Прекрасное ноябрьское утро въ сверо-восточномъ углу Лондона на разстояніи нсколькихъ миль отъ кварталовъ Мэйфера или Сентъ-Джемса. Часть города, гораздо мене застроенная и даже въ своихъ трущобахъ мене грязная и вонючая, благодаря большему количеству свта и воздуха кругомъ. Преобладающее населеніе этихъ кварталовъ — низшіе слои средняго класса. Улицы широкія и постоянно кишащія народомъ, много безобразныхъ желзныхъ писсуаровъ, большое изобиліе радикальныхъ клубовъ и густая сть трамваевъ, катящихъ постоянный потокъ желтыхъ вагоновъ. На главныхъ перекресткахъ даже такая роскошь, какъ поросшіе травою садики съ дорожками отъ воротъ до воротъ. Въ общемъ утомительное однообразіе миля за милей тянущихся непривтливыхъ кирпичныхъ ломовъ, каменныхъ мостовыхъ и тротуаровъ, шиферныхъ крышъ и безвкусно одтыхъ респектабельныхъ или бдно одтыхъ нереспектабельныхъ людей, сжившихся съ этою частью города и въ большинств случаевъ занятыхъ каждый своимъ дломъ безъ малйшаго интереса къ своимъ ближнимъ. Нкоторую энергію и даже страстность проявляютъ эти люди только въ дловыхъ отношеніяхъ, ла кром того еще, когда представляется случай поглазть на какое-нибудь зрлище. Даже полицейскіе и часовни попадаются здсь недостаточно рдко, чтобы нарушить однообразіе картины.
Ласковое солнце, тумана нтъ вовсе, и даже дымъ виситъ не такою густою тучей, чтобы смутить лондонцевъ, хотя его и достаточно для того, чтобы лица, руки, известка и кирпичъ не выглядли свежими и чистыми.
Въ этой пустын непривлекательности есть свой оазисъ. Къ периферическому концу улицы Хакни-Родъ примыкаетъ паркъ площадью въ 217 акровъ, обнесенный не желзною ршеткой, а деревяннымъ заборомъ. Въ парк масса деревьевъ, множество лужаекъ, озеро съ купальней, грядки цвтовъ, представляющія на диво звакамъ тріумфъ живописнаго ковроваго садоводства, и площадка съ привезеннымъ съ берега моря насыпнымъ пескомъ, первоначально устроенная на радость дтямъ, но вскор ими покинутая и избгаемая, такъ какъ она стала естественнымъ разсадникомъ всякихъ наскомыхъ для всей мелкой фауны Кингслэнда, Хакни и Хокстона и прилегающихъ кварталовъ. Бесдка для музыкантовъ, безыскусственный форумъ для религіозныхъ, противорелигіозныхъ и политическихъ ораторовъ, лужайки для игры въ мячъ и для гимнастическихъ упражненій и старомодный каменный кіоскъ — все это въ числ приманокъ для публики. Въ общемъ чрезвычайно пріятное мсто, особенно тамъ, гд перспектива замыкается деревьями или невысокими зелеными холмиками. Но тамъ, гд лужайки упираются прямо въ срый заборъ съ подымающимися за нимъ громадами изъ кирпича и цемента, съ вывсками на крышахъ и массою извергающихъ клубы дыма трубъ, тамъ (въ 1894 г.) получается впечатлніе чего-то грязнаго и безотраднаго.
Самый красивый видъ на паркъ Викторіи открывается изъ окна церковнаго дома храма святого Доминика. Отсюда не видно ни одного Кирпичика. Передъ церковнымъ домомъ садикъ. Постители попадаютъ въ домъ черезъ парадный ходъ, поднявшись по лстниц, служащіе и члены семьи заходятъ черезъ дверь подъ лстницею, которая ведетъ въ нижній этажъ, состоящій изъ столовой окнами въ садъ и кухни окнами на задній дворъ. Во второмъ этаж на уровн параднаго входа пріемная съ широкимъ зеркальнаго стекла окномъ, изъ котораго открывается чудный видъ на паркъ. Это единственная комната, которая боле или мене обезпечена отъ вторженія дтей, и она служитъ одновременно и гостиной и рабочимъ кабинетомъ пастора, достопочтеннаго Джемса Мэвора Мореля. Онъ сидитъ на крпкомъ вращающемся съ круглой спинкою стул въ конц длиннаго стола, помщеннаго передъ окномъ. Повернувъ голову черезъ лвое плечо, онъ можетъ наслаждаться видомъ парка. У другого конца стола, вполовину уже его, небольшой столъ, съ пишущею машиной на немъ. За машинкой сидитъ переписчица спиною къ окну. Широкій столъ заваленъ брошюрами, газетами, письмами, горочками съ выдвижными ящичками, памятнымъ календаремъ-дневникомъ для дловыхъ отмтокъ, почтовыми всами и г. п. Передъ столомъ посредин одинокій стулъ для постителей, имющихъ дло къ пастору. Подъ рукой у него ящичекъ съ канцелярскими принадлежностями и фотографическій портретъ въ рамк. Стна за его стуломъ увшана полками съ книгами. Глазъ опытнаго наблюдателя можетъ сразу опредлить пристрастіе хозяина къ казуистик въ богословской наук по ‘Богословскимъ опытамъ’ Мориса или по полному собранію поэтическихъ произведеній Броунинга, такъ же какъ и склонность его къ реформаторской дятельности въ политик по желтымъ обложкамъ ‘Прогресса и Бдности’, ‘Фабіановскихъ опытовъ’, ‘Сна Джона Болла’, ‘Капитала’ Маркса и еще полдюжины другихъ выдающихся произведеній различныхъ оттнковъ соціалистической мысли. Прямо противъ него, съ другой стороны комнаты, ближе къ переписчиц,— дверь. Противъ камина шкапчикъ съ книгами и около него софа. Каминъ выглядитъ очень красиво, передъ нимъ съ одной стороны уютное кресло и разрисованный по черному лаку цвтами ящикъ для угля, а по другую сторону дтская табуреточка, деревянный съ красивыми уступами лакированной консоль со вставленными въ филенки крохотными кусочками зеркала, на консол часы въ кожаномъ футляр для путешествія (неизбжный подарокъ на свадьбу) и надъ ними на стн большой автотипъ главной фигуры изъ Тиціановской картины ‘Взятіе на небо Пресвятой Богородицы’. Все это вмст выглядитъ очень привлекательно и уютно. Вообще вся комната носитъ слды прикосновенія руки хорошей хо чики, побжденной безпорядочностью мужа только на письменномъ стол, во всемъ же прочемъ оставшейся госпожою положенія. Правда, во всей обстановк сказывается стиль ‘образцоваго убранства для гостиныхъ’ изъ самаго моднаго въ предмсть магазина мебели, но все же въ комнат нтъ ничего лишняго или претенціознаго. Обои, дверь, косяки, подоконникъ — темные, благодаря чему огромное веселое окно съ рисующимся въ немъ паркомъ является какъ бы вправленнымъ въ темную раму.
Достопочтенный Джемсъ Мэворъ Морель — пасторъ епископальной церкви, христіанскій соціалистъ и состоитъ дятельнымъ членомъ гильдіи святого Матвя и Христіанскаго соціальнаго союза. Здоровый, жизнерадостный, съ огромною популярностью, человкъ сорока лтъ отъ роду, крпкаго тлосложенія, красивый, энергичный, съ милыми, сердечными, внушающими уваженіе манерами и звучнымъ здоровымъ голосомъ, которымъ онъ владетъ съ могучею и чистою членораздльностью опытнаго оратора и которымъ съ громадною силою и выразительностью пользуется какъ послушнымъ орудіемъ для передачи всхъ оттнковъ своей мысли. Онъ выдающійся священникъ, умющій сказать, что хочетъ и кому хочетъ, умющій поучать людей, не возстановляя ихъ противъ себя, импонировать имъ своимъ авторитетомъ, не унижая ихъ, и при случа вмшиваться въ ихъ дла, не оскорбляя своею назойливостью. Въ немъ живетъ неизсякаемый родникъ воодушевленія и сочувствія къ людямъ. Онъ покамстъ еще достаточно стъ и спитъ, чтобы побдоносно выдерживать ежедневную борьбу между истощеніемъ и возстановленіемъ своихъ силъ. При всемъ томъ большой ребенокъ, простительно гордый своею силой и безсознательно довольный самимъ собою. У него здоровая комплекція. Большой лобъ съ нсколько рзкими бровями, ясные, проницательные глаза, ршительный, хотя не очень красиво очерченный ротъ, солидный носъ съ подвижными раздувающимися ноздрями драматическаго оратора. Въ общемъ вс черты лишены тонкости очертаній.
Переписчица, миссъ Прозерпина Гарнетъ, маленькая живая женщина лтъ 30 изъ низшаго слоя средняго класса, со вкусомъ одтая въ дептевую черную шерстяную юбку и блузку, немного дерзкая и быстрая на языкъ и не слишкомъ вжливая въ манерахъ, но чувствительная и преданная душа. Она дловито стучитъ на машинк, между тмъ какъ Морель вскрываетъ послднее письмо своей утренней почты и прочитываетъ его съ комическимъ вздохомъ отчаянія,
Прозерпина. Опять лекція?
Мориль. Да. Хокстонская ‘Группа свободы’ приглашаетъ меня на воскресенье утромъ. Произноситъ съ особою выразительностью ‘воскресенье’, такъ какъ въ этомъ пункт и заключается несуразность предложенія. Что это за группа?
Прозерпина. Кажется, коммунисты-анархисты.
Морель. По всему видно, что анархисты. Не знаютъ, что священнику въ воскресенье времени нтъ! Отвтьте имъ, что они могутъ пожаловать въ церковь, если желаютъ послушать моихъ рчей: имъ церковь совсмъ не повредитъ. Скажите, что я бываю свободенъ только по понедльникамъ и четвергамъ. Загляните-ка въ памятный листокъ.
Прозерпина беретъ календарь-дневникъ. Сейчасъ.
Морель. Назначено ли у меня что-нибудь на этотъ понедльникъ?
Прозерпина, справлясь съ календаремъ. Да. Рефератъ въ Гамлетовскомъ радикальномъ клуб въ Тоуер.
Морель. А на четвергъ?
Прозерпина. Рефератъ въ англійской лиг возстановленія земельной собственности.
Морель. А дальше?
Прозерпина. Въ понедльникъ — въ гильдіи святого Матвя. Въ четвергъ — въ Гриничскомъ отдл Независимой рабочей партіи. Въ понедльникъ — въ Майль-Эндскомъ отдл соціалъ-демократической федераціи. Въ четвергъ — въ первомъ класс для конфирматовъ. Съ нетерпніемъ. Ахъ, я лучше отвчу имъ просто, что вы не можете притти. Вдь всего-то ихъ тамъ будетъ съ полдюжины невжественныхъ и самодовольныхъ какихъ-нибудь разносчиковъ, фруктовщиковъ, и у всей ихъ компаніи вроятно не наберется и пяти шиллинговъ въ карманахъ.
Морель, потшаясь. Ахъ, но, знаете ли, они вдь мои близкіе родственники, миссъ Гарнетъ…
Прозерпина изумленно глядитъ на него. Ваши родственники?
Морель. Ну да, вс мы дти одного Отца — Небеснаго.
Прозерпина съ облегченіемъ. Ахъ, такіе родствен’ ники!
Морель съ печалью, которая является роскошью у человка, голосъ котораго такъ прекрасно выражаетъ это чувство. Ахъ, вы не врите этому! Вс повторяютъ это, и никто не вритъ — никто! Быстро, возвращаясь къ дламъ. Но ладно. А все-таки, миссъ Прозерпина, не найдется ли у насъ дня и для разносчиковъ? Какъ насчетъ 25-го? До вчерашняго дня вдь это число оставалось у меня незанятымъ.
Прозерпина, справляясь съ календаремъ. Занято — Фабіановское общество.
Морель. О, чтобъ его, это Фабіановское общество! А 28-ое тоже занято?
Прозерпина. Обдъ въ Сити. Вы приглашены на обдъ общества литейщиковъ,
Морель. Ага! Вотъ и прекрасно. На обдъ я не явлюсь, а пойду въ Хокстонскую ‘Группу свободы’. Прозерпина молчаливо заносить въ памятный листокъ это ршеніе съ неумолимымъ презрніемъ къ хокстонскимъ анархистамъ въ каждой складк лица. Морель разрываетъ бандероль со свже-полученнаго номера ‘Церковнаго Реформатора** и просматриваетъ передовицу г. Стюарта Хедлама и извстія о гильдіи святого Матвя. Сцена оживляется съ появленіемъ помощника Мореля, достопочтеннаго Александра Милля, молодого человка, приглашеннаго Морелемъ изъ ближайшаго университетскаго поселка, куда онъ попалъ прямо изъ Оксфорда, чтобы принести свои знанія широкимъ массамъ населенія восточной окраины Лондона. Это человкъ, воодушевленный самыми благими пожеланіями, еще не зрлый, въ общемъ очень милый. Непріятна въ немъ только манера говорить съ сомкнутыми на полдюйма отъ каждаго угла губами, благодаря чему получается большое жеманство произношенія съ ужасными гласными, звуками, особенно когда онъ произноситъ о. Очевидно онъ считаетъ это необходимымъ для того, чтобы внести оксфордскую утонченность въ грубые нравы Хакни. Морель, котораго онъ подкупилъ своею собачьею преданностью, снисходительно взглядываетъ на него изъ-за ‘Церковнаго Реформатора’, съ замчаніемъ: Что, Лекси? Опять опоздали, какъ и всегда!
Лекси. Боюсь, что да. А мн бы такъ хотлось научиться рано вставать.
Морель, радуясь своей собственной энергіи. Ха! ха! ха! Игриво. Бодрствуйте и молитесь, Лекси, молитесь и бодрствуйте.
Лекси. Знаю. Пытаясь сострить. но какъ же мн бодрствовать и молиться, когда я сплю? Не такъ ли, миссъ Просси?
Прозерпина рзко. Не забывайтесь пожалуйста: миссъ Гарнетъ.
Лекси. Ахъ, извините — миссъ Гарнетъ!
Прозерпина. Сегодня вамъ придется взять всю работу на себя.
Лекси. Почему?
Прозерпина. А все равно, почему. Для васъ это только полезно, хоть разъ потрудиться по-настоящему, какъ я тружусь, и заработать свой ужинъ, прежде чмъ състь его. Ну, нечего вамъ тутъ баклуши бить. И такъ уже полчаса пропустили.
Лекси, пораженный. Что она это, серьезно?
Морель съ глазами, блестящими отъ радостнаго возбужденія. Серьезно. Потому что сегодня я собираюсь бить баклуши.
Лекси. Вы? Да вдь вы же не умете!
Морель сердечно. Ха-ха! Не умю? (Сегодняшній день я собираюсь весь цликомъ жить для себя. Или по крайней мр все до-обда. Моя жена возвращается: я жду ее въ одинадцать сорокъ пять.
Лекси, удивленный. Уже возвращается… съ дтьми? А я думалъ, что они пробудутъ тамъ еще до конца мсяца.
Морель. Они и остаются. Она прізжаетъ всего на два дня, только чтобы купить кой-какія фланелевыя вещи для Джимми да взглянуть, какъ мы тутъ безъ нея обходимся.
Лекси встревоженно. Но, дорогой мой, если то, что было у Джимми и Флоффи, было дйствительно скарлатиной, то считаете ли вы благоразумнымъ…
Морель. Скарлатина!.. Вздоръ! Обыкновенная корь! Я самъ и занесъ ее изъ школы на Пайкрофтовской улиц. Священникъ,— что докторъ, мой милый: приходится итти навстрчу зараз, какъ солдату навстрчу пулямъ. Встаетъ и хлопаетъ Лекси по плечу. Вотъ заболйте-ка корью, Лекси, если можете: тогда она будетъ ухаживать за вами. Какое это счастье будетъ для васъ! Не правда ли?
Лекси, нершительно улыбаясь. Васъ такъ трудно понять, когда вы говорите о госпож Морель.
Морель нжно. Ахъ, женитесь, мой милый,— женитесь на хорошей женщин, тогда вы все поймете! Это предвкушеніе самаго лучшаго изъ того, что будетъ въ царств Божіемъ, которое мы пытаемся устроить на земл. Это излчило бы васъ отъ лности. Честный человкъ чувствуетъ, что онъ долженъ заплатить небу за каждый часъ счастья доброю толикою тяжелой самоотверженной работы надъ тмъ, чтобы сдлать и другихъ счастливыми, Мы точно такъ же не имемъ права пользоваться счастьемъ, не производя его, какъ и пользоваться богатствомъ, и создавая его. Возьмите себ жену въ род моей Кандиды и вы будете постоянно чувствовать за собой недоимку въ этомъ смысл. Нжно треплетъ Лекси по спин и уже собирается уйти, когда Лекси обращается къ нему.
Лекси. Ахъ, подождите минутку, я и забылъ! Морель останавливается и поворачивается, держа руку на рукоятк двери. Вашъ тесть собрался къ вамъ съ визитомъ. Онъ сейчасъ будетъ здсь. Морель закрываетъ дверь, совершенно измнившись въ лиц.
Морель, изумленный, но не обрадованный. Господинъ Борджесъ?
Лекси. Да. Я встртилъ его въ парк, онъ съ кмъ-то разговаривалъ. Онъ поздоровался со мною и просилъ передать вамъ, что идетъ сюда.
Морeль, наполовину не вря. Но вдь онъ не заглядывалъ сюда уже — можно сказать — годы? Вы можетъ быть не поняли. Лекси? Или вы, можетъ быть, шутите?
Лекси серьезно. Нтъ, не шучу.
Морель задумчиво. Гм!.. Собрался-таки еще разъ взглянуть на Кандиду! Покоряется неизбжности и выходитъ. Лекси глядитъ ему вслдъ съ сіяющимъ дтскимъ обожаніемъ лицомъ. Миссъ Гарнетъ хотлось бы побить Лекси, но она выражаетъ свои чувства только бшеной работой на машин.
Лекси. Чудный человкъ! Какая искренняя любящая душа! Занимаетъ мсто Мореля за столомъ, располагаясь поудобне и вынимая папироску.
Прозерпина нетерпливо, вынимая исписанный листъ и складывая его. О, ему бы слдовало не доводить до глупости своей любви къ жен!
Ликси, шокированный. О, миссъ Просси, что это вы?
Прозерпина, вставая съ дловымъ видомъ и подходя къ ящику съ канцелярскими принадлежностями, чтобы достать конвертъ, въ который она вкладываетъ письмо. Вдь онъ просто какъ помшанный на своей Кандид: и такая Кандида, и этакая Кандида, и, вчно Кандида и Кандида! Лижетъ края конверта. Даже изъ себя можетъ вывести! Придавливаетъ кулакомъ конвертъ. Такое нелпое восхваленіе самой заурядной женщины только за то, что у нея красивые волосы да смазливая рожица.
Лекси серьезно, съ упрекомъ. Я считаю ее чрезвычайно красивою, миссъ Гарнетъ. Беретъ портретъ, разсматриваетъ его и прибавляетъ съ еще большею выразительностью. Необычайно красивою. Какъ прекрасны ея глаза!
Прозерпина. Ея глаза ничуть не лучше моихъ! Ей-Богу! Онъ ставить портретъ на мсто и сурово глядитъ на нее. А вы прекрасно знаете, что меня вс считаютъ,— и вы въ томъ числ,— и неряхой и порядочной уродиной.
Лекси встаетъ, торжественно. Небо запрещаетъ мн думать такимъ образомъ о какомъ бы то ни было изъ божьихъ созданій! Выпрямившись отходить подальше отъ нея и становится по сосдству съ книжнымъ шкафомъ.
Прозерпина саркастически. Благодарю васъ. Это очень мило и утшительно.
Лекси, опечаленный ея испорченностью. Я совершенно не представлялъ себ, чтобы вы были враждебно настроены противъ госпожи Морель.
Прозерпина съ негодованіемъ. Совсмъ я не враждебно настроена противъ нея. Она очень мила, у нея очень доброе сердце. Я очень люблю ее и въ состояніи оцнить ее лучше всякаго мужчины. Онъ качаетъ головой и поворачивается къ книжному шкапу, пересматривая книги на полкахъ. Она съ большимъ раздраженіемъ слдить за нимъ. Не врите? (Онъ поворачивается и глядитъ ей въ лицо. Она выдерживаетъ его взглядъ, быстро подходя къ нему, и продолжаетъ горячо). Вы думаете, я ревную? О, какое глубокое у васъ знаніе человческаго сердца, господинъ Лекси Милль! Какъ прекрасно понимаете вы слабости женщины, не правда ли? Вдь такъ пріятно быть мужниной съ могучимъ проницательнымъ умомъ, а не женщиной, которая способна только чувствовать! Вдь такъ много прелести въ сознаніи, что причина, почему мы не раздляемъ вашихъ влюбленныхъ иллюзій, только та, что мы вс ревнуемъ одна къ другой. Отходить, пожимая плечами, и становится у огня, гря свои руки.
Лекси. О, еслибы только у женщинъ было такое же чутье къ положительнымъ качествамъ мужчины, какъ и къ его слабостямъ, миссъ Просси. Тогда бы не было и женскаго вопроса.
Прозерпина черезъ плечо, нагибаясь и вытягивая руки къ огню. Вы это подслушали у Мореля. У васъ вдь ума не хватило бы самимъ выдумать это.
Лекси. Совершенно врно. И я не стыжусь, что заимствовалъ у него и эту мысль, какъ и многія другія истины. Онъ высказалъ ее на годичномъ собраніи женской либеральной федераціи. Позволяю себ добавить, что он не оцнили этой мысли и во всемъ собраніи только я одинъ, только мужчина, воспринялъ ее. Снова поворачивается къ книжному шкапу, полагая, что окончательно сразилъ ее.
Прозерпина поправляетъ прическу, глядясь въ кусочекъ зеркальца въ карниз камина. Прекрасно. Только когда вы бесдуете со мною, то пожалуйста высказывайте не его мысли, а какія ни на есть свои собственныя. Потому что вы представляете очень жалкую фигуру, когда пытаетесь подражать ему.
Лекси, уязвленный. Я пытаюсь слдовать его примру, а не подражать ему.
Прозерпина, возвращаясь къ своей работ, снова подходитъ къ нему. Нтъ подражаете, подражаете. Почему, позвольте спросить, вы носите свой зонтикъ съ лвой стороны подъ мышкой, вмсто того чтобы держать его въ рук, какъ вс люди носятъ? Почему ходите, выпятивъ подбородокъ, и торопитесь съ дловымъ видомъ, будто и нивсть какой занятой человкъ? Вы, никогда не вылзающій изъ постели раньше половины девятаго! Почему въ церкви вы произносите ‘зна-аніе’, растягивая ‘а’, когда въ частной бесд вы постоянно говорите ‘знаи-нье’?Что? Вы думаете, Я не замчаю? Возвращается къ пишущей машин. А теперь садитесь за работу. Довольно мы тутъ проболтали съ вами зря. Вотъ вамъ отмтки, что нужно сдлать сегодня. Передаетъ ему памятный листокъ.
Лекси глубоко оскорбленный. Спасибо. Беретъ листокъ и читаетъ у стола, обернувшись къ ней спиною. Она начинаетъ переписывать на машин свои рукописныя замтки, не обращая больше на него вниманія. Входитъ господинъ Борджесъ, не постучавшись. Это человкъ лтъ шестидесяти, загрубвшій и зачерстввшій въ мелкихъ обманахъ и скряжничеств мелочной торговли и только впослдствіи нсколько смягченный лнивымъ чванствомъ благодаря коммерческому успху и чрезмрному питанію. Невжественный пошлякъ, любящій только хорошо пость и попить, человкъ, съ грубымъ презрніемъ относящійся къ людямъ дешеваго труда и готовый пресмыкаться передъ богатствомъ и чинами, въ обоихъ случаяхъ безъ зависти и злобы, искренній въ своихъ чувствахъ. Не обладая никакими талантами, которые бы дали ему возможность найти приличный заработокъ на другомъ поприщ, онъ принужденъ былъ взяться за унижающее человка занятіе, которое естественно наложило на него печать грубости. Но самъ онъ совершенію и не подозрваетъ этого, и серьезно убжденъ, что его коммерческое благополучіе является неизбжнымъ и полезнымъ для общества тріумфомъ таланта и энергіи, проницательности и дловой опытности человка, въ частной жизни своей добродушнаго, доброжелательнаго и относящагося съ снисходительнымъ юморомъ къ чужимъ ошибкамъ. Физически — это жирный господинъ съ курносымъ носомъ посредин плоскаго квадратнаго лица, подъ подбородкомъ борода пепельнаго цвта съ сдою прядью посредин, узкіе водянистые голубые глазки съ жалобно сантиментальнымъ выраженіемъ, которое легко сообщается и его голосу, особенно когда онъ старается торжественно подчеркнуть свое мнніе.
Борджесъ, останавливаясь на порог и оглядывая комнату. А мн сказали, что Морель здсь.
Прозерпина, вставая. Онъ наверху. Я сейчасъ позову его.
Борджесъ, грубо уставившись на нее. Вы не та двица, которая прежде была у него переписчицей?
Прозерпина. Нтъ.
Борджесъ, подтверждая. Ну да, нтъ. Та была помоложе. Миссъ Гарнетъ мряетъ его взглядомъ, затмъ выходитъ съ большимъ достоинствомъ. Онъ тупо провожаетъ ее взглядомъ и становится на коврикъ у камина, повернувшись къ огню спиною. Что, все время заняты, господинъ Милль? Много ходить приходится?
Лекси, складывая свою бумагу и пряча ее въ карманъ. Да, мн и сейчасъ надо уйти.
Борджесъ многозначительно. Изъ-за меня не задерживайтесь, господинъ Милль. Я пришелъ по частному длу, касающемуся только меня и господина Мореля.
Лекси, обидвшись. Я и не имлъ намренія навязывать вамъ свое присутствіе, будьте уврены. До свиданья.
Борджесъ покровительственно. Будьте здоровы.
Морель возвращается и застаетъ Лекси въ дверяхъ.
Морель къ Лекси. Уже уходите?
Лекси. Да.
Морель нжно хлопаетъ его по плечу. Возьмите мой шелковый платокъ и закутайте горло. На двор холодный втеръ. Ну, съ Богомъ! Лекси, въ избытк вознагражденный за грубость Борджеса, уходитъ съ сіяющимъ лицомъ.
Борджесъ. Балуете вы своихъ помощниковъ, Джемсъ, какъ и всегда. Здравствуйте. Когда я плачу человку жалованье, такъ онъ для меня живой расходъ. Ну, я и держу его такъ, чтобы онъ помнилъ свое мсто.
Морель довольно сухо. Я всегда обращаюсь съ помощниками какъ съ друзьями. Если бы ваши служащіе и приказчики работали на васъ такъ, какъ мои помощники, то вы бы очень скоро стали большимъ богачомъ. Садитесь на свое старое мсто. Властнымъ жестомъ указываетъ на кресло у камина. Самъ беретъ стулъ для постителей и садится, отодвинувъ его подальше отъ своего гостя.
Борджесъ, не двигаясь съ мста. Вы такой же, какъ были, Джемсъ.
Морель. Когда вы были у меня послдній разъ — это было, кажется, года три тому назадъ — вы выразили туже мысль съ нсколько большею откровенностью. Тогда ваши слова были буквально слдующія: ‘Вы такой же большой дуракъ, Джемсъ, какъ и всегда!’
Борджесъ дружелюбно. Ну, можетъ быть, и сказалъ, но… съ примирительной улыбкой… я не хотлъ васъ оскорбить этимъ. Это вдь, знаете, у священника ужъ привилегія такая — быть немножко дуракомъ. Оно даже украшаетъ его санъ. Какъ-никакъ, пришелъ я сюда совсмъ не за тмъ, чтобы снова затвать старую свару. Что было, то прошло, а кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. Внезапно становится очень торжественнымъ и приближается къ Морелю. Джемсъ, три года назадъ вы сыграли со мною плохую шутку. Вы отстранили меня отъ подряда. А когда я выразилъ свое естественное неудовольствіе въ жесткихъ словахъ, такъ вы возстановили противъ меня и дочь мою. И вотъ, я иду на мировую. Протягиваетъ руку. Я прощаю васъ, Джемсъ.
Морель вскакивая. Тьфу! Вотъ наглость!
Борджесъ отступая, почти со слезами обиды. Приличный ли это языкъ для священника, Джемсъ? И къ тому же для такого щепетильнаго человка, какъ вы!
Морель горячо. Нтъ, милостивый государь, это не подобающій языкъ для священника. Я употребилъ неподходящее слово. Мн слдовало сказать: да будетъ проклято ваше безстыдство. Такъ сказалъ бы вамъ святой Павелъ или кто другой изъ отцовъ церкви, Вы думаете, я забылъ ваше предложеніе взять подрядъ на поставку одежды для рабочаго дома?
Борджесъ въ прилив общественныхъ чувствъ. Я дйствовалъ въ интересахъ плательщиковъ налоговъ, Джемсъ. Это было самое дешевое предложеніе. Вы не станете этого отрицать.
Морель. Ну да, самое дешевое, потому что вы платили самую худшую заработную плату — голодную плату — тмъ женщинамъ, которыя шили платья. Ваша плата погнала бы ихъ на улицу, иначе имъ пришлось бы умереть Съ голоду. Раздражаясь все боле и боле. Эти женщины были мои прихожанки. Я пристыдилъ попечителей, что они приняли ваше предложеніе, я усовстилъ плательщиковъ налоговъ, что они допустили ихъ сдлать это. Я всхъ устыдилъ и всхъ усовстилъ, кром васъ. Захлебываясь гнвомъ. Какъ вы смли, милостивый государь, явиться сюда и заявлять, что прощаете меня, и говорить о своей дочери и…
Борджесъ. Легче, Джемсъ, легче! Не горячитесь попустому! Вдь я же призналъ, что былъ не правъ.
Морель гнвно. Признали? Я не слыхалъ.
Борджесъ. Разумется, призналъ. Я и теперь признаю. Вотъ слушайте: я прошу прощенія за письмо, которое написалъ вамъ. Довольно съ васъ?
Морель, хрустя суставами пальцевъ. Это пустяки. Повысили ли вы заработную плату?
Борджесъ съ торжествомъ. Да.
Морель остолбенвъ. Что?
Борджесъ елейно. Я сталъ образцовымъ фабрикантомъ. Теперь я не примняю женскаго труда: он вс получили расчетъ. Вся работа совершается машинами. Теперь у меня нтъ ни одного человка дешевле шести пенсовъ въ часъ, а обученные получаютъ по такс, установленной трэдъ-юніономъ. Гордо, Ну, что вы скажете теперь?
Морель пораженный. Возможно ли! Ну, знаете, на небесахъ больше радости объ одномъ гршник раскаявшемся. Подходитъ къ Борджесу въ порыв самаго искренняго извиненія. Дорогой мой, прошу прощенія за мое плохое мнніе о васъ. Простите Бога ради. Беретъ его руку. А теперь скажите правду, вдь вы себя лучше чувствуете теперь посл такой перемны? Сознайтесь, вдь вы же счастливе стали? Вы выглядите боле счастливымъ.
Борджесъ грустно. Можетъ быть и да. Вроятно, да, разъ вамъ это бросилось въ глаза. Во всякомъ случа теперь мой контрактъ принятъ Совтомъ графства. Сердито. Они отказывались вести со мною дло, пока я не повышу заработной платы, чортъ бы ихъ побралъ, этихъ дураковъ!
Морель, выпуская его руку, совершенно разочарованный. Такъ вотъ почему вы повысили заработную плату! Садится съ недовольнымъ видомъ,
Борджесъ сурово, повышая голосъ. А то почему же? Вдь рабочихъ-то это приведетъ только къ тому, что они станутъ пьянствовать да носы задирать. Садится въ кресло и продолжаетъ тономъ учителя. Все это хорошо только для васъ, Джемсъ. Про васъ за это напечатаютъ въ газетахъ, и вы станете великимъ человкомъ, А вотъ вы никогда не подумаете о томъ вред, который вы причиняете, перекладывая деньги въ карманы рабочихъ, которые не умютъ ихъ расходовать, и отнимая ихъ у людей, которые знаютъ какъ съ ними обращаться, чтобы изъ этого вышла польза.
Морель съ тяжелымъ вздохомъ, холодно и вжливо. Какое дло привело васъ сегодня ко мн? Я не хочу притворяться, будто врю, что вы явились сюда просто изъ родственныхъ чувствъ.
Борджесъ упрямо. А вотъ и неправда. Родственныя чувства и ничего другого.
Морель спокойно. Не врю.
Борджесъ встаетъ, угрожающе. Джемсъ Мэворъ Морель, не говорите мн такихъ вещей. Не совтую вамъ.
Морель равнодушно. Я буду повторять вамъ это, пока вы не убдитесь, что это врно. Я вамъ не врю.
Борджесъ, впадая въ бездонную глубину оскорбленнаго чувства. Ну, хорошо же. Если вы ршили быть такимъ недружелюбнымъ, то я, пожалуй, лучше уйду. Нершительно направляется къ двери. Морель не обнаруживаетъ ни малйшаго желанія задержать его. Борджесъ медлитъ. Не ожидалъ я встртить въ васъ такую непрощающую душу, Джемсъ. Морель не отвчаетъ. Тогда онъ длаетъ еще нсколько нершительныхъ шаговъ къ двери. Затмъ возвращается и продолжаетъ жалобнымъ голосомъ. Обыкновенно вдь мы уживались прежде недурно, несліотря на наши различные взгляды и мннія. Почему вы измнились ко мн? Даю вамъ слово, я явился сюда съ самыми чистыми намреніями, не желая быть въ ссор съ супругомъ моей дочери. Ну, Джемсъ, будетъ ужъ вамъ! Миръ! Подадимте другъ другу руки. Сантиментально кладетъ руку Морслю на плечо.
Морель глядитъ на него задумчиво. Знаете что, Борджесъ? Хотите, чтобы мы жили въ ладу, какъ до этой исторіи съ контрактомъ?
Борджесъ. Хочу, Джемсъ. Честное слово, хочу.
Морель. Тогда почему же вы ведете себя не такъ, какъ тогда?
Борджесъ, осторожно отнимая руку. То-есть что вы хотите сказать?
Морель. Сейчасъ объясню. Тогда вы считали меня молодымъ дуракомъ…
Борджесъ примирительно. Это было не такъ, Джемсъ. Я…
Морель, обрывая его. Нтъ, считали. А я считалъ васъ старымъ подлецомъ.
Борджесъ, энергично протестуя противъ такого грубаго само обвиненія со стороны Мореля. Ахъ нтъ, вы этого не думали Вы несправедливы къ самому себ.
Мopeль. Нтъ, думалъ. Ну, и это не мшало намъ прекрасно уживаться вмст. Богъ создалъ васъ тмъ, что я называю подлецомъ, все равно, какъ меня онъ создалъ тмъ, что вы называете дуракомъ. Это замчаніе производитъ на Борджеса такой эффектъ, точно изъ свода его морали вынули ключевой камень. Онъ слабетъ даже и физически и, устремивъ на Мореля безпомощный взглядъ, протягиваетъ руки, чтобы удержаться въ равновсіи, какъ будто почувствовавъ, что полъ колеблется подъ его ногами. Морель продолжаетъ тмъ же тономъ спокойнаго убжденія. Мн не пригодилось ссориться съ Его твореніемъ въ этомъ случа больше, чмъ во всхъ другихъ. И покуда вы являетесь сюда честно и откровенно, какъ уважающій себя убжденный подлецъ, оправдывая свою подлость и даже гордясь ею, я говорю вамъ: добро пожаловать, милости просимъ. Но… Тутъ голосъ Мореля крпнетъ и становится грознымъ, онъ встаетъ и стучитъ по спинк стула для большей выразительности. Но не желаю, чтобы вы являлись сюда хныкать, что вотъ, молъ, вы стали образцовымъ предпринимателемъ, обратившимся на путь истины, когда вы всего-навсего отступникъ, выворотившій свой сюртукъ на изнанку ради контракта съ Совтомъ графства. Киваетъ, чтобы еще боле подкрпить свои слова, затмъ подходитъ къ камину и, ставъ на коврик спиною къ огню, продолжаетъ. Нтъ. Я люблю, чтобы человкъ былъ вренъ самому себ даже въ своихъ порокахъ. Вотъ и теперь. Или забирайте свою шляпу и убирайтесь, или же садитесь и скажите хорошій, настоящій, подлый резонъ, почему вы желаете войти въ дружбу со мною. Борджесъ, взволнованныя чувства котораго уже въ достаточной мр успокоились, улыбается и чувствуетъ облегченіе при этомъ конкретномъ предложеніи. Нсколько мгновеній онъ его взвшиваетъ, затмъ медленно и очень скромно садится на стулъ, только что оставленный Морелемъ. Ну, вотъ и хорошо. Въ чемъ же дло?
Борджесъ не можетъ удержаться и прыскаетъ со смха. Ну, ладно. Вы чудакъ, Джемсъ, и упрямая голова, нтъ спору. Но… Почти съ энтузіазмомъ. Но васъ нельзя не любить. Впрочемъ, я ужъ и раньше говорилъ, нельзя принимать всерьезъ все, что говоритъ священникъ. Иначе вдь и житья бы на свт не стало. Какъ по-вашему? Приготовляется къ серьезному разговору и, устремивъ свой взоръ на Мореля, начинаетъ съ медленною важностью. Ну, мн не нужно оговариваться, разъ вы желаете, чтобы мы были откровенны другъ съ другомъ, что прежде я считалъ васъ порядочнымъ дуракомъ, но я начинаю думать, что, можетъ быть, я немного отсталъ отъ времени.
Морель съ торжествомъ. Ага! Сообразили-таки наконецъ? Слава Богу!
Борджесъ торжественно и грустно. Да, времена измнились боле, чмъ я бы могъ поврить. Пять лтъ тому назадъ ни одинъ разумный человкъ и не подумалъ бы считаться съ нашими идеями. Я удивляюсь только, какъ это намъ разршали вообще проповдовать. Вдь я зналъ одного священника, которому лондонскій епископъ годы и годы запрещалъ богослуженіе, а вдь бдняга-то былъ ничуть не религіозне васъ. Но въ настоящее время, если бы кто-нибудь предложилъ мн пари на тысячу фунтовъ, что вы не кончите сами епископомъ, такъ я бы отказался биться объ закладъ. Съ большею выразительностью. Вы и вся ваша братія теперь пріобртаете вліяніе. Это совершается у меня на глазахъ. Этого никто не станетъ отрицать. И они вамъ въ скоромъ времени дадутъ вроятно санъ, хотя бы только затмъ, чтобы заткнуть вамъ глотку. Въ конц концовъ надо признать, что у васъ былъ врный инстинктъ, Джемсъ. Вы чутьемъ угадали врную линію, которая для такого человка, какъ вы, должна оплатиться и принести свои плоды не сегодня, такъ завтра или послзавтра.
Морель, протягивая ему руку съ искреннимъ ршеніемъ. Жму вашу руку, Борджесъ. Теперь вы разговариваете честно. Не думаю, чтобы меня сдлали епископомъ. Но если сдлаютъ, то я познакомлю васъ съ самыми крупными дловиками, которые только сдлаютъ мн честь пожаловать на мои обды.
Борджесъ, поднимаясь съ плутоватой улыбкой и дружески пожимая руку Мореля. Тогда ужъ потшитесь, Джемсъ, Ну, ссора наша кончена? Не правда ли?
Женскій голосъ. Скажи, что да, Джемсъ.
Вздрогнувъ, они быстро оглядываются и замчаютъ въ дверяхъ входящую Кандиду, которая весело глядитъ на нихъ съ характернымъ для нея выраженіемъ материнской снисходительности. Она женщина лтъ 33, прекрасно сложенная, довольно полная, въ будущемъ общающая можетъ быть стать дородною матерью, но сейчасъ въ цвт красоты и въ двойномъ очарованіи молодости и материнства. У нея манеры женщины, открывшей, что она всегда можетъ вліять на людей, возбуждая ихъ симпатіи, чмъ она инстинктивно и пользуется открыто и безъ всякихъ колебаній. Въ этомъ отношеніи она ничмъ не отличается отъ всякой другой женщины привлекательной наружности, которая уметъ пользоваться своею прелестью для своихъ личныхъ пошлыхъ цлей. Но ясные глаза и смло очерченныя брови, прекрасный ротъ и подбородокъ говорятъ о широт ума и достоинств характера, облагораживающихъ это безсознательное кокетство. Наблюдательный человкъ, взглянувъ на нее, сразу догадался бы, что тотъ, кто повсилъ надъ ея каминомъ снимокъ съ Тиціановой Богоматери, вроятно находилъ извстное духовное сходство между нею и этимъ образомъ, хотя можетъ быть и не желалъ бы, чтобы ея супругъ или даже и она сама догадались объ этомъ. Теперь она въ шляпк и мантильк, въ рукахъ у нея одяло въ ремняхъ съ продернутымъ зонтикомъ, дорожная сумочка и номеръ иллюстрированнаго журнала.
Морель, спохватившись, что не пошелъ ее встртить. Кандида! Съ досадою на свою небрежность смотритъ на часы, ужасаясь, что уже такъ поздно. Милая! Спшитъ къ ней, выхватываетъ у ней ремни съ одяломъ, все время изливая свое сожалніе и раскаяніе. Я хотлъ тебя встртить на вокзал. И прозвалъ! Бросаетъ одяло на софу. Я тутъ такъ заговорился съ… Поворачивается къ ней. Забылъ совсмъ. О! Цлуетъ ее съ чувствомъ кающагося гршника.
Борджесъ, немного стыдясь и не зная, какъ она его приметъ. Какъ поживаешь, Канди? Все еще въ объятіяхъ Мореля, она подставляетъ ему щеку, онъ цлуетъ ее. Мы тутъ съ Джемсомъ пришли къ соглашенію… къ почетному примиренію. Не такъ ли, Джемсъ?
Морель запальчиво. А, ну его къ чорту, ваше примиреніе! Изъ-за васъ я опоздалъ встртить Кандиду. Съ горячимъ сочувствіемъ. Бдненькая моя! Какъ ты справилась съ багажомъ? Какъ…
Кандида, останавливая его и освобождаясь изъ его объятій. Постой, постой, постой! Я была не одна! У насъ тамъ гостилъ Евгеній. И мы путешествовали вмст.
Морель обрадованный. Евгеній!
Кандида. Да. Бдняжка мучается теперь съ багажомъ. Ты бы сошелъ туда, милый. А то онъ еще заплатитъ извозчику. А я бы не хотла этого. Морель спшитъ внизъ, Кандида ставитъ на стулъ свою сумочку, затмъ снимаетъ мантильку и шляпку и кладетъ ихъ. на софу рядомъ съ одяломъ, щебеча при этомъ. Ну, папа! Какъ живется у насъ дома?
Борджесъ. Въ дом не стоитъ жить больше съ тхъ поръ, какъ ты покинула его, Канди. Я бы желалъ, чтобы ты какъ-нибудь собралась туда и научила бы служанку какъ и что. Кто такой этотъ Евгеній, что пріхалъ съ тобою?
Кандида. О, Евгеній — это одно изъ открытій Джемса! Онъ его подобралъ спящимъ на набережной въ іюн прошлаго года. Вы обратили вниманіе на нашу новую картину? Указываетъ на Богоматерь. Это онъ подарилъ ее намъ.
Борджесъ недоврчива. Что за вздоръ! Какой-то бродяга, спящій на набережной, и вдругъ покупаетъ такія картины! Ты бы хоть отцу-то родному постыдилась разсказывать такія сказки! Строго. Не обманывай меня, Канди! Это картина церковная, и Джемсъ самъ ее выбралъ и купилъ.
Кандида. Ну, вотъ угадалъ! Евгеній не бродяга.
Борджесъ. А что же онъ такое? Саркастически. Можетъ быть знатный баринъ?
Кандида киваетъ съ радостной улыбкой. Да, знатный баринъ. Его дядя — пэръ, настоящій, живой графъ.
Борджесъ, не осмливаясь врить такому счастью. Не можетъ быть!
Кандида. Я не вру. У него въ карман былъ чекъ на 55 фунтовъ стерлинговъ, когда Джемсъ нашелъ его на набережной. Только на чек былъ проставленъ срокъ, такъ что онъ полагалъ, что раньше недли ему нельзя получить денегъ. А прибгнуть къ кредиту не ршался по застнчивости. О, онъ славный парень! Мы его очень любимъ.
Борджесъ съ заблествшими глазами, но съ притворнымъ пренебреженіемъ къ аристократіи. Гм!.. Наврное сорванецъ какой-нибудь! Н-да, племянникъ пэра! И собрался къ вамъ съ визитомъ въ такую даль! Къ парку Викторіи! Все-таки вертопрахъ! Снова смотритъ на картину. Конечно, насчетъ сюжета у меня особое мнніе, Канди, но картина-то все-таки отличнаго качества, работа первый сортъ. Ты, конечно, представишь меня ему, Канди? Озабоченно взглядываетъ на часы. Ухъ! Я могу остаться еще только минуты дв, не больше. Морель возвращается съ Евгеніемъ, на котораго Борджесъ взираетъ съ глазами, влажными отъ умиленія. Евгеній — странный, застнчивый юноша лтъ восемнадцати, слабый, изнженный, съ нжнымъ дтскимъ голосомъ, съ выраженіемъ затравленнаго измученнаго человка, весь какой-то сжавшійся, болзненно чувствительный, съ очень быстрою и острою впечатлительностью, характеръ еще не развернувшійся во всей своей сил. Съ жалкою нершительностью онъ не знаетъ, гд стать, что длать. Его пугаетъ присутствіе Борджеса, и онъ съ величайшей охотой бжалъ бы куда-нибудь, если бы только могъ ршиться на это. Но интенсивность его ощущеній при Самомъ обыкновенномъ житейскомъ столкновеніи происходитъ вслдствіе чрезмрной нервной силы, и его ноздри, ротъ и глаза свидтельствуютъ о неистовой и дерзкой настойчивости, умряемой сострадательностью, о которой говоритъ абрисъ его бровей и уже появившіяся складки на лбу. Онъ до такой степени необыченъ, что кажется почти неземнымъ, и для прозаическихъ людей эта его необычайность представляется чмъ-то опаснымъ и. вреднымъ, тогда какъ поэтическія натуры видятъ въ ней что-то ангельское. Костюмъ его анархическій. На немъ разстегнутая старая курточка изъ синей саржи поверхъ шерстяной рубашки, какія носятъ при игр въ лаунъ-теннисъ, съ шелковымъ платкомъ вмсто галстука, брюки того же цвта и матеріи какъ и курточка, и коричневыя парусиновыя ботинки. Въ этомъ костюм онъ очевидно и на трав лежалъ и лужи грязи переходилъ, и вообще не видно, чтобы когда-нибудь касался его теткой. Замтивъ при вход незнакомаго человка, онъ останавливается и затмъ пробирается вдоль стны на другой конецъ комнаты.
Морель входитъ. Во всякомъ случа съ четверть-то часа вы можете посидть у насъ. Это мой тесть, господинъ Борджесъ — господинъ Марчбанксъ.
Марчбанксъ, нервно, опираясь на книжный шкапъ. Радъ познакомиться, милостивый государь.
Борджесъ съ большою сердечностью подходитъ къ нему, между тмъ какъ Морель становится у камина рядомъ съ Кандидой. Радъ познакомиться съ вами, господинъ Марчбанксъ, ей-Богу. Принуждаетъ его пожать ему руку. Какъ вамъ нравится сегодняшняя погода? Надюсь, вы не позволили Джемсу начинить вашу голову разными глупыми бреднями?
Марчбанксъ. Глупыми бреднями? Ахъ, это вы о соціализм! Нтъ.
Борджесъ. Ну, отлично. Снова смотритъ на часы. А мн пора. Ничего не подлаешь. Вамъ не но дорог, господинъ Марчбанксъ?
Марчбанксъ. А вамъ куда?
Борджесъ. На станцію Викторія-Паркъ. Городской поздъ отходитъ въ двнадцать двадцать пять.
Морель. Вздоръ! Евгеній останется завтракать съ нами. Пожалуйста.
Марчбанксъ, застнчиво отказываясь. Нтъ… я… я…
Борджесъ. Ну, ну, ужъ ладно. Я васъ не неволю. Готовъ объ закладъ побиться, что вамъ хочется позавтракать съ Канди. Надюсь, какъ-нибудь вечеркомъ вы заглянете и ко мн. Тогда ли пообдаемъ вмст въ моемъ клуб — Фримановскій клубъ предпринимателей. Это на Нортнъ Фольгитъ. Придете? Пообщайте.
Марчбанксъ. Очень вамъ благодаренъ, господинъ Борджесъ. Но гд это Нортнъ Фольгитъ — это кажется Въ графств Соррей? Борджесъ, въ конецъ распотшенный, начинаетъ хохотать,
Кандида, спша на выручку. Папа, ты опоздаешь на поздъ, если не поспшишь сію же минуту. Возвращайся посл обда, тогда ужъ разскажешь господину Марчбанксу, какъ разыскать твой клубъ.
Борджесъ, заливаясь смхомъ. Въ Сорре! А? Ха-ха-ха! не дурно! Ей-Богу Въ первый разъ встрчаю человка, который не знаетъ, гд это Нортнъ-Фольгитъ. Вдругъ сконфузившись по поводу своей шумной веселости. До свиданья, господинъ Марчбанксъ. Я знаю, что вы слишкомъ хорошо воспитаны, чтобы принять мою шутку въ дурную сторону. Снова протягиваетъ руку.
Марчбанксъ нервнымъ движеніемъ пожимаетъ ее1 О, конечно, нтъ!
Борджесъ. До свиданья, Канди. Я загляну сюда поздне. До свиданья пока, Джемсъ.
Морель. А вы непремнно должны уйти? Собирается провожать его.
Борджесъ. Не безпокойтесь пожалуйста. Уходитъ въ самомъ жизнерадостномъ настроеніи.
Морель. О, я только провожу васъ немного! Слдуетъ за нимъ. Евгеній внимательно смотритъ имъ вслдъ, затаивъ дыханіе, пока Борджеса, не скрывается изъ виду.
Кандида смется. Ну, Евгеній? Онъ поворачивается, вздрогнувъ, и быстро направляется къ ней, но останавливается нершительно, встртивъ ея смющійся взглядъ. Что вы думаете о моемъ отц?
Марчбанксъ, Я… я его еще совсмъ почти не знаю. Онъ мн показался очень милымъ старикомъ.
Кандида съ ласковою ироніей. И вы пойдете во Фримановскій клубъ предпринимателей обдать съ нимъ?
Марчбанксъ, принявши вопросъ всерьезъ, растерянно. Да, если вы желаете этого.
Кандида, тронутая. Знаете ли, Евгеній, несмотря на всю вашу странность, вы очень милый малый, Я бы не обидлась, если бы вы посмялись надъ нимъ. Но мн гораздо больше нравится, что вы такъ мило относитесь къ нему.
Марчбанксъ. Мн надо было смяться? Я замтилъ, что онъ сказалъ что-то комичное, но я всегда такъ плохо себя чувствую съ незнакомыми и не понимаю шутокъ. Мн очень жаль, что это такъ. Садится на софу, опершись локтями на колни и сжавъ виски между кулаками съ выраженіемъ безнадежнаго страданія.
Кандида, добродушно тормоша его, Полноте! Большой ребенокъ вы! Право, сегодня утромъ вы хуже обыкновеннаго. Отчего вы были въ такомъ меланхолическомъ настроеніи, когда мы хали на извозчик?
Марчбанксъ, Ахъ, это пустяки! Я не зналъ, сколько ему заплатить. Я знаю, что это страшно глупо, но вы и представить себ не можете, какъ пугаютъ меня такія вещи — какъ все существо мое содрогается отъ необходимости имть дло съ посторонними людьми. Быстро и успокоившись. Но все кончилось благополучно. Онъ весь просіялъ и снялъ шапку, когда Морель далъ ему два шиллинга. А я собирался предложить ему десять. Кандида сердечно смется. Морель возвращается съ нсколькими письмами и газетами, которыя пришли съ полуденною почтою.
Кандида. Джемсъ, милый, ты представь себ только: онъ собирался дать извозчику десять шиллинговъ — десять шиллинговъ за три минуты зды! О, Господи!
Морель за столомъ, взглядывая черезъ письмо. Не смущайтесь, Марчбанксъ. Пусть хохочетъ. Инстинктъ, побуждающій переплатить, благородный инстинктъ. Онъ лучше, чмъ инстинктъ, побуждающій не доплатить, и не такъ часто встрчается, какъ послдній.
Марчбанксъ, снова впадая въ уныніе. Нтъ. Это трусость и невжество. Госпожа Морель совершенно права.
Кандида. Конечно, права. Беретъ свою сумку. А теперь я должга оставить васъ съ Джемсомъ. Надюсь, что вы въ достаточной мр поэтъ, чтобы представить себ, въ какомъ состояніи можетъ застать свой домъ хозяйка посл трехнедльнаго отсутствія. Передайте мн пожалуйста ремни съ одяломъ. Евгеній передастъ, она беретъ узелъ въ лвую руку, такъ какъ правая занята сумкой. Теперь перекиньте мн черезъ руку мою мантильку. Онъ исполняетъ. А теперь шляпку. Онъ вкладываетъ шляпку въ ту руку, въ которой у нея сумка. Теперь откройте дверь. Онъ бросается открывать дверь. Спасибо. Уходитъ. Марчбанксъ закрываетъ дверь.
Морель, все еще занятый за столомъ. Ну, вы остаетесь завтракать, Марчбанксъ, не правда ли?
Марчбанксъ, испугавшись. Мн бы не слдовало… Быстро взглядываетъ на Мореля, но, встртивъ въ отвтъ его открытый взглядъ, быстро опускаетъ глаза и прибавляетъ съ очевидною неискренностью. Я хочу сказать, что не могу, я занятъ.
Морель. Вы хотите сказать, что не желаете.
Марчбанксъ серьезно. Нтъ. Увряю васъ, мн бы очень хотлось. Премного вамъ благодаренъ. Но… но…
Морель, покончивъ съ письмами, подходитъ къ нему, спокойно. Но-но-но-по… Пустяки! Если вамъ хочется остаться, такъ оставайтесь. Не убдите же вы меня въ самомъ дл, что у васъ какія-то дла. Если вамъ кажется, что вы кого-то здсь стсняете или мшаете кому-нибудь, такъ пойдите въ паркъ и прогуляйтесь тамъ. Можете сочинить какое-нибудь стихотвореніе. Но къ половин перваго возвращайтесь. Завтракъ вамъ покажется еще вкусне.
Марчбанксъ. Спасибо. Я бы очень желалъ такъ и сдлать. Но серьезно, мн нельзя. Правду сказать, мн не позволила госпожа Морель. Она сказала, что не думаетъ, чтобы вы пригласили меня къ завтраку, но что если бы вы и пригласили, то чтобы я помнилъ, что въ дйствительности вы не желали бы, чтобы я остался. Жалобно. Она сказала, что я пойму это, но я не понимаю. Пожалуйста не говорите ей, что я разсказалъ вамъ это.
Морель весело. И это все? Но разв мое предложеніе, чтобы вы совершили прогулку въ парк, не устраняетъ всхъ затрудненій?
Марчбанксъ. Какимъ образомъ?
Морель, разражаясь добродушнымъ смхомъ. Какимъ образомъ? Ахъ вы плутъ! Но его шумное веселье звучитъ какъ-то неестественно и для него самого, такъ же какъ и для Евгенія. Онъ останавливается и начинаетъ съ мягкою серьезностью. Нтъ. Я не хочу представлять это въ такомъ вид. Дорогой мой: въ счастливомъ супружеств въ род нашего брака есть что-то священное въ возвращеніи жены домой. Марчбанксъ быстро взглядываетъ на него, наполовину угадывая его мысль. Старый другъ или благородная сочувствующая душа не мшаетъ своимъ присутствіемъ въ такихъ случаяхъ. Но случайный гость является помхой. На лиц Евгенія, когда онъ уясняетъ себ смыслъ этихъ словъ, съ внезапною живостью появляется испуганное выраженіе затравленнаго зврка. Слишкомъ занятый своею мыслью, Морель не замчаетъ этого и продолжаетъ. Кандида думала, что я буду противъ вашего присутствія, но она ошиблась. Я очень люблю васъ, мой другъ, и я желалъ бы, чтобы вы сами увидли, какое это счастье быть женатому, какъ я.
Марчбанксъ. Счастье!.. Вашъ бракъ! Вы такъ думаете? Вы врите этому?
Морель жизнерадостно. Я знаю это, мой милый. Ларошфуко сказалъ, что бываютъ приличные браки, но браковъ счастливыхъ не бываетъ. Вы и представить себ не можете, какая радость охватываетъ человка, когда онъ убдится, какой ужасный лгунъ и испорченный циникъ былъ этотъ господинъ. Ха-ха! Ну, а теперь уходите-ка въ паркъ и сочиняйте свои стихи.. Только помните: ровно въ половин перваго. Мы никогда не ждемъ.
Марчбанксъ дико. Нтъ, погодите! Я хочу это выяснить.
Морель пораженный. А? Что такое выяснить?
Марчбанксъ. Я долженъ переговорить съ вами. Есть что-то, что мы должны выршить.
Морель, нетерпливо взглядывая на часы. Сейчасъ.
Марчбанксъ страстно. Сейчасъ. Прежде, чмъ вы выйдете изъ этой комнаты. Отступаетъ на нсколько шаговъ и становится, какъ бы преграждая Морелю путь къ дверямъ.
Морель, не двигаясь и серьезно, понимая уже, что рчь идетъ о чемъ-то важномъ. Позвольте. Я вдь не собираюсь уходить отсюда, мой милый. Я думалъ, что уйдете вы. Евгеній, растерявшись, поворачивается къ нему спиною, корчась отъ обиды и жгучей боли. Морель подходитъ къ нему и кладетъ ему руку на плечо крпко и ласково, не обращая вниманія на его старанія сбросить ее. Успокойтесь. Садитесь и разскажите мн, въ чемъ дло, И помните: мы — друзья и можемъ быть уврены, что что бы ни имли мы сказать другъ другу, каждый изъ насъ отнесется къ этому терпливо и дружелюбно.
Марчбанксъ, круто поворачиваясь. О, я не забываюсь! Я только… Закрываетъ въ отчаяніи лицо руками… Полонъ ужаса. Затмъ, опуская руки и надменно поднимая лицо, онъ подходитъ съ угрожающимъ видомъ къ Морелю. Вы ужъ видите, умстны ли тутъ терпніе и дружелюбіе. Морель, непоколебимый какъ скала, снисходительно смотритъ на него. Не смотрите на меня съ такимъ самодовольнымъ видомъ. Вы считаете себя сильне меня. Но вы будете потрясены, если только у васъ въ груди есть сердце.
Морель съ довріемъ человка, полагающагося на свою силу. Ну, потрясите же меня, мой милый. Выкладывайте наконецъ, въ чемъ дло.
Марчбанксъ. Во-первыхъ…
Морель. Во-первыхъ?
Марчбанксъ. Я люблю вашу жену.
Морель отступаетъ и, поглядвъ на него съ минуту въ крайнемъ изумленіи, разражается неодолимымъ хохотомъ. Евгеній пораженъ по не смущается, затмъ его охватываютъ негодованіе и презрніе.
Морель садится, чтобы сдержать свой смхъ. Вдь это же само собою разумется, мой милый мальчикъ! Ее вс любятъ. Тутъ ничего не подлаешь. И мн это нравится. Но… Добродушно взглянувъ на него. Послушайте, Евгеній, неужели вы думаете, что о вашей любви нужно говорить? Вы моложе двадцати, а ей уже за тридцать. Не напоминаетъ ли это любовь теленка?
Марчбанксъ запальчиво. Вы осмливаетесь такъ выражаться о ней! Вы полагаете, что она можетъ внушить такую любовь! Это оскорбленіе для нея!
Морель, быстро подымаясь, измнившимся тономъ. Для нея! Евгеній, берегитесь! Я былъ терпливъ. Я надюсь сохранить терпніе. Но есть нкоторыя вещи, которыхъ я не хочу допускать. Не заставляйте меня проявлять снисходительность, съ которою я отнесся бы къ ребенку. Будьте мужчиной.
Марчбанксъ съ жестомъ, какъ будто размахивая чмъ-то за своею спиною. Ахъ, оставимте въ поко весь этотъ вздоръ! Меня ужасъ беретъ, когда я только подумаю о тхъ количествахъ, въ какихъ ей приходилось выносить его за вс эти тяжелые годы, когда вы со слпымъ эгоизмомъ приносили ее въ жертву, заставляя ее служить вашему самодовольству — вы… Обряжаясь къ нему….у котораго ни одной мысли, ни одного чувства нтъ общаго съ нею.
Мораль философски. Она, кажется, переноситъ это недурно. Смотритъ ему прямо въ лицо. Евгеній, милый, поврьте, вы становитесь прямо въ дурацкое положеніе — вдь это же величайшее безуміе! Говорю вамъ сущую правду.
Марчбанксъ. О, вы думаете, я этого не понимаю? Но неужели вы полагаете, что т вещи, изъ-за которыхъ люди способны на безуміе, мене реальны и истинны, чмъ т, изъ-за которыхъ они не теряютъ здраваго смысла? Тутъ впервые туманится сомнніемъ взоръ Мореля. Инстинктивно онъ отворачиваетъ лицо и пораженный начинаетъ вслушиваться и вдумываться. Он боле истинны, он единственныя, которыя истинны. Вы очень спокойны и разсудительны и очень сдержанно относитесь ко мн, потому что видите, что меня охватило безуміе изъ-за чувства къ вашей жен, безъ сомннія совершенно такъ же, какъ этотъ старикъ, который только что ушелъ отсюда и который высказывалъ тутъ такія благоразумныя сужденія насчетъ вашего соціализма, потому что онъ видитъ, что вы совершаете безумные поступки ради этой идеи. Смущеніе Мореля, видимо, возрастаетъ, Евгеній пользуется своимъ преимуществомъ, безпощадно ставя вопросы. Разв это доказываетъ, что вы неправы? И разв ваша самодовольная снисходительность по отношенію ко мн доказываетъ, что я неправъ?
Мотель, поворачиваясь къ Евгенію, который выдерживаетъ его взглядъ. Марчбанксъ, какой-то демонъ вложилъ въ ваши уста эти слова. Легко, страшно легко поколебать вру человка въ самого себя. Но воспользоваться этимъ для того, чтобы сломить его мужество,— это дьявольское дло Остерегитесь длать то, что вы длаете. Берегитесь.
Марчбанксъ безжалостно. Знаю. Я длаю это сознательно. Я говорилъ вамъ, вы будете потрясены.
На мгновеніе ихъ взгляды угрожающе скрещиваются. Затмъ Морель снова обртаетъ свое достоинство.
Морель съ благородною нжностью. Евгеній, послушайте. Настанетъ время, я надюсь и врю, и вы будете такимъ же счастливымъ человкомъ, какъ и я. Евгеній нетерпливо качаетъ головой, съ раздраженіемъ отрицая цнность его счастья. Морель глубоко оскорбленъ, однакоже съ большимъ самообладаніемъ, сдержанно и увренно продолжаетъ съ художественнымъ мастерствомъ изложеніе мысли. Вы женитесь, и тогда всю силу и энергію свою вы посвятите тому, чтобы каждый уголокъ на земл сдлать такимъ же счастливымъ, какъ и вашъ домъ. Вы будете однимъ изъ создателей царства Божія на земл и — кто знаетъ?— можетъ быть будете піонеромъ и мастеромъ тамъ, гд я былъ только смиреннымъ поденщикомъ, потому что не думайте, дорогой мой, что я не вижу въ васъ, несмотря на вашу молодость, общанія и задатковъ боле могучей силы, чмъ та, которою обладаю я. Я прекрасно знаю, что святой духъ человка — божество внутри него — наиболе подобно Богу именно въ поэт. И одна мысль объ этомъ должна бы наполнить трепетомъ вашу душу, — мысль о томъ, что можетъ быть на васъ возложено великое бремя и великій даръ — быть поэтомъ.
Марчбанксъ съ немилосерднымъ равнодушіемъ къ эффектамъ ораторскаго искусства Мореля, противопоставляя ему дтскую безыскусственность рзкаго утвержденія. Меня этотъ даръ не наполняетъ трепетомъ. Меня заставляетъ трепетать отсутствіе его въ другихъ.
Морель, удвоивая силу своей рчи, побуждаемый искренностью своего чувства и упорнымъ ожесточеніемъ Евгенія. Тогда помогите зажечь его въ нихъ, во мн, а не гасите его. Въ грядущемъ — когда вы будете такъ же счастливы, какъ я — я буду вамъ врнымъ братомъ по вр. Я буду поддерживать въ васъ вру, что Богъ далъ намъ землю, которой только наша глупость мшаетъ стать раемъ. Я буду помогать вамъ врить, что взмахъ вашей трудящейся руки сетъ счастье для великой жатвы, которую пожнутъ когда-нибудь вс и даже самые униженные и порабощенные. И наконецъ — поврьте, это немаловажное дло — я помогу вамъ врить, что ваша жена любитъ васъ и счастлива въ своемъ дом. Намъ нужна такая поддержка, Марчбанксъ, мы всегда нуждаемся въ ней, очень нуждаемся. Много есть вещей которыя возбуждаютъ въ насъ сомннія, разъ мы позволили имъ хоть однажды смутить нашу душу. И даже у себя дома мы точно въ лагер, окруженные враждебной арміей сомнній. Неужели вы хотите сыграть роль предателя и провести ихъ ко мн?
Марчбанксъ оглядываетъ его. И у васъ постоянно въ запас и для нея такія рчи? Женщина съ великою душою рвется къ дйствительной жизни, правд, свобод, а ее пичкаютъ метафорами, рчами, реторикой! Вы что же думаете, что женская душа можетъ жить вашимъ проповдническимъ талантомъ?
Мориль уязвленный. Марчбанксъ, вы стараетесь, чтобы мн стало трудно сохранять свое самообладаніе. Мой талантъ подобенъ вашему, насколько онъ вообще обладаетъ реальною цнностью. Это даръ находить слова для выраженія божественной истины.
Марчбанксъ запальчиво. Это даръ — болтовни, ни больше ни меньше. Что общаго иметъ ваше умніе красиво говорить съ истиною? Не больше, чмъ инструментъ съ игрою. Я никогда не былъ у васъ въ церкви, но мн случалось бывать на вашихъ политическихъ митингахъ, я видлъ, какъ вы длаете то, что называется зажечь толпу воодушевленіемъ: вы возбуждали слушателей до того, что они вели себя какъ пьяные. А жены ихъ глядли на нихъ и видли, какіе они глупые. Ахъ, это старая исторія, и вы найдете ее въ библіи! Я себ представляю, что царь Давидъ въ порывахъ вдохновенія былъ очень похожъ на васъ. Нанося ему ударъ словами. ‘Но жена его презрла его въ сердц своемъ’.
Морель гнвно. Оставьте мой домъ. Слышите? Приближается къ нему съ угрожающимъ видомъ.
Марчбанксъ, пригибаясь къ кушетк. Оставьте меня! Не трогайте меня! Морель съ силою схватываетъ его за бортъ его куртки. Евгеній припадаетъ къ кушетк и сердито кричитъ. Остановитесь, Морель. Если вы ударите меня, я покончу съ собою, Я этого не вынесу! Почти истерически. Пустите меня! Прочь вашу руку!
Морель медленно, съ выразительнымъ презрніемъ. Плакса, трусливый мальчишка! Отпускаетъ его. Уходите, а то съ вами отъ страху еще родимчикъ случится.
Марчбанксъ на соф, съ трудомъ переводя дыханье, но чувствуя облегченіе, когда Морель убралъ свою руку. Я васъ не боюсь. Это в-д боитесь меня.
Морель, стоя надъ нимъ, спокойно., Похоже ни то, не правда ли?
Марчбанксъ съ запальчивой дерзостью. Да, похоже. Морель презрительно отворачивается. Евгеній становится на ноги и слдуетъ за нимъ. Вы думаете, что если я содрогаюсь при мысли, что могу подвергнуться физическому насилію’, потому что… со слезами въ голос…я могу только плакать отъ бшенства, когда я встрчаюсь съ насиліемъ, потому что я не въ силахъ поднять тяжелаго сундука съ извозчика — вы думаете, что если я не умю драться за вашу жену какъ солдатъ, — такъ, по-вашему, я уже и боюсь васъ? Ошибаетесь. Если во мн нтъ физической храбрости, того, что вы называете британскимъ мужествомъ, то нтъ во мн и британской трусости: я не боюсь идей священника. Противъ вашихъ идей я могу бороться. Я освобожу и ее отъ того рабства, въ какое она попала къ вашимъ идеямъ, я выдвину противъ нихъ свои собственныя идеи. Вы выгоняете меня изъ своего дома, потому что не осмливаетесь предоставить ей выборъ между моими и вашими идеями. Вы боитесь дать мн повидаться еще разъ съ нею. Морель, разсердившись, длаетъ внезапное движеніе къ нему. Охваченный непроизвольнымъ страхомъ, Евгеній бжитъ къ дверямъ. Оставьте меня. Я ухожу.
Морель съ холоднымъ презрніемъ. Подождите минутку. Не бойтесь, я васъ не трону. Когда зайдетъ сюда моя жена, она спроситъ, почему вы ушли. И когда она услышитъ, что вы ужъ никогда больше не переступите порога нашего дома, то пожелаетъ узнать — почему. И [вотъ, мн бы не хотлось огорчить ее разсказомъ о вашемъ недостойномъ поведеніи.
Марчбанксъ, возвращаясь, съ новымъ пыломъ. Нтъ, разскажите, вы должны разсказать. Если вы ладите неврное объясненіе, то вы лгунъ и трусъ. Передайте ей мои рчи, и разскажите о вашей сил и о вашемъ мужеств и о томъ, какъ вы трясли меня тутъ, какъ бульдогъ какую-нибудь несчастную крысу, и какъ я весь сжимался, дрожа отъ страха, и какъ вы назвали меня плаксой и трусливымъ мальчишкой и выгнали меня изъ дому. А если не разскажете, то это сдлаю я: я напишу ей.
Морель пораженный. Почему вы желаете, чтобы она знала объ этомъ?
Марчбанксъ въ лирическомъ восторг. Потому что она пойметъ меня и узнаетъ, что я понимаю ее. Если вы утаите отъ нея хоть одно слово, если вамъ страшно положить къ ея ногамъ всю истину, какъ это готовъ сдлать я — то вы до конца дней своихъ будете помнить, что въ дйствительности она принадлежитъ мн, а не вамъ. Прощайте. Собирается уйти.
Морель, ужасно встревожившись. Постойте. Я ей не скажу.
Марчбанксъ, поворачиваясь у дверей. Правду ли или ложь, но разсказать ей вы будете должны, разъ я уйду.
Морель уступчиво. Марчбанксъ, иногда можно оправдать…
Марчбанксъ, прерывая. Я знаю — ложь. Это будетъ безполезно. Прощайте, господинъ священникъ.
Поворачивается въ послдній разъ къ двери, которая въ это время открывается. Входитъ Кандида въ домашнемъ плать.
Кандида. Вы уже уходите, Евгеній. Оглядываетъ его внимательне. Какъ разъ похоже на васъ выходить на улицу въ такомъ вид! Поэтъ, разумется! Ты посмотри на него только, Джемсъ! Берегъ его за куртку и тащитъ къ Морелю, указывая. Посмотри на его воротникъ! А галстукъ-то! И волосы! Господи! Точно васъ кто-то душилъ и трепалъ тутъ, оба переглядываются, слдя, не выдастъ ли другой происшедшаго. Ну, смирно! Погодите. Застегиваетъ его воротникъ, завязываетъ гал: стукъ узломъ и приглаживаетъ его волосы. Ну вотъ! Теперь вы выглядите такъ мило, что я даже думаю, что лучше вамъ остаться завтракать съ нами, хотя я раньше и сказала вамъ, чтобы вы не оставались. Завтракъ будетъ готовъ черезъ полчаса. Еще разъ поправляетъ галстукъ. Онъ цлуетъ ея руку. Не глупите.
Марчбанксъ. Я, конечно, хочу… если только вашъ господинъ супругъ не будетъ имть ничего противъ.
Кандида. Остаться ему, Джемсъ, если только онъ пообщаетъ быть паинькой и поможетъ мн накрыть на столъ? Марчбанксъ поворачиваетъ голову и съ вызовомъ ждетъ его отвта, твердо глядя на него черезъ плечо.
Морель коротко. О, да, конечно. Такъ лучше. Идетъ къ столу и длаетъ видъ, что углубляется въ свои бумаги.
Марчбанксъ, предлагая руку Кандид. Идемте накрывать столъ. Она беретъ его полъ руку. Они идутъ вмст къ дверямъ. Проходя онъ добавляетъ. Я — счастливйшій изъ людей.
Морель Я былъ такимъ счастливцемъ часъ тому назадъ.
Тотъ же самый день и та же самая комната. Нсколько часовъ посл полудня. Стулъ для постителей снова придвинуть къ столу, что кажется еще боле неумстнымъ, чмъ раньше. Марчбанксъ одинъ и не знаетъ, чмъ занять свое время. Пробуетъ писать на пишущей машин. Заслышавъ кого-то у дверей, съ виноватымъ видомъ отходитъ къ окну и длаетъ видъ, что поглощенъ созерцаніемъ открывающагося изъ окна вида. Входить миссъ Гарнетъ съ записною книжкой, въ которой у нея стенографически записаны продиктованныя Морелемъ письма. Свъ за машину, она приготовляется начать ихъ переписывать, слишкомъ занятая, чтобы обратить вниманіе на Евгенія. По несчастью первая же буква, которую она нажимаетъ, отказывается дйствовать.
Прозерпина. Тьфу ты, Господи! Это вы тутъ возились съ моею машиной, господинъ Марчбанксъ. Нечего вамъ прикидываться такою невинностью. Это вамъ не поможетъ.
Марчбанксъ робко. Извините пожалуйста, миссъ Гарнетъ. Я только попробовалъ, какъ писать на ней.
Прозерпина. Ну, вотъ! А теперь клавишъ и не дйствуетъ.
Марчбанксъ серьезно. Увряю васъ, я даже не касался ея. Серьезно, нтъ. Я только повернулъ маленькое колесо. Нершительно указываетъ на колесо.
Прозерпина. О, ну теперь я понимаю? Поправляетъ машину, все время оживленно болтая. Вы вроятно думали, что это въ род шарманки. Ничего не нужно длать, а только вертть рукоятку — само собою напишется для васъ великолпное любовное посланіе, не такъ ли?
Марчбанксъ серьезно. Я понимаю, что возможна машина для писанія любовныхъ писемъ. Они вдь вс на одинъ ладъ. Не такъ ли?
Прозерпина съ нкоторымъ негодованіемъ, ибо кодексомъ приличій по ея мннію такого рода разговоры допускаются только въ вид шутки. Откуда мн знать? Почему вы меня спрашиваете объ этомъ…
Марчбанксъ. Прошу прошенія. Я думалъ, что умные люди — люди, умющіе справляться съ длами, писать письма и т. п.,— имютъ всегда опытъ и въ любовныхъ длахъ.
Прозерпина встаетъ, оскорбленная. Господинъ Марчбанксъ! Строго глядитъ на него и съ большимъ достоинствомъ направляется къ книжному шкапу.
Марчбанксъ съ смиреннымъ видомъ приближается къ ней. Надюсь, я не оскорбилъ васъ. Можетъ быть, мн не слдовало намекать на ваши любовныя дла.
Прозерпина, снимая съ полки книжку въ синей обложк и рзко поворачиваясь къ нему. У меня нтъ никакихъ любовныхъ длъ. Какъ вы смете говорить такія вещи?
Марчбанксъ просто. Серьезно! О, въ такомъ случа вы такъ же застнчивы, какъ и я! Вы боитесь, не правда ли?
Прозерпина. Совсмъ я ничего не боюсь. Что вы хотите сказать?
Марчбанксъ таинственно. Наврно, вы стсняетесь. Въ этомъ и заключается причина, почему на свт такъ мало любовныхъ длъ. Мы вс полны такой страстной жажды любви, это первая потребность нашей природы, первая молитва нашихъ сердецъ, но мы не осмливаемся обнаруживать нашего страстнаго желанія, мы слишкомъ робки, слишкомъ застнчивы. Очень серьезно. О, миссъ Гарнетъ, чего бы вы не дали за то, чтобы быть безъ страха, безъ стыда.
Прозерпина шокированная. Ну, знаете ли!
Марчбанксъ съ живымъ нетерпніемъ. Ахъ, не говорите вы мн этихъ глупыхъ вещей! Меня он все равно не обманутъ. Да и къ чему? Почему вы боитесь быть со мною тмъ, что вы дйствительно есть? Вдь я совершенно такой же, какъ и вы.
Прозерпина. Такой же, какъ я! Скажите на милость! Кому только вы польстить хотите: мн ли или самому себ? Скажите, а то мн это не вполн ясно. Поворачивается, собираясь вернуться къ пишущей машин.
Марчбанксъ, останавливая ее, таинственно. Тише! Слушайте! Я хожу по свту въ поискахъ любви, и я нахожу ея несмтныя залежи, цлые запасы въ груди другихъ людей. Но когда я пытаюсь попросить ея, то эта ужасная робость сковываетъ меня, и я стою, нмъ и безгласенъ, хуже того, я говорю безразличныя вещи — глупыя и лживыя. И я вижу, что нжность и любовь, которыхъ я такъ страстно ищу, раздается собакамъ и кошкамъ и маленькимъ птичкамъ, потому что они безо всякаго стсненія требуютъ любви. Почти шопотомъ. Любви нужно требовать: она, какъ привидніе, не можетъ заговорить раньше, чмъ ея не спросятъ. Обыкновеннымъ тономъ, но съ глубокою грустью. Всякая любовь просится наружу, страстно хочетъ вылиться въ слов, но не осмливается, потому что она робка! Робка! робка! Въ этомъ трагедія міра. Съ глубокимъ вздохомъ садится на постительскій стулъ и закрываетъ лицо руками,
Прозерпина изумленная, но сохраняя благоразуміе, которымъ она вообще гордится въ своихъ отношеніяхъ съ молодыми людьми. Порочные люди преодолваютъ эту робость при случа, не правда ли?
