К. С. Аполлинарий Сидоний, Кудрявцев Петр Николаевич, Год: 1855

Критика
Время на прочтение: 70 минут(ы)
Скачать в PDF

К. С. АПОЛЛИНАРІЙ СИДОНІЙ. Эпизодъ изъ литературной и политической исторіи Галліи V вка. Сочиненіе С. Ешевскаго. Москва. 1855. (Посвящено памяти основателей Московскаго Университета).

Исторію Франціи политическую, общественную и литературную будутъ изучать долго. Изученіе ея въ каждомъ новомъ поколніи будетъ привлекать къ себ европейскіе умы, ищущіе постоянныхъ законовъ подъ формою случайныхъ явленій, ибо нердко самыя кажущіяся аномаліи имютъ свой корень въ глубин народнаго духа и характера. Большинство останавливается на первомъ впечатлніи и но немъ обыкновенно судитъ о самой природ явленія, но недостойно истиннаго знанія не умть пойдти дале поверхности вещей и цнить ихъ лишь на основаніи вншнихъ чувствъ. Какъ бы ни мало симпатично было явленіе, знаніе всегда кончитъ тмъ, что постарается отъискать истинныя его основы, и тогда только произнесетъ оцнку ему. Уже въ наше время можно видть, какъ исторія Франціи становится мало-по-малу общимъ достояніемъ европейскихъ изслдователей, и какъ все больше-и-больше усиливается общее участіе въ разработк ея но частямъ. Пока воздлывается особенно-ближайшее къ намъ пространство времени, принадлежащаго ей. Такъ Шлоссеръ, изучая прошлое столтіе, долженъ былъ широко раздвинуть предлы своей рамы, чтобъ дать въ ней какъ-можно- боле простора современной исторіи Франціи. Ранке, посл своихъ классическихъ произведеніи по исторіи реформаціи и возбужденной ею реакціи, и посл другаго — боле ли случайнаго, или боле обязательнаго труда, мы не можемъ въ точности опредлить — посвященнаго важнйшей части исторіи Пруссіи, не нашелъ для своего плодовитаго пера боле занимательной тэмы, какъ исторія Франціи въ XVI и XVII вкахъ, и всякій, кто знаетъ вышедшіе досел томы новаго его произведенія, согласится съ нами, что своими тонкими и врными очерками авторъ не мало способствовалъ къ боле-строгому опредленію хода и развитія давно-извстныхъ событій. Недавно-появившееся сочиненіе Сольдана все посвящено исторіи французской реформаціи. Англійская мысль, напротивъ, занята всего-боле ближайшимъ къ ней переворотомъ въ той же исторіи Довольно припомнить здсь оригинальное произведеніе Карлейля, какъ образчикъ того, что можетъ каждое индивидуальное воззрніе прибавить къ уразумнію огромнаго событія. Не говоримъ о другихъ историческихъ трудахъ въ той же литератур, посвященныхъ обозрнію всхъ дальнйшихъ послдствій того же переворота. Итальянцевъ, естественно, занимали и занимаютъ всего-боле т эпохи французской исторіи, на которыхъ всего-видне печать національнаго итальянскаго генія. Каждый подходитъ къ исторіи другаго народа съ своей стороны и отъискиваетъ для ея обзора удобнйшую для себя точку зрнія.
Причины такого дружнаго соединенія многихъ усилій въ стремленіи къ одной цли лежатъ главнымъ образомъ въ свойствахъ самого народа, котораго жизнь разсказываетъ эта исторія. Послднее всего-осязательне: хотя и невсегда признанное, оно тмъ не мене остается неотразимымъ фактомъ въ исторіи многихъ другихъ народовъ. Вопервыхъ, т изъ нихъ, которые смежны съ Франціей), несвободны ни одного дня отъ ея вліянія, по оно давно ужь не условливается боле одною сопредльностью странъ. Путями различныхъ международныхъ отношеніи оно проникаетъ гораздо- дале тхъ предловъ, гд оканчиваются политическія симпатіи націи. Вншній объемъ его приблизительно можно обозначить распространеніемъ самаго языка. Этимъ началомъ нечувствительно переходитъ многое въ понятія и нравы заимствующихъ народовъ. Начинаютъ подражаніемъ чужому говору — оканчиваютъ нкоторымъ приспособленіемъ въ самомъ быту. Такъ когда-то языкъ римлянъ служилъ дятельнымъ проводникомъ римской цивилизаціи: усвоивъ его себ, галлы мало чмъ потомъ отличались отъ самихъ римлянъ. Завоеванія этого рода такъ дйствительны, что противъ нихъ безсильны вс успхи обыкновеннаго оружія. Остановить ихъ въ предлахъ умренности можетъ только крпкое чувство самостоятельности въ націи. Такъ старая Англія осталась врна себ даже посл того, какъ норманскіе завоеватели, вышедшіе изъ Франціи, успли навязать ей свой языкъ. Но и тамъ, гд нтъ мста практическому завоеванію, или вліянію на нравы и бытъ народа, языкъ образованной нація удерживаетъ по-крайней-мр свое теоретическое значеніе. Онъ пролагаетъ за собою путь цлой литератур, а черезъ нея, иногда вовсе незамтно, начинается знакомство и съ самою исторіею народа, которому она принадлежитъ. Съ-тхъ-поръ, какъ литература вка Лудовика XIV обошла весь образованный міръ, никому уже въ этомъ мір не приходитъ въ голову отзываться ея незнаніемъ. Быть-можетъ, своимъ всесвтнымъ успхомъ она обязана не столько своему содержанію, сколько прекрасной форм, нердко возвышающейся до художественности, но, такъ или иначе, она сдлала свое дло, то-есть, привила свой языкъ и свои формы къ современному знанію, несмотря на мстныя различія въ немъ, какъ одно изъ необходимыхъ его пособій. Съ-тхъ-поръ то же самое дйствіе неослабно продолжается до нашего времени, постоянно-поддерживаемое возобновляющимся въ каждомъ поколніи обиліемъ литературныхъ произведеній. Бельгійская контрафакція была не случайнымъ явленіемъ, лишь благодаря Байрону, Балтеру Скотту, Диккенсу, англійская литература стала въ послднее время возвышаться до того же уровня, но она еще далека отъ того, чтобъ знакомство съ нею предполагало въ той же степени знаніе самого языка. Литература же, которая процвтаетъ по другую сторону Ламаншскаго Пролива, почти уже не нуждается въ переводчикахъ. Языкъ еще носитъ названіе той націи, которой обязанъ своимъ происхожденіемъ и совершенствованіемъ, но литературныя его формы давно уже составляютъ общую собственность образованнаго міра. Потому даже перемна въ политическихъ отношеніяхъ не иметъ вліянія на ихъ употребленіе: каждый пользуется ими во всякое время, какъ неотъемлемою принадлежностью образованности, не подвергаясь ни малйшему упреку въ подражаніи. Въ тсной связи съ литературою идетъ знакомство съ нравами народа и его исторіею. Матеріалъ для послдней подъ-руками у всхъ образованныхъ людей, имъ запасаются, почти вовсе не помышляя о томъ. Одно столько распространенное въ наше время чтеніе мемуаровъ даетъ его уже въ большомъ обиліи. И кто хотлъ бы еще боле увеличить его — чего стоило бы тому ввести въ кругъ своихъ занятій другія литературныя пособія чисто-историческаго характера, писанныя на томъ же самомъ язык? Какая разница съ исторіею другихъ странъ, которыхъ языки, несмотря на степень ихъ образованія, все еще составляютъ довольно-рдкую спеціальность за предлами естественнаго ихъ распространенія! Сошлемся для примра на испанскую историческую литературу. Въ ней есть много своихъ замчательныхъ именъ, но многіе ли за предлами Испаніи знаютъ ихъ боле, чмъ только по слуху, и довольно ли только пожелать познакомиться съ ихъ произведеніями ближе, чтобъ тотчасъ же имть ихъ подъ-руками?
Въ постоянныхъ свойствахъ того же народа лежитъ дале заставлять много говорить о себ. Отсюда происходитъ, что, принужденные часто возвращаться къ нему, посторонніе зрители его длъ хотятъ уловить эти постоянныя черты его физіономіи и твердо запечатлть ихъ въ своей памяти, какъ самыя положительныя данныя, безъ которыхъ невозможно понимать отдльныхъ событій. Но физіономія народа опредляется только его исторіею. Напрасно думаютъ, что достаточно нсколько частныхъ наблюденій, чтобъ судить о народномъ характер. Наблюдатели народныхъ нравовъ никогда не могутъ поручиться, что они не смшиваютъ постояннаго съ случайнымъ. Нкоторыя постоянныя свойства, принадлежащія одному народу въ-особенности, можно везд встртить въ вид исключеній, и если не отличать строго частныя явленія отъ общихъ, то произойдетъ смшеніе понятій, противъ котораго не устоитъ никакая народность. Прозжайте какую угодно страну, и вы, наврное, встртите нсколько лицъ, которымъ знакомы понятія о чести: слдуетъ ли отсюда заключать, что они укоренены и въ самыхъ нравахъ народа? Вы попали на одного честнаго человка, и не-уже-ли по немъ будете судить о цломъ обществ, среди котораго онъ живетъ? По нашему мннію, только то качество надобно считать постояннымъ въ народ, которое можно проврять его исторіею. Возвращаясь нсколько разъ къ народной жизни, въ различныя ея эпохи, оно тмъ самымъ свидтельствуетъ о своей неизмнности. Обыкновенная логика, любящая брать свои посылки отъ одного настоящаго, сама напрашивается на превратныя заключенія. Не видя ничего дале своей современности и о ней судя лишь по одностороннимъ извстіямъ, она, подъ-часъ, готова бываетъ, пожалуй, отвергать у иной народности и ея прошедшее значеніе. Ей иногда ничего не стоитъ провозгласить ничтожество отжившихъ великихъ дятелей, на томъ единственно основаніи, что, за дальностью разстоянія, она не можетъ боле различить ихъ настоящихъ размровъ. Знаніе, которому дорога истина, никогда не пойдетъ этою фальшивою дорогою. Оно наоборотъ располагаетъ свои умозаключенія согласно съ самымъ ходомъ исторіи. Какъ въ ней настоящее есть обыкновенно результатъ всего предшествующаго жизненнаго процеса, такъ и знаніе ищетъ въ прошедшей жизни народа твердыхъ посылокъ для заключенія о послдующихъ ея явленіяхъ. Подобно большимъ монументальнымъ постройкамъ, великія историческія народности сооружаются цлыми вками. Каждое вновь-приходящее поколніе строитъ на одномъ и томъ же данномъ основаніи, каждый вновь-выводимый ярусъ есть естественное продолженіе одного и того же зданія. Иногда мняется стиль, допускаются чужіе орнаменты, по основа остается неизмнно та же самая. Чтобъ опредлить характеръ цлаго зданія, необходимо посмотрть на него снизу. Крайнія линіи, которыми заканчивается вся постройка, обыкновенно условливаются направленіемъ и формою нижнихъ частей ея. Готическій храмъ не могъ быть заключенъ вершиною египетской пирамиды, и наоборотъ. Послдніе строители миланскаго катедраля, допустивъ въ постройк нкоторыя отступленія въ новйшемъ вкус, завершили, однако, зданіе согласно съ общимъ еі’о характеромъ. Если наши современники берутся достроивать нкоторые готическіе храмы, оставшіеся недоконченными еще отъ среднихъ вковъ, то они продолжаютъ только выводить дале линіи, начатыя давно-отжившими основателями тхъ же сооруженій. Такъ и въ исторіи все разнообразіе явленій сводится къ одному первоначальному очерку, котораго крайнія линіи большею-частью совпадаютъ съ очертаніемъ или характеристикою самой народности. Поэтому и одна изъ главныхъ задачъ историка состоитъ въ томъ, чтобъ собрать разсянныя во множеств періодическихъ явленій черты одного народнаго образа и, по возможности, соединить ихъ въ одинъ наглядный очеркъ.
Какой, однако, огромный трудъ возьметъ на себя тотъ, кто захочетъ приложить эту задачу ко всей исторической жизни французскаго народа! Какая необыкновенная сила соображенія нужна для того, чтобъ не потерять изъ виду одной главной цли и не потеряться самому, проходя мысленно это множество вковъ и все наполняющее ихъ разнообразіе событій, направленій, лицъ, характеровъ! Ибо вншнія проявленія исторической жизни въ разныя эпохи прежде всего поражаютъ своимъ несходствомъ, часто даже совершенною противоположностью. Что, напримръ, общаго между Франціею эпохи крестовыхъ походовъ и Франціею 90-хъ годовъ прошедшаго столтія? Или какое можно указать сходство между феодальною Франціею времени первыхъ Капетинговъ и монархическою XVII-го и XVIII-го вка? Какъ потомъ соединить въ одной и гой же исторической рам такія явленія, какъ Лудовикъ ІХ-й и Лудовикъ ХІ-й, Генрихъ ІІІ-й и Генрихъ IV-й, Лудовикъ XIV-й и Лудовикъ XVI-й? или такіе характеры, какъ Лопиталь и кардиналъ Рецъ, Жанна д’Аркъ и Шарлотта Корде? Пли, наконецъ, какого единства ждать отъ литературы народа, у котораго были Боссюэтъ и Вольтеръ, Рабле и Паскаль, Монтенъ и Шатобріанъ? Не исчезаетъ ли все больше-и-больше твердая почва подъ ногами историка, чмъ дальше простирается онъ впередъ съ политической, общественной и литературной исторіи народа и входитъ въ ея подробности?
Приступая къ изученію исторіи того или другаго народа, никто, разумется, не приноситъ съ собою готовый его образъ. Его надобно бываетъ еще отъискивать въ лабиринт развивающихся одно изъ другаго и одно другимъ смняющихся событій. Историческое изученіе и есть настоящій путь къ тому. Такъ нравственный образъ писателя слагается въ воображеніи читателей изъ послдовательнаго чтенія его твореній и изъ сравненія ихъ между собою. Оттого въ наше время не можетъ быть правильной оцнки автора безъ хронологическаго расположенія его произведеній. Тому, кто хотлъ бы прослдить исторически постепенное образованіе французской національности, пришлось бы начать очень — издалека По самой крайней мр ему слдовало бы подняться до временъ первыхъ Капетинговъ и тамъ уже стараться уловить первыя, хотя и смутныя черты ея. Собрать ихъ вмст въ этой эпох тмъ трудне, что он раздлены между собою давнею, почти, можно сказать, исконною противоположностью сверной и южной Франціи, продолжающеюся видимымъ образомъ и во все время крестовыхъ походовъ. Много національнаго въ энтузіазм, который, вспыхнувъ впервые въ Клермон, распространяется отсюда на всю Францію и связываетъ разрозненныя части ея однимъ живымъ чувствомъ! Если присоединить сюда дв литературы, сверную и южную, которыя потомъ сливаются одна съ другою, то предчувствіе возможности національнаго единства въ естественныхъ предлахъ страны оправдывается еще боле въ глазахъ изслдователя. Въ религіозномъ вліяніи и въ рыцарств тутъ же отъищутся и первые зачатки цивилизаціи, принадлежащей той же народности. На Лудовик ІХ-мъ можно видть живой примръ ея дйствія. Основанный около того же времени Парламентъ скоро принялъ характеръ истинно-національнаго французскаго учрежденія, который еще боле раскрылся впослдствіи. Но, уловивъ одно постоянное свойство народа, не надобно думать, что найдено уже полное его опредленіе. Исторія не есть варіація одного и того же неизмннаго мотива. Въ политик Филиппа IV легко открыть другую черту народнаго характера, или врожденныхъ ему стремленій. Они же впослдствіи еще ярче раскрылись въ цлой эпох итальянскихъ походовъ, въ иностранной политик Лудовика XIV-го и въ завоевательныхъ войнахъ Французской Республики и Имперіи. Никго, конечно, не будетъ отрицать во всхъ этихъ событіяхъ излишней притязательности. Во время того жe Филиппа скрпился еще тсне союзъ между королевскою властью и среднимъ сословіемъ, союзъ, который основанъ былъ на ихъ общихъ интересахъ и начался еще въ эпоху феодальнаго преобладанія. Но никогда національное не достигаетъ такой степени напряженности, какъ въ минуты общаго кризиса. Тогда дурное и хорошее, что есть въ націи, выступаетъ наружу одинаково-ярко. Такой кризисъ не одинъ разъ повторялся для Франціи въ большой столтней борьб ея съ Англіею, и всякій знаетъ, какъ отразился онъ на внутренней жизни народа — въ крайностяхъ парижскаго возстанія и жакеріи, въ непримиримой вражд орлеанской и бургундской партій, губившихъ страну своею взаимною ненавистью и, наконецъ, въ совершенномъ упадк народнаго духа, какъ бываетъ только передъ политическою смертью націи. Но какъ глубоко было паденіе, такъ быстро и неожиданно возвышеніе. Что удивительнаго, если подвигъ Жанны д’Аркъ кажется безпримрнымъ въ исторіи, или что историки затрудняются указать ему близкія параллели въ лтописяхъ другихъ народовъ? Это черта въ такой степени національная, что она могла повториться еще разъ въ тхъ же обстоятельствахъ и — conditio sine qua non — разв только въ предлахъ той же самой народности. Примръ высокаго энтузіазма, вдругъ охватывающаго цлую страну, можно было наблюдать и прежде въ той же исторіи: необыкновенный эпизодъ, разсказывающій повсть длъ орлеанской двственницы, прибавляетъ еще къ прежнему наблюденію ту особенность, что во глав великаго движенія становится женщина, и что оно наступаетъ посл страшнаго кризиса. А мене ли національнаго въ томъ, что освободительница Франціи скоре была покинута общимъ участіемъ и предоставлена своей несчастной судьб, чмъ совершилось все предпринятое ею великое зачинаніе? Извстно, что Франція чрезъ свое духовенство участвовала въ произнесенномъ надъ нею безчеловчномъ приговор, но не видно, чтобъ послдняя судьба ея возбудила много сочувствія въ спасенномъ ею народ.
Много національныхъ особенностей усмотритъ ищущій ихъ и во всей послдующей исторіи Франціи. Время Лудовика XI есть новое усиліе монархической Франціи побдить разъединеніе страны, которое вышло изъ предыдущаго кризиса. Борьба происходила между собственною Фракціею, гд всего сильне національное чувство, и отпавшею отъ нея Бургундіею, которая, въ свою очередь, начинала угрожать ея самостоятельности, борьба ведена была болывею-частью мщанскими средствами, потому-что направлена была противъ Феодализма, получившаго въ Бургундіи новый безопасный пріютъ и стремившагося съ ея помощью къ своему политическому возрожденію. Лудовику XI неестественно было опираться на Феодальную Францію, потому-что она постоянно тянула къ Бургундіи. Ему нужны были другіе слуги и другія орудія дятельности. За-то паденіе Бургунскаго Герцогства ршило навсегда вопросъ о единств Франціи и вывело ее на новые историческіе пути. Куда было двать ей посл того избытокъ своихъ силъ, какъ не обратить ихъ на завоевательныя предпріятія вн своихъ естественныхъ предловъ? И вотъ открываются нескончаемые итальянскіе походы, завязавшіе въ войну множество государствъ и наполнившіе нсколько царствованій. Пользы отъ нихъ не было, но славолюбивая нація собрала отъ нихъ себ много новой славы. Любопытно особенно наблюдать, какъ въ вождяхъ этихъ походовъ ожилъ и дйствовалъ въ обновленномъ своемъ вид рыцарскій духъ, недавно еще побжденный во внутреннихъ партіяхъ. Но онъ воспитанъ былъ въ современникахъ Карла VIII, Лудовика ХІІ и Франциска I не столько самыми нравами и образомъ жизни, сколько привитъ къ нимъ искусственно, посредствомъ чтенія, литературы. Не говоря уже о Баярд, какая глубокая разница чувствуется между Францискомъ I и его неутомимымъ политическимъ соперникомъ, Карломъ V, такъ мало-разборчивымъ на средства, какъ- скоро дло шло о торжеств надъ противною партіею! Перевсъ, можетъ-быть, остался и на его сторон, но ужь, конечно, это не былъ перевсъ чести. Вновь-привившійся къ монархической Франціи рыцарскій духъ недолго, впрочемъ, удержался на степени идеальнаго благородства, рядомъ съ нимъ развилось и чрезвычайно-быстро укоренилось во французскихъ нравахъ другое направленіе, которое было имъ также боле или мене родственно. Это была извстная французская ‘галантность’ (мы не имемъ вполн-соотвтствующаго русскаго слова этому понятію), въ которую переродились прежнія слишкомъ-идеальныя стремленія, усвоенныя Франціею и другими странами съ голоса провансальскихъ поэтовъ въ-особенности. Трудно сказать, на сколько именно способствовала этому превращенію Италія, съ которою французы около полувка находились въ самыхъ тсныхъ сношеніяхъ, но несомннно, что она имла въ немъ свою важную долю участія. Какъ бы то ни было, перо Брантома изображаетъ намъ уже новую Францію, прошедшую мало-извстную досел школу воспитанія. Само-собою разумется, что женщинамъ будетъ принадлежать въ ней почти не мене-видная роль, какъ и мужчинамъ. Этого требуютъ ‘галантные’ правы, съ особеннымъ успхомъ укоренившіеся во французскомъ обществ. Отнын французская исторія представитъ изъ себя живую и разнообразную сцену, на которой ни одно дйствіе не можетъ обойдтись безъ тонкой женской интриги. Отнын все сильне-и-сильне будетъ затягиваться въ ней драматическій узелъ, чтобъ искать себ потомъ разршенія въ неизбжныхъ катастрофахъ. Что жь, если къ одному узлу прибавится еще другой, напримръ, узелъ внутренней религіозной вражды?
Даже принимая въ себ чужія начала, самостоятельная нація непремнно приспособляетъ ихъ къ своему характеру и окрашиваетъ въ свой собственный цвтъ. Такъ измнилось существенно и протестантское начало въ формахъ кальвипова ученія. Куда двалась въ немъ заявленная передъ цлымъ свтомъ терпимость германскаго реформатора? Откуда, какъ не изъ національныхъ наклонностей, взялось въ немъ стремленіе къ исключительности въ религіозныхъ длахъ, соприкасающееся съ фанатизмомъ? А этотъ суровый аскетическій характеръ, раскрывшійся съ такою силою въ томъ же ученіи — не былъ ли онъ прямымъ противодйствіемъ господствующимъ нравамъ во Франціи?… Здсь было бы неумстно останавливаться слишкомъ-долго на одномъ момент исторіи Франціи, но мы можемъ сказать съ твердымъ убжденіемъ, что немного эпохъ боле-поучительныхъ и боле-исполненныхъ высокаго драматическаго интереса найдется въ цлой исторіи. Кто захочетъ изучить французскій національный характеръ въ самыхъ яркихъ и рзкихъ его проявленіяхъ, тотъ пусть въ-особенности займется изученіемъ эпохи гугенотскихъ войнъ во Франціи, эпохи, исполненной кровавой игры и многихъ непримиримыхъ страстей.
Если память Генриха IV особенно-дорога французамъ, то, конечно, потому, что въ немъ соединились многія, какъ блестящія стороны, такъ и самыя слабости французскаго національнаго характера. Нація любила и до-сихъ-поръ любитъ въ немъ свое живое изображеніе. Не столько любезно и дорого имъ, но за-то, можетъ-быть, еще боле-уважительно для нихъ воспоминаніе о великихъ заслугахъ кардинала Ришлье, который умлъ стснительное давленіе, столько лтъ тяготвшее надъ всею страною, озолотить блескомъ вншней роли, вновь-возвращенной Франціи посл многихъ колебаній и смятеній. На своей внутренней и вншней политик онъ показалъ едва-ли не первый примръ того, такъ легко покоряется вся Франція одной крпкой вол, если въ замыслахъ и длахъ этой воли находитъ удовлетвореніе своему національному тщеславію. Говорить ли дале о національности Фронды, кома, какъ показываютъ современные памятники, пли псни и воевали другъ съ другомъ въ одно и то же время (on faisait fa guerre avec ties chansons)? когда, за недостаткомъ крпкихъ мужскихъ характеровъ, политическія партіи предводимы были смлыми и неистощимыми въ интригахъ женщинами? когда на родной почв вступали между собою въ единоборство лучшіе вожди народныхъ силъ, т самые, которые такъ дружно и безкорыстно помогали побдамъ одинъ другаго въ борьб со вншнимъ врагомъ? Печать національнаго характера точно также лежитъ и на величавомъ облик Лудовика XIV, еще въ нжномъ возраст соединившаго въ своихъ рукахъ плоды всхъ усилій Ришль и Мазарини. Франція узнавала въ своемъ властолюбивомъ корол врнаго представителя, если не лучшихъ, то тмъ не мене очень-постоянныхъ своихъ склонностей. Она любила блескъ его царствованія. Любя распространять свое вліяніе на чужія земли, она сквозь пальцы смотрла на его злоупотребленія во вншней политик, и даже въ насильственномъ присвоеніи Страсбурга, среди мирнаго времени, не видала нарушенія права. Она черезъ него достигала преобладанія во вншней политик. Во имя національнаго начала галликанское духовенство не побоялось примкнуть тсне къ королю, хотя съ опасностью повредить своимъ добрымъ отношеніямъ къ римскому престолу. Все удавалось Лудовику XIV, потому-что за нимъ стояла цлая нація, увлеченная частью невольнымъ удивленіемъ къ нему, частью столько же непроизвольными симпатіями къ его дйствіямъ. Кто уметъ поразить воображеніе народа, тотъ владетъ Франціею. Имющія сомннія въ приложимости этого правила къ исторіи Лудовика XIV, пусть только обратятъ вниманіе на литературу его времени. Несмотря на разнообразіе талантовъ, направленій и формъ, въ ней почти нтъ голоса, который бы не раздлялъ общаго всмъ удивленія и подобострастія. Свое собственное чувство поэты нердко передавали и своимъ героямъ. Оттого, несмотря на весь вншній блескъ, чувствуется, однако, въ этой литератур какая-то утомительная монотонность. Таково же было и самое общество, среди котораго она процвтала. Кто желаетъ узнать его короче, познакомиться съ нимъ лицомъ-къ-лицу, пусть возьметъ себ въ руководители неутомимаго говоруна Сен-Симона: въ безконечныхъ разсказахъ, напоминающихъ собою ‘Тысячу и Одну Ночь’, выводя на сцену все современное ему общество, онъ, собственно говоря, рисуетъ только одного героя, изображаетъ одно солнце, около котораго, толпятся міріады наскомыхъ, привлеченныя его ослпительными лучами.
Лудовикъ XIV умлъ быть ровнымъ въ самомъ гнв, и въ самыя горячія минуты не измнялъ своему достоинству никакими слишкомъ рзкими движеніями. Какое, напримръ, различіе между нимъ и Генрихомъ VIII въ личномъ обращеніи! Можно было однимъ неосторожнымъ словомъ потерять всю его благосклонность и впасть у него въ немилость, но не потерпть отъ него личнаго оскорбленія. Добиваясь права ‘табурета’, никто въ его время не рисковалъ личною честью: каждый, напротивъ, охотно жертвовалъ частью своихъ свободныхъ движеній, чтобъ только находиться въ присутствіи столько-снисходительнаго величія и удивляться его всегда благосклонному къ другимъ достоинству.
Между-тмъ никакая централизующая сила не въ-состояніи была совершенно подавить во Франціи всхъ частныхъ стремленій, несогласныхъ съ общимъ направленіемъ государственной жизни. Можно было по произволу прекратить правильныя собранія государственныхъ чиновъ или сословій, но нельзя было предотвратить стремленіе Парламента присвоить себ хотя часть ихъ авторитета. Когда политическому элементу заграждены были вс другіе выходы, онъ проникъ въ магистратуру и заставилъ ее облечься несвойственнымъ ей характеромъ. Даже посл Ришль, преемникъ его власти, дйствовавшій въ томъ же дух, встртилъ еще въ Парламент оппозицію, съ которою долгое время не въ- состояніи былъ управиться. Чмъ сильне напоминало парламентскимъ совтникамъ ихъ спеціальное назначеніе, тмъ больше старались они присвоить себ характеръ политическаго учрежденія. Можно было посредствомъ драгонадъ разбить и разсять массу гугенотскаго народонаселенія Франціи, по невозможно было уничтожить наполнявшій его духъ, особенно-трудно было предотвратить размноженіе его въ другихъ слояхъ общества, прираженіе къ самымъ государственнымъ учрежденіямъ. Выпустите спиртъ изъ стклянки — онъ разойдется по всей комнат, хотя и смшается съ ея воздухомъ. Преслдуемый и тснимый со всхъ сторонъ, старый гугенотскій духъ, незамтно для простаго глаза, распространялся по всей атмосфер. Когда, казалось, у него отняты были послднія убжища въ отдаленныхъ провинціяхъ, онъ перемстился ближе къ центру страны. Ни сами янсенисты, ни ихъ противники, конечно, не сознавали родства ихъ съ гугенотами, но, при всей разности доктрины, кто не узнаетъ возродившагося въ нихъ, подъ другими формами, стараго духа сопротивленія? Они также дйствовали во имя религіознаго начала и хотя не исключали себя изъ католическаго общества, какъ ихъ предшественники, но въ то же время рзко отдлялись отъ него и своими началами, и своею постановкою. Мсто прежняго, ясно-обозначеннаго вншняго противодйствія заступило мене-уловимое внутреннее. Его преслдовали въ янсепистахъ: принужденное еще разъ выйдти изъ своего тснаго круга, оно разсялось по смежнымъ съ нимъ областямъ того же французскаго общества. Выгнанное изъ разрушеннаго Порт-Ройяля, оно мало-по-малу переселилось въ стны Парламента и собрало въ немъ новые элементы оппозиціи. Религіозныя убжденія примкнули къ политическимъ и, въ соединеніи съ ними, образовали одну крпкую силу. Напрасны были потомъ боле чмъ, полувковыя усилія подавить нераздльныя съ нею противорчія и принудить ее къ молчанію: чмъ тсне чувствовала она себя въ Парламент, тмъ боле внятно и громко говорила на сторон, привлекая къ себ большинство народонаселенія. Парламентъ въ ссылк возбуждалъ едва-ли не боле симпатій, чмъ находясь въ столиц государства и въ милости у министровъ Лудовика XV. Когда же Парламентъ былъ закрытъ окончательно, досел заключенное въ немъ политическое движеніе перебросилось въ массу и, соединившись въ ней съ господствовавшими идеями, произвело то опасное броженіе, которое приготовило самый страшный изъ всхъ переворотовъ. Боле-благоразумные и проницательные совтники Лудовика XVI старались поправить ошибку своихъ предшественниковъ, но было ужь поздно. Когда открылось послднее собраніе государственныхъ чиновъ во Франціи, всякій чувствовалъ присутствіе въ немъ новаго, крайне-опаснаго духа, по не находилось боле силы, которая бы въ-состояніи была укротить его, или, по-крайней-мр, сдержать въ должныхъ границахъ.
Цль наша, впрочемъ, не пересказать сполна вс фазы въ историческомъ развитіи французской національности (задача, которая одна потребовала бы обширнаго труда), а обратить вниманіе читателей на нкоторые наиболе-видные пункты въ немъ, чтобъ хотя немногими чертами обозначить, такъ-сказать, индивидуальный характеръ исторіи Франціи. Приведенныя нами черты принадлежатъ больше особенностямъ рисунка, нердко-измняющаго свой видъ согласно съ движеніемъ входящихъ въ него линій, но, сверхъ-того, остается еще общій колоритъ, вытекающій прямо изъ природы народа и разлитый по всему его историческому облику. Перевести его на слова, можетъ-быть, еще трудне, чмъ схватить въ одномъ очерк главные моменты историческаго развитія. Всего проще будетъ нсколько объяснить нашу мысль, или только намекнуть на нее хотя однимъ примромъ изъ области того искусства, которому понятіе колорита принадлежитъ въ собственномъ смысл. Намъ кажется, сюда шелъ бы лучше всего яркій колоритъ Рубенса: его свтлыя краски безсильно было помрачить и самое время. Это не тотъ эффектъ, котораго достигаютъ посредствомъ углубленія однихъ предметовъ и усиленнаго освщенія другихъ, это не рембрандтовская игра свтомъ и тнью, поражающая и нкоторымъ образомъ ослпляющая зрніе, и даже не прозрачность кисти Мурильно, сосредоточивающая лучи свои въ особо-назначенныхъ для того пространствахъ. Одна изъ особенностей въ искусств великаго Фламандскаго художника состояла въ томъ, что колоритъ его не завислъ отъ самаго содержанія его картинъ и былъ всегда неизмнно-вренъ себ, несмотря на ихъ разнообразіе. Того же равномрною яркостью поражаютъ событія и лица французской исторіи, безъ различія ея моментовъ и находящихся въ ней свтлыхъ и мрачныхъ сторонъ. Благодаря ли рельефности главныхъ дйствующихъ въ ней характеровъ, или свойству народной среды, въ которой они поставлены, они представляются ясно, отчетливо умственному взору изслдователя и твердо запечатлваются въ его воображеніи. Глазу свтло даже въ самыя смутныя и безотрадныя эпохи для мысли. Приблизившись къ нимъ съ помощью историческихъ пособій, зритель ясно можетъ разобрать въ нихъ вс линіи и легко отличаетъ личныя побужденія отъ общихъ цлому вку или народу направленій. Вс лица кажутся типичными, хотя, можетъ-быть, и не нуждаются въ очень-тонкомъ психологическомъ анализ. Какой, напримръ, глубокій туманъ лежитъ надъ спокойною, но наружности, Германіей) во второй половин XVI вка, и какъ въ то же время ярко рисуются самыя неукротимыя страсти по другую сторону Рейна! И вдругъ все опять успокоивается во Франціи, и на свтломъ образ Генриха IV не отражается боле никакихъ слдовъ прежнихъ бурь, хотя онъ прошелъ черезъ вс ихъ потрясенія!
Тотъ же господствующій тонъ удерживаетъ исторія Франціи и въ два послдующія столтія. Руководимые очень-врнымъ инстинктомъ, даровитйшіе французскіе историки послдняго времени, однако, не имъ посвятили свои таланты и свое изученіе. Труды, заслужившіе ихъ авторамъ наиболе европейской извстности, большею-частью имютъ своимъ предметомъ самыя раннія времена французской исторіи. Нкоторые изъ нихъ, и притомъ весьма-почтенные, восходятъ даже за черту капетингской эпохи, когда собственно нтъ еще рчи о Франціи, а все сводится къ исторіи Галліи и завоеванія ея франками. Тамъ искала и ищетъ до-сихъ-поръ Французская исторіографія первоначальныхъ и твердыхъ основъ для себя. Вопросы, поднятые впервые еще въ ХУТІ вк, въ конц прошлаго столтія вызвали нсколько новыхъ опытовъ ршенія. Но, подъ вліяніемъ духа партій, и ршенія историческихъ задачъ неизбжно принимали односторонній характеръ. Для примра, довольно сослаться здсь на Буленвилье. Строго-научное изслдованіе могло начаться не ране, какъ въ настоящемъ столтіи. Гизо проложилъ ему путь своимъ классическимъ твореніемъ, изобразивъ въ немъ главные моменты въ развитія и ход новой цивилизаціи. Тогда обозначились ясно вс важнйшіе элементы, изъ которыхъ сложилось вновь разнообразное въ своихъ частяхъ историческое зданіе, заступившее мсто громадной римской постройки, тогда только открылась возможность разсуждать о каждомъ изъ этихъ элементовъ порознь и каждый подвергать изслдованію отдльно отъ другихъ. Распознавъ общій планъ, легко ужь было моделировать его но частямъ. Каждый выбиралъ потомъ свою особенную точку зрнія и съ нея описывалъ представлявшійся ему историческій горизонтъ. Такъ Форіель возстановилъ въ врной картин самостоятельное значеніе Южной Галліи и опредлилъ историческую роль ея въ эпоху Меровинговъ и Каролинговъ, между-тмъ, какъ живая кисть Огюстена Тьерри изобразила въ яркихъ очеркахъ преимущественно франкскіе типы той же эпохи. Восходя еще ране, талантливый Легюеру рукою мастера реставрировалъ непрерывно- продолжающееся старое римское вліяніе среди хаоса внутреннихъ меровингскихъ и каролингскихъ отношеній. Задача была тмъ боле трудная, что прежнія понятія о великомъ переворот, который произведенъ былъ въ Европ переселеніемъ народовъ, не оставляли почти никакого мста римскимъ идеямъ внутри новаго франкскаго общества. Но мткій взглядъ историка помогъ ему отъискать связь этого общества съ древнимъ міромъ, именно въ тхъ явленіяхъ, въ нотормхъ всего мене ее подозрвали. Посл Легюеру никто уже не возьметъ на себя смлости утверждать, что будто авторитетъ Меровинговъ утвердился въ Галліи безъ вліянія римскихъ государственныхъ началъ, или что онъ опирался боле на франковъ, чмъ на галло-римлянъ. Но къ исторіи германскихъ учрежденіи на галльской почв и посл того оставалась еще одна темная сторона. Вопросъ состоялъ въ томъ, чтобъ опредлить крайнія границы разселенія франковъ въ завоеванной ими стран и критически прослдить вс отношенія ихъ къ покоренному народонаселенію. Посл ршенія вопроса объ умственныхъ вліяніяхъ требовалось еще знать, на сколько велико было преобладаніе завоевателей въ матеріальномъ отношеніи, и точно ли во вновь-образовавшейся народности они составили господствующій элементъ. Необыкновенно-отчетливый трудъ Петиньи, основанный на двадцатилтнемъ добросовстнйшемъ изученіи эпохи, содержитъ въ себ самый удовлетворительный по времени отвтъ на вс эти вопросы, оставшіеся отъ прежняго изслдованія. Строгою повркою и тщательнымъ сличеніемъ всхъ данныхъ Петиньи достигъ того, что учрежденія самой темной эпохи въ исторіи Франціи выяснились такъ, какъ еслибъ они съ точностью изложены были ихъ современниками. Вообще обширное его изслдованіе принадлежитъ къ числу самыхъ зрлыхъ и обильныхъ неожиданными результатами произведеній покой исторіографіи. Говорить ли о трудахъ Амеде Тьерри, Пардесю и другихъ изслдователей первоначальной исторіи Франціи? по, имя въ виду большинство нашей читающей публики, мы считаемъ достаточнымъ назвать капитальныя произведенія и не станемъ перечислять всхъ монографій, принадлежащихъ къ той же отрасли литературы.
Никого не должно удивлять существованіе множества изслдованій въ нмецкой исторической литератур но тому же предмету. Нмецкіе ученые по праву считаютъ своимъ все, что касается исторіи разселенія германскихъ племенъ, ихъ завоеваній и учрежденій. Зарейнскіе франки столько же родственны имъ, какъ и т, которые остались внутри Германіи. Что удивительнаго, поэтому, если, напримръ, лучшій сдланный до-сихъ-поръ анализъ творенія Григорія Турскаго, которое составляетъ неистощимый рудникъ для исторіи меровингской эпохи, принадлежитъ нмецкому историку? {Лбелю, автору извстной монографіи ‘Gregor von Tour und seine Zeit’.}. Гораздо-несбыточне могло бы показаться появленіе прекрасной монографіи по начальной исторіи Франціи въ русской литератур, повидимому столько отдаленной отъ предмета и такъ мало приготовленной къ нему существующими въ ней направленіями, однако мы дйствительно имемъ такую монографію въ сочиненіи г. Ешевскаго, которое и подало намъ поводъ высказать нсколько общихъ мыслей о французской исторіи. Нельзя имть въ рукахъ лучшаго доказательства, что изученіе всеобщей исторіи понемногу спетъ у насъ и начинаетъ приносить свои плоды. Мы всегда были за него и радуемся каждому новому его успху. Намъ всегда пріятію было думать, что рядомъ съ дятельною разработкою русской исторіи можетъ идти у насъ съ успхомъ и основательное знакомство съ общими историческими вопросами. Ничто такъ не освобождаетъ мысль отъ односторонности, какъ сравнительное историческое изученіе, ничто не придаетъ столько твердости сужденію, какъ поврка однихъ историческихъ явленій другими. Во всеобщей исторіи лежитъ мра заслугъ каждой народности общему человческому длу. Чмъ дальше раздвигаются предлы историческаго знанія, тмъ больше расширяется умственный горизонтъ вообще. Отвергающіе сравнительный способъ изученія исторіи сами себя добровольно лишаютъ средства понять смыслъ нкоторыхъ явленій. Не мене пользы ожидаемъ мы для читателя отъ всякаго основательнаго изученія, которое введетъ въ общій оборотъ нсколько новыхъ фактовъ изъ исторіи другихъ народовъ. Много пользы ожидаемъ мы отъ подобныхъ трудовъ, особенно для распространенія правильныхъ понятій объ историческомъ значеніи и характер каждой народности сравнительно съ другими, ей современными.
Нельзя довольно похвалить умный выборъ г. Ешевскаго для исторической монографіи. Не считаемъ за нужное много настаивать на важности исторіи Галліи для живаго и нагляднаго пониманія непосредственной связи между древнимъ міромъ и новымъ. Изслдованія трехъ послднихъ десятилтій показали достаточно, какъ великъ былъ проблъ во всеобщей исторіи Европы, пока эта любопытная страница опущена была въ ней изъ виду. Изученіе цлой большой эпохи г. Ешевскій умлъ привязать къ исторіи одного лица. Аполлинарій Сидоній самъ-по-себ уже достоянъ изученія, какъ врный представитель своего времени. На дйствіяхъ Сидонія, какъ и на всемъ его историческомъ облик, ярко отразились многія господствующія черты вка, которому онъ принадлежалъ по своей жизни и нравамъ. Но, сверхъ того, онъ оставилъ еще по себ богатый запасъ писаній разнаго рода, въ которыхъ кругъ дйствій расширяется еще дале и выводится на сцену множество лицъ и предметовъ, принадлежавшихъ его современности въ обширномъ смысл и спасенныхъ имъ отъ забытія. Черезъ призму сочиненій Сидонія виднъ весь его вкъ и бытъ. Въ этой рам историческое изученіе тсно соединяется съ литературнымъ, и интересъ одного возвышаетъ занимательность другаго. Въ той же эпох съ Сидоніемъ можетъ сравниться но занимательности разв только Григорій Турскій, но какъ у Григорія преимущественно надобно изучать франковъ, поселившихся въ Галліи, такъ у Сидонія самое видное мсто занимаютъ галло-римляне, родственные ему по крови и духу. Онъ не писалъ ничего собственно-историческаго, но въ его литературныхъ сочиненіяхъ встаетъ вся исторія Галліи V вка со всею доставшеюся ей отъ римлянъ роскошью образованности и со всми недостатками политической жизни, наслдованными ею отъ того же народа. Новому изслдователю, пользующемуся этимъ обильнымъ матеріаломъ, есть надъ чмъ показать свой талантъ и свое знаніе.
Вс французскіе историки меровингской эпохи боле или мене пользовались Сидоніемъ. Форіель въ своей исторіи Южной Галліи посвятилъ цлую особую главу на то, чтобъ по его сочиненіямъ представить полную картину матеріальнаго и умственнаго быта страны въ данное время. Но, какъ ни много говорили о Сидоніи, до-сихъ-поръ чувствовался въ наук недостатокъ спеціальнаго его изученія и вмст полной оцнки всей его политической и литературной дятельности. Если же и были сдланы какія-нибудь попытки, то о нихъ почти не стоитъ упоминать. Послдующему изслдователю едва приходится извлечь изъ нихъ какую-нибудь пользу. Г. Ешевскій взялъ на себя задачу тмъ боле трудную, что, желая извлечь изъ Сидонія заключающійся въ немъ историческій и литературный матеріалъ, надобно напередъ много бороться съ формою его изложенія {‘Je ne sais (говоритъ Амперъ) ce qu’il peut y avoir de plus obscur que le langage de Sidoine’. Cv. ‘Ilist. lilter. de la France’, I, p. 251. Cp. Fauriel, I, p. 419.}. Тутъ мало помогаютъ даже обыкновенныя научныя пособія. Словари средневковой латыни часто оказываются недостаточны, когда надобно изучать писателя V-го вка, вообще переходнаго времени отъ римскаго міра къ средне-европейскому. Составители ихъ, занятые всего больше опредленіемъ средневковыхъ терминовъ, недовольно обращали вниманія на предшествующую эпоху, которая отличается своими Филологическими особенностями. Въ странахъ, гд держалось еще римское образованіе, ясность рчи, сверхъ-того, много терпла отъ господствующей страсти къ изъисканнымъ и вычурнымъ выраженіямъ. Современники Сидонія щеголяли ими какъ лучшимъ поэтическимъ убранствомъ, а для читателя нашего времени они составляютъ только лишнюю трудность и постоянный камень преткновенія при объясненіи настоящаго смысла рчи. На бду еще Сидоній былъ поэтъ, то-есть писалъ многія свои сочиненія стихами. Если современные намъ слагатели стиховъ принуждены иногда жертвовать ясностью смысла для правильнаго размра и звучной рифмы, то чего можно ожидать отъ латинскихъ стихотворцевъ, которымъ досталось жить въ вкъ всеобщаго паденія римской цивилизаціи? Раскрывая книгу нашего молодого ученаго, къ удивленію, находимъ, что въ многочисленныхъ выпискахъ, приведенныхъ въ ней изъ Сидонія, галльскій риторъ V вка везд выражается плавнымъ и общедоступнымъ языкомъ, и что даже съ намреніемъ сохраненные слды его искусственной, фигуральной рчи не мшаютъ ясности его смысла. Надобно отдать полную справедливость нашему автору — переводчику: посредствомъ своего собственнаго изученія, столько же умнаго, сколько и настойчиваго, онъ достигъ того, что Сидоній (по-крайней-мр сколько вошло его въ изслдованіе) переданъ имъ на русскомъ язык нетолько вполн-вразумительными, но и весьма-врными чертами. Такой трудъ самъ-по-себ уже заслуживаетъ благодарность тхъ, которые привыкли цнить памятники старой литературы и дорожатъ врнымъ воспроизведеніемъ ихъ на новыхъ языкахъ.
Сочиненіе г. Ешевскаго исполнено по обширной программ, начертанной самимъ авторомъ. Онъ говоритъ о ней въ предисловіи къ своей книг. Приведемъ его собственныя слова: ‘Аполлинарій Сидоній даетъ возможность историку, не выходя почти изъ предловъ его біографіи, коснуться всхъ сторонъ современной ему дйствительности. Прославленный литераторъ, близкій свидтель почти всхъ важнйшихъ политическихъ событій, участникъ во многихъ изъ. нихъ, наконецъ одинъ изъ извстнйшихъ и уважаемыхъ епископовъ Галліи, Аполлинарій Си- доній своими сочиненіями представляетъ драгоцннйшій источникъ для политической и литературной исторіи своего времени. Говоря о его многосторонней дятельности, біографъ Сидонія почти противъ воли длается историкомъ Галліи, а иногда и историкомъ всего западно-римскаго міра и въ его же произведеніяхъ находитъ полнйшій матеріалъ для своего труда. Съ другой стороны, время Сидонія принадлежитъ къ числу самыхъ разработанныхъ эпохъ средневковой исторіи. Начальная исторія Франціи была предметомъ наиболе-внимательнаго и отчетливаго изученія. Гизо, Петиньи, Легюэру, Форіель, братья Тьерри не оставили безъ вниманія ни одного сколько-нибудь важнаго явленія въ политической, умственной и нравственной жизни этого времени, бенедиктинцы конгрегаціи св. Мавра съ рдкою добросовстностью собрали въ своей литературной исторіи Франціи вс даже самые мелочные Факты, относящіеся къ дятельности и жизни писателей У-то вка. Для исторіи церкви достаточно указать на Неандера. Не говорю уже объ изданіи самыхъ памятниковъ. Біографу А. Сидонія остается только воспользоваться обильнымъ матеріаломъ и многочисленными пособіями въ трудахъ предшествовавшихъ историковъ, свести отдльныя изслдованія и сгруппировать около своего героя разнообразныя явленія политической и умственной жизни этой эпохи, чтобъ представить полную картину Галліи во второй половин V-го вка. Такого рода трудъ предпринялъ я съ убжденіемъ, что для русской публики подобныя монографіи могутъ принести боле-существенную пользу, нежели спеціальныя изъисканія, относящіяся къ одному какому-либо событію, тмъ боле, что и въ настоящемъ случа не исключалась возможность собственныхъ частныхъ изслдованій’. Затмъ авторъ говоритъ о литературныхъ пособіяхъ, которыми онъ пользовался для своего труда, и въ краткомъ очерк произноситъ имъ справедливую и врную оцнку.
Въ прежнее время, когда критикъ обыкновенно бралъ на себя перестроивать по-своему планъ автора, программа г. Ешевскаго подверглась бы многимъ нападеніямъ. ‘Какъ (сказали бы ему) мшаете вы біографію съ исторіею, или хотите въ предлахъ одной человческой жизни и дятельности изобразитъ исторію почти цлаго вка? Стало-быть, ваша рама должна быть гораздо-тсне самой картины? стало-быть, вы нисколько не заботитесь о единств произведенія? жертвуете разнообразію содержанія художественностью формы?…’ И мало ли что еще могъ бы возразить не только критикъ автору, но и онъ самъ себ противъ смшаннаго плана, по которому простая біографія раздвигается до предла большой исторической рамы. Но г. Ешевскій имлъ, но нашему мннію, очень-врный тактъ не пожертвовать единству литературной формы богатствомъ собраннаго имъ матеріала. При разработк писателей, которые отражаютъ въ себ свой вкъ, иначе почти не можетъ быть. Исторія литературы связана съ исторіею вообще гораздо-тсне, чмъ обыкновенно думаютъ. Если писателя нельзя удовлетворительно объяснить помимо его времени, то и полная картина эпохи, которой онъ принадлежитъ, возсоздается лишь съ помощью литературныхъ произведеній. Давно прошла та пора, когда писателемъ и его произведеніями занимались единственно ради его литературныхъ формъ и чисто-поэтическаго достоинства. Эстетическій вопросъ остается самъ-по-себ, но въ наше время привыкли дорожить отжившими писателями, особенно по ихъ ближайшему отношенію къ эпох, которой принадлежатъ они своею жизнью и дятельностью. Безотносительному достоинству нтъ боле мста въ исторіи литературы, какъ и въ исторіи вообще. Съ исторической точки зрнія часто пріобртаетъ высокую цну писатель, который въ эстетическомъ отношеніи не выдерживаетъ никакой критики. Исторія частныхъ литературъ все боле-и-боле начинаетъ служить общему историческому длу. Въ жизни каждаго частнаго дятеля, писателя тмъ боле, кром индивидуальныхъ его сторонъ, современный намъ изслдователь любитъ еще отъискивать общія черты вка. Черта, раздлявшая до-сихъ-поръ дв смежныя и часто совпадающія между собою области изученія, стирается съ каждымъ днемъ, однимъ словомъ, чмъ дале идетъ впередъ историко- литературное изученіе, тмъ больше сводится оно къ чисто-историческимъ результатамъ.
Перейдемъ отъ плана къ самому его исполненію, чтобъ ближе познакомить читателей съ учеными пріемами автора и способомъ его изложенія.
Какъ слдуетъ добросовстному біографу, который дорожитъ всми обстоятельствами жизни своего героя, г. Ешевскій начинаетъ съ подробностей, касающихся происхожденія Аполлинарія Сидонія, его воспитанія и первоначальнаго образованія. Изъ нихъ читатель узнаетъ, что Сидоній, родившійся около 430 года по Р. Хр., происходилъ отъ одной изъ аристократическихъ галльскихъ фамилій, которая удержала свой почетъ и подъ римскимъ владычествомъ. Высшія должности по управленію провинціею были въ ней какъ-бы наслдственными. Итакъ, по роду и мсту своего происхожденія Сидоній принадлежалъ къ галло-римскому обществу, то-есть, если въ жилахъ его текла чистая галльская кровь, то умственное его образованіе и вншнія формы должны были носить на себ римскій характеръ. Къ слову о школьномъ образованіи Сидонія авторъ рисуетъ намъ полную картину умственнаго состоянія Галліи въ V-мъ вк, которой подробности заимствованы большею-часгью изъ того же писателя, хотя онъ пользовался притомъ и произведеніями другихъ его современниковъ. Картина, полная жизни и гармоніи. Авторъ умлъ искусно собрать разрозненныя черты когда-то цлаго историческаго явленія и освтить весь рисунокъ однимъ свтомъ. Подобный мозаическій подборъ фактовъ, предпринятый съ цлію возстановить самое понятіе, которому они служили выраженіемъ въ жизни, занимаетъ весьма-важное мсто въ историческомъ искусств. Г. Ешевскій далъ прекрасный образчикъ его въ первой глав своего сочиненія, соединивъ въ одинъ живой очеркъ вс сохранившіяся и тщательно-собранныя имъ черты умственной физіономіи Галліи въ V-мъ вк. Нкоторыя періодическія изданія уже отдали должную справедливость этому замчательному очерку, мы можемъ только прибавить, что, съ своей стороны, видимъ въ немъ пробу историческаго таланта, отъ котораго въ-нрав ожидать многаго. Здсь наше дло будетъ состоять лишь въ томъ, чтобъ взять у автора нсколько выписокъ. Насъ затрудняетъ, впрочемъ, выборъ. Предлы журнальной статьи не позволяютъ намъ передать всей картины, а изъ многихъ частей ея не вдругъ можно ршиться отдать предпочтеніе одной передъ другою.
Возьмемъ самую яркую черту въ умственномъ быту Галліи, современномъ Сидонію. Это было время торжества риторическаго искусства. Вся письменность, какъ и все литературное образованіе, носила на себ риторическій характеръ, и довольно было достигнуть извстности ритора, чтобъ заслужить себ громкое имя въ цлой стран. Какъ должны завидовать запоздалые риторы нашего времени Сидонію и его современникамъ! Тогда ихъ искусство внчалось даже поэтическою славою, хитросплетенная Фраза заслуживала своему автору дипломъ на поэтическое- достоинство. Двумя-тремя громкими панегириками можно было проложить себ дорогу къ безсмертію. Господствующій вкусъ видлъ всю поэзію въ искусственной рчи и не позволялъ замчать разсыпаемой въ ней лести… Но послушаемъ г. Ешевскаго, который имлъ случай наблюдать это странное явленіе на самомъ близкомъ къ нему разстояніи, то-есть изучая произведенія главныхъ его представителей, сколько еще уцлло отъ нихъ до нашего времени.
‘Грамматикъ (говоритъ онъ въ своемъ очерк, переходя такимъ образомъ отъ занятій философіею и правомъ къ другимъ предметамъ общаго образованія) пролагалъ дорогу риторамъ и поэтамъ, анализируя лучшія сочиненія древнихъ, онъ работалъ надъ матеріаломъ, уже прежде даннымъ. Дло ритора было научить пользоваться этимъ матеріаломъ для самостоятельнаго труда. Объясненіе ораторскихъ пріемовъ, правила расположенія рчи, употребленія фигуръ и троповъ, средства для достиженія эффекта — однимъ словомъ, вся вншняя сторона краснорчія была предметомъ риторики. Внутреннее содержаніе очевидно должно было, при такой постановк, сойти на второй планъ, и можно сказать, что каждый новый успхъ риторики, каждый шагъ впередъ въ объясненіи законовъ краснорчія производился въ ущербъ самой сущности истиннаго ораторства. Среди толпы риторовъ трудно, если не невозможно, отыскать хотя одного оратора. Главнымъ средствомъ для изученія риторики были школьныя декламаціи т. е. сочиненія, написанныя на извстную тему, съ цлью впрочемъ не столько развитія мысли, сколько доведенія формы до возможной степени совершенства. Предметы декламаціи были очень разнообразны и общаго имли только одну нелюбовь къ простот и естественности, одно постоянное исканіе эффектовъ, во что бы то ни стало. Это были или рчи на замчательнйшіе судебные казусы, или вымышленныя рчи и письма историческихъ лицъ, или сочиненія въ род похвалы глупости и безобразію, или наконецъ панегирики, любимый родъ сочиненій риторовъ временъ упадка, родъ можно сказать изобртенный ими. Содержаніе декламаціи не имло ничего общаго съ дйствительностію. Gemini languentes, venenum effusum, cadaveris pasti и прочее въ этомъ род очевидно могло только болзненно раздражить воображеніе, чувство было такъ напряжено, что не могло казаться искреннимъ. Страстное выраженіе шло изъ головы, а не изъ сердца и единственное вліяніе декламацій, вліяніе въ высшей степени вредное, тмъ боле, что оно проникало всюду, состояло въ замчаніи дйствительнаго чувства Фальшивой напряженностію и головной эксальтаціей. Чмъ мене было настоящаго увлеченія, тмъ свободне было декламатору выражать его. Среди школьныхъ декламацій безвозвратно утрачивалось чувство простоты. Привыкшему къ этимъ упражненіямъ, по замчанію одного изъ древнихъ сатириковъ, было также трудно сохранить чистоту вкуса, какъ человку, цлый вкъ прожившему на кухн — тонкость обонянія. За то литература, теряя во внутреннемъ достоинств, выигрывала во вншнемъ объем. Говоря о декламаціяхъ, мы упомянули о панегирикахъ, какъ о главномъ род. Возникшій въ Греціи, перешедшій въ Римъ въ значеніи похвальнаго слова, панегирикъ сдлался какъ бы исключительнымъ достояніемъ галльскихъ ораторовъ. По крайней мр большая часть изъ дошедшихъ до насъ панегириковъ, написана въ Галліи. Здсь не мсто разсматривать этотъ родъ сочиненій, скажемъ только, что въ литератур нигд такъ рзко не обнаруживалась утрата нравственнаго достоинства, нигд лесть не являлась въ такомъ возмутительномъ вид, какъ въ этихъ похвальныхъ рчахъ, произносимыхъ въ присутствіи самаго предмета хвалы. Нравственное чувствъ читателя страдаетъ столько же за автора, сколько почти и за того, ко кому обращается ораторъ. Такъ низко становится обыкновенно панегиристъ, что невольно роняетъ и того, для возвеличенія котораго истощалъ онъ всю мру собственнаго униженія. Говоря о панегирикахъ Сидонія, мы будемъ имть случай представить образецъ такого рода сочиненій. Замтимъ здсь только то, что панегирикъ Плинія Траяну былъ прототипомъ позднйшихъ, хотя нигд мы не находимъ большаго разнообразія вншнихъ пріемовъ, хотя панегиристы III и IV вковъ далеко оставили за собою первоначальный образецъ относительно утонченности и, если можно такъ выразиться, дерзости лести.
‘Риторика составляла одинъ изъ главныхъ предметовъ образованія во всемъ древнемъ мір, но нигд, по крайней мр въ западной его половин, она не принялась такъ быстро, не пріобрла такого значенія, какъ въ Галліи. Кельтскій народный характеръ заключалъ въ себ вс условія риторства, къ тому же, въ западной половин Римскаго міра, Кельты, благодаря вліянію Фокейскихъ колоній, ране другихъ народовъ познакомились съ этой наукой. Первый преподаватель риторики въ Рим на латинскомъ язык былъ Галлъ и ни одна провинція не доставила Риму большаго числа риторовъ. Въ Галліи риторство явилось отличительными особенностями кельтскаго народнаго характера, особенностями замченными Римлянами при первомъ появленіи галльскихъ ораторовъ. Эти особенности: легкость рчи, плодовитость воображенія, эффектность, argute Іоqui, сохранили галльскіе риторы до послднихъ временъ римской литературы. Во время Сидонія школы еще были наполнены риторами. Въ Бордоской, которая приготовила, по словамъ Авзонія, тысячу изъ своихъ воспитанниковъ для форума, дв тысячи для сената и для тотъ, обшитыхъ пурпуромъ, преподавалъ Ламридій, одна изъ литературныхъ знаменитостей своего времени. Въ Вьенн читалъ не мене знаменитый риторъ Сапаудъ, въ дятельности котораго полагалъ Мамертъ Клавдіанъ единственную надежду на возрожденіе наукъ, который соединялъ въ себ, по словамъ Сидонія, ‘правильное расположеніе рчи Полемона, важность Галліона, плодовитость Дельфидія, силу Альцима, деликатность Адельфа, точность Магна Арборія и нжность Викторія’. Эти сравненія безполезны для насъ, потому что отъ знаменитостей IV и V вковъ остались одни имена, но Сидоній, истощивъ запасъ славныхъ современниковъ и ближайшихъ по времени предшественниковъ, уже не задумывается поставить Сапауда рядомъ съ Квинтиліаномъ. Къ нему и Прагмацію примыкали немногіе, еще заботившіеся о красот и правильности латинскаго языка. Въ Клермон славились Домицій, отличавшійся строгостью своихъ сужденій, и впослдствіи Іоаннъ, одинъ изъ послднихъ представителей краснорчія среди гибели римской образованности. Современники и потомство должны бы, по мннію Сидонія, воздвигнуть ему статую, какъ Демосену и Цицерону. Въ Ліон и Марсел были преподаватели, составившіе себ извстность, напримръ, Марій Викторъ Марсельскій. Наконецъ профессоромъ же риторики былъ по всей вроятности и Северіанъ, одинъ изъ извстнйшихъ поэтовъ Галліи въ половин V вка. Кажется, отъ этого Северіана дошло до насъ сочиненіе, Syntomata sive praecepta artis Rlieloricae выборка изъ разныхъ писателей о риторик. Мы знаемъ также и т образцы, изученіе которыхъ, по мннію лучшихъ людей этого времени, было необходимо для образованія оратора. Это были Нэвій и Плавтъ для изящной рчи, Катонъ для важности, Варронъ для искусства, Гракхъ для дкой остроты, Хризиппъ для выработанности, Фронтонъ для пышности рчи, наконецъ Цицеронъ для усвоенія самой сущности краснорчія. Такимъ образомъ вншняя обстановка была еще довольно завидная. Стоитъ только поврить на слово современникамъ, даже тмъ, жалобы которыхъ на паденіе древней науки заставляютъ повидимому не предполагать въ нихъ излишняго и ни на чемъ неоснованнаго увлеченія, и мы можемъ подумать, что перенеслись въ цвтущее время римскаго краснорчія, такъ много мы найдемъ славныхъ преподавателей, знаменитыхъ ораторовъ по всмъ родамъ ораторскаго искусства. Къ сожалнію, дошедшіе до насъ образцы не оставляютъ и тни сомннія относительно дйствительнаго достоинства знаменитйшихъ произведеній тогдашняго времени. Надобно имть дтскую доврчивость ученыхъ Бенедиктинцевъ Конгрегаціи св. Мавра и какое-то наивное благоговніе къ тогдашнимъ авторитетамъ, чтобъ безъ улыбки повторять отзывы другъ о друг писателей V вка и основывать на нихъ свое сужденіе. Все вниманіе писателей V вка было обращено на форму. Эффектное сопоставленіе словъ и мыслей, мелочная отдлка каждой фразы, щегольство необыкновенными, изъисканными выраженіями и словами, дешевое остроуміе, игра антитезами и другими фигурами и какой-то страхъ передъ естественностью мысли и выраженія — вотъ отличительныя черты тогдашняго риторства, черты, лучше всякихъ современныхъ сожалній, свидтельствующія о глубокомъ паденіи вкуса и преданій цвтущаго времени литературы. Старческимъ безсиліемъ и въ то же время дтствомъ, въ которое впадаютъ иногда отживающіе люди и народы, отзываются произведенія риторовъ и ораторовъ. Если свжая, сильная мысль пробивается часто сквозь риторическую оболочку, заставляя богатствомъ внутренняго содержанія забывать о форм, въ которой она выражена — эта мысль возникла не изъ древней науки, не изъ языческаго сознанія, она явилась извн, порождена христіанствомъ, и если облеклась въ формы языческой литературы, то это потому, что эти формы были пока единственными, что не выработались еще новыя, ей свойственныя’ (стр. 19—24).
Любопытно было бы опредлить настоящія причины такого несовсмъ обыкновеннаго явленія. Авторъ и старался сдлать это въ своемъ очерк, по, но нашему мннію, недовольно-ясно различилъ въ одномъ явленіи случайное отъ существеннаго. То причину успховъ риторическаго направленія въ Галліи видитъ онъ въ народномъ кельтскомъ характер, то приписываетъ то же самое явленіе дряхлости римской цивилизаціи и соединенной съ нею образованности, усвоенной галлами. О произведеніяхъ галльскихъ риторовъ и ораторовъ онъ говоритъ, что они отзываются ‘старческимъ безсиліемъ и въ то же время дтствомъ, въ которое впадаютъ иногда отживающіе люди и народы’. Если такъ, то преобладаніе риторства въ Галліи V-го вка не должно удивлять насъ боле. Передъ нами одряхлвшій народъ, отживающій свой историческій вкъ, передъ нами безсиліе старческой мысли народа, утратившей всякую производительность, передъ нами, наконецъ, процесъ разложенія народной жизни, возвращающейся на конц дней почти къ дтскому состоянію. Галльскіе писатели V-го вка не что иное, какъ старыя дти, которыя утратили настоящее чувство изящнаго и забавляются подъ именемъ поэзіи риторическими игрушками. Отъ нихъ ужь нечего больше ожидать, собственно говоря, они отжили свое время и, такъ-сказать, улыбаются въ послдній разъ передъ закатомъ своихъ дней. Дополняя свой очеркъ характеристикою поэзіи того же времени, авторъ еще разъ утверждаетъ ту же самую мысль. ‘Разсматривая дошедшія до насъ поэтическія произведенія IV и V-го вковъ (говоритъ онъ), мы найдемъ новыя доказательства старческаго безсилія, о которомъ уже говорили’. Сдлавъ потомъ перечень господствующихъ поэтическихъ произведеній, онъ прибавляетъ: ‘изъ этого преобладанія описательной поэзіи можно уже вывести заключеніе объ упадк поэзіи, хотя въ стихотвореніяхъ этого рода и встрчаются иногда граціозные образы и довольно-счастливыя изображенія картинъ природы’ (стр. 30—31). Нсколько-выше употребительнйшія поэтическія упражненія, которыя особенно были въ ходу между галльскими писателями, называются также ‘ребяческими’. Мы очевидно попали въ очарованный кругъ народной старости и свойственнаго ей дтства, кругъ, изъ котораго единственно возможный выходъ — конечная гибель самой народности, неспособной боле удержать свое мсто въ исторіи.
Было бы ни съ чмъ несообразно защищать Римскую Имперію противъ упрека въ истощеніи жизненныхъ силъ и въ глубокомъ паденіи нравовъ и учрежденій. Но надобно знать, на кого собственно падаетъ этотъ упрекъ, или какая народность всего боле должна быть въ отвт за него. Римская Имперія, какъ всякому извстію, означаетъ единство государственнаго начала, по не единство народностей. Понятно, что римляне одряхлли и даже впали въ нкотораго рода дтство передъ концомъ своего политическаго существованія, но не-уже-ли то же самое и съ тою же силою можно утверждать о другихъ народностяхъ, которыя входили въ составъ всемірной имперіи? Ахайскіе греки, давно-пережившіе свою народную славу, конечно, стояли тогда не выше римлянъ и, можетъ-быть, еще мене носили въ себ залоговъ будущаго величія, по нельзя поравнять съ ними галловъ, которые, какъ ни глубоко восходили въ древность своими началами, недавно еще выступили на историческую сцену и до-сихъ-поръ играли на ней лишь второстепенную роль. Мы не говоримъ о старыхъ походахъ галловъ въ Италію, когда еще общій племенной бытъ поглощалъ въ себ отдльныя народности. Собственно такъ-называемая галльская народность, которой вншнее распространеніе опредляется границами Галліи, впервые выступаетъ ясно только при Юліи Цезар. Досел разрозненная племенными раздленіями, она только подъ грозою римскаго завоеванія пришла къ сознанію своего единства и однимъ дружнымъ усиліемъ думала спасти свою самостоятельность. Но ея ли нестройнымъ ополченіямъ было устоять противъ геніальнаго полководца, который во всей современности не зналъ себ равнаго по оружію? Галлія должна была покориться Риму и при самомъ первомъ вступленія своемъ въ историческую жизнь стать подъ чужую опеку. Ранняя зависимость отъ Рима безспорно принесла свою пользу для Галліи. Съ этого времени началось ея воспитаніе и образованіе подъ римскимъ началомъ. Благодаря счастливой воспріимчивости галловъ, римскіе понятія и нравы, римская образованность вообще, легко принимались между ними и укоренялись на новой почв какъ во второмъ отечеств. Особенно-успшно шло дло въ областяхъ, прилегающихъ къ Италіи. Плиній въ свое время почти уже не находилъ различія между Италіею и Юго-восточною Галліею. Конечно, съ успхами римской цивилизаціи на галльской земл сюда проникали и вс ея недостатки, слабости, наконецъ самая эта порча понятіи и нравовъ, которою она видимо страдала въ послднее время. Если литература въ Италіи утратила первоначальную свжесть и приняла фальшивое направленіе, то подражательная литература Галліи могла избжать этого недостатка еще мене. Если риторство процвтало въ самомъ Рим, то какъ было ему не имть успха въ Галліи, гд ничто еще не созрло для самостоятельной политической жизни и вмст съ тмъ для истиннаго краснорчія? Римляне утратили чувство истины и изящнаго въ искусств: отчего же бы галлы, проходя сами римскую школу, имли его боле? Образованіе рдко начинается съ духа, большею-частью оно долго останавливается на форм. Признаки старческаго притупнія смысла, господствовавшіе въ римской письменности, какъ и въ римской жизни, не могли не привиться и къ галльской литератур, которая выражалась съ нею однимъ языкомъ. Но слдуетъ ли отсюда, чтобъ галлы одряхлли столько же, сколько и римляне, и чтобъ дтство, обнаруживавшееся въ ихъ понятіяхъ объ искусств, не имло здсь другаго смысла, чмъ въ Рим? или что подъ этимъ кажущимся старчествомъ скрывалось также мало свжихъ жизненныхъ силъ?
Въ Юліи Цезар имемъ мы неподкупнаго свидтеля, что галлы въ его время имли уже свою оригинальную народную физіономію. Его ‘Комментаріи’ о галльской войн есть безсмертный памятникъ перваго проявленія галльской народности въ ея подлинномъ вид, вн всякаго посторонняго вліянія {Изъ всхъ памятниковъ древности, касающихся Галліи, достаточно, но нашему мннію, однихъ ‘Комментаріевъ’ Цезаря для опроверженія новой книги Гольцмана о кельтахъ и германцахъ (Kelten und Germanen) написанной съ цлью стереть родовое различіе между ними и слить ихъ въ одно большое племя. Подробный анализъ книги Цезаря съ этой точки зрнія былъ бы истинною заслугою наук.}. Читая ихъ, всякій чувствуетъ присутствіе того же народнаго генія, подъ главнымъ вліяніемъ котораго сложилась и почти вся послдующая исторія страны. Еще нтъ на сцен того, что мы называемъ французскою націею (для того, чтобъ она могла образоваться, должны были превзойдти сюда еще нкоторые посторонніе элементы), но но многимъ признакамъ вы уже узнате ея будущія черты. Т свойства, которыя, какъ справедливо замчаетъ г. Ижевскій, составляютъ основу галльскаго народнаго характера, почти вс здсь на лицо. Пересказывая событія своей борьбы съ галлами, Цезарь то-и-дло выставляетъ на видъ ихъ безпримрную подвижность, легковрность, жадность, съ которою они бросаются на слухи, склонность къ паническому страху съ одной стороны и способность къ скорому и горячему воодушевленію съ другой. Надобно читать особенно исторію возстанія галловъ при Венцнигеторикс, чтобъ видть, до какой степени чувствительны были они къ своей народной независимости, и какъ мгновенно, при угрожающей ей опасности, вся страна загоралась однимъ пламенемъ всеобщаго воинственнаго одушевленія, несмотря на различіе мстныхъ и племенныхъ интересовъ, но притомъ не надобно также опускать изъ виду огромное вліяніе, которое, при извстныхъ обстоятельствахъ, всегда имла у того же народа отдльная личность, чему самый ранній примръ видимъ на Верцингеторикс. Перенесемся отсюда въ другой періодъ исторіи Галліи, когда она, едва только окончивъ школу римскаго образованія, перешла въ руки германскихъ завоевателей. На сцен невидно боле галльской народности, но это не значитъ, чтобъ ея вовсе не было. Она не исчезла, не уничтожилась, но только временно закрыта преобладаніемъ пришлыхъ завоевателей, которые присвоили себ вс политическія нрава въ Галліи: ссылаемся на превосходное изслдованіе Петиньи. Пусть другіе, впрочемъ, отъискиваютъ неоспоримое участіе галло-римскаго элемента во внутренней и вншней политик Меровинговъ, мы, съ своей стороны, считаемъ достаточнымъ указать на одно литературное явленіе того времени, какъ на очевидный признакъ продолжающагося дйствія галльской народности въ эпоху франкскаго преобладанія. Образованному читателю извстно хотя но слуху имя Григорія Турскаго, автора ‘Церковной Исторіи Галліи’. Прибавимъ, что сочиненіе написано полатини, и что, подъ именемъ исторіи галльской церкви, въ немъ излагаются главнымъ образомъ дла Меровинговъ втораго поколнія и ихъ отношенія между собою, часто достигающія высокаго драматическаго интереса. Чмъ больше одолваешь трудности языка и всматриваешься въ отдльныя черты разсказа, тмъ больше видишь передъ собою живыя лица. Авторъ владлъ какимъ-то особеннымъ даромъ схватывать личное, индивидуальное. Онъ всего мене систематикъ: нердко исторія его принимаетъ чисто-анекдотическій характеръ, но изъ этихъ анекдотовъ, изъ разныхъ мелкихъ подробностей и приводимыхъ краткихъ изреченій въ воображеніи читателя нечувствительно слагается полный и цлый образъ дйствующаго лица. Такимъ-образомъ, хотя въ разсянныхъ чертахъ, вы проходите цлую его исторію, знаете господствующія его наклонности и можете даже слдить развитіе въ немъ той или другой страсти. Обошедшіе весь образованный міръ живые очерки меровингской эпохи Огюстена Тьерри были бы невозможны безъ Григорія Турскаго. Авторъ ‘Меровингскихъ Разсказовъ’ лишь наложилъ руку художника на матеріалъ, иногда довольно-безпорядочный, стараго очевидца-историка того времени. Нисколько не думая писать характеристикъ, Григорій, однако, ярко изобразилъ современные ему характеры, но онъ не забылъ также и дятелей второстепенныхъ, которые играли въ своей современности темныя, часто едва-замтныя роли. Вообще, читая его, видишь передъ собою широкій театръ дйствія, наполненный множествомъ разнообразныхъ лицъ. Ничего подобнаго не было, да и не могло быть во всей современной исторіографіи. Франція, очевидно, имла въ его твореніяхъ, задолго до Жуаивиля и Фроассара, превосходные историческіе мемуары. Еще не было изобртено названіе вещи, какъ она уже существовала въ той же самой стран, которая потомъ въ такомъ обиліи произвела Коминовъ, Флранжей, Кастельно, Тавановъ, Сеи- Симоновъ и пр. и up. Всякій пойметъ, что явленіе находилось въ тсной связи съ геніемъ той народности, которой оно принадлежало, и никто, разумется, не подумаетъ приписать его происхожденіе франкскому или, что почти то же, германскому вліянію. Этотъ родъ историческихъ произведеній всего боле чуждъ германскому народному духу. Остается лишь для объясненія закрытая и на-время оттсненная съ перваго плана галльская народность, которая и отразилась въ твореніи Григорія Турскаго. Юлій Цезарь съ одной стороны и Григорій Турскій съ другой даютъ намъ право предполагать существованіе несмшанной съ другими галльской народности и въ промежутк времени между обоими писателями. Ближе къ послднему, именно въ V-мъ вк, выраженія ея, конечно, надобно искать также скоре всего въ литератур. Къ этимъ литературнымъ представителямъ галльской народности, кажется намъ, должно въ-особенности причислить Аполлинарія Сидонія, вмсто-того, чтобъ заносить его въ общій списокъ писателей, которые наполняютъ послдній періодъ римской литературы. ю въ такомъ случа мняется и самая точка зрнія на него. Онъ перестаетъ быть для насъ представителемъ одного старческаго упадка силъ и изнеможенія: поискавъ, мы, можетъ-быть, найдемъ въ немъ признаки другаго дтства, того, которое каждый народъ необходимо переживаетъ въ начал своего развитія.
Если г. Ешевскій не сдлалъ того же, причина тому, полагаемъ мы, заключается главнымъ образомъ въ язык и въ литературныхъ формахъ произведеній Сидонія. Но оба эти признака довольно-сомнительнаго свойства. Такъ языкъ не всегда еще даетъ право заключать о самой народности писателя. Не восходя далеко въ древность, можемъ сослаться на боле-близкій примръ во второй разъ возрождающейся итальянской литературы въ XV-мъ вк. Несмотря на то, что формы литературнаго итальянскаго языка были ужъ достаточно-твердо установлены твореніями Данта, Петрарки, Боккачіо и другихъ, большая часть писателей послдующаго столтія употребляла латинскій языкъ. Поэтическія произведенія въ-особенности писались чаще полатини, чмъ поитальянски. Столько же двусмысленны употребляемыя Сидоніемъ формы литературныхъ произведеній. Он равно могутъ служить признакомъ старческой, переживающей свое послднее время литературы, какъ и зарождающейся вновь по чужимъ образцамъ. Всего ясне можно видть это на Италіи въ начальную эпоху такъ-называемаго возрожденія наукъ. Нкоторое время, до Аріоста и Тасеа, почти вся обширная производительность итальянскихъ поэтовъ ограничивалась возобновленіемъ самыхъ легкихъ литературныхъ формъ, поставляющихъ свою цль не столько въ содержаніи, сколько въ побжденіи вншнихъ трудностей. Стихотворная форма господствовала надъ прозаическою, но наполнялась большею-частью дидактическимъ или аллегорическимъ содержаніемъ. Если даже встрчалось вдохновеніе, оно носило на себ боле риторическій, нежели поэтическій характеръ. Занимались гораздо-больше расположеніемъ словъ и отдлкою стиховъ, нежели самою мыслью, которая должна была служить имъ выраженіемъ. Таковъ былъ господствующій вкусъ времени. Подъ вліяніемъ древнихъ образцовъ возрождавшееся вновь литературное искусство въ Италіи хотло прежде всего овладть вншнею формою. Понтонъ — одна изъ первыхъ литературныхъ знаменитостей вка, писалъ свои сочиненія не иначе, какъ полатини и прославился особенно, подобно Сидопію, своими ‘эндекасиллабами’. Воззванія къ возлюбленной, дружескія приглашенія на домашнюю пирушку и тому подобные предметы достаточно наполняли его поэтическіе досуги, Кром-того, онъ написалъ ‘Уранію’ — стихотвореніе на звздное небо, ‘Садъ Гесперидъ’, въ которомъ восплъ уходъ за апельсинными деревьями, и ‘Осла’ (Asinus), родъ сатирическаго діалога, по случаю заключенія мира. Саннацаръ, другая поэтическая слава эпохи, также употреблялъ для своихъ произведеній латинскій языкъ предпочтительно передъ итальянскимъ. Латинскія элегіи и эпиграммы занимаютъ самое видное мсто между его сочиненіями. Надъ однимъ своимъ стихотвореніемъ (De partu virginis) онъ работалъ двадцать лтъ, спрашивая совта у критиковъ и мняя многіе стихи по десяти разъ. ‘Аркадія’ — знаменитйшее изъ его итальянскихъ произведеній, которое до 1600 года имло 60 изданій, есть не что иное, какъ длинный и утомительный своимъ однообразіемъ діалогъ идиллическаго характера между аркадскими пастухами. При самой доброй вол въ наше время, нельзя боле одолть его безъ скуки. Есть и другіе примры литературной извстности, пріобртенной, можно бы почти сказать, ‘дтскими’ упражненіями въ литератур. Габріелю Альтилію (Altilius) достаточно было написать удачную ‘эпиталаму’ на свадьбу герцога Сфорцы, чтобъ прославиться поэтическимъ талантомъ между своими современниками. Изъ разныхъ родовъ прозаическихъ сочиненій, особенно въ ходу были? панегирики’. Впрочемъ, ихъ писали также и стихотворною рчью. Случалось даже, что панегирикамъ давали возвышенную эпическую форму. Въ XV-мъ вк рдкій изъ итальянскихъ принчипе не имлъ около себя двухъ или нсколькихъ панегиристовъ, ничего нещадившихъ для прославленія громкими словами своихъ высокихъ покровителей. Въ одно и то же время Бембо превозносилъ заслуги Гвидобальдо Монте-Фильтри, герцога урбинскаго, полатини, а Кастильйоне выхвалялъ его же достоинства понтальянски. Поэтъ Арривабене написалъ въ честь своего покровителя, Франческо Гонзаги, герцога мантуанскаго, цлую поэму подъ названіемъ: ‘Четыре книги Гонзагиды’ (Gonzagidos libri IV).
Не думая, впрочемъ, истощить этотъ предметъ, мы хотли только показать на нсколькихъ примрахъ изъ позднйшей литературной эпохи, что употребленіе латинскаго языка и извстныхъ литературныхъ формъ, которыя авторъ ‘Сидонія’ называетъ ребяческими, не всегда можетъ служить доказательствомъ упадка и предсмертной старости въ историческомъ ход народной письменности. Безъ латинскаго языка не обошлась въ своемъ начал ни одна изъ новыхъ литературъ въ Западной Европ. Еслибъ дло шло только о римлянахъ, не могло бы быть никакого спора о настоящемъ смысл извстныхъ литературныхъ явленій, но какъ сюда замшаны еще другія народныя силы, то вопросъ о литератур легко можетъ принять совсмъ другой оборотъ. Что въ-отношеніи къ римлянамъ прямо свидтельствуетъ о несомннномъ упадк поэтической производительности и истиннаго вкуса между ними., то же самое, въ приложеніи къ другому, боле-молодому народу, можетъ только служить доказательствомъ незрлости его понятій и неопытнаго пристрастія къ вншнимъ формамъ. По-крайней-мр нельзя безусловно отвергнуть задачи, не подвергнувъ ея напередъ обстоятельному изслдованію Для начинающихъ самое главное въ искусств — форма, и сколько разъ повторялось извстное явленіе, что литература, которая начала съ подражанія, долгое время не могла подвинуться дале усвоенія себ нкоторыхъ вншнихъ пріемовъ и поставляла всю свою задачу въ умньи употреблять ихъ при всякомъ удобномъ случа. Какое ни дайте содержаніе новичкамъ въ литературной дятельности, они прежде всего постараются испытать на немъ свое формальное искусство. Кром сочиненій Сидонія, г. Ешевскій приводитъ еще нсколько примровъ изъ духовной литературы того же, времени, подтверждающихъ нашу мысль. Такъ Просперъ Аквитанскій изложилъ высокое ученіе Августина въ 392 эпиграммахъ, Клавдій Марій Викторъ облекъ свои комментаріи на Книгу Бытія въ классическіе гекзаметры, Эвхаристиконъ Павлина, ‘одно изъ самыхъ замчательныхъ произведеній V-го вка, столько же по интересу самаго содержанія, сколько и по искреннему чувству’, Эвхаристиконъ, ‘котораго цль прославленіе верховной благости, а не исканіе литературной извстности’, написанъ тмъ не мене стихами. Этихъ примровъ достаточно, чтобъ видть настоящее значеніе формы въ извстную пору литературнаго образованія, тутъ едва-ли прилагается понятіе о дряхлости и соединенномъ съ нею притупленіи мысли! Упомянутые писатели принадлежали ужъ обновленному христіанствомъ обществу, но далеко еще несвободны были отъ обаянія формы. Вотъ почему не можемъ мы принять безусловно и общаго заключенія автора о литератур того времени, состоящаго въ томъ, что ‘послдній вкъ существованія Западной Римской Имперіи, V-е столтіе было и послднимъ временемъ римской литературы, остававшейся въ своихъ основаніяхъ языческою’ (стр. 34). О римской литератур нтъ спора, но не слдуетъ ли отдлить въ ней, несмотря на общія формы, особую отрасль литературы Галліи съ ея спеціальнымъ значеніемъ?
Надемся, что вопросъ разъяснится намъ еще боле, когда, вслдъ за авторомъ, мы перейдемъ къ характеристик Сидонія, какъ человка и писателя.
Картину литературнаго образованія Галліи въ V-мъ вк г. Ешевскій дополняетъ мастерскимъ изображеніемъ жизни самого общества, современнаго Сидонію. Тщательное изученіе подробностей въ источникахъ соединилось здсь съ замчательнымъ искусствомъ изложенія. Возстановляя историческое явленіе въ подлинныхъ его чертахъ, авторъ умлъ въ то же время придать ему необыкновенно-свтлый жизненный колоритъ. Благодаря своему собственному добросовстному изученію писателя, онъ нашелъ секретъ быть занимательнымъ даже посл Форіеля, который посвятилъ тому же предмету особую главу въ своей ‘Исторіи Южной Галліи’. Въ нкоторомъ отношеніи, описаніе галльскаго общества въ V-мъ вк, его положеніе и образъ жизни, сдланное нашимъ молодымъ ученымъ, заслуживаетъ даже предпочтенія — такъ хорошо умлъ онъ соединить въ своемъ очерк отдльныя черты, разсянныя въ переписк Сидонія, и составить изъ нихъ одно цлое! Къ сожалнію, и здсь мы должны ограничиться лишь одною частью его очерка. Избираемъ для нашихъ читателей самое начало его, или описаніе роскошныхъ виллъ, въ которыхъ проводили свое время богатые землевладльцы Галліи, составлявшіе самую образованную часть тогдашняго общества.
‘Обратимся къ вншней обстановк жизни богатыхъ Галлоримлянъ и начнемъ съ жилища. Сидоній оставилъ намъ подробное описаніе Авитакула и виллы Леонція. Въ другихъ письмахъ встрчаются подробности о расположеніи зимнихъ и лтнихъ резиденцій. Виллы строились обыкновенно на красивыхъ мстоположеніяхъ, на берегу рки или озера, на возвышеніяхъ, покрытыхъ оливами и виноградниками. Передъ виллой Сидонія была равнина, окаймленная холмами, и владлецъ оставилъ намъ картинное описаніе озера, разстилавшагося подъ самыми окнами столовой. Замокъ Леонція стоялъ на высокой гор при самомъ впаденіи Дордоны въ Гаронну. На красивое мстоположеніе старались обратить вниманіе постителей, близость воды была необходимымъ условіемъ, безъ термъ, купаленъ нельзя представить себ римской виллы. Купальни были двухъ родовъ: горячій и холодныя. Въ помсть Сидонія теплая ванна помщалась подъ лсистою скалою, такъ что дрова рубились почти у самой печи. Ванна устроена была полукружіемъ и горячая вода, проведенная гибкими свинцовыми трубками, струилась изъ многочисленныхъ отверстій въ стнкахъ. Обиліе свта заставляло скромниковъ, по словамъ Сидонія, еще боле стыдиться своей наготы. Холодная купальня была не далеко отъ теплой. Это было квадратное зданіе съ крышей, сведенной конусомъ, съ черепичными желобами по угламъ и съ окнами въ свод, сквозь которые снаружи можно было видть искусно расписанный потолокъ. Размры были такіе, чтобы имть все нужное подъ руками, не стсняясь присутствіемъ толпы служителей. Лощеныя стны блистали близною: Сидоній говоритъ, что въ его купальн нтъ картинъ, которыя своимъ содержаніемъ, быть можетъ, возвышаютъ искусство, но за то унижаютъ художника, Эта похвала скромности изображеній заставляетъ предполагать, что въ купальняхъ другихъ владльцевъ встрчалось противное. По стнамъ и у входа были написаны легкія стихотворенія, которыя читались въ первый разъ безъ принужденія, хотя и не возбуждали охоты ко вторичному чтенію. Купальни украшались мраморами. Если скромныя термы Сидонія довольствовались мраморомъ, добытымъ въ Галліи, за то въ баняхъ Леонція многочисленныя колонны изъ дорогаго краснаго камня поддерживали золоченую крышу. Имя строителя или хозяина читалось на надписи, врзанной у входа. Къ теплымъ ваннамъ присоединялся водоемъ (piscina), наполняемый водою, проведенной съ горъ каналами. Въ Авитакум къ нему велъ тройной входъ, раздленный колоннами, вода лилась изъ шести львиныхъ головъ, которыя могли, по словамъ Сидонія, устрашить входящаго гривистой шеей, рядомъ зубовъ и сверкающими глазами. Шумъ воды заглушалъ разговоры, приходилось говорить на ухо и смшно было видть, какъ таинственно говорили о пустякахъ купающіеся. На устройство купаленъ обращалось большое вниманіе. Тамъ, гд он еще не были выстроены, замняли ихъ временными помщеніями, удовлетворявшими одной изъ существенныхъ потребностей римскаго образа жизни. На берегу рки или озера выкапывали небольшой ровъ, надъ которымъ изъ гибкихъ втвей оршника устраивали навсъ, покрытый сверху плотнымъ покрываломъ. Въ ровъ клали раскаленные до красна камни и поливали ихъ водою. Горячій паръ собирался подъ навсомъ, подъ который входили на нсколько времени, чтобы броситься потомъ въ холодныя волны рки. Изнженный римлянинъ сошелся въ привычкахъ съ русскимъ простолюдиномъ.
‘Самая вилла устроивалась въ двухъ отдленіяхъ, зимнемъ и лтнемъ. Портики, поддерживаемые колоннами, украшенные картинами, занимали одно изъ видныхъ мстъ. Здсь отдыхали посл обда, любуясь красотами природы, прогуливались и принимали гостей. Портики устраивались такъ, что могли доставлять прохладу и тнь во всякое время, съ разныхъ сторонъ примыкали они къ главному зданію. Въ замк Леонція стны портика, обращеннаго къ югу, были украшены картинами битвъ Лукулла съ Митридатомъ, на стнахъ зимней половины изображены были сцены изъ библейской исторіи. Устроивались также криптопортики, темныя галлереи, въ которыхъ всегда можно было найти освжающую прохладу. Здсь давались обды для кліентовъ и слугъ, и говорливая толпа не мшала покою хозяевъ. Расположеніе зимней и лтней половины деревенскаго дома было почти одинаково. Зимняя нагрвалась каминами и желзными трубами, проводившими теплоту. Въ письмахъ Сидонія мы встрчаемъ описаніе вестибула, пріемной комнаты, гд играли въ шары и кости, и гд помщалась также бибіотека, триклиніевъ зимнихъ и лтнихъ, столовыхъ (diaeta или coenatiuncula). Въ Авитакум, широкія ступени вели изъ столовой въ портикъ, гд гость въ промежутокъ обда могъ любоваться видомъ озера, не оставляя почти своихъ собесдниковъ. Говорится о спальняхъ (doraaitorium ciibiculum), о сакраріум и т. д. Статуи, картины, мраморы украшали комнаты богатыхъ Галло-римлянъ. Мы упомянули о библіотекахъ. У Сидонія мы встрчаемъ частыя указанія, изъ которыхъ можно заключить, что библіотека составляла почти необходимую принадлежность каждой виллы. Описывая Прузіанскую виллу Тонанція Ферреола, Сидоній входитъ въ любопытныя подробности объ устройств библіотеки владльца. Она длилась на три части. Книги, расположенныя подл креселъ, предназначенныхъ для женщинъ, были исключительно религіознаго содержанія. Часть библіотеки, состоявшая изъ серьезныхъ произведеній языческой литературы Греціи и Рима, назначалась для мужчинъ. Наконецъ третій отдлъ состоялъ изъ книгъ духовнаго и свтскаго содержанія, читавшихся безразлично и мужчинами и женщинами. Здсь встрчались творенія бл. Августина, рядомъ съ Гораціемъ и Баррономъ, Оригенъ, въ перевод Ружина, вмст съ Пруденціемъ. Октавіанская вилла Консенція, не далеко отъ Нарбонны, могла похвалиться обширною и прекрасно составленною библіотекою. Есть указанія на музеи, находившіеся при виллахъ. Около господскаго дома или въ связи съ нимъ помщались хозяйственныя постройки. Галло-римскіе господа любили, чтобы все нужное для дома приготовлялось ихъ собственными мастеровыми и среди многочисленной прислуги были не только рабочіе, по и художники. Не забудемъ одной характеристической особенности деревенскихъ жилищъ IV и V вковъ. Роскошныя виллы, расположенныя на смющихся мстоположеніяхъ средней и южной Франціи, были обнесены стнами и многія могли выдержать осаду въ случа необходимости. Высокія стны и башни, небоящіяся осадныхъ машинъ, окружали жилище Леонція. Безпечная жизнь Галльскихъ вельможъ невольно должна была окружать себя предосторожностями. Толпы варваровъ бродили по Галліи и защитники Римской Имперіи мало чмъ отличались отъ непріятелей. Ограбить имніе, перебить служителей было для нихъ дломъ обыкновеннымъ. Багоды въ своихъ опустошительныхъ возстаніяхъ прежде всего обращались на помстья и загородныя виллы, гд имъ представлялась боле легкая добыча, нежели въ городахъ, защищенныхъ стнами, и гд кром того обитали ихъ ближайшіе и опаснйшіе враги, главныя орудія невыносимыхъ притсненій фиска. Во второй половин V вка, мы уже не встрчаемъ въ Галліи большихъ возстаній багодовъ, но частные грабежи боле, чмъ когда-нибудь не были рдкостію. Шайки разбойниковъ нападали на деревни, уводили людей и продавали въ рабство. Населеніе Галліи звало ихъ именемъ варговъ — словомъ, безразлично употреблявшимся у Германскихъ и Скандинавскихъ народовъ въ значеніи хищнаго звря (werg — волкъ), разбойника и отверженника общества. Время было такое, что стны и башни не были только украшеніемъ виллы, а одною изъ необходимостей. Къ V вку относится начало многихъ замковъ южной Франціи. Недалеко отъ деревни Дромонъ, въ верхнемъ Прованс, еще сохранилась надпись съ именемъ Дардана, указывающая мсто сильной крпости. Пользовались остатками древнихъ, еще кельтскихъ, укрпленій, строили новыя въ горахъ, гд самая мстность способствовала устройству убжищъ на случай опасности. Многочисленность горныхъ укрпленій, принадлежащихъ овернцу Аиру, могла затруднить владльца въ выбор. Загородная вилла мало по малу обращалась въ рыцарскій замокъ. Въ VI столтіи мы увидимъ, какъ начинаютъ окружаться стнами нетолько дома богатыхъ вельможъ, но церкви и монастыри. Жизнь становилась трудною и опасною вн укрпленій, теряла подъ вліяніемъ обстоятельствъ непринужденныя и своенравныя формы. Въ V вк еще вся вншность носитъ на себ исключительный характеръ римскаго быта и римской образованности, но при боле внимательномъ разсмотрніи начинаютъ уже выказываться начала новаго порядка вещей, которому суждено было навсегда упразднить старый, уже несовмстный съ потребностями и духомъ времени. Роскошная вилла Леонція съ крпостію подл термъ можетъ служить лучшимъ представителемъ характера того времени. Расписные портики, термы, украшенныя статуями и колоннами, поникнутъ въ развалинахъ, но крпость, занимавшая второстепенное мсто въ планахъ строителя, доживетъ до XVII вка, сохранивъ прежнее имя (Burgus Lcontii — le Bourg XVII столтія), хотя и мняя свой видъ вмст съ образомъ жизни своихъ владтелей. Въ варварской номенклатур средневковыхъ замковъ еще слышится иногда изысканное названіе первоначальнаго жилища, хотя въ Thouls XII и XIII столтій и трудно подозрвать Теополисъ Дардана’ (стр. 51—58).
Еще интересне разсказъ о томъ, какъ жили въ этихъ виллахъ богатые галльскіе аристократы и въ чемъ они проводили свое время. Разсказанная по часамъ древняя жизнь, встаетъ передъ вами во всхъ своихъ подробностяхъ, какъ-будто вы сами наблюдали ея теченіе. При изображеніи ея авторъ пользовался красками, заимствованными также большею-частью у самого Сидонія. Но довольно уже приведенной нами части разсказа, чтобъ видть, какое это было время. Судя только по наружному виду галло-римскихъ жилищъ, скоро убждаешься, что старый порядокъ вещей незамтно уступалъ мсто новому. Еще по имени господствовало римское государственное начало и держался римскій образъ жизни съ его обычаями, а между-тмъ, внутри этого самаго общества зарождался ужь будущій феодальный міръ. Подъ грозою варварскихъ нашествій, мирная вилла — любимое убжище современнаго эпикуреизма, окружалась стнами и мало-по-малу принимала видъ укрпленнаго замка. Время было очевидно-переходное. Автору ‘Сидонія’ удалось даже представить этотъ переходъ отъ одного обычая къ другому весьма-нагляднымъ образомъ. Изъ его очерка видишь ясно, какъ могли уживаться вмст условія прежняго быта съ новымъ, который только-что нарождался подъ неотразимою силою современныхъ обстоятельствъ. Но самъ г. Ешевскій охотне замчаетъ усиливающіеся признаки паденія стараго порядка, чмъ зародыши новаго, и первые постоянно играютъ боле-значительную роль въ его выводахъ, чмъ послдніе. Мысль его гораздо-боле занята процесомъ разложенія Римской Имперіи и римской общественной жизни, чмъ зарожденіемъ новаго порядка на основаніи другихъ народностей. Оттого послднія часто вовсе уходятъ у него изъ виду, оттого призракъ разложенія думаетъ онъ уловить даже на тхъ явленіяхъ, которыя по тмъ или по другимъ причинамъ избжали общаго поврежденія.
Общимъ вопросомъ о состояніи общества въ V вк авторъ завлеченъ былъ въ область другаго, боле-частнаго вопроса: о состояніи женщины въ то же время, и также хотлъ найдти ему свое ршеніе. Но это небольшое уклоненіе отъ главнаго предмета, по нашему мннію, удалось ему всего-мене. Между вопросами о состояніи цлаго общества и о положеніи въ немъ женщины дйствительно есть очень-тсная связь: въ большей части случаевъ, исторически извстныхъ, одно изъ нихъ непосредственно вытекаетъ изъ другаго. Женскій развратъ въ-особенности служитъ всегда почти врнымъ признакомъ глубокаго упадка нравовъ въ цломъ обществ. Но невсегда можно заключать наоборотъ. Въ ршеніи частнаго вопроса г. Ешевскій, къ-сожалнію, слишкомъ поддался вліянію своей общей мысли. Тнь, брошенная ею на все состояніе римскаго общества, закрыла отъ его глазъ и настоящее положеніе женщины. Мы готовы почти подумать, что ршеніе явилось у него прежде, чмъ нашлись факты, которые бы могли послужить ему сколько-нибудь вроятнымъ основаніемъ. Иначе, какъ объяснить себ, что, съ одной стороны, по сознанію самаго автора, ‘у Сидонія, съ такою полнотою изображающаго жизнь высшаго общества, мало подробностей о положеніи женщины, и даже немногія, мимоходомъ оброненныя указанія, такъ неопредленны и безцвтны, что нтъ возможности вывести какое-нибудь положительное и врное заключеніе‘, и что, однако, нашъ изслдователь, не задумываясь произноситъ довольно-рзкій приговоръ надъ галло-римскими женщинами того времени? ‘Незавидное положеніе женщины въ обществ, о которомъ (?) мы заключили изъ немногихъ указаній, а, главное, изъ молчаніи Сидонія, подтверждается прямыми свидтельствами другихъ современниковъ, а вмст съ тмъ становится несомнннымъ, что женщина V вка, послушно слдуя общему направленію, не ушла и отъ его гибельнаго вліянія’. Такъ скоро уже выводъ можетъ казаться несомнннымъ — выводъ, основанный главнымъ образомъ на умолчаніи самаго говорливаго изъ писателей того времени? Такъ Сидоній имлъ, можетъ-быть, причины скрывать настоящее положеніе современной ему женщины? Сидоній не имлъ никакихъ причинъ скрывать то, что извстно было въ его время всякому, но не могъ изображать вопіющихъ женскихъ пороковъ, потому-что не видлъ ихъ вокругъ себя. Если длать выводы не изъ молчанія Сидонія, а изъ того, что онъ прямо выговариваетъ, то скоре можно заключить, что онъ чаще видлъ около себя примры женскихъ добродтелей, чмъ пороковъ. По-крайней-мр т женщины, о которыхъ онъ упоминаетъ, никакъ не могутъ быть причислены къ послднему разряду. Таковы были, судя по его словамъ, Папіанилла (жена Сидонія), Фронтина, Филиматія и нкоторыя другія. Извщая одного изъ своихъ друзей о смерти Филиматій, Сидоній писалъ: ‘Назадъ тому три дня, мы потеряли, къ нашему общему сожалнію, почтенную Филиматію, добронравную супругу, кроткую госпожу, благодтельную мать, нжную дочь, которая въ своей семь и вн дома равно пользовалась почтеніемъ со стороны низшихъ, уваженіемъ высшихъ и любовію равныхъ себ’ {См. Oeuvres de С. Ар. Sidonius, изд. Грегуара и Коломбе, I. 1, р. 158.}. Подобныя черты, встрчающіяся по мстамъ въ переписк Сидонія, конечно, краснорчиве его молчанія’ и говорятъ больше въ пользу женщины, чмъ въ невыгоду. Авторъ, правда, иметъ за себя нкоторыя мста изъ сочиненій другихъ писателей: Бавлина, Марія Виктора, Сальвіана Марсельскаго, но мы имемъ полное право усомниться въ истин ихъ слишкомъ-общихъ возгласовъ. Съ своей исключительной точки зрнія нападая на современные имъ нравы, они, впрочемъ, нигд не говорятъ намъ живыми примрами. Мало ли какіе возгласы приходится слышать историку въ пользу и противъ даннаго времени: если они не воплощены въ факты, то-есть въ дйствующія лица и событія, ему нельзя принимать ихъ на вру. Въ исторической логик врность выводовъ зависитъ единственно отъ твердости посылокъ, или несомннности фактовъ. Естественно заключить о глубокомъ паденіи женщины въ римскомъ обществ, когда имемъ передъ собою тацитовскіе женскіе типы. Ужасающее дйствіе необузданныхъ женскихъ страстей легко признать такжо въ меровингской эпох, судя по такимъ лицамъ, какъ Бруногильда и Фредегонда, но какъ произнесть ршительный приговоръ о томъ времени, изъ котораго мы не знаемъ вполн ни одного женскаго тина? Подождемъ по-крайней-мр, пока они будутъ отъисканы и приведены во всеобщую извстность.
Вторую главу сочиненія г. Ешевскаго мы желали бы переписать вполн — такъ многое пріобртаетъ въ ней наша исторіографія, до-сихъ- поръ, сколько намъ извстно, почти вовсе-некасавшаяся внутренней исторіи Галліи. Здсь историческая рама раздвигается еще шире. Чтобъ опредлить настоящую цну свтской дятельности Сидонія, какъ гражданина и писателя, авторъ долженъ былъ обозрть вс современныя политическія отношенія. Понять ихъ можно было только въ связи съ общимъ положеніемъ Римской Имперіи: итакъ сюда вошла ея исторія, начиная отъ вступленія на престолъ Петронія Максима да смерти Антемія. Въ живыхъ очеркахъ проходитъ передъ читателемъ цлый рядъ римскихъ императоровъ послдняго времени, напрасно-истощающихъ свои усилія, чтобъ поддержать это огромное зданіе, которое ежеминутно грозитъ разрушеніемъ. Особенно рекомендуемъ читателямъ весьма-удачное изображеніе Майоріана. Не довольствуясь для своихъ очерковъ уже извстными данными, авторъ дополнялъ ихъ новыми, извлеченными изъ тхъ источниковъ, которые были предметомъ особеннаго его изученія, и умлъ сообщить этой общей части своего сочиненія почти неожиданную занимательность. Чтобъ подойдти ближе къ Сидонію, автору надобно было потомъ коснуться внутреннихъ отношеній Галліи. При упадк центральной власти каждая провинція обширной имперіи имла свою особенную постановку — Галлія, по своему передовому положенію, боле чмъ всякая другая… ни одна изъ римскихъ областей не терпла столько отъ вторженій варваровъ, ни одна не была такъ наводнена ими съ разныхъ сторонъ: вестготы на юг, бургунды и за ними аллеманны на восток, франки и саксы на свер, не говоря уже объ остаткахъ другихъ, еще боле варварскихъ поселеній на той же земл. Требовалось опредлить мсто, занимаемое внутри Галліи каждою германскою народностью и предлы ея распространенія. Все это сдлано авторомъ изслдованія съ большою точностью, на основаніи ближайшихъ но времени памятниковъ, между которыми Notitia Dignilatum занимаетъ самое важное мсто. Не мене ясно показаны новыя отношенія Галліи къ Риму, вслдствіе опасности, угрожавшей ей отъ варваровъ. Съ другой стороны, ничто не забыто авторомъ, чтобъ ввести читателя въ кругъ политики варварскихъ королей, поселившихся на галльской земл. Наконецъ Овернь, какъ внутренняя область Галліи, наиболе сохранившая свою первоначальную Физіономію, также требовала отъ изслдователя особеннаго вниманія. Ея мстнымъ интересамъ и державшимся въ ней направленіямъ посвящены послднія страницы той же главы. Такимъ-образомъ читатель проходитъ вслдъ за авторомъ вс современныя отношенія, общія и частныя, и при свт ихъ получаетъ возможность обсудить всю свтскую дятельность Сидонія, которая боле или мене была ими условлена. Тутъ же онъ знакомится ближе и съ авторскою дятельностью знаменитаго Овернца, по-крайней-мр съ одною ея отраслью, находившеюся въ самой тсной связи съ политическими отношеніями его времени. Мы разумемъ панегирики Авиту, Майоріану, Антемію. Г. Ешевскій умлъ соединить вс эти предметы въ одной глав своего сочиненія, нисколько не нарушая ея единства. Читатель нечувствительно переходитъ отъ общаго къ частному, и наоборотъ, даже эпизодическіе разсказы, почерпнутые большею-частью изъ переписки Сидонія и относящіеся или къ нему самому, или къ нкоторымъ мало-извстнымъ его современникамъ, не вредятъ цлости впечатлнія. Однажды-возбужденный интересъ къ событіямъ поддерживается, сверхъ-того, живымъ и воодушевленнымъ ихъ изложеніемъ. Авторъ принадлежитъ къ числу тхъ повствователей, которые, пересказывая дла давно-минувшихъ временъ, какъ-бы сживаются съ ними своею мыслью и увлекаютъ за собою участіе другихъ. Смотря по внутреннему достоинству явленія, и самый разсказъ нашего историка то проникается видимымъ сочувствіемъ къ нему, то оттняется противоположными ощущеніями, то, наконецъ, настраивается на печальный ладъ самыхъ событіи, изъ которыхъ одно было безотрадне другаго. Столько умнья располагать разнороднымъ историческимъ матеріаломъ и вмст столько зрлости въ способ его изложенія почти нельзя было бы я ожидать отъ перваго опыта въ исторіографіи.
Неотрадно общее заключеніе, къ которому авторъ приводитъ своимъ обзоромъ положенія длъ въ Галліи и въ цлой имперіи. Оно высказано имъ весьма-энергически. ‘Скажемъ разъ навсегда (говоритъ г. Ешевскій): въ это несчастное время не было и не могло быть политическихъ убжденіи. Вс живыя начала были изжиты, общественныя отношенія измнились, и интересы перепутались такъ, что у самыхъ благородныхъ и добросовстныхъ политическихъ дятелей почва исчезала подъ ногами. Лучшіе изъ нихъ, искренно желавшіе возврата прежнихъ временъ Римской Имперіи, т, у которыхъ идеалъ общественнаго устройства былъ назади, должны были тмъ немене дйствовать совершенно-несообразно съ духомъ того государственнаго быта, къ которому они хотли поворотить исторію, и, что особенно замчательно, сами не сознавали этой несообразности. Дятельность Майоріана, Эгидія носитъ на себ печать этой непослдовательности съ тми началами, которыя они хотли возвратить къ жизни. А между-тмъ тотъ и другой далеко не принадлежали къ числу обыкновенныхъ государственныхъ лицъ своего времени, оба носили въ себ повидимому твердыя, прочно-установленныя убжденія и великодушную ршимость пожертвовать всмъ для исполненія своихъ замысловъ. Трагическая судьба этихъ послднихъ представителей старой римской доблести не позволяетъ на минуту усомниться въ ихъ искренности. Если Майоріанъ и Эгидій во многихъ случаяхъ шли какъ-бы ощупью, не имя возможности согласить своихъ дйствій съ тми началами, во имя которыхъ хотли бы дйствовать, что жь оставалось длать людямъ, не- имвшимъ ни прочности ихъ убжденій, ни римскаго закала ихъ характера? Самыя основныя понятія, потеряли свой смыслъ, слова точно также не выражали настоящаго понятія, какъ надпись на ассигнаціяхъ, въ минуту финансоваго кризиса ихъ номинальной цнности. Среди совершавшагося или частію ужь совершившагося разложенія Римской Имперіи, въ вихр событій, небывалыхъ въ исторіи и слдовавшихъ одно за другимъ съ быстротою, недававшей времени для ихъ обсужденія, личности оставался безграничный просторъ. Съ нея спали вс общепринятыя нормы, дававшія извстное направленіе дятельности. Каждый могъ давать отчетъ лишь своей собственной совсти, но и она большею-частью оставалась лишь безмолвнымъ совтникомъ относительно политической дятельности. Не забудемъ, что если утратился или исказился смыслъ многихъ основныхъ понятій, за-то изострилась способность софистическихъ толкованій, способность примирять между собою повидимому самыя непримиримыя вещи. За невозможностью имть прямое значеніе, многія понятія получили условный смыслъ. Вотъ отчего историку такъ трудно произнести сужденіе о нравственномъ значеніи того или другаго поступка‘ (стр. 222—23).
Нечасто удается историку схватить такъ врно въ немногихъ словахъ нравственную физіономію времени. Не довольствуясь одною вншностью событій, авторъ хотлъ подсмотрть за ними внутреннія движущія силы и, поднявъ завсу общественнаго сознанія, не безъ ужаса открылъ подъ нею несостоятельность почти всхъ политическихъ убжденій. Такъ составился его приговоръ о политической нравственности эпохи — приговоръ строгій и неутшительный, но въ которомъ слышится голосъ истины. Мы, съ своей стороны, можемъ только подтвердить его нашимъ полнымъ согласіемъ. Дйствительно, въ Галліи, какъ и въ цлой Римской Имперіи, не было да и не могло быть боле мста твердымъ политическимъ убжденіямъ. Въ этомъ водоворот событій каждый пускалъ свой корабль на-удачу и думалъ только о томъ, какъ бы поскоре выйдти на твердую землю, почти не различая дружественнаго берега отъ непріятельскаго. До-сихъ-поръ, движимые чувствомъ своей народности, галло-римляне стремились оторваться отъ римскаго политическаго единства и утвердить свою самостоятельность. Эти стремленія не погасли совершенно и во время Сидонія. Манившія галло-римлянъ надежды возродились даже вновь на нкоторое время при вступленіи на римскій престолъ Авита. Ссылаемся на книгу г. Ешевскаго, который, разсказывая исторію галло-римскаго императора, нсколько разъ останавливается на этой мысли {См. особенно стр. 146 и 151.}. Но вскор-послдовавшая смерть Авита и со дня на день возраставшая опасность со стороны варваровъ опять разбили мечты галло-римскихъ патріотовъ и обратили ихъ мысли въ другую сторону. Т, которые дорожили образованіемъ, опять старались сколько-можно-тсне примкнуть къ Риму, потому-что въ немъ только видли спасеніе отъ варварства, другіе, наоборотъ, потерявъ всякую вру въ римское величіе и могущество, искали себ опоры прямо въ варварахъ. Т и другіе были правы по-своему, и историку, какъ справедливо замчаетъ нашъ авторъ, трудно произнести тутъ свой судъ. ‘Твердыхъ убжденій не было и не могло быть въ это несчастное время’.
Въ этомъ общемъ приговор лежитъ, по нашему мннію, неизмнное начало и для опредленія каждой частной дятельности, которая принадлежитъ той же несчастной эпох. Когда патріотическое чувство утратило всякую самоувренность, когда другія направленія были довольно-безразличны, когда, наконецъ, цлый народъ не зналъ, гд лучше помстить свои интересы, частному человку невозможно было избжать ошибокъ и колебанія при преслдованіи политическихъ цлей и выбор средствъ для нихъ. Если самыя крпкія головы не могли устоять противъ общаго водоворота и разбивались объ его волны вмст съ своими убжденіями, то чего можно было ожидать отъ людей обыкновенныхъ, которыхъ ни природа, ни хорошая школа не закалили противъ тяжелыхъ испытаній времени? никто, конечно, не скажетъ, чтобъ Сидоній принадлежалъ къ числу первыхъ, какъ но своему духу, такъ и по своей политической роли, онъ весьма-мало возвышался надъ своими современниками. Въ природныхъ его свойствахъ, какъ видно изъ его же собственныхъ признаній, разсянныхъ въ разныхъ мстахъ корреспонденціи, не лежало особеннаго призванія къ значительной политической дятельности. Какъ вс родовитые люди вка, Сидоній имлъ довольно честолюбія, чтобъ стараться занять видное мсто въ римской администраціи. Вышедши на эту дорогу съ помощью Авита, своего тестя, онъ естественно желалъ удержаться на ней и впослдствіи. Для того онъ здилъ въ Римъ и искалъ доступа ко двору цезарей, для того писалъ свои панегирики, въ которыхъ, разумется, столько же страдали искренность и добросовстность автора, сколько превозносилось то или другое, напередъ избранное имя, не всегда заслуженною честью. Благодаря этимъ домогательствамъ, Сидонію не разъ удавалось прокладывать себ путь къ высокимъ должностямъ не только въ провинціи, по и въ самомъ Рим, по и высокое положеніе не могло создать видной политической роли, когда ея не лежало въ характер дйствующаго лица. Если бы словоохотливый Овернецъ самъ не говорилъ много о себ, его политическая карьера прошла бы незамченною въ исторіи. Мста, которыя онъ занималъ время-отъ-времени, могли быть очень-важны сами-по-себ, но, удовлетворяя его честолюбію, они мало выдвигали его самого впередъ. Какъ человку безъ политической иниціативы, Сидонію не въ помощь было и высокое положеніе. Понятно, что политическая роль Сидонія не можетъ выдержать критики, если приложить къ ней строгія требованія нашей современности, по какъ бы критика стала строго судить одну частную и малозамтную дятельность, признавъ за цлымъ вкомъ недостатокъ твердыхъ нравственныхъ убжденій и даже полную невозможность ихъ существованія во всей политик того времени?..
Вотъ почему лучшіе французскіе историки такъ снисходительны къ Сидонію. Они хорошо знаютъ его недостатки, его слабости, какъ политическаго дятеля, но воздерживаются отъ строгаго суда надъ ними. Сравнивая человка съ общимъ характеромъ его времени, они замчаютъ, что все же на сторон перваго остаются нкоторыя почтенныя преимущества, какъ, напримръ, честныя намренія, хотя при совершенномъ недостатк нравственной энергіи, и стараются выставить ихъ на видъ передъ другими. Таковъ, между прочимъ, отзывъ Негиньи, едва-ли не самаго безпристрастнаго изъ новыхъ судей Сидонія. Нашъ русскій изслдователь всмотрлся, можетъ-быть, еще боле въ его нравственныя качества и усплъ еще точне опредлить политическія правила, которыми онъ руководился въ своей дятельности. Сидоній дйствительно не отличался постоянствомъ направленій и едва-ли имлъ твердо-установленный образъ мыслей въ политическомъ отношеніи. То, что мы называемъ убжденіемъ, часто замнялось у него довріемъ къ отдльнымъ лицамъ. Къ ихъ политик приноровлялъ онъ и свой собственный образъ мыслей. На эту черту въ характер Сидонія г. Ешевскій указываетъ нсколько разъ. ‘Близкій свидтель событій въ правленіи Авита и Майоріана (говоритъ онъ въ одномъ мст), Сидоній сохранилъ, однако, убжденіе, что съ перемной лица можетъ измниться и самое положеніе, какъ-будто гибели этихъ двухъ лучшихъ властителей падающаго Рима было недостаточно, чтобъ показать все безсиліе личности противъ неудержимаго хода событій’.— По случаю вступленія на престолъ Антелія, авторъ опять возвращается къ той же мысли: ‘Какъ мы ужь замтили, Сидоній принадлежалъ къ числу лицъ, объяснявшихъ настоящее положеніе длъ личными достоинствами или недостатками главныхъ дятелей’. Это стремленіе Сидонія кажется намъ не только весьма понятно, но и очень-извинительно. Когда нтъ боле опоры въ учрежденіяхъ, на кого остается возложить всю надежду, какъ не на отдльныя личности? Сидоній виноватъ лишь тмъ, что, можетъ-быть, слишкомъ-скоро переходилъ отъ одного лица къ другому, мало замчая противорчія въ своихъ собственныхъ дйствіяхъ. Въ полной гармоніи съ этимъ свойствомъ находится и цльный очеркъ характера того же лица, заключающій обозрніе его политической дятельности. ‘Временная забывчивость, увлеченіе настоящей минутой, чувствомъ пріязни и сожалнія — все это какъ нельзя лучше согласуется съ характеромъ Сидонія, который, какъ и большая часть его современниковъ, не любилъ задумываться надъ причинами и далекими слдствіями событій. Стоило измниться не общему ходу длъ, а личнымъ отношеніямъ Сидонія къ той или другой партіи, и онъ заговоритъ совершенно другимъ языкомъ, и, что всего странне, самъ не замтитъ этого, не возьметъ на себя труда или примирить свой настоящій образъ мыслей и дйствій съ прежнимъ, или по-крайней-мр объяснить причину происшедшей перемны. Чтобъ пробудить въ душ Сидонія любовь къ провинціи, замнившей ему родину (то-есть къ Оверни), достаточно было, чтобъ исчезли его надежды на возможность составить себ прочное положеніе въ Рим и удержаться среди враждующихъ партій. Этого ждать было недолго. Потерялъ ли Сидоній вру въ Антелія, узнавъ его покороче, или ссора Рицимера съ его безсильнымъ тестемъ наконецъ раскрыла ему глаза относительно дйствительнаго значенія варварскаго предводителя войскъ, только скоро посл дла Авранда мы находимъ Сидонія уже въ Оверни и находимъ далеко не въ томъ настроеніи духа, въ какомъ видли его въ Рим. Кажется, онъ окончательно убдился и въ томъ, что ему лично нечего ждать отъ римскаго правительства, и въ томъ, что каждой провинціи пришло время думать о спасеніи только своими собственными средствами’.
Какъ нельзя не согласиться съ авторомъ въ подробностяхъ этого очерка, такъ нельзя не одобрить умреннаго тона въ изложеніи. Но отчего же вдругъ этотъ самый тонъ такъ чувствительно мняется въ конц главы? Отчего, пересказавъ всю политическую дятельность Сидонія и выписавъ мнніе о ней Петиньи, авторъ находитъ судъ его недостаточно-строгимъ и считаетъ нужнымъ восполнить этотъ недостатокъ своимъ собственнымъ приговоромъ? Сущность остается та же самая, а между-тмъ послдній приговоръ Сидонію принимаетъ тонъ обвинительнаго акта противъ него. Впрочемъ, надобно выслушать самого автора.
‘Воспріимчивая, но поверхностная натура Сидонія, сбитая съ пути риторическимъ воспитаніемъ и діалектикой, не была вовсе способна къ сосредоточенію мысли, къ ясному и сколько нибудь глубокому пониманію и общественнаго положенія и своихъ отношеній къ современной дйствительности. Риторомъ выступилъ онъ на политическое поприще, риторомъ и сошелъ съ него. Даже въ послдній, повидимому, боле серьезный и сознательный періодъ его жизни, въ немъ ни разу не сказалась потребность оглядть пройденный путь, постараться согласить какъ нибудь свои безпрестанные переходы отъ одного мннія къ другому и частыя перемны партій. Собирая и издавая въ свтъ свои письма, выбирая изъ нихъ только лучшія и тщательно выправляя слогъ, онъ ни разу не былъ пораженъ несообразностью и непослдовательностью своихъ поступковъ. Риторическое письмо, гд онъ оплакиваетъ горькую участь предателя Арванда, помщено только что не рядомъ съ немене риторическимъ описаніемъ Сероната, гд Сидоній является ожесточеннымъ противникомъ тхъ самыхъ замысловъ, которые извинялъ онъ годъ тому назадъ. Описывая характеръ Пеонія и обвиняя его, какъ виновника смутъ, взволновавшихъ Галлію но смерти Авита, онъ какъ бы забываетъ, что самъ былъ главнымъ двигателемъ возстанія. Не говоримъ уже о панегирикахъ. Мало того, что Сидоній не имлъ политическихъ убжденій, едва ли онъ сознавалъ ихъ необходимость для лицъ государственныхъ. Только временное удаленіе отъ длъ посл гибели Майоріана останавливаетъ нсколько историка отъ обвиненія Сидонія въ отсутствіи всякой политической нравственности’ (стр. 244).
Такъ изъ политическаго дятеля съ слабыми и перемнчивыми убжденіями Сидоній на одной страниц превращается въ человка безъ всякихъ убжденій и чуть-чуть не подвергается упреку въ совершенной безнравственности… Не считаемъ за нужное удерживать вниманіе читателя на этомъ видимомъ противорчіи: интересне, кажется намъ, разъяснить нсколько причину послдняго неожиданнаго поворота въ мысли автора. Если не ошибаемся, вся бда произошла оттого, что Сидонію- автору досталось отвчать за Сидонія-политика. Въ практической его дятельности не осталось мста ничему похожему на убжденіе, по-тому-что сочиненія его проникнуты риторствомъ. Дйствія его не потому дурны, чтобъ они проистекали изъ тхъ или другихъ побужденіи, по потому, что они — дйствія ритора. Сидоній — риторъ не на словахъ только, или въ своихъ панегирикахъ, но и во всхъ своихъ длахъ. Панегирики — лишь одно изъ многочисленныхъ выраженій направленія, проходящаго черезъ цлую его жизнь. Уже воспитаніе его было испорчено риторствомъ: оттого онъ никогда не могъ сосредоточиться въ себ и навсегда потерялъ способность глубокаго пониманія современной дйствительности и своихъ отношеній къ ней. Если Сидоній не замчалъ противорчія въ своихъ мнніяхъ и поступкахъ, то это потому, что онъ былъ риторъ. На его политическихъ дйствіяхъ, какъ и на его переписк съ друзьями, лежитъ одна и та же печать риторства. Выправляя по нскольку разъ слогъ своихъ писемъ, онъ не видлъ несообразности своихъ поступковъ…
Ясно, кажется намъ, что если нашъ авторъ вдругъ перемнилъ тонъ и нашелъ нужнымъ подвергнуть Сидонія боле-строгому осужденію во всхъ отношеніяхъ, чмъ другихъ его современниковъ, то это потому, что думалъ преслдовать въ немъ ритора. Другіе могли не имть постоянныхъ убжденій по обстоятельствамъ времени, Сидоній — по своему риторическому направленію, и потому долженъ быть боле другихъ въ отвт.
Было бы странно хотть взять на себя защиту ритора. Мы вполн раздляемъ мысль автора о разъдающемъ дйствіи риторическаго направленія, мы также не ожидали бы ничего добраго отъ человка, который весь проникнулся имъ. Въ вкъ мужества мысли особенно кажется презрннымъ риторъ съ своею позолоченною фразою на всякій случай и своею дешевою готовностью восхвалять всхъ и каждаго. Но какъ есть время мужества мысли, такъ бываетъ пора ея дтства. Иное значеніе иметъ риторическое искусство въ эпоху зрлости литературы и ея процвтанія, и иное — при первомъ ея зарожденіи на основаніи чужихъ образцовъ. Иначе сказать, есть возрастъ въ народной жизни и въ развитіи, когда свободное творчество еще не по силамъ начинающихъ дятелей, и когда оно хотя отчасти замняется искусствомъ вншней формы, то-есть риторическимъ искусствомъ. Сидоній жилъ именно въ одну изъ такихъ поръ, когда невозможно было образованіе безъ примси риторства. Еслибъ даже онъ былъ только риторъ и ничего боле, и тогда онъ заслуживалъ бы, по времени, въ которомъ жилъ, гораздо-большаго снисхожденія, чмъ вс современные намъ риторы. Но не слишкомъ ли скоро нашъ авторъ ршилъ вопросъ о риторств Сидонія? Пе распространилъ ли онъ вліяніе риторства гораздо-дале, чмъ сколько оно простиралось на-самомъ-дл?
Въ этомъ мы почти уврены. Нельзя согласиться съ г. Ешевскимъ, чтобъ вс недостатки Сидопія, какъ человка и писателя, происходили отъ его риторства. Какъ Римская Имперія почти закрыла отъ автора галльскую народность, такъ господствующее риторическое направленіе заставило его позабыть самую природу писателя, котораго онъ избралъ предметомъ своего изученія. Природными свойствами Сидонія гораздо-прежде и лучше объясняются его дйствія, чмъ школою и образованіемъ. Эти характеристическія черты часто попадаются въ книг нашего автора: онъ уловилъ и собралъ ихъ вс, одну за другою, но когда надобно было сдлать изъ нихъ необходимый выводъ, отошелъ отъ нихъ въ другую сторону. Мы думаемъ, однако, что его же путемъ можно было бы идти пряме къ цли. Если природа Сидонія, какъ говоритъ авторъ, была воспріимчива, то удивительно ли, что онъ не останавливался долго на одномъ впечатлніи и скоро переходилъ къ другому? Если она притомъ была поверхностна, то нужно ли прибгать къ риторик, чтобъ объяснить его неспособность глубокаго пониманія дйствительности? Если уже самый характеръ его, ‘живой, увлекающійся и легкомысленный’, мшалъ ему вдумываться въ положеніе современнаго общества и — прибавимъ также — въ самого себя, то зачмъ еще объяснять его непостоянство другими вліяніями? Отъ риторики онъ могъ заимствовать нсколько ловкихъ оборотовъ, чтобъ лучше прикрыть въ рчи свою измнчивость, но недостатокъ твердости и нравственнаго мужества, конечно, имлъ свой источникъ гораздо-глубже. Намъ сдается, что изслдованіе много выиграло бы, еслибъ внимательне разсмотрть Сидонія съ этой точки зрнія. Тогда, можетъ-быть, изъ-подъ общаго уровня римскаго образованія выступилъ бы передъ нами настоящій галльскій тишь съ своею неподдльною физіономіею. Тогда, вмсто того, чтобъ смшать его съ римскимъ обликомъ, мы въ-состояніи были бы лучше опредлить ихъ родовыя отличія. Сидоній же такъ откровенно говоритъ самъ о своихъ свойствахъ, недостаткахъ, слабостяхъ, онъ самъ сообщаетъ главныя черты своего характера и къ каждой изъ нихъ возвращается но нскольку разъ въ своей переписк. Нкоторыя относящіяся сюда мста приведены г. Ешевскимъ. Напомнимъ хоть одно изъ нихъ: ‘Ты любишь, какъ мн извстно (пишетъ Сидоній Филагрію) людей спокойныхъ: я люблю даже трусовъ, ты избгаешь варваровъ, кажущихся злыми: я бгаю даже отъ добрыхъ (то-есть варваровъ). Ты человкъ религіозный: мн бы хотлось по-крайней-мр такимъ казаться. Ты не желаешь чужаго добра: я считаю прибылью, когда не теряю своего. Ты думаешь, что должно черезъ день ‘поститься: мн не тяжело послдовать твоему примру, хотя я не постыжусь предупредить тебя, если дло касается обда’ (стр. 41). Корреспонденція изобилуетъ подобными наивными чертами. Такъ, въ одномъ случа, подавая совтъ другому, Сидоній откровенно говоритъ о себ: ‘что же касается до меня, то въ сомнительныхъ случаяхъ я предпочитаю осторожный способъ дйствія и охотне становлюсь на сторону тхъ, которые боятся, хотя бы бояться было и нечего…’ {Стр. 216—221.}. Лучше, кажется, нельзя опредлить степень своего мужества! Никто, разумется, не захочетъ приписать врожденную слабость духа вліянію риторики, а между-тмъ, одною этою чертою какъ много проливается свта на все политическое поведеніе Сидонія! Едва-ли также риторическіе мотивы входили сколько-нибудь въ отношенія его къ Арванду. Авторъ много останавливается на нихъ, по поводу извстнаго письма Сидонія, но, но нашему мннію, опустилъ изъ виду самое существенное. Насъ не удивляетъ, что Сидоній, забывая вину Арванда, по своей старой пріязни къ нему, не ршился измнить ему во время угрожавшаго ему несчастія. Если этотъ поступокъ и не говоритъ въ пользу твердости его убжденія, то онъ длаетъ честь его мягкому сердцу и сил его личной привязанности. Впрочемъ, измнить Арванду въ его несчастномъ положеніи едва-ли бы кто, подобно Сидонію, не нашелъ ‘безчестнымъ, жестокимъ и малодушнымъ’. Вмсто того, чтобъ подъискивать риторическіе мотивы для объясненія весьма-понятнаго чувства, намъ кажется, слдовало бы боле обратить вниманія на самое лицо Арванда. Благодаря письму Сидонія, намъ извстны главныя подробности его процеса и все его поведеніе во время суда надъ нимъ. Поведеніе въ высшей степени странное и съ перваго взгляда вовсе непонятное — столько въ немъ самонадянности, заносчивости со стороны обвиненнаго, и вдругъ посл того такое крайнее паденіе духа! Надобно читать у г. Ешевскаго прекрасный переводъ письма Сидопія, излагающаго все дло въ подробности {О важности писемъ, какъ употребительнйшей литературной формы того времени, см. особенно Fauriel, I, р. 422—423.}. Ни съ чмъ несообразное поведеніе Арванда останется загадкою, если видть въ немъ только римскаго чиновника, или гражданина Римской Имперіи и человка римскаго образованія, и оно же не только много разъясняется само, но и подаетъ поводъ къ нкоторымъ новымъ соображеніямъ, если посмотрть на то же лицо со стороны его галльской природы, которая такъ ясно высказалась въ его поступк. Вообще Арвандъ своимъ лицомъ могъ бы служить хорошимъ дополненіемъ къ тмъ даннымъ, которыя можно взять у Сидонія, изъ его собственной жизни въ-особенности, для изображенія современной ему галльской народности.
До-сихъ-поръ мы коснулись только слабыхъ сторонъ галльскаго народнаго типа, современнаго Сидонію. У того же писателя легко было бы собрать и другія, боле-свтлыя черты, принадлежащія той же народности. Многія изъ нихъ неизмнно прошли черезъ вс перевороты и сохранились, хотя въ другихъ формахъ, до нашего времени. На всей Фигур Сидонія лежитъ особенный отпечатокъ, котораго никогда не удастся объяснить намъ однимъ римскимъ образованіемъ, или вліяніемъ школы. Не римскія въ немъ — эта привязанность къ жизни, любовь къ удовольствіямъ, сердце, открытое впечатлніямъ природы, дружбы, воспріимчивость и способность къ увлеченію и вмст съ тмъ подвижность, любезность, общительность, однимъ словомъ urbanitas — свойства, невольно-располагающія въ пользу Сидонія, несмотря на его непостоянство и неспособность къ глубокому чувству. Чтобъ быть справедливе къ Сидонію, слдовало бы изучить его особенно съ этой стороны, и изучить sine ira et studio.
Нтъ никакого спора, что въ своихъ сочиненіяхъ Сидоній принесъ обильную дань риторик. Ея вліяніе чувствуется не только на слог, но и на самомъ ихъ содержаніи, какъ, впрочемъ, иначе и не могло быть въ начинающей литератур, которая еще не сознала своей особенности и не успла отдлаться отъ своихъ обветшавшихъ образцовъ. Но за риторическими фразами и за искусственными оборотами нельзя ли подсмотрть чего-нибудь боле-существеннаго и, такъ-сказать, боле-истиннаго? Въ этомъ также не можетъ быть никакого сомннія. Заимствовалъ же нашъ авторъ изъ Сидонія его превосходное описаніе современнаго ему быта между галло-римлянами и живое изображеніе наружности и нравовъ варварскихъ народовъ, жившихъ тогда въ Галліи. Не будучи историкомъ своего времени, Сидоній, однако, сохранилъ намъ въ своихъ сочиненіяхъ многія замчательныя его черты несомннной подлинности. Но мы думаемъ, что въ анализ его, какъ писателя, можно простираться еще дале. Мы не видимъ причины считать его только за ритора везд, гд онъ говоритъ о самомъ себ. Его часто весьма-наивныя признанія имютъ для насъ совсмъ другую цну. Возьмемъ въ-особенности корреспонденцію Сидонія, потому-что она также обращалась въ публик почти наравн съ другими произведеніями того же писателя {См. Oeuvres de С. Ар. Sidonius, I, р. 338.}. Риторическими называетъ г. Ешевскій письма Сидонія объ Арваид и Серонат. Намъ кажется, наоборотъ, что эти страницы взяты прямо изъ современной жизни. Но какому праву, въ-самомъ-дл, мы стали бы считать произведеніемъ риторства живую характеристику того или другаго лица изъ отдаленнаго стараго времени? Что можно сказать объ Арваид и Серонат, то же самое прилагается и ко многимъ другимъ мстамъ переписки. Риторъ ли Сидоній, когда въ письм къ другу разсказываетъ цлую сцену съ Пеоніемъ вприсутствіи Майоріана {Она приведена вся у г. Ешевскаго, см. стр. 178—184.}? Риторъ ли онъ, когда, въ другомъ письм, къ слову о подател его, имъ разсказываетъ цлый ‘сюжетъ комедіи’ {Ibid., р. 386.}? Риторству ли, наконецъ, приписать, что, о чемъ ни заговоритъ Сидоній, предметъ тотчасъ оживляется подъ его руками? Какъ живо, напримръ, изображаетъ онъ современнаго ему паразита {Oeuvres de С. Ар. Sidonius, I, р. 362.}! или какъ наглядно, въ другомъ мст, по случаю смерти Мамерта Клавдіана, передаетъ памяти друзей нкоторыя черты его жизни, характера и философскихъ обычаевъ {Oeuvres de С. Ар. Sidonius, t. II, р. 163, ср. Amp&egrave,re, Hist. littraire de la France, t. II, p. 249.}! Чтобъ привести еще одинъ примръ изъ множества, укажемъ также на описаніе вншняго вида варварскаго князя Сигисмера съ его свитою {См. Oeuvres, t. I, p. 284.}. Столько рисовки, столько ненамренной изобразительности въ представленіи предмета не найдешь ни у кого изъ современниковъ Сидонія. У него какъ-то особенно были приспособлены на то глазъ и рука. Положимъ, что это былъ даръ очень-легкій, но никто, конечно, не скажетъ, что Сидоній обязанъ былъ имъ риторической школ, скоре можно было бы приписать его врожденной говорливости писателя. Сидоній и самъ хорошо знаетъ свою охоту поговорить, ведя ипсьменную бесду съ друзьями, и часто проситъ извиненія въ своей ‘болтовн’. Но вы видите, что это не просто болтовня человка, незнающаго чмъ наполнить свое время и отъ скуки играющаго словами: у Сидонія скрывается за нею столько наблюдательности и умнья живо передавать свои впечатлнія, что хотлось бы назвать ее другимъ именемъ. Словоохотливость Сидонія — это врожденная галльской пород сообщительность и способность схватывать во всякомъ предмет самыя яркія и живыя его стороны. Если угодно, Сеи-Симона тоже можно назвать болтуномъ, но его умной, живой и въ высшей степени занимательной болтовн мы обязаны тмъ, что имемъ въ его мемуарахъ самую точную и подробную картину домашняго быта Лудовика XIV и всхъ обычаевъ двора его, картину, съ которою въ живости и непосредственности впечатлнія едва-ли можетъ сравниться какая-нибудь исторія. Сидоній также исполненъ былъ этой врожденной потребности передавать впечатлнія своей современности и имлъ естественный даръ разсказа. Ему недоставало только настоящихъ формъ, чтобъ передать потомству весь собранный имъ обильный запасъ наблюденій, но мы должны быть благодарны ему и за то, что въ скромной форм дружескихъ писемъ онъ умлъ сообщить намъ такъ многое. Во всей современности Сидонія только въ Галліи можно найдти столько любопытныхъ мелочей, относящихся къ изображенію современной дйствительности, безъ-сомннія, потому, что это лежало въ самомъ дух галльской народности.
Вотъ какой пріемъ употребляетъ Сидоній, чтобъ извстить своихъ друзей, Симплиція и Аполлинарія, о потер отправленнаго ими къ нему письма: ‘Боже мой, какъ походитъ смятенная душа на волнующееся море, когда она точно какъ бурею возмущается дурными извстіями! Недавно я и сынъ мой занимались вмст разборомъ тонкихъ остротъ въ Теренціевой ‘Гецир’ (Hecyra). Отдавшись естественному влеченію и забывъ важность наставника, я сидлъ подл моего питомца, а чтобъ помогать ему удобне слдить за комическимъ движеніемъ нашего автора, я держалъ въ рукахъ другое сочиненіе подобнаго содержанія, то-есть Менандрова Эпитрепонта. Мы оба вмст читали, наслаждались, шутили между собою, каждаго изъ насъ занимало свое: его плняло чтеніе, я больше услаждался имъ самимъ. Вдругъ входитъ слуга съ озабоченнымъ видомъ. Что тамъ такое? спросили мы, обращаясь къ нему.— Тамъ у дверей, отвчалъ онъ, стоитъ вашъ чтецъ Константъ: онъ воротился отъ Симплиція и Аполлинарія, говоритъ, что ваши письма отданы кому слдуетъ, а полученныя на ваше имя потеряны имъ дорогою. Эти слова вдругъ помрачили, точно облакомъ, ясность моего тихаго удовольствія, и непріятное извстіе, содержавшееся въ нихъ, до такой степени возмутило мою желчь, что я нсколько дней былъ неумолимъ и не веллъ пускать себ на глаза этого глупаго болвана (hermam stolulissimum), требуя непремнно, чтобъ онъ возвратилъ мн каждую строку, отъ кого бы она ни была: не говорю уже о вашихъ письмахъ, которыя, пока у меня останется хоть капля смысла, будутъ для меня тмъ дороже, чмъ рже они получаются. Наконецъ, однако, гнвъ мой поутихъ отъ времени, тогда, призвавъ встника, я спросилъ у него: не можетъ ли онъ по-крайней-мр сообщить мн чего на словахъ? Но онъ, дрожа отъ страха и не смя поднять глазъ, какъ человкъ, знающій свою провинность, прошепталъ мн только сквозь зубы, что все., что я такъ интересовался знать, заключалось въ затерянномъ имъ письм {Ibid. р. 354. et seqq.}!’
Въ-заключеніе Сидоній проситъ своихъ корреспондентовъ, чтобъ они взяли на себя трудъ вторично написать къ нему обо всемъ, и снова говоритъ о своемъ нетерпливомъ ожиданіи. Въ томъ состоитъ все содержаніе письма. Несмотря на присутствіе въ немъ нсколькихъ риторическихъ оборотовъ, кто скажетъ, что оно написано риторомъ?
Не отрицая риторическаго элемента въ сочиненіяхъ Сидонія, мы старались по-возможности облегчить тяжесть падающаго на него упрека указаніемъ на другіе, боле-постоянные мотивы авторской его дятельности, которые, какъ намъ казалось, нсколько-поспшно обойдены были нашимъ изслдователемъ. Быть-можетъ, намъ не удалось раскрыть нашу мысль съ полною ясностью, быть-можетъ, предположеніе наше нуждается еще въ боле-твердыхъ основаніяхъ: во всякомъ случа мы считали своею обязанностью поставить на видъ автору то впечатлніе, которое прежде всего почерпается изъ его же книги и потомъ находитъ себ сильную поддержку въ произведеніяхъ самого Сидонія. Тогда-какъ г. Ешевскаго поражаетъ въ Сидоніи особенно риторъ, насъ, признаемся откровенно, гораздо-боле занимаетъ въ томъ же писател человческая его сторона, хотя и нечуждая многихъ слабостей. Вообще мы можемъ сказать, что наше личное впечатлніе, полученное отъ всей дятельности Сидоніи, какъ человка и писателя, не позволяетъ намъ допустить слишкомъ-строгаго надъ нимъ приговора. Не надобно потомъ забывать, что, какъ справедливо замчаетъ и г. Ешевскій, ‘кельтскій (то-есть галльскій) народный характеръ заключалъ въ себ вс условія риторства’, то-есть ‘легкость рчи, плодовитость воображенія, эффектность рчи, argute loqui’. Мнніе совершенно-справедливое, за которое говоритъ вся исторія народа: вс эти черты уцлли до-сихъ-поръ въ литератур страны, несмотря на вс перемны въ язык и въ понятіяхъ. Но въ такомъ случа на нихъ слдуетъ нападать не какъ на ложный и случайный риторическій наростъ, а какъ на постоянный недостатокъ, котораго корень лежитъ въ самой народности и едва-ли можетъ быть когда отдленъ отъ нея. Наконецъ надобно подумать и о томъ, чтобъ, за вншностью ритора, не забыть одного боле-существеннаго и всегда заслуживающаго уваженія качества въ томъ же писател: это — глубоко-вкорененная въ немъ любовь къ образованію. Едва-ли кто изъ свтскихъ современниковъ Сидонія былъ искренне его преданъ длу просвщенія. Образованность была въ его глазахъ главною мрою достоинства человка. ‘Чмъ больше ты будешь предаваться литературнымъ занятіямъ (писалъ онъ къ одному изъ своихъ знакомыхъ), тмъ больше будешь узнавать по опыту, что на сколько человкъ вообще выше безсловесныхъ животныхъ, на столько человкъ образованный выше невжи’ {Oeuvres de С. Ар. Sid., I, р. 378.}. Это чувство тмъ дороже въ Сидоніи, чмъ неблагопріятне было время для успховъ образованія. Отсюда тотъ ужасъ, который внушало ему усиленіе варваровъ въ предлахъ Римской Имперіи и даже самая ихъ наружность, отсюда же, съ другой стороны, его неизмнная преданность римскимъ началамъ въ противоположность варварскимъ, при всемъ непостоянств въ другихъ отношеніяхъ. Императоры смняли одинъ другаго и часто гибли въ насильственныхъ катастрофахъ, но идея оставалась одна и та же. Кто не хотлъ владычества варваровъ, тотъ по необходимости долженъ былъ держаться римскаго начала, несмотря на частыя перемны его представителей.
Время епископской дятельности Сидонія составляетъ предметъ послдней главы въ сочиненіи г. Ешевскаго. Оставляя на-время своего героя, авторъ опять начинаетъ съ того, что рисуетъ широкую картину христіанскаго общества въ послдніе вка Римской Имперіи — явленіе въ высокой степени поучительное и достойное вчной памяти исторіи. Въ то самое время, какъ падали согнившія основы древняго міра, внутри его изъ едва-замтныхъ запинаній нарождался другой, носившій въ себ будущія судьбы человчества. Два общества, одной крови, но не одного духа, стояли другъ подл друга, одно — умирающее, другое — полное надеждъ и свжихъ жизненныхъ силъ. Проводя параллель между ними, г. Ешевскій въ послдней глав своей книги коснулся многихъ сторонъ новаго общества въ противоположность его съ римскимъ. Живая связь между его разсянными и часто-преслдуемыми членами подкрплена вновь множествомъ историческихъ свидтельствъ и поставлена на первомъ план общей картины. Любопытно видть, какъ великая идея торжествуетъ надъ препятствіями, которыя на каждомъ шагу противополагаются ея распространенію, любопытно наблюдать особенно, какими путями поддерживались почти-непрерывныя сношенія и происходилъ размнъ мнній между мыслящими людьми того времени, которые часто раздлены были между собою огромными пространствами и, сверхъ-того, должны были бороться съ разными стснительными мрами. Въ подземной тишин, подъ завсою глубокой тайны, зрло смя великаго и ничмъ-неотразимаго будущаго, и напрасны были вс усилія преслдующихъ погубить его въ самомъ зародыш. Затмъ, имя въ виду ту же противоположность, авторъ переходитъ къ внутренней организаціи церкви и въ общемъ очерк изображаетъ движеніе духовной литературы. Читатель еще разъ встрчается здсь со многими литературными именами, которыхъ авторъ коснулся уже въ первой глав своего сочиненія. По поводу нкоторыхъ вопросовъ между членами новаго общества и его лучшими представителями нердко возникали горячіе споры, но они большею-частью проникнуты были духомъ терпимости. ‘Самая борьба съ лжеучителями велась исключительно оружіемъ мысли, и духовенство съ негодованіемъ возставало противъ преслдованія еретиковъ’. Въ книг г. Ешевскаго приведено нсколько примровъ этой истинно-христіанской терпимости въ-отношеніи къ разномыслящимъ.
Нисходя отъ общаго къ частному, достигаемъ мы, вслдъ за нашимъ авторомъ, одного изъ самыхъ важныхъ моментовъ во всей жизни и дятельности Сидонія. По тогдашнему устройству христіанской общины, можетъ-быть, не такъ важенъ былъ переходъ его въ духовное званіе, какъ совпаденіе его пастырскаго служенія съ самымъ критическимъ временемъ въ исторіи Оверни, которой онъ былъ епископомъ. Овернь, внутреннйшая изъ областей Галліи, какъ мы уже имли случай замтить прежде, доле другихъ сохранила свою самостоятельность отъ варваровъ, въ ней живе всего уцлло и чувство галльской народности, наконецъ и для Оверни пришло время послдняго разсчета. Ударъ казался тмъ боле неотвратимымъ, что онъ шелъ отъ Эйриха вестготскаго, безспорно, одного изъ самыхъ умныхъ предводителей между варварскими королями того времени, человка съ твердою волею и притомъ еще горячаго поборника аріанства. Отъискивая естественную границу вестготскимъ завоеваніямъ въ Галліи, Эприхъ положилъ за непремнное ввести въ нихъ овернскую провинцію. Понятно, что, чмъ ближе и грозне была опасность, тмъ сильне пробуждался никогда, впрочемъ, совершенно непогасавшій патріотизмъ овернцевъ. Въ ближайшемъ соприкосновеніи съ варварами еще больше разгоралось въ нихъ чувство народной самостоятельности. Къ-тому же различіе религіозныхъ врованій длало вражду двухъ народностей почти-непримиримою. Недостатокъ силъ на одной сторон могъ отчасти быть восполненъ отчаяніемъ. Предстоявшая борьба неминуемо должна была принять ожесточенный характеръ. Въ эту критическую минуту для галльской народности Сидонію досталось занимать епископскую каедру въ Оверни и нкоторымъ образомъ стоять во глав ея мужественнаго народонаселенія, на котораго падала вся тяжесть послдней борьбы съ варварами по лвую сторону Лоары.
Нельзя не пожалть, что г. Ешевскій не взялъ на себя труда послдовательно пройдти главные моменты политической жизни Оверни, до паденія ея самостоятельности. Онъ часто возвращается къ событіямъ внутренней овернской исторіи и въ нкоторыхъ случаяхъ излагаетъ ихъ даже довольно-подробно, но нигд не беретъ ихъ въ постепенномъ развитіи. Можетъ-быть, впрочемъ, это зависло отъ принятаго авторомъ плана, въ которомъ общему везд дано преимущество передъ частнымъ. Если мы не ошибаемся, то главные моменты исторіи Оверни, до завоеванія ея варварами, заключаются въ слдующихъ чертахъ. Долгое время держится въ ней, наравн съ другими областями Галліи, чувство противоположности къ римлянамъ, какъ завоевателямъ страны. Это чувство нсколько умряется распространеніемъ въ Южной Галліи римскаго образованія. При появленіи на римской земл варваровъ, враждебное чувство галло-римлянъ вообще, овернцевъ въ-особенности, обращается противъ нихъ. Чмъ сильне напираютъ варвары, тмъ тсне примыкаетъ Галлія къ Риму, отъ котораго только и ждетъ себ спасенія. Римъ волею или неволею обманываетъ ея надежды, измняетъ ея интересамъ, варвары овладваютъ одною провинціею за другого, нкоторые изъ галло-римлянъ, не видя ни откуда спасенія, сами подаютъ руку на союзъ съ ними, или заискиваютъ ихъ покровительства. Но народное чувство не умерло между галло-римлянами: оно лишь стснилось на боле-узкомъ пространств, именно въ Оверни, но еще не утратило всей своей энергіи, какъ не потеряло вовсе вры въ помощь имперіи. Но никогда Римъ не былъ равнодушне къ участи Оверни: когда она истощала послднія усилія для своей защиты, онъ договаривался съ варварами объ ея уступк. Естественно, что въ подобныхъ обстоятельствахъ никакой героизмъ не въ-состояніи былъ спасти провинцію и, вмст съ ней, послднее убжище галльской народности по ту сторону Лоары, отъ варварскаго завоеванія. Такъ пала Овернь, и открытая борьба двухъ народностей перешла съ того времени въ глухую или подземную. Результаты ея всего-лучше можно видть у Форіеля и Петиньи.
Самая исторія послдней борьбы овернцевъ съ варварами изложена въ сочиненіи г. Ешевскаго очень-обстоятельно, по-крайней-мр сколько позволяло запутанное состояніе историческихъ свидтельствъ для этого времени. Главнымъ героемъ борьбы съ готами, ‘душею защиты’ Оверни является Экдицій, сынъ или, какъ полагаютъ другіе, пасынокъ Авита и братъ Паніаниллы, супруги Сидонія. Изъ отрывочныхъ и часто перемшанныхъ между собою извстій автору удалось возстановить его вполовину-затерянный образъ. Читатель иметъ передъ собою не только громкое имя послдняго поборника галльской независимости, но и живое лицо, много-говорящее воображенію. Въ его присутствіи становится понятно, какъ мирное народонаселеніе Оверни могло такъ долго бороться съ обращенными противъ него усиліями воинственнаго народа. Всматриваясь въ черты Экдиція, какъ онъ представленъ у г. Ешевскаго, вришь сил его подвиговъ. Мы не можемъ удержаться, чтобъ не привести т страницы сочиненія, съ которыхъ разсказывается первое появленіе Экдиція на сцен.
‘Сынъ, или, какъ думаютъ нкоторые, пасынокъ Авита, Экдицій, принадлежалъ къ числу богатйшихъ владльцевъ Оверни, въ самомъ город у него былъ огромный домъ, а средства, которыя извлекъ онъ изъ своихъ помстій во время борьбы, лучше всего доказываютъ его огромное состояніе. Первая молодость прошла въ гимнастическихъ упражненіяхъ, псовой и ястребиной охот. Блестящее воспитаніе, какое давали Экдицію, собрало въ Овернь ученыхъ людей этого времени, и Сидоній говоритъ о томъ вліяніи, какое имлъ Экдицій на аристократическую молодежь своей родины, заставивъ се полюбить латинскую рчь и замнить ею кельтскіе діалекты, до сихъ поръ бывшіе разговорнымъ языкомъ даже высшаго общества. ‘Ты нкогда заставилъ сдлаться Римлянами тхъ, которыхъ ты же потомъ не допустилъ обратиться въ варваровъ’, пишетъ къ нему клермонтскій епископъ, говоря объ его заслугахъ отечеству. Мы знаемъ характеръ тогдашняго воспитанія и тмъ боле растетъ наше уваженіе къ Экдицію, что на немъ незамтно ни малйшаго слда господствующаго направленія. Риторство, разъдавшее самыя лучшія натуры, не оказало своего обычнаго вліянія надъ умомъ Экдиція. До насъ не дошли подробности о дальнйшей дятельности сына Авита до той поры, когда событія въ Оверни не вызвали его на сцену. Знаемъ только, что, посвятивъ себя военному поприщу, онъ былъ назначенъ при Антемі начальникомъ войскъ въ Италіи и ему общано было достоинство Патриція, уступавшее значеніемъ только консульству. Во время заговора Сероната, Сидоній, по просьб овернской аристократіи, вызывалъ его изъ Италіи, гд разрывъ Антемія съ Рицимеромъ обнаружилъ ясно безсиліе законной власти передъ наглымъ произволомъ варварскаго временщика. Экдицій явился въ Овернь уже тогда, когда Готы осаждали главный городъ этой провинціи, хотя мы и не знаемъ, должно ли отнести его появленіе къ послдней осад Клермона (474 г.) или къ одной изъ предыдущихъ. Послднее кажется боле вроятнымъ, защита Оверни безъ Экдиція, по крайней мр по нашему убжденію, дло слишкомъ загадочное. Прибытіе Экдиція въ осажденный городъ напоминаетъ подвиги средневковаго рыцарства, гд личная отвага совершала чудеса. По счастію на этотъ разъ письмо Сидонія не только передаетъ намъ вс подробности подвига, по и довольно хорошо изображаетъ радость жителей при вид любимаго вождя, такъ неожиданно явившагося среди нихъ. Мы думаемъ, что это же самое письмо можетъ нсколько показать, какъ велико должно было быть вліяніе Экдиція на воодушевленіе защитниковъ Оверни. Разскажемъ на основаніи отзывовъ очевидца, какъ было дло. Жители города собрались на полуразрушенныхъ стнахъ, когда разнеслась всть, что на обширной равнин, разстилавшейся у подножія горы, на которой построена крпость, происходитъ жаркая схватка. Люди всхъ сословій, пола и возрастовъ толпились на укрпленіяхъ, смотря на необыкновенное событіе, совершавшееся предъ ихъ глазами, и которому, какъ справедливо замтилъ клермонтскій епископъ, съ трудомъ можетъ поврить потомство. Съ 18 всадниками пробирался Экдицій къ осажденнымъ, когда увидлъ, что равнина между нимъ и городомъ занята многочисленнымъ непріятелемъ. Съ отчаянною ршимостью бросился Экдицій въ средину враговъ, чтобъ открыть себ оружіемъ путь въ Клермонъ. Готы были поражены неожиданностію и дерзостію нападенія. Имя Экдиція, раздававшееся среди счи, еще боле увеличило ихъ ужасъ. Растерявшіеся вожди позабыли, какъ велики ихъ собственныя силы, не видали, какъ ничтожно число спутниковъ Экдиція. въ паническомъ страх спшили Вестготы отступить къ вершин довольно утсистаго холма, чтобы тамъ подъ защитою мстности выдержать нападеніе. Только не многіе, увлеченные отвагой, остались назади и погибли подъ мечемъ галло-римскаго героя. Экдицій со своею дружиною остался одинъ на всей равнин, гд Готы не посмли держаться. Ни одинъ изъ его спутниковъ не палъ въ битв и, спша воспользоваться временемъ, побдитель съ торжествомъ въхалъ въ ворота Клермона. ‘Здсь, продолжаетъ Сидоній, мн легче вообразить, чмъ выразить словомъ, сколько привтствій, рукоплесканій, слезъ и радости встртило твое безпрепятственное возвращеніе въ городъ. Надобно было видть атріи твоего обширнаго дома, наполненные зрителями твоего славнаго тріумфа. Подъ поцалуями однихъ изчезала пыль, тебя покрывавшая, другіе брали удила, покрытыя пной и кровью, третьи переворачивали конскія сдла, смоченныя потомъ, т разстегивали завязки гибкихъ пластинокъ твоего шлема, эти занимались развязываніемъ узловъ на твоихъ поножахъ (ocreae), одни считаютъ зубцы мечей, притупившихся въ сч, другіе трепещущими пальцами измряютъ отверстія, проколотыя и прорубленныя на твоихъ латахъ. Здсь, хотя многіе съ радостными тлодвиженіями сжимали въ объятіяхъ твоихъ спутниковъ, но большій порывъ народнаго ликованія обращался къ теб, и несмотря на то, что тебя окружала безоружная толпа, ты и вооруженный не скоро бы изъ нея вырвался. Съ чрезвычайною вжливостію ты выслушивалъ даже пошлости поздравителей и, стараясь освободиться отъ горячихъ объятій тснившей тебя толпы, ты былъ доведенъ до того, благодушный истолкователь любви народной, что долженъ былъ благодарить особенно тхъ, кто свободне наносилъ теб оскорбленія’ (стр. 295—299).
Но честь послдней мужественной обороны Оверни принадлежитъ не одному Экдицію. Рядомъ съ нимъ надобно еще поставить имя другаго героя: этотъ герой — кто бы подумалъ?— былъ Аполлинарій Сидоній… Не-уже-ли возможно было такое быстрое и внезапное превращеніе? Авторъ увряетъ положительно: ‘Люди (говоритъ онъ), у которыхъ при другихъ обстоятельствахъ незамтно было и слдовъ римскаго патріотизма, являются передъ нами съ характеромъ, достойнымъ старыхъ временъ римской доблести. На первомъ план сталъ епископъ Оверни, прежній риторъ временъ упадка, политическій дятель безъ всякихъ политическихъ убжденій, теперь какъ-бы переродиввіійся подъ вліяніемъ новаго своего положенія. Трудно узнать Сидонія въ этомъ новомъ лиц, выступившемъ на сцену, и только вкоренившееся риторство еще обнаруживаетъ въ его письмахъ прежняго литератора’ (стр. 288). Нсколько ниже авторъ дополняетъ характеристику своего импровизированнаго героя новыми, еще боле сильными чертами. ‘Клермонскій епископъ (говоритъ онъ о томъ же Сидоніи) во все время борьбы съ Эйрихомъ оказался достойнымъ вождемъ православнаго населенія и обнаружилъ не только замчательную дятельность, но и небывалую въ немъ твердость духа. Героическій порывъ какъ бы увлекъ и поднялъ его въ уровень съ совершившимися событіями… Можно бы подумать, что какимъ-то чудомъ измнились самыя основанія его характера: такъ много энергіи и самоотверженія выказалъ онъ въ этой борьб забытой и оставленной всми провинціи съ самымъ могущественнымъ (?) изъ германскихъ народовъ, съ даровитымъ вождемъ, умвшимъ занять первое мсто между другими варварскими предводителями’ и т. д. (сгр. 294).
Нельзя не быть поражену, вмст съ авторомъ, необыкновеннымъ контрастомъ двухъ столько непохожихъ одинъ на другаго человкъ въ одномъ и томъ же лиц. Что, въ-самомъ-дл, общаго между прежнимъ риторомъ, человкомъ безъ опредленнаго направленія, безъ воли и убжденій, который лишь своимъ искательствамъ и неумренной лести обязанъ былъ своимъ довольно-виднымъ положеніемъ, и мужественнымъ защитникомъ страны, дйствующимъ для ея блага съ такою энергіею и самоотверженіемъ и съ такою твердостью духа, что дла его напоминаютъ историку времена старой римской доблести? Откуда вдругъ возьмется въ человк прежде вовсе-небывалая въ немъ твердость духа? Не-уже-ли она изъ ничего прививается обстоятельствами? Откуда вдругъ и героизмъ, и энергія воли, и способность къ самоотверженію въ томъ самомъ лиц, въ которомъ, казалось, вс душевныя движенія попорчены Фальшивимъ воспитаніемъ? Или надобно допустить, вмст съ авторомъ, что ‘какимъ-то чудомъ’ измнились самыя основанія характера Сидонія, или остается предположить, что подъ однимъ и тмъ же именемъ скрываются два совершенно-различныя лица?…
Ни то, ни другое: истина лежитъ въ среднемъ пространств между двумя крайностями. Есть, но нашему мннію, очень-простой способъ отъискать ее въ настоящемъ случа: не возвышайте слишкомъ вашего героя въ одномъ случа и не унижайте слишкомъ въ другомъ — и вы будете имть передъ собою истиннаго человка, безъ рзкаго контраста въ основныхъ чертахъ его характера. На нашъ взглядъ, именно оттого и произошла ошибка г. Ешевскаго, что онъ слишкомъ-рзко раздлилъ различные моменты въ жизни Сидонія, и, сдлавъ его въ одной глав отвтчикомъ за вс слабыя стороны, въ другой, можетъ быть, слишкомъ уже поспшно выставилъ на видъ лишь одни его достоинства. Одинъ и тотъ же человкъ разложился на свою дурную и хорошую сторону. Читатель, котораго до-сихъ-поръ старались убдить въ неисправимости Сидонія, какъ ритора, плохо вритъ, чтобъ изъ него когда-нибудь могъ выйдти національный герой. Сомнительны кажутся вс подвиги мужества и самоотверженія, когда во всей предшествующей жизни дйствующаго лица имъ не дано ни малйшаго основанія. Внезапное перерожденіе запаснаго ритора въ героя добродтели тмъ непонятне, что, какъ доказываетъ нашъ авторъ, риторство осталось при Сидонія и въ самую важную эпоху его жизни, стало-быть, перерожденіе не было такъ всецло и не произошло такъ мгновенно. Стало-быть, нкоторые недостатки Сидонія переходили вмст съ нимъ изъ одного его положенія въ другое, а, можетъ-быть, также и его достоинства послдней эпохи не были совершенно-новыя?..
Гизо гд-то говоритъ, что историческій человкъ не слагается вдругъ, но развивается постепенно. Взятый въ различные моменты своей жизни, онъ дйствительно можетъ показаться непохожимъ самъ на себя. Дло историка въ томъ и состоитъ, чтобъ показать послдовательность развитія и постепенность переходовъ. Знаменитый въ русской исторіографіи контрастъ Іоанна Грознаго съ самимъ собою можетъ казаться привлекательнымъ въ художественномъ отношеніи, но въ немъ нтъ исторической истины. Будущій историкъ, наврное, постарается стереть это слишкомъ-рзкое и потому само себя обличающее раздленіе и замнитъ его хотя, можетъ-быть, боле-прозаическою послдовательностью въ развитіи одного и того же характера, подъ вліяніемъ различныхъ обстоятельствъ. Изображеніе Сидонія, сколько мы можемъ судить, пострадало главнымъ образомъ отъ того же неврнаго пріема. Чтобъ человкъ не былъ въ ршительномъ противорчіи съ самимъ-собою, чтобъ одни его дйствія не исключали совершенно другихъ, слдовало бы, вопервыхъ, по нашему мннію, мене сильно налегать на извстные его недостатки въ двухъ первыхъ главахъ сочиненія, а постараться лучше объяснить ихъ изъ обстоятельствъ самаго времени. Еслибъ авторъ не судилъ Сидонія въ первой половин его дятельности съ одной исключительной точки зрнія, многія хорошія, хотя и неочень-блестящія, качества будущаго защитника Оверни тогда уже выступили бы наружу передъ читателемъ, по — крайней — мр не остались бы вовсе въ тни. Тогда было бы больше замчено и поставлено на видъ другимъ, что Сидоній не былъ такимъ записнымъ риторомъ, какъ кажется съ перваго взгляда, и что панегирики больше вынуждаемы были у него силою обстоятельствъ, или боязнью компрометировать себя, чмъ низкою угодливостью, и часто доставались ему очень-дорого. Вовторыхъ, мы полагали бы, что въ изображеніи другой половины дятельности Сидонія были бы умстне нсколько-боле скромныя краски. Въ-самомъ-дл, вдь, кром самого Сидонія, мы имемъ немного другихъ свидтелей его высокихъ подвиговъ при защит Оверни. Отъ насъ далека мысль унижать его заслуги и отнимать принадлежащія ему достоинства, такъ точно, какъ не хотлось бы намъ слишкомъ преувеличивать его слабости и недостатки въ начальной дятельности. Но всему должна быть настоящая мра. По чрезвычайнымъ обстоятельствамъ, въ которыхъ находилась Овернь при нападеніи на нее вестготовъ, Сидоній, безъ-сомннія, показалъ себя выше, чмъ въ то время, когда опасность была гораздо-дале, и когда вообще такъ трудно было оріентироваться въ современной политик, по эта разность не могла же быть такъ велика, что въ одномъ случа Сидоній заслуживалъ бы только порицанія, а въ другомъ — лишь удивленія и удивленія. Было бы слишкомъ-утомительно для читателей, еслибъ мы въ этой же стать хотли вновь пересмотрть всю дятельность Сидонія, пока онъ занималъ каедру въ Оверни, довольно будетъ сослаться на нашего же автора: пусть онъ самъ отвчаетъ за то, что въ его собственномъ изложеніи событіи Экдицій везд занимаетъ самое видное мсто и играетъ главную роль при защит Оверни, почти совершенно закрывая своею доблестью скромныя достоинства епископа. Но этого мало. Подъ конецъ разсказа авторъ, уже нисколько не обинуясь, сознаетъ все превосходство Экдиція передъ Сидоніемъ и, слдовательно, самъ беретъ назадъ часть того, что сказано было о немъ прежде. ‘Поступокъ Сидонія, о которомъ идетъ теперь рчь (говоритъ онъ, разсказывая пребываніе Сидонія въ изгнаніи посл завоеванія Оверни), служитъ лучшимъ подтвержденіемъ нашего мннія, что главнымъ двигателемъ героическаго сопротивленія Оверни противъ готовъ былъ Экдицій, своимъ присутствіемъ и личнымъ вліяніемъ поддерживавшій слабую волю клермонскаго епископа’ {Апол. Сидоній, стр. 324.}. Вполн соглашаемся съ этимъ мнніемъ, но въ такомъ случа, что же будетъ значить прежде-сказанная мысль, что во время борьбы Оверни съ готами на первомъ платъ стоялъ епископъ Сидоній? Не будемъ также противорчьи. г. Ешевскому, когда онъ признаетъ въ клермонскомъ епископ слабость воли. Кого удивитъ эта черта въ Сидоніи, если на той же самой страниц авторъ еще положительне говоритъ о немъ: твердости воли, стойкости характера не было вовсе въ натур клермонскаго епископа. Но если такъ, то какъ же онъ могъ, говоря словами нашего автора, обнаружить, то-есть показать передъ другими твердость воли, которой въ немъ никогда не было?..
Пока Овернь напрягала свои послднія силы въ отчаянной борьб съ варварами, имперія подписывала ея смертный приговоръ въ мирномъ трактат съ Эйрихомъ вестготскимъ. Вся Южная Галлія подпала наконецъ варварскому владычеству. Лтъ черезъ десять потомъ исчезла послдняя тнь свободы отъ варваровъ и въ Сверной Галліи. Побда надъ Сіагріемъ раздвинула предлы франкскаго завоеванія до самой Лоары. Черезъ нея два стана варваровъ-завоевателей могли подавать другъ другу руку — если не на союзъ, то на непримиримую вражду между собою. Галльской народности въ цломъ ея состав не было боле и въ помин, но она не исчезла совершенно, а только сошла съ авансцены и скрылась навремя подъ другимъ народнымъ началомъ, чтобъ, передлавъ его по-своему, впослдствіи снова выступить впередъ съ обновленными силами и съ новымъ именемъ. Начинавшееся въ Галліи литературное движеніе также было прервано, но опять не на долгій срокъ времени: скоро оно снова даетъ чувствовать себя среди полнаго преобладанія варваровъ, и въ упорной борьб съ ихъ вліяніемъ мало-по-малу выработываетъ для себя постоянныя формы. Изъ остатковъ римскаго образованія и галльскихъ народныхъ элементовъ, прошедшихъ не безъ поврежденія длинный періодъ варварскаго владычества, образуется потомъ новая французская литература. Григорій Турскій съ одной стороны, и Жоанвиль съ Фроссаромъ съ другой, боле родня между собою, нежели какъ кажется съ перваго взгляда. Промежутокъ между ними служитъ только доказательствомъ необыкновенной живучести галльской народности. Съ паденіемъ Оверни кончилась политическая роль и ея защитниковъ. Экдицій потомъ вовсе исчезаетъ изъ исторіи. По предположенію нашего автора, впрочемъ, довольно-произвольному, этотъ ‘доблестный римлянинъ’ (?) кончилъ свою жизнь гд-нибудь въ тиши уединенія, въ подвигахъ христіанскаго благочестія. Что же касается до Сидонія, то онъ, по вол побдителя, сосланъ былъ на испанскую границу и тамъ содержимъ былъ подъ строгимъ присмотромъ, отъ котораго освободился только благодаря ходатайству министра Эйриха, Леона нарбоннскаго. Возвращеніе въ Овернь куплено было Сидоніемъ цною новаго панегирика, разумется, въ честь завоевателя провинціи, что, впрочемъ, стояло автору ‘тяжелаго усилія’ надъ самимъ-собою. Послдующая дятельность его исключительно посвящена была исполненію пастырскихъ обязанностей. Онъ умеръ въ 488 или 89 году, переживъ нсколькими годами своего преслдователя и самаго страшнаго врага своей родины.
Питатель можетъ видть теперь, въ какихъ пунктахъ мы расходимся съ авторомъ покой исторической монографіи. Сводя вс итоги, мы еще разъ должны отдать полную справедливость общей части сочиненія, изображающей судьбы Римской Имперіи и состоянія общества въ V вк. Наша историческая литература длаетъ въ ней истинное пріобртеніе. Авторъ умлъ достигнуть рдкаго единства въ изображеніи одного изъ самыхъ многосложныхъ и запутанныхъ историческихъ дйствій. Основательное изученіе предмета соединилось здсь съ замчательнымъ талантомъ изложенія. Сравнительно-мене зрлою и обдуманною считаемъ мы другую часть сочиненія, которая касается собственно Сидонія и иметъ цлью разсказать его жизнь и оцнить дятельность какъ человка и писателя. Въ изображеніи его личности мы не находимъ той цлостности, какой въ-прав были ожидать отъ историческаго разсказа. Сидоній слишкомъ двоится въ нашихъ глазахъ. Разбивъ его жизнь на отдльные, какъ-бы вовсе-независимые одинъ отъ другаго моменты, авторъ, по нашему мннію, слишкомъ-поспшно длаетъ свои заключенія о немъ, и потому бываетъ часто одностороненъ въ своихъ сужденіяхъ. Недостаетъ послдовательности въ развитіи его характера подъ вліяніемъ обстоятельствъ: отчего онъ иногда не только не походитъ на себя, по и впадаетъ въ рзкое противорчіе самъ съ собою и заставляетъ противорчить себ своего историка. Намъ кажется, что. мене-рзко оттняя нкоторыя отдльныя стороны въ Сидоніи, можно было бы достигнуть большаго единства въ его характеристик. Настоящая мра исторической правды иногда врне достигается уменьшеніемъ свта, чмъ блескомъ и яркостью красокъ, поэтому умренный тонъ, который употребляютъ французскіе историки, говоря о Си- доній, кажется намъ боле-подходящимъ къ истин, нежели сильныя укоризны ему нашего автора, вскор посл того смняющіяся самыми лестными отзывами для того же лица.
Несмотря на наше разногласіе съ г. Ешевскимъ въ нкоторыхъ подробностяхъ, мы смотримъ, однако, на трудъ его съ уваженіемъ и даже признательностью. Нечасто достается критик имть дло съ такимъ умнымъ произведеніемъ. Можно расходиться съ авторомъ во мнніяхъ, но нельзя не признать, что литература пріобртаетъ въ немъ писателя съ сердцемъ и широкимъ, образованнымъ взглядомъ на вещи. Соединеніе литературнаго образованія съ историческимъ намъ кажется особенно заслуживающимъ вниманія. Авторъ столько же хорошій критикъ, какъ и искусный повствователь. Книга его, между-прочимъ, можетъ служить образцомъ приложенія результатовъ литературной критики прямо къ исторіи. Исчерпывая свои предметъ, то-есть избраннаго писателя, съ литературной точки зрнія, она въ тоже время пользуется имъ, какъ историческимъ матеріаломъ, для возстановленія въ подлинныхъ чертахъ физіономіи цлаго вка. Если есть въ книг нкоторыя неровности или небольшіе недосмотры въ частностяхъ, то ихъ легко будетъ исправить при другомъ, боле-отчетливомъ изданіи, но мы въ-прав ожидать отъ автора не поправленій только прежней работ, а новыхъ и еще боле-зрлыхъ плодовъ литературной дятельности.

‘Отечественныя Записки’, т. 102, 1855

Кудрявцев Петр Николаевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Дант, его век и жизнь, Кудрявцев Петр Николаевич, Год: 1855
  2. Библиография, Гольцев Виктор Александрович, Год: 1883
  3. Общий смысл искусства, Соловьев Владимир Сергеевич, Год: 1890
  4. Анри Барбюс, Цетлин Михаил Осипович, Год: 1920
  5. Доклад о трагедии И. И. Лажечникова ‘Опричник’, Гончаров Иван Александрович, Год: 1867
  6. Грибоедовская Москва, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1875
  7. Радуга. Детский альбом художественный и литературный, Цейдлер Петр Михайлович, Год: 1848
  8. Краткий отчет об общем направлении периодических изданий с сентября 1865 г. по декабрь 1866 г, Гончаров Иван Александрович, Год: 1867
Электронная библиотека