Как Грыць учился грамоте
Как Грыць учился грамоте
Рассказ из галицкой жизни Ивана Франка.
Перевод с малороссийского.
1.
1.
2.
2.
3.
3.
4.
4.
5.
5.
Как Грыць учился грамоте, Франко Иван Яковлевич, Год: 1890
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Гуси совсем ничего об этом не знали. Даже в то самое утро, когда отец вздумал отвести Грыця в школу, гуси ничего не знали об этом намерении. Тем меньше знал сам Грыць. Он по обыкновению встал рано, позавтракал, немного поплакал, почесался, взял прут и, подскакивая на одной ноге, погнал гусей со скотного двора на паству. Старый белый гусак, по обыкновению, вытянул к нему свою небольшую голову с красными глазами и красным широким носом, резко засычил, а потом, треща о чем-то с гусынями, пошел впереди всех. Старая пестрая гусыня, по обыкновению, не хотела идти в рядах, а поплелась за мостом и за рвом, за что Грыць назвал ее ‘живодёром’, — так имел он обыкновение называть все, что не подчинялось его высокой власти на пастбище. Очевидное дело, что ни белый гусак, ни пестрая гусыня, ни вообще кто-бы то ни было из всего стада (так как всех гусей было двадцать да еще пять), так-таки никто и не знал о близком перемещении их владыки на другое, далеко не столь почетное, место.
И когда внезапно и неожиданно пришла новая весть, то есть, когда сам отец, идя с поля, позвал Грыця домой и там передал его в руки матери, чтобы она его вымыла, вычесала и одела, во что Бог послал, когда затем он сам взял Грыця с собой и, не говоря ни слова, повел трепещущего через выгон, и когда гуси увидели своего недавнего проводника в совсем измененном виде, в новых сапогах, в новой барашковой шапке, подпоясанного рыжим ремнем, они подняли страшный крик изумления. Белый гусак подбежал к самому Грыцю с вытянутой головой, как бы желая его хорошенько осмотреть, пестрая гусыня также вытянула голову и долгое время от изумления не могла ни слова вымолвить и, наконец, быстро затрещала.
‘Где-где-где-где’!
— Глупая гусыня! — отвечал гордо Грыць и отвернулся, как будто хотел сказать: ‘Эге, подожди немного, не таким я теперь барином сделался, что еще тебе на твои гусиные вопросы отвечать!’ А впрочем, может быть он потому и не ответил, что сам не знал, куда ведет его отец.
Вот идут они селом. Отец молчит, и Грыць молчит. Наконец подошли они к большому строению, крытому соломой, с высокой трубой. К этому строению шло много мальчиков, таких как Грыць, а также и постарше. За строением по саду ходил барин в коротенькой курточке.
— Грыць! — сказал отец. ,
— А! — сказал Грыць:
— Видишь эту избу?
— Вижу.
— Помни — это школа!
— Ага! — сказал Грыць.
— Ты сюда будешь ходить учиться.
— Ага! — сказал Грыць.
— Старайся как можешь, не шали, слушай учителя. Я иду к нему, чтобы он тебя записал.
Ага, — сказал Грыць, почти ничего не понимая из того, что говорил ему отец.
— А ты иди вот с этими ребятками. Ребятки, возьмите его с собой.
— Идем! — сказали школьники и взяли Грыця с собой, а в это время отец пошел в сад поговорить с паном профессором [В Галиции и сельских учителей и гимназических называют ‘профессорами].
Мальчики вошли в сени, в которых было совершенно темно и страшно воняло прошлогодней гнилой капустой.
Видишь вон там? — обратился к Грыцю один мальчик, показывая на темный угол.
— Вижу — сказал дрожащий Грыць, хотя совсем ничего не видал..
— Там яма — сказал мальчик.
— Яма! — повторил Грыць.
— Коли будешь плохо учиться, так учитель посадит тебя в эту яму и ты должен будешь сидеть там целую ночь!
— Я не хочу! — крикнул Грыць.
В это время другой мальчик шепнул что-то первому, оба засмеялись, а потом первый, ощупав школьные двери, сказал Грыцю:
— Постучи в двери! Скорее!
— Зачем? — спросил Грыць.
— Нужно! Здесь так водится, когда кто первый раз приходит сюда.
В школе стоял шум как в улье, но, когда Грыць постучал кулаком в дверь, сделалось тихо. Мальчики медленно отворили дверь и втолкнули Грыця на середину комнаты. В ту же минуту по его спине захлопали здоровые березовые розги. Грыць страшно перепугался и завизжал.
— Молчи, дурень! — кричали на него шутники-мальчишки, которые, услыхав шум, засели за дверьми и устроили Грыцю эту неожиданную встречу.
— Ой-ой-ой-ой! — визжал Грыць.
Мальчики испугались, как бы учитель не услыхал его визга, и начали унимать Грыця.
— Молчи, дурень, это так водится! — увещевали они его. — Кто в дверь стучит, того нужно по плечам постукать. Ты этого не знал?
— Н-е-е-е зна-ал! — всхлипывал Грыць.
— Отчего не знал?
— Я-а-а пер-р-рвый ра-аз в школе!
— Первый раз! — вскрикнули мальчики, как будто удивленные тем, что можно в первый раз быть в школе.
— О! Так тебя нужно угостить! — сказал один, подскочил к доске, взял с сундучка порядочный кусок мелу и подал Грыцю.
— На, дурень, ешь, да только скоро!
Все смолкли и в ожидании глядели на Грыця, который вертел в руках мел, а потом медленно положил его в рот.
— Ешь, дурень, да скорее! — понукали мальчики, а сами давились от смеха.
Грыць стал грызть мел и насилу съел его. Хохот вокруг Грыця раздался такой, что даже стекла в окнах зазвенели.
— Чего смеетесь? — спросил удивленный Грыць.
— Ничего, ничего. Может хочешь еще?
— Нет, не хочу. А что это такое?
— А ты не знаешь? Вот дурень! Это иерусалим такой, это очень вкусно.
— Ой, не очень вкусно! — сказал Грыць.
— Это потому, что ты еще не раскусил. Это должен каждый есть, кто в первый раз приходит в школу.
В эту минуту в класс вошел учитель. Все мальчики, как спутанные воробьи, повскакали на свои скамейки, только Грыць остался со слезами на глазах и с губами, белыми от мела. Учитель грозно приблизился к нему.
— Как зовут? — крикнул он.
— Грыць!
— Какой-такой Грыць? Ага, ты новенький. Отчего не сидишь на скамейке? чего плачешь? чем запачкался? а?..
— Да я ел иерусалим!
— Что-о? Какой иерусалим? — расспрашивал учитель.
Мальчики снова давились от хохота.
— Да мальчики давали…
— Какие мальчики?
Грыць обернулся лицом к классу, но никого не мог узнать.
— Ну, ну! Иди, садись на место и учись хорошо, а иерусалима больше не ешь, не то будешь бит!
Началось учение. Учитель что-то говорил, показывал какие-то дощечки, на которых были нарисованы какие-то столбики, да крючочки, мальчики от времени до времени, когда учитель показывал новую дощечку, что-то кричали, из всего этого Грыць ничего не понимал. Он даже не обращал внимания на учителя, а смотрел на мальчиков, которые сидели около него и казались ему очень смешными. Один из них ковырял пальцем в носу, другой сзади старался заткнуть Грыцю в ухо небольшую трубочку из бумаги, третий долго и прилежно работал, вытягивая из своего кафтана заплатки, нитки и подкладку, целая куча этого тряпья лежала у него на нижней доске скамьи, а он все еще тянул, да тянул изо всей силы.
— На что ты вытягиваешь? — спросил Грыць.
— Буду дома с бовщем есть, — шепеляво отвечал мальчик, и Грыць долго потом думал над тем, не одурачил ли его этот мальчик.
— Но, ведь ты, Грыць, ничего не слушаешь?! — крикнул ему учитель и при этом пребольно схватил его за ухо, так что у Грыця против воли выступили слезы на глазах и он от испуга долгое время не только не мог слушать, но даже забыл о всем окружающем его. А когда, наконец, опомнился,- то мальчики уже читали склады на подвижных табличках, которые складывал п раскладывал перед ними учитель. Певучим голосом, по сотни раз без устали, повторяли они: ‘а-ба-ба-га-ла-ма-га’. Грыцю, неизвестно почему, это очень понравилось, и он на перегонки с другими стал выкрикивать своим пискливым голосом: ‘а баба галамага’. Учитель готов был признать его очень прилежным н способным мальчиком и, желая еще лучше убедиться в этом, переставил буквы. Неожиданным образом выставил он перед учениками буквы ‘ба-ба’, но Грыць, не глядя на них, а только на учителя, тонким певучим голоском крикнул: ‘га-ла-ма-га!’ Все захохотали, не исключая и самого учителя, только один Грыць, удивленный, оглянулся по сторонам и сказал своему соседу, снова во весь голос:
— Чего не кричишь ‘галамага’ ? — И только тогда, бедняга, опомнился, когда учитель вытянул его линейкой по плечам…
— Ну, а чему тебя там в школе научили? — спросил Грыця отец, когда он возвратился домой.
— Учились мы ‘а баба галамага’, — отвечал Грыць.
— А ты умел? — спросил отец, не допытываясь о том, что это за удивительная наука ‘а баба галамага’.
— А как же, умел! — отвечал Грыць.
— Ну, ты гляди мне, справляйся там! — приохочивал отец. — Когда тут в шкоде научишься, так пойдешь в город в старшую школу, а потом сделаешься священником! Жена, дай-ка ты ему чего-нибудь поесть.
— Ага! — отвечал Грыць.
Минул ровно год с того знаменательного дня, когда Грыць впервые вступил в школу. Блестящие надежды отца на будущность Грыця давно развеялись. Учитель прямо сказал ему, что Грыць — настоящий ‘оболтус’, и что отец сделает лучше, если возьмет Грыця из школы п снова заставит пасти гусей. И действительно, после году школьного учения Грыць возвращался домой как раз такой же ученый, каким был год тому назад. Правда, ‘а баба галамага’ он хорошо выучил на память, и даже не раз во сне из уст его вылетало это удивительное слово, служившее как бы порогом ко всякой мудрости, но этого порога Грыцю видно не суждено было переступить. Дальше этого слова он в науке не подвинулся. Буквы как-то перепутывались перед его глазами, и он никогда не мог их узнать по виду, которая ш, а которая мыслете. А про чтение уж и говорить нечего. Была ли тут причиной его непонятливость или плохое преподавание учителя решить трудно, одно только верно, что кроме Грыця таких ‘оболтусов’ между прошлогодними учениками было 18 на 30, и все они в продолжение этого учебного года не раз утешали себя радужными мечтами о том, как это будет хорошо, когда они освободятся от ежедневных линеек, подзатыльников, толчков, ударов по ладони и дранья за волосы и во всем своем блеске снова появятся на пастбище.
А уже Грыць наверно думал больше и чаще всех об этом. Проклятый букварь за целый год натуги над научными вопросами, подранный и превращенный чуть ли не в кашу, проклятое ‘а баба галамага’ и проклятые учительские приохочиванья к учению так надоели бедному Грыцю, что он даже похудел и побледнел и ходил все время, как лунатик. Наконец, Бог сжалился над ним и послал июнь месяц, и отец сжалился над Грыцем и сказал ему в одно прекрасное утро.
— Грыць!
— Аа! — отвечал Грыць. ,
— Ты больше не пойдешь в школу!
— Ага! — отвечал Грыць.
— Сними сапоги, шапку и ремень, нужно их спрятать для праздников, а ты подпоясайся лыком, возьми старую баранью шапку, да гони гусей в поле.
— Ага! — радостно сказал Грыць.
Гуси, известно, — глупые птицы, они и этот раз не знали про ту приятную перемену, которая ожидала их. В продолжение целого года школьных занятий Грыця их пас маленький соседский мальчик Лучка, который обыкновенно только и делал на пастбище, что копал ямки, лепил куличи из грязи, да пересыпал песком. О гусях он совсем не заботился, предоставляя пм пастись, где они желают. Не раз случалось им зайти в засеянное поле, и тогда приходилось вытерпеть много проклятий, а иногда и побоев от пострадавшего. И кроме того, несчастье несколько раз задевало своим зловещим крылом стадо. Пять молодых гусаков и девять гусынь хозяйка продала в город, тяжело было остающимся разлучаться с ними, старую гусыню сосед забил хворостиной и с варварской бессердечностью привязал бездыханный труп за лапу к той же хворостине и так волок ее через все пастбище, а потом кинул ее хозяину на скотный двор. А одного молодого гусака, красу и надежду всего стада, забил ястреб, когда он раз отделился от своей семьи. Но, несмотря на эти тяжелые и неожиданные потери, стадо нынешнего года было многочисленнее, чем год тому назад. Благодаря белому гусаку и пестрой гусыне, да еще двум пли трем молодым ее дочкам, стадо этого года насчитывало более 40 штук.
Когда Грыць появился между ними с прутом в руках — знаком своей наместнической власти, — глаза всех сразу обратились к нему, и раздалось всеобщее сыченье немого изумления. Но ни белый гусак, ни пестрая гусыня не забыли своего прежнего доброго пастыря и сейчас признали его. С громкими криками радости, хлопая крыльями кинулись они к нему.
— Где-где-где-где?. — трещала старая гусыня.
— А вот я в школе был, — отвечал гордо Грыць.
— Ов-ов-ов! — удивлялся белый гусак.
— Не веришь, дурень? — крикнул на него Грыць и вытянул его хлыстом.
— А сьо-сьо-сьо? А сьо-сьо-сьо? — шипели другие гуси, собираясь вокруг него.
— Т. е. это чему я научился? — формулировал их вопрос Грыць.
— Сьо-сьо-сьо-сьо? — шипели гуси.
— А баба галамага! — отвечал Грыць.
Снова раздался крик изумления, как будто ни одна из сорока гусиных голов не могла уразуметь такой глубокой мудрости. Грыць стоял гордый, недосягаемый. Но вот, наконец, белый гусак опомнился.
— А баба галамага, а баба галамага! — крикнул он своим звонким, металлическим голосом, выпрямился, поднял высоко голову и замахал крыльями. Потом, обернувшись к Грыцю, прибавил, как бы желая его еще больше пристыдить:
— А кши, а кши!
Грыць был уничтожен, посрамлен. Гусак в одну минуту перенял всю ту мудрость, которая стоила Грыцю целый год ученья.
‘Отчего они его в школу не отдали?’, подумал он про себя, и погнал гусей на толоку.
Источник текста: журнал ‘Северный Вестник’, 1894,
Распознание, современная орфография: В. Г. Есаулов, 5 марта 2016 г.