‘КАБИНЕТ’…
‘КАБИНЕТ’…
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
‘Кабинет’…, Розанов Василий Васильевич, Год: 1905
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Розанов Василий Васильевич. Собрание сочинений. Когда начальство ушло…
М.: Республика, 1997.
Несколько лет назад мне пришлось услышать афоризм, один из самых умных, какие я слышал в моей жизни: ‘Разница между Россиею и Западною Европою заключается в том, что в Европе все дело заключается в получении votum’a (голосования объединенного желания, распоряжения), у нас же это голосование ничего бы не дало, потому что никто не исполнил бы, да и некому исполнить то, касательно чего votum получен’.
Иными словами: Запад обладает механизмом управления, настолько мастерски сложенным, так напряженным, интенсивным, что ему только нужно получить указание ‘что делать? в каком направлении делать’? И уже он сделает, непременно сделает все мастерски. Votum, около которого и вращаются прения палат, устанавливает, решает этот толчок административной машины. Но у нас, русских, самой машины нет или она невообразимо дурна, застарела, слаба. Какой бы votum ни получился, будет ли он коллективный или единоличный, машина не сумеет, не захочет или не сможет его исполнить.
Мысль эта по ее чрезвычайной ясности, простоте и правдоподобию врезалась в мое воображение. Имеет ли она исторические оправдания?
Да.
Вот несколько.
В 1870 г. ‘решается’ (votum) классицизм: но исполнение его идет до того отвратительно, что через 30 лет приходится брать решение назад и обречь на слом все сделанное, потому что оно действительно негодно и вредно.
‘Решаются’ церковно-приходские школы: здания — есть, штаты — установлены, тройной надзор — действует. Но учителя — нет на уроках, а ученики — гуляют в поле: все — fata-morgana (тысячи об этом сообщений, признаний самих заведующих школами батюшек, с жалобами: нам учить некогда, у нас — требы и хозяйство).
‘Решается’ для гимназий: 1) воспитание, 2) серьезное отношение к ученикам, 3) улучшение материального положения учителей. В исполнении вместо всего этого получается распущенность, дезорганизация.
‘Решается’ всем правительством поднять земледелие. С этою целью в составе его образовывается целое новое министерство. ‘Ну, новая метла будет хорошо мести’. Но, конечно, как Россия скверно пахалась, имела засухи, несносный юридический и экономический строй деревни — все так и осталось. ‘Земледельца’, которого облагодетельствовали учреждением специального для него министерства, пришлось и приходится (частично) кормить на казенный счет.
Для чего же votum, толчок машине, когда она слаба, расстроена, и ‘толкай’ ее или ‘не толкай’ — она все равно в ход не пойдет, или пойдет так криво, что испортит дело или изувечит хозяина.
Таким образом, вопрос о конструкции министерств, о выработке методов министерской работы и создании мастеров-работников — есть та подпочва, которая забыта в вопросе о ‘кабинете’.
Другой не столько афоризм, сколько resume: тысячи наблюдений, мне пришлось услышать в ту же пору, когда я очень интересовался характером русского ‘управления’. Услышать замечание, которое я сейчас приведу, мне привелось от Н. Н. Страхова, бывшего, еще со времен школьного учения, в хороших отношениях с И. А. Вышнеградским, бывшим тогда министром финансов. Он передал мне жалобу, часто от этого министра слышанную.
— Семь десятых времени и напряжения министра уходит черт знает на что! Какие-то мелочные дела, никакого отношения до пользы и нужд России не имеющие. На министра все смотрят, ожидают от него больших дел, проектов, ожидают проведения новых законов, действительно настоятельно нужных, или — важных административных мероприятий. Между тем министр еще менее, чем столоначальник, имеет времени для уединенного сосредоточения над своим делом. Все минуты его расхватаны и часто такими мелочами, о которых никогда не узнает историческая Россия, — а между тем все от него ждут именно исторического дела. Ответственность — неизмеримая. Исполнить ее — никакой возможности. Просьбы, письма, приемы, официальные посещения… Настоящая свободная минута и возможность подумать о делах — только в вагоне ночью. Тут я свободен и думаю, тут я принадлежу самому себе.
Дело в том, что уже сейчас — до всякого Кабинета и без всякого Кабинета — есть ‘сильные министры’ и ‘бессильные министры’: и, очевидно, для каждого из них есть первая задача утвердиться: 1) твердо сесть в свое кресло, 2) настолько твердо, чтобы соседние кресла скорее от него зависели, нежели оно от них зависело. Едва ли 7/10-ю времени, упомянутые Вышнеградским, и не уходят на ‘дела’, связанные с ‘упрочением’.
Наконец, я приведу третье замечание, резко мне брошенное не сановником, но сейчас, ‘подсановниками’: это был талантливый, деятельный, глубоко честный человек. На вопрос, отчего у нас ‘на верхах’ не весьма талантливо, т. е. как будто заправляют делами люди скорей бездарные, чем даровитые, он ответил:
— Бездарность есть всегда желаемое лицо ‘там’. Каждое ‘кресло’ всего более опасается умного кресла рядом с собою. Умного или особенно энергичного: оно сейчас давит на все соседние кресла. Кому же быть приятно раздавленным? оттесненным?! Кому приятно просто встречать критику своего ведомства (а ведь ‘кресла’ все связаны между собою) в общих заседаниях? указания на недочеты, смелого указания? Вот отчего целый ряд ‘кресел’ всегда радуется, когда к ним приближается и наконец входит новый тусклый, безвольный кандидат. Его уже заранее все поддерживают, все на него указывают, говорят, что ‘талант’. И под этот шепот: ‘талант! талант!’ он действительно с чрезвычайной быстротой и непонятным ни для кого успехом двигается по службе и наконец занимает ‘кресло’. Это-то и есть вожделенная минута. Товарищи жмут ему горячо руку. Рента, отделка квартиры, все так и сыплется на счастливца, который решительно изображает мумию, недвижен, безмолвен, уже не 7/10, как даровитый Вышнеградский, а 9/10 или 10/10 службы он отдает маленьким и ‘незаметным делам’, весьма и весьма не безразличным для соседних ‘кресел’, да и для передних рядов ‘стульев’…
Вот положение. И если бы кабинет что-нибудь мог сделать, чтобы вывести из него, — он желателен.
Что такое ‘кабинет’?
Единоличная воля и разумение, которое согласует с собою остальные. При нем управление действительно получает: 1) могущественный толчок, 2) устранение препятствий, насколько они могли бы встретиться в соседних ‘креслах’, в противодействии или непонимании других министерств. От ‘главы кабинета’ уже по самому его положению отпадает необходимость заботиться о множестве тех маленьких дел, препятствий, беспокойств, для России вовсе невидных и России вовсе ненужных, которые поглощают множество у него времени. Он получает свободу думать только о нужных и для всех видных делах, притом не только специально одного своего ведомства, — но о делах более общих, относящихся до цельного и общего существования России, таков, например, у нас вопрос об ‘упадке, истощении центра’ Великороссии.
Появление ‘кабинета’ почти бесспорно отразилось бы сейчас же в более крупном шаге России, как походке, как ходе исторических дел, — взамен того ‘трусить’, той маленькой и робонькой походочки, мелкого шажка, какой мы все до утомления привыкли видеть.
В этом ‘трусить’ едва ли не заключается главное наше зло. Россия до того громадна, стоит перед такими крупными и трудными вопросами, что мелким ‘делопроизводством’ в департаментах решительно не может ограничиться. Выразимся так: Россия теперь скорее управляется департаментски, нежели министерски. Министерство есть только синтез своих департаментов, а не то, чтобы департаменты были органами и функциями министра и министерства, имеющего задачу и программу, ‘миссию’ в истории. С выявлением ‘кабинета’, может быть, и получится уж если не ‘кабинетская’, то во всяком случае министерская политика: ибо, имея твердую опору в главе кабинета, все ему разъяснив, что надо, министр широко и властно может идти к своей задаче или задачам, не преодолевая ежечасное трение и сопротивление, теперь встречаемое им во всех остальных ведомствах. Наконец, с устранением соперничества, недоброжелательства в соседних министерских ‘креслах’, не будет главной пружины, которая теперь как бы вытягивает к занятию ‘кресел’ людей весьма недаровитых и неэнергичных. На ‘главе кабинета’ отразится блеск всех министерств, и в то же время этот ‘глава кабинета’ есть сам работник, делец, практик управления, и имеет соответствующий практический глаз. Как министр всегда старается окружить себя самыми даровитыми, предприимчивыми и зоркими директорами департаментов, ибо их работа отражается честью на нем: так глава кабинета не может не приложить всех стараний к выбору или к назначению самых талантливых и деятельных министров. Вот эта-то цельность талантливости мне и представляется главным преимуществом управления, исходящего от кабинета, сравнительно с управлением разрозненных министерств.
Вспомним Сперанского. Вспомним и времена Екатерины. Шаг России решительно был крупен. Общество любовалось и было удовлетворено такими важными начинаниями, как 1) учреждение министерств, 2) учреждение Государственного Совета, 3) генеральное межевание России, 4) введение губернских учреждений и пр., и пр. Теперь мы и ожидать отвыкли, и воображать не умеем такое нововведение, как сотворение министерств или Государственного Совета. Департаментская везде работа, министерства разложились на департаменты и в них умерли или замерли… Сколько лет комиссия пересматривала ‘Устав о службе гражданской’, а когда были готовы и разосланы ‘намеченные преобразования’, то оказалось, в них и читать нечего: намечено было уничтожение чина ‘надворных советников’ и ниже, а звание ‘статских советников’ и выше было оставлено. Потом что-то о пенсиях. Еще что-то о мундирах, — кому, когда и где носить их. Маленькие департаментские нужды, заботы, заботы ‘свои’ и ‘о своих’. России решительно был не нужен этот пересмотр или такой пересмотр ‘Устава о службе гражданской’. Как мы уже сказали, в самих министерствах возобладала и установилась твердо ‘департаментская точка зрения’ на дела, т. е. точка зрения, упускающая из виду самое Россию. Как будто ‘самое Россию’ ее правящий механизм перестал видеть.
— Где Россия?
— Не знаем?
— Однако же?..
— Вот ‘дело’ об Иване Ивановиче: просит усиленной пенсии в размере 3000 р., 2/3 последнего оклада, получаемого на службе, между тем как он не дослужил до 35 лет одного года и двух месяцев, и по ‘Уставу о пенсиях’ невозможно выдать. Но, может быть, ваше высокопревосходительство, в виде изъятия…
— Хорошо. Заготовьте доклад.
Понятно, что поля русские пашутся, как при Рюрике, и что ‘Земледелие’, заведенное на Мариинской площади в Петербурге, более ‘проводит борозды’ в графах и подразделениях, горизонтальных и вертикальных, на великолепной ‘министерской бумаге’ (в лавочках знают) по 6 коп. лист: толстая, глянцевитая, перо по ней так само и пишет… Надо бы завести тоже ‘министерские чернила’. Нельзя же, прискорбно ‘обыкновенными’.
Снято с набора в ‘Новом времени’ в 1904 г.