Как Миша попал на фабрику, Бажина Серафима Никитична, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Какъ Миша попалъ на фабрику.

Разсказъ для дтей средняго возраста.

С. Бажиной.

Изданіе Т-ва И. Д. Сытина.
1911

Короткій октябрьскій день уже давно окончился. На улиц деревни Холмистой бродили только собаки, изрдка глухо ворча и поводя носомъ по направленію лса, въ которомъ он чуяли, вроятно, своихъ исконныхъ непріятелей — волковъ.

Въ конц улицы показалась маленькая движущаяся точка, постепенно выраставшая, однакоже, въ конц-концовъ, выросшая все-таки не больше, какъ до размровъ крошечнаго мальчугана, такъ какъ это и на самомъ дл былъ мальчикъ лтъ восьми. Собаки азартно бросились на него, но потомъ разомъ смолкли. Одн изъ нихъ сдлали видъ, что лаяли вовсе не на мальчугана и, добжавъ до него, повернулись мордами куда-то къ амбарамъ, другія обступили ребенка и, прыгая около него и ласкаясь, сопровождали его по улиц. Мальчуганъ былъ видимо не въ дух: онъ погладилъ только одну рыжую косматую собачонку, вбжавшую вмст съ нимъ на дворъ одной изъ избъ, вытянутыхъ въ рядъ по солнечной сторон улицы. Она проводила его до сней, повертла хвостомъ и, когда мальчуганъ отворилъ дверь въ избу, услась на высокомъ крылечк, то и дло поводя ушами и носомъ.

— Мишка пришелъ!.. Мишка пришелъ!.. Мишка!..— разомъ раздалось нсколько дтскихъ голосовъ.

— Гд ты такъ долго шлялся?— встртила его сердито мать.

Миша снялъ съ себя блую холщевую сумку, выложилъ изъ нея на столъ нсколько ломтей чернаго хлба, затмъ досталъ изъ-за пазухи уже совсмъ маленькій, тоже блый, мшочекъ и высыпалъ изъ него на ладонь пять грошиковъ и одну копейку. Мать, возясь около печки, слдила за его движеніями и видимо и была очень довольна грошиками.

— Гд же ты это насбиралъ?— спросила она уже гораздо ласкове.

— На базар,— отвчалъ Миша, снимая съ плечъ срый армякъ и освобождая ноги отъ онучъ и лаптей.

— Небось, усталъ, вдь далеко,— послышался съ печки голосъ бабушки, у которой изъ семерыхъ внуковъ и внучекъ Миша былъ самый любимый.

— Больше никогда не пойду сбирать,— ршительно объявилъ мальчуганъ, садясь на лавку и болтая босыми ногами.

— Это еще что?— опять разсердилась мать…— Вся деревня ходитъ за кусочками, а ты что за графъ?.. Жрать захочешь — пойдешь…

— Аль тебя кто обидлъ?— спросила жалостливая бабушка.

— Купецъ на базар все срамилъ: шелъ бы, говоритъ, лучше работать, чмъ милостыню просить,— отвчалъ Миша, взявъ въ руки голую ногу и внимательно осматривая на ней ссадину.

— А ты бы ему сказалъ: давай работу,— проговорила мать, съ шумомъ захлопывая заслонку у печи и направляясь къ люльк, въ которой давно уже неистово кричалъ ребенокъ.

— Я сказалъ…

— Ну?— съ любопытствомъ спросила бабушка.

— Иди, говоритъ, на фабрику…

Въ изб наступило молчаніе.

— На какую фабрику?— освдомилась мать, унявъ, наконецъ, плачущаго ребенка.

— Не знаю….

— Дуракъ! Гд же ты ее найдешь, коли не знаешь?..

— Языкъ до Кіева доведетъ,— серьезно повторилъ Миша не разъ слышанную имъ на базар же пословицу.— А ужъ за кусочками больше не пойду,— прибавилъ онъ.

— Дамъ шлепка, такъ пойдешь,— было ему отвтомъ.

II.

На другой день утромъ Миша безпрекословно позволилъ матери надть ему на шею холщевую сумку и засунуть за пазуху маленькій мшочекъ. Онъ взялъ съ собой ломоть хлба и запряталъ его вмст съ мшочкомъ. Миша твердо ршился итти на фабрику, и ему представлялось, какъ онъ заработаетъ тамъ денегъ, цлую трехрублевку, и немедленно отошлетъ деньги, а нтъ — такъ и самъ снесетъ мамк. А то вотъ намедни тятька снесъ послднюю трехрублевку въ волостное правленіе на подушные. Выходя изъ избы, онъ не вытерплъ и обратился къ своему меньшому брату:

— Санька, пряника хочешь?

— Хочу.

— Подожди… ужо…

И Миша скрылся за дверью, лукаво подмигивая своими веселыми голубыми глазами.

Но деревенской улиц уже тянулись взрослые и ребятишки, вс съ холщевыми сумами за плечами. Кто выходилъ въ одну околицу, кто — въ другую, вс шли молча, понуривъ головы, точно стараясь не замчать другъ друга. Въ деревн уже другой годъ былъ неурожай.

Миша отправился по знакомой дорог въ село, и часа черезъ два ходьбы уже снова стоялъ передъ срамившимъ его вчера купцомъ.

— Опять побираешься!— грозно прикрикнулъ онъ на мальчугана.

— Чего зря кричишь-то?— повторилъ Миша слова, часто говоренныя матерью отцу.— Я на фабрику иду.

Купецъ посмотрлъ на мальчугана и залился смхомъ.

— Ахъ ты, пострлъ!— восклицалъ онъ, хлопая себя по бокамъ и взглядомъ приглашая своихъ покупателей полюбоваться на ‘пострла’.— Да ты знаешь ли, гд фабрика-то?

— Найду,— съ увренностью отвчалъ Миша.

Купецъ опять хлопнулъ себя по бокамъ, и залился пуще прежняго. Кто-то изъ покупателей полюбопытствовалъ, какая такая на самомъ дл фабрика и далеко ли она. Оказалось, что купецъ забиралъ на этой фабрик бумажную пряжу и развозилъ ее далеко по узду, а добраться до фабрики можно и скоро и долго. Коли, напримръ, пшкомъ итти — пожалуй, недли три пройдешь, а коли попасть на чугунку — живо додешь.

‘Надо, значитъ, на чугунку попасть’, ршилъ про себя Миша. Онъ давно уже слыхалъ объ этой чугунк, но все слышанное было до того сбивчиво и неясно, что не было никакой возможности составить о ней сколько-нибудь опредленное понятіе. Объяснить же толкомъ никто изъ деревенскихъ ему не могъ бы, потому что въ то время только что заводились эти чугунки въ тхъ мстахъ. Несомннно казалось ему одно, что чугункой зовутъ лошадь, такую большую и сильную, что ей, пожалуй, ничего не стоитъ увезти и тятькину избу, а то, пожалуй, и съ амбаромъ.

— А какъ найти эту чугунку?— спросилъ онъ.

Купецъ сталъ объяснять:

— Деревню Колбино знаешь? А тамъ будетъ село Мурка, а за селомъ опять выселки — ‘Сухими’ прозываются, потому въ нихъ воды нтъ…

Купецъ назвалъ боле десятка деревень и, наконецъ, прибавилъ:

— А чугунка идетъ мимо Ягоднаго…

Миша, разумется, тотчасъ же перезабылъ названія половины деревень, но Ягодное крпко удержалъ въ памяти.

III.

И вотъ мальчуганъ пустился въ дальній, неизвстный путь. До знакомаго Колбина онъ дошелъ скоро и переночевалъ тамъ у мамкиной кумы. Въ каждой деревн онъ обстоятельно разспрашивалъ о дорог въ Ягодное и шелъ все дальше и дальше. Иногда онъ присаживался на телгу къ мужику, отправлявшемуся на мельницу или въ лсъ и охотно сажавшему его на мшки съ рожью, но это случалось не часто.

Между тмъ въ воздух замелькали отъ времени до времени блыя пушистыя снжинки. Он залеживались иногда на всю ночь въ маленькихъ ямкахъ, въ выбоинахъ дороги, на сухихъ листьяхъ, слетвшихъ съ деревьевъ.

Наконецъ, когда Миша былъ уже близко къ цли своего путешествія, то-есть къ чугунк, повалилъ настоящій снгъ, съ рзкимъ порывистымъ втромъ. Мальчуганъ шелъ-шелъ и вдругъ, къ своему удивленію, увидлъ большой обгорлый пень — тотъ-самый пень, на которомъ онъ отдыхалъ часъ тому назадъ. Онъ сбился съ дороги. Попробовалъ Миша пойти въ другую сторону, но попалъ въ какія-то ямы, около которыхъ лежали бревна. Онъ повернулъ направо и уткнулся въ цлый городъ дровъ. Отъ времени до времени въ воздух проносился рзкій свистъ, то отрывистый, то гудвшій долго-долго. Затмъ начиналось пыхтнье,— страшное, продолжительное, слышался топотъ многочисленныхъ ногъ, то совсмъ приближавшійся къ бдному, иззябшему, перетрусившему мальчугану, то, слава Богу, снова удалявшійся. Потомъ кто-то начиналъ гикать, и такъ громко и страшно, что гиканье филина пустяки въ сравненіи съ крикомъ этой чудной птицы, а то и Богъ его знаетъ кого. Изрдка, сквозь сыпавшійся снгъ, мальчику виднлись глаза — огромные, красные, подвигавшіеся къ нему все ближе, ближе и затмъ вдругъ исчезавшіе.— Ни звука человческаго голоса ни жилья,— ничего не было вокругъ него. Миша медленно подвигался впередъ, и уже передъ его глазами начинали мелькать, точно наяву, лица матери, старой бабки, Саньки,— онъ уже начинаетъ засыпать… Вдругъ передъ нимъ выросло что-то черное, точно домъ. Мальчуганъ ожилъ. Ближе, ближе,— домъ и есть: съ окнами, съ дверями, съ крылечкомъ. Миша вскарабкался на крылечко и постучалъ въ дверь,— отвта нтъ. Онъ попросился ‘Христа ради’ войти, никто не отвчаетъ. Тогда онъ несмло попробовалъ отворить дверь, она легко отворилась.

Метель немного утихла, на неб показался мсяцъ. При его слабомъ свт Миша увидлъ длинную-длинную комнату, по стнкамъ — все лавки и лавки. Комната была пустая и холодная, но иззябшему мальчику показалось въ ней очень тепло, и онъ, посл короткаго раздумья, подлзъ подъ одну изъ лавокъ, свернулся въ комочекъ, подложилъ подъ голову сумку, согрлся и скоро заснулъ.

IV.

Онъ и не подозрвалъ, что уже нсколько часовъ бродилъ взадъ и впередъ около самой ‘чугунки’ — цли его путешествія. Ему, конечно, и въ голову не приходило, что онъ попалъ вовсе не въ домъ, а въ пустой вагонъ, стоявшій на запасныхъ рельсахъ.

Между тмъ къ платформ маленькой станціи Ягодной подходилъ, пыхтя, длинный поздъ. Онъ остановился, и въ вагоны ползла цлая толпа мужиковъ, съ пилами, топорами, мшками и прочимъ скарбомъ. Весь этотъ людъ возвращался домой съ заработковъ. Долго ихъ гоняли изъ одного биткомъ-набитаго вагона въ другой, наконецъ, было приказано прицпить къ позду пустой вагонъ, и локомотивъ повезъ его на конецъ позда. Длинная ‘комната’ быстро наполнилась мужиками съ пилами и топорами.

— Эге, да тутъ ужъ есть одинъ пассажиръ!— воскликнулъ одинъ мужикъ, желавшій подсунуть свой мшокъ подъ лавку и наткнувшійся на спавшаго ребенка.— Ты, другъ, что же туда залзъ?.. А?..

Мужикъ ткнулъ мальчугана, но тотъ только промычалъ что-то, пошевелился и опять заснулъ какъ убитый.

— Не тронь, тамъ тепле, можетъ иззябъ,— сказалъ кто-то.

И Мишу не тронули. Его не тронули и тогда, когда оберъ — кондукторъ пришелъ поврять билеты,— не тронули потому, что совсмъ забыли о немъ, занявшись хлопотливымъ дломъ развязыванія кошелей и доставанія оттуда билетовъ.

А поздъ все шелъ да шелъ. Сначала Миша, совсмъ согрвшійся отъ наваленныхъ вокругъ него мшковъ, спалъ крпко, но потомъ началъ просыпаться чаще и чаще, а наконецъ, когда поздъ, подходя къ станціи, сталъ отчаянно свистть, мальчуганъ совсмъ проснулся и протеръ глаза. Что за диво! Вдь онъ детъ да еще какъ шибко! Онъ тихонько высунулъ изъ-подъ лавки голову и сталъ осматриваться и прислушиваться. Половина мужиковъ спали, другіе разговаривали.

Въ разговорахъ часто употреблялось слово ‘чугунка’. Такъ и есть. Миш ужасно хотлось вылзть и посмотрть на эту большую лошадь. Онъ сообразилъ, что попалъ, значитъ, не въ домъ, а въ большую-большую телгу, въ которую, во время его сна, заложили эту чугунку — лошадь, насажали мужиковъ и похали. Тутъ онъ вспомнилъ, что эта чугунка возитъ за деньги, значитъ, лучше не вылзать, такъ какъ, наврное, за проздъ отобрали бы вс его двадцать копеекъ, которыя ему надавали грошиками по дорог добрые люди, а то, чего добраго, и не хватило бы еще…

Спать онъ уже не могъ. Когда поздъ шелъ тише, онъ думалъ про себя: ‘усталая, и тихонько чмокалъ губами, какъ обыкновенно чмокаютъ, когда подгоняютъ лошадь. Если поздъ останавливался минутъ на двадцать на станціи, Миша ршалъ, что, врно, ‘поятъ’ или ‘кормятъ’. Когда же вагоны мчались по ровному и безопасному мсту, мальчуганъ слегка шевелилъ плечами, шепча: ‘лихо бжитъ’.

Между тмъ вагонъ началъ пустть: мужики то и дло вылзали на станціяхъ и уже пшкомъ отправлялись по деревнямъ. Подъ утро вошелъ кондукторъ, растолкалъ двухъ-трехъ оставшихся пассажировъ и приказалъ имъ перейти въ другіе вагоны, такъ какъ этотъ отцпятъ и оставятъ здсь, на станціи.

Пассажиры вышли, а вагонъ съ мальчуганомъ отвезли на запасные рельсы и оставили.

Миша осторожно отворилъ дверь, оглядлся и благополучно спустился на землю. Первое, что бросилось ему въ глаза, это — локомотивъ, суетливо бгавшій по рельсамъ и поминутно зацплявшій то платформу съ дровами, то вагонъ и отвозившій ихъ вправо, влво, назадъ и впередъ. Мальчуганъ съ удивленіемъ разсматривалъ представившееся его глазамъ чудо. Онъ понялъ, что это не лошадь, а между тмъ — бгаетъ и возитъ. Потомъ его очень заинтересовали движенія локомотива, и онъ сталъ имъ подражать, двигая локтями.

— Ты что тутъ длаешь?.. Пошелъ прочь!— раздался позади его грозный окрикъ сторожа.

Мальчуганъ струсилъ и, заикаясь, объяснилъ, что идетъ на фабрику, сбился вчера съ дороги и теперь не знаетъ, куда итти.

— Пошелъ прочь съ рельсовъ! раздавятъ!— крикнулъ опять сторожъ и, къ великому удовольствію Миши, прибавилъ, что фабрика близко — вонъ за тмъ лсомъ.

Лсъ виднлся въ полуверст отъ станціи, мальчуганъ бодро зашагалъ по указанной ему дорог. Однако онъ шелъ уже часъ, другой, третій, а фабрики все еще не видно, лсъ то прекращался, то начинался снова, солнце прогнало съ земли вчерашній снгъ, день былъ совсмъ теплый.

При крутомъ поворот лсной дороги мальчугану неожиданно представилась очень любопытная картина. Посреди дороги стояла телга не телга, а точно скамейка, поставленная на высокія — высокія колеса и запряженная въ одну лошадь. На скамейк сидла барыня и держала въ рук длинную-длинную хворостину — аршина въ четыре, только очень тоненькую. Около лошади хлопоталъ мальчикъ лтъ четырнадцати. Впрочемъ, Миша не вдругъ ршилъ — мальчикъ это или двочка: его привело въ недоумніе пальто-халатъ, которое онъ сначала принялъ за женскую одежду. Съ этими неизвстными путешественниками случилось маленькое несчастіе: у нихъ распряглась лошадь. Худенькій, хотя вдвое выше Миши ростомъ, мальчикъ въ пальто-халат никакъ не могъ подступиться къ лошади, которая, очевидно, надъ нимъ смялась: лишь только онъ протягивалъ руку, чтобы схватить болтавшійся ремень отъ хомута, лошадь тотчасъ же поднимала высоко верхнюю губу, обнажала блые большіе зубы и трясла головой. Мальчикъ со страхомъ отскакивалъ назадъ.

Миша пріостановился. Скоро его замтила барыня и вскрикнула отъ удовольствія.

— Мальчикъ, а мальчикъ, поди-ка сюда, заложи намъ лошадь!— звала она его и махала рукой, приглашая итти скоре.

Миша медленно подошелъ.

— Ну, скорй, скорй!— торопила обрадованная барыня.

Мальчугану было не въ диковинку запрягать лошадей, и потому онъ, хотя и медленными, но ршительными шагами подошелъ къ кабріолету и, снявъ рукавицы, засунулъ ихъ за армякъ. Маленькая, точно выточенная лошадка сердито передернула ушами и капризно мотнула красивой головой.

— Н-но!— повелительно крикнулъ Миша, когда она снова мотнула головой, оскалила зубы и начала перебирать ногами.

Этотъ грозный окрикъ нсколько озадачилъ красивую, избалованную лошадь. Можетъ-быть, въ этомъ окрик ей почудился знакомый голосъ кучера, который никогда не позволялъ ей ‘баловаться’. Она наклонилась, заглянула прямо въ лицо Миши и фыркнула, обдавая его всего брызгами.

— Н-но!.. не балуй!— еще повелительне крикнулъ онъ и поднесъ къ ея красивой морд свой маленькій сжатый кулакъ.

Для лошади не оставалось боле сомннія, что, если это былъ не самъ переродившійся кучеръ, то, во всякомъ случа, кто-то очень на него похожій, поэтому она присмирла, позволила Миш упереться колномъ въ хомутъ и крпко стянуть ремень. Дло было окончено.

— Спасибо, мальчикъ, спасибо!— весело заговорила барыня, которой, разумется, вовсе не хотлось возвращаться съ прогулки пшкомъ по грязи и вести за собой отпряженную лошадь, которую нельзя было оставить одну въ лсу.

Барыня достала изъ кармана серебряный портмонэ, порылась въ немъ и положила обратно въ карманъ. Она было хотла вознаградить Мишу за услугу, но въ портмонэ оказались только бумажки и двугривенные, а дать двугривенный показалось ей слишкомъ много.

— Спасибо, спасибо!..— повторила она еще разъ и прибавила: — А какъ тебя зовутъ?

— Спасибо, мальчикъ, спасибо!— весело говорила барышъ..

Миша сказалъ.

— А куда ты идешь?

Миша и это сказалъ.

— Вотъ и чудесно!— обрадовалась барыня.— Наша фабрика сейчасъ же тутъ, за лсомъ… У воротъ — сторожъ. Ты ему скажи, что Анна Максимовна, барыня, велла тебя непремнно принять… Не забудешь?.. Барыня, Анна Максимовна…

Миш положительно везетъ. Такъ удобно совершилъ онъ подъ лавкой цлое путешествіе чуть не до самой фабрики, а теперь оказалъ услугу самой владтельниц фабрики… Не даромъ бабушка говорила, что онъ родился въ сорочк.

VI.

Лсъ окончился. Вправо стоялъ большой барскій домъ, а влво — дворецъ… Огромный — огромный, въ нсколько этажей и съ такой высокой трубой, что куда выше сельской колокольни. Миша принялся было считать во дворц окна, но сбился,— куда больше двадцати, а посл двухъ десятковъ Миша считалъ уже совсмъ плохо. ‘Гд же фабрика-то?’ думалъ онъ, бродя глазами по низу, представляя себ фабрику похожею на кирпичные заводы, которые онъ видлъ въ сел.

— Дяденька, гд тутъ фабрика?— спросилъ онъ сторожа у воротъ дворца.

— Здсь… А теб на что?..

Миша опять повелъ глазами по сторонамъ и объяснилъ сторожу, что пришелъ работать.

— И своихъ некуда двать,— замтилъ сторожъ.

Миша постоялъ, помолчалъ и, наконецъ, сказалъ, что, дескать, барыня, Анна Максимовна, непремнно велла его принять.

Разумется, сторожъ полюбопытствовалъ, гд это Миша познакомился съ барыней. Миша разсказалъ. Въ это время въ воротахъ показался какой-то баринъ. Сторожъ поспшно снялъ шапку, Миша — тоже. Баринъ былъ директоръ фабрики, или, какъ его вс звали, ‘мастеръ’. Услышавъ отъ сторожа, что барыня, Анна Максимовна, прислала ‘вотъ этого мальчишку’, мастеръ сказалъ, ‘хорошо’, и приказалъ отвести Мишу въ семейную казарму.

Вс желанія мальчугана сбылись: онъ принятъ.

Когда Миша вошелъ въ семейную казарму, она была почти пуста: ея обитатели были на фабрик. Въ казарм оставались только маленькіе ребятишки да старуха — для присмотра за ними.

Старуха разспросила Мишу, откуда онъ пришелъ, подивилась, что издалека, поворчала, что здсь и своихъ много, затмъ звнула и легла на нары. Миша постоялъ-постоялъ и прислъ въ уголокъ. Ему очень хотлось сть, и онъ все ждалъ, что вотъ ‘бабушка’ дастъ ему пообдать, но бабушка скоро захрапла и даже не слышали, какъ въ люльк началъ кричать ребенокъ. Миша всталъ и принялся его качать. Мальчугану вдругъ вспомнилась родная изба, своя жалостливая бабушка, Санька,— и слезы заблестли на его голубыхъ глазахъ. А сть-то очень хочется… Закачавъ ребенка, Миша походилъ по казарм, поглядлъ на столъ, на подоконники,— нигд ни корочки хлба. Мальчуганъ тихонько отворилъ двери и вышелъ въ сни. У порога сидла красивая, откормленная легавая собака, мелькомъ взглянувшая на Мишу и опять погрузившаяся въ созерцаніе двухъ кошекъ, осторожно прокрадывавшихся по двору. Недалеко отъ собаки стояло небольшое корыто, доверху наполненное кусками хлба, очевидно, смоченнаго щами, потому что кое — гд виднлись листочки капусты. Къ корыту пріютился совсмъ маленькій мальчикъ, едва умвшій ходить. Онъ таскалъ ручонками хлбъ изъ корыта и усердно набивалъ имъ ротъ. Миша все двигался, двигался и, наконецъ, совсмъ придвинулся къ корыту, нершительно поглядывая и на соблазнительное кушанье и на ребенка.

— Мм… мм…— точно пригласилъ его тотъ, запуская глубоко ручонку въ корыто вскидывая на Мишу ясные глаза.

Сначала Миша только подслъ поближе, потомъ досталъ одинъ кусочекъ, другой, третій… Чудо какъ вкусно! Скоро корыто почти опустло. Въ сняхъ скрипнула дверь.

— Ахъ, негодные! Поглядите, что они тутъ длаютъ!— заговорила женщина вышедшая изъ смежныхъ съ казармою дверей.— Ну, тотъ маленькій, глупый, а ты-то, дуракъ, что длаешь?— корила она Мишу.— Изъ собачьяго корыта шь, душу свою поганишь!..

Миша нсколько смутился и поспшилъ убраться въ казарму. О душ, какъ о чугунк, онъ имлъ очень смутное понятіе, что же касается до собачьяго кушанья, то оно такъ ему понравилось, что онъ даже подумалъ: ‘Вотъ кабы наши поли такого кушанья! Ужъ я и не помню, когда у насъ такія щи варились’.

VII.

Въ шестомъ часу утра по фабричному двору пронзительно и заунывно загудлъ гудокъ. Народъ сталъ подниматься на работу, поднялся и Миша.

— Это еще откуда головастикъ?— спрашивали женщины, поглядывая на мальчугана, котораго он и не замтили вчера, вернувшись съ работы.

Худой и блдный мальчикъ, въ ситцевой рубашк и рваной жилетк, подошелъ къ самому лицу Миши и уставился на него, протирая кулаками глаза, слипавшіеся отъ сна.

— Ты чей?— началъ онъ допросъ.

Миша не отвчалъ и, потупившись, разсматривалъ новаго товарища.

— Ты глухой?— продолжалъ блдный мальчикъ.— Тебя какъ зовутъ?

Миша отвтилъ.

— А меня — Васькой,— сообщилъ, въ свою очередь, новый знакомый и совершенно неожиданно прибавилъ: — А я тебя бить буду…

Въ подтвержденіе своихъ словъ, онъ съ размаху ударилъ Мишу по голов, тотъ, въ свою очередь, молча далъ сдачи, блдный мальчикъ заревлъ.

— Ахъ ты, негодяй!.. Я тебя!.. Ты что дерешься!?— закричали на Мишу женщины.

— Онъ самъ меня ударилъ,— попробовалъ защищаться Миша.

— Онъ — староста, старшій изъ мальчиковъ, наблюдающій за работой новичковъ,— было ему отвтомъ.

‘Староста’ — слишкомъ знакомое слово для деревенскаго мальчугана, и потому Миша замолчалъ и постарался держаться отъ Васьки подальше.

Когда Миша вышелъ на дворъ, и фабричное зданіе взглянуло на него длинными рядами своихъ освщенныхъ оконъ, онъ даже остановился отъ восторга и удивленія и потомъ бгомъ бросился вслдъ за прочими въ широкую фабричную дверь. Работа еще не начиналась, мужчины и женщины молча расходились по своимъ мстамъ, безчисленныя колеса бездйствовали, ремни недвижно висли въ воздух. Миша стоялъ и глядлъ во вс глаза туда и сюда. Онъ несмло ступилъ нсколько шаговъ по длинному и широкому залу или, скоре, сараю и — остановился. Господи, чего не нагорожено въ этомъ сара!.. Все блеститъ, свтится, лоснится…

Издали послышалось пыхтнье паровика, уже знакомое мальчику со вчерашней ночи, проведенной на желзной дорог,— и разомъ вокругъ него все ожило, завертлось. Миша не зналъ, на что смотрть. Видитъ онъ, напримръ, столъ не столъ, а скоре что-то похожее на закромъ, куда хлбъ ссыпаютъ, изъ этого закрома тянулись блыя, какъ снгъ, пухлыя ленты и спускались въ стоящіе на полу высокіе и узенькіе тазы. Сверху, надъ этими тазами, висли большія гири, которыя сами собою спускались и поднимались, утаптывая плотне ленты въ тазахъ. Около закрома стояла, сложа руки, женщина. Когда тазъ наполнялся доверху, она отрывала ленту, отнимала тазъ и на его мсто подставляла другой.

Миша тихонько, по стночк, пробрался, черезъ всю фабрику и заглянулъ въ первую, попавшуюся ему на глаза, отворенную дверь. Тамъ, посреди комнаты, клокотало и ревло какое-то чудовище. Въ его разверстую пасть двое фабричныхъ кидали цлые мшки сорнаго, свалявшагося хлопка, и чудовище мигомъ разбивало его по волоску, отдляло отъ него пыль и соръ и выбрасывало его назадъ совсмъ чистымъ и мягкимъ. Воздухъ въ этой комнат стоялъ такой густой, что Миша разомъ зачихалъ и закашлялъ.

Два мальчика пробжали по широкой лстниц во второй этажъ фабрики. Миша, крадучись, послдовалъ за ними. Тамъ въ два ряда были наставлены по всему полу какіе-то экипажи: онъ слышалъ потомъ, что фабричные называли ихъ ‘каретами’. Переднія части этихъ каретъ катались сами собою по полу: отъдутъ аршина на два и опять назадъ, заднія оставались постоянно на мст, на нихъ были наставлены въ рядъ початки съ толстой пряжей. Т части, которыя двигались, тянули эти толстыя пухлыя нитки, длали ихъ совсмъ тонкими, крутили и наматывали на свои веретена. Около каждой кареты стояло по человку — смотрть, чтобы нитки не рвались. Но что всего интересне показалось Миш, такъ это то, что, когда карета хала впередъ, подъ нее сейчасъ же подлзалъ маленькій мальчикъ, проворно обмахивалъ снизу пыль, обильно насвшую отъ пряжи, и проворно вылеталъ изъ-подъ кареты, когда она хала назадъ. Экипажъ этотъ катался довольно быстро, и мальчикъ то и дло исчезалъ подъ нимъ и вновь выскакивалъ на свтъ Божій.

‘Немудрена же эта работа!’ думалъ Миша, нагнувшись къ самому полу и слдя за движеніями маленькаго работника.

Насмотрвшись на кареты, онъ двинулся дальше, въ уголъ. Тамъ женщины разматывали на мотки уже спряденную пряжу. То-есть он только стояли и смотрли, а мотки, какъ въ сказк, мотались сами собою: намотается пасьма и щелкнетъ, точно языкомъ, громко такъ, а женщина возьметъ и переложитъ ее толстой ниткой… И опять похало…

Миша повернулъ въ другую сторону. Тамъ уже размотанную и свернутую пряжу укладывали тюками, навалили большой, высокій тюкъ и прикрыли его бумагой. Вдругъ, сверху, точно по щучьему велнью, спустилась доска и такъ его приплюснула и сжала со всхъ сторонъ, что сдлала совсмъ маленькимъ: хоть бери да на ладонь клади.

— Ты что тутъ шляешься?!— крикнулъ на Мишу подмастерье.— Ступай концы щипать.

Подмастерье повелъ мальчугана въ маленькую фабричную пристройку и отдалъ его на руки Васьк-старост. Тамъ, въ этой пристройк, сидли на полу пятеро мальчиковъ и лниво расщипывали короткіе, толстые концы пряжи, снятые съ початковъ и предназначавшіеся для низшаго сорта ваты.

Или Васька бывалъ сердитъ только со сна, или на него подйствовалъ давешній отпоръ Миши,— только ‘староста’ обошелся съ новичкомъ на этотъ разъ довольно ласково и даже показалъ ему, какъ надо ‘щипать концы’.

VIII.

Сначала Миша просто съ презрніемъ относился къ своей работ. Онъ, по примру другихъ мальчиковъ, ложился на брюхо или садился, поджавъ подъ себя ноги колачикомъ, и щипалъ, щипалъ съ пяти часовъ утра и до девяти,— когда полагалось полчаса на завтракъ,— съ половины десятаго до часу,— когда давался отдыхъ на обдъ,— съ двухъ и до половины седьмого вечера,— когда уже совсмъ оканчивалась работа на фабрик.

— Ну, ужъ работа! цлый день лежать на брюх!— говорилъ онъ товарищамъ, и при этомъ разсказывалъ, какъ онъ ‘работалъ’ съ тятькой и мамкой во время покоса и жнитва.

Однако, къ величайшему своему удивленію, онъ сталъ замчать, что страшно устаетъ отъ этой ‘пустяшной’ работы. Точно будто эта пыль и волоски съ пряжи залзали въ носъ, въ горло и заваливали его, такъ что и дышать было нечмъ. И ноги уставали и руки, а когда Миша выходилъ изъ фабричныхъ дверей, у него являлось непреодолимое желаніе заорать, чтобы прочистить горло, и козломъ проскакать до казармы, чтобы хоть сколько-нибудь размять онмлыя ноги. Однако, онъ бодро переносилъ усталость, мечтая о зелененькой бумажк, которую онъ скоро пошлетъ домой.

Когда перваго числа рабочіе отправились въ контору получать жалованье, вмст съ ними пошелъ и Миша.

— Ну, ты еще на харчи не заработалъ, да на сапоги,— сказалъ конторщикъ, когда очередь дошла, наконецъ, до мальчугана.

Миша не выдержалъ: заревлъ. Онъ уврялъ, что ему не надо сапоговъ, а ему отвчали, что на фабрик нельзя ходить въ лаптяхъ. Онъ чуть не рвалъ съ себя ситцевую рубаху, которую надли на него со второго дня его пребыванія на фабрик, и говорилъ, что мамка даромъ пришлетъ ему холщевыхъ рубашекъ, а конторщикъ, смясь, назвалъ его дуракомъ и прибавилъ, что холщевыхъ рубашекъ нельзя здсь носить — по закону, ‘потому, если попадаешь въ какую-нибудь машину, такъ тебя вмст съ твоимъ холстомъ и смелетъ, а если она зацпитъ за ситецъ — живо его разорветъ, и ты останешься цлъ’…

Миша заскучалъ было, но, на его счастье, скоро выпала ему, совершенно неожиданно, боле прибыльная работа, чмъ щипаніе концовъ. Одинъ изъ мальчиковъ, лазавшихъ подъ ‘кареты’, заболлъ, и Мишу поставили на его мсто.

— Смотри, проворне вылзай вонъ, а не то — я тебя,— пригрозилъ ему прядильщикъ.

Миша слазилъ разъ, слазилъ два, слазилъ три, и услышалъ похвалу: подмастерье назвалъ его ‘молодцомъ’. Миша ползъ въ четвертый, мысленно ршая въ ум, что хотя эта работа веселе, но все-таки ‘пустяшная’, какъ вдругъ кто-то сильно ударилъ его по затылку, такъ что онъ не вылзъ, а вылетлъ изъ-подъ кареты.

— Чего ты дерешься?— жалобно обратился онъ къ прядильщику, думая, что онъ — его обидчикъ.

Тотъ остановилъ карету и покатился со смху.

— Такъ, такъ, братецъ, поругай ее хорошенько, а нтъ, такъ и сами дай ей сдачи,— говорилъ онъ, хохоча и показывая пальцемъ на прядильную машину.— Она обидчица, она вашего брата не долюбливаетъ… Она вамъ потачки не даетъ…

Около прядильщика собралось нсколько человкъ, которые, узнавъ въ чемъ дло, тоже расхохотались: очень ужъ разсмшило ихъ обиженное восклицаніе Миши: ‘чего ты дерешься?’ Мальчуганъ стоялъ, искоса поглядывая на ‘обидчицу’, и усердно потиралъ затылокъ, на которомъ уже вскочила большая шишка.

Около мсяца прошло благополучно. Миша уже не называлъ свою работу ‘пустяшной’ и находилъ, что хотя лазить все-таки веселе, чмъ лежать на брюх, но зато еще утомительне. Съ утра — еще ничего, а къ вечеру просто хоть плачь, ноги не двигаются, руки не въ состояніи смахнуть, какъ слдуетъ, пыль… А тутъ еще того и гляди, она опять треснетъ, а нтъ — попадетъ въ ухо отъ прядильщика, который безпрестанно кричитъ: ‘Чище обметай, чище’…

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Миша совсмъ выбился изъ силъ и не усплъ во-время отдернуть руку отъ страшной ‘обидчицы’. Она захватила ее своими безчисленными ремнями и колесами и сдавила. Отчаянный дтскій крикъ пронесся по фабрик и замеръ… Разомъ остановились вс машины, точно испуганныя озорствомъ своей товарки надъ бднымъ ребенкомъ. Къ мсту происшествія сбжались фабричные, прибжалъ даже самъ мастеръ. Мишу вытащили безъ чувствъ. Явился фельдшеръ, осмотрлъ руку и объявилъ, что ‘пустяки’. Оказалось, что у мальчугана оторвало одинъ мизинецъ, повредило безыменный палецъ и содрало мстами кожу съ руки вплоть до плеча. Но на фабрик это считалось пустяшнымъ поврежденіемъ, такъ какъ зачастую бывали гораздо боле ужасные случаи.

То же сказалъ ему и больничный сторожъ, когда Мишу привели въ чувство, перевязали, обмыли и водворили въ больниц.

— Мизинецъ, это, братецъ ты мой, совсмъ не нужная вещь,— говорилъ сторожъ, старый солдатъ, съ длинными блыми усами.— Вотъ кабы всю руку оторвало — дло другое, а то, тфу!

И солдатъ плевалъ, нажимая большимъ пальцемъ на поднявшуюся въ трубк золу и ласково посматривая на Мишу подслповатыми добрыми глазами.

— Пустяки!— какъ-то тупо повторилъ мальчуганъ, поглядывая на свою забинтованную руку и пожимаясь отъ боли и лихорадочнаго озноба.

Сторожъ уложилъ его на лавку, прикрылъ своимъ полушубкомъ и слъ неподалеку, продолжая утшать Мишу, разсказывая при этомъ, что такія ли бываютъ раны!

Ночь прошла для Миши не особенно хорошо: рука болла, лихорадочный жаръ тоже не давалъ спать. Утромъ явился фельдшеръ и сталъ развязывать руку. Было очень больно, бинтъ мстами присохъ,— изъ ранъ опять показалась кровь. Мишу окончательно начала трясти лихорадка и отъ боли и отъ страха.

— А ты не гляди,— вмшался въ дло сторожъ и нахлобучилъ на глаза мальчугану свою большую мховую шапку.— Не станешь глядть — и больно не будетъ…

И въ самомъ дл, стало какъ будто не такъ больно, а главное — совсмъ не страшно. Перевязка прошла благополучно. Наступило время обда, и Миша печально смотрлъ на чашку съ похлебкой: какъ же онъ будетъ сть, когда у него правая рука завязана?

— Все это пустяки!— опять вмшался сторожъ.— А ты ее, барыню,

Какъ Миша попалъ на фабрику.

Читайте также: