КЪ ВОПРОСУ ‘О ВЫРАБОТК МІРОСОЗЕРЦАНІЯ’.
КЪ ВОПРОСУ ‘О ВЫРАБОТК МІРОСОЗЕРЦАНІЯ’.
Критическій анализъ посвященныхъ этому вопросу брошюръ проф. Н. Карева 1).
I.
|
|
Н. Каревъ. |
II.
|
|
Каревъ. |
III.
|
Н. Каревъ. |
——
Алексй Введенскій.
К вопросу ‘о выработке миросозерцания’, Введенский Александр Иванович, Год: 1896
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Введенский А. И. К вопросу ‘о выработке миросозерцания’: Критический анализ посвященных этому вопросу брошюр проф. Н. Кареева // Богословский вестник 1896. Т. 2. No 4. С. 141-162 (2-я пагин.).
1) Письма къ учащейся молодежи, изд. 4-е, Спб. 1895, стр. 164, Бесды о выработк міросозерцанія, изд. 2-е, Спб. 1895 г., стр. 182, Мысли объ основахъ нравственности, Спб. 1895, стр. 177.
Вопросъ о самообразованіи есть очень серьезный вопросъ,— съ этимъ едвали кто будетъ спорить. Онъ иметъ, если не одинаковое, то разв лишь немного меньшее значеніе, чмъ вопросъ о начальномъ образованіи. Между тмъ, прислушиваясь къ современнымъ сужденіямъ о немъ, нетрудно замтить, что мало по малу онъ утрачиваетъ свое серьезное значеніе, съ которымъ было выступилъ сначала, и становится дломъ просто моды, вслдствіе чего и отношеніе къ нему въ большинств случаевъ оказывается теперь столь-же поверхностнымъ, неглубокимъ и легкимъ, какъ и вообще ко всему модному. Наша ‘интеллигенція’ еще разъ обнаружила на этомъ вопрос всю свою безпринципность, полную спутанность и шаткость своихъ понятій и точекъ зрнія, свое обычное увлеченіе западными вяніями и раболпство предъ ‘послдними словами’ науки.
Въ прошломъ году {См. Богосл. Встн., 1895, Апрль.}, въ краткой критической замтк о ‘Программахъ для самообразованія’, изданныхъ Московскою коммиссіею, мы указали на нкоторые недостатки въ постановк въ нихъ дла. Нкоторыя изъ нашихъ указаній были признаны справедливыми и отмчены въ литератур. Такъ, одни (Литературное Обозрніе) находили основательнымъ наше желаніе, чтобы ‘Программы’, не ограничиваясь общими конспектами учебниковъ по тому или другому предмету, длали руководящія указанія относительно основнаго направленія, трудностей и увлеченій, возможныхъ при изученіи того или другаго предмета. Другіе (Московскія Вдомости, NoNo 94 и 98) отмтили и признали справедливымъ наше указаніе на тенденціозность, односторонность и внутреннюю несогласованность программъ, составленныхъ ‘коммиссіею’. Теперь мы хотимъ, такъ сказать, иллюстрировать свою замтку — указаніемъ подобной-же тенденціозности, односторонности и безпринципности уже не у ‘коммиссіи’ (ей, какъ именно коммиссіи, какъ собирательной, многоголовой единиц, этотъ недостатокъ единства до нкоторой степени извинителенъ), но у одною и при томъ пользующагося извстностью писателя,— писателя-профессора, Н. Карева.
Говоря по правд, брошюры проф. Карева не заслуживали-бы не только разбора, но даже и чтенія: до того он несовершенны, какъ увидимъ дале, уже въ чисто логическомъ отношеніи. Но что длать? Он, какъ говорятъ, ‘пришлись по головамъ’, раскупаются въ тысячахъ экземпляровъ и читаются десятками тысячъ людей, ищущихъ вразумленія отъ профессора. При такомъ условіи необходимо настойчиво выяснять ихъ истинное достоинство и смыслъ. Вотъ что заставляетъ насъ говорить объ нихъ.
Мы ограничимся, впрочемъ, при разбор взглядовъ проф. Карева лишь ихъ логическимъ анализомъ, не противопоставляя имъ никакихъ другихъ положеній и взглядовъ: выясненіе ихъ внутренней логической несостоятельности и самопротиворчивости, по нашему мннію, будетъ ихъ лучшей критикой.
По всей справедливости нерасположеніе проф. Н. Карева къ ‘или-или’ могло-бы быть гораздо радикальне: не только къ мнимымъ альтернативамъ, но и къ дйствительнымъ, въ которыхъ члены исключаютъ другъ друга и могутъ быть объединены лишь цною внутренняго противорчія, онъ относится снисходительно и, такъ сказать, покровительственно. Это — типичнйшій выразитель особенностей современнаго мышленія: ни одной, рзко выраженной и ярко очерченной, мысли, везд оттнки, сглаживающіе и примиряющіе крайности, чрезъ вс брошюры проходитъ уживчивый и покладистый эклектизмъ, благодаря которому уживаются другъ подл друга самыя разнообразныя теченія мысли, самые разнохарактерные и взаимопротиворчивые принципы! Вдумываясь въ логическую основу ‘міросозерцанія’ проф. Карева мы замчаемъ, что оно страдаетъ однимъ роковымъ недостаткомъ — такъ сказать мпоіопринципностію: различныя и при томъ принципіально различныя точки зрнія перемшаны въ немъ, какъ пласты въ неоднородной почв и, не будучи объединены никакимъ высшимъ началомъ, не даютъ мысли читателя успокоиться ни на чемъ опредленномъ и твердомъ, такъ сказать, тянутъ ее въ разныя стороны и разрываютъ. Отсюда у читателя книжекъ Карева рождается мучительное чувство безсилія совладть съ тмъ неустойчивымъ, текучимъ, какъ-бы неорганизованнымъ матеріаломъ мысли, который онъ въ нихъ находитъ.
Мы укажемъ здсь эти разнохарактерные принципы проф. Карева, начиная съ высшаго и постепенно спускаясь къ тому поверхностному и безцвтному позитивно-эволюціонному ‘міросозерцанію’ (если только комплотъ идей, безпорядочно набросанныхъ въ брошюрахъ, заслуживаетъ этого названія), которое образуетъ такъ сказать господствующій тонъ книжекъ, изобличая такимъ образомъ въ автор врнаго сына нашей неглубокой энохи, врнаго ученика и адепта ‘новыхъ идей’.
1. Прежде всего на тускломъ и безцвтномъ фон громкихъ словъ и неопредленныхъ понятій выдляются остатки свтлыхъ врованій, въ которыхъ проф. Каревъ, повидимому, былъ воспитанъ и которыми, повидимому, когда-то искренно жилъ. Тамъ и сямъ, спорадически встрчаются въ книжкахъ эти какъ-бы обломки разрушенной и поверженной во прахъ святыни, которой онъ когда-то поклонялся. ‘Что сказали-бы вы,— спрашиваетъ онъ, наприм.,— о человк, который всею душою, боллъ-бы, наприм., объ оскорбленіи, нанесенномъ національному самолюбію хотя какой-нибудь глупой выходкой газетчика враждебной намъ державы…. но который остался бы равнодушнымъ къ такимъ народнымъ бдствіямъ, какъ голодъ, и кого не трогало-бы то, что масса живыхъ, созданныхъ по образу и подобію Божію, людей лишена духовной пищи и коснетъ во мрак невжества?… Такому человку,— отвчаетъ онъ на этотъ вопросъ,— можно было-бы только сказать словами синайской заповди: ‘не сотвори себ кумира’ и напомнить евангельскую заповдь: ‘возлюби ближняго своего, какъ самого себя’. И можно еще сказать о людяхъ такого рода: ‘приближаются ко мн людіе сіи устны своими и устами своими чтутъ мя, сердце-же ихъ далече отстоитъ отъ Мене’. Но разъ ужо я сталъ ссылаться на священные по содержанію своему тексты, извстные каждому изъ насъ съ дтства, и которые должны оставаться памятными всю жизнь, напомню еще одно великое изреченіе: не длайте другимъ того, чего не хотли-бы, чтобы другіе вамъ длали’ {Письма, стр. 149.} и т. д. Прекрасныя слова,— длающія, однако, больше чести воспитателямъ профессора и наставникамъ его дтства, отъ которыхъ онъ воспринялъ первыя смена Слова Божія и христіанской нравственности, чмъ ему самому! Дло въ томъ, что эти и имъ подобныя, такъ сказать, ‘обмолвки’, стоятъ въ брошюрахъ изолировано и нисколько не вліяютъ на ихъ содержаніе. Авторъ видимо относится къ нимъ не глубоко и несерьезно. Онъ не задумывается надъ ними, надъ ихъ отношеніемъ къ другимъ элементамъ своего ‘міросозерцанія’. Его не останавливаетъ на себ ихъ неисчерпаемый и многозначительный смыслъ. Есть что-то привычное, механическое и какъ бы безсознательное въ употребленіи имъ этихъ и подобныхъ священныхъ выраженій. Правда, у автора есть разсужденіе о вр и знаніи (Письма, стр. 36 и сл.), но разсужденіе характера общаго и по существу недостаточно опредленное. Принявъ во вниманіе и сообразивъ все относящееся къ области разсматриваемаго нами вопроса, читатель все-таки въ конц концовъ недоумваетъ и спрашиваетъ: какъ-же авторъ относится къ христіанскому ‘мірозерцанію’,— признаетъ-ли его согласимымъ съ своимъ или уже ‘пережитымъ’, осужденнымъ и отвергнутымъ во имя науки? Конечно, читатель не въ прав вторгаться въ святилище внутреннихъ убжденій и врованій автора и этотъ послдній не обязанъ давать въ нихъ отчетъ. Но намъ кажется, что слдуетъ различать между исповдью своихъ убжденій и врованій и — научно-теоретическимъ обсужденіемъ христіанскаго міросозерцанія, какъ доктрины, теоріи или какъ хотите назовите. Исповди никто, конечно, не въ прав требовать отъ автора и не требуетъ, но, когда онъ указываетъ пути къ выработк міросозерцанія, зачмъ совершенно обходитъ одинъ изъ этихъ путей и при томъ самый извстный, о которомъ юный читатель, вроятно, всего скоре спроситъ своего руководителя? Истинно Христіанство, какъ міросозерцаніе, и согласимо-ли оно съ безспорными результатами науки, или должно уступить свое мсто иному, боле ‘научному’, міросозерцанію: вотъ чисто научный вопросъ, который едва ли позволительно отклонять отъ себя человку, предпринявшему написать цлый рядъ книжекъ по вопросу о выработк міросозерцанія. Да или нтъ!— Отвтъ нуженъ прямой и опредленный. Впрочемъ, мы знаемъ, что проф. Каревъ не любитъ этихъ назойливыхъ и безпокойныхъ ‘ули-илп‘…
2. Второй и боле замтный слой мыслей въ брошюрахъ проф. Карева образуютъ идеи критической философіи. По крайней мр самъ онъ опредленно и неоднократно называетъ свою точку зрнія критическою и рекомендуетъ критическую философію для изученія предпочтительно предъ всми другими философскими направленіями: ‘считая лично критическую философію наиболе соотвтствующей самой задач философіи, какъ изслдованія основныхъ вопросовъ знанія и бытія, я бы рекомендовалъ, — говоритъ онъ, — всякому ознакомиться съ ея положеніями и ея отношеніемъ къ какимъ-бы то ни было догматическимъ (?) принципамъ’ (Письма 58). Однако, и критическая точка зрнія, вопреки увренію проф. Карева, отнюдь не есть основная и господствующая въ его многопринципномъ ‘міросозерцаніи’. Дло въ томъ, что принципъ критической философіи взятъ имъ въ смысл слишкомъ общемъ и неопредленномъ, выставленъ не рельефно и проведенъ непослдовательно. Врный традиціямъ и пріемамъ своего эклектизма, онъ, такъ сказать, обезцвчиваетъ критическую философію. Онъ оставляетъ безъ вниманія или, сказать точне, не сосредоточиваетъ, какъ-бы слдовало истинному представителю критической философіи, всего своего вниманія на той черт ея, которая проводитъ вполн рзкую и опредленную грань между ею, съ одной стороны, и — позитивизмомъ и агностицизмомъ, съ которыми она иметъ вншнее сходство, съ другой,— на ея серьезномъ нравственномъ характер, на ея, какъ говорятъ, морализм. Правда, кое-что въ брошюрахъ Карева и по этому вопросу можно найти (да и чего въ нихъ нельзя найти?): ‘критическая философія,— говоритъ онъ, наприм.,— ни въ коемъ случа не можетъ считаться принципіальною противницею творчества идеаловъ, лишь отличая (?) его отъ изслдующаго знанія и но позволяя этому творчеству вторгаться въ ту сферу, которая должна быть предметомъ лишь одного изслдованія’ (стр. 58—9). Но въ томъ-то и дло, что критическая философія не только не запрещаетъ творческой постановки идеаловъ, но — указываетъ и опредленные методы для перехода мыслію за предлы явленій: принципъ критической философіи, хорошо и правильно понятый, не ставитъ заране никакихъ барьеровъ для мысли, не ограничиваетъ знаніе узкою областью эмпиріи, какъ то длаютъ эмпиризмъ и агностицизмъ. Проф. Каревъ могъ-бы научиться всему этому, если не у Канта, такъ по крайней мр у его талантливаго комментатора и популяризатора, нашего достопочтеннаго однофамильца, профессора А-дра Ив. Введенскаго, который достойно держитъ знамя критической философіи въ томъ-же университет, подъ знаменемъ котораго длаетъ свои экскурсіи въ область философіи и проф. Каревъ. Какъ-бы то ни было, однако, не взявъ принципа критической философіи во всемъ его объем и значеніи, оставивъ безъ надлежащаго вниманія основную и самую характерную черту ея, проф. Каревъ естественно приходитъ къ сознательному и прямому отожествленію ея, въ отношеніи къ нкоторымъ вопросамъ по крайней мр, съ агностицизмомъ ‘для критической философіи,— говоритъ онъ, наприм.,— матерія и духъ суть явленія, а не сущности и можно только предположить, удовлетворяя потребности нашего ума свести вс явленія къ высшему единству (монизмъ въ противоположность дуализму), что матерія и духъ суть лишь различныя формы явленія одной и той-же недоступной познанію нашему (агностицизмъ) сущности’ (Бесды, стр. 25). Возражать противъ этого положенія невозможно,— не потому, однако, чтобы оно было истинно и неопровержимо, а потому, что оно крайне неопредленно. Въ словахъ, въ формулировк положеній, между критицизмомъ и агностицизмомъ, пожалуй, и можно находить сходство, но этимъ, конечно, еще не ршается вопросъ о тожеств заключенныхъ въ этихъ словахъ понятій, а тмъ боле — заложенныхъ въ основ обоихъ ‘міросозерцаніи’ принциповъ. Поставьте рядомъ критициста Канта и агностика Спенсера и сравните: сходство есть въ частностяхъ и кое въ чемъ второстепенномъ, но за токакое громадное различіе и неизмримое разстояніе по существу, но основнымъ точкамъ зрнія!… Впрочемъ, здсь мы опять имемъ дло съ органическимъ отвращеніемъ автора къ всякимъ ‘или — или‘… Онъ все уравниваетъ и подводитъ, такъ сказать, подъ одну линію. Это дло вкуса, а со вкусами, какъ извстно, не спорятъ.
В. Не удержавшись на высот христіанскаго міросозерцанія, мысль проф. Карева естественно ниспала на почву критической философіи, не выяснивъ существа и особенностей критической философіи, она столь-же естественно должна была ниспасть еще ступенью ниже. И она дйствительно ниспала — на ступень философіи позитивао-эволюціонной. Это — послдній и самый обширный слой мыслей въ брошюрахъ. Свою вру въ истинность позитивно-эволюціонной философіи и ея обязательность (!) для своихъ юныхъ читателей авторъ выражаетъ неоднократно и весьма энергично. Вотъ нсколько относящихся сюда выдержекъ: ‘законы эволюціи (общественной) долженъ!) прежде всего (?) знать и понимать всякій, кто желаетъ дйствовать цлесообразно’ (Письма, стр. 138), ‘современная біологія, исходя изъ идеи эволюціи, разсматриваетъ человка, какъ продуктъ постепеннаго развитія низшихъ формъ животной (!) жизни, стремится вывести высшія проявленія духа и общественности человка изъ зачатковъ того и другой, наблюдаемыхъ у другихъ (!) животныхъ (? стало быть, человкъ животное?!) и тмъ самымъ стираетъ ту рзкую грань (!), которую прежде полагали между природою и человкомъ’ (Бесды, стр. 9—10), ‘наша солнечная система и нашъ земной шаръ были созданы дйствіемъ механическихъ, физическихъ и химическихъ силъ въ опредленномъ порядк міровой эволюціи, органическая жизнь явилась (sic.!) посл…, потребовалось весьма длинное развитіе жизни прежде нежели среди живыхъ существъ могли появиться первые проблески духа’ и т. д. (Бесды, стр. 19), ‘исходя изъ той идеи, что современное состояніе передовой части человческаго рода есть результатъ длинной эволюціи, мы въ настоящее время (!) но можемъ смотрть на наши теперешнія (!) нравственныя понятія, какъ на нчто исконное (?!) и должны наоборотъ искать ихъ объясненія въ боле элементарныхъ, такъ сказать зародышевыхъ (эмбріональныхъ) явленіяхъ полу животной и даже прямо животной (!!) жизни нашихъ отдаленныхъ предковъ’ (Бесды, стр. 78) и т. д. и т. д. Однако, довольно,— довольно выписокъ въ доказательство вры автора въ истинность позитивно-эволюціонной философіи. Признаемся, мы давно не встрчали въ русской литератур такой открытой, настойчивой и… развязной, рисующейся проповди этой лже-философіи, какъ въ книжкахъ проф. Карева. Говорить-ли, посл всхъ этихъ выписокъ, что ни глубокому и чистому христіанскому міросозерцанію, ни серьезному морализму Канта не можетъ оказаться въ его брошюрахъ никакого законнаго мста (можно-ли въ самомъ дл говорить, съ эволюціонной точки зрнія, хотя-бы, наприм., о категорическомъ императив Канта?) и, если Каровъ тмъ не мене сбивается на эту почву, если онъ употребляетъ ‘привычныя’ ему съ дтства священныя формулы, то это происходитъ единственно отъ его непослдовательности и крайней спутанности всхъ его основныхъ понятій и точекъ зрнія. Здсь опять и при томъ въ наиболе рзкой форм выступаетъ столь знакомое уже намъ нерасположеніе автора къ выбору между всякими ‘или — или’….
Мы вскрыли лишь основные пласты или наслоенія въ чрезвычайно неоднородной, какъ видимъ, почв мыслей автора. Мы могли-бы указать еще нсколько мелкихъ несообразностей и боле или мене явныхъ противорчій. Но не будемъ придирчивы: быть можетъ, эти несообразности должны быть отнесены на счетъ неясности изложенія (хотя и это, конечно, уже недостатокъ въ книжкахъ съ такимъ назначеніемъ, какъ книжки автора), а не мысли. Ограничимся лишь построеніемъ изъ буквальныхъ словъ автора маленькаго сорита, который, надемся, будетъ краснорчиво говорить о свойствахъ его ‘логики’ и прибавитъ еще одинъ штрихъ къ сдланной уже нами характеристик его логическихъ пріемовъ. Вотъ этотъ соритъ:
1. ‘Такія или другія ршенія нравственныхъ вопросовъ опираются на извстныя представленія о природ человка и его назначеніи въ мір’ (Письма, стр. 51—2), такъ что ‘безъ метафизики не можетъ обойтись ни одно выработанное міросозерцаніе’ (стр. 55) или, говоря технически, этика невозможна безъ метафизики.
2. ‘ Критическая философія совершенно устраняетъ метафизику какъ матеріалистическую, такъ и спиртуалистическую, не исключая метафизики дуалистической’ (Бесды, стр. 25).
3. ‘Считая лично критическую философію наиболе соотвтствующею самой задач философіи, ..рекомендовалъ-бы всякому ознакомиться съ ея положеніями’ для того, чтобы усвоить и послдовательно провести чрезъ все міросозерцаніе (Письма, стр. 58).
4. Ergo?…
Заключенія изъ этого сорита могутъ вытекать разныя: ergo, или авторъ, а равно и его послдователи, которымъ онъ такъ настойчиво рекомендуетъ критическую философію, должны остаться безъ всякой этики, или авторъ неврно говоритъ и думаетъ, будто его точка зрнія есть точка зрнія критической философіи, или онъ вообще не вдаетъ что творитъ и не сознаетъ, что говоритъ… Какое заключеніе онъ изберетъ,— мы не знаемъ. Отъ этики во всякомъ случа онъ не отказывается, хотя, конечно, строитъ се не на принципахъ критической философіи. А на какихъ — это мы сейчасъ увидимъ.
Слова, только-что взятыя нами для эпиграфа, имютъ продолженіе, какъ мы отмтили это многоточіемъ, и при томъ — продолженіе, вносящее очень важное ограниченіе въ мысль автора, а именно: ‘разумется не моего конченнаго я и не для обозначенія какого-бы то ни было другаго индивидуальнаго я, а въ смысл того общаго и для обозначенія того высшаго, что есть и должно быть (?) въ духовной природ человка’ (Мысли объ основахъ нравственности, стр. 83). Но мы полагаемъ, что, посл сдланныхъ нами въ предыдущей глав поясненій, мы были по крайней мр не совсмъ неправы, отбросивъ въ эпиграф это послднее ограниченіе. Въ самомъ дл, вдь если человкъ всецло есть продуктъ эволюціи, если, какъ говоритъ самъ авторъ на своемъ варварскомъ язык, ‘современная этика не можетъ быть неэволюціонной’ (! Бесды, стр. 81), то въ какомъ смысл и по какому праву ея послдователь станетъ говорить и во имя чего станетъ уважать въ человк ‘то высшее, что есть и должно быть (?) въ его духовной природ’? Мы понимаемъ, когда обо всемъ этомъ намъ говоритъ и всего этого отъ насъ требуетъ мыслитель, чтущій въ человк проявленіе высшаго Начала,— Образъ Божій. Но когда этого отъ насъ требуетъ эволюціонистъ, признающій человка и его духовную природу лишь высшею ступенью и боле сложнымъ проявленіемъ ‘психики’ животнаго, то мы недоумваемъ и спрашиваемъ: по какому праву и во имя чего я стану уважать развитое животное? Ясно, что только-что выписанное нами продолженіе эпиграфа въ устахъ проф. Карева не иметъ никакого смысла. Да, Вы правы, г. эволюціонистъ: ‘если ужъ что и писать съ большой буквы’, принявъ Башу философію, ‘то только я‘,— со всмъ тмъ, что накопила въ немъ Ваша всемогущая эволюція, со всми его страстями и пороками, я эгоистическое, страстное, нолуживотное… Когда Божество сведено съ своего небеснаго трона, на его мсто долженъ быть поставленъ кумиръ. И какой же кумиръ наиболе пригоденъ въ наше время, какъ не Я, — съ его болзненно развитымъ современною цивилизаціею самолюбіемъ?Мы только-что сказали, что проф. Каревъ, съ своей точки зрнія, не иметъ права говорить о чемъ-либо безусловномъ въ человк. Однако-же онъ говоритъ, говоритъ нердко, но, конечно, рчь его объ этихъ предметахъ звучитъ странно, производитъ впечатлніе чего-то въ высшей степени неопредленнаго, шаткаго и изобличаетъ автора въ непослдовательности и самопротиворчіи. Для иллюстраціи этого положенія, а вмст и для ознакомленія читателя съ его своеобразнымъ стилемъ, мы позволимъ себ здсь привести небольшой отрывокъ.
‘Точка зрнія эволюціи,— говоритъ авторъ,— есть ученіе объ относительности всего существующаго и объ относительности нашихъ знаній. Среди этого измненія, этого движенія, этой относительности, остаются въ сознаніи нашемъ незыблемыми, неизмнными и безусловными (?) лишь идеалы истицы и справедливости, къ коимъ мы стремимся, но знаніемъ коихъ не обладаемъ, лишь вря въ то, что есть истина и есть справедливость, и что открытіе ихъ началось съ первыми шагами исторіи и совершилось въ исторической эволюціи міросозерцаніи. И наше міросозерцаніе есть продуктъ исторической эволюціи и отличается относительностью знанія: но если оно соотвтствуетъ нашему (?) пониманію истины и справедливости оно получаетъ для насъ силу подлиннаго знанія, удовлетворяющаго нашъ умъ, и вры, удовлетворяющей нашу совсть. Мы обязаны врить въ истинность и справедливость нашего міросозерцанія (а какое же міросозерцаніе можетъ быть безъ вры въ него?), но мы должны знать, что вн насъ самихъ оно иметъ лишь относительное значеніе, въ силу чего никто не даетъ намъ права ни навязывать его кому-бы то ни было, ни насиловать жизнь во имя его догматовъ. Прибавлю, однако, что и при отсутствіи фанатизма можно быть стойкимъ и твердымъ въ своихъ убжденіяхъ и стремиться къ торжеству этихъ убжденій въ жизни путемъ свободнаго распространенія ихъ вокругъ себя и путемъ дятельности, ведущей къ ихъ осуществленію. Такое отношеніе къ собственному міросозерцанію, чуждое духа нетерпимости, фанатизма, деспотизма и тиранніи (!!) одно только и соотвтствуетъ тому уваженію къ чужому достоинству и чужимъ правамъ и интересамъ, которое должно лежать въ основ моральнаго поведенія,— соотвтствуетъ идеямъ свободы мысли, свободы совсти и свободы жизни, по отношенію къ коимъ былъ враждебенъ всякій абсолютизмъ и догматизмъ, мистическій и раціоналистическій, во имя ли сохраненія старины или во имя движенія впередъ’… {Письма, стр. 136—7.}
Не угодно-ли Вамъ, читатель, разобраться во всемъ этомъ хаос! Что касается насъ, то мы, съ своей стороны, находимъ положительно невозможнымъ согласовать и привести въ гармонію все, что здсь такъ безпорядочно нагромождено. При эволюціи все относительно и, однако, есть неизмнное и безусловное! Тутъ что-нибудь одно: или эволюція не есть, по крайней мр, единственный объяснительный и всмъ управляющій принципъ, или нтъ безусловнаго. Дале если міросозерцаніе ‘соотвтствуетъ нашему (?) пониманію истины’, оно ‘получаетъ для насъ (?) силу подлиннаго знанія‘ и ‘мы обязаны (?) врить въ его истинность, но должны знать (?!), что вн насъ самихъ оно иметъ лишь относительное значеніе’… Какъ это,— спрашивается, — одно и тоже, съ одной стороны, истинно и справедливо, а съ другой, относительно т. е. спорно и сомнительно?! Мы не понимаемъ такой логики. Громкія слова и фразы профессора Карева, нагроможденныя въ этомъ маленькомъ, но поистинн классическомъ, отрывк можно тасовать какъ угодно: результатъ во всякомъ случа, при всякой ихъ группировк, выйдетъ одинъ или, сказать точне, результата не получится, ни въ какомъ случа, ни при какой ихъ группировк, никакого: они всегда будутъ распадаться отъ внутренняго противорчія и несогласованности.
Есть, впрочемъ, въ приведенномъ отрывк и одно указаніе положительнаго характера. Мы ясно видимъ изъ него, куда, но смотря на вс свои колебанія, тяготетъ мысль автора, что скрыто управляетъ ею,— составляетъ ея, какъ говорятъ, тенденцію. Это — защита ‘свободы мысли и жизни‘ отъ ‘деспотизма, тиранніи, абсолютизма, догматизма’ {Любопытенъ самый способъ этой защиты: истина защищается путемъ возведенія въ принципъ равнодушія къ ней! Я то опять характерная черта нашего времени. ‘Въ наше время, когда умы колеблются и вра въ существованіе истины почти исчезла, приличный тонъ состоитъ въ спокойномъ скептицизм, въ равнодушномъ любопытств, въ терпимости ко всякимъ рчамъ и мнніямъ,— на томъ основаніи, что вдь никто-же не сметъ и не можетъ ручаться и врность своею мннія’… Въ этихъ незабвеннаго словахъ Н. Н. Страхова (О вчныхъ истинахъ, Спб. 1887, стр. 09) очень мтко схвачена особенность современнаго отношенія къ истин,— особенность, насквозь, проникающая между прочимъ и брошюры проф. Карева.} и др. призраковъ, которые вчно пугаютъ и преслдуютъ всякихъ поборниковъ свободы на почв позитивизма и эволюціонизма, обыкновенно создающихъ себ всякіе мнимые ужасы и страхи. Замчательно при этомъ и достойно всякаго вниманія то противорчіе, въ которомъ оказываются эти борцы за свободу мысли и жизни: отстаивая вншнюю свободу, они не признаютъ свободы внутренней,— свободы воли, самоопредленія. Тотъ самый проф. Каревъ, который въ только-что приведенныхъ словахъ столь энергично встаетъ на защиту свободы, въ другомъ мст открыто объявляетъ себя детерминистомъ: ‘теперь есть философы,— говоритъ онъ,— которые утверждаютъ, что именно только детерминизмъ и соотвтствуетъ истинному этическому ученію, мн нравятся (sic! замтьте — курсивъ автора!) ихъ соображенія, но, будучи самъ детерминистомъ (курсивъ нашъ), боюсь быть пристрастнымъ и высказаться противъ свободы воли’ (Мысли, стр. 104)… Что авторъ ‘боится’ высказываться противъ сторонниковъ свободы воли, не принадлежа къ ихъ лагерю и не раздляя ихъ взглядовъ,— это, конечно, не можетъ уже удивлять насъ посл того, какъ мы узнали, что онъ вообще не любитъ выбора между ‘или — или’. Но это не измняетъ сути дла. Вдь онъ самъ признаетъ себя детерминистомъ! И вотъ этотъ-то детерминистъ встаетъ на защиту свободы! Какъ это понять? Нужны, безъ сомннія, очень большія усилія, чтобы согласовать эти два тезиса и только широкая и уживчивая логика проф. Карева можетъ ихъ объединять…
Не трудно, въ виду всего сказаннаго нами, и заране угадать, въ какомъ направленіи проф. Каревъ проходитъ, направляясь къ обоснованію нравственности.
Прежде всего, вопреки прямому заявленію своему (приведенному нами выше и взятому изъ ‘Писемъ’,— первой по времени написанія книжки автора), по которому этика должна основываться на метафизик, въ послдней книжк, спеціально посвященной вопросу о нравственности (Мысли), онъ столь-же открыто и категорично отрицаетъ необходимость такого обоснованія. Разсуждая здсь о долженствованіи, онъ заявляетъ, что это — вопросъ трудный и сложный и что ‘запутали его сами философы, такъ какъ большинство изъ нихъ стремились дать долженствованію метафизическое обоснованіе, когда (тогда какъ?) все дло въ психологіи и логик, которыхъ совершенно достаточно для объясненія происхожденія чувства долга’ (Мысли, 82). Можетъ быть! Но почему тогда,— замтимъ мимоходомъ,— не сдлать, для устраненія только-что указаннаго нами противорчія, по крайней мр хоть въ позднйшихъ изданіяхъ первыхъ книжекъ, соотвтствующихъ поправокъ? Зачмъ ставить читателя въ недоумніе и заставлять его лишній разъ подозрвать автора въ противорчіи? Это, впрочемъ, какъ мы сказали, лишь мимоходомъ…
Какъ-же,— спрашивается теперь,— психологія и логика обосновываютъ нравственность и прежде всего идею долга? Вотъ слова автора: ‘Нравственное чувство прирождено людямъ (прирождено, по автору, значитъ унаслдовано отъ предковъ, у которыхъ оно выработано медленнымъ путемъ эволюціи), какъ и логическія способности, а у кого есть нравственное чувство, у того есть и этическія аксіомы т. е. представленія о чемъ-то должномъ, имющія внутреннюю очевидность т. е. одобряющіяся (?) нравственнымъ чувствомъ. Эти аксіомы я сравниваю не съ формальными принципами логики, а съ аксіомами математики, имющими опредленное содержаніе. Прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками,— это аксіома. Не длай другимъ того, чего не хочешь, чтобы другіе теб длали, это — аксіома. Вложены-ли они (он?) въ человческій духъ? Нтъ, он не прирождены ему (?), но это не мшаетъ имъ быть истинными…. Было-бы не этично и не логично говорить: какъ человческая личность, я имю извстныя права, которыя другими человческими (?) личностями должны уважаться, но самъ я могу не признавать правъ за другими личностями и могу не уважать ихъ, даже если-бы теоретически и признавалъ: признавая свои права, нелогично отрицать чужія, требуя уваженія къ своимъ правамъ, неэтично не уважать чужихъ’ (Мысли, стр. 91—2). Эти слова проф. Карева (если не принимать во вниманіе нкоторой темноты получающейся отъ сопоставленія положеній: ‘нравственное чувство прирождено‘ и: ‘нравственныя аксіомы не прирождены’) содержатъ, по нашему мннію, опредленный отвтъ на поставленый вопросъ и при томъ,— изложенный съ необычною для нашего автора ясностью. Но, очевидно, они еще не ршаютъ дла.
Долгъ требуетъ, чтобы я относился къ другимъ такъ, какъ къ себ. Если такъ, то необходимо, конечно, сначала узнать, какъ я долженъ относиться къ себ. Себ я желаю сохраненія жизни и счастія въ смысл ‘наибольшаго по возможности удовлетворенія всхъ нормальныхъ потребностей’ (стр. 119),— желаю и долженъ (!) желать: ‘человческая жизнь иметъ абсолютную цнность и эту цнность придаетъ ей мое категорически-императивное желаніе существовать, которое возводится моимъ разумомъ и моимъ нравственнымъ чувствомъ въ великую заповдь: не убій’ (стр. 114). Еще одна выписка въ поясненіе этихъ словъ: ‘Чувственныя удовольствія и наслажденія духа (къ числу коихъ относится исполненіе того, что считаешь своимъ долгомъ или — дятельностію по убжденію) суть для человка, такъ сказать, повелнія его физической и психической природы т. е. матеріальной и духовной сторонъ его бытія, при чемъ его природа, заставляя его стремиться къ тому или другому, не мотивируетъ, почему онъ долженъ стремиться къ тому, что хорошо. Кантъ назвалъ долгъ ‘категорическимъ императивомъ’ т. е. безусловнымъ повелніемъ и чувство долга иметъ именно такой характеръ. Но въ сущности и стремленіе къ удовольствію есть императивъ категорическій (?!), только безъ этическаго наслажденія. Безусловно можетъ повелваться лишь то, что само въ себ заключаетъ цль, а это можетъ быть лишь тогда, когда то, что повелвается, не есть средство для достиженія другой цли: такою цлью можетъ быть лишь нчто само по себ хорошее, а такимъ самимъ по себ хорошимъ можетъ быть или то, что непосредственно удовлетворяетъ категорическіе императивы, (!!) нашей физической природы (нашего тла), или то, что непосредственно удовлетворяетъ категорическіе императивы нашей психической природы (нашего духа). Все остальное хорошо лишь, какъ условія или средства для достиженія такихъ цлей’ (стр. 73—4)… Намъ кажется, что и это совершенно ясно и недвусмысленно: долгъ коренится въ категорическихъ императивахъ духа и тла (!) или, какъ выражается авторъ, ‘нравственный долгъ есть обязанность, налагаемая личностью на самое себя’ (стр. 121).
Однако, мало-ли чего можетъ категорически требовать нашъ духъ и особенно наше тло! Мало-ли что личность можетъ налагать сама на себя! Не вс-же требованія духа и тла можно исполнять, хотя они и выступаютъ съ характеромъ категоричности! Да, конечно,— такова и мысль автора. Но какъ-же длать разборъ между требованіями и требованіями?— Здсь мы подходимъ къ центральному пункту ‘міросозерцанія’ автора. Этотъ выборъ между требованіями и требованіями или, точне сказать въ дух его системы, этотъ отборъ длаетъ каждый изъ насъ по своему, — сообразно съ уровнемъ своего развитія (точне опять таки слдовало-бы сказать: своей эволюціи). Вотъ слова автора. ‘Въ строгомъ смысл законъ существуетъ лишь для юриспруденціи. О законахъ природы говорится лишь въ переносномъ смысл: тутъ нтъ никакого приказыванія. Такое-же переносное значеніе иметъ и выраженіе: ‘ ‘нравственный законъ» (стр. 86). ‘Если не нравятся выраженія: долгъ, обязанность, нравственный законъ и т. п., можно поставить на ихъ мсто »убжденіе». Я противъ этого ничего не имю… Я только и имю въ виду этику убжденія. Пусть она называется раціональной этикой, интуитивизмомъ, деонтологизмомъ, конвикціонизмомъ,— дло отъ этого не измнится: развитіе есть единственный фактъ, вызывающій естественное сознаніе высшаго и низшаго состоянія, единственный, къ которому психологически правильно приложимъ терминъ обязательности (?). Степенью развитія, достигнутой личностью, опредляется и возможный для нея идеалъ, который вообще становится нравственнымъ побужденіемъ личности къ дятельности’… (стр. 95—6). Намъ кажется, что и эти слова совершенно ясны и недвусмысленны.
Итакъ, долгъ къ другимъ опредляется долгомъ къ себ, долгъ къ себ опредляется требованіями нашей природы, какія требованія хороши и какія дурны — это опредляется эволюціею или уровнемъ нашего развитія. Ясно, куда мы пришли: относительность нравственности, во-первыхъ (строго говоря, закона нравственности нтъ, а есть условныя, измнчивыя и относительныя убжденія), индивидуализмъ, во-вторыхъ,— индивидуализмъ, который ‘беретъ личность какъ существо состоящее изъ тла и души’ и, поэтому, не отрицаетъ ‘жизни плотью и радостей земной жизни’, который признаетъ, что ‘вс необходимыя потребности личности должны быть удовлетворены’ (стр. 120, passim) и на этомъ базис психологически и логически хочетъ утвердить долгъ и нравственность. Мы получаемъ, такимъ образомъ, изъ всхъ этихъ посылокъ удивительный тезисъ, который самъ авторъ формулируетъ такъ: ‘индивидуализмъ, исходя изъ идеи личнаго развитія, даетъ право человку быть эгоистомъ‘ (121). При всей утонченности толкованія, которое даетъ авторъ введеннымъ въ эту формулу терминамъ, при всхъ оговоркахъ и ограниченіяхъ, которыми онъ ее обставляетъ (‘подъ условіемъ соблюденія правъ, вытекающихъ изъ эгоизма другихъ (!), при ограниченіи эгоизма альтруизмомъ, соціальнымъ инстинктомъ и чувствомъ долга, коренящимся въ самой личности’ и т. д.), — при всемъ этомъ, нельзя, конечно, не признать, что сейчасъ приведенная формула звучитъ грубо и слишкомъ ослабляетъ, если только не парализуетъ вполн, голосъ долга и нравственнаго закона. Коварный и изворотливый духъ вка не замедлитъ конечно вложить въ эту растяжимую формулу самый широкій смыслъ, освобождающій отъ всхъ ограниченій совсти. Да, если ужъ что и писать съ большой буквы, когда возведенъ въ принципъ эгоизмъ, то только я…
Не смотря на обычную у профессора Карева шаткость въ формулировк мыслей, нельзя не признать, что въ только-что приведенныхъ тезисахъ онъ ясно поставилъ какъ общую задачу самообразованія, такъ и задачу своихъ посвященныхъ этому вопросу брошюръ. Нельзя такъ-же не отмтить, что вообще въ его брошюрахъ встрчаются страницы сильныя, яркія, глубокія и основательныя. Сюда должны быть отнесепы, наприм., его восторженныя рчи о юношескомъ идеализм, какъ источник всхъ возвышенныхъ стремленій юношей, его предостереженія противъ увлеченія матеріализмомъ (хотя и не самостоятельныя — по Паульсену), указаніе серьезности и трудностей изученія соціологіи, постоянное напоминаніе, что каждый вопросъ слдуетъ обсуждамь со всхъ сторонъ, взвшивая вс его pro и contra и т. д. Къ сожалнію, все это частности. Если-же мы возьмемъ брошюры въ цломъ и станемъ измрять ихъ тою мркою, какую указываетъ самъ авторъ, то будемъ въ высокой степени разочарованы и даже, такъ сказать, раздосадованы,— раздосадованы, какъ говорятъ, ‘обманомъ ожиданій’. Въ самомъ дл, авторъ указываетъ, какъ на верховную цль самообразованія, на выработку цльнаго, полнаго и стройнаго міросозерцанія. Но тотъ кругъ идей, въ который вводятъ его брошюры, и даже самый способъ, какимъ эти идеи раскрываются, далеко не отвчаютъ этому идеалу.
Пересмотримъ отдльныя черты этого идеала.
Первый признакъ — цльность міросозерцанія. ‘Идеальное міросозерцаніе,— говоритъ авторъ — можно сравнить съ художественнымъ произведеніемъ архитектуры, совершенно въ самомъ себ закопченнымъ, вполн соотвтствующимъ своему назначенію и гармонически связаннымъ въ своихъ частяхъ. Въ мір мысли все должно быть столь-же гармонически между собою связано, одно отъ другаго зависть, одно на другое опираться’ (Письма, 51). Да, конечно: таковъ логическій идеалы По спрашивается: то многопринципное въ цломъ, не свободное отъ противорчій въ деталяхъ, ‘міросозерцаніе’ автора, которое мы характеризовали выше,— можетъ-ли оно хоть въ какой-нибудь мр удовлетворять этому идеалу?
Второй признакъ — полнота міросозерцанія, міросозерцаніе ‘должно охватывать все мыслимое и существующее. взятое въ цломъ’ (Письма, стр. 57). Удовлетворяетъ-ли собственное міросозерцаніе автора этому второму критерію? ‘Самую главную проблему міросозерцанія, — говоритъ авторъ,— представляетъ собою человкъ и міръ человческихъ отношеній, личность и общество’ (60). Нтъ-ли однако, для человка, стремящагося къ выработк полнаго міросозерцанія другихъ проблемъ, по крайней мр, не мене важныхъ? Разв вопросъ о Первопричин міра и вс связанные съ нимъ вопросы не должны законно, въ чисто логическомъ смысл этого термина, входить въ кругъ вопросовъ, подлежащихъ его обсужденію? Зачмъ авторъ въ отношеніи къ только-что указанному кругу вопросовъ такъ грубо нарушаетъ обыкновенно столь настойчиво рекомендуемое самимъ имъ правило: audiatur et altera pars?! Стыдно, г. профессоръ! Пора, наконецъ, сознать, что замалчивать эти вопросы ненаучно. Паульсенъ, котораго Вы компилируете такъ часто, послдовательне и искренне Васъ въ отношеніи къ данному вопросу. Научитесь, по крайней мр отъ самой молодежи, которую Вы такъ авторитетно поучаете, что кром Вашихъ брошюръ есть еще… Евангеліе {Замчательно, въ самомъ дл, что ‘одинъ изъ учащейся молодежи’ энергично отвергнувъ путь къ самообразованію чрезъ брошюры проф. Карева, заключаетъ свой ‘отвтъ’ ему такимъ призывомъ къ товарищамъ: ‘поставимъ себ идеаломъ добро, истину и справедливость и смло пойдемъ по пути, указанному… Христомъ’ (‘отвтъ’ Трика, Спб. 1895).}.
Третій признакъ — стройность міросозерцанія: ‘говоря о необходимости стремиться къ полному міросозерцанію, я не могу не сказать, что,— въ интересахъ именно этой полноты особенно,— нужно стараться развить въ себ ясность мысли и широту взгляда’ (62). О, конечно: при неясности и спутанности мыслей, что за міросозерцаніе?! Но, къ сожалнію, брошюры проф. Карева не удовлетворяютъ и этому требованію. Он написаны запутаннымъ, туманнымъ, тяжелымъ и витіеватымъ стилемъ. При шаткости неопредленности и противорчивости мыслей, въ нихъ изложенныхъ, он страдаютъ иногда и чисто грамматическими неправильностями, изобличающими спшность и безпечность автора въ отношеніи къ ихъ формально-литературной обработк. Мы могли-бы иллюстрировать это свое замчаніе рядомъ соотвтствующихъ выписокъ, если-бы придавали этой сторон дла большое самостоятельное значеніе и если-бы, при томъ, и безъ насъ этотъ недостатокъ не былъ уже отмченъ рецензентами брошюръ проф. Карева. Для насъ этотъ послдній недостатокъ, — недостатокъ формально-литературный, — важенъ главнымъ образомъ потому, что неясность и туманность изложенія мы считаемъ признакомъ неясности и темноты самого мышленія, самыхъ взглядовъ автора, самаго его міросозерцанія. Быть можетъ, авторъ захочетъ настаивать на томъ, что неясность изложенія произошла у него не отъ неясности мыслей, а отъ спшности составленія книжекъ (вдь недаромъ-же онъ въ конц книжекъ помчаетъ, что одна составлена въ недлю другая дней въ десять и только третья — въ двадцать, что для книжекъ въ десять печатныхъ листовъ, хотя и малаго формата, конечно, слишкомъ уже скоро!) или отъ того, что ему приходилось кратко говорить о множеств предметовъ, входящихъ въ составъ ‘полнаго міросозерцанія’. Но въ такомъ случа на первое его оправданіе мы отвтили-бы: пусть авторъ писалъ-бы свои брошюры медленне, но излагалъ-бы ихъ ясне и отдлывалъ лучше. Въ отвтъ же на второе извиненіе, мы напомнили-бы ему извстныя слова Канта…. ‘аббатъ Террасонъ говоритъ: если объемъ книги измрять не числомъ листовъ, а временемъ необходимымъ для ея уразухмпія, то о множеств книгъ можно было-бы сказать, что он могли-бы быть еще короче, если-бы не были такъ коротки. Но если, съ другой стороны, обратить вниманіе на то, въ какой мр понятны растянутыя теоретическія изслдованія, то можно съ такимъ-же правомъ сказать: многія книги были-бы еще понятне, если-бы он не предназначались быть слишкомъ понятными. Въ частяхъ можно иногда чувствовать недостатокъ объясненія, но въ цломъ он большею частію разсеваютъ читателя. При нихъ читатель недостаточно скоро длаетъ обзоръ цлаго: яркіе цвта ихъ закрываютъ и длаютъ непримтнымъ скелетъ или членостроеніе системы, что важно при сужденіи объ ея единств и достоинств’. У проф. Карева именно цвта закрываютъ скелетъ..
Намъ кажется, что, въ виду только-что указанныхъ свойствъ брошюръ проф. Карева, очень трудно признать изложенное въ нихъ ‘міросозерцаніе’ отвчающимъ уже чисто логическому идеалу, указанному при томъ самимъ авторомъ. Припомнить, что и по существу міросозерцаніе нроф. Карева, съ позитивно-эволюціонною точкою зрнія его теоретической философіи и ‘индивидуалистическою’ — практической, не можетъ быть признано состоятельнымъ и удовлетворяющимъ основнымъ запросамъ нашего духа. Можно-ли, посл всего этого, сказать, что проф. Каревъ хоть сколько-нибудь удовлетворительно разршилъ поставленную имъ себ задачу — помочь молодежи разобраться въ вопросахъ о цли, сущности и средствахъ самообразованія? По нашему, по крайней мр, убжденію на этотъ вопросъ не можетъ быть двухъ отвтовъ….
Съ тяжелымъ и тоскливымъ чувствомъ заканчиваемъ мы свой критическій анализъ брошюръ проф. Карева. Авторъ постоянно твердитъ о своей любви къ молодежи и подчеркиваетъ свою заботливость о благ ‘родной страны’. Но, видно, онъ мало любитъ юношей, если ведетъ ихъ въ область позитивнаго эволюціонизма и индивидуализма и, очевидно, слишкомъ равнодушенъ ко благу отечества, если игнорируетъ т глубочайшія религіозно-нравственныя основы, на которыхъ держится вками сложившееся ‘міросозерцаніе’ его наиболе врныхъ сыновъ… Прибавимъ къ этому, что даже и науку онъ, повидимому, мало любитъ, мало цнитъ и уважаетъ,— ту науку, во имя которой, въ качеств профессора, выступаетъ. Въ самомъ дл, вдь истинный представитель науки не отчеркиваетъ такъ равнодушно капитальнйшихъ вопросовъ, какъ длаетъ авторъ, и не можетъ быть такъ безпеченъ относительно соблюденія хотя-бы лишь самыхъ элементарныхъ, формально-логическихъ требованій истины!
Въ этомъ послднемъ отношеніи брошюры проф. Карева представляютъ неотразимое доказательство того ‘упадка мысли’, на который теперь справедливо жалуются многіе,— той логической путаницы, когда ‘человкъ,— по выраженію покойнаго H. Н. Страхова,— не отдаетъ себ отчета въ томъ что говоритъ и думаетъ, когда онъ свободно носится по всякимъ втрамъ и въ голов его собирается самый пестрый и разнообразный соръ’ {О вчныхъ истинахъ, Спб. 1887, стр, 57.}. Было-бы признакомъ крайней ограниченности нашего кругозора, если-бы мы продолжали упорно не замчать, что именно съ этой стороны нашему просвщенію грозятъ великія и серьезныя опасности: за расшатанностію мысли неизбжно послдуетъ снова шатаніе жизни, какъ это и было въ злополучные шестидесятые — семидесятые годы. Будемъ-же, наконецъ, строже къ себ и своимъ словамъ, — ‘перестанемъ пускать свою мысль по втру и безбожно марать бумагу, въ предположеніи, что это кому-то полезно, и въ надежд, что кто-то другой поправитъ дло, а намъ нужно только заварить кашу и произвcти сумятицу въ головахъ простодушныхъ читателей‘ {ibid., стр. 38.}!
Эти слова незабвеннаго борца за права логики слдовало-бы вырзать у себя на самомъ видномъ мст всмъ тмъ, кто пишетъ или задумываетъ писать брошюры, подобныя ‘Письмамъ’, ‘Бесдамъ’ и ‘Мыслямъ’ проф. Карева…