К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВ В ЕГО ПЕРЕПИСКЕ
К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВ В ЕГО ПЕРЕПИСКЕ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
К. П. Победоносцев в его переписке, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Известный П. А. Тверской напечатал в декабрьской книжке ‘Вестника Европы’ несколько ‘деловых писем’ к себе К. П. Победоносцева. Письма, адресованные в Америку, все касаются духоборов, выехавших в Канаду с Кавказа. В американской печати, сообщает г. Тверской, движение это объяснялось исключительно правительственными религиозными преследованиями, ‘а приписывали их по-прежнему К. П. Победоносцеву. Понятно, что американские газеты были полны статьями об его личности и роли в русском правительстве’. Сами духоборы находились в самом растерянном положении. ‘Немногие сопровождавшие их интеллигенты не пользовались между ними никаким авторитетом, и все очень скоро покинули Канаду и духоборов на произвол судьбы. Естественные же вожаки из их собственной среды были все сосланы в Сибирь еще до переселения, так что в Канаде очутилась только серая масса без какого бы то ни было руководства’. Положение довольно печальное и даже страшное, принимая во внимание чужую страну, незнание местного языка, полную неприспособленность к условиям, быту, почве и климату (Кавказ — Канада). Между прочим, они более всего томились по Петруше Веригине, известном духовном вожде их, ‘находившемся где-то в Якутске или Березове’, пишет г. Тверской. ‘Достать бы Петрушу, — и тогда все наладится и пойдет хорошо’, — суеверно говорили они. Хлопотали они также и о главах некоторых других семей, тоже сосланных в Сибирь, тогда как эти семьи были в Канаде. Они обращались к корреспондентам, к посещавшим их представителям квакерских общин с просьбой ходатайствовать перед русским правительством о возвращении им этих сосланных лиц и, наконец, с тою же просьбой обратились и к П. А. Тверскому. Он решил помочь им и в январе 1900 года написал большое письмо к обер-прокурору Синода, коего лично не знал и коему был известен только по литературному своему имени. ‘В ответ я, с оборотом почты, получил от него отказ от 19 февраля 1900 года’. Это касалось главным образом Веригина, а также других лиц, именно глав нескольких эмигрировавших семей, которые в Канаде могли бы стать теми ‘естественными вождями’, коих духоборам не хватало, и могли бы спасти от несчастий и, может быть, от гибели эту огромную массу все же русского люда, не причиняя в то же время никакого вреда России, православию. В этом отношении Америка ‘изолировала православное население от вредного влияния вероучителей’ даже более, чем это мог сделать Сахалин или самые отдаленные трущобы Сибири. Поэтому в быстром отказе Победоносцева, ‘с оборотом почты’, г. Тверской, если бы был проницательнее и последовательнее, мог бы рассмотреть и мелкое мстительное чувство к бывшим вождям духоборов, очевидно не имеющее ничего общего с заботами о будущем, а только казнящее за прошлые дела или, точнее, за прошлое влияние, за прошлое руководство, и, наконец, он мог бы увидеть в нем очень плохого русского человека и плохого христианина. Ибо в ‘пространном письме’ г. Тверской, очевидно, во всех подробностях описал бедственное положение эмигрировавших, которое он и семь лет спустя очерчивает как совершенно жалкое и растерянное, клонившееся к явной гибели. Но он не ограничился этим письмом и написал следующее и следующие, на которые К. П. Победоносцев отвечал. Эти-то ответные ему письма и печатает теперь П. А. Тверской, с оговоркой, что он не знает, ‘насколько корреспондент был искренен со мною’. Нужно заметить, что Победоносцев знал, что г. Тверской — всегда желанный гость в американской печати был способен более всякого другого ‘корректировать’ те некрасивые изображения, которые там делались с его нравственной, политической и религиозной личности.
‘Я ничего не могу, и даже меня вовсе нет: все дела идут помимо меня, хотя и в высшей степени отвечая моим желаниям, но уж это Божия милость ко мне. Сам же я, за старостью лет, лежу и едва дышу, пережив свою славу, свою силу, и мне остается только созерцать повороты колеса судьбы, впрочем едущей туда именно, куда я всегда желал’. Таков общий тон и смысл его писем. ‘Вы обращаетесь ко мне, — пишет он просителю, — под тем же впечатлением, которое вот уже лет восемнадцать тяготит ко мне и изо всей Европы, и Америки, и даже изнутри России’… ‘К несчастию, утвердилось всюду фантастическое представление о том, что я являюсь каким-то первым по фараоне лицом в нашем правительстве, и сделали меня козлом отпущения за все, чем те или другие недовольны в России и на что те или другие негодуют. Так, взвалили на меня и жидов, и печать, и Финляндию, и вот еще духоборов, — дела, в коих я не принимал никакого участия, — и всякие распоряжения власти, в коих я нисколько не повинен’.
Тут я могу сообщить кое-что лично мне известное. Победоносцев упоминает: ‘и печать’, т. е. он отрицает, будто влиял когда-нибудь на печать и был виновником ее стеснений. Между тем И. Л. Горемыкин назначил главноуправляющим по делам печати вовсе неизвестное ему дотоле лицо, юрисконсульта при канцелярии военного министра, М. П. Соловьева, — после того, как этот последний, страстный исповедник катковских начал, страстный любитель Византии и средневековья, сделался лично известен Победоносцеву через посредство личного друга (на ‘ты’) последнего, Серг. Алекс. Рачинского. Соловьев показал Рачинскому, по его просьбе, свои миниатюры к Данте и к Петрарке, т. е. привез их в квартиру Победоносцева, где всегда останавливался, как в своем дому, Рачинский. Здесь-то его впервые увидел Победоносцев, и в беседе, которую имел с ним, мог увидеть, до чего Соловьев свысока и неглижорски относится ко всей текущей периодической печати и до чего он страстно ненавидит широко разлившееся тогда толстовство. Не более как через 1 1/2 или 2 месяца после знакомства Соловьев, никогда не служивший не только в управлении цензуры, но и в Министерстве внутренних дел, был, ко всеобщему изумлению, призван на высокий пост главноуправляющего по делам печати, т. е. на пост почти товарища министра по делам печати, и с жалованьем, раза в три превышавшим его прежнее. А Соловьев всегда нуждался, — не на широкую жизнь, а на свои художественные поездки в Италию и на художественно-научные приобретения. Вообще, он был энтузиаст-идеалист, младенчески неопытный в текущей жизни. Иллюстрируя Данте, он точно и жил в эпоху Данте. Победоносцеву и было нужно это невинное дитя, которое он мог бы начинять своими инспирациями. Психологически понятно, что поклонник литературного и политического гения Каткова мог поступать гораздо жестче и решительнее, чем поступал бы, вероятно, сам Катков, будь он призван к политике. Катков бы осмотрелся и удержался… Но младенчествующий ученик его не стал бы ни оглядываться, ни удерживаться. Таков и был Соловьев. Как человек, он был кристально чист душой, а как главноуправляющий по делам печати и вместе отличный юрист, — он в первые же месяцы, собрав все литографированное и отпечатанное за границею, что вышло из-под пера Л. Н. Толстого, приступил к составлению обширного доклада на Высочайшее имя, с заключением, что или законы Российской империи должны исполняться, и тогда Толстой должен быть предан суду, — или… Но, конечно, ‘законы должны исполняться’. Нужно заметить, что как для Рачинского, инициатора церковноприходских школ, так и для Победоносцева Толстой был главным не просто ‘человеком других убеждений’, но религиозным врагом. И доклад М. П. Соловьева, конечно, отвечал их самым горячим и давним желаниям. Доклад остался без последствий, — без сомнения, в силу глубокого уважения, какое к гению Толстого имел Государь Александр III. Но и далее тот же Соловьев впервые ввел знаменитое ‘назначение редакторов’ в газеты и через это буквально терроризировал печать. Его гонению особенно подверглась гайдебуровская ‘Неделя’, где несколько сотрудников распространяли толстовские идеи: Соловьев предложил собственнику ‘Недели’ В. П. Гайдебурову или вовсе отказаться от сотрудничества этих писателей с громкими именами, или же пригрозил ему вовсе закрыть журнал. То же самое он сделал с ‘Одесским Листком’ г. Навроцкого, пригласив его или отказать в сотрудничестве г. Дорошевичу, или быть готовым к закрытию его газеты. Подобного давления еще никогда не было на нашу печать, и главное, столь бесцеремонного, произвольного, прямого, в котором так и слышалась детская рука… Ведь дитя не смущается, зажигая дом. Но что и всего этого казалось мало, это я услышал от Серг. Ал. Рачинского:
— Что же… Надеялись, что Соловьев упорядочит печать… Между тем (он назвал какой-то педагогический журнал), что же это такое пишут? Вещи возмутительные для церкви…
Верно, было что-нибудь о преподавании Закона Божия или о церковноприходских школах. С другой стороны, и от М. П. Соловьева я слышал, приблизительно на третий год его службы, о Победоносцеве:
— Да, Победоносцев… На него нельзя положиться… Это человек сложный и неясный… То он близок и хорош с вами, то…
Он не договаривал, но была ясна горечь. Кто помнит время цензуры Соловьева, оценит: чего же хотели от него эти друзья. Рачинский и Победоносцев, стоявшие за его спиною и которые из чиновников без значения выдвинули его почти на пост товарища министра с огромным (для его прежней службы) содержанием. Но, повторяю и настаиваю: сам Соловьев был безупречно чист, это был мечтатель XIII века, попавший в XIX. Друзьям и покровителям его, вероятно, было совестно сказать, чего именно они хотят от него: они хотели бы догадки в нем. Но уж догадываться он не умел: да и он все делал чистосердечно. Текущую литературу, ‘прессу’ он всеми силами презирал ранее своего цензорства, — просто как ‘мелочь сравнительно с Данте и Петраркой’…
По этому моему рассказу читатели могут судить, насколько было искренно уверение Победоносцевым г. Тверского, жившего в далекой Америке, что он ‘не принимал участия в делах печати’…
PC. 1907. 12 дек. No 285. Подпись: В. Варварин.
Эту и последующие статьи в PC — ‘Духоборческие скитания и К. П. Победоносцев’, ‘Аутопортрет К. П. Победоносцева’ — Розанов пишет, отталкиваясь от публикации писем в ‘Вестнике Европы’ П. А. Тверским (П. А. Дементьевым), русском по происхождению лесопромышленнике и публицисте, долгое время жившем в США и основавшем там город Санкт-Петербург (Флорида).
‘Неделя’ — ежедневная газета, издавалась в Петербурге в 1866—1901 гг., при П. А. Гайдебурове представляла направление либеральных народников.
‘Одесский Листок’ — одно из первых изданий ‘уличной прессы’, выходил с 1872 г. как листок объявлений, с 1880 г. в формате многостраничной газеты, издавался до 1918 г.