Джонъ Ингерфильдъ.
Джонъ Ингерфильдъ.
Разсказъ изъ жизни стараго Лондона Джерома К. Джерома.
Переводъ съ англійскаго Н. Жаринцовой.
ГЛАВА I.
ГЛАВА II.
‘Сверный Встникъ’, No 6, 1897
Джон Ингерфильд, Джером Джером Клапка, Год: 1894
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Если вы продете по подземной желзной дорог до улицы Блой часовни, а затмъ въ омнибус до того мста, гд онъ останавливается, миновавъ столбъ съ сидящей подл него торговкой свиными ножками, если свернете оттуда въ шумную, узкую улицу, ведущую къ рк, а затмъ въ еще боле узкую, съ неизбжнымъ трактиромъ на одномъ углу и лавкой старьевщика на другомъ,— то дойдете до маленькаго, мрачнаго кладбища, окруженнаго ветхой ршеткой. Здсь улица кончается, и рядъ переполненныхъ народомъ домовъ замыкаетъ со всхъ сторонъ печальное мсто. И бдные, закопченные домики и маленькая церковь кажутся дряхлыми и утомленными отъ вчнаго гама капризныхъ голосовъ и суеты, которые съ утра до вечера царятъ вокругъ нихъ. Можетъ быть, рзкій шумъ жизни, неугомонный даже среди бдности и лишеній, кажется страннымъ для старыхъ каменныхъ стнъ.
Заглянувъ сквозь ршетку кладбища съ той стороны, которая ближе къ рк, вы увидите подъ тнью закопченнаго церковнаго входа (если только солнцу удастся раздлить пятна свта отъ пятенъ тни въ этомъ царств темно-сраго сумрака) — узкій и высокій могильный камень, теперь онъ потемнлъ и шатается, но когда-то былъ блый и стройный. Войдя на кладбище и разсмотрвъ высокій памятникъ, вы замтите вырзанныя на немъ слова и фигуры. Насколько можно разобрать, полустертый рисунокъ изображаетъ лежащаго на земл человка и другого, склонившагося надъ нимъ. Въ сторон вырзана еще какая-то фигура, но теперь невозможно разобрать, что она изображала, когда камень былъ новый. Это какое-то неясное, продолговатое пятно,— можетъ быть ангелъ, а можетъ быть просто столбъ. Подъ барельефомъ находятся слова: ‘Памяти Джона Ингерфильда и его жены Анны’.
Если когда-нибудь въ воскресное утро, услыша зовъ разбитаго колокола, вамъ вздумается придти въ маленькую церковь, вы увидите тамъ нсколько стариковъ въ старомодныхъ коричневыхъ кафтанахъ съ мдными пуговицами, вс они собираются по привычк подъ т-же каменные своды, покрытые пятнами сырости, которые слышали ихъ молитвы много лтъ тому назадъ. Если посл службы вы разговоритесь со стариками, пока они отдыхаютъ на мшистомъ фундамент ограды, вы можете услышать разсказъ изъ далекаго прошлаго, который я слышалъ отъ нихъ когда-то на этомъ самомъ кладбищ.
Но вамъ, можетъ быть, не охота забираться на конецъ города и утруждать себя всей этой возней, а старики, вроятно, уже такъ устали жить и разсказывать, что вы отъ нихъ ничего не добьетесь, хотя-бы и хотли узнать въ чемъ дло, поэтому я на всякій случай сообщу вамъ то, что слышалъ отъ нихъ.
Но мой разсказъ не передаетъ вамъ полнаго впечатлнія: записывая все, оставшееся въ памяти, я невольно смотрю на это съ точки зрнія профессіональнаго писателя, тогда какъ старики, передавая мн факты, умственнымъ взоромъ видли т лица, о которыхъ разсказывали, чувствовали вновь нити, связывавшія когда-то ихъ жизнь съ жизнью тхъ людей, и — подъ шумъ окружавшей насъ уличной суеты — прислушивались въ душ къ голосамъ тхъ, кого я не могъ слышать, и къ отзвукамъ тяжкой жизни и тяжкой смерти, снова приходившей передъ ихъ глазами.
Предки Джона Ингерфильда, владтеля салотопенныхъ заводовъ на берегу рки, ниже города, испоконъ вковъ отличались упрямствомъ, жестокостью и способностью наживать деньги. Лтопись, вглядываясь въ прошлое, упоминаетъ впервые о род Ингерфильдовъ въ лиц сильнаго, загорлаго отъ морского втра, длинноволосаго человка, фигура котораго просвчиваетъ сквозь густую мглу минувшихъ вковъ. Пришелъ онъ изъ-за далекаго Свернаго моря. Зовутъ его Ингъ, или Унгеръ. Впервые является Ингъ въ лтописи на песчаномъ берегу Нортумберланда, въ числ нсколькихъ свирпыхъ на видъ людей. За плечами у него двухсторонняя боевая скира — единственное его достояніе.
Но упрямствомъ и умньемъ человкъ этотъ превратилъ ничтожное достояніе въ богатство. Въ наше время, когда обогащеніе представляетъ долгую и кропотливую работу, кажется удивительнымъ, какъ боевой топоръ обратился къ рукахъ одного человка въ широкія нивы и многочисленныя стада.
Потомки Инга, вроятно, наслдовали его талантъ къ нажив, потому что богатство рода разростается съ быстротой, какая не снятся нашимъ дльцамъ. Вс представители рода Инговъ преслдуютъ одну цль въ жизни: сражаются ради денегъ, женятся ради денегъ, живутъ ради денегъ и готовы умереть за деньги.
Въ дни, когда на рынкахъ Европы цнилась выше всего физическая сила и смлость, вс Ингерфильды шли въ ряды наемныхъ войскъ и предлагали свою силу и смлость тмъ изъ предводителей, кто больше платилъ. Они требовали хорошаго вознагражденія и не шли безъ ручательства, что получатъ деньги, но, заключивъ условіе, отправлялись въ бой храбро и спокойно, потому что были стойкіе люди, врныя своимъ убжденіямъ, хотя держались не особенно возвышенныхъ взглядовъ.
Затмъ настали дни, когда богатства міра предстали алчнымъ глазамъ человчества за неизвданными морями, но доставались они только въ энергичныя, сильныя руки. Тутъ духъ древнихъ Нормановъ воспрянулъ въ род Инговъ, въ душ ихъ возродились псни морскихъ королей, и настроили они кораблей и поплыли въ открытыя испанскими мореплавателями богатыя золотомъ страны.
Богатства рода еще увеличились.
Затмъ цивилизація постепенно проложила новые пути къ обогащенію и установила опредленныя, спокойныя правила житейской игры. Мирный трудъ сталъ выгодне грабежа и насилія, и Ингерфильды занялись торговлей. Какъ наживать деньги — имъ было все равно, различнаго рода дятельность была у нихъ не призваніемъ, а только средствомъ для достиженія богатства. Они требовали каждую копйку, на которую имли право, хотя въ то-же время были справедливы — насколько сами понимали справедливость — и помнили о своихъ обязанностяхъ, иногда эти обязанности выполнялись ими даже съ оттнкомъ героизма, присущаго всмъ сильнымъ характерамъ. Преданіе разсказываетъ, какъ капитанъ Ингерфильдъ, возвращаясь изъ Вестъ-Индіи на своемъ корабл, нагруженномъ богатствами,— о происхожденіи которыхъ, можетъ быть, лучше не разспрашивать подробно,— былъ остановленъ въ открытомъ мор королевскимъ фрегатомъ.
Командиръ фрегата посылаетъ къ капитану Ингерфильду парламентера съ вжливой просьбой немедленно выдать ему одного изъ матросовъ, существованіе котораго, по нкоторымъ причинамъ, представляетъ неудобство для правительства, поэтому командиръ фрегата заявляетъ, что этотъ матросъ долженъ быть выданъ ему и немедленно повшенъ на ре.
Капитанъ Ингерфильдъ вжливо отвчаетъ, что онъ — Ингерфильдъ — охотно повситъ каждаго изъ своихъ матросовъ, который этого заслуживаетъ, но что ни самъ король Англіи и никто другой на моряхъ всемогущаго Бога не можетъ этого сдлать безъ его согласія.
Командиръ королевскаго фрегата отвчаетъ, что если указанный человкъ не будетъ выданъ ему головою тотчасъ-же, то онъ принужденъ будетъ съ величайшимъ сожалніемъ отправить капитана Ингерфильда и его судно на дно Атлантическаго океана.
— Это ему даже необходимо сдлать, прежде чмъ я выдамъ кого-нибудь изъ моихъ людей,— передаетъ черезъ посланнаго капитанъ Ингерфильдъ и нападаетъ на большой фрегатъ, нападаетъ такъ яростно, что посл трехъ-часового боя командиръ фрегата находитъ боле разумнымъ снова начать переговоры.
Онъ выражаетъ капитану Ингерфильду свое восхищеніе его искусствомъ и отвагой и замчаетъ, что, оправдавъ на дл свою славу, капитанъ Ингерфильдъ поступилъ-бы вполн политично, выдавъ ему, наконецъ, ничтожную причину раздора и скрывшись со всми своими сокровищами.
— Скажите вашему командиру,— громовымъ голосомъ кричитъ въ отвтъ на это Ингерфильдъ, который въ эту минуту почувствовалъ, вроятно, что есть въ мір вещи боле заслуживающія борьбы, чмъ даже деньги,— скажите ему, что ‘Дикій Гусь’ не разъ переплывалъ моря, нагруженный сокровищами, и если будетъ на то Божья воля, еще переплыветъ не разъ, но что на немъ капитанъ и матросы трудятся рядомъ, сражаются рядомъ и умрутъ рядомъ.
Посл этого королевскій фрегатъ яростно аттакуетъ разбойничье судно и случайно выполняетъ свою угрозу: ‘Дикій Гусь’ съ плескомъ опускаетъ въ воду рзной носъ и идетъ ко дну съ разввающимся на мачт флагомъ и со всми людьми, гордо стоящими на палуб. И на дн Атлантическаго океана по сей день лежатъ. они рядомъ — капитанъ и матросы — охраняя свои сокровища.
Этотъ достоврный случай изъ исторіи Ингерфильдовъ доказываетъ, что хотя они были суровые, жадные люди, цнили деньги гораздо выше чувства и любили холодное прикосновеніе золота боле, чмъ ласку женщины или ребенка,— но въ глубин души у нихъ таились смена благородныхъ страстей человчества, только смена эти не могли разростись на голой почв честолюбія, дававшей имъ слишкомъ скудную пищу.
Джонъ Ингерфильдъ былъ типичный представитель своего рода. Живя во времена Георга III, когда Лондонъ началъ быстро разростаться, и для освщенія его понадобилось громадное количество матеріаловъ, Джонъ Ингерфильдъ ршилъ, что выгодно будетъ построить масляный и салотопленный заводъ, дло не представляло особеннаго удовольствія, но должно было принести большой доходъ.
И вотъ молодой Ингерфильдъ строитъ огромную салотопню и склады въ нарождающемся предмстьи Лондона, за ркой, гд начинаются пустынныя поля. Онъ собираетъ вокругъ себя сначала сотни, потомъ тысячи рабочихъ рукъ, вкладываетъ въ дло собственную настойчивость, заботливость, ловкость,— и дло успшно разростается. Всю молодость онъ трудится, откладываетъ прибыль, тратится — и зарабатываетъ вдвое. Наступаетъ средній возрастъ, и Джонъ Ингерфильдъ самъ признаетъ себя богатымъ человкомъ. Главная цль жизни достигнута, собраны груды золота, предпріятіе поставлено прочно и не требуетъ неотлучнаго надзора хозяина. Пора подумать о второмъ дл въ жизни — о женитьб и устройств дома лично для себя, потому что Ингерфильды всегда были хорошими гражданами, достойными отцами и гостепріимными хозяевами, у которыхъ домъ блестлъ, какъ полная чаша, среди друзей и сосдей.
Джонъ Ингерфильдъ, сидя у себя въ строго меблированной столовой, устроенной надъ конторой завода, въ простомъ, но прочномъ кресл съ высокой спинкой, медленно пьетъ ежедневный стаканъ портвейна и мысленно совтуется самъ съ собою.
Какая она должна быть?
Онъ богатъ и можетъ представить выгодныя условія.
Она должна быть и хороша и молода, достойна украсить своимъ присутствіемъ роскошный домъ, который онъ устроитъ для семейной жизни въ аристократической части города, далеко отъ вида и запаха салотопни. Она должна быть прекрасно воспитана, съ благородными и изящными манерами, которыя очаровывали-бы его гостей и длали честь ему самому. Кром того, она должна быть изъ хорошей семьи, древняго рода, генеологическое дерево котораго достаточно развсисто, чтобы прикрыть отъ глазъ общества салотопленные заводы.
Прочія качества будущей жены мало интересуютъ Ингерфйльда. Понятно, она будетъ добродтельна и въ достаточной мр набожна, какъ полагается воспитанной женщин. Недурно, если у нея будетъ мягкій и уступчивый характеръ, хотя это не представляетъ большой важности,— во всякомъ случа, по отношенію къ нему: мужья изъ рода Ингерфильдовъ не такіе люди, чтобы жены могли высказывать передъ ними свою волю.
Ршивъ, какая у него будетъ жена, Джонъ Ингерфильдъ продолжаетъ мысленно обсуждать другую сторону вопроса: кто она будетъ. Онъ перебираетъ въ ум всхъ знакомыхъ двушекъ и по пунктамъ разсматриваетъ ихъ достоинства. Нкоторыя изъ нихъ привлекательны, другія красивы, третьи богаты, но ни одна не подходитъ вполн къ тщательно обдуманному идеалу. Тмъ не мене, онъ не оставляетъ мысли о женитьб и возвращается къ ней въ промежутки между работой. Вспоминая имена знакомыхъ двушекъ, онъ записываетъ ихъ въ алфавитномъ порядк на отдльномъ лист бумаги, который нарочно приколотъ для этой цли на внутренней сторон конторки. Когда списокъ полонъ, и въ памяти не находится больше ни одного знакомаго женскаго имени, онъ перечитываетъ его сверху до низу и длаетъ отмтки карандашомъ противъ каждой строчки. Результатомъ тщательнаго просмотра является ршеніе искать жену вн круга своихъ знакомыхъ.
У Джона Ингерфильда есть товарищъ, съ которымъ онъ былъ когда-то въ одной школ, теперь онъ принадлежитъ къ числу тхъ свтскихъ мухъ, которыя, жужжа, вчно носятся въ самомъ избранномъ обществ и подъ часъ вызываютъ удивленіе посторонняго наблюдателя, непонимающаго какъ они туда попали, не отличаясь ни происхожденіемъ, ни особеннымъ умомъ, ни богатствомъ. Случайно встртивъ этого знакомаго на улиц, Джонъ Ингерфильдъ беретъ его подъ руку и приглашаетъ къ себ отобдать.
Когда они остаются вдвоемъ въ столовой за виномъ и дессертомъ, хозяинъ, разбивая пальцами твердый грецкій орхъ, хладнокровно сообщаетъ прежнему товарищу:
— Вилли, я женюсь.
— Прекрасная мысль, очень радъ слышать,— отвчаетъ Билли, мене интересуясь новостью, чмъ душистой мадерой, которую онъ съ наслажденіемъ потягиваетъ изъ дорогого стакана.— Кто она?
— Я еще не знаю,— отвчаетъ Ингерфильдъ.
Товарищъ съ недоумніемъ взглядываетъ на него, не понимая, шутка это, или нтъ.
— Я хочу, чтобы ты нашелъ мн жену,— спокойно продолжаетъ Ингерфильдъ.
Вилли опускаетъ на столъ стаканъ съ мадерой и съ изумленіемъ смотритъ на хозяина.
— Съ удовольствіемъ помогъ-бы теб, Джонъ, право помогъ-бы, только честное слово я не знаю ни одной женщины, которую могъ-бы посовтовать!.. Хоть повсь, не знаю.
— Ты видишь многихъ. Я хочу, чтобы ты нашелъ такую, какую могъ-бы посовтовать.
— Ну, хорошо, мой милый!— оживившись соглашается Вилли.— Я никогда не смотрлъ на женщинъ съ такой точки зрнія, но теперь мн наврное удастся встртить самую для тебя подходящую. Я буду слдить и сообщу теб, когда найду.
— Буду теб очень благодаренъ, когда найдешь,— спокойно отвчаетъ Джонъ Ингерфильдъ.— Теперь твоя очередь помочь мн, Вилли: я теб помогъ однажды, если помнишь.
— Никогда не забуду, милый Джонъ,— бормочетъ Вилли, слегка смутившись.— Это было крайне любезно съ твоей стороны, ты спасъ меня отъ раззоренія… Увряю тебя, я буду помнить это до самой смерти.
— Зачмъ такъ долго?— возражаетъ Джонъ Ингерфильдъ съ чуть замтной улыбкой на упрямо очерченныхъ губахъ.— Срокъ векселя въ конц слдующаго мсяца, можешь возвратить тогда долгъ, и дло съ плечъ долой.
Билли чувствуетъ, что стулъ подъ нимъ длается ужасно неудобнымъ, и мадера теряетъ тонкій ароматъ. Онъ смется отрывистымъ нервнымъ смхомъ:
— Такъ скоро?.. Ей-Богу, я совсмъ забылъ о срок!
— Хорошо, что я теб напомнилъ,— замчаетъ Джонъ, и улыбка замтне выступаетъ въ складкахъ рта.
Вилли безпокойно вертится на стул.
— Боюсь, мой милый, теб придется возобновить вексель мсяца на два, на три… Чертовски непріятная штука, но у меня въ этомъ году денегъ, просто, въ обрзъ. Я самъ никакъ не могу собрать того, что другіе должны мн.
— Очень непріятно,— соглашается его другъ,— потому что мн невозможно возобновлять вексель.
Вилли смотритъ на него съ тревогой на поблднвшемъ лиц:
— Но что-же мн длать, если нтъ денегъ?..
Джонъ Ингерфильдъ пожимаетъ плечами.
— Не хочешь-же ты сказать, Джонъ голубчикъ, что посадишь меня въ тюрьму?..
— Отчего-же нтъ? Вдь другіе сидятъ въ тюрьм, если не платятъ долговъ.
Тревога Вилли усиливается.
— Но наша дружба!— восклицаетъ онъ.— Наша.
— У меня, мой милый,— перебиваетъ его Джонъ Ингерфильдъ,— немного друзей, которымъ я одолжилъ-бы триста фунтовъ стерлинговъ безъ намренія получить ихъ обратно, и ты, конечно, не въ числ ихъ. Лучше сторгуемся,— продолжалъ онъ:— найди мн невсту, и въ день свадьбы я возвращу теб вексель, можетъ быть, еще съ прибавкой нсколькихъ сотъ фунтовъ. Но, если до конца слдующаго мсяца ты не познакомишь меня съ двушкой, достойной и согласной быть женою Джона Ингерфильда, въ такомъ случа я отказываюсь продолжить срокъ уплаты.
Джонъ Ингерфильдъ наполняетъ стаканъ виномъ и любезно подвигаетъ бутылку гостю, который, однако, вопреки своимъ обычаямъ, не обращаетъ на нее вниманія и сосредоточенно разсматриваетъ пряжки своихъ башмаковъ.
— Ты говоришь серьезно?— спрашиваетъ онъ, наконецъ.
— Совершенно серьезно. Я хочу жениться. Жена моя должна быть аристократка по рожденію и воспитанію, молода и обаятельно хороша. Я человкъ дловой, мн нужна жена, способная управлять свтской стороной моей жизни. Я такой женщины не знаю и обращаюсь въ теб, потому что ты вращаешься въ кругу людей, гд ее моагно найти.
— Женщина съ требуемыми качествами можетъ быть найдетъ затруднительнымъ согласиться на предложеніе!— замчаетъ Вилли съ оттнкомъ, злорадства.
— Ты долженъ найти такую, которая не найдетъ этого затруднительнымъ,— говоритъ Джонъ Ингерфильдъ.
Вечеромъ Вилли прощается съ хозяиномъ, задумчивый и встревоженный, а Джонъ Ингерфильдъ, оставшись одинъ, отправляется на прогулку и долго шагаетъ изъ конца въ конецъ между постройками завода. Запахъ сала и масла давно уже доставляетъ ему удовольствіе, и пріятно смотрть на правильныя груды бочекъ, облитыхъ голубымъ свтомъ луны.
Проходитъ шесть недль. Въ первый день седьмой недли Джонъ Ингерфильдъ вынимаетъ вексель Вилли изъ большого шкапа и перекладываетъ его въ ящикъ, назначенный для очередныхъ и спшныхъ бумагъ.
Черезъ два дня Вилли пробирается по грязному, липкому двору, минуетъ контору, входитъ въ комнаты товарища и съ сіяющимъ видомъ хлопаетъ Джона Ингерфидьда по плечу, не обращая вниманія на его важный видъ.
— Нашелъ, голубчикъ! Нашелъ!.. Ну, и трудное было дло, я теб скажу: пришлось распрашивать богатыхъ старухъ — а ты знаешь, какъ он подозрительны,— подкупать преданныхъ слугъ, выпытывать подробности у друзей дома!.. Честное слово, я могу теперь занять мсто главнаго шпіона при двор короля, увряю тебя.
— Какова она? спрашиваетъ Джонъ, не переставая писать.
— Какова? Милый мой, да ты по-уши влюбишься въ нее съ первой встрчи!.. Слегка холодна, быть можетъ, но это тмъ лучше, я думаю?
— Хорошаго рода?— спрашиваетъ снова Джонъ, подписывая и складывая письмо.
— Насчетъ этого скажу теб, что сначала я боялся и думать объ успх: это аристократы чистой крови, извстнаго стариннаго рода. Но она разумная двушка, а семья теперь бдна, какъ церковная мышь. Знаешь, мы съ ней въ самомъ дл подружились, и она откровенно призналась мн, что выйдетъ замужъ только за богатаго человка, кто-бы онъ ни былъ.
— Это хорошо звучитъ для начала,— замчаетъ Джонъ Ингерфильдъ съ сухой улыбкой.— Когда мн предстоитъ удовольствіе познакомиться?
— Пойдемъ сегодня вечеромъ въ Ковенъ-Гарденскій театръ: она будетъ въ лож у лэди Гидрингтонъ, и я тебя представлю.
И вотъ Джонъ Ингерфильдъ отправляется вечеромъ въ аристократическій театръ. Кровь немного быстре обыкновеннаго обращается у него въ жилахъ,— хотя не быстре тхъ случаевъ, когда онъ идетъ въ доки покупать новые запасы сала. Въ театр онъ разсматриваетъ товаръ сначала издали и одобряетъ его, потомъ знакомится, одобряетъ при ближайшемъ разсмотрніи еще больше, получаетъ приглашеніе бывать, пользуется имъ, ходитъ въ домъ все чаще и чаще — и все больше одобряетъ рдкія качества и пригодность товара.
Если Джону Ингерфильду нужна прекрасная свтская машина, то онъ, безъ сомннія, нашелъ свой идеалъ. Анна Сингльтонъ, единственная дочь разорившагося, но очаровательнаго баронета (боле очаровательнаго въ обществ, чмъ дома, какъ ходитъ слухъ) — стройная, видная, изящная и прекрасно выдержанная двушка. Ея портретъ работы Рейнгольда и теперь можно видть надъ рзной дубовой панелью въ одной изъ старинныхъ гильдейскихъ залъ. Лицо замчательно красивое и умное, но выраженіе удивительно гордое и безсердечное. Это лицо женщины, которая знаетъ въ жизни только тоску и относится къ міру съ презрніемъ. Въ старинныхъ фамильныхъ бумагахъ, совсмъ желтыхъ отъ времени, есть нсколько подробныхъ описаній портрета, но авторы описаній очень печалятся, что красавица такъ измнилась съ годами: въ дтств они помнятъ у нея совсмъ другое выраженіе — счастливое и ласковое. Вроятно, оно вернулось у нея подъ конецъ жизни, потому что вс, знавшіе ее впослдствіи, не могутъ даже представить себ, что лицо, которое они видли склоненнымъ надъ собой, и лицо насмшливой, холодной красавицы на портрет — одно и то-же.
Но во время страннаго ухаживанія Джона Ингерфильда у Анны Сингльтонъ было именно то выраженіе, которое перенесла на полотно кисть сэра Рейнольда, и Джону Ингерфильду оно особенно нравилось. У него не было никакихъ нжныхъ чувствъ въ душ, и дло только упрощалось тмъ, что и двушка была далека отъ всякой сентиментальности. Онъ предложилъ ей ясный и опредленный обмнъ товара и она вполн сознательно согласилась на торгъ. Для обоихъ было лучше, что Анна Сингльтонъ прошла уже черезъ тотъ періодъ юности, когда воображеніе бываетъ наполнено мечтами о рыцаряхъ и романахъ.
— Нашъ союзъ будетъ основанъ на законахъ здраваго смысла,— говоритъ Джонъ Ингерфильдъ своей невст.
— Да. Будемъ надяться, что опытъ удается.
Но опытъ не удался. Законы природы требуютъ, чтобы мущина бралъ себ жену и жена отдавалась мужу за иную монету, чмъ здравый смыслъ. Здравый смыслъ плохой помощникъ въ брачномъ союз, если мущина и женщина заключаютъ союзъ, имя въ кошельк только разумныя доказательства, то, придя домой, они не имютъ права жаловаться, когда условіе окажется невыгоднымъ.
Когда Джонъ Ингерфильдъ просилъ Анну Сингльтонъ быть его женой, она нравилась ему не боле остальныхъ предметовъ роскоши, которыми онъ обзаводился въ то-же время. Онъ и не скрывалъ этого, а если-бы представился влюбленнымъ, Анна все равно не поврила-бы ему: въ свои двадцать-два года она научилась многому и считала, что любовь только пролетаетъ, подобно метеору, на житейскомъ неб, а истинная путеводная звзда — деньги. У нея въ свое время былъ романъ, который она схоронила глубоко въ душ, и, чтобы помшать духу прошлаго возстать изъ глубокой могилы, положила сверху тяжелые камни презрнія и равнодушія, какъ это длали многія женщины и до и посл нея.
Когда-то Анна Сингльтонъ сидла и размышляла о томъ, что вокругъ нея длается, и удивлялась какъ это все странно и ново. Между тмъ оно было странно и ново только для нея, для міра-же — старо, какъ горы. Былъ въ этой исторіи юноша, и двушка, и его жестокіе родители и ея богатая соперница, и ихъ любовь, достойная борьбы съ цлымъ свтомъ. Но вотъ въ ея новый міръ упало письмо,— настоящее, обыкновенное, жалостное письмо: ‘Ты знаешь, что я люблю одну тебя и буду любить вчно. Но отецъ угрожаетъ лишить меня всхъ средствъ, а ты знаешь, что кром домовъ у меня нтъ ничего… Она, пожалуй, недурна, но разв могу я думать о ней, когда я люблю тебя?.. О, зачмъ, зачмъ на свт деньги?’ Много подобныхъ затруднительныхъ вопросовъ заключалось въ письм, много проклятій на судьбу, небеса и прочія обстоятельства и много жалости къ самому себ.
Анна Сингльтонъ прочла его до конца, потомъ медленно перечитала, выпрямилась во весь ростъ, смяла письмо и съ горькимъ смхомъ бросила его въ огонь. Письмо вспыхнуло и превратилось въ пепелъ, а она подумала, что такъ-же сгорла и ея жизнь. Она еще не знала, что раны сердца иногда залечиваются.
И когда посл этого появился Джонъ Ингельфильдъ со своеобразнымъ ухаживаньемъ, говоря только о деньгахъ и ни слова о любви, она почувствовала довріе къ этому гордому, спокойному человку. Кром того, въ ней сохранилась еще привязанность къ матеріальной сторон жизни, пріятно будетъ сдлаться богатой хозяйкой блестящаго дома, устраивать обды и вечера, перемнить затаенную бдность отцовскаго дома на видную, открытую роскошь. Все это предлагается ей на условіяхъ, какія она избрала-бы по собственному желанію. Если-бы вмст съ роскошной жизнью ей предложили любовь,— она отказала-бы, зная, что не можетъ отвтить тмъ-же.
Но для женщины не желать ничьей любви, или не испытать ея — дв совершенно различныя вещи. День за днемъ холодетъ сердце Анны Ингерфильдъ, и холодетъ атмосфера богатаго дома. Гости иногда согрваютъ ее на нсколько часовъ, но посл ихъ ухода воздухъ кажется еще холодне.
Къ мужу Анна старается быть вполн равнодушной и безразличной. Но живыя существа, связанныя общимъ существованіемъ, не могутъ быть безразличны, даже дв собаки на свор принуждены думать одна о другой. Мужъ и жена или ненавидятъ другъ друга или любятъ, испытываютъ или удовольствіе, когда бываютъ вмст, или скуку. Сила-же добраго или злого чувства зависитъ отъ силы связывающей ихъ цпи. По обоюдному желанію, брачныя цпи въ данномъ случа были прикрплены настолько слабо, какъ только позволяло приличіе, и благодатныя послдствія общей независимости въ домашней жизни выразились въ томъ, что отвращеніе жены къ мужу не разросталось за предлы холодной вжливости.
Анна добросовстно выполняетъ условія договора, потому что въ семь Сингльтоновъ тоже есть свои правила чести. Ея красота, тактъ, очарованіе, вліяніе на другихъ — все къ услугамъ мужа, все возвышаетъ его положеніе, удовлетворяетъ и льститъ честолюбію. Она открываетъ ему двери, которыя никогда не открылись-бы для него одного, за его столомъ собирается общество, которое прежде прошло-бы мимо съ усмшкой, его желанія и удовольствія для нея законъ. Во всемъ она уступаетъ съ покорностью жены, старается быть ему пріятной, и молча выноситъ его случайныя ласки. Все, что включено въ договоръ, будетъ исполнено ею буквально.
Джонъ Ингерфильдъ, со своей стороны, выполняетъ обязанности мужа крайне добросовстно, даже боле того — великодушно, потому что ему лично ея очаровательность не доставляетъ особеннаго удовольствія. Каждую минуту онъ выражаетъ заботливость, уваженіе и вжливость, которыя вполн искренни, хотя основаны на убжденіи, а не на чувств. Каждое ея желаніе исполняется, каждое неудовольствіе уважается. Сознавая, что его общество тяжело для жены, Джонъ Ингерфильдъ старается даже не досаждать ей своимъ присутствіемъ чаще, чмъ необходимо.
Но по временамъ онъ настойчиво спрашиваетъ себя, что онъ выигралъ женитьбой? Дйствительно-ли погоня за свтскимъ обществомъ самая интересная игра, какою онъ могъ заняться въ свободные часы? И не лучше-ли было ему въ своихъ комнатахъ на завод, надъ конторой, чмъ въ этомъ блестящемъ дом, гд онъ кажется другимъ и самъ чувствуетъ себя незванымъ гостемъ?..
Постепенно въ его сердц складывается чувство снисходительнаго презрнія къ жен. Онъ видитъ, что женщина существо съ нимъ различное, и поэтому не можетъ уважать ее. Даже пользуясь ея красотой и свтскимъ тактомъ для своихъ цлей, онъ презираетъ въ ней эти качества, какъ орудія слабаго существа. И въ красивой, свтлой квартир мужъ и жена живутъ, какъ чужіе, не желая даже узнать другъ друга поближе. Онъ никогда не говоритъ ей о своихъ намреніяхъ и заводскихъ длахъ, она никогда не спрашиваетъ.
Чтобы вознаградить себя за потерю времени въ аристократическихъ домахъ, Джонъ Ингерфильдъ длается боле требовательнымъ на завод, сурово обращается съ рабочими, становится жестокимъ кредиторомъ и жаднымъ дльцомъ, стараясь выжать изъ каждаго все, что можетъ, чтобы длаться богаче и тратить больше на жизнь, которую онъ съ каждымъ днемъ находитъ все боле утомительной и скучной.
И штабели бочекъ на огромномъ двор все увеличиваются, суда и баржи, нагруженныя саломъ, тянутся безконечными рядами по грязной рк, а вокругъ фабричныхъ котловъ копошатся, потя, озаренныя огнемъ печей, словно фантастическія фигуры, тысячи рабочихъ, мшая кипящее сало и превращая его въ золото.
Такъ продолжается до одного жаркаго лта, когда на дальнемъ восток вылетаетъ изъ своего гнзда что-то гадкое, черное, злое… Оно направляется на западъ, несется черезъ всю Европу, достигаетъ Англіи, Лондона… Пролетая надъ Темзой, замчаетъ застроенное, заселенное, неопрятное предмстье, одобряетъ насыщенный жиромъ, зловонный воздухъ и опускается здсь на жительство.
Имя его — Тифъ.
Сначала онъ прячется, незамченный, но скоро, отъвшись на подходящей пищ, которой вдоволь находитъ вокругъ себя, и, не желая боле скрываться, онъ смло подымаетъ отвратительную голову. При вид этого, блая фигура Ужаса бросается вдоль дороги, какъ втеръ огибаетъ закоулки, плачетъ, кричитъ, пролетаетъ по заводу, врывается въ контору Джона Ингерфильда и сообщаетъ страшную всть.
Впродолженіи нсколькихъ минутъ Ингерфильдъ молча, не трогаясь съ мста, обдумываетъ новость. Потомъ садится на лошадь и вихремъ скачетъ домой, на другой конецъ города.
Въ роскошныхъ сняхъ онъ встрчаетъ жену и, остановившись, издали обращается къ ней спокойнымъ голосомъ:
— Не подходите ко мн близко. За ркой появился пятнистый тифъ, а заразу, говорятъ, можетъ перенести даже здоровый человкъ. Вы-бы лучше ухали изъ Лондона на нсколько недль къ отцу. Когда все кончится, я за вами пріду.
Онъ обходитъ далеко вокругъ Анны и быстро взбгаетъ по широкой лстниц. Поговоривъ наверху со своимъ слугой, снова спускается внизъ, вскакиваетъ на сдло и мчится обратно.
Черезъ минуту Анна Ингерфильдъ входитъ въ комнату мужа и видитъ, что слуга укладываетъ его чемоданъ.
— Куда вы это отвезете?— спрашиваетъ она.
— На заводъ, сударыня. Мистеръ Ингерфильдъ останется тамъ на нсколько недль.
Анна выходитъ въ огромную, пустую гостинную, опускается въ глубокое кресло и задумывается.
Вернувшись въ предмстье, Джонъ Ингерфильдъ находитъ, что несчастье значительно разрослось за время его короткаго отсутствія.
Подгоняемый невжествомъ и паникой, питаясь бдностью и грязью, какъ огонь несется бичъ по Зарчью. Тля нсколько дней въ неизвстности, онъ прорвался теперь боле чмъ въ пятидесяти мстахъ сразу. За послдній часъ нсколько рабочихъ свалились замертво на самомъ завод, стоя у котловъ.
Паника растетъ. Мужчины и женщины срываютъ съ себя одежду и съ трепетомъ ищутъ на тл багровыхъ пятенъ, видя ихъ — или воображая, что видятъ — они полураздтые выбгаютъ изъ домовъ и съ воплями отчаянія бгутъ по улиц, не зная куда. Встртившись въ узкомъ переулк, люди отскакиваютъ другъ отъ друга, боясь пройти близко и заразиться. Мальчикъ наклоняется, чтобы почесать ногу,— поступокъ въ обыкновенное время не заслуживающій никакого вниманія,— но теперь въ одно мгновеніе вс бросаются отъ него прочь, сильные давятъ слабыхъ и малыхъ.
Дло происходитъ въ т дни, когда не существуетъ еще правильно организованныхъ средствъ для борьбы съ болзнью. Есть въ город добрые люди и смлые руки, но они не знаютъ другъ друга, а порознь слишкомъ слабы, чтобы бороться съ такимъ сильнымъ врагомъ. Есть даже больницы и общины милосердія, но он сосредоточены въ центр города, такъ-какъ устроены купцами и гражданами только для чиновъ своего общества. Зарчное предмстье, никому не принадлежащее, представляющее никому не интересный фабричный міръ, должно бороться само за себя.
Джонъ Ингерфильдъ пробуетъ возстановить хладнокровіе среди обезумвшаго населенія. Стоя на крыльц своей конторы и обращаясь ко всей толп рабочихъ, какую могъ собрать наскоро, онъ старается объяснить имъ опасность безумнаго страха и внушить необходимое спокойствіе.
— Мы должны мужественно встртить несчастье, мы должны упорно бороться съ бдою! говоритъ онъ зычнымъ, все покрывающимъ голосомъ, который не разъ помогалъ Ингерфильдамъ на поляхъ сраженій и въ борьб съ бушующими волнами.— Не должно быть среди насъ трусливаго себялюбія, нельзя отчаиваться до потери смысла и сознанія. Если намъ суждено умереть — умремъ, но съ Божьей помощью можемъ спасти многихъ. Во всякомъ случа, будемъ держаться вмст и помогать другъ другу. Я останусь съ вами и сдлаю все что могу. Никто изъ моихъ людей не пострадаетъ отъ недостатка помощи.
Джонъ Ингерфильдъ перестаетъ говорить, и пока переливы его могучаго голоса раскатываются и замираютъ надъ толпой, изъ-за его плеча раздается другой, мягкій и нжный, но увренный голосъ:
— Я тоже останусь съ вами и буду помогать моему мужу. Я буду ухаживать за вашими больными и постараюсь облегчить ихъ страданія. Мужъ мои и я чувствуемъ ваше горе. Можетъ быть, вс вмст мы и побдимъ врага, если будемъ смлы и торопливы.
Джонъ Ингерфильдъ оборачивается, удивляясь своему бреду и думая увидть пустой воздухъ.
Она встрчаетъ его взглядъ и тихо кладетъ руку ему на плечо. Въ первый разъ въ жизни эти люди понимаютъ другъ друга. Они не говорятъ ни слова,— для словъ нтъ мста теперь. Надо приниматься за дло не теряя ни минуты.
Анна хватается за работу съ жадностью женщины, которая давно не испытывала наслажденія труда. Джонъ видитъ, какъ она быстро спускается съ крыльца, проходитъ въ толпу, спрашиваетъ, утшаетъ и тихо уговариваетъ пораженныхъ страхомъ и удивленіемъ людей,— и думаетъ: иметъ-ли онъ право оставить ее здсь, гд она рискуетъ жизнью ради его людей? И можетъ-ли удержать ее отъ такого поступка, разъ она пришла сама?— потому что въ эту минуту у него рождается мысль, что Анна не собственность его, что онъ и она равные люди, пришедшіе сюда на зовъ общаго Учителя, и хотя имъ легче будетъ работать вмст, но приказывать одинъ другому и останавливать другъ друга они не могутъ.
Все это еще неясно и безсознательно представляется его уму, положеніе слишкомъ ново и неожиданно. Онъ въ такомъ недоумніи, какъ мальчикъ въ сказк, вокругъ котораго вс цвты и предметы, раньше нисколько не привлекавшіе его вниманія, вдругъ заговорили.
Разъ только онъ вполголоса предупреждаетъ Анну объ опасности, но она просто отвчаетъ: ‘Я буду помогать имъ, Джонъ, вдь они наши рабочіе’,— и онъ больше не останавливаетъ ее.
У Анны истинная женская способность ухаживать за больными, и умъ замняетъ ей опытность. Заглянувъ въ два-три грязныхъ логовища, гд живутъ рабочіе, она видитъ, что для того, чтобы спасти людей, надо прежде всего извлечь ихъ оттуда, и она ршаетъ немедленно превратить большое свтлое зданіе конторы въ больницу. Выбравъ нсколько женщинъ для помощи, Анна немедленно принимается за устройство госпиталя. Толстыя конторскія книги и счеты вдругъ теряютъ все свое значеніе, съ ними обращаются какъ съ томиками заурядныхъ стихотвореній. Служащіе останавливаются, пораженные необъяснимымъ вмшательствомъ женщины, и растерянно глядятъ на нее, но она замчаетъ ихъ бездйствіе и сейчасъ-же заставляетъ работать, разрушая ими-же созданный храмъ. Анна отдаетъ приказаніе мягко и тихо, даже съ ласковой улыбкой, но почему-то никому не приходитъ въ голову ослушаться.
Джонъ — упрямый, властный человкъ, къ которому обращаются только съ робкой просьбой, который впродолженіе девятнадцати лтъ, съ тхъ поръ какъ оставилъ школьную скамью, не слышалъ приказанія и всякую попытку къ этому счелъ бы нарушеніемъ законовъ природы,— вдругъ замчаетъ, что бжитъ самъ по улиц въ аптеку, на секунду онъ замедляетъ шагъ, спрашиваетъ себя, почему онъ это длаетъ?— вспоминаетъ, что ему такъ приказали и велли спшить обратно, удивляется, кто смлъ ему приказывать?— вспоминаетъ, что это Анна, и, не зная что думать, бжитъ дальше. Потомъ спшитъ обратно, слышитъ похвалу за быстро исполненное порученіе и испытываетъ неожиданное чувство довольства собой. Потомъ получаетъ новое порученіе въ другое мсто, съ приказаніемъ точно передать важное распоряженіе, и сейчасъ-же отправляется. На полъ-пути его вдругъ охватываетъ страшное безпокойство: онъ хотлъ повторить въ ум приказаніе, и оказывается, что забылъ его. Испуганный, онъ останавливается на дорог и думаетъ — не отдать-ли собственное приказаніе, какое окажется нужнымъ на мст? Но съ тревогой ршаетъ, что этого нельзя. Въ эту секунду, къ великому удивленію и радости, ему неожиданно приходитъ на память каждое слово, какое ему велли передать, и онъ бросается дальше, повторяя на ходу приказаніе много разъ, чтобы снова не забыть его.
И черезъ нсколько минутъ на бдной и опуствшей улиц происходитъ странное событіе, какого никогда и никто прежде не видалъ: Джонъ Ингерфильдъ смется.
Да, Джонъ Ингерфильдъ, владтель салотопенныхъ заводовъ въ зарчной части Лондона, спшно шагая по ‘кривому переулку’, вдругъ останавливается, шепчетъ что-то, не отрывая глазъ отъ земли,— и смется.
Маленькій мальчишка, который впослдствіи разсказывалъ объ этомъ событіи до конца своей жизни, тоже останавливается въ изумленіи на улиц, видитъ Джона Ингерфильда, слышитъ какъ тотъ смется, бжитъ во всю прыть домой сообщить удивительную новость матери и получаетъ отъ нея добросовстную трепку, за то что ‘сметъ лгать’.
Весь день Анна работаетъ безъ отдыха. Джонъ помогаетъ ей и только иногда, отъ усердія, мшаетъ. Къ вечеру временная больница устроена, приготовлены уже нсколько кроватей, и вс заняты. Когда наступаетъ ночь и сдлано все, что можетъ быть сдлано въ одинъ день, Анна и Джонъ идутъ въ его прежнія комнаты надъ конторой.
Джонъ вводитъ Анну съ нкоторымъ сомнніемъ, потому что эти комнаты нисколько не похожи на ихъ домъ въ аристократической улиц. Онъ подвигаетъ ей кресло къ камину и проситъ отдохнуть, а самъ помогаетъ экономк накрыть столъ къ ужину, потому что старуха, никогда не отличавшаяся особеннымъ умомъ, окончательно растерялась посл всхъ событій тревожнаго дня.
Взглядъ Анны слдитъ за Джономъ, пока онъ хозяйничаетъ: можетъ быть здсь, гд проходила его дйствительная жизнь, онъ больше похожъ на самого себя, чмъ среди непривычной свтской обстановки? Можетъ быть въ безъискусственной, простой жизни онъ совсмъ иной?.. И Анна удивляется, какъ она прежде не замчала, что онъ красивый и хорошо сложенный мужчина. Онъ далеко не старъ. Можетъ быть, это шутка мягкаго освщенія — но онъ почти молодъ!.. Однако, почему-же ему въ самомъ дл, и не казаться молодымъ? Ему только тридцать шесть лтъ. И Анна удивляется, отчего она считала его всегда пожилымъ человкомъ.
Надъ каминомъ виситъ портретъ одного изъ предковъ, того Ингерфильда, который предпочелъ погибнуть въ борьб съ королевскимъ фрегатомъ, чмъ выдать одного изъ своихъ людей. Анна сравниваетъ лицо погибшаго капитана съ лицомъ Джона и находитъ большое сходство. Положивъ голову на спинку кресла и глядя изъ подъ полу-опущенныхъ вкъ на портретъ, она словно слышитъ отвтъ капитана Ингерфильда командиру королевскаго фрегата, а затмъ слова, сказанныя нсколько часовъ тому назадъ. ‘Я останусь съ вами и сдлаю все, что могу. Никто изъ моихъ людей не пострадаетъ отъ недостатка въ помощи’. Она видитъ, какъ Джонъ придвигаетъ къ столу два кресла, и свтъ падаетъ на его лицо. Анна осторожно разсматриваетъ черты… Лицо выразительное, увренное, красивое, почти благородное.. Анн приходитъ въ голову вопросъ,— смотрло-ли это лицо на кого-нибудь съ нжностью? При этой мысли у нея неожиданно сжимается сердце, она ршаетъ, что этого никогда не могло быть, но тмъ не мене старается представить себ строгіе глаза и упрямый ротъ улыбающимися, признается въ душ, что желала-бы увидть на этомъ лиц ласку и улыбку — просто такъ, ради любопытства — и спрашиваетъ себя, увидитъ-ли когда-нибудь.
Она стряхиваетъ съ себя задумчивость, когда Джонъ, чуть улыбаясь, говоритъ ей, что ужинъ поданъ, они садятся другъ противъ друга, и ужинъ проходитъ въ странномъ смущеніи.
Съ каждымъ днемъ работа становится тяжеле, день за днемъ врагъ растетъ, усиливается, побждаетъ, и день за днемъ Джонъ Ингерфильдъ и Анна чувствуютъ себя ближе другъ къ другу. Ей пріятно, въ минуту усталости, поднять голову отъ работы и увидть его недалеко отъ себя, радостно среди тревоги и стоновъ различать его сильный, низкій голосъ. А Джонъ слдитъ за тонкой, красивой фигурой, подходящей то къ умирающимъ, то къ плачущимъ, глядитъ на блыя руки, мелькающія за тяжелымъ трудомъ, и на чудные глаза, проникающіе въ душу несчастныхъ, слышитъ, какъ ея свтлый, мягкій голосъ радостно звучитъ съ выздоравливающими, утшаетъ безутшныхъ, ласково приказываетъ, умоляетъ…. И въ голову ему приходятъ странныя, новыя мысли относительно женщинъ, особенно относительно этой одной женщины.
Разбирая, какъ-то, въ ящик старыя вещи, Джонъ Ингерфильдъ случайно находитъ библію съ раскрашенными картинками. Онъ тихо перелистываетъ страницы, невольно вспоминая давно прошедшіе вечера и самого себя мальчикомъ, Надъ одной картинкой онъ останавливается и долго смотритъ на группу ангеловъ, въ лиц одного изъ нихъ онъ находитъ сходстве съ нею. И неожиданно у него мелькаетъ мысль: какъ хорошо было-бы склониться къ ногамъ такой женщины и поцловать ихъ! И при этой мысли Джонъ Ингерфильдъ краснетъ какъ юноша.
Такъ на почв человческихъ страданій распускаются цвты радости и любви и, въ свою очередь, роняютъ смена безконечной жалости къ людямъ, потому что въ Божьемъ мір все иметъ благую цль. Думая объ Анн, Джонъ становится ласкове, добре, чувствуя присутствіе друга, ея душа становится полне и шире.
Каждое пригодное зданіе на завод превращено въ больничную палату, и госпиталь открытъ для всхъ, потому что Джонъ и Анна всхъ людей считаютъ близкими. Штабели бочекъ сплавлены по рк или убраны куда нибудь, словно видъ масла и сала слишкомъ ничтоженъ въ настоящее время, и мсто, занимаемое ими, важне чмъ золото, въ которое они превратятся впослдствіи.
Дневная работа для нихъ легка: посл нея предстоитъ вечеръ, когда они будутъ отдыхать вдвоемъ въ простой столовой. Впрочемъ, посторонній зритель, увидвъ ихъ въ этой комнат, могъ-бы подумать, что имъ скучно: они какъ-то стсняются другъ друга и очень мало говорятъ, боясь дать волю словамъ и высказать то, что у обоихъ на душ.
Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Джонъ вспоминаетъ, что его старая кухарка хорошо приготовляла когда-то сладкія кольца къ чаю, говорится это не изъ любви къ самимъ кольцамъ, а только для того, чтобы вызвать какое нибудь замчаніе Анны и услышать ея голосъ.
А голосъ Анны слегка дрожитъ — какъ будто-бы сладкія кольца къ чаю представляютъ щепетильный вопросъ — когда она отвчаетъ, что пробовала ихъ и тоже одобряетъ.
Но Джону всегда говорили, сколько онъ помнитъ, что далеко не каждый уметъ печь эти кольца, что искусство это передается чуть-ли не изъ поколнія въ поколніе, онъ сомнвается — очень мягко и почтительно — о томъ-ли печеньи она говоритъ? Можетъ быть, она думаетъ о сдобныхъ шотландскихъ булочкахъ?
Но Анна съ негодованіемъ отвергаетъ подобное подозрніе, она прекрасно знаетъ разницу между шотландскими булочками и сладкими кольцами къ чаю, она можетъ даже сейчасъ доказать это, сойдя въ кухню и приготовивъ нсколько колецъ на его глазахъ. Онъ согласенъ показать ей, гд кухня и гд найти все что нужно?
Да, Джонъ согласенъ. Онъ беретъ со стола свчу и провожаетъ Анну сначала въ сни, а потомъ свободною рукой неловко беретъ тонкую руку Анны и сводитъ ее внизъ по узкой лстниц въ кухню, освщая дорогу высоко поднятой свчёй.
Уже поздній вечеръ, и старая экономка спитъ въ своей комнат. При каждомъ скрип ступенекъ Джонъ и Анна останавливаются и прислушиваются, не разбудили-ли старуху, но все тихо, и они пробираются дальше, улыбаясь и спрашивая другъ друга съ полупритворнымъ и полуискреннимъ страхомъ, что сказала-бы почтенная дама, если-бы проснулась и застала ихъ здсь.
Они находятъ кухню, слдуя скоре указаніямъ добродушнаго кота, чмъ благодаря знакомству Джона съ устройствомъ его собственная дома. Анна сгребаетъ въ кучу догорающіе въ печк угли, прибавляетъ новыхъ и освобождаетъ столъ для работы. Она, пожалуй, не могла-бы объяснить хорошенько, для чего ей понадобилось присутствіе Джона и какую онъ можетъ принести пользу: онъ не иметъ ни малйшаго понятія ‘гд найти все что нужно’, муку онъ разыскиваетъ между посудой, въ шкапу, а когда его просятъ найти скалку, чтобы раскатать тсто, и точно описываютъ, какого она должна быть вида и для чего употребляется,— онъ возвращается посла долгихъ поисковъ съ мднымъ пестикомъ отъ ступки. Анна смется надъ нимъ, но, кажется, она и сама мало помнитъ по части кухоннаго хозяйства, потому что только тогда, когда ея руки покрыты слоемъ муки, ей приходитъ въ голову, что она не догадалась сдлать самаго главнаго: завернуть рукава.
Она спрашиваетъ Джона, не можетъ-ли онъ помочь ей, и протягиваетъ ему сначала одну, потомъ другую руку. Джонъ ужасно неловокъ, но она стоитъ терпливо и молча. Онъ очень медленно отгибаетъ черные рукава и заворачиваетъ ихъ дюймъ за дюймомъ, обнажая блыя руки. Сотни разъ видалъ онъ прежде эти круглыя, блыя руки, обнаженныя до плечъ и покрытыя сверкающими драгоцнностями,— но ни разу не замчалъ ихъ удивительной красоты. У него является страстное желаніе почувствовать эти руки вокругъ своей шеи, но онъ осторожно продолжаетъ заданную ему мучительную работу, боясь оскорбить Анну прикосновеніемъ своихъ дрожащихъ пальцевъ.
Она благодаритъ его и извиняется, что доставила ему столько хлопотъ, онъ бормочетъ въ отвтъ какія-то незначущія слова и продолжаетъ стоять рядомъ, какъ растерянный, въ глупомъ молчаніи, не сводя съ нея глазъ. Анна, повидимому, находитъ, что тсто для сладкихъ колецъ къ чаю можно вполн удобно мсить одной рукой, потому что другая лежитъ у нея рядомъ на стол и ничего не длаетъ, легла она случайнымъ образомъ недалеко отъ руки Джона, что Анна могла-бы замтить и сама, не будь ея вниманіе такъ приковано къ работ.
Неизвстно, откуда у важнаго, трезваго, длового человка взялись вдругъ манеры, какія описываютъ въ романахъ: но только онъ неожиданно опускается на колни и начинаетъ съ жаромъ цловать покрытую мукой тонкую руку. Въ слдующую минуту другая рука ложится вокругъ его шеи, и Джонъ чувствуетъ на губахъ поцлуй. Раздлявшая ихъ стна отчужденія рушится и уносится прорвавшимися волнами искренней любви.
Съ этимъ поцлуемъ они вступаютъ въ міръ, доступный не каждому. Жизнь въ этомъ мір, полная самоотверженія и нравственной чистоты — странно-прекрасна, можетъ быть слишкомъ прекрасна и чиста, чтобы долго оставаться незатуманенной среди житейскаго мрака.
Кто зналъ ихъ въ эти дни, говоритъ о нихъ вполголоса, съ оттнкомъ благоговнія, будто при воспоминаніи ему чудится сіяніе вокругъ ихъ лицъ, будто слова ихъ звучатъ для него и понын нжне всхъ звуковъ земли.
Они никогда не устаютъ, никогда не отдыхаютъ. День и ночь ходятъ они въ пораженномъ страданіемъ уголк міра и всюду приносятъ съ собой облегченіе, отдыхъ и покой.
Наконецъ, язва — какъ насытившійся дикій зврь — медленно уползаетъ въ свою берлогу. Люди могутъ поднять ослабвшую голову, осмотрться и вздохнуть.
Въ эти дня всеобщаго облегченія, возвращаясь однажды съ особенно продолжительнаго осмотра выздоравливающихъ, Джонъ чувствуетъ легкую усталость во всхъ членахъ и ускоряетъ шагъ, чтобы добраться поскоре домой и отдохнуть. Анна спитъ, пользуясь свободнымъ часомъ посл многихъ безсонныхъ ночей, и Джонъ, не желая ее тревожить, идетъ въ столовую и опускается въ кресло передъ каминомъ. Каминъ затопленъ, но въ комнат, какъ будто, холодно. Джонъ прибавляетъ дровъ, и черезъ минуту полнья пылаютъ еще ярче, окруженные раскаленными угольями. Онъ садится вплотную передъ каминомъ, ставитъ ноги на ршетку и долго держитъ надъ огнемъ протянутыя руки. Все-таки холодно.
Приближается вечеръ, и сумракъ наполняетъ комнату. Джонъ машинально замчаетъ, какъ быстро идетъ время. Онъ ни о чемъ не думаетъ, но вдругъ слышитъ подл себя чей-то голосъ… Однообразный, медленный голосъ, хорошо знакомый Джону, но онъ никакъ не можетъ припомнить, кто такъ говоритъ. Онъ не старается повернуть голову и посмотрть — ему лнь — но продолжаетъ въ дремот прислушиваться къ звукамъ… Вотъ кто-то приказываетъ взять сто девяносто четыре бочки сала и поставить вс одна въ другую.— Но это невозможно!— жалобно возражаетъ монотонный голосъ.— Он не войдутъ одна въ другую, незачмъ ихъ и вдавливать!.. Вотъ видите, вс разсыпались… катятся!.. Голосъ звучитъ капризне, рзче: — Ахъ, зачмъ они приказываютъ, когда это немыслимо? Разв можно настаивать на такой глупости?.. Это какіе-то сумасшедшіе!..
Вдругъ Джонъ узнаетъ: это его собственный голосъ. Онъ вскакиваетъ и дико осматривается, стараясь понять гд онъ. Мучительнымъ усиліемъ воли удерживаетъ онъ сознаніе, готовое снова ускользнуть, и соображаетъ, въ чемъ дло. Лишь только къ нему является способность владть собой, онъ быстро крадется вонъ изъ комнаты и спускается не лстниц. Въ сняхъ онъ останавливается и прислушивается. Ни звука. Во всемъ дом тишина. Онъ подходитъ къ лстниц, ведущей въ кухню, и тихонько кличетъ экономку, старуха ворчитъ и тяжело взбирается на ступеньки. Держась отъ нея подальше, Джонъ шопотомъ спрашиваетъ гд Анна. Женщина отвчаетъ, что Анна въ госпитал.
— Скажите ей, когда она вернется, что меня неожиданно вызвали по длу — быстрымъ и тихимъ голосомъ говоритъ Джонъ.— Я буду въ отсутствіи нсколько дней. Скажите ей, чтобы она немедленно оставила этотъ домъ и вернулась въ городъ, здсь теперь уже обойдутся безъ нея. Скажите непремнно, чтобы она сейчасъ-же вернулась домой. Я къ ней туда пріду, когда кончу дла.
Онъ направляется къ выходу, но останавливается и оглядывается еще разъ.
— Скажите ей, что я умоляю ее не оставаться здсь ни часу больше. Теперь уже незачмъ слдить, вс выздоравливаютъ, и оставшуюся работу каждый можетъ сдлать и безъ нея. Скажите ей, что она должна хать домой сегодня-же вечеромъ.
Старуха, слегка удивленная его горячностью, общаетъ все передать въ точности и скрывается въ кухню. Джонъ беретъ со стула пальто и шляпу и еще разъ подходитъ къ двери. Въ эту секунду она отворяется и входитъ Анна.
Онъ отскакиваетъ въ тнь и замираетъ, прижавшись къ стн. Анна зоветъ его, сначала со смхомъ, потомъ съ сомнніемъ въ голос:
— Джонъ! Джонъ, дорогой… Разв это не ты? Отчего ты молчишь?.. Разв тебя тамъ нтъ?..
Онъ удерживаетъ дыханіе и еще глубже прижимается въ темный уголъ. Анна, думая, что ошиблась въ густыхъ сумеркахъ, проходитъ мимо и подымается по лстниц. Тогда онъ украдкой приближается къ двери и безшумно выходитъ на мокрую отъ дождя пустынную улицу.
Черезъ нсколько минутъ старая экономка взбирается во второй этажъ и передаетъ хозяйк порученіе Джона. Анна находитъ его непонятнымъ и пристаетъ къ старух съ разспросами, но ничего не можетъ добиться и отпускаетъ ее.
Что это значитъ? Какое ‘дло’ могло вызвать Джона, когда онъ вотъ уже десять недль ни разу даже не произносилъ этого слова? И ушелъ такъ неожиданно, оставивъ ее безъ объясненій, безъ поцлуя!.. Но вотъ она вспоминаетъ, какъ увидла его нсколько минутъ тому назадъ въ сняхъ, а онъ спрятался и не отозвался на ея зовъ…
Правда сильной волной врывается въ ея сознаніе, и сердце больно сжимается. Анна живо завязываетъ ленты шляпы, которую собиралась уже снять, спускается въ сни и выходитъ изъ дома. Она спшитъ къ единственному доктору, который жмветъ здсь, за ркой, и былъ ихъ главнымъ помощникомъ въ самый разгаръ эпидеміи.
Не умя притворяться, старикъ-докторъ встрчаетъ Анну съ замшательствомъ, которое ясне словъ выдаетъ истину. Онъ начинаетъ шагать изъ угла въ уголъ и сурово выкрикиваетъ отрывистыя фразы.
Почемъ онъ знаетъ, гд теперь Джонъ? Кто сказалъ ей, что Джонъ боленъ? Такой здоровый, сильный мужчина!.. Это она работала черезъ силу и начинаетъ бредить! Ей необходимо хать сейчасъ-же домой, въ городъ, иначе она дйствительно заболетъ!..
Анна молча ждетъ, пока онъ кончитъ, и потомъ тихо говоритъ:
— Если вы мн не скажете, я должна буду узнать черезъ другихъ, вотъ и все.
Она кладетъ свою маленькую руку на грубую лапу доктора и — не смотря на застнчивость глубоко любящей женщины — ловко заставляетъ его выдать все, что онъ общалъ сохранить въ тайн. Затмъ она быстро уходитъ, на обращая уже вниманія на слова старика, который умоляетъ ее ‘не тревожить больного и подождать хоть до завтра’.
Джонъ лежитъ какъ пластъ, пересчитывая въ бреду безконечныя бочки сала, Анна сидитъ рядомъ, ухаживая за своимъ послднимъ больнымъ. Онъ часто зоветъ жену по имени, тогда она беретъ его пылающую руку, держитъ въ своихъ тонкихъ, блыхъ рукахъ, и онъ засыпаетъ, хотя не приходитъ въ сознаніе. Докторъ осматриваетъ больного каждое утро и даетъ Анн нсколько обычныхъ совтовъ, но не пробуетъ обмануть ее. Въ полутемной комнат дни медленно проходятъ одинъ за другимъ. Анна слдитъ, какъ худютъ сильныя руки и расширяются помутившіеся, впавшіе глаза, но она спокойна — она почти довольна.
Незадолго передъ концомъ Джонъ просыпается отъ тяжкаго забытья и отчетливо вспоминаетъ все, что было. Онъ сознательно смотритъ на Анну, со смшаннымъ выраженіемъ благодарности и упрека.
— Зачмъ ты здсь?— спрашиваетъ онъ едва слышно.— Разв теб не передавали моей просьбы?
Она смотритъ ему глубоко въ глаза и говоритъ:
— Джонъ, разв ты ушелъ-бы, еслибы я умирала?
Со свтлой улыбкой наклоняется она близко къ его лицу, такъ что мягкія пряди ея волосъ падаютъ на высокій, мертвенно-блдный лобъ.
— У насъ была одна жизнь… Богъ это знаетъ и не заставитъ меня жить безъ тебя. Мы всегда будемъ вмст.
Она цлуетъ его долгимъ поцлуемъ въ губы, прижимаетъ его голову къ своей груди и ласкаетъ его, какъ ласкала-бы ребенка.
Слабыя руки поднимаются и обнимаютъ ее.
Черезъ нсколько времени Анна чувствуетъ, что руки похолодли. Она бережно снимаетъ ихъ со своей шеи, опускаетъ на постель, въ послдній разъ смотритъ въ срые глаза и закрываетъ ихъ.
Рабочіе просятъ позволенія похоронить его на маленькомъ зарчномъ кладбищ. Анна соглашается, потому что знаетъ, что здсь все будетъ сдлано любящими руками. Люди опускаютъ въ землю тло Джона Ингерфильда у самаго входа въ церковь, гд они, проходя, будутъ часто видть его могилу.
Одинъ изъ рабочихъ самъ обтесываетъ могильный камень. Наверху онъ вырзаетъ фигуру человка, склонившагося надъ страждущимъ братомъ, а подъ нею подпись: ‘Памяти Джона Ингерфильда’. Еще ниже онъ хочетъ помстить текстъ изъ священнаго писанія, но старикъ докторъ сурово останавливаетъ его: ‘Лучше оставить на всякій случай пустое мсто для другого имени’.
И могильный камень остается нсколько дней незаконченнымъ, пока рука того-же рабочаго прибавляетъ: ‘и его жены Анны’.