К ИЗДАНИЮ ПОЛНОГО СОБРАНИЯ СОЧИНЕНИЙ К. ЛЕОНТЬЕВА
К ИЗДАНИЮ ПОЛНОГО СОБРАНИЯ СОЧИНЕНИЙ К. ЛЕОНТЬЕВА
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
К изданию полного собрания сочинений К. Леонтьева, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
Ну, слава Богу, началось выходом 12-томное издание полного ‘Собрания сочинений Константина Леонтьева’, стоимостью 21 руб., — у Саблина в Москве. Пока вышли второй и третий томы, повести и рассказы из турецкой жизни. О них когда-то И. С. Аксаков, в общем враждебный Леонтьеву, сказал: ‘Прочтя их, не надо и ехать в Турцию’, а Л. Н. Толстой, вкус которого так отвращался от всего грубого и несовершенного в литературе, выразился: ‘Повести Леонтьева из восточной жизни — прелесть. Я редко что читал с таким удовольствием’. Действительно, ими зачитываешься: они открывают вовсе новый мир и нарисованы со всем великолепием старой русской натуральной школы, школы Гончарова, Тургенева и Толстого, со всею жизненностью красок этой школы и точностью глаза натуралиста-художника, от которого не ускользнут малейшие подробности. Но повести Леонтьева заслуживают отдельной статьи, пока же скажем о всем плане издания. Первые четыре тома будут заключать повести из русской жизни (первый том) и из жизни восточной. Томы пятый, шестой и седьмой будут включать его ‘политику и историю’. Том восьмой — критические его статьи. Том девятый — воспоминания, томы десятый, одиннадцатый и двенадцатый — его письма. Все в общем образует массу чтения самого живого, интересного, волнующего, часто раздражающего и мучащего читателя, но где он не услышит ни одной фальшивой страницы, притворного звука, деланной позы. Леонтьев везде является сам собою, в полный рост, без сгибания в какую-либо сторону, — без лести времени, людям, социальным группам, страстям и ‘грехам’ дня. Это самое чистое сердце в литературе, с которым по внутренней свободе стоит на одном уровне только Достоевский. За эту-то свободу, за эту неподкупность правды его и казнило в свое время общество, — ‘барин’ самоуправный, велящий писателям писать то, что ‘его сапог хочет’. В ответ на таковое ‘хотенье’ барина Леонтьев хлыстнул его хлыстом по спине, от какового ‘барин’ вздрогнул, окрысился и проклял автора. Вот вся его судьба в ‘истории литературы’. Теперь время прошло, ‘барин’ в гробу, наше, именно наше, поколение почему-то жадно тянется к Леонтьеву: сужу по множеству устных бесед, какие мне привелось вести о Леонтьеве за последние годы. Именно самые молодые, самые юные являются в ‘сердечном сочувствии’ с ним или, по крайней мере, в глубоком сердечном и умственном понимании. Всего месяца два, как появилась ‘Осужденный мир. Философия человекоборческой природы’ г. Фед. Куклярского, писателя юного и вместе вполне зрелого. Здесь на страницах 138-173 дана лучшая в русской литературе оценка Леонтьева (глава: ‘К. Леонтьев и Фр. Ницше как предатели человека’), причем автор настолько смел, что по железной твердости натуры ставит Леонтьева впереди Ницше, который был в сущности литератором-фантазером, а не человеком действия и требования. Леонтьев же был гораздо более ‘натурою’, ‘характером’, которому лишь побочно случилось стать в то же время ‘и писателем’. Перо — это все в Ницше, перо и чернильница. Да, гениальны. Но человечеству нечего было особенно ‘трястись’ от этой чернильницы с воткнутым в нее пером: они легко прикрывались подушкой, полой полицейского или турнюром женщины. Но Леонтьева решительно ничем ‘прикрыть бы не удалось…’. Куклярский верно отмечает в Леонтьеве больше, нежели в Ницше, цельности, упорства, фанатизма. Писания — второстепенное в нем, первое — могущественное хотение. Самый блеск писаний — невольное последствие этого хотения, с его ‘раскаленностью’ (определение Куклярского). Ницше — факт литературы, Леонтьев — факт истории. Остроумно замечает Куклярский, что ‘Ницше слушали и слушают довольно спокойно’, что современный человек, ‘видавший виды’, достаточно ‘снисходителен’ для того, чтобы выслушивать ‘софизмы’ и ‘парадоксы’ писателя, ‘вся жизнь которого так похожа на их собственную жизнь’. Если нельзя сказать, что Ницше был буржуа, вздумавший побунтовать у себя в светелке, то дело где-то очень близко проходит около этой ‘параллели’. Ну, а монах Леонтьев, уже в самом монашестве запечатлевший силу своего ‘хочу’, — совсем другое дело. ‘Два гения, — говорит в заключение г. Куклярский, — одного и того же уровня избрали разные пути, но надо надеяться, что в будущем эти пути сойдутся и имя Леонтьева будет всегда стоять рядом с именем Ницше. И тот и другой влюблены в нечеловеческую, ужасную красоту, и тот и другой присоединили свои творческие силы к усилиям человекоборческой природы, и тот и другой с тоской и мучительной мечтой ушли в иной, свой, нечеловеческий мир’… Мы не присоединяемся к этой оценке уже по ее молодому тону, да и вообще: но приводим ее для того, чтобы показать, как переменился теперь тон речей о Леонтьеве в молодом поколении писателей.
Несомненно, ‘Собрание сочинений Леонтьева’ украсит теперь все общественные и сколько-нибудь значительные частные библиотеки. Может быть, он еще не ‘пойдет по рукам’: столько колючего шиповника он сам насажал себе на одежду, что многим покажется жутко дотрагиваться. Вообще — это писатель не для салонов и гостиных, куда (замечательно!) так легко вошел Ницше. Он безотчетно и безошибочно обеспечил себя от ‘захватывания’ и ‘беглой популярности’. Но все серьезное в России — приобретет его, и он впервые теперь, вот этот год, становится на ту высоту, где стоят Достоевский, Толстой, Влад. Соловьев, как равный среди равных. Год назад я говорил, что ‘новый писатель — есть, только не прочитан, это — Леонтьев’. Сборник в память его, изданный год же назад, очевидно, возымел свое действие. Зашевелились приспособления, зашевелились механизмы, без которых теперь, увы, никакая ‘психея’ не может жить, летать, дышать. Это — книготорговля, печать, магазины, библиотека, ‘Рубакин’. ‘Если Рубакин не за тебя, — умрешь, добрый Вильям’, — приходится сказать Шекспиру. И приходится всякому ‘Шекспиру’ поклониться ‘Рубакину’. Что делать — времена. Но вот ‘Рубакин’ сломлен, уговорен, ‘смилостивился’. Нет больше механических препятствий, ‘равнодушная природа’ умилостивлена двадцатилетней жертвой… Столько именно лет после смерти ждали его творения издания.
Теперь входите и читайте все, — Леонтьев открыт.
НВ. 1912. 16 июня. No 13024.
…началось выходом 12-томное издание… — В этом издании вышло девять томов, ‘письма’ не выходили: Леонтьев К. Н. Собрание сочинений. Т. 1 — 9. М.: Изд-во В. М. Саблина, СПб.: Изд-во ‘Деятель’, 1912 — 1913.
Всего месяца два, как появилась… — Куклярский Ф. Ф. Осужденный мир (Философия человекоборческой природы). СПб., 1912.
…’Рубакин’… — Имеются в виду рекомендательные списки литературы ‘Что читать?’, публиковавшиеся с 1890-х гг. библиографом Н. А. Рубакиным.