КАБАЛА.
КАБАЛА.
(РАЗСКАЗЪ.)
I.
I.
II.
II.
III.
V.
VI.
А. Витвицкій.
‘Русское Слово’, No 9, 1863
Кабала, Витковский Андрей Генрихович, Год: 1863
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Страннымъ, загадочнымъ существомъ выглядла моя знакомая,— звали ее Ольгой Васильевной. Она была очень хороша собой: высокая, стройная, казалось, втеръ могъ переломить ее, во всей ея фигур, въ походк, въ движеніяхъ, въ голос было что-то необыкновенно изящное и симпатичное. Она говорила тихо, ровно и какъ будто задумавшись. Большіе темноголубые глаза смотрли безучастно, они только мимоходомъ останавливались на всемъ окружающемъ и ни на что ни заглядывались, худо скрытыя слезы часто блестли на ихъ длинныхъ серебряныхъ рсницахъ, на тонкихъ полураскрытыхъ губахъ мелькало что-то двусмысленое, не то улыбка, не то сдержанный сарказмъ, изъ-подъ нихъ выглядывали два ряда блыхъ, ровныхъ зубовъ, тонкій, правильный носъ казался выточеннымъ изъ мрамора, лобъ большой, открытый, его окаймляли вьющіеся, совершенно блокурые волосы, на солнц они казались сдыми, густая, небрежно скрученная коса лежала на затылк, и своею тяжестію какъ будто подымала всю голову, противъ воли заставляя ее держаться прямо, цвтъ лица матовый, блдный, безъ малйшаго румянца, щеки, нсколько впалыя, за вискахъ синеватыя жилки, только маленькія прозрачныя уши горли живымъ, розовымъ цвтомъ. Она походила на больную, можно было подумать, что какой-нибудь сильный внутренній недугъ томилъ ее, не давалъ ей покоя. По всему было видно, что она жила насильно и съ безстрастнымъ взглядомъ на будущее ожидала того времени, когда смерть прекратитъ ея лишніе, ни кому ненужные дни. И одвалась она только по крайней необходимости надть что нибудь, черное шерстяное платье не сходило съ плечъ ея, на рукахъ четки, она всегда перебирала ими, на голов черная кружевная косынка, когда она ходила гулять, почти непроницаемый вуаль скрывалъ лицо ея. Она боялась людей, избгала всякаго общества, встртить ее можно было или въ церкви, да и то гд нибудь въ уголку, въ полумрак, между старухами нищими, или въ такомъ мст, гд она была уврена, что никто не увидитъ ее. Она за-живо похоронила себя. Ей было всего за двадцать лтъ.
Какъ-то давно, лтъ пять — шесть назадъ, я жилъ на дач на одномъ изъ петербургскихъ острововъ. Дачи эти извстны каждому, по крайней мр среднее небогатое сословіе нашего благословеннаго болотами града очень хорошо знаетъ ихъ: крошечный, щелистый домикъ съ плохозапирающимися дверями и окнами, передъ нимъ палисадникъ, по величин смахивающій на простой курятникъ, съ запыленными акаціями, да кустами чего-то похожаго на цвты. Мое помщеніе впрочемъ было одно изъ лучшихъ — вдали, въ тиши, окна глядли на малую Невку, пыли не много, стукотни еще меньше, передъ домомъ имлись скамейка, береза и два куста сирени, по сосдству, съ лвой стороны жили какіе-то почтенные супруги, вчно молчавшіе и вчно сидвшіе отвернувшись другъ отъ друга. Въ правомъ палисадник я никого не видлъ и радовался, что избавился отъ лишнихъ сосдей, быть можетъ, отъ лишнихъ взглядовъ и толковъ. На дач не то что въ город, вс другъ дружку на перечетъ знаютъ, поселись только рядомъ какая-нибудь вдова, двица, того и гляди женихомъ объявятъ.
Разъ, какъ теперь помню, вечеръ былъ тихій, чудесный, въ воздух не шелохнетъ, ни одинъ листъ на дерев не дрогнетъ, рка заснула, вдали кто-то тянулъ на гармоник. Я лежалъ на скамейк и смотрлъ въ безконечное темноголубое небо, полумракъ лтней, іюльской ночи покрывалъ его: казалось, какая-то прозрачная, зеленоватая ткань разстилалась по всему его пространству: луна свтила своимъ полнымъ свтомъ, дымокъ отъ сигары тонкой струйной вился въ воздух: мн не хотлось двинутся съ мста, въ комнат было слишкомъ душно. Молчаливые супруги убрались на боковую и щелкнули задвижкой у двери, настала тишина совершенная, я забылся, мысли мои улетли куда-то очень далеко. Вдругъ съ правой стороны что-то шелеснуло, послышались чья-то легкіе шаги, я повернулъ голову, — въ сосднемъ палисадник между кустами мелькнула черная фигура. Не знаю почему, только въ это самое время сердце екнуло у меня, быть можетъ, отъ неожиданности появленія, я былъ увренъ, что дача оставалась пустою и вдругъ посреди тишины и полумрака увидлъ въ ней что-то странное, я даже вспомнилъ читанную когда-то въ дтств ‘Черную женщину’ Греча. Бываютъ минуты, когда человкъ расположенъ къ таинственности, когда самыя простыя вещи кажутся ему почти сверхъестественными. Фигура шла очень медленно, черное платье, казалось, плыло по воздуху, ноги еле до земли дотрогивались, лица ея изъ за кустовъ нельзя было разглядть. Она остановилась у заборчика, положила на него свои руки, нсколько минутъ простояла здсь неподвижно, потомъ прежними, медленными, неслышными шагами обошла вторую половину палисадника, поднялась на крыльцо и сла на его верхнюю ступеньку. Луна освтила всю ея голову. Я притаилъ дыханіе, я боялся быть открытымъ, боялся спугнуть это загадочное, фантастическое видніе. Я былъ пораженъ и красотой и страдальческимъ выраженіемъ лица женщины. Это было первое мое знакомство съ Ольгой Васильевной. Она сидла совершенно неподвижно, только сухая, блая какъ снгъ рука ея машинально перебирала черныя костяныя четки. Широко раскрытые глаза задумчиво вперились вдаль, какъ будто хотли прорзать ее, на рсницахъ блестли слезы, одна изъ нихъ покатилась по блдной щек, лицо при лунномъ свт казалось прозрачнымъ, мраморнымъ, полураспущенные волосы серебрились, раскрытыя губы трепетали, грудь высоко подымалась, блая сорочка на ней рзко отдлялась отъ чернаго платья. Порой она прижимала руку къ сердцу, точно хотла удержать его біеніе, и все лицо ея судорожно передергивалось. Нсколько минутъ она просидла въ такомъ положеніи, потомъ сбросила платокъ съ плечъ, сильно тряхнула головой, какъ будто для того, чтобъ опомниться, разсять тяжелыя думы, откинула падавшіе на лобъ волосы и вытянула впередъ руки, пальцы ихъ захрустли.
Вдругъ она вся вздрогнула, точно испугалась чего-то, прислушалась и склоняла въ колни голову, когда она подняла ее, лицо было довольно спокойно, только еще блдне прежняго, губы вытянулись и замерли, что-то мучительное выразилось на нихъ, глаза смотрли неподвижно на одну точку, грудь перестала колыхаться, казалось, она устала, изнемогла, или помертвла отъ горя и страданія. Около часу просидла она, потомъ встала, накинула платокъ на плечи, провела рукою по голов и неслышно, медленно удалилась во внутрь дома, задвижка щелкнула вслдъ за ней.
Я вскочилъ со скамейки и почувствовалъ сильное, давно небывалое со мной волненіе. Богъ знаетъ, чего не пришло въ эту минуту мн въ голову, долго просидлъ я, придумывая, что это за женщина, что за причина ея страданій, мученическое, прекрасное лицо ея не выходило изъ моей памяти, цлую ночь она снилась мн, на слдующее утро я бросился въ палисадникъ,— тамъ никого не было, окна въ сосднемъ дом были завшаны сторами. Я вышелъ на улицу въ надежд что нибудь развдать о таинственной сосдк.
Дворникъ сказалъ мн фамилію, назвалъ барыней, объявилъ, что она перехала на дачу еще ранней весной, что при ней живетъ какая-то старуха — и только, больше я ничего не могъ добиться. На дорог кабріолетъ въ одну лошадь, съ англійскою щегольскою упряжью, обогналъ меня, въ немъ сидлъ какой-то мужчина въ соломенной шляп, я не усплъ замтить лица его, онъ круто повернулъ лошадь къ воротамъ и въхалъ на дворъ. Дворникъ отстранилъ передъ нимъ метлу свою и почтительно снялъ шапку.
— Кто это? спросилъ я въ недоумніи, какъ будто въ самомъ дл увидлъ что нибудь совершенно рдкое.
— Кто его знаетъ, баринъ надоть,— все къ этой самой здитъ.
— Къ ней?
— Встимо-тъ къ ней.
— Часто бываетъ?
— На недл два раза здитъ, ишь кипажъ какой! Дворникъ почему-то качнулъ головой и усмхнулся, какъ усмхается русскій мужикъ, когда о чемъ-то догадывается.
— Вотъ это что, подумалъ я и опустился на скамью противъ воротъ, мн хотлось непремнно видть этого барина.
Но почему-жъ — эти страданія, слезы, болзненность лица, безнадежность во взгляд, глухое отчаяніе? Тутъ не такъ что нибудь, ршалъ я самъ съ собою и поминутно посматривалъ то на палисадникъ, то на завшанныя сторами окна.
Любопытство такъ и тянуло меня.
Часа черезъ два, кабріолетъ выхалъ.
Въ немъ сидлъ мужчина лтъ пятидесяти, загорлое лицо его было довольно красиво, черные большіе глаза сверкали изъ подъ полей шляпы, усы съ просдью спускались до самой шеи. Одтъ онъ былъ очень изящно, воротнички его рубашки блестли, какъ снгъ на солнц, за рукахъ темно-зеленыя перчатки. Увидвъ меня, онъ сильно ударилъ хлыстомъ лошадь и что есть духу помчался по усаженной липами дорог.
Не знаю почему, но мн показалось, что онъ долженъ быть большимъ мерзавцемъ, я пожаллъ лошадь, рванувшуюся подъ его желзнымъ ударомъ.
Цлый день Ольга Васильевна не выходила изъ комнаты, даже двери ея оставались запертыми, сторы не подымались, вечеромъ я долго понапрасну прождалъ ее.
Прошла недля, я не видлъ ея, въ дом ничто не напоминало о ея присутствіи, можно было подумать, что она перехала на другую квартиру, или была очень больна.
Мн было очень досадно, я ломалъ себ голову, длалъ всевозможныя предположенія и ни на чемъ не могъ остановиться, я даже старался успокоить себя.
— Что мн за дло до нея, думалъ я самъ съ собою,— мало ли людей бьется, страдаетъ, что за непрошеное участіе!
Только по прошествіи нсколькихъ дней, однажды вечеромъ, я снова увидлъ ее, но какъ!.. лучше бы было и не видть.
Я сидлъ въ палисадник и читалъ какую-то книгу, какъ вдругъ полоса свта мелькнула на крыльц сосдняго дома. Въ одномъ окн его горла свчка, стора была поднята, я увидлъ слдующую сцену.
У самаго окна, придерживаясь руками за столъ, стояла Ольга Васильевна, глаза ея были опущены внизъ, лицо казалось мертвымъ, тнь отъ горвшей свчки набрасывала на немъ темныя пятна, волосы были распущены, платье на груди растегнуто. Мн показалось, что въ эти дни она еще больше похудла. Она стояла безъ всякаго движенія, какъ приговоренная къ смерти.
Противъ нея, развалясь на кресл, сидлъ тотъ самый господинъ, который прізжалъ въ кабріолет, глаза его злобно сверкали, онъ что-то говорилъ, по крайней мр усы его шевелились, въ одной рук онъ держалъ хлыстъ и мрно колотилъ имъ по столу.
Губы Ольги Васильевны судорожно подергивались при этихъ ударахъ. Прошло нсколько минуть, глаза господина все сверкали сильне и сильне, и вдругъ онъ всталъ съ кресла, сильно ударилъ кулакомъ по столу, схватилъ женщину за руку и грубо оттолкнулъ ее. Она пошатнулась, прижалась къ косяку окна и простерла къ нему свои руки, какъ будто о чемъ-то умоляла его или защитить себя хотла. Онъ ударилъ ее хлыстомъ по рук, она вся задрожала, съежилась, грудь ея выдалась впередъ, ротъ раскрылся, глаза такъ смотрли, какъ будто хотли выскочить изъ сбояхъ орбитъ.
Хлыстъ снова закачался въ воздух.
Больше я ничего не видлъ, кровь бросилась въ голову, я схватился рукою за колъ отъ забора, мн послышался чей-то слабый крикъ, топанье, паданіе, стукъ удаляющагося экипажа, когда я опомнился и взглянулъ въ окно, въ немъ было совершенно темно.
На другой день утромъ сосдка моя противъ обыкновенія вышла изъ дому. Я отправился за ней. Черный вуаль закрывалъ лицо ея, мы подошли къ церкви, она остановилась, перекрестилась, подала милостыню двумъ старухамъ и пошла дале. Мы вошли въ паркъ, она шла очень скоро, почти бжала, какъ будто торопилась куда-то, какъ будто только на срокъ отпустили ее, я нарочно отставалъ и старался быть незамченнымъ ею. Она вошла въ самую отдаленную, глухую аллею сада, я остановился въ нершимости и только черезъ нсколько минутъ подъ видомъ гуляющаго, склонивъ задумчиво голову, побрелъ дале.
Она сидла на скамейк и что-то чертила зонтикомъ на песк, только звукъ шаговъ моихъ заставилъ ее встрепенуться. Я поравнялся съ нею и прошелъ мимо, мысли мои путались, мн было какъ-то неловко, совстно, мн показалось, что я не имю никакого права говорить съ нею, что она можетъ перепугаться, обидться, принять за дерзость, я уже хотлъ уйти изъ сада, но вчерашняя сцена вдругъ ворвалась въ мое воображеніе,— я вернулся.
— Извините меня, говорилъ я очень робко, вдругъ остановившись передъ нею, голосъ мой дрожалъ и прерывался:— извините меня, если я осмлился заговорить съ вами, это не дерзость, не простое любопытство… ваша грусть…
Она откинула вуаль со шляпки и строго, вопросительно посмотрла на меня.
Я совершенно смшался.
— Простите меня, бормоталъ я:— я не имю права, я здсь живу… вчера…
Она еще строже, еще пристальне взглянула на меня, руки ея слегка дрожали.
— Что вчера?.. я васъ не знаю, произнесла она очень тихо и казалось сама испугалась чего-то.
Я молчалъ.
Она съ ногъ до головы оглядывала меня, только взглядъ ея сдлался снисходительне. Она замтила мое смущеніе.
— Вчера!.. этотъ вечеръ… я никогда не забуду его! повторилъ я.
Она закрыла лицо руками.
— Кто вы?.. что вамъ нужно отъ меня? говорила она со страхомъ.
Я ободрился.
— Я вашъ сосдъ и знаю, что васъ зовутъ Ольгой Васильевной, быть можетъ, поступокъ мой вамъ кажется страннымъ, нелпымъ,— все равно… я обязанъ подать свой голосъ, я видлъ ваши слезы, наше отчаяніе, и сколько могу догадываться, исторія вашей жизни не совсмъ обыкновенная исторія нашей женщины….
Она отняла отъ лица руки, глаза ея были полны слезъ.
— Но какъ же вы узнали обо мн?
Я въ короткихъ словахъ объяснялъ ей.
— Да… отъ людей не скроешься, помолчавъ, замтила она и потомъ продолжала:— я вамъ ничего не скажу, не потому чтобъ считала неприличнымъ говорить съ постороннимъ человкомъ, нтъ… какъ горемъ, такъ и счастіемъ со всякимъ подлиться хочется, только мое горе не изъ такихъ, которымъ длятся… бы видли только частицу его и жаль, что видли… по крайней мр, я бы васъ попросила молчать о немъ, быть можетъ, когда нибудь вы узнаете больше, я скоро уду отсюда, и вы вроятно никогда не встртите меня…
Я стоялъ передъ ней, какъ виноватый, повся голову.
Она насильно улыбнулась.
— Я не думала кого нибудь встртить здсь, не присматривайте за мной… скажите мн ваше имя.
Я сказалъ.
— Ольга Васильевна, простите меня! пробормоталъ я.
— Въ чемъ? благодарю васъ! Она кивнула головою, какъ-бы длая знакъ, чтобъ я удалился, и протянула мн свою руку.
Я слегка дотронулся до нея и побрелъ восвояси.
Лице мое горло, сердце сильно билось, я не смлъ обернуться.
— Глупо, ужасно глупо! думалъ я самъ съ собою:— заговорить съ посторонней женщиной, навязываться на участіе къ ея положенію, о которомъ узнаю случайно.— Мн было и смшно, и досадно на самого себя. Нсколько дней я не выходилъ въ палисадникъ, я какъ будто боялся встртиться съ ней, мн казалось, что я чмъ-то оскорбилъ ее, нарушилъ тайну ея страданій.
Господинъ въ кабріолет продолжалъ здить по прежнему, я его избгалъ всячески.
Разъ какъ-то поздно вечеромъ, возвращаясь домой, я невольно взглянулъ на ея окно, мн показалось, что за крыльц сидла знакомая, черная фигура, я опустилъ голову и ускорилъ шаги.
— Дмитрій Петровичъ! раздался позади меня тихій, мягкій голосъ.
Я остановился и устремилъ, глаза въ глубь палисадника,— фигуры на крыльц уже не было. Возл меня шелеснуло платье.
Я вздрогнулъ, только не отъ страха… какое-то пріятное ощущеніе пробжало по всему моему тлу.
— Дмитрій Петровичъ, простите меня, я въ свою очередь ршаюсь заговорить съ вами, сказала Ольга Васильевна, прислонившись къ заборику положивъ на него блыя, сухія руки.
Въ одной изъ жъ быть свертокъ бумаги.
Я не нашелся ничего отвтить и только любовался ея свтлой улыбкой, пересилившей на этотъ разъ обычное страданіе.
— Вы хотли чмъ-то помочь мн, продолжала она тмъ же мягкимъ, симпатичнымъ голосомъ:— мои страданія тронули васъ… мн словъ не нужно, я все вижу… я завтра узжаю отсюда. Куда — вы не узнаете, не ваше дло… только на прощаньи мн хотлось оправдаться передъ вами… прочтите это… хотите — сожгите потомъ, хотите — на память оставьте.
Она протянула мн свертокъ бумаги.
Я принялъ его.
— Благодарю васъ за довріе! бормоталъ я.
— Не за что, я рада, что хоть разъ въ жизни могу съ кмъ нибудь подлиться… прощайте… мы больше не увидимся.
Она протянула мн свою руку, я дотронулся до нея и продолжалъ смотрть въ лицо ей.
Слезы блеснули на ея рсницахъ.
— Прощайте, пора! повторила она и въ свою очередь взглянула на меня. Я понялъ этотъ взглядъ и припалъ къ рук ея. Она была совершенно холодна.
Черезъ минуту черная фигура уже подымалась на крыльцо, она обернулась, кивнула головой и исчезла за дверью.
Я побжалъ домой, зажегъ свчку, не раздваясь бросился за постель и прочелъ слдующее.
‘Помню я свтлую, чистую комнату, цвты на окнахъ, кровать съ кисейною занавскою, образа въ углу, помню, какъ мать заставляла меня молиться предъ ними, какъ заботливо охорашивала меня, расчесывала мои волосы, какъ крпко прижимала къ своей груди… Время это теперь отраднымъ сномъ кажется, хорошо, беззаботно жилось тогда. Дтство человку ость чистая страница его жизни: кто узнаетъ, что судьба въ послдствіи напишетъ на ней.
Мн было тогда лть восемь, мать моя была очень хороша собой, вс называли ее красавицей, а я гордилась ею, мн казалось, что лучше ея никого и на свт нтъ. Отца я не помню, онъ умеръ гораздо раньше этого времени. Часто съ слезами на глазахъ мать мн говорила о немъ, о своей прежней жизни, а я, притаивъ дыханіе, припавъ къ рукамъ ея, жадно слушала эти разсказы, сердце переставало тогда биться во мн. Слова ея на всю жизнь врзались въ мою память, я и теперь какъ будто слышу ихъ:— ‘Добрый онъ былъ человкъ, Оля, говорила она, еслибъ не злая судьба, жилъ бы онъ до сихъ поръ судьба сгубила его’.— Когда я спрашивала, что за судьба, она не отвчала мн, изъ глазъ ея текла слезы, она прижимала меня къ груди своей и долго, крпко цаловала, какъ будто поцалуями хотла слова заммть, какъ будто въ чемъ-то каялась предо мной. Въ эти минуты я тоже плакала, мн было жаль отца, а еще больше жаль матери. Я представляла себ, какъ бы онъ ласкалъ меня. Жили мы тихо, скромно, въ двухъ небольшихъ комнатахъ, ни родныхъ, ни знакомыхъ у насъ почти никого не было, ходила какая-то старушка съ внучкой, мн ровесницей, да господинъ здилъ. Съ тхъ поръ онъ нисколько не измнился, только постарлъ немного, у него я тогда тже длинные усы были, тотъ же взглядъ!.. Не знаю почему, я всегда дичилась, боялась его, когда онъ ласкалъ меня, грудь моя сжималась, по тлу мурашки бгали, я не смла взглянуть въ лицо ему, когда онъ хотлъ поцаловать меня, я вырывалась отъ него и забивалась куда нибудь въ уголъ, я плакала, когда онъ смялся надо мной, называлъ себя женихомъ моимъ. Мой дтскій умъ угадывалъ, что въ этомъ человк есть что-то недоброе, что онъ-то именно и есть та злая судьба, о которой шептала мать моя.
Разъ онъ пріхалъ къ намъ очень сердитый, собачка моя стала ласкаться къ нему, онъ такъ ударилъ ее ногой, что бдное животное чуть не околло отъ этого удара. Съ тхъ поръ я возненавидла его. Онъ здилъ къ намъ довольно часто и всегда толковалъ о какихъ-то деньгахъ, черные глаза его въ это время сверкали, а я досадовала, слушая эта толки. Мать моя тоже не совсмъ-то жаловала его, по крайней мр тогда мн казалось такъ,— когда она ждала его, лицо ея было блдне обыкновеннаго, руки судорожно подергивались, она безпрестанно подходила къ окну и вздрагивала, когда знакомыя ей срыя лошади останавливались у нашего дома. Онъ узжалъ, она успокоивалась и всегда какъ-то особенно горячо ласкала меня.
Разъ я спросила ее, зачмъ этотъ баринъ здить къ намъ. Она вся задрожала, мн показалось, что даже руки ея похолодли.
— Этимъ человкомъ Богъ наказалъ насъ, отвтила она, минуту спустя:— не спрашивай меня о немъ, когда нибудь ты все узнаешь, только прости меня… Я ни въ чемъ не виновата!
Она заплакала.
Я бросилась ее успокоивать.
Съ этой минуты и еще больше стала бояться нашего гостя, я поняла, что мать терпитъ отъ него, случалось, что онъ снился мн во сн, тогда я просыпалась, плотне завертывалась въ одяло, прятала въ подушки голову или, со страхомъ открывъ глаза, оглядывала окружающіе меня предметы.
Только съ матерью я больше не говорила о немъ.
Прошло нсколько лтъ. Мы жили довольно благополучно, по крайней мр ничто не нарушало вашего спокойствія, дни наши проходили, какъ часы заведенные, мать не отходила отъ меня, господинъ продолжалъ здить по прежнему.
Однажды утромъ, когда я проснулась, мать моя противъ обыкновенія еще лежала за кровати, лицо ея было совершенно красное, глаза горли, губы запеклись, она страшно заболла. Наканун она здила куда-то очень далеко, возвратилась очепъ разстроенная — мн казалось, что господинъ чмъ-то огорчилъ ее,— пожаловалась на ознобъ, а къ утру у ней развилась горячка. Когда я подошла къ ней, она съ трудомъ могла отвтить мн. Я испугалась, послала за докторомъ, а нсколько дней спустя она уже умирала. Страшенъ былъ этотъ день, нельзя забыть его, тогда мн казалось, что я не переживу его, да и лучше бы было не пережить!.. Она лежала безъ всякаго движенія, вытянувшись на спин подъ одной простыней, волосы ея разсыпались по подушк, исхудалыя руки искали чего-то, впалые глаза закатились и казались темными, пятнами, раскрытыя губы совершенно посинли, грудь медленно подымалась. Въ изголовьяхъ ея стоялъ извстный господинъ, лицо его было блдне обыкновеннаго, глаза смотрли сердито. Я вцпилась въ ноги матери и чувствовала, какъ холодли он. Вдругъ она остановила свой взоръ на мн, губы ея зашевелились, она хотла что-то сказать, во вмсто словъ одинъ предсмертный, хриплый вздохъ вырвался изъ груди ея. Я зарыдала, господинъ зажалъ мой ротъ. Мать отходила. Минуту спустя, онъ положилъ свою руку на ея голову. Я стояла, какъ окаменлая, и крпко держалась за сюртукъ его, ужасъ оледеижлъ меня. Въ комнат воцарялось какое-то гробовое молчаніе.
— Умерла! произнесъ господинъ совершенно покойно.
Я взглянула и припала къ кровати. Онъ махнулъ рукой и отошелъ въ сторону.
Бываютъ минуты, когда человкъ и съ своимъ злодемъ радъ горемъ подлиться, когда тягость несчастія заглушаетъ вс чувства,— такая минута была и со мной.
Когда въ смерти матери нельзя было сомнваться, я вдругъ, сама не зная для чего, бросилась на колни передъ господиномъ и рыдала въ ногахъ его, даже цаловала ихъ, онъ тогда поднялъ меня, сказалъ что-то, посадилъ на кресло и долго держалъ мою руку. Казалось, и онъ былъ взволнованъ. Когда на третьи сутки гробъ матери опустили въ могилу, я упала безъ чувствъ, не знаю, что было со мной,— я очнулась только въ карет, стукъ колесъ разбудилъ меня, возл сидлъ извстный господинъ, когда я открыла глаза, мн показалось, что онъ пристально смотрлъ на меня.
О себ я до сихъ поръ ничего не думала, горесть оглушила меня, только въ эту минуту мн пришло на мысль, что будетъ со мной, куда везутъ меня… Я поняла, что жить одна не могу, я знала, что нтъ у меня никого близкаго, я волей-неволей должна была покориться своей участи, быть обязанной тому, кого почти съ колыбели считала врагомъ своимъ.
Господинъ, казалось, понялъ меня.
— Ты, Оля, сирота теперь, говорилъ онъ какимъ-то мрнымъ, страннымъ голосомъ, по крайней мр мн казалось, что голосъ этотъ изъ-подъ земли выходилъ:— ты знаешь, что у тебя никого и ничего нтъ, теб дться некуда, оставаться такъ нельзя, твоя мать и твой отецъ были мн всмъ обязаны: я не разъ спасалъ ихъ,— я спасу и тебя, ты будешь жить у одной старушки, моей родственницы, твое дло во всемъ слушаться ее, а я буду навщать тебя. Онъ снова пристально посмотрлъ на меня. Я ничего не отвчала и только закрыла лицо руками и горько заплакала,— да и что было отвчать? Круглая сирота, двнадцатилтняя двушка — могла ли а располагать собой?
— Матушка, матушка! повторяла я, всхлипывая.
Мы хали очень долго и остановились у какого-то деревяннаго дома. Господинъ взялъ меня за руку и почти выташилъ изъ кареты. На крыльц насъ встртила сдая, сморщенная старуха, увидвъ меня, она какъ-то странно улыбнулась и провела своей жесткой рукой по голов моей. Господинъ заговорилъ съ ней по нмецки, я не знала этого языка и потому ничего понять не могла, старуха долго кивала головой, кланялась и на прощаньи поцаловала руку господина.
Я начала свою новую, сиротскую жизнь.
Въ первое время я даже ничего не говорила съ моей покровительницей и только по цлымъ днямъ плакала, ея сморщенное, старое лицо казалось мн такимъ противнымъ въ сравненіи съ добрымъ, прекраснымъ лицомъ моей матери. Только впослдствіи, мало по малу, я нсколько привыкла къ ней,— вдь человкъ даже и къ кнуту привыкаетъ. Мы жили въ одной комнат, кровати наши стояли рядомъ, она почти не отходила отъ меня, глаза ея зорко слдили за мною. Она во всемъ хотла унизить меня, безпрестанно напоминала, что у меня нтъ ничего, что я сирота, нищая, что я существую благодяніемъ. Ея присмотръ становился для меня тягостнымъ, почти невыносимымъ, я не смла подойти къ окну, не смла выйти на улицу, читать, работать безъ ея позволенія, разъ я въ чемъ-то не послушалась ее, она застучала своей костлявой рукой по столу, а на другой день пожаловалась господину. Тотъ выслушалъ ее, посовтовалъ мн быть осторожне, сказалъ, что я должна готовиться къ чему-то очень важному, что счастіе всей моей жизни зависитъ отъ моего послушанія, что нужно быть благодарной и помнить своихъ благодтелей.
— Боже мой! думала я сама съ собою, къ чему готовятъ меня, что будетъ со мной, почему я должна повиноваться тому, кому повиноваться нтъ силы, нтъ воли,— почему судьба моя сложилась такъ уродливо?.. что за люди окружаютъ меня, чего они хотятъ отъ меня!
Мн становилось слишкомъ тяжело, старуха безпрестанно дулась за меня, я жила, какъ въ монастыр, по цлымъ днямъ мн не съ кмъ было слова сказать, не съ нмъ раздлить своихъ мыслей,— а он давили меня, отъ нихъ у меня голова болла, сердце ныло, чего только въ это скверное время не передумала я, какъ не слагала мое будущее — и все тш ошиблась. Иногда я намревалась бжать куда нибудь, мн казалось, что я могу найти другое пристанище, что люди сжалятся надо мною, что я разскажу имъ про свою долю злую, иногда напротивъ какое-то тупое отчаяніе овладвало мною, мн чудилось, что я уже принадлежу кому-то, что вся жизнь моя давно поршена и законтрактована, я припоминала слова матери, и Богъ знаетъ почему, выводила какую-то связь между ея и своимъ положеніемъ. Мн казалось, что и я также должна ожидать этого господина, также блднть при его взглядахъ, также вздрагивать при его появленіи. И странное дло, чмъ дальше шло время, тмъ больше боялась я его, чмъ онъ былъ ласкове со мной, тмъ больше я избгала этихъ ласкъ, но за то тмъ больше и убждалась, что мн не вырваться отъ него, что я раба его, что онъ въ прав все сдлать со мной. Разъ онъ поцаловалъ меня въ голову, и я похолодла отъ этого поцалуя, а потомъ цлую ночь проплакала. Только въ молитв я находила отраду я, Боже мой! какъ горячо, жарко молилась я тогда, мн казалось, что эта молитва отъ чего-то защищала меня, иногда ночью я вставала съ постели и украдкой отъ старухи становилась за колни передъ образомъ.
Мн минуло семьнадцать лтъ. Господинъ все продолжалъ здить, въ послднее время, визиты его сдлались чаще, онъ самъ выглядлъ ласкове, предупредительне, привозилъ мн кое-какія бездлушки, я не смла отказатся и по невол брала ихъ, я знала что все что окружаетъ меня, все принадлежитъ ему, что каждый кусокъ хлба купленъ на его деньги, самолюбіе кололо меня, какой-то неопредленный страхъ недавалъ мн покою, а между тмъ что я могла сдлать? Отказаться, непринять, нехватило смлости, вдь онъ же выкормилъ, вырастилъ меня, скрыться бжать, куда?.. онъ везд бы отыскалъ меня!.. и Боже мой, какъ мн опротивло все, въ каждомъ куск, въ каждой тряпк, я видла что-то такое что опутывало, уничтожало меня. Я хотла работать, чтобъ добыть собственную копейку, да старуха запретила мн Я не выдержала и ршилась объясниться съ своимъ благодтелемъ, слова замирали на язык, предчувствіе нашептывало что-то ужасное.
Однажды старухи не было дома, онъ вдругъ явился совершенно неожиданно. Не знаю почему я похолодла, я чувствовала, что лицо мое поблднло, что кровь въ жилахъ остановилась. Онъ крпко стиснулъ мою руку и пристально посмотрлъ на меня.
— Ты нездорова Ольга, ты очень блдна, или меня испугалась… ты все еще боишься меня? спросилъ онъ и какъ то насильно улыбнулся, и глаза его сверкнули.
Онъ всегда говорилъ мн ты, даже иногда шутя называлъ меня дочкой своей.
Я молчала.
Онъ слъ въ кресло, положилъ ногу на ногу и приказалъ мн ссть возл.— Я повиновалась.
Нсколько минутъ онъ ничего не говорилъ, все крутилъ большіе усы свои, потомъ вдругъ поднялъ голову я снова стиснулъ мою руку.
— Ольга! началъ онъ какимъ-то глухимъ, сдержаннымъ голосомъ, ты больше не ребенокъ, и долженъ говорить съ тобой, ты узнаешь многое… Жизнь твоя должна измниться, я бы не хотлъ ни къ чему принуждать тебя, ты сама должна опредлить свою участь, добрая воля лучше неволи. Выслушай меня.— Онъ за минуту остановился.
Я вся дрожала.
— Отецъ твой, продолжалъ онъ, когда-то служилъ подъ моимъ начальствомъ, я зналъ его за честнаго человка, я покровительствовалъ ему, я благословилъ его на свадьбу съ твоей матерью, я даже далъ ему денегъ на все. Я былъ слишкомъ богатъ и просто хотлъ обязать его… странная судьба связала меня съ вашимъ семействомъ… черезъ два года посл свадьбы, съ твоимъ отцемъ случилось большое несчастіе, у него пропала значительная сумма казенныхъ денегъ, вс данныя были противъ него, однимъ взмахомъ пера я могъ погубить его, ему оставались три средства: или заплатить, или пустить себ пулю въ лобъ, или сгнить на каторг. Я заплатилъ за него, отца твоего отставили отъ мста, ему не чмъ было существовать, я сталъ содержать и его, и мать твою, я разорялся, я ничего не жаллъ для васъ, въ это самое время ты родилась, въ минуту рожденія я спасъ тебя отъ смерти, твой отецъ зачахъ, я созвалъ лучшихъ докторовъ лечить его, онъ умеръ я похоронилъ его. Втеченіе пятнадцати лтъ ты и твое семйство существовали мною, умерла твоя мать, я тебя призрлъ, безъ мени ты бы погибла! Онъ на минуту остановился, сложилъ на грудь руки и не спускалъ глазъ съ меня.
— Ты должна понять, что такія вещи не длаются даромъ, продолжалъ онъ:— благодарности тутъ мало, мн пожалуй ненужна она, долгъ платежемъ красенъ… Смотри, сколько вы задолжали мн! Читай, что твоя мать когда-то писала мн… Я знаю, что ты ненавидишь меня… ты горда, я тоже гордъ.— Я своимъ благодяніемъ задавилъ тебя, волю у тебя отнялъ!.. Пора разчитаться со мной!
Онъ какъ-то дико захохоталъ, вытащилъ изъ кармана какія-то бумаги, швырнулъ ихъ за столъ, потомъ схватилъ меня за руку, рванулъ съ дивана и поставилъ передъ собой.
Я взглянула въ лицо ему, оно было страшно, глаза сверкали, я не вынесла этого взгляда и, какъ мертвая, растянулась въ ногахъ его…
Боже мой, что это за странный человкъ! Вотъ уже нсколько лтъ, какъ я совершенно отдалась ему, сдлалась полной рабой его: ему все мало, онъ говоритъ, что любитъ меня, а между тмъ, сказать страшно, чего только не терплю я!.. Нтъ у меня ничего собственнаго, ни души, ни тла, мн за все достается, старуха каждый разъ доноситъ на меня, ей до сихъ поръ поручено смотрть за мной. Я совершенно чиста передъ нимъ, а онъ меня вчно въ чемъ-то подозрваетъ, ему все кажется, что я въ долгу у него, какая-то непонятная сила приковываетъ меня къ этому человку, — я совершенно закабалена ему. Что за жестокая натура, что за извращенное чувство! Разъ онъ искололъ мн всю руку булавками, а черезъ минуту цловалъ мои ноги и клялся въ вчной любви. Нтъ мн исхода, нтъ спасенія, только одна мысль утшала меня: мн кажется, я умру скоро! Когда вы прочтете эти строчки, меня уже не будетъ здсь, я рада, что могла подлиться съ вами моимъ страданіемъ. Я никогда ни съ кмъ не длилась имъ. Не трудитесь узнавать, гд я, вы ничего и никогда не узнаете!’
Я кончилъ читать и продолжалъ смотрть на исписанный листъ бумаги, вс чувства, казалось, замерли во мн, я былъ совершенно ошеломленъ, озадаченъ. Стукъ колесъ за улиц разбудилъ меня. Я бросился къ окну: карета, освщенная двумя фонарями, промчалась мимо палисадника. На другой день сосдняя дача оказалась пустою.
Однажды ранней весной, когда еще деревья не распускались, а петербургскіе жители не успли разъхаться на дачи, въ ворота лтняго сада въхалъ щегольской кабріолетъ, запряженный срою лошадью. Въ кабріолет сидлъ мужчина лтъ за пятьдесятъ, загорлое лицо его было довольно красиво, почти сдые усы спускались до самой шеи. Породистый конь выступалъ какъ-то горделиво, закрутивъ голову и растопыривъ ноздри, куски земли летли изъ-подъ копытъ его, казалось, ему хотлось рвануться, разгуляться на вол, поиграть, попрыгать, да только дюжая рука сдока удерживала его. Господинъ, повидимому, былъ чмъ-то взволнованъ, по крайней мр черные, большіе глаза его сердито оглядывали всхъ прохожихъ. Онъ прохалъ по большой алле и сильно дернулъ возжами, какъ будто этимъ хотлъ выразить свою злобу, конь заупрямился и отскочилъ всторону, глаза господина сверкнули, онъ щелкнулъ хлыстомъ по спин коня, конь взвился на дыбы, онъ ударилъ второй разъ такъ сильно, какъ будто бы хотлъ раздавить его: животное рванулось подъ этимъ ударомъ, казалось, вс жилы затрепетали въ немъ, оно круто повернуло въ аллею, неудержимымъ вихремъ помчалось по ней,— кабріолетъ лежалъ на земл, одно колесо его разбилось въ дребезги, ноги господина запутались въ возжахъ, голова то бороздила песокъ, то ударялась о тумбы. Тщетно прохожіе пытались остановить разгоряченнаго коня, отъ ихъ криковъ да взмаховъ онъ только или бросался въ стороны, ломалъ, билъ все попадавшееся, или мчался все сильне и сильне, только чугунныя ворота сада остановили его. Обезображенный трупъ господина положили на ближайшую скамейку, конь какъ-то гордо смотрлъ на него, ноздри его такъ и раздувались, брызги пны летли изъ нихъ.
Въ прошломъ году, отправившись въ одну изъ провинцій я постилъ одинъ изъ нашихъ женскихъ монастырей: пригласилъ меня туда одинъ изъ моихъ знакомыхъ — послушать монастырское пніе. Мы пошли. Почему жь и не пойти въ самомъ дл, хоть бы за тмъ, чтобъ посмотрть на этихъ за-живо похороненныхъ людей за монастырской оградог? Мы вошли въ ворота съ вставленной надъ ними темной иконой, миновали дворъ, поросшій травой да крапивой, и по деревянной лстниц поднялись въ церковь, на ступеняхъ ея стояло нсколько старыхъ монахинь съ книжками въ рукахъ, собиравшихъ подаяніе. Въ церкви шла обдня. На клирос помщался хоръ, прочія монахини стояли вразсыпную по разнымъ угламъ, наклонивъ головы и перебирая четки. Лица всхъ были большею частію желтыя, покрытыя морщинами и старческія, только изъ числа пвицъ я замтилъ нсколько молоденькихъ. Народу въ церкви почти никого не было, на насъ никто не обратилъ вниманія, никто даже головы не повернулъ при нашемъ вход. Я заглядлся на свжее личико дисканта почти ребенка и думалъ: зачмъ она здсь? Цлая жизнь у ней впереди, а здсь, между могилой и жизнью, нтъ.
Отъ хора отдлилась монахиня высокаго роста съ книжкой въ рук, она остановилась противъ царскихъ дверей и три раза перекрестилась, ряса какъ-то особенно хорошо сидла на ея статной фигур, блыя, какъ снгъ, руки рзко отдлялись отъ черныхъ рукавовъ, движенія были плавны, медленны. Она повернулась, почтительно поклонилась стоявшей впереди монахин и пошла собирать подаяніе. Сначала я не могъ разглядть лица ея, я замтилъ только необыкновенную близну его, оно было почти закрыто чернымъ, спускавшимся съ головы покрываломъ, она обошла церковь, повернула и пошла прямо ко мн, я остановился, какъ вкопаный, и, вытаращивъ глаза, съ ужасомъ смотрлъ на нее. Я не врилъ самъ себ: передо мной стояла бывшая сосдка на дач. Лицо ея все еще было прекрасно, только прежнее страдальческое выраженіе его замнилось тихою, безотвтною грустью.
— Ольга! чуть было не вскрикнулъ я, да вдругъ вспомнилъ, что она даже и не Ольга теперь, и только дрожащею рукой вынулъ изъ кармана какую-то серебряную монету и положилъ ей на книжку.
Не знаю, видла ли она меня, глаза ея были опущены внизъ, а на правой рсниц по прежнему дрожала слеза.
Аминь! пропли пвчіе. Аминь! подумалъ я и вышелъ изъ церкви.