Святой отецъ только что отслужилъ свою обдню, когда къ нему привели плнныхъ. Это было въ дикомъ уголк, въ горахъ Арнчулеги. Обвалившаяся скала, надъ которой возвышался кривой стволъ колоссальнаго фиговаго дерева, образовала нчто въ род алтаря, покрытаго вмсто пелены карлистскимъ знаменемъ съ серебрянной бахромой. Солдаты Донъ-Карлоса безмолвными рядами выстроились вокругъ, съ ружьями на перевязяхъ, преклонивъ одно колно и подложивъ подъ него свой блый беретъ. Пасхальное наваррское солнце, казалось, сосредоточивало весь палящій зной лучей своихъ на этомъ ущельи, гд только полетъ сраго дрозда по временамъ нарушалъ монотонность церковнаго пнія. Выше, на зубчатыхъ горахъ, рисовались неподвижные силуэты часовыхъ. Странное зрлище представлялъ этотъ попъ и начальникъ войска, служившій обдню посреди своихъ солдатъ. И какъ это двойное существованіе Кабесильи читалось на его физіономіи! Выраженіе экстаза, суровыя черты, жесткость, которая еще боле выступала, вслдствіе бронзоваго цвта лица, какой пріобртаетъ солдатъ на войн, аскетизмъ безъ блдности, аскетизмъ, которому не доставало мрака монастырскихъ сводовъ, маленькіе черные глаза, очень блестящіе, необычайно толстыя жилы на лбу, казалось, связывавшія мысль какъ веревками, останавливавшія ее, державшія въ упрямой неподвижности.
Каждый разъ, какъ онъ повертывался въ присутствовавшимъ, подымая руки для благословенія и произнося свое Dominus Моdiscum — подъ его эпитрахилью виднлся мундиръ, ручка пистолета, или рукоятка каталонскаго ножа. ‘Что онъ съ нами сдлаетъ?’ думали въ ужас плнные, и, пока служилась обдня, припоминали вс слышанные ими разсказы о зврствахъ Кабесильи, стяжавшихъ ему особое прозвище въ роялистской арміи.
Но, какимъ-то чудомъ, святой отецъ находился въ то утро въ милостивомъ настроеніи духа. Эта обдня на чистомъ воздух, побда, одержанная наканун, а также и праздникъ пасхи, къ которому этотъ странный попъ относился еще не совсмъ индифферентно, сообщили лицу его выраженіе радости и доброты. По окончаніи обдни, между тмъ, какъ церковный служитель, Мигуэль, въ сумк котораго стучали патроны, убиралъ съ алтаря священные сосуды и укладывалъ ихъ въ большой ящикъ, слдовавшій обыкновенно позади отряда, на спин мула — патеръ приблизился къ плнникамъ. Это была горсть республиканскихъ карабинеровъ. Утомленные въ битв, продолжавшейся цлый день, они провели безсонную ночь на солом въ овчарн, куда ихъ заперли посл дла, и теперь, пожелтвъ отъ страха, изнемогая отъ голода, жажды и усталости, жались другъ къ другу, какъ стадо на двор бойни. Сно, набившееся въ мундиры, аммуниція, безпорядочно надтая во время сна или бгства, пыль, покрывавшая ихъ, отъ фуражекъ До жолтыхъ башмаковъ, все сообщало имъ этотъ жалкій видъ побжденныхъ, говорящій, что за физическимъ утомленіемъ скрывается упадокъ нравственныхъ силъ. Кабесилья посмотрлъ на нихъ съ торжествующей усмшкой. Ему не совсмъ непріятно было видть республиканскихъ солдатъ смиренными, оборванными, трепещущими, посреди откормленныхъ и хорошо одтыхъ карлистовъ, посреди наваррскихъ и баскскихъ горцевъ, черныхъ и сухихъ, какъ рожки.
— Viva Dias! дти мои, сказалъ онъ имъ съ добродушнымъ видомъ.— Республика плохо кормить своихъ защитниковъ. Вы также тощи, какъ пиренейскіе волки, когда въ горахъ лежитъ снгъ, и когда они приходятъ въ равнину, и бродятъ около домовъ, гд свтится огонекъ и пахнетъ мясомъ. Съ тми, кто служитъ правому длу, не такъ поступаютъ. Не хотите ли испытать hermanos? Бросьте эти подлыя фуражки, и надньте блые береты. Тмъ, которые крикнутъ: да здравствуетъ король! я дарую жизнь и велю выдавать провіантъ наравн со всми моими солдатами. Это врно, какъ-то, что нынче праздникъ святой пасхи.
Не усплъ патеръ произнести эти слова, какъ вс фуражки полетли на воздухъ, и крики: ‘Да здравствуетъ король Карлосъ! да здравствуетъ Кабесилья!’ раздались въ горахъ. Бднякамъ такъ не хотлось умирать, и мясо, которое жарилось около нихъ, подъ снью скалъ, на бивуачномъ огн — розовомъ и легкомъ, при свт дня — пахло такъ соблазнительно! Я полагаю, что никогда еще претендента не привтствовали съ такимъ искреннимъ восторгомъ. ‘Накормите ихъ скорй, сказалъ Кабесилья, смясь:— когда волки кричатъ такъ громко, значитъ, они сильно проголодались’.
Карабинеры удалились, и только одинъ, самый молодой между ними, продолжалъ стоять передъ начальникомъ, съ гордымъ, ршительнымъ видомъ, представлявшимъ рзкую противоположность съ его почти дтскими чертами и легкимъ пушкомъ, покрывавшимъ его щеки. Слишкомъ широкая шинель, сидвшая на немъ мшкомъ, образовала складки на спин и на рукавахъ, изъ которыхъ выглядывали тощія руки, и вслдствіе этого, онъ казался еще моложе, еще миніатюрне.
Глаза его, черные глаза араба съ длиннымъ разрзомъ, горли лихорадочнымъ блескомъ. Упорный взглядъ ихъ безпокоилъ Кабесилью.
— Что теб нужно? спросилъ онъ его.
— Ничего… Я жду ршенія своей участи.
— Но тебя ожидаетъ та же участь, что и другихъ. Я никого не называлъ. Вс прощены.
— Другіе измнники и трусы. Я одинъ не кричалъ.
Кабесилья вздрогнулъ, и посмотрлъ на него пристально.
— Какъ твое имя?
— Тоніо Видаль.
— Откуда ты?
— Изъ Пьюсерды.
— Сколько теб лтъ?
— Семнадцать.
— У республики должно быть нтъ людей, если она вынуждена вербовать ребятъ.
— Меня не вербовали, padre, я волонтръ.
— Знаешь ли ты, глупецъ, что у меня найдется не одно средство заставить тебя кричать: да здравствуетъ король!
Тогда Кабесилья сдлалъ знакъ, и взводъ стрлковъ окружилъ плнника, который не моргнулъ. При этомъ героическомъ мужеств, Кабесилья почувствовалъ на минуту въ душ своей что-то въ род состраданія.
— Теб не о чемъ просить меня передъ смертью? Хочешь сть? хочешь пить?
— Нтъ! отвчалъ мальчикъ:— но я добрый католикъ, и не хотлъ бы предстать передъ Богомъ безъ покаянія.
Кабесилья еще не снималъ эпитрахили и рясы.
— Стань на колни, сказалъ онъ, садясь на скалу. Когда солдаты отошли, осужденный началъ вполголоса: ‘Благословите меня, святой отецъ, потому что я гршенъ…’
Но вотъ посреди исповди раздается страшный ружейный залпъ, при вход въ дефилеи.
— Къ оружію! кричатъ часовые.
Кабесилья вскакиваетъ, отдаетъ приказанія, назначаетъ на. посты, распредляетъ солдатъ. Онъ самъ схватилъ карабинъ, не успвъ снять, своей рясы, какъ вдругъ, обернувшись, замтилъ мальчика все еще стоявшаго на колняхъ.
— Ты что тутъ длаешь?
— Жду отпущенія.
— Это правда… я забылъ о теб…. сказалъ патеръ.
И, торжественно поднявъ об руки, онъ благословилъ эту молодую преклоненную голову. Потомъ, поискавъ вокругъ себя глазами взвода стрлковъ, разсявшихся во время сумятицы, произведенной атакой, отступилъ на шагъ, прицлился въ кающагося и положилъ его на мст.