‘Русская Мысль’, кн. XI, 1886
Как живется в провинции. Письма к другу. Н. Яковлевой, Яковлева-Ланская Надежда Владимировна, Год: 1886
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Какъ живется въ провинціи. Письма къ другу. Н. Яковлевой, автора хроникъ-романовъ: ‘Обрусители’ и ‘Лавры и терніи’. Спб., 1886 г. Цна 1 р. 50 к. Плохо живется въ провинціи, такъ плохо, что, прочитавши ‘Письма’ г-жи Яковлевой, столичный житель подивится, какъ это еще могутъ жить тамъ люди, усомнится, пожалуй, въ правдивости приводимыхъ фактовъ или сочтетъ ихъ умышленно сгруппированными въ такомъ вид, чтобы придать тенденціозно-мрачную окраску провинціальной жизни. Столичный житель знаетъ, какъ скверно живется въ Петербург и Москв, онъ видитъ явныя и тайныя ‘язвы Петербурга’ и безобразія Москвы, разоблачаемыя печатью и городского молвой, и ему кажется, будто нигд не можетъ быть хуже, чмъ въ этихъ огромныхъ гнздилищахъ роскоши, нищеты, порока и всякой мерзости ‘вавилонской’. Ему, столичному жителю, часто приходится слышать и читать боле или мене горячо и талантливо высказываемые призывы въ провинцію, поближе къ народу и къ природ, такъ сказать, ‘на лоно’… Но, повидимому, ему рдко приходитъ въ голову задаться простымъ вопросомъ: да отчего же люди толпами бгутъ съ этого самаго ‘лона’ и кидаются очертя голову въ столичные омуты? Вдь, отъ добра добра не ищутъ, отъ добра никто не бжитъ, а убжавши, по легкомыслію, и хвативши горькаго до слезъ, никто не задумывается бросить горькое и поспшно вернуться къ сладкому. На дл оказывается, однако, что вс отъ мала до велика стремятся изъ деревни въ городъ, изъ города въ столицу, и не бжитъ лишь тотъ, у кого нтъ никакой возможности убжать. Нсколько лтъ тому назадъ, когда только что началось бгство, для него было выдумано слово ‘абсентеизмъ’, и тогда удовлетворялись этимъ нелпымъ заморскимъ словомъ, потому что бжали изъ родныхъ гнздъ, отъ родной земли, преимущественно люди образованные, понимавшіе это выраженіе. Но прошло времени немного, всего лтъ 20-25, и этотъ самый ‘абсентеизмъ’, спускаясь все ниже и ниже, добрался, наконецъ, до людей, никогда не слыхивавшихъ такого слова, искренно привязанныхъ въ земл и, все-таки, бгущихъ въ разсыпную, ‘куда г.,:аза глядятъ’, отъ того ‘лона’, на которомъ живется такъ, какъ разсказываетъ г-жа Яковлев. Попытки объяснить бгство экономическими причинами даютъ далеко не всегда убдительные выводы, не отъ одной ‘тсноты’ въ земл бгутъ люди изъ деревень, не одна только физическая нужда гонитъ ихъ въ города и въ столицу. Многіе кидаютъ родину, привычныя занятія и обезпеченный кусокъ хлба отъ ‘тсноты’ иного рода и отъ другой необезпеченности,— эти бгутъ въ большіе города въ надежд найти въ ихъ многолюдств нравственный просторъ и хотя нкоторую долю личной неприкосновенности.
Г-жа Яковлева разсказываетъ, напримръ, про мытарства нкоего Полушкина, разжившагося бывшаго крпостнаго, ревностнйшаго и безкорыстнйшаго земца, преданнйшаго и непоколебимйшаго патріота. Бды Полушкина начались съ такого случая: исправникъ показываетъ портреты четырехъ высокихъ особъ. Полушкинъ посмотрлъ и говоритъ: ‘Три первые не похожи, а этого, — указываетъ на четвертый портретъ,— не видалъ’… Исправникъ вскиплъ гнвомъ. ‘Какъ вы,— говоритъ,— смете такъ выражаться?! Да знаете ли вы? Да понимаете ли вы?
‘— Позвольте,— говоритъ оторопвшій Полушкинъ,— узнать, что я такое сказалъ?
‘— Вы сказали: этотъ’… Послдовалъ взрывъ исправническаго негодованія и никто изъ присутствующихъ не вступился за Полушкина, вс отвернулись отъ него и ползли къ исправнику съ привтствіями и рукопожатіями, забывая, что его ‘вооруженная десница направлена не на этого Полушкина только, а на каждаго, кто подвернется’. ‘когда одни могутъ обвинять,— говоритъ авторъ,— а другіе не смютъ даже оправдываться, такъ, вдь, тутъ можно ввести какой угодно поклепъ, и будь даже поклепъ обнаруженъ, окажись обвиняемый неповиннымъ, обвинителю это, все-таки, поставятъ въ заслугу, ибо онъ проявилъ усердіе, а усердія нельзя не поощрять. Но пока эти поощренія идутъ изъ надлежащаго мста, противъ этого ничего нельзя сказать: можно только въ тайн скорбть и сокрушаться, когда же такого рода усердіе поощряется тми самыми людьми, которые несутъ на себ послдствія этого усердія, тогда уже приходится не скорбть и сокрушаться только, а прямо и безнадежно опустить руки…’ И люди опускаютъ руки, и, если можно, бгутъ отъ ‘усердія’ исправника туда, гд нтъ исправниковъ и гд, за многолюдствомъ, чины, соотвтствующіе исправническому, находятъ поприще для ‘усердія’ помимо заглядыванія въ души обывателей. Въ одномъ узд Смоленской губ. исправникъ издалъ указъ, коимъ предписывалось землевладльцамъ ‘представлять по начальству видъ каждаго пріхавшаго къ нимъ въ гости постителя…’ Тотъ же исправникъ издалъ такой эдиктъ къ урядникамъ: ‘Приказывается вамъ, съ полученіемъ сего, представлять къ каждому 1-му числу не мене 20 актовъ. Буде актовъ окажется боле, получите благодарность, буде ихъ выйдетъ мене — прошу не взыскать’. Спрашиваетъ авторъ у становаго: ‘какимъ способомъ
можно у васъ скоре всего отличиться?’ — ‘Надо кого-нибудь поймать’,— отвчаетъ становой.— ‘Кого же?’ — ‘Это все равно, лишь бы представить, а тамъ ужь разберутъ…’ И вотъ исправники наблюдаютъ за помыслами и издаютъ*эдикты, становые ловятъ ‘кого-нибудь’, урядники взапуски другъ передъ другомъ сочиняютъ наибольшее число актовъ, а обыватели цпенютъ отъ ужаса, что, если судьба намтила меня быть занесеннымъ ‘въ актъ’, быть изловленнымъ за неимніемъ ‘кого-нибудь’, попасть подъ расходившуюся десницу исправника!… И каждый обыватель вздыхаетъ на минуту свободно, когда видитъ, что ‘актъ’ составленъ на сосда, что словленъ ‘кто-нибудь’ и что десница обрушилась не на него, обыватель невольно ликуетъ даже въ сознаніи, что на этотъ разъ, по крайней мр, онъ еще цлъ и невредимъ. Г-жа Яковлева даетъ цлый рядъ примровъ, подтверждающихъ ея основную мысль, что въ провинціи ‘жить нельзя’. Изъ нихъ мы приведемъ одинъ такой, въ которомъ урядникъ, становой и исправникъ не играютъ никакой роли. Вышеназванный Полушкинъ, какъ членъ нкоей земской коммиссіи, отправился на фабрику купца Сивухина, прославившуюся всякими безобразіями. Сивухинъ выгналъ Полушкина по ше, Полушкинъ подалъ жалобу слдователю. Слдователь не нашелъ въ дяніи Сивухина ничего противузаконнаго. Тогда Полушкинъ принесъ жалобу на слдователя, за что и ‘восчувствовалъ’: къ слдователю посыпались обвиненія противъ жены Полушкина въ дяніяхъ, хотя ею и не совершенныхъ, но предусмотрнныхъ… Только чудомъ спаслась Марья Матвевна отъ суда, острога и прочаго.
‘Письма’ г-жи Яковлевой дышатъ правдой и полны интереса. Мы отнесли эту книгу къ беллетристическимъ, а не къ публицистическимъ произведеніямъ единственно потому, что она читается какъ повсть, да это, въ сущности, и есть скорбная повсть о всемъ пережитомъ въ провинціи человкомъ, одареннымъ душою, чуткою въ несчастью ближняго, будь этотъ ближній мужикомъ, кабатчикомъ, помщикомъ или даже становымъ и исправникомъ, которымъ живется очень немногимъ лучше, чмъ тмъ, на кого обрушивается ихъ административное усердіе. Въ заключеніе книги г-жа Яковлева разсказываетъ крайне тяжелую исторію, пережитую ею въ Москв,— исторію болзни и смерти своего мужа въ Ново-Екатерининской больниц, куда его помстили доктора Соборовъ и Зерновъ. Страшно становится, когда читаешь этотъ разсказъ, въ правдивости котораго мы не имемъ основаній сомнваться… Повсть о томъ, живется въ заканчивается разсказомъ, какъ приходится провинціалу умирать въ Москв, тамъ жить нельзя, но не приведи Господь никому лежать больному и умирать въ московской больниц. Таковъ общій выводъ изъ книги г-жи Яковлевой.