————————————————————
К материалам о Н. Г. Чернышевском, Пантелеев Лонгин Фёдорович, Год: 1917
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В числе статей за 1917 г. Р. В. Иванова-Разумника, недавно перепечатанных в виде сборника ‘Год революции’, имеется ‘Крестный путь. Н. Г. Чернышевский как революционер’. Основная мысль статьи отчетливо формулирована в словах: Чернышевский — ‘подлинный революционер по духу, по чувству, по мысли, по устремлению’. А несколько выше говорится: ‘Эти факты (то есть участие Чернышевского в прокламациях)… разве в них дело?’
Нет, и в них есть дело, и притом не столько ради полного воспроизведения облика Чернышевского, сколько в установлении непосредственного воздействия Чернышевского на практику революционных выступлений. При чтении статьи г. Иванова-Разумника мне как-то сам собой вспомнился один эпизод осени 1861 г., до сих пор оставшийся неоглашенным.
Университетская история 1861 г. в Петербурге разыгралась в половине сентября и затянулась на целый месяц. К началу октября первоначальный руководящий студенческий кружок уже был большею частью заарестован, но еще оставался на свободе один из самых влиятельных его членов — студент-естественник четвертого курса Мих. Петр. Покровский, он совсем не показывался у себя дома, и днем почти не выходил, тем не менее все время отдавал агитации между студентами. Вот почему полиция и прилагала все меры к его заарестованию, немало вечерами было забрано на улицах предполагаемых Покровских, говорили, что В. А. Обручев именно таким образом был арестован на улице.
Покровский, дельный студент, выделялся горячим темпераментом, к тому же владел даром слова и, естественно, пользовался между студентами огромным влиянием. В руководящем кружке (или, как тогда уже говорили, ‘комитете’) Покровский принадлежал к той группе, которая вместе с Евг. Петр. Михаэлисом и Н. Утиным стояла за самый крайний исход, то есть в конце концов шла на то, что пусть лучше будет закрыт университет, чем восторжествуют путятинские правила. Однако, несмотря на свой темперамент, Покровский все же был не лишен чувства ответственности, и, например, удержал студентов от предполагавшейся сходки (в начале октября) у Казанского собора, предвидя, что она неминуемо поведет к тяжким жертвам, а каких-нибудь положительных результатов не даст.
В один прекрасный день заявляются к Покровскому двое из сотрудников ‘Современника’: Григ. Захар. Елисеев, которому тогда было около сорока лет, другой М. А. Антонович — совсем молодой, но уже сильно выдвинувшийся. И вот какой вопрос они поставили Покровскому:
— Имеете вы триста студентов, на все готовых?
— Да, — не колеблясь отвечал Покровский, полагая, что дело идет о какой-нибудь манифестации студентов.
— Если так, то вот что мы вам предлагаем: надо отправиться в Царское Село, напасть на дворец и захватить наследника (Николая Александровича), затем немедленно телеграфировать царю в Ливадию: или он должен тотчас же дать конституцию, или пожертвовать наследником…
Покровский отвечал отказом, уж теперь не помню: потому ли, что все предприятие показалось ему слишком фантастическим, или не рассчитывал для выполнения его найти триста охотников между студентами. Вернее всего — и то и другое.
Скоро, однако, Покровский был арестован и по конфирмации студенческого дела отправлен на некоторое время в ссылку, кажется в Архангельскую губернию. Из ссылки он вернулся, как говорится, сильно поправевшим и уже стоял совершенно далеко от каких-нибудь оппозиционных выступлений, даже не поддерживал отношений со старыми товарищами по университетской истории.
У Ник. Ник. Страхова в ‘Материалах для биографии Достоевского’ (в главе о студенческой истории 1861 г.) есть намек на предложение, сделанное Покровскому, Я как-то спросил Ник. Ник., откуда он это знает? Страхов прямо отвечал: ‘Да мне рассказывал сам Михаил Петрович’. Они были большими приятелями, когда Покровский был еще студентом, и оставались такими до самой смерти Покровского, умершего много раньше Страхова.
Раз я и Н. Утин были у Чернышевского и рассказали ему этот эпизод. Ник. Гавр., и виду не подал, что это обстоятельство ему известно, а спокойно ответил:
— Не удивляюсь. Ведь, несмотря на свои годы, Григорий Захарович по настроению самый юный в редакции ‘Современника’.
Я тогда лично не знал Григ. Захар., но через какие-нибудь полгода довелось познакомиться с ним, и некоторое знакомство продолжалось до самой его смерти. Думаю, что характеристика, сделанная Чернышевским, была скорее дипломатическим отводом, чем отвечала действительности. Но не в этом дело, а сам собою представляется вопрос: знал ли в свое время Ник. Гавр, о переговорах с Покровским, и если знал, то как к ним относился?
Что Чернышевский был весьма детально осведомлен о закулисной стороне студенческой истории, об этом я по себе сужу. Уже в апреле 1862 г. он как-то спросил меня, почему я в одном из заседаний студенческого комитета (еще в сентябре 1861 г.) восставал против некоторых радикальных предложений, например публичного сожжения матрикул.
В начале студенческой истории Чернышевский был в Саратове, и вернулся в Петербург 26 сентября, свидание же Елисеева с Покровским должно было происходить несколько позднее. Я был арестован в ночь с 27 на 28 сентября, а переговоры с Покровским происходили после моего ареста, арест Покровского состоялся в первой половине октября.
Я готов допустить, что Елисеев — правда, только в силу своего возраста — мог считать себя вправе принимать самостоятельные решения в общественных делах, не справляясь предварительно с мнением Чернышевского, но относительно его сотоварища это совершенно немыслимо. По другому, несравненно менее ответственному делу — что надо печатать за границей прокламации и ввозить их в Россию — этот сотоварищ Елисеева, как то он сам мне рассказывал, прежде всего нашел нужным поведать свои соображения Чернышевскому. Как же он решился бы вступить в переговоры с Покровским, не заручившись заранее одобрением Ник. Гав.?
Итак, есть известные основания полагать, что Чернышевский знал о переговорах с Покровским, и более чем сомнительно, чтоб Елисеев и его сотоварищ предприняли их в противность мнению Чернышевского.
Что Чернышевский был осужден исключительно за литературную деятельность — таково было общее мнение до самой смерти Н. Г. Но революционно настроенная молодежь, даже не имея сколько-нибудь определенных оснований и руководясь лишь каким-то инстинктом, никогда не хотела видеть в нем только кабинетного мыслителя. Для нее Чернышевский вместе с тем был и первым борцом, ставшим на тот крестный путь, по которому она сама неуклонно двигалась.
Источник текста: Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. — М.: ГИХЛ, 1958. — 848 с.