Как зародился журнал Питера Хоупа
Как зародился журнал Питера Хоупа
Из книги ‘ТОММИ И К’, 1904
Из книги ‘ТОММИ И К’, 1904
Перевод Зинаиды Журавской
Как зародился журнал Питера Хоупа, Джером Джером Клапка, Год: 1904
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Джером К.Джером
Источник текста: Джером К.Джером. Избранные произведения в 2-х т. (М.: ГИХЛ, 1957)
Scan, OCR, SpellCheck: sad369, 2005
— Войдите, — сказал Питер Хоуп.
Питер Хоуп был высок, худощав и гладко выбрит, если не считать коротко подстриженных бакенбард, оканчивавшихся чуть-чуть пониже уха, волосы его были из тех, о которых цирюльники сочувственно говорят: ‘Немножко, знаете, редеют на макушке, сэр’, но зачесаны с разумной экономией, лучшей помощницей бедности. Что касается белья мистера Хоупа, чистого, хотя и поношенного, в нем замечалась некоторая склонность к самоутверждению, неизменно останавливавшая на себе внимание даже при самом беглом взгляде. Его положительно было слишком много, и впечатление это еще усиливалось покроем визитки с расходящимися полами, которая явно стремилась убежать и спрятаться за спиной своего обладателя. Она как будто говорила: ‘Я уже старенькая. Во мне нет лоску — или, вернее, слишком много его, на взгляд современной моды. Я только стесняю тебя. Без меня тебе было бы гораздо удобнее’. Чтобы убедить ее не расставаться с ним, хозяин визитки вынужден был прибегать к силе и нижнюю из трех пуговиц все время держать застегнутой. И то она каждую минуту рвалась на свободу.
Другой особенностью Питера, связывавшей его с прошлым, был его черный шелковый галстук, заколотый парою золотых булавок, соединенных цепочкой. Увидав его за работой, — скрещенные под столом длинные ноги в серых брюках со штрипками, свежее румяное лицо, озаренное светом лампы, и красивую руку, придерживающую полуисписанный лист, — посторонний человек, пожалуй, начал бы протирать глаза, дивясь, что это за галлюцинация: Каким образом перед ним очутился этот юный щеголь начала сороковых годов. Но, присмотревшись, он заметил бы на лице щеголя немало морщинок.
— Войдите! — повторил мистер Питер Хоуп, повысив голос, но не поднимая глаз.
Дверь приотворилась, и в комнату бочком просунулось маленькое белое личико, на котором светились яркие черные глаза.
— Войдите, — повторил мистер Питер Хоуп в третий раз. — Кто там?
Пониже лица появилась рука, не слишком чистая, и в ней засаленный суконный картуз.
— Еще не готово, — сказал мистер Хоуп. — Садитесь и подождите.
Дверь отворилась пошире, в нее проскользнула вся фигура и, затворив за собою дверь, присела на кончик ближайшего стула.
— Вы откуда, из ‘Центральных новостей’ или из ‘Курьера’? — спросил мистер Питер Хоуп, все еще не отрываясь от работы.
Яркие черные глаза, только что приступившие к тщательному осмотру комнаты, начиная с закопченного потолка, спустились пониже и остановились на маленькой, ясно очерченной плеши на голове мистера Питера Хоупа, которая доставила бы ему много горьких минут, если бы он знал о ее существовании. Но полные алые губы под вздернутым носом не разжались.
Вопрос остался без ответа, но мистер Хоуп, по-видимому, не обратил на это внимания. Тонкая белая рука его продолжала скользить взад и вперед по бумаге. К листам, лежавшим на полу, прибавилось еще три. Тогда только мистер Питер Хоуп отодвинул свое кресло и в первый раз посмотрел на вошедшего.
Для Питера Хоупа, старого журналиста, давно знакомого с разновидностью рода человеческого, именуемой ‘мальчик из типографии’, бледные мордашки, лохматые волосы, грязные руки и засаленные картузы была самым обыденным зрелищем в районе подземной речушки Флит. Но тут перед ним было что-то новое. Питер Хоуп не без труда разыскал под грудой газет свои очки, укрепил их на горбатом носу и, наклонившись вперед, долго с ног до головы осматривал гостя.
— Господа помилуй! Что это?!
Фигура поднялась во весь рост — пять футов с небольшим — и медленно подошла ближе.
Поверх узкой синей шелковой фуфайки с огромнейшим декольте на ней была надета совершенно истрепанная мальчишеская куртка перечного цвета. Вокруг шеи обмотано было шерстяное кашне, оставлявшее, однако, большой кусок шеи повыше фуфайки открытым. Из-под куртки падала длинная черная юбка, шлейф которой был обернут вокруг талии и подоткнут под ременный пояс.
— Кто вы? Что вам нужно? — спросил мистер Питер Хоуп.
Вместо ответа фигура, переложив засаленный картуз из правой руки в левую, нагнулась и, схватив подол своей длинной юбки, начала заворачивать его кверху.
— Что вы делаете? — воскликнул мистер Питер Хоуп. — Нет, знаете ли, вы…
Но к этому времени юбка исчезла, оставив на виду во многих местах заплатанные штаны, из правого кармана которых грязная рука извлекла сложенную бумагу, развернула ее, разгладила и положила на стол.
Мистер Питер Хоуп сдвинул очки на лоб и вслух прочел:
— ‘Бифштекс и пирог с почками — четыре пенса, то же (большая порция) — шесть пенсов, вареная баранина…’
— Мне там пришлось служить последние две недели — в трактире у Хэммонда, — последовало разъяснение.
По звуку этого голоса Питер Хоуп понял — так же ясно, как если бы он раздвинул красные репсовые занавески и посмотрел в окно, — что снаружи, на Гоф-сквере, призрачным морем разлился густой желтый туман. В то же время он с удивлением отметил, что у странной фигуры правильный выговор и правильные ударения.
— Спросите Эмму. Она может вам меня рекомендовать. Она сама мне сказала.
— Но милейш… — Мистер Питер Хоуп запнулся и снова прибегнул к помощи очков. Когда же и очки не помогли разрешить загадку, он поставил вопрос ребром:
— Вы мальчик или девочка?
— А я не знаю.
— Как не знаете?
— А не все равно?
Мистер Хоуп встал и, взяв странную фигуру за плечи, дважды медленно повернул ее, очевидно, предполагая, что это может дать ему ключ к загадке. Но напрасно.
— Как вас зовут?
— Томми.
— Томми… а дальше как?
— Да как хотите. Разве я знаю? Меня всякий по-своему зовет.
— Что вам нужно? Зачем вы пришли?
— Вы ведь мистер Хоуп, Гоф-сквер, дом шестнадцать, второй этаж?
— Да, это мое имя и адрес.
— Вам нужно кого-нибудь ходить за вами?
— Вы хотите сказать: экономку?
— Про экономку не было речи. Я говорю: вам нужно кого-нибудь, чтоб ходить за вами — ну, стряпать, убирать, мести? Об этом толковали давеча в лавке. Старуха в зеленой шляпке спрашивала тетушку Хэммонд, не знает ли она кого подходящего.
— Миссис Постуисл? Да, я просил ее приискать мне кого-нибудь. Вы, что же, знаете кого-нибудь? Вас кто-нибудь послал ко мне?
— Вам ведь не очень мудреную нужно кухарку? Они говорили, что вы славный, простой старичок, и хлопот с вами не много.
— Нет, нет. Я не требователен — только бы была опрятная и приличная женщина. Но отчего же она сама не пришла? Кто она?
— А хоть бы и я! Чем я не гожусь?
— Извините, но…
— Чем я не гожусь? Я умею стелить постели и убирать комнаты и все такое. А что касается стряпни, так у меня к этому прирожденная склонность, — спросите Эмму, она вам скажет. Ведь вам не мудреную нужно?
— Элизабет, — позвал мистер Питер Хоуп и, перейдя на другой конец комнаты, стал мешать угли в камине, — Элизабет, как ты думаешь, это во сне или наяву?
Элизабет поднялась на задние ноги и впилась когтями в ляжку своего хозяина. А так как сукно на брюках мистера Хоупа было тонкое, то ответ вышел самый вразумительный, какой только она могла дать.
— Сколько уж мне приходилось возиться с другими людьми ради их удовольствия, — услышал он голос Томми. — Не вижу, почему бы мне не делать того же ради себя.
— Друг мой, я все-таки хотел бы знать, мальчик вы или девочка. Вы серьезно предполагаете, что я возьму вас в экономки? — спросил мистер Питер Хоуп, грея спину у камина.
— Я отлично гожусь для вас. Вы мне дадите постель и харчи и — ну, скажем, шесть пенсов в неделю. А ворчать я буду меньше их всех.
— Полноте, не смешите.
— Вы не хотите меня испытать?
— Конечно, нет! Вы с ума сошли.
— Ну что ж, — ваше дело. — Грязная рука потянулась к столу, взяла меню из трактира Хэммонда и приступила к операции, необходимой для того, чтобы снова спрятать его в надежное место.
— Вот вам шиллинг, — сказал мистер Хоуп.
— Нет уж, не надо, а все-таки спасибо.
— Вздор, берите, — сказал мистер Питер Хоуп.
— Нет, лучше не надо. В таких делах никогда не знаешь, что из этого может получиться.
— Как хотите, — сказал мистер Питер Хоуп, кладя монету обратно в карман.
Фигура двинулась к двери.
— Погодите минутку, — раздраженно сказал Питер Хоуп.
Фигура остановилась, уже держась за ручку двери.
— Вы вернетесь обратно в трактир?
— Нет. Там кончено. Меня взяли только на две недели, пока одна из девушек хворала. А нынче утром она пришла.
— Кто ваши родные?
На лице Томми выразилось удивление.
— Вы это про что?
— Ну, с кем вы живете?
— Ни с кем.
— Так за вами некому смотреть? Некому заботиться о вас?
— Что я — младенец, что ли, чтобы обо мне заботиться?
— Куда же вы теперь пойдете?
— Куда пойду? На улицу.
Раздражение Питера Хоупа росло.
— Я хочу сказать: где вы будете ночевать? Есть у вас деньги на квартиру?
— Да, немножко есть. Но на квартиру мне не охота идти — не очень-то там приятная компания. Переночую на улице, только и всего. Дождя сегодня нет.
Элизабет издала пронзительный вопль.
— И поделом тебе! — свирепо крикнул на нее Питер Хоуп. — Как же на тебя не наступить, когда ты вечно суешься под ноги. Сто раз тебе говорил!..
Правду сказать, Питер злился сам на себя. Без всякой к тому причины, память упорно рисовала ему Илфордское кладбище, где в забытом уголке спала вечным сном маленькая хрупкая женщина, чьи легкие не приспособлены были вдыхать лондонские туманы, и рядом с нею — еще более хрупкий, маленький экземпляр человеческой породы, окрещенный в честь единственного сравнительно богатого родственника Томасом — имя самое заурядное, как не раз говорил себе Питер. Во имя здравого смысла, что общего мог иметь давным-давно умерший и похороненный Томми Хоуп с этой непонятной историей? Все это чистейшие сентименты, а сентименты мистер Хоуп презирал всей душой: не он ли написал бесчисленное множество статей, доказывая пагубное влияние сентиментальности на наше поколение? Не он ли всегда осуждал ее, где бы она ему ни встречалась: на сцене или в романе? И все же порой в его уме рождалось подозрение, что, несмотря ни на что, сам он в сущности порядком сентиментален. И каждый раз это приводила его в бешенство.
— Погоди, я сейчас вернусь, — проворчал он, хватая удивленного Томми за кашне и вытаскивая его на середину комнаты. — Сиди здесь и не смей трогаться с места, пока я не приду. — И Питер быстро вышел, захлопнув за собой дверь.
— Немножко тронувшись — а? — обратился Томми к Элизабет, когда звук шагов Питера Хоупа замер на лестнице. К Элизабет часто обращались с разными замечаниями. В ней было что-то располагавшее к доверию.
— Ну да ладно, чего не бывает в жизни, — бодро резюмировал Томми и уселся, как ему было велено.
Прошло пять минут, может быть десять. Затем Питер Хоуп вернулся в сопровождении полной, солидной дамы, совершенно неспособной — это инстинктивно чувствовалось — удивиться чему бы то ни было.
Томми поднялся с места.
— Вот то, о чем я вам говорил, — объяснил Питер.
Миссис Постуисл поджала губы и слегка покачала головой. Она почти ко всем человеческим делам относилась с таким же добродушным презрением.
— Да, да, — сказала миссис Постуисл, — я помню, я ее видела там. Тогда-то она была девчонкой. Куда ты девала свое платье?
— Оно было не мое. Мне его дала миссис Хэммонд.
— А это — твое? — спросила миссис Постуисл, указывая на синюю шелковую фуфайку.
— Мое.
— С чем ты ее надевала?
— С трико. Только оно износилось.
— С чего же это ты бросила кувыркаться и пошла к миссис Хэммонд?
— Пришлось бросить. Нога подвернулась.
— Ты у кого в последнее время служила?
— В труппе Мартини.
— А раньше?
— У-у, всех не перечтешь!
— Тебе никто не говорил, мальчик ты или девочка?
— Никто из таких, кому можно верить. Одни говорили так, другие этак. Смотря по тому, что кому нужно.
— Сколько тебе лет?
— Не знаю.
Миссис Постуисл обернулась к Питеру, бренчавшему связкой ключей.
— Что же — наверху есть кровать. Ваше дело — решайте.
— Понимаете, — объяснил Питер, понижая голос до конфиденциального шепота, — я терпеть не могу валять дурака.
— Правило хорошее, — согласилась миссис Постуисл, — для тех, кто это может.
— Ну да одна ночь — не велика беда. А завтра что-нибудь придумаем.
‘Завтра’ всегда было любимым днем Питера Хоупа. Стоило ему назвать эту магическую дату, чтобы воспрянуть духом. Когда он посмотрел на Томми, на лице его уже не было ни малейшего колебания.
— Ну что ж, Томми, сегодня ты можешь переночевать здесь. Ступай с миссис Постуисл, она покажет тебе твою комнату.
Черные глаза просияли.
— Вы хотите испытать меня?
— Об этом мы потолкуем завтра.
Черные глаза омрачились.
— Послушайте, я вам прямо говорю, не выйдет.
— То есть как? Что не выйдет?
— Вы хотите отправить меня в тюрьму.
— В тюрьму?
— Ну да, я знаю, вы называете это школой. Пробовали уже и до вас. Но только это не пойдет. — Черные глаза сверкали гневом. — Я никому ничего худого не делаю. Я хочу работать. Я могу содержать себя. Я всегда… Какое кому до этого дело?
Если б черные глаза сохранили свое вызывающее, гневное выражение, Питер Хоуп, может быть, и не утратил бы здравого смысла. Но судьбе угодно было, чтобы они вдруг наполнились слезами. При виде их здравый смысл Питера в негодовании удалился из комнаты, и это положило начало многому.
— Не глупи, — сказал Питер, — ты не понимаешь. Конечно, я хочу испытать тебя. Я только хотел сказать, что мы обсудим подробности завтра. Ну перестань же. Экономки не плачут.
Мокрое личико просветлело.
— Вы правду говорите? Честное слово?
— Честное слово. Теперь иди, умойся. А потом приготовишь мне ужин…
Странная фигурка, все еще тяжело дыша, поднялась со стула.
— Значит, вы мне даете квартиру, харчи и шесть пенсов в неделю?
— Да, да. Я полагаю, это будет недорого. Как вы находите, миссис Постуисл?
— И еще платье… или штаны с курткой, — подсказала миссис Постуисл. — Это уж как водится.
— Да, да, конечно, раз это принято… Так вот, Томми, шесть пенсов в неделю и одежда.
На этот раз Питер в обществе Элизабет дожидался возвращения Томми.
— Надеюсь, — говорил ей мистер Хоуп, — надеюсь, что это мальчик. Ты понимаешь, всему виной туманы. Если б у меня тогда были деньги, чтобы отправить его на юг…
Элизабет задумчиво молчала. Дверь отворилась.
— А, вот так лучше, гораздо лучше. Ей-богу, у тебя совсем приличный вид.
Стараниями практичной миссис Постуисл с длинной юбкой было достигнуто временное соглашение, одинаково выгодное для обеих сторон, выше талии наготу скрывал большой платок, искусно скрепленный булавками. Питер, сам до щепетильности аккуратный, с удовольствием заметил, что дочиста отмытые руки Томми совсем не запущены.
— Дай-ка мне свой картуз, — сказал Питер. Он бросил его в ярко пылавший огонь, отчего по комнате распространился странный запах.
— Там в коридоре висит мой дорожный картуз. Можешь пока носить его. Вот тебе полсоверена, купи мне холодного мяса и пива на ужин. Все, что нужно, ты найдешь вот в этом шкафу или где-нибудь на кухне. Не приставай ко мне с расспросами и не шуми. — И Питер опять углубился в свою работу.
— Прекрасная мысль эти полсоверена, — говорил себе Питер. — Теперь ‘мистер Томми’ больше не будет тебя беспокоить. В мои годы завести у себя детскую — безумие! — Перо в его руке брызгало и царапало по бумаге. Элизабет не сводила глаз с двери.
— Четверть часа, — заметил Питер, взглянув на часы. — Я тебе говорил. — Статья, над которой трудился Питер, по-видимому сильно раздражала его.
— Так почему же, — рассуждал он сам с собою, — почему он тогда не взял шиллинга? Притворство, — заключил он, — уловка, ничего больше. Ну, старушка, мы с тобой еще дешево отделались. Прекрасная была мысль дать ему полсоверена. — И Питер даже рассмеялся, чем сильно встревожил Элизабет.
Но в этот вечер Питеру, очевидно, не везло.
— У Пингля все распродано, — объяснил Томми, появляясь с пакетами, — пришлось идти к Бау на Фаррингдон-стрит.
— А, вот что, — сказал Питер, не поднимая головы.
Томми исчез за дверью, ведущей в кухню. Питер быстро писал, наверстывая потерянное время.
— Хорошо, — бормотал он, посмеиваясь, — это ловко сказано. Это им не понравится.
Он писал, сидя за столом, а Томми бесшумно и невидимо сновал сзади, то в кухню, то из кухни. И что-то странное происходило с мистером Питером Хоупом: он чувствовал себя так, как будто долгое время был болен — так болен, что даже сам не замечал этого, — а теперь начинает выздоравливать и узнавать знакомые предметы. Эта солидно обставленная, длинная комната, обшитая дубовыми панелями, хранившая вид старомодного достоинства, такая спокойная, приветливая, — комната, где прошло больше половины его рабочей жизни — почему он забыл о ней? Она встречала его теперь с радостной улыбкой, как старого друга после долгой разлуки. И улыбались выцветшие фотографии в деревянных рамках на камине, и между ними портрет маленькой, хрупкой женщины, чьи легкие не могли перенести лондонского тумана.
— Господи помилуй! — сказал мистер Питер Хоуп, отодвигая свой стул. — Тридцать лет. Как, однако, время бежит. Неужели мне уже…
— Вы как пиво любите: с пеной или без пены? — послышался голос Томми.
Питер словно очнулся от сна и пошел в столовую ужинать.
Уже в постели Питера осенила блестящая мысль. ‘Ну конечно, — как я не подумал об этом раньше? Все сразу станет ясно’. И Питер сладко заснул.
— Томми, — начал Питер, садясь за стол на следующее утро. — Кстати, что это такое? — И он в недоумении поставил чашку обратно на стол.
— Кофе. Вы ведь сказали кофе приготовить.
— Ах, кофе! Так вот что, Томми: на будущее время, если тебе все равно, я буду пить по утрам чай.
— Мне все равно, — любезно согласился Томми, — завтракать-то вам, а не мне.
— Да… что бишь я хотел сказать… у тебя, Томми, не очень здоровый вид.
— А я ничего. Я никогда не болею.
— Может быть, ты не замечаешь. Бывает так, что человек очень нездоров и не знает этого. Я не моту держать у себя человека, если не уверен, что он совершенно здоров.
— Если вы хотите сказать, что передумали и хотите избавиться от меня…
И подбородок Томми моментально задрался кверху.
— Нечего губы дуть! — прикрикнул Питер, напустив на себя ради этого случая такую строгость, что он и сам себе дивился. — Коли здоровье у тебя в порядке, как я надеюсь, я буду очень рад пользоваться твоими услугами. Но это я должен знать наверное. Так уж принято. Так всегда делают в хороших домах. Сбегай-ка вот по этому адресу и попроси доктора Смита зайти ко мне, прежде чем он начнет свой обход. Ступай сейчас же и, пожалуйста, без разговоров.
— Очевидно, с ним так и следует говорить, — сказал себе Питер, прислушиваясь к удалявшимся шагам Томми.
Когда хлопнула наружная дверь, Питер прокрался в кухню и сварил себе чашку кофе.
‘Доктора Смита’, вступившего в жизнь в качестве, ‘герр Шмидта’, но, вследствие разницы во взглядах со своим правительством, превратившегося в англичанина и ярого консерватора, огорчало только одно обстоятельство — его постоянно принимали за иностранца. Он был коротенький, толстый, с густыми кустистыми бровями и такими свирепыми седыми усами, что дети начинали реветь при виде его и ревели до тех пор, пока он, погладив их по головке, не заговаривал с ними таким нежным голосом, что они умолкали от удивления — откуда взялся этот голос. Он и ярый радикал Питер с давних пор были закадычными друзьями, хотя каждый из них и питал снисходительное презрение к взглядам другого, умеряемое искреннею привязанностью, которую он едва ли сумел бы объяснить.
— Што же такое, по-фашему, с фашей маленькой тэвочкой? — спросил доктор Смит, когда Питер объяснил ему, зачем он его приглашал. Питер оглянулся. Дверь в кухню была плотно закрыта.
— Почем вы знаете, что это — девочка?
Маленькие глазки под нависшими бровями стали совсем круглые.
— Если это не тэвочка, зашем ее так отэвать?
— Я не одевал, Я именно хочу одеть — как только узнаю…
И Питер рассказал все по порядку.
Круглые глазки доктора наполнились слезами. Эта нелепая сентиментальность его друга больше всего раздражала Питера.
— Бедняжка! — пробормотал мягкосердечный старый джентльмен. — Само профитение привело ее к вам — или его.
— Какое там провидение! — рявкнул Питер. — А обо мне провидение не позаботилось? Подсунуло мне это дитя улицы, — изволь возись с ним.
— Как это похоже на фас, радикалов, — презирать ближний за то, что он не родился в пурпуре и тонком белье!
— Я послал за вами не для того, чтобы препираться о политике, — возразил Питер, усилием воли подавляя негодование. — Я послал за вами, чтоб вы определили, мальчик это или девочка, чтобы я по крайней мере знал, что мне с ним делать.
— И што ше ви тогда стелаете?
— Не знаю, — признался Питер. — Если это мальчик, — а мне думается, что это так и есть, — пожалуй, можно найти ему местечко где-нибудь в редакции, конечно, придется сначала немножко пошлифовать его.
— А если тэвочка?
— Какая же это девочка, когда она ходит в штанах? К чему заранее придумывать затруднения?
Оставшись один, Питер зашагал по комнате, заложив руки за спину, прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся сверху.
— Хоть бы оказался мальчик, — бормотал он про себя
Он остановился перед портретом хрупкой маленькой женщины, глядевшей на него с камина. Тридцать лет тому назад, в этой самой комнате, Питер так же шагал из угла в угол, заложив руки за спину, ловя каждый шорох, долетавший сверху, повторяя те же слова.
— Странно, — пробормотал Питер, — очень странно.
Дверь отворилась. Появилась сначала часовая цепочка, колыхавшаяся на круглом брюшке, а затем и сам доктор. Он вошел и затворил за собой дверь.
— Совсем здоровый ребенок, — объявил он, — лучше нефозможно шелать. Тэвочка.
Два старых джентльмена посмотрели друг на друга. Элизабет, по-видимому успокоенная, замурлыкала.
— Что же я с ней буду делать? — спросил Питер.
— Да, ошень неловкое положение, — сочувственно заметил доктор.
— То есть самое дурацкое!
— У вас некому присмотреть за тэвочкой, когда вас нет дома, — озабоченно соображал доктор.
— А насколько я успел познакомиться с этим созданием, — добавил Питер, — присмотр здесь понадобится.
— Я тумаю… я тумаю, я нашел виход.
— Какой?
Доктор наклонил к нему свое свирепое лицо и с лукавым видом постукал себя указательным пальцем правой руки по правой стороне своего толстого носа.
— Я восьму эту тэвочку на свое попечение.
— Вы?
— Мне это не так трутно. У меня есть экономка.
— Ах да, миссис Уэтли.
— Она тобрая женщина, — когда ее узнаешь ближе. Ей только нужно руковотительство.
— Чушь!
— Почему?
— Вам воспитывать такую упрямицу — что за идея!
— Я буту тобр, но тверт.
— Вы ее не знаете.
— А ви тавно ее знаете?
— Во всяком случае, я не ношусь со своими сентиментами — этим только погубишь ребенка.
— Тэвочки не то, што мальшики, с ними нужно инаше обращаться.
— Положим, и я ведь не зверь, — огрызнулся Питер. — А что, если она окажется дрянью? Ведь вы о ней ничего не знаете.
— Конешно, риск есть, — согласился великодушный доктор.
— Это было бы недобросовестно с моей стороны, — сказал честный Питер.
— Потумайте хорошенько. Где не бегают маленькие ножки, там нет настоящий home. {Дом, домашний очаг (англ.).} Мы, англичане, любим иметь home. Ви не такой. Ви бесшувственный.
— Мне все кажется, что на мне лежит какое-то обязательство, — сказал Питер. — Девочка пришла ко мне. Я в некотором роде за нее отвечаю.
— Если ви так на это смотрите, Питер… — вздохнул доктор.
— Всякие там сентименты, — продолжал Питер, — это не по моей части, но долг — долг иное дело!
И, чувствуя себя древним римлянином, Питер поблагодарил доктора и распрощался с ним.
Затем он кликнул Томми.
— Ну-с, Томми, — начал Питер Хоуп, не поднимая глаз от бумаги, — отзывом доктора я вполне удовлетворен, так что ты можешь остаться.
— Было вам говорено, — возразила Томми. — Могли бы поберечь свои деньги.
— Но только нам надо придумать тебе другое имя.
— Это зачем же?
— Да ведь ты хочешь быть у меня экономкой? Для этого нужно быть женщиной.
— Не люблю бабья.
— Не скажу, чтоб и я его очень любил, Томми. Но ничего не поделаешь. Прежде всего, надо тебе одеться по настоящему.
— Ненавижу юбки. Они мешают ходить.
— Томми, не спорь!
— Я не спорю, а говорю то, что есть. Ведь правда же, они мешают — попробуйте сами.
Тем не менее женское платье для Томми было заказано и понемногу вошло в привычку. Но привыкнуть к новому имени оказалось труднее. Миловидная, веселая молодая женщина, широко известная под вполне пристойным и добропорядочным именем и фамилией, бывает теперь желанной гостьей на многих литературных сборищах, но старые друзья и до сих пор зовут ее ‘Томми’.
Неделя испытания подошла к концу. Питера, у которого был слабый желудок, осенила счастливая мысль.
— Знаешь что, Томми… я хочу сказать: Джейн, не худо бы нам взять женщину — только для кухни, чтоб варить обед. Тогда у тебя будет больше времени для… для другого, Томми… то есть я хочу сказать: Джейн.
— Для чего ‘другого’?
Подбородок поднялся кверху.
— Ну — для уборки комнат, Томми, для… для вытирания пыли.
— Мне не нужно двадцать четыре часа в сутки, чтоб убрать четыре комнаты.
— И потом — иной раз приходится послать тебя с каким-нибудь поручением, Томми. Мне было бы гораздо приятнее знать, что я могу послать тебя, куда угодно, не нанося этим ущерба хозяйству.
— Да вы к чему это клоните? Ведь я и так полдня сижу без дела, я все могу успеть.
Питер решил проявить твердость.
— Если я что-нибудь сказал, значит так и будет. И чем скорей ты это поймешь, тем лучше. Как ты смеешь мне перечить! Ах ты!.. — Питер чуть было не выругался, такую решительность он напустил на себя.
Томми, не говоря ни слова, вышла из комнаты. Питер посмотрел на Элизабет и подмигнул ей.
Бедный Питер! Недолго он торжествовал. Пять минут спустя Томми вернулась в черной юбке со шлейфом, перехваченной кожаным поясом, в синей фуфайке с огромнейшим декольте, в засаленной куртке и шерстяном кашне. Алые губы ее были крепко сжаты, опущенные длинные ресницы быстро мигали.
— Томми (строго), что это за комедия?
— Чего уж тут! Я вижу, что не гожусь. Недельку подержали и на том спасибо. Сама виновата.
— Томми (менее строго), не будь идиоткой.