероятности, сам теперь смеется, сожалея, что его способное перо было употреблено на столь недостойную мистификацию.
И вот некоторые скептические умы могут, пожалуй, подумать, что книжка г-на фон Тизенгаузена совсем не так далека от памфлета бывшего дерптского профессора, как может это показаться с первого взгляда. Не есть ли это, скажут они, одно и то же блюдо под двойными соусом — горьким и сладким? Не есть ли это заранее обдуманный совокупный план действий? Не есть ли это попытка пригрозить высотой и резкостью требований, для того чтобы тем легче склонить правительство к принятию той же программы, только в мягких, ласковых и умеренных выражениях? Имел же дерзость г-н фон Бокк утверждать, что для достижения желаемых результатов надобно Россию припугнуть хорошенько. В самом деле, видите, как возбуждены страсти, слышите, какие резкие и зловещие поднимаются голоса. Прочтите книгу г-на Ширрена, загляните в эти бесчисленные корреспонденции (которые, впрочем, пишутся одними и теми же перьями в Риге или Петербурге). Обернитесь же сюда: вот группа людей с благочинными физиономиями, которые обращаются к вам с изъявлениями наиприятнейших чувствований, спешите же поладить с ними, и буря утихнет…
Нет, мы не думаем, чтобы брошюра, о которой мы ведем речь, проистекла из какой-нибудь затаенной мысли. Мы готовы от всей души признать и приветствовать искренность чувствований, выраженных г-ном фон Тизенгаузеном. Каковы бы ни были наши разногласия в воззрениях, мы уверены, что сойдемся со всяким на основании этих чувствований, если только они вполне искренни. Наше учение о национальности и наш патриотизм не заключают в себе ничего отвлеченного. Мы твердо и непоколебимо держимся самой положительной основы и никогда не давали сманить себя никакими соображениями ни вправо, ни влево. Мы не принадлежим ни к какой партии и никогда и не были доктринерами какой бы то ни было школы. Нашу обязанность как политического органа мы понимаем в самом тесном смысле государственной присяги. Какие бы интересы ни входили в сферу нашего обсуждения, мы не только не теряли из виду государственной пользы и неразрывно единой с нею пользы престола, но во всех оценках наших руководились исключительно и единственно ею. Нас упрекали в ограниченности, в односторонности, но нас не смущали эти упреки. Мы готовы были отдавать справедливость всем законным интересам, но мы предоставляли другим брать тот или другой из них в основание своих оценок: сами же держались и держимся неизменно одного критерия. И крестьянские, и дворянские, и торговые, и всякие другие интересы обсуждались нами лишь в той перспективе, какая открывается нам с точки зрения государственной пользы.
Что удавалось нам усмотреть в ее свете, только то мы и высказывали, и весьма понятно, что в этом постоянном направлении наших суждений нам случается иногда оспаривать тех, с кем соглашались, и соглашаться с теми, кого оспаривали. Наша главная забота всегда была та, чтобы сохранить свою независимость от какой бы то ни было группы общественных интересов, от всякого постороннего влияния, от всякой партии, и не иметь никаких предзанятых идей. Мы тем охотнее держались неизменно нашей точки зрения, что с каждым разом все более убеждались в правильности и верности ее перспективы. Всегда оказывалось, что все законные интересы в нашем отечестве всего лучше и группируются, и освещаются с точки зрения государственной пользы. Преданность престолу (мы разумеем не какому-либо фантастическому престолу, а престолу русскому) — этого нам совершенно достаточно для оценки всякого политического стремления, для поверки всякой политической комбинации, но необходимо, чтобы преданность была полная, правдивая, действительная, которая могла бы сама выдержать всякую поверку.
Мы приглашаем наших балтийских соотечественников вникнуть в положение дел с точки зрения того великого начала, к которому они взывают и верностью которому они гордятся. Мы заранее обещаем им согласиться с ними во всех выводах, которые из этого начала будут следовать, и не требуем от них никакой уступки ради какого-либо иного уважения.
Но возвращаемся к брошюре г-на фон Тизенгаузена. В самом деле, с какой целью была издана эта перепечатка суммарного обозрения актов, состоявшихся при вступлении балтийских провинций в русское подданство? Издана ли эта книжка с той целью, чтобы представить подтверждения, Belegstellen (ссылки) к памфлету дерптского профессора истории, или для того, чтоб уличить его выводы в нахальстве и лживости? Имелось ли в виду напомнить кое о чем правительству или, напротив, разъяснить кое-что жителям балтийских губерний? Ответа на эти вопросы, как сказано выше, мы не находим в самой брошюре, но мы хотим толковать ее появление в наилучшем смысле.
И действительно, для желающих она может быть поучительна.
Во-первых, г-н Ширрен и другие балтийские историки одной с ним школы могут узнать от г-на фон Тизенгаузена, что, каковы бы ни были смысл и сила капитуляций Петра Великого, они не простираются на Курляндию, которая была присоединена к России совершенно безусловно. Стало быть, мысль о балтийском государственном теле, имеющем составиться из трех провинций, не может опираться на лжетолкование буквы каких-либо архивных актов.
Что же касается Лифляндии и Эстляндии, то Петр Великий, присоединяя их к своему государству, находился в особых условиях, которые достаточно объясняют смысл его капитуляций и жалованных грамот. Он не мог сказать, что сказала Екатерина по присоединении Курляндии: ‘Каждое состояние вышеозначенных областей имеет пользоваться всеми правами, вольностями и выгодами, которыми пользуются древние подданные российские’. Никакими правами древние российские подданные при Петре Великом не пользовались. При Екатерине уже организовались общественные состояния, русское дворянство имело уже свою грамоту. Ничего этого не было при Петре Великом. Русское государство переживало при нем самый страшный кризис, какой только может запомнить всемирная история и какой немногие народы в состоянии пережить. Все ломалось и рушилось, все было расплавлено, все было в хаосе, все общественные Силы были взяты в тягло, и весь народ был на время конфискован. Петру Великому не оставалось ничего, как подтвердить en bloc порядок вещей, который был найден им в завоеванных им провинциях. Понятия лучшего гражданского быта, соответствующего требованиям нынешней цивилизации, еще не были выработаны тогда и в самых передовых странах Европы, и остатки древних феодальных отношений еще повсюду держались рядом с зачинавшимися формами нового государственного быта. Петру Великому некогда было преобразовывать, особо от России, быт новых провинций. Но Петр Великий не капитулировал с какой-либо страной, с каким-либо правительством, с какой-либо нацией. Капитуляции его относились к отдельным городским общинам и местным сословиям и не составляют общего акта, на который могли бы опираться какие-либо национальные притязания. Петр Великий не имел перед собой балтийского государства или лифляндской нации, он и относился к городу Риге, городу Ревелю, городу Пернову, к рыцарству эстляндскому, к рыцарству лифляндскому и обещал утвердить за каждой корпорацией привилегии, которыми каждая особо пользовалась. Ни с какими ландратами — ‘отцами отечества’ — Петр Великий не вел переговоров: это лживая дерптская выдумка. Институт ландратов был упразднен шведским правительством за 16 лет до покорения этих провинций Россией. Да хоть бы они и были, это не имело бы никакого существенного значения для вопроса.
Обещая разным общинам Лифляндии и Эстляндии сохранение привилегий, которыми они пользовались, Петр Великий не обманывал их. Как выше замечено, он действительно не хотел и не имел надобности касаться застигнутого им в этих провинциях быта. Но значит ли это, что завоеватель, обещая некоторым общинам и сословиям сохранение их привилегий, принял на себя обязательства, которые на веки веков должны удержать в этих провинциях тот же порядок вещей? Значит ли это, что местные общины и сословия имеют законное право отказываться за весь край от подданства русским государям, если бы обстоятельства потребовали преобразований, если бы в течение веков явились условия, которых во время завоевания не могло быть и в помине? Привилегиями, дарованными Петром Великим, пользовались лифляндские и эстляндские корпорации в продолжение почти полутораста лет. Мы спрашиваем: какой акт, даже самый торжественный и международный, держался в силе так долго, как эти привилегии, дарованные единственно милостью завоевателя? Полтораста лет — это целая вечность для местных привилегий. Не безумно ли думать, что какой бы то ни было порядок вещей может быть застрахован привилегиями от действия времени и истории? Но, скажут, изменения, реформы, законодательство — все это должно быть предоставлено самим привилегированным сословиям края. Почему же должно? Ни в каком акте этого не сказано и не могло быть сказано. Напротив, жалованными грамотами своими подтверждая дарованные привилегии, Петр Великий присовокупил: ‘Елико оные нынешнему правительству и времени приличаются’. А правительство Петра Великого не признавало никакой законодательной власти, кроме воли монарха, и не могло допустить никакой привилегии, которая могла бы поставить себя рядом с этим единственным источником всякой власти в государстве как при Петре Великом, так и теперь. Этого недостаточно: свою жалованную грамоту Петр Великий заключил следующей торжественной формулой: ‘Однакоже Наше и Наших государств высочество и права предоставляя без предосуждения и вреда’, то есть Верховная власть и права русского государя и государства остаются, при всех дарованных привилегиях, без предосуждения и ущерба. Почтенный издатель, дабы более обратить внимание читателей на это важнейшее место в жалованной грамоте Петра Великого, напечатал его курсивом, а дабы не могло оставаться никакого сомнения в смысле и силе этих слов, он перепечатал в параллель подобные формулы из актов других государств, под властью которых Лифляндия и Эстляндия находились и которые, на основании этого верховного принадлежавшего им права, законодательствовали в этих провинциях, отменяли учреждения, становившиеся вредными, и создавали новые. Жалованные грамоты Петра Великого ограждали права, которыми пользовались тамошние сословия от всякого произвольного нарушения оных со стороны администрации, но они не отнимали у верховной власти права изменять и преобразовывать утвержденный ею порядок вещей.
В течение почти полутораста лет Европа совершенно изменила свое лицо. Должен ли был Балтийский край оставаться мумией того времени, к которому относятся привилегии, утвержденные пожалованием Петра Великого? Как ни туго шли дела в наших балтийских провинциях, однако же и их касалось крылом своим все изменяющее время. Сами привилегированные сословия еще при императрице Елизавете ходатайствовали о преобразовании их устройства, и действительно, в разные времена совершались там реформы, из которых одни нравились, а другие не нравились привилегированным сословиям. Самое право собственности, на которое так любят ссылаться балтийские привилегированные сословия, в его полном значении было для них даром русской верховной власти. Балтийские рыцари владели своими землями не на чистом праве собственности, но на праве ленном, которое даровано было им властями римской Церкви на определенное время, и только Екатерина II заменила это временное феодальное право, когда оно давно уже пережило свой срок и утратило свою силу, правом полной собственности. А сколько новых земель роздано русскими государями в собственность балтийским дворянам! Тем не менее местные и сословные привилегии в главном остались и до сих пор без изменения, и Балтийский край есть теперь единственный уголок в целом мире, где удержался дух давно отжившей феодальной эпохи. Балтийские публицисты много толкуют о германской культуре, но дух, живущий в их местных учреждениях, есть полное отрицание современной культуры и нетерпим ни в каком современном благоустроенном государстве. Неужели и цехи, и вотчинная полиция, и другие тому подобные учреждения дают право балтийским провинциям гордиться европейской культурой перед остальной Россией?
Петр Великий имел перед собой в Балтийском крае несколько городских общин и рыцарские общества, владевшие землями на временном праве. А где же был народ этих стран? Где же была та общественная организация, которая во всяком государстве идет сверху донизу и в которой выражается национальная жизнь страны? Никакого народа не было тогда в этих областях, и ни о какой национальности не могло быть вопроса. Туземные населения вовсе не проступали на вид. О них не было помину. Это были совершенно бесправные существа, лишенные всякого гражданского, даже человеческого значения. Рыцари предпочитали повелевать ими на их темных языках, нежели приближать их к себе и уравнивать с собой посредством немецкого языка: вот как мало помышляли они о национальном единении между различными элементами своей страны!
То ли теперь имеет пред собою Верховная власть в Балтийском крае? Прежние рабы, над которыми их владельцы имели право жизни и смерти, стали, по крайней мере в идее, существами свободными. На свет Божий выдвинулись многочисленные населения, которые (по крайней мере, в принципе) пользуются некоторыми гражданскими правами. Из-за привилегированных дружин показались миллионы людей, которые обращаются ко все-оживляющему солнцу и нуждаются в заботах, справедливости и милости над всем возвышенной и ко всему равной Верховной власти, смирительницы гордых и всех утешительницы.
Феодальные порядки стали теперь невозможностью. Требуется сообразная времени администрация и суд, соответственный высшим требованиям гражданственности и справедливости. Ввиду разноплеменных населений края возникает вопрос о его государственной национальности. Какое правительство должно быть в этом крае — русское или германское? Какой язык должен быть общим, обязательным органом для всех разноплеменных жителей этих провинций — русский или немецкий?
Петр Великий оставил немецкий язык в официальном употреблении привилегированных сословий завоеванного им края. Но он оставил его не в смысле национального символа, о каком тогда не могло быть и речи, а только ради удобства. Имели голос только привилегированные сословия, и они говорили по-немецки, все остальное молчало. А между тем русский язык при Петре Великом был в таком же расплавленном и неустроенном состоянии, как и самый народ. Нынешний язык русский был тогда впереди, как и нынешняя Россия. Но гениальный ум Петра не мог и тогда упустить из виду значение, какое предстояло в будущем русскому языку во вновь присоединенных провинциях. В одной из тех капитуляций, на которые так любят ссылаться противники русского языка в балтийских провинциях, Петр Великий озаботился о его будущем там значении. Он выговорил, чтобы в академии, находившейся тогда не в Дерпте, а в Пернове, был учрежден профессор славянского языка. В извлечении, которое перепечатал г-н фон Тизенгаузен, пункт этот значится, но не вполне. Завоеватель Лифляндии и Эстляндии требовал, чтобы не только в тамошнем университете, как рассаднике будущих граждан и деятелей края, славянский язык преподавался обязательно, но чтобы он постепенно вводился в университете, то есть, конечно, вводился как общий орган преподавания.
Имелось ли бы о чем спорить теперь, если бы это требование Петра Великого было исполнено?
Впервые опубликовано: ‘Московские ведомости’ No 141 за 1869 год, 28 июня.