К задачам дня, Чужак Николай Федорович, Год: 1923 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Н. Чужак

К задачам дня

(Статья дискуссионная).

1. — Футуризм и пассеизм.

Поговорим о практике искусства дня…

Если водораздел теории искусства отчеканился по линии — искусство, как метод жизнепознания (вчерашняя эстетика), и — искусство, как строение жизни (наша наука об искусстве), — то в области практики искусства дело гораздо путаннее.

Практика тоже идет двумя путями.

Только — немножко разными.

В то время, как все вздыхающие по вчерашнему искусники, обслуживая потребности нэпо-читателя и свою собственную потребность в отхождении от противной реальности, уносятся в область сладких вымыслов, — от кокаинной мистики до реставрации любезного быта, болтологически-февральско-революционного, чеховско-интимно-интеллигентского и кондово-старо-мещанского (тоже, по своему, ‘строят’ мечтаемую жизнь), —

в это время новое искусство, контактирующее каждое дыхание свое с биением сердца класса работников, определенно упирается в непосредственное, земляное строение вещи.

Мало того, что самый процесс искусства здесь совершенно отожествляется с процессом производства и труда, — это бы еще такие элементарные пустяки, — но продукт вот этого искусство-производственного процесса мыслится, как некая товарная, т.-е. обменная и регулируемая спросом-предложением, ценность. Правда, конфликт между предложением и спросом, — идеологический и производственно-потребительский, основанный на чисто-количественном отличии очень конкретных требований дня от более отдаленных, — возможен и здесь, но это нисколько не ломает самого принципа, ибо этот ‘конфликт’ — пойдет по линии отличия конкретно-классового, пролетарского, от завтрашнего — бесклассового.

И — так или этак, но каждый взмах искусства дня направлен в сторону строения вещи.

Было бы большой нелепостью при этом понимать под ‘вещью’ только внешне-осязательную материальность, — ошибка, допущенная первыми производственниками искусства, упершимися в вульгарно-фетишизированный, метафизический материализм, — нельзя выбрасывать из представления о вещи и ‘идею’, поскольку идея есть необходимая предпосылка всякого реального строения — модель на завтра.

Строение диалектических моделей завтрашнего дня, — под углом ли эмоциональным преимущественно (искусство), под углом ли преимущественно логическим (наука) — в совершенно одинаковой степени необходимо классу будущего, как и строение самой вещи. И научно то и это творчество равно оправдывается диалектическим материализмом. Не трудно видеть при этом, что искусство коммунистических построений даст модельный скорее уклон, искусство же конкретного дня плотнее подойдет к производству конкретно-утилитарной вещи, т.-е. — к предложению отвечающего наибольшему спросу, в обстановке разрешения определенных производственных задач, товара. Явления — одного и того же порядка, только количественно разные.

Это — искусство под углом близко-далеких интересов рабочего класса.

Пропасть между ним и практикой искусства ‘сладких вымыслов’ едва ли не столь же велика, как между жизнью и смертью. Она, во всяком случае, неизмеримо больше (и ‘качественней’), нежели пропасть между старой, буржуазной эстетикой, дошедшей в лучших образцах ее до осознания искусства, как миропознания, и новой, пролетарской наукой об искусстве, как методе строения жизни.

Перед нами — два непримиримых, четко кристаллизовавшихся культурно-художественных лагеря, — два лагеря и две культуры. Лагерь будущников, крепко-на крепко, зубами и когтями вцепившихся в действительность и создающих ‘реальнейшее, чем реальность’ искусство — во имя завтрашнего дня. И — лагерь мертвых реставраторов, уходящих от императивных задач действительности под всякими забавно-невинными и вовсе не невинными соусами — от реставраторства ‘вишневых садов’, ‘эпохи 60 — 70 годов’, ‘театра Островского’ и т. д., и т. д. (кому что больше по душе), до откровенных попыток ‘переоценки’ революционных и коммунистических ценностей — во имя вчерашнего дня.

До каких курьезов договариваются при этом люди, бегущие от шума дня видно из недавнего заявления одного виднейшего оратора москвича:

‘К Островскому, к идеалам художников 60 — 70 годов, в поэзии к Некрасову, в музыке к могучей кучке, в живописи к передвижникам, в литературе к великим романистам, а в театре к Островскому!’

Т.-е. — к эпохе ‘социального’ (читай — либерально-дворянского) ‘жаления’ народа, — к эпохе первого, элементарного внимания к ‘братцу-рабочему’, — в то время как этот братец уже пять слишком лет как отплюнул от себя всех этих пошлых жалетелей и пробует, пока еще неуклюже, обнять весь мир!..

Два лагеря, и — две культуры…

Жизнь, и — тление…

Рабочее — ‘вперед! до полной выварки в коммунистическом котле!’ — и гете-обывательское: ‘назад, назад, туда, в золотой век искусства’!..

Компромисса между этими двумя культурами не может быть, — как, разумеется… —

— как, разумеется, не может быть и топтания на месте, под предлогом охранения добрых будетлянских традиций, — и всякий, кто не стремится прорваться в ‘завтра’, перестраивая настоящее во имя его, тот неизбежно и логически отходит во ‘вчера’. Один только пролетарско производственнический путь, к которому инстинктом подвело российское искусство левое крыло футуризма — ведет к победе жизни.

Всякие иные перепутья и пути — ведут в ничевочество, в смерть.

Никакое промежуточничество здесь невозможно.

Все промежуточники — отпадают.

2. — Кто не идет вперед, тот…

Футуристы первые подвели искусство к производственническому его этапу. Они первые поставили перед искусством его новую — пролетарскую — задачу.

В этом — столько же заслуга их как не ушедших от действительности и не убоявшихся ее задач, сколько и удача, как попавших в орбиту величайшего в истории социальных переворотов движения и выплеснутых к берегу коммунизма.

Положение футуристов обязывает.

Нужно эмпирически обосновать идею футуризма, — нужно тщательно пересмотреть — перед лицом реставрационной опасности! — ряды футуристов, на предмет военной, боевой оценки. —

— Кто съумеет повести искусство дальше, по пути сегодняшнего, небывало трудного для искусства, дня — во имя ‘завтра’?

— И… съумеет ли?

Итак!

Переоценка идеи футуризма под знаком перманентной продвижки коммунистически мироощущающего человека в отдаленное, уже намеченное нами и, особенно, С. Третьяковым (в предыдущем ‘Лефе’ и ранее), — в противовес идее футуризма, как некоей эстетической школе, — она не столько, как думает Третьяков, дает возможность объяснения одновременного нахождения в лагере футуризма довольно разнородных, как будто, элементов, сколько обязывает к дальнейшим проработкам и… практическим выводам.

Мало еще, друзья, инстинктом допереть до той или иной проблемы, — нужно толком ее поставить.

Мало, наконец, поставить задачу, — нужно — учиться ее разрешать.

Учатся ли разрешать поставленную пролетариатом проблему искусства — производства (а не искусства в производстве, как трактовали эту задачу недопроизводственники — пере-прикладники) наши товарищи футуристы?

Да, учаться — ученики.

И учатся — отпочковавшиеся.

Но учатся ли старшие богатыри от футуризма? — ‘сумлеваюсь, штоп’…

Растут ли средние? — не видно…

Одни переживают тяжкий кризис, и не ‘творят’, — нужно надеятся, что растерянность их, столько наотрицавших, перед трудностью единого императивного пути минует, и они, эти левые на левом фронте, съумеют перековать в горниле речековки свои, не устрашающие уже, мечи на нужные эпохе орала… Другие — распевают. ‘wie der Vogel singt’, — как пели пять и десять лет назад… И то сказать: ‘птичка божия не знает’…

Мы говорим только о фронте речи (по старому — ‘поэзии’), ибо на этом фронте сосредоточено сейчас теоретически наиболее оборудованное, хотя и наименее действенное практически, ядро футуризма, — и вот это-то лефо-ядро приходится призывать сейчас — к ‘прямому действию’: по выданным производственническим векселям — плати!

Довольно уже, товарищи, растекаться обильными словесами по древу, ‘выкипячивая из любвей и соловьев какое-то варево’, — в то время как безъязыкая улица штурмом немых аккордов берет производство.

Довольно засалониваться в бабушкиных ‘Нивах’, снисходительно поругивая Пуанкарэ, — в то время как, в ожидании ненайденных железных ритмов, вялые косноязычат заводы и фабрики.

Довольно, наконец, пробавляться декларациями о коммунизме и производстве, конкурируя в фразеологии с молодыми товарищами из ‘Октября’, — в то время как бессильными глухонемыми лозунгами рукомашут наши газеты, — когда в муках безрепертуарного упражненчества корчится производственный театр.

Пора молотобойцам языка по настоящему приняться за словесную оснастку вещей.

Пора конструктивистам слова в самом деле влиться в производство.

Пора, пора веселой будетлянской ребятне — проветретить запарнасившихся старших богатырей футуризма.

3. На законном основании.

Основание номер первый:

‘Настоящее живым — первый параграф футуристических требований. Никогда не оседать слежалым, пусть даже многоуважаемым, пластом на бегу изобретений — второй лозунг. Футурист перестает быть футуристом, если он начинает перепевать хотя бы самого себя, если он начинает жить на проценты со своего творческого капитала. Футурист рискует стать мещанином-пассеистом, утрачивая гибкость и ударность постановки вопросов о методах и приемах боя за изобретательную, тренированную, классово-полезную человеческую личность’.

(С. Третьяков. — ‘Перспективы футуризма’. Леф N 1).

Основание номер второй:

‘Футуристы! Ваши заслуги в искусстве велики, но не думайте прожить на проценты вчерашней революционности. Работой в сегодня покажите, что ваш взрыв — не отчаянный вопль ущемленной интеллигенции, а борьба — работа плечем к плечу со всеми, рвущимися к победе коммуны’.

(Декларация Лефа — ‘Кого предостерегает Леф’).

На основании вышеизложенного…

4. — О ‘лирике’.

Всем поэтам дня нужно крепко-на-крепко запомнить властный ‘Приказ N 2 по армии искусств’ хорошего поэта Владимира Маяковского, изданный им, кажется, в промежутке между ‘Люблю’ и ‘Про это’:

‘Это вам —
прикрывшиеся листиками мистики,
лбы морщинками изрыв —
футуристики,
имажинистики,
акмеистики,
запутавшиеся в паутине рифм!

‘Это вам —
на растрепанные сменившим
гладкие прически,
на лапти — лак,
пролеткультцы,
кладущие заплатки
на вылинявший пушкинский фрак!

Это вам —
пляшущие, в дуду дующие,
и открыто предающиеся,
и грешащие тайком,
рисующие себе грядущее
огромным академическим пайком!

Вам говорю
я —
гениален я или не гениален,
бросивший безделушки
и работающий в Росте —
говорю вам —
пока вас прикладами не прогнали:
бросьте!

Бросьте,
забудьте,
плюньте
и на рифмы,
и на арии,
и на розовый куст,
и на прочие мелехлюндии
из арсеналов искусств!

Кому это интересно,
что ‘ах-вот, бедненький,
как он любил
и каким он был несчастным!’
Мастера,
а не длинноволосые проповедники
нужны сейчас нам!…’

Золотые слова!

Оказывается только, что написаны они не между ‘Люблю’ и ‘Про это’, а в бытность поэта еще в Роста, когда он не был так ‘общепризнан’ и столь… парнасен.

Были бы эти слова и еще убедительней, если-бы сам Маяковский много меньше словоизлиял о ‘бедных’ и ‘несчастненьких’, страдающих от любви.

Возьмем недавнюю огромную поэму:

— ‘Про это!’

— ‘Посвящается ей и мне’…

Чувствительный роман… Его слезами обольют гимназистки… Но нас, знающих другое у Маяковского и знающих вообще много другого, это в 1923 году ни мало не трогает.

Здесь все, в этой ‘мистерии’ — в быту. Все движется бытом. ‘Мой’ дом. ‘Она’, окруженная друзьями и прислугой. Томная. ‘Быть может, села вот так невзначай она’. ‘Лишь для гостей, для широких масс’. Танцует уанстеп. ‘А пальцы’ — ну конечно же! — ‘сами в пределе отчаянья, ведут бесшабашье над горем глумясь’. Это — ‘она’. А ‘он’ — подслушивает у дверей, мечется со своей гениальностью от мещан к мещанам, толкует с ними об искусстве, сладострастно издевается над самим собой (‘слушали, улыбаясь, именитого скомороха’, — ‘футурист, налягте-ка!’), и — умозаключает:

— ‘Деваться некуда’!

Воистину — ‘деваться некуда’: весь вольный свет кольцом быто-мещан замкнулся! В 1914 году поэт был более зорким, и его ‘герой’ знал ‘выход’…

Раз ‘деться некуда’, остается одно — идти по привычной дорожке: рваться в вечность, возноситься на небо, разгуливать на ходулях по крышам Парижей и Нью-Иорков, беседовать с Большими Медведицами, и т. д. В 1915 — 16 году это было убедительно, — ну, а в 1923 году просто ненужно.

Когда в 1914 году лирический ‘Маяковский’, в остервенении, запросто беседовал с ‘господином богом’ — это звучало дерзко и даже гордо. Но — тогда еще не было недоуменного ‘Люблю’, и тот период и позднейший — нам понятен и дорог. Пусть это был еще индивидуализм, но — индивидуализм героический. С тех пор… — во-первых, многое переменилось, а главное — ‘герои и толпа’ переменились местами…

И еще — последнее: в конце, мол, поэмы ‘есть выход’. Этот выход — вера, что ‘в будущем все будет по другому’, будет какая-то ‘изумительная жизнь’:

‘Пусть во что хотите жданье удлиняется —

вижу ясно,

ясно до галлюцинаций,

до того, что — кажется —

вот только с этой рифмой развяжись,

и вбежишь

по строчке

в изумительную жизнь’!

Я думаю, что это — вера отчаяния, от ‘некуда деться’, и — очень далекая от вещных прозрений 14-го года. Не выход, а безысходность.

5. Заключение.

Какое же ‘левое’ искусство уже не нужно сегодняшнему дню? И — какое левое искусство, наоборот, мы ищем?

Вот — вопросы, к которым все не безразличные к искусству диалектики коммунисты должны подходить все плотнее и плотнее.

Настоящая статья моя построена скорее по отрицательному признаку, и потому я просто физически не смогу ответить здесь толком на второй вопрос.

Дело не в том, конечно, какое еще искусство нам нужно создавать, а в том, какие элементы наличного искусства нужно собирать и культивировать. Это — особая и, не только тонкая и сложная, но и в достаточной мере громоздкая, задача. В силу — целому журналу.

Вот почему — проще ответить на вопрос: какое ‘левое’ искусство в наши дни уже не нужно?

Прежде всего, — совершенно недостаточно такое искусство, которое, хотя бы самым авангардным образом, но чисто внешне и со стороны — аккомпанирует реальную жизнь. Искусство, как аккомпанимент, — пусть даже самый революционный, — есть ничто перед задачей самого активного слияния с процессом производства.

Далее, столь же недостаточно искусство, которое лишь агитирует и ‘подстрекает’, но само еще не строит нужных моделей и образцов. Тем более недостаточно (и не нужно) такое искусство, которое агитирует моделями 1918-го года (пафос, демонстрация, разговор не иначе, как ‘через головы правительств’). Конкретно-производственные задачи дня диктуют и искусству, совершенно конкретные задания.

И, наконец, — совершенно не нужно такое ‘футуристическое’ искусство, которое, базируясь в мещанстве и в быту, старается немотивированным прыжком в ‘Тридевятый Интернационал’ или ‘вечность’ замазать противоречие настоящего. Футуризм, не строящий ежедневного, сообразно задачам дня, мостика в грядущее завтра — никому, кроме ‘революционных’ мещан, не нужен, — ибо подобный футуризм не только не ‘изобретателен’, но и представляет собой лишь новый способ ухождения от действительности, новый вид пассеизма.

Если товарищи позволят мне шутку, я скажу, что революции нужен уже не футуризм, как устремление в ‘тридевятое’ будущее, а футур-экзактизм (от футурум-экзактум — немецкое пред-будущее). Футурист — только тот, кто реальнейший реалист в сегодняшнем дне и строит из него диалектические модели в прямое завтра.

Период брудершафтов с Большими Медведицами для футуризма прошел. Нужно уже не махание руками в ‘вечности’ (фактически уже, фатально — во ‘вчера’), а самое упрямое рабочее строительство в ‘сегодня’…

Настоящее рабочее (не по мундиру лишь) искусство — не мечта: оно уже есть тут, там. Нужно только уметь разглядеть его, не пугаясь распыленности и безъименья. Нужно находить его там, где строится прямая, реальная жизнь.

К изодневному собиранию и уяснению многообразных элементов этого конкретно пред-будущного искусства должны быть направлены наши ближайшие усилия.

Источник текста: журнал ‘Новый Леф’. 1923. No 2. С.145-152.