Капитан Тольди, Толстой Феофил Матвеевич, Год: 1852 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 43 минут(ы)

Три возраста.
Дневникъ наблюденій и воспоминаній
музыканта-литератора
. Толстаго.

Капитанъ Тольди.
Разсказъ.

Современныя статьи — и Смсь
Статьи музыкальныя.
Ростислава.

Санктпетербургъ.
Издатель, книгопродавецъ В. Исаковъ, на Невскомъ проспекте, противъ Католической церкви, въ дом Кудряшева.
1855.

http://az.lib.ru/

КАПИТАНЪ ТОЛЬДИ*

* Содержаніе этого разсказа заимствовано изъ повсти Бальзака.

ОЧЕРКИ СВТСКОЙ ЖИЗНИ.

Вмсто предисловія, письмо къ редактору ‘Современника’.

Вы дали мн пріютъ въ вашемъ журнал, вы первые подали мн руку помощи на новомъ поприщ, благодарю васъ! Я очень понимаю, съ какою недоврчивостью вы пробгали рукопись, подписанную вовсе неизвстнымъ именемъ. Ростиславъ?! откуда взялся этотъ Ростиславъ? молодъ онъ или старъ? если онъ среднихъ лтъ, то зачмъ онъ прежде не принимался за перо?… Зачмъ оставлять васъ въ недоумніи и въ неизвстности на счетъ человка, котораго вы такъ благосклонно приняли въ вашъ журналъ? Примите чистосердечное мое признаніе! Вы увидите, что если я человкъ новый на беллетристическомъ поприщ, то по другой сосдней стез я уже довольно пошатался, я открою вамъ причину настоящей моей попытки, и прошу васъ быть мн безпристрастнымъ судьею. Начнемъ съ начала.

Я человкъ… какъ бы выразиться?… я человкъ, что называется, не въ удар, которому мало, или вовсе ничего не удается! ‘Какое намъ до этого дло’ скажете вы. Оно конечно, но потерпите немного. Я еще долженъ вамъ сказать нсколько словъ, которыя вовсе также не касаются ни до литературы, ни до искусства, но будьте снисходительны: я все веду къ одной и той же цли.

Въ молодости я принялъ тревожное волненіе юныхъ помышленій за жажду практической дятельности, я полагалъ, что буду полезнымъ ближнему, и устроивалъ заводы, фабрики, и у себя, и въ чужихъ имніяхъ.

Оказалось, что промышленность вовсе мн не подъ стать: не одну тысячу я окунулъ безвозвратно въ бурныя ея волны. Первая неудача!

Дла мн какъ-то не даются, или, лучше сказать, мн дла не много даютъ,— вроятно, также по причин моего настроенія къ идеальному, невещественному… И еще разъ неудача! Между тмъ нсколько лтъ… позвольте умолчать, сколько именно лтъ… я былъ музыкантомъ-сочинителемъ, достаточно знать, что я написалъ и напечаталъ боле полутораста романсовъ, изъ которыхъ не боле одной дюжины приняты подъ покровительство почтеннйшей публики (стереотипная фраза), и то изъ числа самыхъ дюжинныхъ, остальные (увы! любимыя мои дтищи) преданы вчному забвенію.

Я писалъ кантаты, баллады, ораторіи, даже покусился на сочиненіе оперъ! Дв изъ нихъ были исполнены, приняты благосклонно, по нскольку разъ меня вызывали, и видитъ Богъ, что я никого о томъ не просилъ, но по третьему разу грозныя двери нотнаго архива отворились передъ моими партитурами, и закрыли ихъ навки, не хуже гробовой доски. Что было длать? куда дваться? а между тмъ творчество не угомонялось въ тревожной голов.

Писать романсы невозможно: мода на меня прошла, встарину у меня выпрашивали романсовъ, и щедро платили за нихъ, а ныньче съ меня же просятъ придачи къ моей рукописи. Пока я обдумывалъ, къ чему приступить, оставшіяся за расходомъ мелодіи распвали у меня въ душ и сердц, просились, бдныя, на блый свтъ,— а пустить ихъ некуда, принять ихъ некому! Однажды я сидлъ въ горькой, тяжелой задумчивости… вдругъ мн пришло въ голову, что мелодіи хотя музыкальныя мысли, но не мене того все-таки мысли, при обыкновенномъ порядк вещей, он выражаются звуками,— это правда,— ‘но высказать ихъ можно иначе,’ подумалъ я. Нельзя же смшать военной мелодіи съ пасторальной, невозможно не отличить псни любви отъ разгульнаго вакхическаго припва, напримръ. Въ слдствіе подобныхъ размышленій и умствованій, я положилъ передъ собою листъ блой бумаги, и обмакнулъ перо въ чернила. Дико мн показалось съ перваго раза имть передъ глазами не разграфленную, столь знакомую мн бумагу, а просто блый листъ.

Признаться сказать, что съ начала то-и-дло бывало ставлю теноровый ключъ — передъ тмъ, какъ говорить мужчин, дискантовый — передъ отвтомъ женщины, бекаръ, или отказъ, на мсто отрицанія, и такъ дале. Но дло шло впередъ, перо безъ устали писало, мысли высказывались, періодъ за періодомъ формировались, приключенія приготовлялись по гармоническимъ правиламъ диссонансовъ, музыкальные оттнки, мракъ и свтъ поперемнно выражались,— кажись, довольно ясно. Цлыя сутки прописалъ я не умолкая, мелодіи поютъ себ, а я ихъ слушаю да пишу, подъ утро я измучился, и заснулъ, поникнувъ на столъ усталою головою.

Просыпаюсь часа черезъ два… о, ужасъ! о, стыдъ!… по пагубной привычк нкоторыхъ Русскихъ, я думалъ по-французски, и цлую тетрадь исписалъ не на родномъ, а на чужомъ язык. И стыдно и больно мн стало! Куда дваться съ такимъ незаконнымъ и уродливымъ порожденіемъ?! Переводитъ не приходится, да и вовсе невозможно, даже и въ музык думается иначе по-итальянски, какъ по-русски, а бдныхъ затворницъ (мелодій) стало жаль! Выпустилъ я ихъ на свтъ, он только что разгулялись, а я имъ и порзвиться не дамъ. Невозможно! Скрпя сердце, продолжалъ, нечего длать, взобрался на французскія ходули, да и отмрилъ страницъ сто мелкаго почерка.

Собрались знакомые, пріятели, люди доброжелательные другаго качества, и проч. и проч.

Я поставилъ столъ посреди комнаты, зажегъ свчки, положилъ манускриптъ предъ собой, и пошелъ распвать кои мелодіи… виноватъ!… и началъ читать свою повсть. Присутствующіе переглядывались между собою, каждый боялся, какъ это водится, выразить одобрительное мнніе не впопадъ, молчали и съ важностію слушали. Мн становилось неловко и холодно. А втреницамъ моимъ (мелодіямъ) и горя мало: рады, бдняжки, воздухомъ подышать. Наконецъ одна милая, добрая слушательница — дай Богъ ей здоровья! — (пожалуста, приглашайте всегда женщинъ при слушаніи новой повсти) — одна изъ милыхъ слушательницъ, говорю я, не вытерпла, увлеклась, и сказала съ чувствомъ нсколько одобрительныхъ словъ. Начался говоръ, поднялись сужденія, пренія, число заступницъ моихъ увеличилось, въ конц повсти благодтельницы мои совершенно одолли: он слушали внимательно, улыбались, утирали глазки. Я торжествовалъ! Но…. по окончаніи чтенія, одинъ изъ присутствующихъ взялъ меня за руку, отвелъ въ сторону, и спросилъ хладнокровно: ‘Скажи, пожалуста, зачмъ ты думалъ на одномъ язык, а написалъ на другомъ?’ Я отступилъ на нсколько шаговъ, и воскликнулъ въ смущеніи: ‘Помилуй! вся бда въ томъ, что я думалъ по-французски.’ — ‘Не можетъ быть! — отвчалъ мой пріятель.— У Французовъ мысли имютъ природную, непринужденную веселость, шутки имъ, такъ сказать, дло врожденное. Въ самыхъ страшныхъ выходкахъ Суліе или Сю просвчиваетъ какая-то живость, безпечность, свойственная однимъ Французамъ, они не парятъ, а порхаютъ, замть, что французскіе романисты, большая часть по крайней мр, почерпаютъ вс сравненія изъ міра вещественнаго. Нтъ ни одного цвтка, который не былъ бы въ паралели со всми возможными хорошенькими личиками. Море, рки, деревья,— все служило предметомъ сравненія. Морскія волны уподоблялись людскимъ страстямъ, теченія ркъ,— спокойной жизни, пальма — стройному стану, луга… ну, я забылъ съ чмъ Французы сравнивали луга, но увренъ, что и они были въ дл. Французы, мой другъ, продолжалъ мой несносный пріятель,— болтаютъ прелестно, неподражаемо, потому что съ давнихъ временъ разговоръ служитъ имъ элементомъ. Но когда жъ ты видалъ, чтобы французскій повствователь съ первой строки повсти до послдней царилъ въ мрачныхъ облакахъ воображенія? тамъ ему ни себя показать, ни на другихъ посмотрть невозможно. Поврь, что балладная восторженность исключительная принадлежность Германіи’… Но клянусь, что я не думалъ по нмецки, прервалъ я съ ужасомъ.— ‘Ну, такъ по-русски — замтилъ пріятель хладнокровно.— Нечего таить грха, у насъ-таки есть эта замашка, правда, что она стала, благодаря Бога, выводиться въ послднее время… да и теб, мой другъ, совтую отъ нея отдлаться,’ прибавилъ окончательно холодный другъ мой. Я принужденно улыбнулся и остолбенлъ. На слдующій день я взялъ листъ блой бумаги, и, завернувъ имъ, какъ саваномъ, минутно жившія мои мелодіи, похоронилъ ихъ въ письменномъ стол.

Прошла недля, другая, сижу я въ креслахъ по цлымъ днямъ между фортепіанами и письменнымъ столомъ, и посматриваю грустно то въ одну, то въ другую сторону, новыя затворницы стали постукивать въ сердце и въ голову, а я боюсь обращать на нихъ вниманіе. Закрою глаза, заткну уши и отмалчиваюсь! Наконецъ, отъ борьбы и волненія, я не на шутку занемогъ и слегъ съ постель. Не слажу, чувствую, ей-ей, что на слажу съ мучительнымъ требованіемъ творчества! Я началъ съ того, что удалилъ со стола, стоявшаго близь моей постели, вс иностранныя книги, и окружилъ себя сочиненіями Ломоносова, Державина, Карамзина, Пушкина… Жуковскаго я побоялся оставить при себ. Цлыя ночи я проводилъ въ чтеніи, цлыя страницы заучивалъ наизусть, чтобы и французскую и мелодическую дурь выбить изъ головы. Трудно было болзненное мое состояніе! Не мене того я однажды всталъ, добрался кой-какъ, шатаясь, до стола, и принялся писать по русски — на этотъ разъ. Пріятель мой замтилъ мн, что я думалъ по-русски, а писалъ по-французски, что, если вы скажете мн на-оборотъ… право, страшно! Содержаніе моего разсказа, заимствовано… впрочемъ, что говорить? вы увидите!

Вотъ, г. редакторъ, по какому стеченію обстоятельствъ, на старости лтъ… нтъ! это слишкомъ, въ осеннемъ цвт лтъ, музыкантъ-сочинитель выступаетъ, со страхомъ, на литературное поприще.

Если его ожидаетъ новая неудача, пожалйте, то не поминайте лихомъ.

Въ конц лта 18.. года, въ окрестностяхъ Петербурга появилось новое, незнакомое лицо, его начали замчать поэты въ одно время и на Каменномъ Острову, и въ Павловскомъ, на Елагинскомъ мыс ( la pointe) и въ Петергоф, въ Царскомъ и у Излера. Иные говорили, что онъ Итальянецъ, другіе что Англичанинъ, многіе увряли что онъ Французъ, а большая часть, что онъ чисто Русскій, положительно, что онъ изъяснялся свободно на всхъ четырехъ языкахъ. Впрочемъ, наружности его нельзя было назвать привлекательною. Онъ былъ очень небольшаго роста, лице имлъ блдное, съ желтоватымъ оттнкомъ, глаза срые и красноватые, носилъ маленькіе усы и украшалъ подбородокъ эспаніолеткой. Что обращало на него вниманіе, это роскошь его экипажей: онъ появлялся то на срыхъ, то на вороныхъ, верховыя его лошади были чистйшей англійской породы. Вскор разнесся слухъ, что онъ фехтуетъ какъ… пожалуй, Давлуи стрляетъ изъ пистолета какъ Прево, здитъ верхомъ, какъ кровный жокей. Начали распрашивать, узнавать и добрались, что имя его графъ Гельти, что онъ родился въ Италіи отъ русской матери и Итальянскаго отца, что онъ нын живетъ не на дач, а на Невскомъ Проспект, и занимаетъ совершенно одинъ чуть ли не цлый домъ. На Невскомъ, цлый домъ! дло становилось серіозное. Множество второстепенныхъ франтовъ стали ласково посматривать на графа, но онъ не обращалъ на нихъ вы малйшаго вниманія.

Графъ мтилъ выше: ему хотлось обратить на себя взоры аристократическаго круга. Въ Петербург, какъ и въ прочихъ большихъ столицахъ, вступаютъ въ завтный, такъ называемый, высшій кругъ общества или по праву рожденія, или по праву сильнаго.

Но силу показать довольно трудно. Нужно, быть или сильно богатому, или сильно талантливому, или сильно эксцентрическому. Средне-пропорціональное тутъ не принимается въ соображеніе, и вовсе теряется. На осеннихъ скачкахъ въ Царскомъ Сел итальянскому графу удалось наконецъ обратить на себя вниманіе и молодой нашей знати. Во-первыхъ, лошадь его выиграла призъ, во-вторыхъ, онъ предлагалъ и держалъ вс-возможныя цари: въ-третьихъ, въ вознагражденіе за доставленное ему удовольствіе turf-тріумфа, онъ подарилъ и призъ и самую лошадь скелетообразному своему жокею. Въ слдствіе этихъ подвиговъ, ему удалось увезти обдать къ себ, въ Петербургъ, нсколько молодыхъ людей высшаго круга.

Въ шесть часовъ фешенебельные львы, въ фицъ-жакахъ, порядочно запыленныхъ, въ шпорахъ, съ хлыстиками различныхъ сортовъ, вступили на ярко освщенную, раздушенную и покрытую богатыми коврами лстницу петербургскаго дома графа Гельти. Онъ ихъ ввелъ прямо въ столовую, дубоваго рзнаго дерева, около стнъ которой стояли огромные, тоже рзвые шкафы, съ массивными старинными блюдами, чашами и проч. Многочисленная прислуга, въ простыхъ, но изящныхъ ливреяхъ и въ башмакахъ, молча ожидала гостей. Посреди комнаты стоялъ на шесть кувертовъ столъ, великолпно уставленный богемскимъ хрусталемъ, ослпительный свтъ падающій сверху, освщалъ пышное убранство. Въ столовой все носило отпечатокъ богатства, роскоши, вкуса, одно показалось только shoking прихотливой молодежи: полъ столовой былъ обтянутъ пышнымъ разрзнымъ бархатомъ ярко-малиноваго цвта. Графъ замтилъ направленіе черепаховыхъ лорнетовъ, и сказалъ, улыбаясь:

— Извините меня, господа: въ Италіи мы любимъ яркіе цвта и мягкую подстилку подъ ногами во время обда.

— Оно и лучше, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ: — въ случа паденія не ушибешься.

— И помилуйте, графъ! возразилъ хозяинъ: — въ этой столовой не просиживаютъ боле шести часовъ, а въ шесть часовъ некогда напиться до упаду.

Денди переглянулись съ одобрительною улыбкою, и сли за столъ.

Излишне описывать изысканность обда, достаточно сказать, что подавали и черепаховый супъ прямо изъ Англіи, и какія-то Гаврскія рыбы, и артишоки неслыханной величины.

Вина было безъ числа, пальятино было прямо изъ Мадеры, столтнее венгерское — изъ Польши, и такъ дале. Посл обда графъ ввелъ гостей въ обширный кабинетъ, украшенный всми возможными оружіями новйшаго и стариннаго времени. Свтъ колоссальнаго разгорвшагося камея боролся съ безчисленнымъ множествомъ карселей, нсколько изящныхъ статуй красовались по угламъ и посреди комнаты.

Фешенебеля развалились на бархатныхъ диванахъ. Графъ предложилъ имъ неслыханныя двадцати-лтнія гаванскій сигары. Молодежь бросала пепелъ сигаръ въ массивныя золотыя пепельницы. На парчевыхъ подушкахъ лежали какія-то розовой шерсти борзыя собаки, съ прозрачными ногтями…. Однимъ словомъ, немудрено, что на слдующій день, когда графъ Гельти показался на Невскомъ, сотни глазъ слдили за нимъ съ любопытствомъ. Петербургъ весьма капризенъ: иногда попадаютъ въ извстность люди Богъ знаетъ изъ за чего, я говорю о публик, о масс, а не про знать: это другое дло. Я знавалъ господина, который попалъ въ извстность за безобразную наружность, другаго — за то, что онъ мастерски тасовалъ карты, третьяго, что онъ отлично передавалъ слышанное… и проч. Если фортуну называютъ капризной женщиной, то столичная извстность ужъ наврно втряная двушка. Пошалить захочетъ, пожалуй и мы съ вами попадемъ въ извстные люди…. оборони Богъ! для инкогнито это весьма неудобно. Графъ Гельти вовсе не раздлялъ нашего мннія на этотъ счетъ, потому что на слдующій же день онъ задалъ ничто въ род какого-то сарданапальскаго вечера, съ такими причудами, что только и было разговору въ гостиныхъ, что о немъ, и на улицахъ на него указывали пальцемъ.

Вскор разнесся слухъ, что оригинальный графъ купилъ домъ на Сергіевской, и отдлываетъ его съ неслыханной роскошью, а въ начал зимы начали поговаривать, что гордая, знатная княгиня Бронина, не смотря на то, что она недавно еще увряла, что ни въ какихъ родословныхъ не сыщешь именъ графовъ Гельти, отдаетъ за него дочь!

Говорили, судили, критиковали,— можетъ быть, и завидовали, но какъ бы то ни было, а въ феврал прелестнйшая аристократическая княжна Надежда Бронина переименовалась въ итальянскую графиню.

Дйствительно, домъ, дворецъ, или заколдованный замокъ, въ которомъ графъ принялъ молодую свою супругу, былъ баснословнаго великолпія.

Тутъ были и оранжерея, или, лучше сказать, цлый садъ съ экзотическими растеніями, и помпеевскія залы, и аламбрскія ванны.

Кабинетъ графини былъ совершенствомъ въ своемъ род: бархатъ и кружева — дв крайнія противоположности — сплетались фантастическими узорами, дорогія японскія вазы небрежно прикрывались банановыми листьями, Айвазовскаго картины висли на крученыхъ золотыхъ шнурахъ…. везд были роскошь, богатство и комфортъ въ высшей степени. Въ волшебномъ этомъ жилищ очаровательная графиня любила, наслаждалась жизнью и повелвала.

Первые два мсяца пронеслись какъ сонъ. Однажды графин вдругъ пришло на умъ, что у нея въ дом, въ самомъ центр ея владычества, происходитъ нчто неизвстное, таинственное. Въ одно утро графиня сидла въ кабинет мужа, графъ отпилъ кофе и, развалившись въ покойныхъ креслахъ, предъ мраморнымъ каминомъ, лниво курилъ кальянъ.

— Скажи, пожалуста, Жоржъ, сказала вдругъ графиня, что за таинственное лицо капитанъ Тольди? Вотъ два мсяца какъ я замужемъ, а мн никогда не случалось съ нимъ встртиться, между тмъ Тольди у тебя безпрестанно на язык. Сломается у меня карета, ты приказываешь сказать о томъ Тольди, счетъ платить посылаешь къ Тольди, верховая моя лошадь капризничаетъ — опять отправляются къ Тольди. Что за загадка? кто этотъ капитанъ? Подайте мн Тольди: я хочу его видть?

— А что, мой другъ, сказалъ флегматически графъ:— разв ты недовольна своимъ хозяйствомъ?

— Слишкомъ довольна, отвчала графиня. — По нашему образу жизни намъ недостаточно и пятисотъ тысячъ въ годъ, а у насъ едва двсти-пятдесятъ тысячъ ассигнаціями, прибавила она, улыбаясь.

Графиня встала, подошла къ шелковому снурку и маленькою, бленькою ручкой твердо позвонила. На звонокъ вошелъ завитой, въ бломъ галстух камердинеръ.

— Попросить ко мн капитана Тольди, сказала графиня.

— Ну, много же ты этакъ узнаешь! проговорилъ, смясь, графъ.

Любопытство очаровательной графини было возбуждено до величайшей степени. Какъ? хозяйство ея идетъ удивительно, малйшія желанія предупреждаются — и всмъ этимъ заправляетъ невидимый капитанъ?! Чрезъ нсколько минутъ камердинеръ возвратился съ докладомъ.

— Капитанъ извиняется, ваше сіятельство: онъ теперь въ конюшн, и проситъ позволенія переодться.

— Что жъ онъ тамъ длалъ? спросила графиня.

— Онъ показывалъ конюху, какъ сдлать верховую лошадь вашего сіятельства.

Графиня взглянула на мужа, потомъ на камердинера: ни тотъ, ни другой не улыбались.

— А! онъ сдлалъ Зюльму, проговорила графиня. Когда камердинеръ вышелъ, она спросила мужа:

— Что онъ за человкъ, твой капитанъ — Русскій или Итальянецъ?

— Итальянецъ, отвчалъ графъ лаконически.

Графиня услась въ кресла, пододвинула ихъ къ мужу и съ нетерпніемъ спросила:

— Ну, а дальше?

— Ничего боле, отвчалъ графъ, лукаво улыбаясь:— потерпи немного, сама увидишь.

Прелестна была графиня, признаться сказать, въ эту минуту. Любопытство оживляло еще боле обыкновеннаго голубые ея глазки, миленькая ея головка, украшенная блокурыми, пепельнаго цвта волосами, съ обильными локонами, граціозно упиралась на стройную ея ручку, она съ нетерпніемъ качала своей ножкой, которая выказывалась и пряталась подъ шелковый голубой пенуаръ. Жоржъ съ любопытствомъ слдилъ за ея движеніями, и тихо подсмивался надъ ея нетерпніемъ.

II.

— Вотъ и загадочный Тольди, сказалъ графъ, услыхавъ мужскіе шаги въ предъидущей комнат.

Глазамъ графини предсталъ прекрасный собой мужчина, высокаго роста, съ черными какъ смоль глазами и волосами такого же цвта. Онъ былъ въ черномъ сюртук, застегнутый по самый галстухъ, что придавало ему военную осанку, широкіе темно-срые брюки съ черными лампасами довершали его одежду. Большой, открытый лобъ его носилъ отпечатокъ ума и твердости, улыбка его выражала доброту и простодушіе. Въ домашнемъ фактотум, въ поспвающемъ везд управляющемъ, графиня воображала увидть какого нибудь старичка, сдаго, почтеннаго, въ башмакахъ съ пряжками,— и смотрла съ недоумніемъ на выразительное лицо капитана Тольди, составлявшее такую разительную противоположность съ наружностью некрасиваго графа.

— Здравствуй, Жоржъ! сказалъ капитанъ, запросто кивнувъ головой.

Графин онъ ловко поклонился, и спросилъ ее съ почтеніемъ, чмъ онъ можетъ служить.

— Такъ что вы другъ моего мужа? сказала съ улыбкой графиня.

— До самаго гроба! отвчалъ Тольди.

Графъ оставилъ кальянъ, и протянулъ ему дружески руки.

— Такъ зачмъ же вы здсь никогда не бываете? зачмъ вы не обдаете съ нами? и зачмъ вы прячетесь и уклоняетесь отъ заслуженной благодарности?

Графиня говорила съ живостью, но съ совершеннымъ равнодушіемъ, ей казалось неприличнымъ, что человкъ такого рода, какъ Тольди, принялъ на себя добровольно столь скромную роль, она подумала, что ужъ не бднякъ ли онъ какой нибудь, приходящійся съ-родни графу.

— Видите, графиня, отвчалъ очень просто и свободно капитанъ:— я ни какой благодарности не заслуживаю, я другъ Жоржа, и нахожу истинное удовольствіе блюсти за его интересами.

— Ты, вроятно, находишь также удовольствіе стоять, а не сидть, замтилъ, смючись, Жоржъ.

Тольди слъ.

— Я теперь припоминаю, сказала графиня: — что я васъ видала изрдка, издали, на двор. Но зачмъ же, будучи другомъ Жоржа, вы принимаете на себя такую второстепенную обязанность?

— Я совершенно равнодушенъ къ общественному мннію, и живу собственно для себя, или, лучше сказать для васъ двухъ.

— Но я не могу быть равнодушна къ общественному мннію на счетъ друга моего мужа….

— И помилуйте, графиня! распустите слухъ, что я оригиналъ, и дло съ концомъ.

Посл минутнаго молчанія капитанъ спросилъ:

— Вызжаете ли вы сегодня утромъ, графиня?

— Подемте съ нами на Елагинъ, отвчала она.

— Какъ прикажете.

Тольди поклонился и вышелъ изъ кабинета.

— Что за добрйшее существо! сказалъ Жоржъ, проводя его глазами съ участіемъ.

— Ну, теперь разсказывай мн, какія у васъ сношенія съ капитаномъ, сказала графиня, садясь на ручку, креселъ, занимаемыхъ мужемъ.

— Тольди, душа моя, потомокъ древняго рода въ Италіи, и чуть ли не древне нашего, въ безпрестанныхъ смутахъ нашего отечества отецъ его потерялъ какъ-то все свое состояніе. Я нечаянно встртился съ нимъ въ Милан, оцнилъ его умъ, воспитаніе, хорошія качества и подружился съ нимъ. Тольди служилъ нкогда въ военной служб, гд дошелъ до капитанскаго чина: потомъ побывалъ онъ въ Алжир, гд на-пропалую дрался съ Кабилами.

‘Въ то время, когда мы съ нимъ сошлись, не было нигд войны, а Толья ни спалъ, и бредилъ какъ бы ему подраться. Мн нечего было длать: я вспомнилъ Канназъ и предложилъ капитану попробовать счастья. Тольди съ радостью согласился, и мы отправились.

‘Вскор мы вступили въ армію волонтерами. Согласись, другъ мой, очень оригинальная мысль Итальянцамъ драться съ горцами, Кавказская война иметъ свои, совершенно особый характеръ.

‘Ваши русскіе неподражаемые солдаты зайдутъ и какую нибудь трущобу, въ непроходимый лсъ, кругомъ везд непріятель, и сколько его, невозможно счесть, а православнымъ и горя мало: идутъ себ припваючи по тропинк, вдругъ — стой! тропинка пересклась, по бокамъ и сзади глушь, а впереди завалы, а за завалами черкесскія шапки и мткія ружья. Подумаютъ, случается, минуту-другую да и пошли на провалъ! Что меня всегда удивляло — это ничтожность потери людей посл такого рода предпріятій, кажется, всему отряду нужно бы лечь въ подобныхъ обстоятельствахъ, а смотришь только тридцать-сорокъ человкъ изъ строю вонъ… Однажды нашъ отрядъ вышелъ изъ лощины, поднялся на гору, и остановился, ожидая приказаній, въ виду опушки лса, изъ котораго выглядывали нсколько рядовъ заваловъ. Богъ его знаетъ, что причудилось Тольди, только въ сумерки, съ просонокъ, вдругъ онъ пустился къ ближайшему завалу, мы кричимъ ему, зовемъ назадъ — ничего не бывало: бжитъ какъ угорлый. Я вижу, что дло плохо: изрубятъ моего капитана ни за чти, сталъ я упрашивать молодцевъ помочь бд, потому что всему отряду невозможно было тронуться безъ приказанія. Набралось охотниковъ человкъ двадцать. Мы бросились за Тольди, выручили, благодаря Бога, но изъ двадцати насъ вернулось только пять, считая и Тольди.

‘Что теб вздумалось сумашествовать?’ допрашивали мы. ‘Право не знаю, отвчалъ онъ съ смущеніемъ: — мн показалось, что кричатъ: ‘впередъ!’ а назадъ посмотрть мн не пришло на умъ.’

‘Посл этого происшествія я еще боле привязался къ Тольди. Знаешь, другъ мой, какъ выручишь человка изъ врной погибели, онъ какъ-то становится драгоцнне.’ Графиня обняла одной рукой мужа.

— Какой же ты смлый, мой Жоржъ! сказала она ласково.

— Да, я забылъ теб сказать, продолжалъ графъ,— что Тольди, прежде еще описаннаго случая, привязался ко мн душевно,— изъ ничтожнаго, впрочемъ, обстоятельства. Передъ отъздомъ нашимъ изъ Италіи, когда его хотли посадить въ тюрьму на двадцать тысячъ франковъ долгу, я пришелъ въ то время, какъ полицейскіе брали уже старика изъ дому: я заплатилъ деньги.

Графиня безъ церемоніи просто сла на колни жъ мужу, и сказала, ласкаясь:

— Благодарствуй, Жоржъ: ты поступилъ благородно!

— Я благородно сорю деньгами — ты хочешь сказать, что жъ, душа моя! червонцы круглые — пусть ихъ катаются.

— Ну ужъ это не совсмъ русская пословица, пpeрвала графиня, заливаясь дтскимъ смхомъ.

— Можетъ быть, сказалъ графъ, также смясь: — у меня такая вавилонская башня въ голов, что я часто, право, не знаю, на какомъ язык думаю. Но возвратимся къ Тольди… День ото дня я боле и боле оцнялъ благородную, возвышенную дуну моего друга. На бивакахъ, въ опасностяхъ или въ веселомъ кругу товарищей, онъ всегда былъ одинаково смлъ, спокоенъ, невозмутимъ, мы его называли горячимъ философомъ, потому что онъ, бывало, когда рчь коснется до дружбы, такъ и мечетъ огнемъ, а дойдетъ дло до молодецкихъ и нжвыхъ проказъ, онъ вамъ читаетъ холодныя нравоученія. По окончаніи экспедиціи, мы ухали въ Италію и едва-едва застали въ живыхъ отца Тольди, который скончался на рукахъ своего сына. Много мы перечувствовали горя въ то время съ моимъ другомъ! Только что успли схоронить старика, какъ я получилъ извстіе изъ Парижа, что матушка моя больна при смерти. Мы поскакали въ Парижъ, и два мсаца Тольди раздлялъ у смертнаго одра моей матери самыя нжныя, неусыпныя попеченія. Матушка скончалась: я остался одинъ на бломъ свт. Тольди сдлался мн необходимымъ: онъ ухаживалъ за иной съ родительскою нжностью, Прошло нсколько мсяцевъ… независимое, большое состояніе, оставленное мн покойницей матушкой, давало мн средства жить богато, открыто. Вскор я сдлался центромъ веселой и буйной молодежи, но Тольди отъ насъ удалялся и, казалось, грустилъ. Меня это огорчало, и мн пришло на умъ, что другу моему тяжело становится жить на мой счеть и обязываться молокососу, котораго онъ старе шестью или семью годами.

— А который теб годъ, прервала графиня? Я, право, не знаю.

— И нтъ никакой нужды знать!

— Но однакоже!…

— Какое теб дло, другъ мой! на сердц нтъ морщинъ. По разуму и опытности, продолжалъ комически Жоржъ: — мн восемьдесятъ лтъ, а по чувству двадцать,— и довольно съ тебя!

Графиня, кажется, не удовольствовалась отвтомъ мужа, потому что она приложила розовый свой пальчикъ ко лбу и, казалось, длала вычисленія. Жоржъ нжно поцловалъ ее, и продолжалъ свой разсказъ.

— Лишь только запала мн въ голову мысль, что Тольди груститъ по милости своей денежной зависимости, а началъ обдумывать, какъ бы помочь горю. Я былъ расточителенъ, безрасчетенъ, нердко случалось мн проигрывать значительныя суммы въ одну ночь. — ‘Что будетъ въ самомъ дл — подумалъ я — съ бднымъ моимъ Тольди, если я, помилуй Богъ, раззорюсь?… а чего добраго!’ Все это я хорошенько пообдумалъ, да въ одинъ прекрасный день, когда мы сидли въ двоемъ посл завтрака, покуривая гаванскія сигары, я, посл довольно неловкаго, но краснорчиваго предисловія, покраснвъ до ушей, протянувъ Тольди дружески руку со вложеніемъ билета во сто тысячъ.

Графиня обняла мужа и прижала его къ груди.

— Вотъ спасибо, душа моя! ты чудный у меня мужъ.— Ну, что сказалъ на это капитанъ?

— Педро, продолжалъ графъ: — чрезвычайно поблднлъ, но не вымолвилъ ни единаго слова.

— А капитана зовутъ Педро!

— Да!… онъ не любитъ, чтобъ его звали Пьетро, Педро долго молчалъ, и наконецъ, возвращая мн билетъ, сказалъ съ грустнымъ выраженіемъ: ‘Я думалъ, Жоржъ, что между нами вчный союзъ, и что мы никогда не разстанемся, что жъ, разв я теб надолъ?’ — ‘А коли на то пошло, отвчалъ я. — такъ пусть будетъ по твоему, теб же хуже! Если я раззорюсь въ-пухъ, раззоришься и ты со мной вмст — вотъ и только’. — ‘Помилуй, Жоржъ! у тебя очень достаточно, чтобы жить прилично твоему положенію въ свт, правда, что ты немного расточителенъ, безпеченъ,— ну что жъ! теб нуженъ врный другъ, который занимался бы твоими длами, удерживалъ бы тебя своими совтами!’ Ты не можешь вообразить себ, Надя, съ какимъ чувствомъ выражался Тольди! Въ его голос отзывалось нжнйшее родительское участіе, въ прямомъ, простодушномъ его взор видна была безконечная, совершенная преданность. Я бросился къ нему на шею, и братски прижалъ его къ сердцу. ‘Отнын и навсегда, горе и счастье пополамъ’, сказалъ я съ увлеченіемъ. Съ этого дня Тольди прибралъ въ руки все наше хозяйство. Дло у него пошло на другой ладъ, неутомимый, всезнающій, онъ всюду поспвалъ, за всмъ смотрлъ собственнымъ хозяйскимъ глазомъ.— Его ни какой купецъ не перехитритъ, онъ всякаго жида проведетъ, каждаго барышника заткнетъ за поясъ. Вс любуются нашей упряжью, а лошади мн и половины не стоятъ настоящей ихъ цны. Педро мняетъ, торгуетъ, барышничаетъ. Богъ его знаетъ, какъ онъ длаетъ, а всегда концы съ концами сводитъ. Вотъ этотъ домъ, напримръ, онъ купилъ за безцнокъ, съ публичнаго торга, и въ два или три мсяца превратилъ его въ достойный тебя храмъ, мой милый кумиръ! Повришь ли, смшно разсказывать, но у него гд-то устроена какая-то оранжерея или парникъ — право, не знаю, какъ это называется — гд онъ выводитъ весною раннія произрастенія, тамъ у него и огурцы, и горошекъ, и спаржа, и артишоки, тамъ же онъ откармливаетъ куръ, гусей…

Графиня разразилась продолжительнымъ хохотомъ.

— Смйся, смйся, драгоцнная моя шалунья, продолжалъ графу — а во милости этихъ пустяковъ мы живемъ, сама ты сознаешься, какъ люди, у которыхъ пятьсотъ тысячъ доходу, а проживаемъ едва ли двсти.

— Да, онъ неоцненное сокровище, твой Педро! сказала графиня, утирая глазки, увлаженные продолжительнымъ смхомъ. — Я, пожалуй, влюблюсь въ него, прибавила она, улыбаясь.

— Шути, душа моя, а я серіозно безпокоился, что, пожалуй, Тольди мой теб не понравится, и огорчался этой мыслью. — Онъ только и живетъ моимъ счастьемъ, онъ гордится моимъ щегольствомъ, богатствомъ, и счастливъ, когда мн завидуютъ, о себ же онъ вовсе не заботится: ему не нужны ни экипажи, вы обды, ни пиры…

— Да что жъ онъ любитъ наконецъ? прервала графиня.

— Меня! отвчалъ просто и съ чувствомъ Жоржъ,— а теперь меня и тебя. — Ты понимаешь, Наденька, что между Тольди и мной не можетъ существовать ни какого преимущества, однако жъ, мн никогда не удавалось уговорить ей жить одинаковой со мной жизнію. Онъ прячется въ своемъ уголк, и довольствуется слдить издалека за моими поступками. Повришь ли, когда я былъ холостымъ, бывало захочешь пошалить… а что скажетъ Тольди? — подумаю — и остановлюсь во время. — Дружба, возведенная на такую возвышенную степень, чуть ли не выше чувства любви.

Графиня своей ручкою зажала ротъ Жоржу. Онъ поцловалъ ее нжно.

— Между мной и тобой — и любовь и дружба, но одна любовь взыскательна, а истинная дружба дышитъ самоотверженіемъ. — По твоему описанію, Жоржъ, сказала графиня, подумавъ немного — капитанъ идеалъ совершенства, въ наше время его не сумютъ оцнить.

— Ты права, Надя, мало людей въ состояніи оцнить Тольди. Я его душевно уважаю! и откровенно сознаюсь, что не стою его.

Графиня поцловала мужа за его скромность.

— Однако же, пора теб одваться, если хочешь хать на Елагинъ, сказалъ ей Жоржъ. — Дни еще не слишкомъ длины, несмотря на раннія весеннія замашки нашего непостояннаго и капризнаго апрля.

На Елагинскомъ мыс ( la ponte), куда модное общество съхалось утромъ подышать преждевременнымъ весеннимъ воздухомъ, вс смотрли съ удивленіемъ на красавца мужчину, привезеннаго на показъ блистательною графинею. — Капитанъ не зналъ ни души изъ окружающихъ графинину коляску. На обратномъ пути въ городъ графиня потребовала, чтобы Тольди въ этотъ день обдалъ за ея столомъ. Самовластное распоряженіе прелестной повелительницы принудило бднаго капитана затянуться въ ненавистный ему фракъ. Къ столу графиня одлась съ нкотораго рода изъисканностью и кокетствомъ, которыя обратили вниманіе самого даже мужа.

— Графъ Тольди, сказала она капитану, входя въ гостиную: — вы подете съ вами посл обда въ концертъ! (Спектакля не было по случаю поста.)

Графиня выражалась, какъ видите, повелительно, что у женщинъ означаетъ: ‘попробуйте отказать, какъ разъ поссоримся.’

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ Тольди: — только пожалуста не называйте меня графомъ: я отъ этого отвыкъ.

— Ну, пожалуй. Не сердитесь: г. капитанъ, и дайте мн руку.

И живая, плнительная графиня пошла въ столовую, дружески опираясь на руку Тольди.

За столомъ капитанъ сидлъ прямо, неподвижно, слушалъ съ почтеніемъ графиню, которая безъ умолку говорила, отвчалъ рзко, отрывисто,— словомъ велъ себя такъ безтолково, что почти разсердилъ графиню, которой досадно стало, что ея любезность принимаютъ такъ холодно.

— Что съ тобой, Педро? говорилъ графъ.— Развеселись немного, не дичись, пожалуйста, подумаешь, глядя на тебя, что ты въ гостяхъ. Ты такимъ образомъ разсердишь Надю, и, пожалуй, надошь ей.

Тольди простодушно улыбался, но не перемнилъ обращенія.

Когда они вышли изъ столовой, Тольди сказалъ, что обыкновенная жизнь его совсмъ иначе устроена, что онъ не привыкъ такъ поздно обдать, и, извиняясь, что онъ вялъ и неповоротливъ, признался, что ему просто спать хочется,

— Мое намреніе, сухо замтила обиженная графиня: — приглашая васъ въ концертъ, было провести вмст вечеръ, но вы, пожалуйста, не безпокойте себя…

— Я поду съ вами, быстро проговорилъ Педро.

Онъ позвонилъ, и сказалъ вошедшему слуг:

— Заложить четырехъ-мстную карету, и, обратившись къ графин, прибавилъ съ тонкой улыбкой:— если ужъ вы мн это позволяете, такъ я и самъ не соглашусь оставить васъ вы на минуту въ продолженіе вечера.

Тольди сказалъ это неосторожно, потому что между выраженіемъ послдней фразы и обращеніемъ его во время обда была слишкомъ разительная противоположность. Графиня быстрымъ и хитрымъ взоромъ окинула Тольди, и задумалась. Капитанъ спохватился, и принялъ прежній холодный видъ. Въ половин концерта онъ съ простодушіемъ сказалъ:

— Вы видите, графиня, что я порядочно скучный собесдникъ. Недаромъ я сидлъ въ своемъ уголк.

— По правд сказать, капитанъ, вы неразговорчивы.

— Такъ оставьте меня въ моемъ уединеніи: дозвольте мн вполн предаться любимымъ моимъ занятіямъ — попеченіямъ о вашемъ благосостояніи, о вашихъ удовольствіяхъ: я только и годенъ на то, чтобы исполнять должность вашего управителя.

— Что за притворщикъ! возразилъ графъ:— не врь ему, Надя, онъ уменъ, начитанъ, стоитъ ему захотть — и посмотри, какъ онъ отличится въ гостиной.

— Прощайте, графиня! сказалъ, капитанъ: — вставая, я уду: мн, право спать хочется.

Графиня холодно поклонилась, и не отвчала на слова.

— Что за медвдь возлюбленный твой другъ! сказала она, когда онъ вышелъ изъ ложи.

— Добрый и врный другъ, отвчалъ графъ.— Другой бы на его мст разсыпался любезностями, завалилъ бы тебя комплиментами, а онъ прикинулся пугаломъ!

— Вотъ что еще выдумалъ! возразила графиня съ нетерпніемъ:— ужасно опасенъ твой дикарь!… Впрочемъ, продолжала она посл минутнаго молчанія: — тутъ, можетъ быть, и не безъ разсчета: найдутся женщины, которыхъ заинтересуетъ его суровость.

По окончаніи концерта, орловскіе рысаки мигомъ примчали молодую чету на Сергіевскую. Карета взъхала на дворъ, и остановилась у внутренняго подъзда. Выходя изъ кареты, графиня спросила небрежно у мужа:

— А гд берлога твоего сокровища?

— Надъ сараями, отвчалъ, графъ, улыбаясь.

— Кажется, у него свтъ въ окошкахъ?

— Да! странно, что онъ еще не спитъ! замтилъ графъ.

Дйствительно, бдный капитанъ не спалъ: онъ ожидалъ возвращенія графини, и обсуживалъ вс испытанія минувшаго дня.

Въ конц прошлаго января, когда Жоржъ повезъ его въ итальянскую оперу, чтобы издали показать ему прекрасную свою невсту, Тольди съ перваго взгляда на очаровательную княжну почувствовалъ, что сердце его сильно вздрогнуло, въ прелестномъ образ, представившемся внезапно его взорамъ, онъ узналъ собственный свой идеалъ. Непреодолимое влеченіе овладло душою несчастнаго Педро, и влеченіе тмъ боле могущественное, что долго и упорно онъ умлъ сохранить сердечное спокойствіе. Въ церкви, во время свадьбы, при которой онъ присутствовалъ въ толп, странное чувство овладло его мыслями, онъ находился въ какомъ-то чудномъ полузабвеніи. Ему казалось, что не Жоржъ, а онъ самъ внчается съ избранною его сердцемъ. Онъ тихо и про себя повторялъ молитвы таинства, и отвчалъ на вопросы священника.

По окончаніи обряда онъ пришелъ въ себя, но не отвергъ обтовъ имъ произнесенныхъ. ‘Пусть одинъ Бог будитъ свидтелемъ чистой моей любви, подумалъ онъ, а Жоржъ, другъ и братъ моей души, да будетъ счастливъ съ нею!’

Отличительныя качества Тольди — безпредльное самоотверженіе и преданность — не измнили ему и въ этомъ крайнемъ, тягостнйшемъ для него случа. Съ того времени онъ избгалъ встрчи съ графиней, утшеніемъ, счастіемъ своимъ онъ поставлялъ ежеминутныя о ней попеченія. Онъ сознавалъ, что безъ его бдительнаго наблюденія состояніе дорогой ему четы поколеблется, и хозяйство ихъ придетъ въ разстройство. Внутреннее сознаніе, что онъ необходимъ для ихъ спокойствія, доставляло ему восторженныя минуты блаженства.

Долго преданный, пламенно любящій Тольди скрывался въ скромномъ своемъ уголк, но графин вздумалось вызвать его изъ тихаго убжища, и протекшій день открылъ бдному капитану новый рядъ испытаній. Онъ обдумывалъ вс обстоятельства — и напрасно старался разршить трудную психологическую задачу: ‘какимъ образомъ, не снискивая любви графини, не подпасть подъ бремя ея ненависти?’

Простодушный, неопытный въ свтскомъ обращеніи, Тольди воображалъ, что онъ очень ловко прикрылъ душевное свое волненіе суровостью и нелюдимостью, но не мене того онъ безпокоился:

‘Что — думалъ онъ — если графиня какъ нибудь да догадалась, не поссоритъ ли она его съ Жоржемъ, если онъ ей показался слишкомъ противенъ? Что, если ей вздумается его помучить, пококетничать съ нимъ отъ нечего длать?’

Послдняя мысль такъ выходила изъ привычекъ скромности и прямодушія капитана, что онъ, недовольный самимъ собой, потушилъ свчку и легъ спать.

III.

На слдующій день графиня спокойно позавтракала, не спросивъ даже о причин ослушанія Тольди, которому наканун приказано было являться всякое утро, къ тому же случилось, что тотъ день — былъ пріемный день графини, она обошла вс комнаты, нашла все въ порядк: прислугу на мстахъ, карсели и свчи приготовленными и разставленными гд слдуетъ. Все это было сдлано попеченіемъ капитана, но она, казалось, и забыла о существованіи Тольди. Когда, далеко за полночь, гости начали разъзжаться, капитанъ, сидя въ своей комнат, отъ удовольствія потиралъ себ руки.

‘Слава Богу — говорилъ онъ про себя — вчерашняя попытка графини переселить меня въ гостиную была только мимолетная вспышка любопытства! ‘

Между тмъ графин, по правд сказать, и некогда было думать о такомъ малозначащемъ лиц, какъ капитанъ Тольди. Жизнь свтской и модной женщины наполнена хлопотами и занятіями. Утромъ принятіе и отдача визитовъ, перестрлка съ обожателями и мнимыми пріятельницами, въ обду туалетъ… и что за трудная вещь туалетъ! — нужно изобрсть какую нибудь новую прическу, прибрать къ лицу цвтъ бантика, пояса, платья, всякому предмету придать свое значеніе, свою особую спеціяльность, вечеромъ новыя заботы: нужно размстить, занять гостей, а тамъ, смотришь, балъ… о, балъ иметъ важное значеніе! это — поле битвы, тутъ на каждое движеніе, на каждый шагъ модной женщины обращено всеобщее вниманіе, поговорки ея остаются пословицами, жесты, движенія головы, малйшіе оттнки въ танцахъ принимаются типомъ хорошаго тона! Предъ побдительницами свтъ преклоняетъ колни, а побжденныхъ безжалостно затираетъ въ толпу. Побда въ свт иметъ гораздо важнйшія послдствія, чмъ кажется съ перваго взгляда. Избранной людьми многое дозволяется, что въ другой женщин порицается безпощадно. Львица, свтскій кумиръ, повелительница хорошаго тона — назовите какъ хотите — смло отправится вдвоемъ въ коляск, въ карет, верхомъ, но все увиденіе съ любымъ мужчиной, и никому не прійдетъ въ голову хулить ея поступокъ, на загородномъ гулянь при тысяч свидтелей, она закуритъ сигаретку, и на другой день, сперва втихомолку, а потомъ и явно, десятки прелестныхъ, розовенькихъ ротиковъ начнутъ принужденно пускать противный дымъ. На бал, въ многочисленномъ обществ, какой нибудь скромной, малоизвстной, прекрасной собой женщин, необходимо сказать нсколько тайныхъ, роковыхъ словъ избранному ея сердцемъ, она ждетъ удобнаго случая, робко озирается, трепещетъ и старается уловить минуту случайнаго уединенія.

Повелительница моды не стсняется ничмъ, однимъ движеніемъ головы, однимъ взоромъ она удалитъ окружающихъ ее, и въ глазахъ цлаго раболпствующаго общества, не измняясь въ лиц, проговоритъ весь вечеръ съ предметомъ ея завиднаго вниманія!

Графиня находилась во всхъ условіяхъ свтскаго владычества: богатство, происхожденіе, очаровательная красота, умъ, воспитаніе — все давало ей неотъемлемыя права, она это чувствовала, и не мудрено, что, не желая утратить свои преимущества, она выступила на поприще состязанія. Успхъ былъ блистательный. Вскор отъ Морской до Сергіевской (включая и Дворцовую Набережную), въ этомъ район петербургскаго аристократизма, власть прелестной графини принята была единодушно.

Пока графиня пріобртала свтскую власть, капитанъ, въ скромныхъ своихъ занятіяхъ, совершенно забытый и, не переставалъ заботиться объ ея благосостояніи. Съ самаго утра онъ побываетъ везд, осмотритъ экипажи графини, взглянетъ на ея любимую верховую лошадь, обойдетъ парадныя комнаты, и проникнетъ — пользуясь временемъ, когда графиня покоится еще въ спальн — въ собственный ея кабинетъ. Онъ осмотритъ, все ли на мст, все ли прибрано по и вкусу, съ юношескимъ волненіемъ долго впивался взоромъ и бархатную кушетку, любимое мсто ея отдохновенія, съ завистью смотритъ на табуретку, на которой покоятся прелестныя ея ножки, трепетно прикоснется къ оставленному его наканун рукодлью. Однажды ему случилось найти въ углу дивана забытый ею батистовый платокъ: онъ бросился на него, какъ на сокровище, робко озираясь кругомъ, онъ пламенно прижималъ его къ пылающему лицу и, не смя воспользоваться драгоцнною находкою, посл минутнаго блаженства и забвенія, положилъ его осторожно на прежнее мсто.

Наступающіе праздники Свтлаго Воскресенія увеличили заботы и хлопоты капитана. Странно! какъ бы ни было хорошо устроено хозяйство, но съ приближеніемъ праздниковъ въ Петербург, а можетъ быть и везд, оно принимаетъ какое-то судорожное движеніе. Обновить мебель, сдлать новыя ливреи, освжить драпри,— все это, конечно, мелочи, но мелочи докучливыя, о которыхъ необходимо подумать. Капитанъ всюду поспвалъ, угодить, предупредить желанія графини было его единственнымъ блаженствомъ.

Въ четвергъ на Святой Недл капитану хотлось полюбоваться на экипажъ прелестной графини, выхавшей утромъ на гулянье, онъ протолкался сквозь толпу народа, и сталъ за веревкой. Щегольской фасонъ графининой коляски, богатая упряжь, колоссальный кучеръ, миніатюрный грумъ, въ изящной ливре, обращали всеобщее вниманіе. Тольди радовался замчаніямъ, невольнымъ восклицаніямъ толпы, и любовался граціозной позой графини. Не дозжая до него, графиня узнали капитана издалека по высокому его росту и выразительному лицу.

— Вотъ капитанъ! сказала она, обращаясь къ мужу!

— Ему праздникъ, отвчалъ мужъ,— онъ радуется смотря на нашъ экипажъ, нтъ лучше нашихъ рысаковъ на гулянь: вамъ, можетъ быть, завидуютъ! А онъ и радъ: посмотри, какъ самодовольно онъ улыбается! Ты его не замчала, а я увренъ, что онъ съ начала Святой всякое утро приходитъ вами любоваться.

Поровнявшись съ Тольди, графини велла остановиться и пригласила его ссть въ коляску. капитанъ покраснлъ до ушей.

— Помилуйте, графиня! я шатался по грязи, и въ неуклюжемъ пальто, замтилъ онъ въ смущеніи.

— Велика бда! возразила графиня.,— Жоржъ не церемонится и прямо съ лошади, въ шпорахъ, садятся ко мн въ коляску.

— Да Жоржъ вашъ мужъ!

— А Педро — другъ, сказала графиня съ очаровательной улыбкой.

Тольди вспыхнулъ: слова и улыбка графини застали его врасплохъ. Онъ пламенно взглянулъ на графиню, и въ этомъ взор минутно отразилась вся пылкая, безпредльно любящая его душа. графиня углубилась въ коляску, отвернула головку, обративъ, по видимому, вниманіе на пеструю толпу, и задумалась. Взоръ капитана озарилъ новымъ свтомъ и мысли и мннія графини о немъ. Она невольно взглянула на щадушнаго своего мужа и возсоздала въ своей памяти, не подымая на него глазъ, величественный, прекрасный образъ Педро, невольно также сдлала сравненіе между ежедневнымъ, тревожнымъ самотверженіемъ одного, и счастливою безпечностью другаго. Богъ знаетъ, какое искушеніе пробжало искрою въ сердц графини, но на прелестныхъ ея глазкахъ блеснула слеза состраданія.

Возвратясь домой, графиня, выходя изъ коляски, пожала руку Тольди, и сказала ему съ упоительною улыбкою:

— Сегодня вы обдаете съ нами, или я разсержусь не на шутку. Я знаю, какъ много мы вамъ обязаны, и, право, гршно вамъ дичиться и уклоняться отъ нашей благодарности. У насъ сегодня будетъ дядя мой, родственница княгиня T…. и еще кой-кто. Я хочу вами похвастаться, прибавила она, легко вбгая на богатую лстницу.

Тольди отправился одваться въ свою комнатку. Ему было, тягостно и легко, и весело и грустно, онъ не могъ отдать себ отчета въ взволнованныхъ своихъ чувствахъ. Долго онъ искалъ благо галстуха, приличнаго жилета, осмотрлъ и оправилъ свой фракъ, прическу, съ трудомъ надлъ на трепещущія свои руки палевыя перчатки, а еще съ большимъ трудомъ застегнулъ ихъ на пуговки. Пять часовъ — назначенный часъ для обда — медленно прозвонили столовые часы, каждый ударъ молотка отзывался въ сердц Тольди. Онъ испугался своего волненія, и съ ужасомъ замтилъ, что стоитъ передъ зеркаломъ. Правду сказать, было чмъ полюбоваться! Смуглое, но прекрасное лицо капитана, осненное черными кудрями, отражалось отъ гладкой поверхности,— не въ привычкой венгерк или поношенномъ пальто, а въ щегольскомъ, строгомъ наряд свтскаго денди. Блый галстухъ придавалъ особенный оттнокъ небольшимъ его усамъ и collier grec, глаза его блистали необыкновеннымъ огнемъ. Капитанъ выждалъ, чтобы гости съхались, и въ послднюю минуту передъ самымъ обдомъ вошелъ въ гостиную, съ шляпою въ рукахъ. За обдомъ онъ разыгрывалъ прежнюю, молчаливую, второстепенную роль, но на этотъ разъ графиня ни на минуту не поддалась обману: она помнила свтлый и пламенный взглядъ Тольди. Дядя графини — человкъ тонкій, придворный, знающій свтъ и людей, какъ свои пять пальцевъ — былъ предупрежденъ графинею о достоинствахъ, ум, образованіи и преданности капитана.

Выходя изъ-за стола, старикъ обратился учтиво къ Педро, и спросилъ его: ‘отчего ему не случалось прежде встрчаться съ графомъ Тольди?’ ‘О! — отвчала за него графиня, улыбаясь — онъ прячется и дичится!’

Старая княгиня, также тонкая, умная и опытная женщина, услыхавъ отвтъ графини, быстро перешепнулась съ ея дядею. Въ свт взглядъ замняетъ множество словъ. Однимъ взглядомъ можно уничтожить человка, высказать презрніе или несказанную лесть, указать на тайну или отвлечь вниманіе, обнаружить дкую догадку или, потупивъ взоръ, оказать совершенное невниманіе къ самому поразительному предмету. Графъ и прочіе не замтили взгляда стариковъ, но Тольди,— преданный, врный Тольди — былъ пораженъ какъ громомъ язвительнымъ значеніемъ этого краснорчиваго взгляда.

‘Какъ — подумалъ онъ — ея дядя и эта старуха уже полагаютъ возможность тайнаго сношенья между мной и графинею! — Неужели успхъ, счастье мое зависитъ лишь отъ меня одного, отъ моей смлости! Но Жоржъ? что жъ будетъ съ нимъ?

Цлый ураганъ мыслей, впечатлній проникъ мгновенно въ душу Педро. Любовь и самотверженіе, пламенныя желанія и преданность къ Жоржу сталкивались, боролись, одолвали другъ друга въ потрясенномъ сердц Тольди. Бдному, скромному страдальцу захотлось имть одинъ день торжества, блеснуть, выказаться передъ предметомъ чистой своей страсти.

Капитанъ сбросилъ съ себя личину смиренія: онъ блистательно оживилъ разговоръ, широкими, живописными чертами описалъ кавказскія похожденія свои, бивачный бытъ, черкесскіе нравы, коснулся высокихъ, психологическихъ вопросовъ національности, разности племенъ…. Графиня забыла все окружающее, и съ восторгомъ слдила за каждою его мыслію, за каждымъ выраженіемъ.

Въ осьмомъ часу старая княгиня поцловала въ лобъ свою родственницу, дядя пожалъ ей руку, и гости разъхались. Чрезъ нсколько минутъ, Жоржъ спросилъ жену, подетъ ли она въ балетъ. Графиня отвчала ему, что ненавидитъ балеты, графъ замтилъ, что у нихъ разные вкусы на этотъ счетъ и, распростившись съ женою, оставилъ ее вдвоемъ съ Тольди.— Посл нсколькихъ минутъ молчанія, графиня, облокотясь небрежно на кресла, сказала задумчиво:

— А какъ вы думаете, капитанъ, назадъ тому мсяцъ Жоржъ вдь не похалъ бы безъ меня въ театръ?

— Помилуйте, графиня! возразилъ Тольди: — Жоржъ васъ обожаетъ.

— Въ томъ-то и дло — обожаетъ: значитъ недолго будетъ любить! проговорила графиня.

— Удивительное, непостижмое существо женщины! воскликнулъ Тольди. — Когда ихъ любятъ пламенно, он опасаются, что жаръ скоро пройдетъ, когда ихъ любятъ скромно, благоразумно, он жалуются на холодность….

— И всегда правы, прервала графиня, улыбаясь. — Я очень хорошо знаю Жоржа и требовать отъ него невозможнаго не буду. Онъ втренъ, слегка эгоистъ, любятъ меня по своему, доволенъ, что у него жена свтская, и я думаю ни въ чемъ не будетъ мн противорчить, но….

— Но всюду вмшивается, графиня, прервалъ въ свою очередь Тольди: — нтъ счастливыхъ обстоятельствъ, нтъ семейства, въ которое не не прокралось бы незамтнымъ образомъ.

Настала минута молчанія,— минута тяжелая, неловкая. Тольди обдумывалъ свой планъ, принималъ какое-то ршительное намреніе. Мало по малу лицо его приняло холодное и грустное выраженіе, онъ почти протянулся на креслахъ, и задумчиво смотрлъ въ потолокъ.

Графиня прервала его мечтанія.

— Да чтожъ вы молчите? сказала она съ нетерпніемъ:— заступайтесь за Жоржа: скажите, что онъ не эгоистъ, что онъ не втренъ, что онъ меня искренно любитъ!

Графиня видимо старалась избавиться отъ собственныхъ впечатлній, и перенести свои мысли на законную супружескую стезю.

Тольди вздрогнулъ. ‘Вотъ минута — подумалъ онъ — воздвигнуть между нами непреодолимую преграду!’ — и благородный, возвышенный Тольди твердо приступилъ къ исполненію геройскаго своего намренія.

— Какъ мн заступаться за Жоржа! вы знаете, какъ я его люблю, и не поврите моему безпристрастію.

— Но что жъ вы будете длать сегодня, едва безъ мужа? прибавилъ простодушно Тольди.

— А вы разв узжаете? сказала графиня, смотря на капитана лукаво.

— Извините меня, мн нужно хать.

— Куда?

— Вы будете смяться, графиня, сказалъ Тольди, стараясь не встртить ея глазъ.— Я долженъ хать… въ балаганы.

Дйствительно, графиня расхохоталась.

— Что за вздоръ! сказала она, наконецъ, насмявшись досыта: — зачмъ вамъ вечеромъ въ балаганы?

Графиня смялась, но ей становилось досадно, что Тольди мняетъ ея общество на балаганъ.

— Нужно ли вамъ признаться, поврить тайну, сказалъ Тольди, понизивъ голосъ, и оглядываясь, какъ бы не желая бытъ подслушаннымъ. — Тайну свою я даже не поврялъ Жоржу.

— Вотъ какъ! у благороднаго капитана есть тайны, проговорила графиня, принужденно улыбаясь.

— И позорная тайна! Утшьте меня, ради Бога, графиня, и помогите вашими совтами.

Прелестная графиня приподнялась съ креселъ, и пристально посмотрла на Тольди.

— Позорная тайна, сказала она тихо:— у васъ, у Педро Тольди… Невозможно!

— Къ несчастью…. да, графиня! продолжалъ грустнымъ тономъ капитанъ: — я влюбленъ до безумія въ танцовщицу.

— Въ танцовщицу, прервала графиня, принимая — боле и боле холодный видъ: — въ танцовщицу? на театр?..

— Не на театр, а на канат, съ смущеніемъ проговорилъ Тольди.

Графиня отодвинула стулъ, и посмотрла на бднаго капитана почти съ презрніемъ.

Педро храбро вынесъ взоръ графини, и продолжалъ въ сильномъ волненіи:

— Да, графиня, пожалйте обо мн: я, Тольди, потомокъ древнихъ графовъ Тольди, влюбленъ въ танцовщицу,— въ двушку, которая прыгаетъ на канат, въ атласной короткой юбк, съ обнаженными руками и плечами,— въ двушку, которая, вроятно, таскалась по всмъ ярмаркамъ и выказывала своя прелести сбродной толп. Но, увы! для меня Колибри прелестне всхъ женщинъ.— Замтьте, графиня, что Колибри? — ея прозвище — дано ей иронически, потому что она не маленькое эирное существо, соотвтствующее подобному названію, а высокая ростомъ, большая, стройная, широко плечая двушка. — Трудно и стыдно сказать, продолжалъ Тольди съ притворнымъ жаромъ, — какъ завладла мною эта женщина. Ни какія въ мир Гризи, Плесси не въ состояніи возбудить во мн тхъ ощущеній, которыя она мн доставляетъ. Не поврите, графиня, какъ сильно бьется мое сердце, когда она смло и величественно выступаетъ на канат, въ розовой атласной юпк, въ бархатномъ зеленомъ спенсер, обшитомъ блестящимъ голуномъ. Всякое движеніе ей исполнено силы, отваги, граціи, однимъ напряженіемъ твердой, желзной своей ножки она взвивается на неимоврную вышину, и оттуда съ высоты, нагнувъ прелестную, выразительную свою голову, она улыбается и протягиваетъ руки…. улыбается одному мн, а не толп, которая кричитъ и рукоплещетъ ей съ восторгомъ. О! въ эти минуты мн хочется закричать безумной черни: ‘не для тебя она пляшетъ, не теб она улыбается!’ Трудно, трудно удержаться, чтобы не принять ее въ мои объятія, и не покрыть ея смуглыхъ плечъ горячими поцлуями.

— Вы забываете, капитанъ, что не вс женщины канатныя танцовщицы, сказала графиня съ достоинствомъ, вставая съ креселъ.

— Извините, графиня, проговорилъ тихо Тольди грустнымъ голосомъ:— а я надялся, что вы меня пожалете, примете во мн участье!

Въ это время графиня, повернувшись спиной къ капитану, медленно шла въ противоположный конецъ комнаты. Тольди воспользовался ея невниманіемъ, и поднялъ на нее пламенный взоръ. Неизвстно, почувствовала ли графиня магнетическое прикосновеніе его взгляда, но она быстро повернулась, и сказала почти ласково:

— Да чего жъ вы отъ меня хотите, Педро? Это право забавно.

Тольди опустилъ голову, избгая глазъ графини, и упорно смотрлъ на узенькую, дрожащую ея ножку, небрежно поставленную на скамейку.

— Самъ, право, не знаю сказалъ онъ наконецъ со вздохомъ.

— А знаетъ ли она, кто вы? спросила графиня.

— Не думаю…. Она слышала, что я Итальянецъ, и такъ какъ она не бываетъ никогда въ опер, то очень можетъ быть, что она принимаетъ меня за какого нибудь изъ пвцовъ… пожалуй, за Маріо!

Графиня продолжала распрашивать.

— Ну, а какъ ея настоящее имя? не родилась же она Колибри!

Тольди покраснлъ и смшался. Онъ видлъ на балаганныхъ афишахъ имя Колибри, а воспользовался имъ, но ему не пришло на умъ узнать настоящую фамилію танцовщицы.

— Позвольте, графиня, умолчать о немъ, сказалъ онъ наконецъ, запинаясь.

— Ну да любитъ ли она васъ по крайней мр? спросила графиня съ удареніемъ.

— Конечно, любитъ…. я надюсь, по крайней мр, продолжалъ Тольди.— Но во всякомъ случа, я весьма несчастливъ, прибавилъ онъ, и горькая слеза досады, блеснула на его глазахъ.

— Странные люди — мужчины! сказала графиня, подумавъ немного:— Богъ знаетъ что ихъ привлекаетъ! Они всегда ищутъ страннаго, необыкновеннаго!… Да когда же вы встртились съ вашей прыгуньей?

— На прошлой масляниц, отвчалъ Тольди.— Время было холодное. Закутавшись въ теплый пальто, я проходилъ мимо какого-то балагана. Шумъ турецкаго барабана заставилъ меня поднять голову, и я увидлъ на балкон, между паяцомъ и какимъ-то уродомъ съ длинной паклевой бородой, прелестную двушку. Она стояла одтая въ трико, въ одномъ коротенькомъ атласномъ плать, и задумчиво смотрла на толпу. Бдныя ея обнаженныя плечи и руки, которыя она скрестила на груди, дрожали отъ холоду…. Мн стало жалко: я вошелъ въ балаганъ…. и съ тхъ поръ я всякій вечеръ хожу за ней, чтобы проводить ее домой….

Графиня, которая опять граціозно полулежала на креслахъ, съ участіемъ посмотрла на Тольди и сказала ему:

— Бдный, несчастный Педро! Однакожъ, ступайте, прибавила она, съ великодушіемъ чистой, непорочной женщины:— не то вы опоздаете.

И она ласково протянула прелестную свою ручку капитану, Тольди трепетно прижалъ ее къ своимъ устамъ и удалился.

На слдующій день, посл мучительной ночи, Тольди рано утромъ вышелъ со двора для довершенія начатаго плана. Выдумавъ на себя небывалую страсть, ему необходимо было придать своей выдумк личину правдоподобія. Въ балаган, гд танцовала Колибри, онъ отъискалъ паяца и посредствомъ пяти цлковыхъ узналъ и имя и мсто жительства вымышленной своей любовницы. На B*** проспект, въ четвертомъ этаж, жила Колибри, которое родовое имя было Амалія Ганцъ.

Грустный, убитый духомъ, капитанъ взобрался по грязной лстниц и позвонилъ у дверей танцовщицы. Неопрятная старуха отворила дверь.

— Что имъ нужно? спросила она, довольно грубо, при вид незнакомаго человка.

— Я желаю видть Амалію Ганцъ, отвчалъ Тольди.

— А на что вамъ она? возразила старуха.

Изъ дверей задней комнаты показалась смуглая, любопытная головка въ папильоткахъ, вроятно, выразительное лицо капитана пришлось ей по вкусу, потому что она довольно повелительно сказала старух:

— Впусти его, матушка! зачмъ ты его держишь на лстниц?

Тольди вошелъ въ маленькую комнатку, загроможденную неубранной кроватью, деревяннымъ столомъ, съ остатками вчерашняго ужина, разбросанными по стульями различными поношенными костюмами.

— Я Амалія, сказала двушка въ папильоткахъ и въ ночномъ, нкогда бломъ пенуар.

— Послушайте, сказалъ ей Тольди, снимая шляпу,— я человкъ богатый и, какъ видите, не первой молодости, я васъ часто видлъ въ вашихъ эквилибрическихъ упражненіяхъ и принимаю въ васъ живйшее участіе. Святая недля скоро пройдетъ. Зачмъ вамъ таскаться по губернскимъ и узднымъ городамъ? останьтесь здсь. Я предлагаю вамъ удобную квартиру, прислугу и полтараста цлковыхъ въ мсяцъ.

Глаза старухи блеснули радостнымъ огнемъ, Амалія предложила стулъ незнакомцу, сама услась на кровати и, окинувъ его взглядомъ съ могъ до головы, сказала кокетливо:

— А разв вы меня любите?

Тольди грустно улыбнулся.

— Я насъ буду любить какъ дочь, отвчалъ онъ: — вы ни въ чемъ не будете нуждаться, всмъ будите довольны.

— Что вамъ за охота смяться надо мной? прервала его двушка недоврчиво.

— Я говорю серьезно, возразилъ капитанъ: — и готовъ сегодня же исполнить свои общанія.

— Но съ какою цлью? воскликнула встревоженная Амаліа. — Я васъ не понимаю… что же вы отъ меня требуете?

— Ровно ничего, отвчалъ Тольди:— я хочу васъ oбeспечить….

— Но… начала было съ нетерпніемъ Колибри.— Старуха не дала ей кончить.

— Какое намъ дло, Мальхенъ, до причудъ господина. Мы возьмемъ свои предосторожности:. контрактъ на новую квартиру напишемъ на наше имя, попросимъ мсяцевъ за шесть впередъ общанныя деньги, а тамъ воля его поступать, какъ ему заблагоразсудится…. въ обиду же тебя не дадимъ, слава Богу.

— Да полно, матушка! что я въ самомъ дл за кукла! кажись, не совсмъ еще уродомъ родилась прибавила двушка, посматривая на прекраснаго незнакомца.

— Согласись, пожалуста, на мои предложенія, сказалъ убдительно Тольди.

— Но вы будете, но крайней мр, часто меня навщать, сказала Амалія, вставая и выпрямляя гибкій свой ставъ.

— Безъ сомннія, отвчалъ Тольди.

— Ну, тогда еще увидимъ, проговорила Колибри, значительно улыбаясь. Старуха мигнула капитану и вывела его въ прихожую. Въ нсколькихъ словахъ дло было слажено и покончено.

Когда старуха вернулась одна въ комнату, Амалія сказала ей задумчиво:

— Что онъ такое замышляетъ, этотъ высокій и красивый мужчина?

— И полно, Мальхенъ! охота теб безпокоиться! отвчала мать.— Жить мы будемъ припваючи, а потомъ, какъ теб съ нимъ не сладить, пустяки!

IV.

На оминой недл Колибри перехала въ Большую Морскую, гд заняла съ матерью чистенькую, хорошо отдланную квартиру въ четыре комнаты. Капитанъ, посреди благо дня, приходилъ навщать ее, на короткое время, раза два-три въ недлю. Колибри кокетничала съ нимъ, но все понапрасну. Тольди исполнилъ свои общанія: двушка ни въ чемъ не нуждалась, имла даже излишнее, но капитанъ оставался по прежнему холоденъ. Амалія дулась, сердилась, но не успвала въ своихъ предпріятіяхъ,

Между тмъ у Колибри завелись модныя шляпки, шали, мантильи, она начала показываться на островахъ въ наемныхъ, но красивыхъ экипажахъ. Вскор молодежь обратила вниманіе на ея смуглое, выразительное лицо, стали узнавать, распрашивать и добрались, что она на содержаніи у какого-то Итальянца.

Ухватясь за первое звно, нетрудно было по цпи сображеній дойти до правдоподобнаго заключенія. Въ свт начали поговаривать о любовниц друга графа Гельти, а въ кругу нкотораго рода женщинъ стали завидовать Амаліи, и поэтому, разумется, злословить.

‘Видишь — говорили — какъ посчастливилось прыгунь: въ коляск разъзжаитъ, въ мантильяхъ отъ Делиля расхаживаетъ, а прежде таскалась по ярмаркамъ. И что въ ней? смуглая, смлая, нахальная — и больше ничего!’

‘Впрочемъ — прибавляли лукаво — покровитель ея не больно нжно съ ней обходится, лишь утромъ только навщаетъ, не отобдаетъ съ ней никогда. Говорятъ, что онъ ее выдерживаетъ и прочитъ на какія-то таинственные замыслы. Не сдобровать Колибри.’

Сплетни эти дошли, какъ водится, до ушей Амаліи. Однажды капитанъ засталъ ее въ слезахъ.

— Что съ тобой, дитя мое? сказалъ ей Тольди съ участіемъ.

— Какъ что отвчала, рыдая двушка:— какъ вы со мной поступаете…. не стыдно ли вамъ! Что вы докторъ, что ли, какой, или фокусникъ? на какіе замыслы, говорятъ, вы меня прочите?

Тольди разсмялся и, успокоивъ, какъ могъ, встревоженную двушку, ухалъ домой.

Наконецъ мать Амаліи, замтивъ что она грустятъ не на шутку, пошла на распросы, безъ большаго труда узнала она гд живетъ Тольди, чмъ занимается, и каково его положеніе въ богатомъ дом графа.

Эти извстія еще больше взволновали Амалію.

‘Что жъ это въ самомъ дл — подумала она — этотъ господинъ ничто больше, какъ управляющій, а соритъ деньгами и, вроятно, чужими, неизвстно съ какой цлью. Что я игрушкой, что ли, ему досталась!’

На слдующей недл, когда Тольди привезъ ей въ красивомъ портъ-монэ, обычное ея жалованье, Колибри св негодованіемъ бросила деньги на полъ и сказала съ сердцемъ.

— Я не хочу ворованныхъ денегъ!

Тольди преспокойно всталъ и, не поднявъ портъ-монэ, вышелъ изъ комнаты.

Между тмъ насталъ іюнь мсяцъ, и графиня перехала на каменностровскую дачу.

Оставаясь въ город, Тольди доволенъ былъ, что развязался съ Колибри: она не нужна была ему боле, а притворство для него было тягостно. Спустя два мсяца онъ получилъ слдующее письмо:

‘Возлюбленный и неоцненный покровитель и другъ! какъ я могла васъ такъ жестоко обидть и не оцнить, я, право, не понимаю. Съ вашимъ отсутствіемъ взошло ко мн страшное горе. Мн длали выгодныя предложенія, во я все надялась, что вы возвратитесь, и жила по прежнему. На дняхъ пришла ко мн полиція, все у меня описала, взяли вс драгоцнныя вещи, вами подаренныя, и выгнали изъ дону. Неужели вы не сжалитесь надъ бдною Колибри? Если нтъ… то я возвращусь къ прежнему своему ремеслу: поду по ярмаркамъ и буду опять прыгать на канат. Но чтобы не отнять силъ моихъ и способностей, мн необходимо ваше прощеніе: я чувствую, что я передъ вами виновата. Вспомните Колибри и утшьте несчастную.

Амалія Ганцъ.’

Тольди разсмялся.

‘Вотъ документъ — подумалъ онъ который стоитъ десяти тысячъ, которыя я на нее растратилъ. ‘

На другой день по полученіи этого письма, дурная погода и сентябрь мсяцъ заставили перехать графиню съ дачи и Тольди встртилъ ее почтительно на лстниц. Она довольно холодно ему поклонилась и даже не пригласила войти въ гостиную. Капитанъ послдовалъ за графомъ въ кабинетъ, разсказалъ ему, съ притворнымъ волненіемъ, свои похожденія, показалъ письмо Колибри и, какъ будто невзначай, забылъ его на стол.

Посл обда графъ, оставшись вдвоемъ съ женой, сказалъ, вздыхая:

— Какое несчастіе, что такой достойный человкъ, какъ Тольди, привязался къ танцовщиц на канат. Она длаетъ его посмшищемъ. Посмотри, мой другъ, что за письмо,— и графъ вынулъ изъ кармана посланіе Koлибри.

Графиня прочла его и отбросила съ отвращеніемъ, письмо было написано на толстой, запачканной бумаг.

— Тольди какъ ни ослпленъ, сказалъ графъ: — а врно замтилъ, что дульцинея его пошаливаетъ.

— И посмотри, возразила графиня: — что онъ наврно простить ее и возвратится къ ней: у этихъ женщинъ особаго рода магнитъ!

Графъ посмотрлъ на жену изъ подлобья и промолчалъ.

— А какъ ты думаешь, Жоржъ, продолжала графиня, посл минутнаго молчанія: — драгоцнный твой капитанъ пожалуй раззоритъ тебя, если будетъ продолжать сорить деньгами на прихоти своей возлюбленной.

— Не безпокойся, мой другъ: Тольди не продастъ насъ ни на какую Колибри.

— Это еще увидимъ, возразила съ презрніемъ графиня.

На слдующее утро въ кабинет Жоржа капитанъ засталъ графиню, она приняла его сухо, холодно, однимъ взглядомъ она опредлила огромное разстояніе, отдляющее ее отъ капитана.

Тольди испугался успха придуманнаго имъ обмана: онъ желалъ воздвигнуть между собою и графинею границы, но ужаснулся мысли, что возбудилъ въ ней незаслуженное презрніе. Онъ вышелъ изъ кабинета, пораженный до глубины сердца мучительнымъ, терзающимъ чувствомъ.

‘Она почитаетъ меня недостойнымъ, позорнымъ человкомъ — повторялъ онъ себ съ отчаяньемъ. Пусть она забудетъ о моемъ существованіи — горько рыдая, говорилъ бдный Тольди — во я не хочу, чтобы она меня презирала!’

Душевныя терзанія одолли наконецъ желзную природу капитана: онъ впалъ сначала въ меланхолію, а потомъ вовсе занемогъ и слегъ въ постель.

Графъ не понималъ, какимъ образомъ вчно здоровый капитанъ могъ занемочь, и безпокоился за своего друга, однажды, когда онъ говорилъ о своемъ безпокойств при графин и небольшомъ кружк пріятелей, графиня сказала ему хладнокровно:

— Не тужи о своемъ капитан и оставь его: его мучитъ изобртеніе какого нибудь новаго на на канат.

Это бездушное, язвительное слово неизвстно какъ дошло до несчастнаго страдальца, но возвратило ему силы отчаянія: блдный, исхудалый, онъ оставилъ постель и съ необычнымъ жаромъ принялся за прежнія занятія. Избгая встрчи, съ графинею, онъ съ любовью предавался попеченіямъ объ ея благосостояніи, объ ея удовольствіяхъ.

Никогда цвты ея комнаты не были свже и благоуханне, никогда малйшія ея желанія не были предупреждаемы съ такою скоростію.

Капитанъ прокрадется бывало въ кабинетъ графа и оттуда слушаетъ по цлымъ часамъ гармоническій ея голосъ, когда она въ гостиной читаетъ мужу вслухъ или разговариваетъ съ гостями. Тольди упивался ядовитымъ наслажденіемъ присутствовать при ежедневной жизни графини, и угасалъ, изнемогая въ борьб съ своимъ сердцемъ. И въ счастіи и въ гор время течетъ обычной струей, не обращая на людей вниманія. Дни быстро протекали.

Въ январ мсяц, однажды утромъ, графъ вошелъ въ комнату Тольди.

— Послушай, Педро, сказалъ онъ капитану: — вчера меня въ клуб сильно наказали: я проигралъ десять тысячъ, въ ежемсячныхъ счетахъ, которые, между нами сказать, нелегкій насъ дернулъ съ тобой представлять жен моей, напиши, пожалуста, эта десять тысячъ на свое имя. Что мудренаго взвалить на Колибри этотъ непредвидимый расходъ! А если признаться, что я проигралъ, жена будетъ безпокоиться, къ тому же я общалъ ей не играть въ большую игру.

‘Боже мой — подумалъ Тольди — еще новое, тяжелое испытаніе!’

Онъ согласился на предложеніе графа, но съ чувствомъ сказалъ ему:

— Жоржъ, не играй, ради Бога: подумай, у тебя, Богъ дастъ, будутъ дти.

Графъ пожалъ дружески руку капитану и удалился, довольный своимъ успхомъ.

Чрезъ нсколько дней графиня, пересматривая отчеты,подняла хорошенькую свою головку и сказала графу:

— Вотъ славно! легкокрылая Колибри стоитъ намъ еще десять тысячъ.

— Не велика бда, отвчалъ Жоржъ, лниво протягиваясь въ креслахъ.

— Теб все не бда! сказала графиня, вставая. — Десять тысячъ вчера, столько же сегодня! никакого состоянія недостанетъ на подобныя щедрости съ твоей стороны. И на что намъ, прибавила она, оживляясь — возлюбленный твой капитанъ? Я сама займусь хозяйствомъ: поврь, это обойдется намъ дешевле.

— Ты несправедлива, душа моя, возразилъ графъ: — Тольди сберегъ вамъ не одну тысячу рублей, пожертвованія наги ничтожны съ принесенною имъ пользою. онъ просто намъ необходимъ.

— Необходимъ, необходимъ… прервала графиня, расхаживая по кабинету: — я въ этомъ не совсмъ-то убждена.

Передъ обдомъ графиня потребовала къ себ капитана. Тольди, увидавъ ее посреди столь знакомыхъ ему предметовъ, оживляющую своимъ присутствіемъ любимое имъ убжище, которымъ онъ наслаждался только украдкою, смутился до глубины сердца. Онъ насилу держался на ногахъ не смлъ поднять глазъ на графиню.

— Любезный капитанъ, сказала она ему фамильярнымъ и холоднымъ голосомъ: — если вы вправду любите Жоржа, то ршитесь сдлать пожертвованіе, о которомъ, конечно, онъ никогда не скажетъ вамъ ни слова, но я, какъ жена его, почитаю долгомъ васъ просить.

— Вы намекаете на Колибри, сказалъ Тольди съ горькой улыбкой.

— Ну да, капитанъ! отвчала графиня съ укоризненнымъ выраженіемъ голоса. — Покиньте ее! Неужели вы промняете насъ на канатную танцовщицу? Какъ это можно, чтобы человкъ вашего достоинства,вашего образованія привязался къ такому ничтожному существу, какъ Колибри! Фи, капитанъ! я полагала васъ съ возвышенной душой.

Тольди вздрогнулъ и сильно поблднлъ.

— Если бы я могъ, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ: — придумать пожертвованіе достойное васъ, графиня,— пожертвованіе, которое возвратило бы мн вашу благосклонность, я бы на все сейчасъ ршился, но разстаться съ Колибри — слишкомъ ничтожно….

— Хорошо, прервала графиня: — это пышныя слова, а я хочу видть на дл вашу преданность.

Тольди наклонился передъ графиней, не отвчая ни слова. Онъ поспшилъ удалиться, опасаясь собственнаго волненія. Слова стремились горячею лавою къ сжатымъ устамъ его, пламенныя мысли бушевали въ его голов, жгучее чувство сжимало его сердце. Онъ боялся малйшимъ движеніемъ обнаружить душевную свою тайну, боялся отвчать, чтобы не высказать продолжительныхъ своихъ страданій.

‘Она полагала у меня возвышенную душу! повторялъ онъ съ безуміемъ.

Онъ хотлъ было бжать, оставить навсегда графининъ домъ, но его остановила мысль, что станется съ ихъ состояніемъ, хозяйствомъ.

‘Они и года не проживутъ безъ долговъ — подумалъ онъ. — Графиня неопытна, Жоржъ расточителенъ и безпеченъ. Боже мой! что если они разстроятся и графиня впадетъ въ нищету? Прелестная, блистательная графиня не будетъ окружена роскошью, малйшія ея желанія не будутъ предупреждены! О, это невозможно! воскликнулъ Тольди, возвращаясь въ свою комнату: — Пусть она останется для меня утраченною навсегда, но я останусь на вки ея охранителемъ! ‘

Со дня описаннаго разговора, графиня, принявъ молчаніе капитана за знакъ согласія и покорность ея вол, обходилась съ нимъ ласкове, нердко даже посылала звать его обдать или оставляла на вечеръ. Новыя испытанія настали для несчастнаго Тольди: онъ желалъ невидимо охранять графиню, но встрчаться съ ней безпрестанно, слушать ласковый, почти дружескій ея голосъ было сверхъ его силъ.

Въ конц января начались маскарады въ Большомъ театр. Однажды графин вздумалось взглянуть на это собраніе, она предложила нужу създить съ нею замаскированными, посмотрть, что тамъ длается. Тольди, эта непорочная душа,— Тольди, въ сердц котораго нжный, чистый ликъ графини запечатлнъ былъ неизгладимымъ отпечаткомъ, ршился воздвигнуть новыя преграды между ею и позорнымъ человкомъ, неврнымъ своимъ общаніямъ.

Въ день, назначенный графинею для посщенія маскарада, капитанъ отправился въ часъ по полуночи къ Колибри, разбудилъ ее и, взволнованную необычайнымъ пріздомъ Тольди, одлъ ее въ какой-то самый фантастическій костюмъ, прикрылъ пылающее лицо бдной двушки полумаскою и потащилъ ее въ маскарадъ. Долго блдный, больной Тольди прохаживался по зал подъ руку съ Колибри, долго онъ озиралъ встрчающихся съ нимъ масокъ блестящимъ, но мрачнымъ своимъ взоромъ. Ему показалось, что Колибри ведетъ себя слишкомъ пристойно, такъ что публика не обращаетъ на нихъ вниманія. Онъ вошелъ въ буфетъ и почти насильно заставилъ Колибри выпить два стакана шампанскаго, танцовищица дрожала, но повиновалась. Непривычная къ вину, голова Колибри закружилась: мало по малу Амалія стала оживляться, прежняя веселость пробжала по горячей ея крови: она возвысила голосъ, стала задирать проходящихъ, наконецъ протснилась въ кружокъ танцующихъ и начала выдлывать неслыханныя, канатныя па. Общій смхъ привтствовалъ живое появленіе плясуньи, кружокъ становился тснй, шумъ и волненіе принимали недозволительные размры, блюстители порядка пришли въ движеніе. Тольди взялъ опять подъ руку Колибри, чтобы избавить ее отъ изгнанія изъ маскарада, и вывелъ ее изъ кружка, въ эту самую минуту онъ повстрчался съ двумя масками, которыхъ узналъ съ перваго взгляда, онъ судорожно прижалъ руку Колибри, которая, несмотря на свое восторженное состояніе, съ удивленіемъ посмотрла ему въ глаза и пламенно прижала къ груди его руку.Тольди оттолкнулъ бдную двушку съ презрніемъ, но, опомнившись, взялъ ее опять подъ руку и направилъ неврные свои шаги къ выходу.

Графиня, встртившись съ Тольди, уводившимъ плясунью, которая была причиною минутнаго безпорядка, не усомнилась ни минуты, что это Колибри. Графиня подъ маскою презрительно улыбнулась и сказала въ полголоса мужу:

— Вс мужчины низки и злы. Кто бы, кажется, не надялся на Тольди, а и онъ не уметъ сдержать своего слова!…

На слдующее утро графиня опять послала за Тольди.

— Капитанъ, сказала она ему строго, — вы, конечно, не захотите оставаться въ нашемъ дом, противъ моего желанія?

Тольди пошатнулся.

— Хорошо, графиня отвчалъ онъ: — быть по вашему: я удалюсь, но вы знаете Жоржа: онъ не въ состояніи управлять длами такими значительными, какъ ваши. Вамъ самой нужно приняться за дло, трудно вамъ будетъ сначала: занятія скучныя, многосложныя. Извините меня, графиня…. у васъ на это недостанетъ опытности… Позвольте мн остаться на нкоторое время и руководить васъ въ этой покой для васъ наук. Съ небольшимъ въ мсяцъ вы всему научитесь — и тогда, прибавилъ онъ со вздохомъ: — я исполню ваше желаніе и удалюсь изъ Петербурга.

Тольди говорилъ съ такою искренностію, съ такимъ простодушіемъ, что графиня посмострла на него пристально, и протянувъ ему руку, сказала ласково:

— Какой это Тольди общается — прежній благородный Педро или капитанъ, влюбленный въ танцовщицу?

— Вотъ увидите, отвчалъ Педро, сквозь слезы и цалуя прелестную ручку графини.

Въ тотъ же день онъ сдалъ графин вс счеты и прилежно занялся ея хозяйственнымъ образованіемъ. Графиня быстро поняла мудреную науку, и не прошло мсяца,какъ общалъ Тольди, вс тайные изгибы домашняго управленія сдлались совершенно ей извстны.

Тольди сбирался исполнить свое общаніе и удалиться изъ Петербурга, какъ вдругъ графъ, который послднее время часто засиживался очень поздно въ клуб, ужиналъ до поздней ночи съ пріятелями и велъ вообще жизнь весьма нерегулярную, сильно занемогъ. У него открылась горячка, cъ воспаленіемъ въ мозгу. Тольди и графиня не отходили отъ его постели, день и ночь его не покидали и длили между собой и опасенія и надежды. Ежедневной сближеніе съ графиней у болзненнаго одра его друга не раздражало страсти Педро. Онъ смотрлъ на все какъ на ангела-утшителя страждущаго Жоржа иказалось, забывалъ на время пламенную свою любовь. На девятый день болзни графа онъ вышелъ изъ его комнаты вслдъ за докторомъ. Тодьди провелъ его въ отдаленную гостиную и тамъ распросилъ съ твердостью насчетъ больнаго.

Докторъ объявилъ, что графъ весьма плохъ, что, можетъ быть, къ концу дня у него будетъ благотворный кризисъ, но что и тогда только самыя бдительныя попеченія могутъ сохранить ему жизнь. Тольди возвратился во внутреннія комнаты блдный, грустный, съ страшнымъ выраженіемъ лица, въ дверяхъ графскаго кабинета черезъ комнату, гд лежалъ больной, онъ встртилъ графиню.

— Боже мой, сказала она, дрожащимъ голосомъ, увидавъ блдное лицо Тольди: — неужели нтъ боле надежды?

Педро посадилъ ее на диванъ, взялъ ее за руку и долго смотрлъ на нее съ печальнымъ выраженіемъ.

— Богъ милосердъ! успокойтесь… но какъ прискорбно, что у васъ нтъ дтей… Неужели огромное состояніе Жоржа достанется другому?… неужели…

Мысли его очевидно путались, горе одолвало могучій его организмъ.

Но графиня съ живостью выдернула свою руку и судорожно встала. Адская мысль пришла ей въ голову: ‘неужели Тольди — подумала она — не дождавшись смерти друга своего, изъ низкаго корыстолюбія, осмливается ей длать недостойное предложеніе?’ Она съ презрніемъ посмотрла на Тольди и проговорила, удаляясь въ спальню мужа.

— Бдная Колибри!

Тольди вскрикнулъ и упалъ безъ чувствъ.

Чрезъ нсколько времени онъ возвратился къ изголовью больнаго, и съ тхъ поръ началась между нимъ и смертью продолжительная, отчаянная борьба, онъ оспоривалъ жизнь друга съ неслыханными усиліями, день и ночь не спускалъ съ больнаго глазъ, предупреждалъ его желанія, избавлялъ отъ малйшаго движенія и окружилъ его истинно материнской заботливостью. Посл трехъ-недльныхъ усилій Тольди восторжествовалъ надъ болзнію: опасность миновалась. Докторъ, поздравляя графа съ наступающимъ выздоровленіемъ, признался ему откровенно, что безъ помощи капитана ему не удалось бы его спасти. Графъ сталъ быстро поправляться, но не отпускалъ отъ себя ни на минуту Тольди. Съ окончаніемъ борьбы, капитанъ чувствовалъ, что силы его покидаютъ, голова его кружилась, мысли терялись, онъ сдлался задумчивъ и молчаливъ.

Пользуясь возвращеніемъ весны, однажды они, втроемъ, выхали прокатиться, садясь къ коляску, Тольди получилъ запечатанный пакетъ и спряталъ его въ карманъ.

— Что это у тебя за переписка? спросилъ, улыбаясь, графъ.

— Я догадываюсь, въ чемъ дло, отвчалъ капитанъ: — но если графина дозволитъ, то я сообщу вамъ полученное извстіе.

Графина наклонила свою головку въ знакъ согласія. Тольди распечаталъ письмо и поблднлъ — но вскор сказалъ очень хладнокровно:

— Мн пишетъ министръ, что онъ надется получить соизволеніе на опредленіе мое въ службу. Я отравлюсь на Кавканъ.

Жоржъ вскрикнулъ и, при настоящей слабости его нервовъ, чуть-чуть не расплакался.

— Что жъ длать! сказалъ Тольди, протягивая ему руку:— я не могу, не долженъ оставаться въ Петербург.

— Графиня это знаетъ! продолжалъ онъ, грустно улыбаясь,

Графиня молчала и смотрла на проходящихъ.

— Прощайте, знакомыя мста! продолжалъ Тольди, печально оглядываясь: — прощай, Петербургъ, гд я оставляю, что у меня есть драгоцннйшаго въ мір!

— Не Колибри ли? замтила иронически графиня.

Тольди горько улыбнулся.

— Да, Колибри! отвчалъ онъ:— Колибри, о которой я думаю сію минуту,— ту Колибри, которая наполняетъ вс мои помыслы, владетъ всми способностями моей души, и вчно до послдней минуты моей жизни наполнять будетъ мое сердце.

Тольди сказалъ это съ такою силою и съ такимъ выраженіемъ, что графиня невольно вздрогнула.

Капитанъ ухалъ…

Прошло десять дней посл отъзда. Графиня сидла задумчиво у себя въ кабинет, графа не было дома: онъ праздновалъ въ клуб свое совершенное выздоровленіе. Въ девятомъ часу онъ возвратился домой, немного навесел, и сказалъ, развалясь на креслахъ.

— Я получилъ изъ Москвы чрезъ знакомаго прізжаго письмо отъ вашего бглеца, да и къ теб есть, мой другъ! — Онъ подалъ графин запечатанное письмо.

Она посмотрла на надпись, на печать и, не прочитавъ, положила на свой рабочій столикъ.

— Знаешь, Жоржъ, сказала она, продолжая вышивать:— что капитанъ хорошо сдлалъ, что ухалъ, иначе онъ никогда не ршился бы покинуть недостойную любовницу…

Графъ расхохотался.

— Да Колибри никогда не была его любовницей! она всмъ и каждому объявляетъ это со слезая. Бдняжка чахнетъ со Тольди, а я просто думаю, прибавилъ графъ: — что она сожалетъ о потер драгоцннаго времени первой молодости.

Графиня вспыхнула… Поведеніе Тольди вдругъ озарялось для нея яркимъ свтомъ. Она глубоко, горько задумалась.

Графъ между тмъ болталъ безъ умолку, наконецъ всталъ и, поцаловавъ жену въ лобъ, прибавилъ:

— Ты ступай спать, мой другъ: ты что-то блдна сегодня, а я возвращусь въ клубъ.

Оставшись одна, графиня съ сердечнымъ волненіемъ распечатала письмо капитана.

‘Вы пожелали, графиня, и я удалялся на вки. Насъ раздляетъ боле, чмъ разстояніе: ужасная непреодолимая преграда — ваше презрніе. Я могъ казаться вамъ порочнымъ: вымышленная связь давала вамъ на это право, но какъ могли вы додумать, чтобы въ ту страшную ночь, которая никогда не изгладится изъ моей памяти, я могъ бы забыть, и дружбу, и честь, и благородство души… О, это ужасно! я вижу передъ собой до сихъ поръ выраженіе презрительной вашей улыбки и слышу слова, вами произнесенныя! Прощайте на вкъ, будьте счастливы и не вспоминаніе о невольной вашей жертв, если кто можетъ помрачить ваше благополучіе.

Педро Тольди.’

Крупныя слезы оросили письмо капитана, долго графиня просидла въ задумчивости: она припоминала вс поступки Тольди, теперь для нея все было ясно,— признаки возвышенной, преданной любви выказывались повсюду яркими красками.

На другой день въ город заговорили, что графиня не принимаетъ боле по четвергамъ, что на нее напалъ сплинъ, и что кром самыхъ близкихъ родственниковъ она никого не видитъ. Графа стали встрчать одного на гулянь, въ театрахъ, на балахъ. Поговаривали, что въ Павловск его видли въ сопровожденіи дамъ совсмъ другаго круга, и даже увряли, что онъ имлъ серьёзные виды на Колибри и сорилъ для нея золотомъ, но бдная двушка, вдругъ занемогла нервическою горячкою и скоропостижно скончалась. Въ начал іюня мсяца графиня не захотла перезжать на Каменный островъ, а наняла себ дачу въ Петергоф. Графъ, подъ предлогомъ какихъ-то важныхъ длъ, остался въ город и навщалъ жену только раза два въ недлю. О капитан Тольди не было никакого извстія.

Мало по малу прекрасная погода, волшебный петергофскій садъ съ восхитительными фонтанами, видъ моря и живительный морской воздухъ возвратили ей прежнюю веселость. Она сблизилась съ двумя или тремя скромными и умными женщинами, и составила себ пріятный кружокъ общества. Въ август мсяц разнесся слухъ, что на Озеркахъ — въ этой чудной, очаровательной вилл, возникшей по Царскому велнію изъ ндръ непроходимаго болота — назначенъ удивительный, небывалый праздникъ. Стали разсказывать чудеса: воображенье разъигралось и общее любопытство росло ежедневно. Безпрестанные разсказы о предполагаемомъ волшебномъ праздник подстрекнули любопытство графини — ко Двору она не здила — и ей захотлось видть вблизи и фантастическую сцену, устроенную на озер, и разукрашенную виллу, и пріздъ Двора въ линейкахъ и открытыхъ экипажахъ. Однажды въ кругу своего небольшаго общества она объявила свое непреодолимое желаніе присутствовать незамченною зрительницею при назначенномъ праздник.

— Но помилуйте, графиня, возразилъ одинъ изъ бывшихъ тутъ:— подъхать въ экипаж къ вилл невозможно, нужно будетъ итти пшкомъ, вмшаться въ толпу, а вы не знаете, что такое толпа въ подобныхъ случаяхъ.

— Что жъ за бда! отвчала графиня,— я хочу быть въ толп.

— Берегитесь, графиня: право, страшно.

Какъ бы то вы было, но посл упорнаго пренія ршено было, что въ назначенный день графиня, въ сопровожденіи одной изъ дамъ общества, поршительне прочихъ, и двухъ вызвавшихся кавалеровъ, отправится на Озерки. Насталъ наконецъ ожидаемый съ нетерпніемъ день праздника. Петербургская, петергофская публика и жители окрестностей пришли въ движеніе съ самого утра. Пристани пароходовъ на Васильевскомъ острову подвергались совершенной осад: всякіе полчаса пароходы отходили, нагруженные до крайней возможности пассажирами, по петергофскому шоссе тянулись въ два ряда экипажи всхъ сортовъ, изъ дачъ вызжали коляски, брички, даже и телги, наполненныя любопытными, изъ деревень народъ шелъ пестрыми толпами. Всмъ и каждому хотлось взглянуть на пышныя Царскія увеселенія.

На закат солнца, коляска графини, запряженная рысаками, помчалась въ объздъ чрезъ солдатскіе выселки къ Озеркамъ, не дозжая до нихъ съ полъ-версты, коляска остановилась въ сосновой алее, и изъ нея вышла графиня въ сопровожденіи одной дамы и двухъ молодыхъ людей: группа раздлилась по-парно и, смясь и болтая, отправилась отъискивать приключеній.

Сначала дло обошлось благополучно. Маленькое общество встртило знакомыхъ офицеровъ, начальниковъ и проведено было къ самому мостику виллы, дале котораго, до прізда Двора, невозможно было проникнуть. Съ сумерками взвилась ракета, окрестность озарилась, и началось очарованіе. Весь фасадъ виллы, итальянской архитектуры, внезапно освтился яркимъ огнемъ, на открытыхъ балконахъ и боковыхъ пилястрахъ зажглись пальмы зеленаго, переливающагося пламени, пруды окаймились разноцвтнымъ огненнымъ бордюромъ и казались огромными чашами наполненными прозрачною влагою, на островахъ трава и дорожки исчезли подъ огненнымъ газономъ, остались видны только цвты, выставляющіе разнообразные свои головы, фантастически озаренныя необычнымъ свтомъ. Статуи, изящныя произведенія лучшихъ русскихъ художниковъ освтились ярче дневного свта бенгальскими огнями. Толпа пришла въ волненіе, но сохранила еще назначенные ей предлы.

Передъ виллою, въ противной сторон отъ той, гд помщалась публика, на пространномъ длинномъ пруд устроена была сцена для балета, лодки, барки, понтоны съ пловучими хижинами оснялись огромными, настоящими деревьями.

Безчисленная и любопытная толпа любовалась и восхищалась волшебною иллюминаціею, доступною каждому, но ей хотлось взглянуть на великолпіе скрытой отъ глазъ сцены. Людскія волны бушевали боле и боле. Наконецъ показался Царскій поздъ, шумъ и смятеніе прекратились,— всеобщій говоръ восторга замнилъ ихъ навремя.

Экипажи прозжали чрезъ мостикъ, у котораго стояла графиня съ своимъ небольшимъ обществомъ, подъзжали по очереди подъ арку, сплетенную изъ плюща и цвтовъ, и удалялись въ противоположную сторону. Когда послдняя линейка отъхала, толпа вдругъ ринулась непреодолимою волною на узкій мостъ.

Смятеніе сдлалось ужасное, раздались крикъ, вопли. Въ одно мгновеніе общество графини было разлучено, разсяно: толпа опрокидывала вс препятствія. Графиня, замтивъ, что ее разлучили отъ молодыхъ людей, обязавшихся ее охранять, потеряла голову…. Она хотла бжать назадъ, пробраться сквозь народъ, но давка увеличилась. Графиню давили, толкали безпощадно, еще минута — и новый напоръ толпы свергнулъ бы ее въ ближайшій прудъ. Графиня вскрикнула, упала на колни и лишилась чувствъ. Въ эту самую минуту высокій мужчина съ непреодолимою силою разскъ толпу и принялъ графиню въ свои объятія. Взявъ ее заботливо на руки, онъ выбрался изъ народа и удалился съ драгоцнную ношею. Графиня чувствовала, что ее несутъ на рукахъ, нсколько разъ пыталась она открыть прелестные свои глазки, чтобы увидать при свт яркой иллюминаціи черты своего избавителя,— но не имла силъ. Спустя нсколько минутъ, незнакомецъ отъискалъ графинину коляску, ожидавшую ее въ темной алле, и, замтивъ, что графиня приходитъ въ себя, быстро удалился. Графиня совершенно опомнилась.

— Педро! воскликнула она взволнованнымъ и полнымъ чувствъ голосомъ.

Удаляющійся незнакомецъ вздрогнулъ, но продолжалъ свой путь и вскор скрылся совершенно въ сумрак рощи.

Графиня долго всматривалась въ мелькающія тни межъ деревьевъ и проговорила со вздохомъ:

— Это невозможно!

Посл минутнаго молчанія она обратилась съ вопросомъ съ кучеру, который съ трудомъ удерживалъ лошадей, пугавшихся мрака и отдаленныхъ взрывовъ фейерверка.

— Кто принесъ меня въ коляску?

— Не могу знать, ваше сіятельство, отвчалъ кучеръ: — темновато: лица не разглядлъ, но, судя по росту, такъ словно покойный вашъ капитанъ.

— Разв капитанъ умеръ? воскликнула съ ужасомъ графиня.

— Не могу знать, ваше сіятельство! но для насъ-то капитанъ — покойникъ… Царство ему небесное! прибавилъ кучеръ съ чувствомъ.

Ростиславъ.

Читайте также: