К биографии Н. Я. Грота, Шенрок Владимир Иванович, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 56 минут(ы)

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Очерки и воспоминанія

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К), Фонтанка, 117.
1911.

Къ біографіи Н. Я. Грота.
(1852—1899).

Очеркъ В. И. Шенрока¹).

¹) При составленіи настоящаго очерка авторъ пользовался письмами покойнаго Н. Я. Грота къ роднымъ, особенно къ брату Константину Яковлевичу, также письмами лично къ нему, автору, статьями (гг. Ивановскаго, Викторова, Айхенвальда, П. Соколова) о Н. Я. Грот въ посвященной его памяти книжк (51-ой, 1900 г.) журнала ‘Вопросы Философіи и Психологіи’, наконецъ, собственными воспоминаніями и особенно сообщеніями К. Я. Грота.— Напеч. въ кн. ‘Н. Я. Гротъ. Философія и ея общія задачи’, Спб. 1904 г.

Въ ряду замчательныхъ дятелей послднихъ десятилтій будущій историкъ просвщенія, безъ сомннія, отведетъ почетное мсто Н. Я. Гроту. Не только его учено-литературныя заслуги, но также основанный по его иниціатив философскій журналъ и организованное имъ Московское Психологическое Общество {Оно было основано проф. М. М. Троицкимъ въ 1885 г.}, котораго онъ съ 1888 г. былъ безсмннымъ предсдателемъ, даютъ ему безспорное право на вниманіе и требуютъ справедливой оцнки. Много было дано ему отъ природы, и онъ широко воспользовался ея щедрыми дарами, хотя нельзя съ другой стороны не пожалть, что онъ слишкомъ неумренно расходовалъ свою кипучую энергію и что безпощадная смерть застигла его въ самую пору расцвта духовныхъ силъ, въ то время, когда пріобртенная имъ въ ученомъ мір почетная репутація и обширныя сношенія съ представителями философской науки въ Европ и Америк, казалось, должны были открыть передъ нимъ новую блестящую будущность.

Живую и добрую память оставилъ по себ Гротъ также и какъ общественный дятель и какъ человкъ. Онъ былъ изъ числа тхъ, исключительныхъ натуръ, на которыя суровая проза жизни не въ силахъ наложить свою угрюмую печать. Онъ какъ будто родился подъ счастливой звздой. Проходя блестяще жизненное поприще, онъ не уставалъ до самаго конца создавать обширныя планы и рисовать роскошныя перспективы. На его душевномъ горизонт всегда ясно и привтливо сіяло ласковое солнышко ранней весны, и весь онъ былъ полонъ поэзіи увлеченія. Въ обществ такихъ людей срыя краски жизни превращаются въ яркія и розовыя и получается какой-то волшебный оптическій обманъ. Воодушевленный свтлыми надеждами, онъ бодро смотрлъ въ даль будущаго и въ другихъ поднималъ энергію и давалъ имъ крылья. Онъ имлъ завидный даръ невольно повышать во всхъ душевный діапазонъ, заражая своей жизнерадостностью, въ чемъ, вмст съ беззавтной преданностью иде, и крылась собственно тайна производимаго имъ обаянія и его общепризнаннаго организаторскаго таланта. Въ то же время онъ былъ въ высокой степени доступенъ чувству задушевной общительности и теплаго, сердечнаго участія. Въ некролог его, напечатанномъ въ ‘Встник Европы’, покойный Вл. С. Соловьевъ называетъ его добрымъ, дорогимъ товарищемъ и въ конц своей замтки обращаетъ къ своему умершему другу нсколько трогательныхъ, глубоко прочувствованныхъ строкъ, а графъ Л. Н. Толстой по смерти Грота однажды выразился, что ему ‘не достаетъ’ этого даровитаго и высоко-симпатичнаго ‘молодого человка’. Хотя Гротъ далеко уже не былъ молодымъ человкомъ (онъ умеръ 47 лтъ), но обмолвка эта знаменательна и характерна: дйствительно до послднихъ минутъ онъ былъ весь — жизнь и молодость.

По отцу Николай Яковлевичъ происходилъ отъ голштинскаго выходца 2-ой полов. XVIII в., ожима Христіана Грота, человка высокой преданности долгу и живой общественной иниціативы. Богословъ по призванію, онъ скромное званіе пастора предпочелъ каедр въ одномъ университетскомъ город въ Германіи и, переселившись потомъ въ Россію, въ томъ же званіи продолжалъ всю жизнь работать надъ самоусовершенствованіемъ. Своей всегдашней готовностью приносить пользу ближнимъ, онъ скоро пріобрлъ всеобщее уваженіе. Знаменитый лецеръ печатно называлъ его своимъ другомъ, а императрица Екатерина пожаловала ему большую золотую медаль. Его сынъ, Карлъ Ефимовичъ (такъ передлали его отчество въ Россіи) 14 лтъ былъ приглашенъ ко двору для упражненія великихъ князей (старшихъ сыновей Павла Петровича) въ иностранныхъ языкахъ, а по окончаніи курса въ Петропавловскомъ училищ въ Петербург, публично произнесъ рчь на нмецкомъ язык, заслужившую упоминанія въ извстномъ труд Бакмейстера ‘Russiche Bibliothek’.

Обоимъ сыновьямъ его уже было суждено значительно выдвинуться и пріобрсти большую извстность. Мы не станемъ здсь говорить о всмъ памятной дятельности академика Я. К. Грота, а также и брата его, Константина Карловича {Статсъ-Секретаря, члена Государственнаго совта, основателя Попечительства и многихъ учрежденіи для слпыхъ (ум. 1897).}, замтимъ только, что особенное достоинство Якова Карловича заключалось въ томъ, чего боле или мене недоставало всему современному русскому обществу,— въ высокой программ жизни, въ строжайшемъ отношеніи къ себ и къ своему долгу и въ глубокомъ пониманіи евангельскаго завта о достойномъ примненіи данныхъ человку талантовъ. Это была личность скромная и симпатичная. Говорятъ, что императоръ Александръ III въ спор по одному литературному вопросу, на возраженіе противника, который ссылался на Якова Карловича, однажды сказалъ: ‘Ну въ такомъ случа это также врно, какъ Евангеліе’. Въ извстной переписк съ Плетневымъ, особенно ярко рисуется личность покойнаго академика и глубокая, разумная преданность двухъ душевно уважавшихъ другъ друга людей, связанныхъ умственными и астеническими интересами.

Другого истиннаго друга, въ лучшую пору жизни Я. К. Гротъ нашелъ въ своей жен, Наталь Петровн. Она была дочь капитана П. Н. Семенова, автора нсколькихъ остроумныхъ пародій, свидтельствующихъ объ его недюжинномъ ум, талант и бойкомъ, веселомъ юмор. Его пародію на оду ‘Богъ’ вс знали наизусть въ томъ полку, гд онъ служилъ, и даже самъ шефъ полка, императоръ Николай. Въ домашнемъ кругу осъ отличался такой живостью и веселостью, что уже въ пожилыхъ годахъ охотно игралъ съ дтьми и забавлялъ ихъ. Такой же живостью и добродушной привтливостью обладали и другіе члены даровитой семеновской семьи, это была ихъ родовая черта.

Такимъ образомъ въ стихію образцоваго гротовскаго трудолюбія и неуклоннаго служенія долгу, свтлой струей влилась семеновская живость и жизнерадостность, и оба эти элемента гармонически соединились въ лиц Николая Яковлевича.

II.

Николай Яковлевичъ родился 18 апрля 1852 г. въ Гельсингфорс, гд отецъ его былъ профессоромъ русской литературы и исторіи. Уже въ первые мсяцы ребенокъ поражалъ необыкновенной живостью и, какъ вс впечатлительныя дти, требовалъ усиленныхъ попеченій. Онъ скоро сдлался любимцемъ всей семьи и былъ окруженъ общими заботами. Но на первомъ году ему уже пришлось вынести трудное для его возраста путешествіе во время перезда его родителей изъ Финляндіи въ Петербургъ, гд Яковъ Карловичъ, при содйствіи Плетнева, получилъ каедру въ Александровскомъ Лице и вскор началъ также занятія съ Августйшими дтьми В. К. Александра Николаевича. Это было въ начал 1853 года. Въ конц того же года Гроты поселились въ дом Сазонова въ Первой линіи Васильевскаго Острова, гд протекло все дтство и юность Николая Яковлевича въ самой благопріятной семейной обстановк. Родители его сразу сумли найти то прочное счастье, о которомъ люди такъ много мечтаютъ и которое такъ рдко дается, но оно не было случайнымъ лотерейнымъ выигрышемъ, а создавалось и поддерживалось неослабными заботами и напряженнымъ трудомъ. Общее довольство и спокойствіе обусловливались единодушіемъ главныхъ членовъ семьи, гд жена была истинной помощницей и врнымъ товарищемъ мужа. Въ воспитаніи дтей они держались строгой системы: здсь не было и тни безпечной распущенности, предоставляющей выработку характера на волю случая. Во многомъ воспитаніе носило даже почти спартанскій характеръ, дтямъ не давали долго спать и никакая изнженность не допускалась. Во всемъ они встрчали неуклонныя требованія и поблажекъ не длалось, но въ усвоеніи требуемой выдержки много помогала строгая послдовательность режима и постоянный примръ старшихъ, относившихся къ нимъ, при всей настойчивости, съ любовью и лаской. Но не слдуетъ думать, что при такихъ благопріятныхъ условіяхъ дло шло совершенно плавно и гладко.

Напротивъ, воспитаніе Николая Яковлевича представляло значительныя трудности. Это была какъ разъ натура всего мене способная подчиняться режиму, вчно куда-то рвущаяся, никогда не успокаивающаяся, неугомонная и неукротимая. Необыкновенная живость ребенка, требовавшая неослабнаго и напряженнаго наблюденія, сама по себ причиняла много хлопотъ, но кром того страстность пылкаго темперамента и инстинктивное, но чрезвычайно сильное и раннее стремленіе къ самостоятельности, сильно затрудняли послдовательное проведеніе педагогическихъ началъ,— особенно въ виду того, что это былъ первенецъ, на которомъ родителямъ впервые приходилось примнять свои педагогическіе пріемы. Съ другой стороны нравственная отвтственность сильно осложнялась выдающейся даровитостью ребенка. Но Гроты были люди съ большой выдержкой и самообладаніемъ. Имя передъ глазами ясно поставленную цль и всей трудовой жизнью приготовленные къ своей высокой задач, они не терялись при встрч съ трудностями и продолжали послдовательно и бодро проводить строго обдуманную систему. Въ этомъ имъ помогала склонность къ семейной жизни и равнодушіе къ свтскимъ удовольствіямъ. Большую помощь находили они также и въ добрыхъ наклонностяхъ ребенка, обладавшаго натурой привязчивой и доброй. Увщанія и ласки родителей легко получали доступъ къ его сердцу и смягчали вспышки гнва и упорства. Николай Яковлевичъ обладалъ горячимъ, любящимъ, привязчивымъ сердцемъ и душой, расположенной къ самымъ высокимъ, чистымъ и благороднымъ порывамъ и стремленіямъ и отличался высшей степенью прямоты, откровенности и правдивости въ словахъ и дйствіяхъ. Все это значительно облегчало задачи обузданія его страстности и стремительности, приходилось сдерживать его порывы, но не было основанія бояться какого-нибудь неожиданнаго и вреднаго вліянія со стороны. ‘Добрые и свтлые порывы всегда быстро и ршительно торжествовали надъ дурными и низменными, и это относится какъ къ самому первому, нжному дтству, такъ и къ юности и къ молодости ‘, свидтельствуетъ его братъ Константинъ Яковлевичъ, бывшій его товарищемъ и другомъ дтства и до конца связанный съ нимъ тсной дружбой.

III.

Въ раннемъ дтств самое ршительное вліяніе въ воспитаніи, какъ извстно, принадлежитъ матери, а Наталья Петровна Гротъ всегда признавала великое значеніе роли женщины въ семь, и особенно какъ воспитательницы, и проводила это убжденіе въ жизни. Она высоко ставила материнскую сердечность и ласку, а въ скромной дол и самоотверженности видла особенную высоту женскаго призванія. Она обладала душой, беззавтно преданной всему, что было связано не только съ ея личной судьбой, но и съ прошлымъ близкихъ людей и отечества. Въ натур ея особенно поражало умнье быть благодарной, а къ холодному скептицизму она питала органическое отвращеніе. ‘Простота и правда’, говоритъ она въ своихъ воспоминаніяхъ, ‘были завтными идеалами моей души, а безыскусственная патріархальность русской жизни въ моемъ дтств навсегда осталась живою въ моихъ воспоминаніяхъ’. Всми указанными сторонами своей личности она имла благотворное вліяніе на дтей, и хотя Николай Яковлевичъ по натур своей былъ созданъ піонеромъ будущаго и всегда неудержимо и страстно рвался впередъ, но и ему также былъ несимпатиченъ равнодушный и холодный скептицизмъ, и онъ живо сознавалъ кровную связь съ родными людьми и мстами, скрпленную свтлой памятью счастливаго дтства.

Такимъ образомъ, хотя и многихъ заботъ требовало моральное воспитаніе Николая Яковлевича, но добрыя смена падали на хорошую почву, а въ отношеніи развитія и обученія ребенокъ шелъ самъ на встрчу заботамъ старшихъ, и ученіе давалось ему такъ легко, онъ такъ охотно за все принимался, что не нужно было мучиться заботами о пробужденіи въ немъ любви къ занятіямъ и труду. Однако родители не полагались на эти счастливые задатки и всми силами старались входить во вс подробности обученія, ведя его по возможности лично, а постороннему попеченію предоставляя лишь практику въ иностранныхъ языкахъ и преподаваніе такихъ предметовъ, какъ чистописаніе. Когда время позволяло Якову Карловичу, онъ самъ занимался съ дтьми и много читалъ имъ, Наталья Петровна съ своей стороны учила ихъ французскому языку и русскимъ предметамъ, а ариметик и нмецкому языку — учила любящая, по строгая и требовательная сестра Якова Карловича, Роза Карловна. Рядомъ съ ученьемъ, важное значеніе придавалось и физическому воспитанію, развитію и укрпленію въ дтяхъ всякой практической сноровки и умнья ко всему приложить руки. И результатъ получился цнный: Николай Яковлевичъ умлъ превосходно выполнить всякую практическую задачу и всегда практически устраивался въ домашнемъ быту, со вкусомъ и недорого, онъ всякія хлопоты бралъ на себя безъ малйшаго неудовольствія, и дло такъ и кипло въ его рукахъ. Хотя упражненія во всякихъ практическихъ умньяхъ, ремеслахъ и искусствахъ относятся, главнымъ образомъ къ годамъ позднйшаго школьнаго ученія, по основа этой практической приспособленности заложена была еще въ самомъ раннемъ дтств. Тогда же стали находить себ поощреніе дтскіе вкусы и способности въ искусствахъ — рисованіи и музык.

IV.

Въ лтніе мсяцы ослаблялись, но не забрасывались учебныя занятія, а уступали главнымъ образомъ мсто физическимъ упражненіямъ, чему способствовало раннее знакомство съ деревенской жизнью, эта жизнь была полезна и для развитія и укрпленія національнаго чувства и любви къ родин. Въ этомъ отношеніи на нихъ оказывали благотворное вліяніе какъ заботы Якова Карловича, въ которомъ любовь къ Россіи воспитала глубокопреданная своему отечеству мать его, такъ и Наталья Петровна, коренная русская женщина, горячая и убжденная патріотка. Несмотря на лютеранское исповданіе, будучи вполн русскимъ человкомъ, Яковъ Карловичъ все же до самой женитьбы мало еще зналъ внутреннюю Россію, но позже онъ былъ окончательно захваченъ и увлеченъ русской стихіей. Братья Натальи Петровны, Николай и Петръ Петровичи Семеновы {Впослдствіи сенаторы: П. П. (Семеновъ-Тянъ-Шанскій) — и членъ Государственнаго совта.} дружески сошлись съ ея мужемъ, котораго привлекало къ нимъ, кром личныхъ нравственныхъ достоинствъ, также то обстоятельство, что они были просвщенными представителями своего круга, съ которыми онъ могъ длаться своими литературными и научными интересами.

Лтнія поздки въ деревню участились съ 1860 года, когда Яковъ Карловичъ, по окончаніи занятій въ царской семь, похалъ лтомъ одинъ за границу, а семья его проводила лто въ имніи Н. П. Семенова въ Рязанской губерніи (прежде въ выбор дачныхъ мстъ Гроты должны были сообразоваться съ лтними царскими резиденціями). То же повторилось и въ 1862 г., когда онъ одинъ предпринялъ путешествіе съ ученой цлью по разнымъ городамъ Россіи для собиранія матеріаловъ по изданію сочиненій Державина. Тогда дти были еще очень малы и рано было думать о серьзномъ образовательномъ значеніи поздокъ. Напротивъ поздне, когда сыновья его подросли, онъ охотно бралъ ихъ съ собой (въ 1863 г. въ Новгородъ и Олонецкую губ., въ Петрозаводскъ и на Кивачъ). Когда лтомъ 1861 г. Я. К. предпринялъ новое заграничное путешествіе, то, въ виду удобныхъ условій заграничныхъ поздокъ, нашелъ возможнымъ взять съ собой всю семью, и это былъ первый опытъ такого сложнаго передвиженья, вполн оправдавшій своими результатами и педагогическія соображенія Я. К. Гроты здили тогда на воды въ Чехію и на морскія купанья въ Сверномъ Нмецкомъ мор. Это интересное путешествіе и пребываніе въ Теплиц (въ Чехіи), а потомъ у Свернаго моря въ Нордерне не могло не оказать сильнаго, развивающаго дйствія на девятилтняго мальчика и не оставитъ въ немъ глубокихъ, неизгладимыхъ впечатлній. Передъ нимъ открылся новый міръ, интересный и высоко поучительный. Впечатлнія заграничной жизни и быта поглощались имъ съ жадностью и глубоко западали въ воспріимчивую дтскую душу. Впечатлительнаго ребенка очаровала новая природа съ невиданными еще красотами: его заинтересовали новые люди съ ихъ языкомъ, нравами и обычаями. Съ этой ранней поры онъ сильно полюбилъ путешествія, которыя до конца жизни доставляли ему глубокія и долго не забываемыя наслажденія, въ путешествіяхъ онъ какъ-бы почерпалъ новую жизнь и всегда вспоминалъ о нихъ съ увлеченіемъ, въ чертахъ лица его играла тогда жизнь и глаза свтились радостныхъ блескомъ. Но особенно нравились ему путешествія цлой семьей, и тутъ, въ этомъ отношеніи, нельзя также не видть слдствія впечатлній его раннихъ поздокъ.

По возвращеніи изъ этой поздки занятія и ученье дтей били организованы серьезне и систематичне, чмъ прежде. Съ осени ршено было посылать ихъ въ училище и надо было ихъ подготовить. Самъ Яковъ Карловичъ принималъ участіе въ этихъ занятіяхъ: онъ проходилъ съ ними исторію, читалъ разсказы изъ русской исторіи по Нестору и русскій пересказъ ‘Иліады’. Въ Петербург въ это время славилось полунмецкое училища доктора Видемана, отличнаго педагога и прекрасно образованнаго человка. Яковъ Карловичъ познакомившійся съ педагогической опытностью Видемана и заведенными имъ порядками, вполн оцнилъ это училище и ршилъ отдать туда приходящими своихъ двухъ сыновей. Видеманъ, исходившій изъ принципа, что съ ученіемъ и сообщеніемъ знаній должно быть тсно соединено воспитаніе дтей, нравственная и умственная подготовка ихъ къ труду и образованіе ихъ характера, умлъ согласовать съ этой цлью весь строй школы и вдохнуть въ нее духъ долга, трудолюбія и энергіи. Вмст съ тмъ въ его гимназіи господствовало начало семейственности, взаимнаго доврія, единодушія, сердечности, простоты отношеній. Училище было прекрасно обставлено и съ вншней, матеріальной стороны. Особенно важно было въ немъ отношеніе къ родителямъ, съ которыми Видеманъ старался поддерживать близкія связи и много бесдовалъ, а также заботы о физическомъ воспитаніи дтей, чего тогда не было и въ помин въ казенныхъ гимназіяхъ. Въ этомъ заведеніи царилъ духъ товарищества, а также отношенія педагоговъ къ воспитанникамъ были патріархально-дружескія и отеческія.

Въ этой школ духовное развитіе Николая Яковлевича быстро двинулось впередъ. Духъ заведенія какъ нельзя больше гармонировалъ съ его прирожденной дружелюбной общительностью, любимецъ семьи и родныхъ, онъ скоро сдлался также любимцемъ школьныхъ товарищей. Наставники, въ свою очередь, полюбили привтливаго, веселаго и способнаго мальчика, хвалили и ласкали его, такъ что и онъ могъ чувствовать себя привольно и имъ были довольны. Быстро освоившись въ новой сред, Николай Яковлевичъ незамтно получилъ извстный авторитетъ и голосъ среди товарищей, который, по внушенію своей доброй натуры, онъ употреблялъ на благородное заступничество за слабыхъ и обижаемыхъ. Воспитанный въ хорошей семь и ея попеченіями спасенный отъ знакомства съ грустными, ожесточающими сторонами жизни, онъ былъ полонъ дображелательства и чуждъ тхъ инстинктовъ, которые отталкиваютъ и поселяютъ вражду. Съ другой стороны спокойная увренность въ себ и легко достававшееся первенство избавило его отъ зависти и соревнованія. Но въ задорной дтской сред не обходилось безъ ссоръ и притсненій. Вотъ здсь и нашли примненіе рыцарскія чувства маленькаго Грота: онъ вступался за слабенькихъ, за что многіе товарищи были ему благодарны. Между прочимъ былъ порученъ его защит слабый здоровьемъ и робкій мальчикъ В. К. Ернштедтъ, впослдствіи профессоръ Петербургскаго университета и академикъ.

VI.

Въ 1868 году Яковъ Карловичъ, взявъ съ собой сыновей, предпринялъ для работъ по своему капитальному изданію сочиненій Державина путешествіе въ сверный край Россіи, въ т мстности, которыя прославлены жизнью и твореніями этого поэта: онъ постилъ Новгородъ, Званку, знаменитое имніе Державина на Волхов, Петрозаводскъ и поэтическій Кивачъ. Такое путешествіе подъ руководствомъ высоко образованнаго и нжно-заботливаго отца во многихъ отношеніяхъ было для дтей превосходной школой, начиная съ могучаго дйствія на душу величавыхъ картинъ дикаго свера и кончая практической пользой въ томъ, что они впервые пріучались обходиться безъ женскаго ухода и приспособляться къ дорожнымъ неудобствамъ и лишеніямъ.

Обычно же семья здила на лтній отдыхъ въ Рязанскую губернію, сперва въ имніе сенатора Н. П. Семенова, брата Натальи Петровны, а съ 1864 г. въ пріобртенное Я. К. Гротомъ по сосдству небольшое, живописно расположенное имніе Красную Слободку. Здсь, на лон природы, среди сельскихъ занятій и развлеченій, среди коренного русскаго люда и при простой деревенской обстановк дти пользовались здоровымъ отдыхомъ. Впрочемъ, при живой и дятельной натур, Николай Яковлевичъ всегда находилъ надъ чмъ поработать и позаняться и непремнно чмъ-нибудь увлекался, напр., рисованіемъ, къ которому имлъ большія способности. Его природное влеченіе и вкусъ ко всякимъ механическимъ и техническимъ работамъ, архитектур, строительству и проч. нердко находили себ приложеніе въ деревенской обстановк, подобно тому, какъ зимой, въ город, родители давали возможность сыновьямъ развивать сноровку и ловкость рукъ и примнять ее къ разнымъ полезнымъ занятіямъ, напр. столярному, переплетному, картонажному и проч., для чего пріобртались приборы и для обученія приглашались мастера.

Въ гимназіи Видемана дти оставались до весны 1867 г., но такъ какъ она не имла еще правъ казенныхъ гимназій и при томъ въ ней не достаточно широко преподавались древніе языки (греческій даже вовсе не преподавался), а также такъ называемые ‘русскіе предметы’, то родители ршили перевести сыновей въ казенную Ларинскую гимназію, съ которою Яковъ Карловичъ былъ знакомъ по ревизіи преподаванія русскаго языка въ 1865 г. Однако, разница въ программахъ оказалась настолько значительной, что пришлось серьзно подумать о подготовк къ экзамену.

VII.

Лто 1867 г. было снова посвящено путешествіямъ, но на этотъ разъ оно далеко не было увеселительной прогулкой: предпринятое для поправленія пошатнувшагося здоровья Натальи Петровны, оно было омрачено нездоровьемъ какъ Якова Карловича, такъ и Николая Яковлевича. Наши путешественники направились черезъ Варшаву въ Вну, гд пробыли нкоторое время, въ теченіе котораго успли ознакомиться съ ея достопримчательностями, постили Зальцбургъ съ его окрестностями, Ишль, Траунское озеро и другіе живописные уголки этого края. Отсюда отправились въ Чехію, сперва во Франценсбадъ (гд Я. К. схватилъ перемежающуюся лихорадку), потомъ въ Маріенбадъ. Въ первомъ изъ этихъ курортовъ Николай Яковлевичъ сильно помучился лихорадкой, первые приступы которой онъ выдержалъ еще въ Вн. Къ счастью, горная мстность Маріенбада, этого живописнаго уголка, значительно помогла его скорому выздоровленію, посл чего семья снова продолжала прерванное путешествіе, но эта болзнь все таки была, вроятно, началомъ и причиной его послдующихъ страданій маляріями. Черезъ Пльзно (Пильзенъ) Гроты прохали въ Прагу, знакомство съ которой произвело на молодежь глубокое и отрадное впечатлніе, особенно же радушный и сердечный, почти родственный пріемъ, сдланный чехами семь русскаго академика.

Это былъ годъ сильнйшаго патріотическаго возбужденія, годъ знаменитаго общеславянскаго създа и этнографической выставки въ Москв. Русско-славянское національное чувство и одушевленіе не могли не отозваться въ воспріимчивой душ Николая Яковлевича. Несомннно, въ смысл развитія національнаго самосознанія и патріотическихъ чувствъ, это пребываніе въ Чехіи и Праг не могло не оставить слдовъ въ его душ. Оно имло и практическій результатъ: здсь для подготовки мальчиковъ въ Ларинскую гимназію былъ приглашенъ въ домъ молодой человкъ, чехъ, О. А. Шеборъ. Человкъ недюжинныхъ способностей, умный и тактичный, педагогъ по призванію, онъ скоро сдлался другомъ семьи и любимцемъ своихъ питомцевъ, на которыхъ имлъ прекрасное воспитательное вліяніе. Но при всей успшности его занятій, ему удалось подготовить Николая Яковлевича изъ Tertia Видеманской гимназіи только въ соотвтственный, третій сверху, т. е. въ пятый классъ Ларинской гимназіи: до того расходились программы казенныхъ гимназій съ курсомъ училища Видемана. Въ Ларинской гимназіи въ конц 60-хъ годовъ дйствовали выдающіеся педагоги и дятели литературы и науки: В. Д. Сиповскій, Г. С. Лыткинъ, В. С. Парамоновъ, А. А. Адамовъ, А. П. Рудаковъ, И. . Рашевскій, И. А. Коссовичъ, и другіе.

Во глав заведенія стоялъ опытный и авторитетный педагогъ, И. . Кноррингъ. И директоръ, и лучшія педагогическія силы были на высот призванія и воспитательныхъ задачъ. Даже въ сравненіи съ гимназіей Видемана здсь было больше образцовыхъ дятелей школы, но зато здсь не было уже той патріархальной сердечности обращенія и безусловнаго отсутствія формализма, которымъ была вправ гордиться гимназія Видемана. Во время ученія въ Ларинской гимназіи Николай Яковлевичъ, благодаря блестящимъ способностямъ, неизмнно шелъ первымъ ученикомъ и кончилъ курсъ съ золотой медалью. Въ эту пору онъ съ особеннымъ увлеченьемъ предавался чтенію, поглощая книгу за книгой въ такомъ неумренномъ количеств, что это обстоятельство вызвало пререканія съ родителями, которые не ожидали добра отъ такого чтенія безъ разбора. Но удержать Николая Яковлевича въ границахъ благоразумія въ данномъ отношеніи было очень трудно, онъ любилъ чередовать чтеніе серьзныхъ сочиненій (особенно по общественнымъ наукамъ) съ беллетристикой и отчасти увлекался современнымъ тогда матеріалистическимъ направленіемъ, которое оставило замтный слдъ въ его увлекающемся и впечатлительномъ ум и опредлило до нкоторой степени направленіе его интересовъ и изученій въ университет. Въ послднее время ученія въ гимназіи Николай Яковлевичъ сталъ горячо мечтать объ университет, составляя обширные планы своихъ будущихъ занятій. Не безъ вліянія окружавшей его съ дтства ученой атмосферы и преобладающихъ историко-литературныхъ интересовъ отца, онъ выбралъ историко-филологическій факультетъ.

VIII.

Теперь намъ пора сказать нсколько словъ о вліяніи на Николая Яковлевича семьи въ самый важный періодъ развитія личности. Вся семья производила отрадное впечатлніе своими привлекательными нравственными качествами. Здсь было царство честнаго труда и строгаго порядка во всемъ. Вс члены семьи относились другъ къ другу съ любовью и сердечнымъ уваженіемъ. Самъ Я. К. Гротъ, бодрый и дятельный, былъ образцомъ трудовой жизни и разумнаго употребленія времени: у него были строго опредленные часы для занятій и отдыха и для прогулокъ, и ни одна минута не пропадала даромъ, онъ держался во всемъ методическаго режима, основаннаго на здраво обдуманныхъ гигіеническихъ и иныхъ соображеніяхъ, такъ что оставалось только удивляться строго проводимой имъ послдовательности и систем въ его план жизни.

Много помогала въ этомъ раціональномъ устройств жизни Якова Карловича его супруга Наталья Петровна, заботливо и искусно отстранявшая отъ него непроизводительную трату времени, неизбжную при обширныхъ знакомствахъ. Всевластная рука времени, незамтно и плавно подвигая колеса фортуны, постепенно вносила перемны и въ этотъ счастливый уголокъ, но общій режимъ оставался тотъ же: съ одной стороны пріемы, оживленіе, множество гостей, съ другой — тихая, трудовая, кабинетная атмосфера. Для молодого поколнія было, конечно, полезно и полирующее вліяніе свтскихъ отношеній и живой примръ неустаннаго добросовстнаго труда. Поэтому къ университетской пор Гротъ былъ дльнымъ и развитымъ и вмст изящнымъ молодымъ человкомъ.

IX.

Сдлавшись студентомъ, Гротъ необыкновенно скоро, можно сказать тотчасъ же обратилъ на себя общее вниманіе своего курса замчательной жизнерадостностью, соединенной съ чрезвычайной общительностью и привтливостью ко всмъ товарищамъ, онъ скоре другихъ знакомился съ однокурсниками и, неотразимо привлекая къ себ всхъ своимъ веселымъ и живымъ характеромъ, значительно способствовалъ на первыхъ порахъ общему взаимному ознакомленію. На первыхъ же порахъ обнаружилъ онъ и весьма замтную любовь къ наук, проявившуюся и въ слушаніи необязательныхъ курсовъ, напримръ санскритскаго языка (между прочимъ вмст съ ныншнимъ профессоромъ Московскаго университета Р. . Брандтомъ и другими) и даже самыхъ разнообразныхъ лекцій, случайно имъ посщаемыхъ въ свободные часы на своемъ и другихъ факультетахъ, но особенно въ какомъ-то чувств счастья быть студентомъ, которымъ онъ былъ тогда весь преисполненъ. Оживленной, быстрой походкой, съ постоянно ликующимъ видомъ, не столько озабоченный своими постоянными хлопотами, сколько счастливо настроенный и полный бодраго возбужденія, онъ вихремъ носился въ промежутки между лекціями по длинному университетскому коридору, вчно въ сует и движеніи. Въ масс товарищей, большей частью съхавшихся изъ дальнихъ городовъ, удрученныхъ нуждой и насущными житейскими заботами, группировавшихся въ небольшіе и тсные кружки, какъ-то ярко выдлялся этотъ привтливый юноша, съ виду совсмъ почти мальчикъ, отъ души наслаждавшійся и новой для него университетской обстановкой, и профессорскими лекціями, и общеніемъ съ товарищами, и, наконецъ, всми впечатлніями жизни, радостно имъ воспринимаемыми. Онъ одинъ чувствовалъ себя вполн привольно, какъ рыба въ вод, никого не сторонился и не хотлъ замкнуться ни въ какомъ уединенномъ кружк, но совершенно просто и естественно сближался со всми. Благодаря этому, незамтно вокругъ Грота создавалась атмосфера тснаго товарищескаго общенія. Съ самаго начала Гротъ полюбилъ перипатетическія бесды съ боле близкими товарищами гд-нибудь по Кадетской линіи или по Среднему проспекту Васильевскаго острова, когда, по нсколько разъ провожая другъ друга, молодые люди, увлеченные разговоромъ, никакъ не хотли разойтись и все чувствовали потребность подлиться другъ съ другомъ мыслями и впечатлніями. Вскор нсколько товарищей стали собираться у Грота для совмстнаго чтенія Тита Ливія, которымъ ршили заняться — Гротъ ради изученія древней исторіи, которую онъ хотлъ избрать своей спеціальностью, а другіе два его товарища (въ томъ числ П. О. Морозовъ, извстный впослдствіи издатель сочиненій Пушкина) — для лучшаго ознакомленія съ самимъ римскимъ писателемъ. Изъ всхъ университетскихъ предметовъ, Гротъ особенно увлекался сначала исторіей, которую полюбилъ еще воспитанникомъ Ларинской гимназіи. Вскор замтивъ затрудненія большинства товарищей, чувствовавшихъ нужду въ карт древней Италіи при слушаніи лекцій по древней исторіи, онъ весь предался со свойственнымъ ему рвеніемъ длу изданія ея, примнительно къ лекціямъ профессора, цлыя недли проводя за черченіемъ, всевозможными справками и хлопотами по литографированію и, конечно, безъ всякихъ матеріальныхъ расчетовъ, единственно по побужденіямъ товарищескаго чувства. Въ слдующемъ году онъ составилъ такую же карту Древней Греціи.

Упомянутымъ совмстнымъ товарищескимъ изученіемъ Тита Ливія, начатымъ съ великимъ увлеченіемъ, не суждено было долго продолжаться: виновникомъ нарушенія составившагося тріо оказался И. О. Морозовъ, быстро и рзко перешедшій отъ восторженнаго преклоненія передъ классической древностью къ полнйшему къ ней охлажденію и всецло посвятившій себя изученію русской и новыхъ иностранныхъ литературъ. Онъ же сталъ энергично агитировать между товарищами въ пользу боле живыхъ и увлекательныхъ предметовъ университетскаго преподаванія, показывая соблазнительный примръ посщенія, вмсто нкоторыхъ обязательныхъ, но мене привлекательныхъ лекцій, аудиторій профессоровъ Сухомлинова, Миллера и Веселовскаго. Имвшія тогда огромный успхъ лекціи О. . Миллера по литератур XIX вка, вскор устремили многихъ юношей, занимавшихся классической древностью, на путь изученія словесности, исторіи и философіи. Гротъ же въ годы студенчества, не увлекаясь древними языками, не былъ и ихъ противникомъ. Къ концу перваго года Гротъ сталъ уже, кром исторіи, интересоваться и философіей. Онъ занимался въ университет порывами и съ большимъ увлеченіемъ, но отнюдь не принадлежалъ къ числу тхъ студентовъ, которые благоразумно и равномрно изучаютъ вс предметы ради экзамена и диплома. Послдняго побужденія у Грота не было вовсе, потому что онъ имлъ способность передъ экзаменомъ, такъ сказать, брать приступомъ т курсы, въ знаніи которыхъ долженъ былъ отдавать отчетъ, съ живымъ интересомъ слушая, впрочемъ, вообще вс предметы университетскаго преподаванія, кром спеціально филологическихъ, напримръ, славянскихъ нарчій, но и въ этихъ предметахъ онъ успвалъ въ короткіе передэкзаменные сроки стать наравн съ лучшими знатоками курса. Такъ, передъ экзаменомъ со второго курса на третій но древней исторіи Гротъ съ непостижимой быстротой впитывалъ въ себя имена, факты и генеалогическія таблицы. Напряженіе памяти доходило до виртуозности. Еще поразительне было, когда Гротъ, отчаянно запустившій занятія по славянскимъ нарчіямъ, посл непродолжительной подготовки далъ на экзамен (при переход на четвертый курсъ) одинъ изъ самыхъ удачныхъ и блестящихъ отвтовъ у профессоровъ Срезневскаго и Ламанскаго.

Приготовленія къ экзаменамъ у Грота никогда не сопровождались тмъ тревожнымъ и озабоченнымъ настроеніемъ, какъ у многихъ другихъ студентовъ, за освобожденіе отъ платы или за стипендію ему бояться были нечего, а заботиться объ отличіи передъ товарищами было не въ его характер: объ этомъ онъ и не думалъ, но это давалось ему само собой, какъ что-то неизмнно и законно ему принадлежавшее. Но все же усиленныя занятія во время экзаменовъ требовали отдыха и освженія, и вотъ здсь снова къ услугамъ его являлись лтнія путешествія.

XI.

Въ 1873 г. посл перехода на третій курсъ, Гротъ здилъ съ остальной семьей въ Швецію на морскія купанья въ Марстрандъ (островъ близъ Гтеборга). Опять ему представилась возможность наслаждаться новыми впечатлніями при осмотр такихъ городовъ, какъ Стокгольмъ, Упсала, Христіанія съ ихъ достопримчательностями, его сильно заинтересовали шведская природа и населеніе, новые нравы и обычаи, ознакомленіе съ шведскимъ языкомъ и особенностями шведской жизни. Высокая культурность шведской націи очаровала его. Особенно же пріятна и поучительна была поздка въ Христіанію и сосдніе съ нею края Норвегіи. Не мало прелести представляли также случайныя путевыя встрчи и знакомства, которыя Николай Яковлевичъ умлъ легко завязывать. Въ это время, постоянно пользуясь обществомъ своего отца, не отвлекаемаго теперь въ путешествіи научными занятіями, онъ практиковался подъ его руководствомъ въ англійскомъ язык, которымъ отецъ его владлъ вполн. Въ пути Николай Яковлевичъ имлъ обыкновеніе длать для памяти наброски карандашомъ и акварелью въ своемъ дорожномъ альбом и такимъ образомъ иллюстрировалъ все путешествіе. Какъ мы говорили, у него былъ большой природный талантъ къ живописи.

Въ слдующемъ, 1874 г., Гроту представился случай во время каникулъ совершить съ братомъ путешествіе по Волг. Это путешествіе устроилъ имъ дядя K. К. Гротъ на свои средства, онъ же снабдилъ ихъ рекомендательными письмами въ приволжскіе города, гд у него были большія связи и знакомства. Юные путешественники отправились изъ Петербурга по желзной дорог до Рыбинска, а оттуда хали по Волг до Астрахани и обратно до Царицына, а затмъ по желзной дорог вернулись въ свою Рязанскую деревню. Памятникомъ этого путешествія остался, кром множества нарисованныхъ видовъ, любопытный дорожный альбомъ Николая Яковлевича, гд онъ съ свойственной ему живостью воспроизводилъ свои встрчи, впечатлнія и маленькія приключенія. Въ каждомъ город они находили знакомыхъ, пріятно проводили время и продолжали путь въ счастливомъ настроеніи безпечной и не испытавшей жизненныхъ невзгодъ юности. Николай Яковлевичъ наслаждался патріархальностью и простотой отношеній провинціальной жизни, не забывая естественныхъ чистыхъ наслажденій возраста — увлеченій обаятельной прелестью веселой, плнительной бесды съ молодыми представительницами прекраснаго пола.

XII.

Въ послдніе два года своего студенчества нашъ молодой философъ былъ уже врнымъ и исключительнымъ рыцаремъ избранной спеціальности. Читалъ Гротъ, будучи студентомъ, очень много, особенно по двумъ наиболе любимымъ своимъ предметамъ — философіи и исторіи. Увлеченію его философіей способствовалъ занимавшій въ свое время многихъ и, безъ сомннія, чрезвычайно интересный ученый турниръ между двумя свтилами первой величины — Сченовымъ и Кавелинымъ. Съ пользой слушая систематично составленныя и обработанныя лекціи профессора Владиславлева, Гротъ былъ, однако, больше всего захваченъ и увлеченъ названной полемикой, ареной которой былъ ‘Встникъ Европы’. Съ малыхъ лтъ хорошо зная Кавелина, какъ близкаго друга своего дяди, Константина Карловича, Гротъ юношей-студентомъ обратилъ на себя сочувственное вниманіе Кавелина, предоставившаго въ его распоряженіе свою библіотеку и, несмотря на разницу возрастовъ, а особенно на цлую пропасть въ отношеніи научныхъ познаній, отдлявшую одного изъ замчательнйшихъ ученыхъ своего времени отъ юноши-новобранца науки, Кавелинъ находилъ замтное удовольствіе въ бесд съ молоденькимъ студентомъ, нердко принимавшимъ сторону его противника — Сченова. Обычнымъ мстомъ ихъ перипатетическихъ бесдъ былъ Румянцевскій скверъ близъ Академіи Художествъ, гд любилъ прогуливаться Кавелинъ. Онъ обыкновенно съ любовью и оживленно слушалъ своего собесдника, часто воодушевленно съ нимъ говорившаго или даже спорившаго. Несомннно, что живой интересъ, возбужденный въ Грот споромъ Кавелина и Сченова, не только имлъ ршительное вліяніе на развитіе въ немъ вкуса къ философіи, но и привелъ къ мысли заняться для изученія психологіи естественными науками, которыя онъ принялся усердно штудировать по курсамъ и книгамъ своихъ знакомыхъ студентовъ-естественниковъ. Этимъ занятіямъ Гротъ отдавался съ тмъ большей горячностью, что считалъ, вмст со многими, существеннымъ недочетомъ въ занятіяхъ тогдашнихъ спеціалистовъ-психологовъ ихъ недостаточную освдомленность въ области естествознанія. Грота особенно воодушевляла мысль, что онъ пойдетъ по боле широкому и боле соотвтствующему требованіямъ времени пути. Кстати здсь напомнить, что то была пора сильнаго и весьма распространеннаго, по истин трогательнаго увлеченія естественными науками. Имена Менделева, Сченова и другихъ свтилъ естествознанія внушали молодежи какой-то священный, трепетъ. На университетскомъ акт, 8 февраля, провозглашеніе именъ студентовъ, получившихъ не только медали, но даже похвальные отзывы за сочиненія по естественнымъ наукамъ, сопровождались такими шумными и демонстративно-восторженными оваціями, что, казалось, стны тряслись. Воодушевленіе молодежи имло въ себ какую-то волшебную, околдовывающую силу, и едва ли кто изъ старыхъ студентовъ не помнитъ этого. Если бы Гроту кто-нибудь сказалъ тогда, что онъ не останется всегда позитивистомъ, онъ просто не могъ бы даже представить себ этого.

XIII.

Мы, молодежь, переживали тогда чудные годы, когда юность бываетъ озарена блестящимъ сіяніемъ солнечнаго свта, когда вся предстоящая жизнь представляется сплошнымъ счастьемъ, когда ярче свтитъ солнце, нжне благоухаютъ цвты и птицы поютъ волшебныя псни,— когда еще не извдана проза незамнимыхъ утратъ и горькихъ разочарованій. Самое общественное настроеніе было тогда какое-то свтлое и жизнерадостное… Въ сред студенчества преобладало сильное демократическое направленіе: молодежь была проникнута необыкновеннымъ энтузіазмомъ, горячія головы мечтали о жертвахъ, о посвященіи всей жизни благу ‘меньшей братіи’, скорбли о неоплатномъ долг передъ нею и рисовали въ своемъ воображеніи картину радикальнаго переустройства всей личной и общественной жизни на началахъ альтруизма и разумнаго, безкорыстнаго труда, опирающагося на изученіе реальныхъ наукъ. Студенты одвались плохо и носили длинныя волосы, но горли желаніемъ отдать свои силы и молодость любимой иде служенія народу. Бывали примры, что блистательно окончившіе курсъ кандидаты бросали все и шли въ учителя въ народную школу, нкоторые же бредили гражданской свободой, и были даже случаи, ради осуществленія этой мечты, бгства въ Америку, въ Соединенные Штаты, воодушевленіе было такъ велико, что, казалось, тогдашнему поколнію свтила заря еще небывалой, разумной и честной, прекрасной будущности. Прошли десятки лтъ, и мечты не оправдались… ‘И нын все пусто и дико кругомъ!’… Теперь даже крайности того далекаго времени имютъ въ воспоминаніи какую-то особую прелесть, какой-то трогательный отпечатокъ.

XIV.

Общій духъ тогдашняго студенчества отразился въ Грот ршеніемъ посвятить свою жизнь правильной постановк философскихъ знаній въ Россіи на плодотворной и разумной почв опытнаго изслдованія, опирающагося на результаты, добытые естествознаніемъ. Намъ кажется совершенно необходимымъ отмтить связь между этими юношескими планами и позднйшими реформаторскими стремленіями Грота по отношенію къ логик и психологіи. Въ Московскомъ профессор Троицкомъ онъ отчасти находилъ отголосокъ своему направленію. Съ другой стороны извстная диссертація Вл. С. Соловьева (впослдствіи друга Грота), озаглавленная: ‘Кризисъ западной философіи’, съ полемическимъ подзаглавіемъ: ‘Противъ позитивистовъ’, сильно волновала Грота, но оппонировать на диспут онъ не ршился или не приготовился. Относительно ясно обозначившихся уже въ студенческіе годы свойствъ личнаго характера Грота, необходимо отмтить необыкновенную ясность и бодрость духа. Все, что приходилось ему переносить горькаго или тяжелаго, онъ всегда умлъ какъ-то незамтно для другихъ перерабатывать въ себ. Одно обстоятельство тяготило его: многочисленныя родственныя и свтскія отношенія его семьи, неотразимо требовали отъ него затраты массы времени и налагали обязательства, невниманіе же къ установившимся требованіямъ было не всегда удобно, потому что могло быть перетолковано какъ невжливость и пренебреженіе. Поэтому Гротъ говаривалъ иногда, что лучше было бы, если бы университеты и другія высшія учебныя заведенія находились не въ центрахъ, а по близости отъ нихъ. Но вс эти неудобства легко забывались, да и кому не приходилось терпть отъ стсненій того или другого рода! Студентомъ Гротъ, бывало, ободрялъ другихъ, если кто-нибудь изъ его товарищей наканун какого-нибудь экзамена смущался духомъ, устрашаясь кары за проблы въ знаніяхъ. Случалось, что Гротъ также, подобно другимъ, сознавалъ за собой кое, какіе недочеты въ передэкзаменаціонный день, но онъ все таки охотно отдавалъ крохи оставшагося свободнаго времени на ободреніе товарищей. Во время прогулокъ по окрестностямъ Петербурга (въ Царское Село, Павловскъ, Ораніенбаумъ), весной, въ пору экзаменовъ, иногда даже наканун или за день, Николай Яковлевичъ весь отдавался столь свойственной ему, особенно въ первой молодости, живости и веселью и воодушевлялъ все общество товарищей-спутниковъ. Грота отъ души любили товарищи, за исключеніемъ очень немногихъ, не имвшихъ къ нему близкихъ отношеніи, изъ другихъ факультетовъ, фанатически радикальнаго образа мыслей, избгавшихъ сближенія съ нимъ, особенно потому, что, какъ сынъ академика, слдовательно, лица, занимавшаго высокое общественное положеніе, онъ являлся въ ихъ глазахъ какимъ-то аристократомъ, хотя симпатіи его были скоре демократическія. Во всякомъ случа здсь уже дйствовало явное предубжденіе, о которомъ, въ виду его слишкомъ очевидной несправедливости и неустранимости, Гротъ не особенно заботился. Въ семь же своей ему приходилось, наоборотъ, иногда выступать защитникомъ взглядовъ, казавшихся тогда слишкомъ смлыми, и защищать новыя теченія, а также боле позднихъ представителей русской литературы, Писемскаго, Достоевскаго, Щедрина.

Необходимо еще, въ заключеніе рчи о студенчеств Грота, указать одинъ примръ, въ которомъ особенно выразилась теплая отзывчивость его къ нуждамъ и интересамъ товарищей. Онъ сумлъ сильно заинтересовать свою семью, а затмъ и профессоровъ, судьбой одного бднаго и одинокаго студента-пермяка, который, какъ говорили, посл смерти жены и дтей, уже посл того, какъ онъ служилъ гд-то на родин, пришелъ пшкомъ въ Петербургъ, чтобы поступить въ университетъ. Это былъ уже человкъ лтъ двадцати семи. Благодаря участію Грота быстро распространилось въ сущности даже преувеличенное представленіе объ этомъ ‘второмъ Ломоносов’, тогда какъ студентъ этотъ отличался преимущественно добросовстностью и трудолюбіемъ, но и только {Это былъ И. В. Ястребовъ, впослдствіи лекторъ латинскаго языка въ Варшавскомъ университет.— Ред.}. Во всякомъ случа и здсь Гротъ является человкомъ рдкой доброты и рдкаго въ такой мр стремленія быть полезнымъ ближнему.

XV.

Въ ма 1875 года Гротъ готовился въ выпускнымъ экзаменамъ. Теперь наступила пора разлуки съ родной семьей. Однажды сидя съ однимъ изъ товарищей {Съ авторомъ этой статьи, В. И. Шенрокомъ.— Ред.}, съ которымъ онъ обыкновенно вмст готовился къ экзаменамъ, Николай Яковлевичъ, несмотря на явный недостатокъ времени, видимо отдалялъ время возобновленія занятій посл обденнаго перерыва. Вдругъ посл нкотораго размышленія онъ предложилъ своему коллег хлопотать о совмстномъ занятіи каедры русскаго языка въ русской филологической семинаріи въ Лейпциг, основанной для приготовленія учителей древнихъ языковъ. Онъ такъ увлекательно сталъ рисовать картину предстоящей совмстной жизни и путешествій по Германіи, что планъ его совершенно очаровалъ слушателя. Оказалось, что планъ этотъ былъ уже извстенъ Якову Карловичу и имъ одобренъ. Надо было приводить его въ исполненіе. Сначала дло уладилось, но потомъ Николай Яковлевичъ получилъ предложеніе и изъявилъ согласіе занять каедру во вновь открывавшемся тогда и организуемомъ Н. А. Лавровскимъ Историко-филологическомъ Институт кн. Безбородка въ Нжин.

Мысль о Лейпциг не была, однако, оставлена Гротомъ, и онъ собирался туда теперь уже въ качеств слушателя университетскихъ лекцій для подготовки къ ожидавшей его каедр, а свой лтній досугъ но окончаніи курса посвятилъ усовершенствованію въ англійскомъ язык и съ этой цлью читалъ даже какой-то англійскій переводъ ‘Дворянскаго Гнзда’ и перечитывалъ любимыхъ своихъ романистовъ, Диккенса и Уильки Коллинза, поджидая между тмъ боле опредленныхъ извстій отъ директора Нжинскаго института. ‘Сегодня утромъ я наконецъ получилъ давно желанное письмо отъ Лавровскаго’ — писалъ онъ въ половин іюня 1875 г.,— ‘въ которомъ онъ подтверждаетъ вс свои прежнія условія, но въ добавокъ еще старается склонить меня сейчасъ же, т. е. въ август, хать въ Нжинъ, а не ждать года за-границей. Я, однако же, отказался: надо приготовиться’. Между тмъ Гротъ занимался штудированіемъ ‘Логики’ Владиславлева, ‘Психологіи’ Чистовича и набрасывалъ собственныя замтки ‘по вопросамъ философскаго круга’, а также читалъ разныя вновь выходившія книги, не пренебрегая и такими, какъ многихъ интересовавшая тогда новая книга Погодина ‘Простая рчь о мудреныхъ вещахъ’ и проч.

Въ эту счастливую пору планы и предположенія роились одни за другими въ воображеніи нашего молодого ученаго: онъ мечталъ о германской наук, о путешествіяхъ, о будущемъ своемъ устройств въ Нжин и объ ожидавшей его дятельности. Онъ блисталъ лучезарнымъ настроеніемъ и горлъ нетерпніемъ оправдать то довріе и т надежды, которыя на него возлагали. Передъ самымъ отъздомъ заграницу до него дошелъ и очень его утшилъ лестный для него отзывъ о немъ одного изъ самыхъ уважаемыхъ имъ бывшихъ профессоровъ, К. Я. Люгебиля, который при одномъ его товарищ и нсколькихъ молодыхъ профессорахъ отозвался о немъ, какъ объ ‘очень, очень даровитомъ и дльномъ чловк’. При своемъ живомъ характер Гротъ не могъ, однако, совершенно потонуть въ книгахъ и, живя въ деревн, чередовалъ напряженную умственную работу съ практическими длами, съ посщеніями родственниковъ и разными развлеченіями, даже охотой. Наконецъ пришла пора отъзда заграницу, но первоначальный планъ Грота нсколько измнился, и Лейпцигъ былъ замненъ Берлиномъ.

XVI.

Въ сохранившейся переписк Грота того времени живой вереницей проходятъ разнообразныя пережитыя впечатлнія отъ описанія грусти, охватившей его при прозд черезъ Петербургъ во время отсутствія остальной семьи, до широкихъ плановъ и надеждъ. Этимъ письмамъ онъ придавалъ даже значеніе путевого дневника. При всей глубокой любви ко всему родному, онъ съ юношеской жаждой впечатлній неудержимо стремится вдаль. Въ письмахъ его этой поры бушуетъ вихрь разнородныхъ чувствъ молодой души, рвущейся навстрчу заманчивому житейскому водовороту и съ наслажденіемъ упивающейся калейдоскопомъ впечатлній, такъ и чувствуется, какъ юноша, съ безграничнымъ довріемъ смотрящій въ будущность, съ захватывающимъ интересомъ развертываетъ первыя страницы той книги, которая называется жизнью. ‘Ты спрашиваешь’ — пишетъ онъ брату,— ‘здоровъ ли я и доволенъ ли я. На то и другое отвчаю ‘да’, но не могу умолчать, что и на свтломъ неб теперешней беззаботной жизни есть тоже облачко — совсмъ безоблачнаго неба не бываетъ — это облачко есть разлука съ вами’. Но и эти маленькія облачка не сгущались въ тучу, а скоро уносились, когда въ своихъ заграничныхъ скитаніяхъ Гротъ получалъ случайно возможность встртиться съ родными. Вообще это была самая завидная пора его жизни, когда его все радовало и увлекало и счастье привтствовало его доброй улыбкой, понятно, что и настроеніе его было свтлое и оптимистическое. Со свжей, неистощимой энергіей пустился онъ заграницу и съ самаго начала странствованій все хотлъ видть и всюду поспть. ‘Изъ Нжина’ — пишетъ онъ брату — ‘не усплъ написать теб, да и въ Кіев насилу урвалъ минутку — такъ много осмотровъ и хожденій, что не успваешь опомниться’. Благодаря обширнымъ связямъ родителей, онъ всюду по пути въ Россіи находитъ самый радушный пріемъ и пользуется обществомъ высоко образованныхъ и полезныхъ людей. Въ Москв онъ останавливается у П. И. Бартенева, въ Конотоп у извстнаго библіографа С. И. Понамарева, съ которымъ потомъ осматриваетъ въ Кіев городъ и пещеры, въ Нжин его ласково принимаетъ его будущій начальникъ, а потомъ и тесть, Н. А. Лавровскій.

Въ самомъ свтломъ настроеніи пролетлъ Гротъ всю дорогу, набираясь впечатлній въ Кіев, Нжин, Львов, Краков, при чемъ осмотрлъ соляныя копи Велички (чрезвычайно интересно описанныя имъ въ письм къ брату), въ Бреславл, и даже смотрлъ маневры въ Лигниц.

XVII.

Отъ сентября до половины апрля продолжалась жизнь Грота въ Берлин, откуда весной онъ перебрался въ Страсбургъ. Первыя берлинскія впечатлнія были самыя пріятныя. Счастливая звзда, казалось, не хотла покидать своего любимца: кром вншнихъ удобствъ берлинской жизни ему на первыхъ же порахъ посчастливилось встртить цлый рядъ лицъ, появленіе которыхъ на его горизонт было большой удачей. Сперва онъ встртилъ своего будущаго коллегу по нжинской каедр П. И. Люперсольскаго, потомъ знакомится и сближается съ однимъ московскимъ магистрантомъ {П. А. Зиловъ, позже профессоръ И. Варшавскаго университета, а нын попечитель Кіевскаго Учебнаго округа.}, уже успвшимъ освоиться съ условіями берлинской городской и университетской жизни, а также съ работавшимъ тогда въ Берлин X. С. Головинымъ {Впослдствіи профессоръ, директоръ Технологическаго Института и попечитель С.-Петербургскаго Учебнаго округа.}, и наконецъ, недли дв посл прізда, случайно, въ величайшей радости, на знаменитой Unter den Linden встрчаетъ одного изъ своихъ бывшихъ университетскихъ товарищей. Г. Э. Зенгера, съ которымъ его впослдствіи связывала тсная дружба {Онъ былъ впослдствіи его коллегой въ Нжин.}. Объ этомъ лиц, имвшемъ несомннно въ ту пору вліяніе на умственную жизнь Грота, онъ писалъ брату: ‘Онъ въ высшей степени умный, образованный и дльный молодой человкъ. Когда съ нимъ побесдуешь часа два, то стыдишься своего невжества въ иностранныхъ литературахъ, въ исторіи, даже… въ философіи — чего онъ только не читалъ, чего только не знаетъ! И кром того оно легитимистъ по убжденію, человкъ воззрній весьма умренныхъ и здравыхъ’. Съ своими новыми друзьями Гротъ прошелъ формальности матрикуляцій и вступилъ въ трудовую университетскую жизнь. Вначал восторженное благоговніе передъ свтилами германской науки внушало новичку-студенту нкоторый страхъ. Но это неизбжное смущеніе скоро уступило мсто сознанію собственныхъ силъ и не дале, какъ черезъ мсяцъ, мы видимъ Грота центромъ общаго вниманія на разныхъ философскихъ собраніяхъ, гд его уже успли замтить и оцнить, какъ молодую, много общающую силу, и вмст съ тмъ къ нему уже начинаютъ относиться съ симпатіей, какъ къ человку. Его разспрашиваютъ о состояніи философской науки въ Россіи, произносятъ въ честь его привтственные тосты въ застольныхъ бесдахъ и вообще относятся къ нему сердечно и дружески, нкоторые берлинскіе ученые приглашаютъ его къ себ и завязываютъ съ нимъ частное знакомство. Въ одномъ письм къ брату онъ очень интересно описываетъ вступленіе свое, какъ гостя въ берлинское Филосовское общество, на засданіе котораго, соединенное съ обдомъ (28-го октября), онъ былъ введенъ однимъ своимъ знакомымъ. Здсь въ числ 15 человкъ присутствовали выдающіеся философы, напр. Мишеле, Меркеръ, Кирхманъ, Шасслеръ, Фредериксъ и др., отнесшіеся къ молодому русскому ученому съ живйшимъ сочувствіемъ. Предсдательствующій профессоръ Меркеръ, представивъ обществу Н. Я., предложилъ за него (единственно въ этотъ разъ) тостъ, какъ за представителя русской философской науки въ берлинскомъ Философскомъ обществ. ‘Чокнувшись со всми’, разсказываетъ Н. Я., ‘я обратился къ собранію съ выраженіемъ благодарности и сказалъ небольшую рчь о состояніи философской науки въ Россіи,— рчь, которая имъ очень понравилась, такъ что они выразили надежду, что я когда-нибудь буду держать боле подробный Vortrag по этому предмету’… Вскор Гротъ завоевалъ въ философскомъ кругу Берлина такое сочувствіе и возбудилъ такія надежды, которыя обязывали оправдать составившееся о немъ лестное мнніе и заставляли его усилено работать. Особенно тепло отнесся къ нему извстный Лацарусъ, выразившій желаніе, чтобы Гротъ сдлался сотрудникомъ по русскому отдлу издаваемаго имъ ‘Zeitschrift fr Vlkerpsychologie’.

Къ берлинскому періоду относятся также не оставшееся для него безслднымъ сближеніе съ Ю. . Самаринымъ, который провелъ въ Берлин нсколько времени незадолго до своей кончины (1876), и о которомъ Н. Я. набросалъ тогда же свои воспоминанія. Не будемъ останавливаться на пересказ сообщеній Грота объ его участіи въ философскихъ собраніяхъ, о произносимыхъ имъ рчахъ и получаемыхъ привтствіяхъ, замтимъ только, что черезъ нсколько мсяцевъ, стосковавшись по родин, онъ пріхалъ къ пасх въ Петербургъ повидаться съ родными, а затмъ уже ршилъ перебраться въ Страсбургъ.

XVIII.

Отдохнувъ въ семейной обстановк, обновившись душой, онъ снова волнуется надеждами и предвкушеніемъ новыхъ научныхъ наслажденій. Здсь снова былъ моментъ колебанія въ выбор университета. Какъ прежде онъ колебался между Берлиномъ и Лейпцигомъ, такъ и теперь его тянутъ къ себ Гейдельбергъ и Страсбургъ. Въ Гейдельбергъ его манили лекціи знаменитаго Куно Фишера, въ Страсбургъ его привлекали Либманъ, Лаасъ и Веберъ и прекрасно поставленныя психологическія семинаріи.

Впечатлнія отъ берлинскаго и страсбургскаго университетскаго преподаванія были у Грота далеко неодинаковыя: въ нкоторыхъ берлинскихъ профессорахъ-философахъ онъ отчасти разочаровался, тогда какъ страсбургская академическая жизнь имла на него самое отрадное и возбуждающее вліяніе. Единственно одно грустное письмо было получено отъ него изъ Берлина, откуда онъ писалъ одному изъ своихъ пріятелей: ‘Вы, врно, вдали представляете мою жизнь въ розовыхъ краскахъ. Но я принужденъ васъ разочаровать’. Затмъ слдуютъ не совсмъ лестные отзывы о профессорахъ, изъ которыхъ одинъ отличается односторонностью направленія и эклектизмомъ, другой — краснорчивымъ многословіемъ, а большинство — переставшіе работать старики. ‘Но свтила въ Берлин’ — оговаривается Гротъ — ‘историки и физики’. Совсмъ не то было въ Страсбург, гд къ Гроту тотчасъ же снова вернулось его обычное, свтлое и жизнерадостное настроеніе. ‘Занятія мои’ — писалъ онъ — ‘идутъ успшно, въ десять разъ успшне, чмъ въ Берлин. Дло въ томъ, что тутъ отличные, молодые профессора, даже выше берлинскихъ, ибо въ Берлин читаютъ все старики, тайные совтники, которымъ бы пора на покой… Недаромъ Страсбургъ славится теперь, какъ лучшій германскій университетъ: тутъ вс учатся, интересуются живыми вопросами науки. По субботамъ, утромъ, въ философскомъ семинаріи (7—9 ч. утра) мы ведемъ подъ руководствомъ Либмана оживленныя пренія о философскихъ вопросахъ, одинъ готовитъ рефератъ о какой-нибудь психологической проблем, остальные критикуютъ и спорятъ.

‘Въ одну изъ первыхъ субботъ и я держалъ такой рефератъ о метафизическихъ направленіяхъ въ наук о душ, и очень удачно, съ этого дня Либманъ все ко мн обращается съ вопросами во время лекціи. Живо и весело идетъ дло’.

По письмамъ Грота видно, что онъ прилагалъ немало труда на обработку своего Vortrаg’а, съ одной стороны потому, что общее научное воодушевленіе его товарищей по психологическимъ семинаріямъ захватывало его и возбуждало въ немъ усиленную энергію и желаніе съ своей стороны принять дятельное участіе въ дружной работ, а съ другой, ему — хотя и съ дтства хорошо знавшему нмецкій языкъ, но все же не имвшему привычки вести на немъ серьезные диспуты и излагать сложныя и отвлеченныя разсужденія,— приходилось усиленно работать надъ нмецкой литературной рчью. ‘Въ Страсбург’ — говоритъ онъ — ‘я со страстью принялся за дло, чему способствуютъ и добрыя всти о состоявшемся моемъ назначеніи. Постоянно участвую въ философскомъ семинаріи и принимаю живое участіе въ дебатахъ. Либману я уже вручилъ часть моего сочиненія, переработаннаго и отдланнаго’. Кром спеціальныхъ философскихъ занятій, онъ работалъ надъ рисунками микроскопическихъ размровъ малаго мозга, подъ руководствомъ доктора Денисенки въ лабораторіи въ Facult de Mdecine для журнала, издаваемаго проф. Вальдэйеромъ. Онъ уже чувствуетъ себя подготовленнымъ къ каедр и жалетъ, что Лавровскій извстилъ его объ отсрочк начала лекцій по случаю перестроекъ въ Нжинскомъ Институт.

XIX.

Съ начала сентября 1876 г. Николай Яковлевичъ становится экстраординарнымъ профессоромъ Нжинскаго Историко-филологическаго Института.

Въ бытность свою за границей, какъ мы говорили, онъ горлъ нетерпніемъ начать свою профессорскую дятельность, но минутами на него нападало безпокойство за свою юность и недостаточность подготовки, чувство совершенно понятное при отвтственной перспектив въ столь ранніе годы. И вдругъ въ дйствительности все оказалось несравненно легче и благополучне, нежели онъ себ представлялъ. Онъ сразу встртилъ самый радушный пріемъ со стороны директора и товарищей, которые почтили его полнымъ довріемъ и, оцнивъ его, отвели ему не только видное, но и почетное мсто въ своей корпораціи. Вообще трудно представить себ боле радостное и счастливое начало общественной дятельности. Причиной такого успха былъ необычайный энтузіазмъ и пламенное, неудержимое стремленіе къ дятельности и даръ иниціативы. Благодаря этимъ качествамъ онъ невольно внесъ свжую струю въ жизнь провинціальной профессорской корпораціи, удрученной мертвымъ застоемъ узднаго существованія. Еще раньше, чмъ успли оцнить въ Грот созрвавшую крупную научную силу, онъ уже всмъ полюбился, какъ человкъ, и вселилъ во всхъ довріе къ своей разносторонней даровитости. Въ это солнечное утро своей жизни онъ испытывалъ хроническое упоеніе успхами своей дятельности.

Въ первомъ письм изъ Нжина къ одному пріятелю Гротъ сообщаетъ: ‘Начну съ того, что я вполн счастливъ и доволенъ своимъ положеніемъ. Судьба меня балуетъ незаслуженно. Я только два мсяца въ Нжин, а между тмъ по тому положенію, которое я занимаю въ здшнемъ кружк, можно подумать, что я жилъ здсь годы. Лекціи мои съ самой первой пошли удачно,— удачне, чмъ я желалъ и надялся’. Вскор онъ писалъ еще: ‘Только-что прочиталъ лекцію и нахожусь подъ обаяніемъ этого чарующаго занятія, лучше котораго я себ ничего вообразить не могу, причемъ трудно ршить, что лучше — читать или готовить лекцію: и то и другое чудесно’. О своей будущей работ надъ диссертаціей онъ мечтаетъ какъ о какомъ-то невыразимомъ счасть. Спша подлиться своими тріумфами съ родными, Николай Яковлевичъ писалъ: ‘Хоть мн, по правиламъ закрытаго заведенія, и не апплодировали, по по отзывамъ моихъ сослуживцевъ, изъ которыхъ одинъ хвалилъ голосъ, другой — слогъ, третій — систему, четвертый — богатство содержанія, я могу заключить объ успх’. Дале слдуетъ сообщеніе: ‘Вчера меня выбрали членомъ трехчленной комиссіи, долженствующей выработать положеніе объ общихъ артельныхъ вечерахъ по субботамъ. Такія практическія дла придаютъ разнообразіе жизни, и я чувствую, что безъ нихъ Нжинъ могъ бы скоре надость ‘. Затмъ Гротъ тотчасъ же былъ избранъ ревизоромъ институтской библіотеки, редакторомъ ‘Извстій Нжинскаго Историко-Филологическаго Института’, старостой хозяйственныхъ профессорскихъ артелей и на него же было возложено произнесеніе академической рчи на торжественномъ акт слдующаго года: ‘Я счастливъ’ — скромно говорилъ онъ — ‘общей любовью и выказываемымъ мн уваженіемъ, которое трудно носить на плечахъ, зная, что ничмъ его не заслужилъ’. За это довріе и неожиданный почетъ, самолюбивый молодой человкъ считалъ себя обязаннымъ отблагодарить блестящимъ выполненіемъ всхъ возложенныхъ на него обязанностей. ‘Не могу не считать счастьемъ то обстоятельство’ — писалъ онъ,— ‘что я началъ свое профессорское поприще въ такомъ скромномъ мстечк, какъ Нжинъ, все въ немъ блапріятствуетъ самовоспитанію профессора. Остальные профессора и лица, съ которыми вхожу въ соприкосновеніе, тоже полюбили меня и особенно уважаютъ во мн энергію, что порусски означаетъ расторопность ‘. Это счастливое сознаніе блестящаго успха внушаетъ Гроту горячую благодарность родителямъ за заботливое воспитаніе и за все, чмъ они помогли ему въ жизни. Описывая устройство своей чистенькой и уютной холостой квартирки, онъ пишетъ: ‘Я устроилъ у себя самый уютный уголокъ: около двери шумитъ вентиляторъ, дверь закрыта красивой портьерой, подъ ногами везд коврики, на стнахъ портреты и картинки, въ углу желзный шестъ для гимнастики, окна вечеромъ сплошь закрыты шторами — уютно, тепло, мило — вс любуются порядкомъ, а секретъ въ томъ, что я сынъ Якова Карловича и Натальи Петровны’.

XX.

Неугомонная жажда труда молодой, неуходившейся натуры и задушевное отношеніе къ товарищамъ не могли не возбуждать сочувствія, Гротъ рьяно, не щадя силъ, выполнялъ вс возлагаемыя на него дла и порученія, и весело было смотрть на эту неугомонную готовность служить общимъ интересамъ. Даже въ чисто практической сфер, напр. въ организаціи общаго артельнаго хозяйства холостыхъ профессоровъ онъ былъ находкой: замтивъ неумлость и безконтрольность въ веденіи этого дла, благодаря общей безпечности, онъ, самый младшій по годамъ и по служб, вскор усплъ многое поправить и привести въ порядокъ. Понятно, что и въ практическихъ длахъ онъ немедленно пріобрлъ прочную репутацію и что во всхъ отношеніяхъ на него стали возлагать обширныя надежды, а онъ съ ущербомъ для здоровья напрягалъ вс силы, чтобы оправдать ихъ.

Методическому и уравновшенному Якову Карловичу не по душ было такое неблагоразумное расходованіе силъ его сыномъ. Первые успхи сына были имъ приняты, конечно, съ сердечной радостью, но онъ не мирился съ тмъ, что сынъ его живетъ на всхъ парахъ,— понимая, что жизнь не можетъ быть фантастической фееріей и что вчное лихорадочное возбужденіе и расточительная трата энергіи опасны и вредны. Вчно побдный, ликующій тонъ писемъ, волшебное обаяніе какого-то азартнаго энтузіазма, дававшаго яркую окраску всему существованію молодого ученаго,— все это наводило на грустную мысль о возможности ранняго надрыва и истощенія. Въ цломъ ряд писемъ Грота къ родителямъ неизмнно слышится упоеніе успхомъ: то онъ сообщаетъ, какъ студенты посл одной изъ первыхъ лекцій во множеств бросились въ библіотеку, уже заинтересованные философіей, то мы читаемъ такія строки: ‘Занятія мои идутъ очень хорошо. Студенты, судя по ихъ привтливымъ поклонамъ, по усердному записыванію и внимательному слушанію, любятъ мои лекціи и меня, своего юнаго профессора’. Предостереженія отца Николай Яковлевичъ выслушивалъ съ любовью и желаніемъ слдовать имъ, но не могъ сдержать свою неугомонную натуру и продолжалъ кипть и волноваться.

Въ своей частной жизни Николай Яковлевичъ испытывалъ одинъ недочетъ: его тяготило чувство одиночества посл долговременной привычки къ семь и отчасти начинала давать себя знать томительная прозаическая сторона узднаго прозябанія. Прежде всего возникъ вопросъ, какъ держать себя въ отношеніи провинціальныхъ обычаевъ. Слдуя примру отца, Николай Яковлевичъ сразу и категорически объявилъ, что въ карты играть не станетъ, и только изрдка соглашался играть въ шахматы. ‘Всего печальне’ — писалъ онъ отцу,— ‘что я очень люблю общество и вслдствіе этого долженъ приносить ему въ жертву массу своихъ личныхъ взглядовъ и убжденій. Россійскій обычай ложиться поздно производитъ на меня давленіе. Теперь я по буднямъ живу правильно, но по субботамъ и средамъ, когда бываютъ вечера или собранія у одного изъ товарищей, ложишься всегда поздне, чмъ бы слдовало. Все это меня огорчаетъ, а между тмъ слдовать извстнымъ принципамъ трудно, когда всхъ моложе и рискуешь заслужить упреки въ педантичности, желаніи рисоваться и проч.’.

Но вскор установившійся строй жизни радикально измняется благодаря его женитьб. Необходимо однако, прежде чмъ перейти къ этому періоду жизни Грота, прослдить дальнйшіе успхи его профессорской и ученой карьеры.

XXI.

Гротъ очень скоро освоился съ каедрой и, по его выраженію, чувствовалъ себя на ней такъ свободно, какъ за обденнымъ столомъ среди друзей и родныхъ, и удивлялся, что еще недавно могъ бояться аудиторіи. Такой же успхъ онъ имлъ въ профессорской конференціи и тотчасъ же получилъ особую благодарность за разработку, по просьб педагогическаго совта институтской гимназіи, вопроса о преподаваніи логики и психологіи въ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ. Темой для магистерской диссертаціи онъ выбралъ вопросъ ‘Объ отношеніяхъ силлогизма къ индукціи и дедукціи’ и началъ уже заготовлять матеріалы, которые посл были употреблены имъ въ дло не въ магистерской, а въ докторской диссертаціи. Вскор ему было суждено дебютировать и въ качеств оппонента въ Кіевскомъ университет на диспут Козлова, гд онъ возражалъ очень удачно, но нсколько рзко и горячо, о чемъ посл жаллъ. Поздка въ Кіевъ на диспутъ Козлова подала поводъ къ знакомству Грота съ кіевскимъ профессоромъ Гогоцкимъ, а сдланныя на диспут возраженія были сгруппированы и обработаны въ особой брошюр.

Посвящая все время упорной работ, Николай Яковлевичъ, однако, не могъ сразу остановить выборъ на опредленной тем для диссертаціи: посл изданія отдльной брошюрой своего возраженія Козлову, онъ напечаталъ актовую рчь ‘О сновидніяхъ, какъ предмет научнаго анализа’ и приготовилъ къ печати статью ‘О классификаціи чувствованій’, вскор напечатанную во французскомъ журнал ‘Revue philosophique’. Отъ послдней статьи былъ уже естественный переходъ къ его магистерской диссертаціи ‘Психологія чувствованій’. Несмотря на быстрые успхи научной дятельности, скоро обратившей на себя вниманіе ученаго міра, Гротъ говорилъ однако: ‘всего этого мало, хочется больше, мечтаешь о томахъ, а пишешь страницы’.

Вскор разностороннія занятія Грота осложнились вслдствіе избранія его ученымъ секретаремъ и секретаремъ комиссіи по разработк печатнаго каталога библіотеки. Тутъ уже онъ работалъ, не зная праздниковъ и засиживаясь часовъ до трехъ ночи, но постоянный успхъ поддерживалъ его энергію. ‘Я все боле и боле’ — говорилъ онъ — ‘укрпляюсь въ надежд кое-что сдлать по своему предмету: силы не ослабваютъ и энергія воли тоже. Только бситъ медленность всхъ длъ человческихъ. Какъ я ни скоро работаю, а вотъ уже боле года сижу надъ диссертаціей! Сколько труда, времени и терпнія потрачено, а все недоволенъ! Моя работа будетъ имть историко-психологическій характеръ, и тутъ я долженъ былъ изучить бездну премудрости древней, средневковой и новой’.

XXII.

Между тмъ слухи объ успшной дятельности Грота достигли Москвы, гд уже тогда возникло предположеніе пригласить его на каедру, осуществившееся лишь семь лтъ спустя. Не теряя времени, онъ спшилъ, кром спеціальныхъ занятій философіей, запастись цлымъ рядомъ элементарныхъ руководствъ по главнымъ отдламъ высшей математики для самообразованія. Такими широкими планами нашъ молодой философъ могъ задаваться, благодаря тому, что уединенная нжинская жизнь давала широкій просторъ для научныхъ занятій: обстановка, въ которой онъ находился, была очень благопріятна для начала учено-литературной дятельности. Къ услугамъ юнаго профессора, безъ всякой конкурренціи, былъ весь обширный отдлъ фундаментальной библіотеки по части философіи и другихъ наукъ, пополнявшійся по его указаніямъ. Единственная помха со стороны мелочныхъ требованій провинціальнаго общества, была скоро устранена нашимъ молодымъ ученымъ, ршившимъ во что бы то ни стало отстоять свою самостоятельность въ этомъ отношеніи, руководясь при этомъ примромъ отца, умвшаго не длать уступокъ толче праздной жизни. Н. Я. вращался, главнымъ образомъ, въ кругу своихъ коллегъ, изъ которыхъ особенно полюбилъ преподавателя исторіи П. И. Люперсольскаго и почтеннаго директора института, Н. А. Лавротскаго, на дочери котораго, Наталь Николаевн, онъ женился.

Увлеченіе избранницей сердца скоро заставило Николая Яковлевича дать себ отчетъ во всемъ стро своей личной жизни. Онъ писалъ родителямъ: ‘Прошла пора, когда я смотрлъ на жизнь, какъ на чашу славы и богатства. Самая лучшая цль жизни — уравновсить умственные, теоретическіе моменты съ моментами спокойнаго семейнаго счастья. Нмцы давно это поняли, и они на женитьбу смотрятъ какъ на долгъ, въ тотъ моментъ, когда они пріобртутъ первую трудовую копйку. Это стимулъ къ новой работ. Вотъ и теперь у меня серьзная цль въ жизни — сдлаться достойнымъ милой, идеальной двушки. Я знаю, что меня ждетъ награда въ будущемъ и это удесетеряетъ энергію моихъ добрыхъ намреній’. Онъ чувствуетъ, что любовь оказываетъ вліяніе и на его даръ краснорчія: ‘Сегодня читалъ лекціи съ особеннымъ воодушевленіемъ. Законы Вебера, Фехнера, Вундта излагались много самымъ краснорчивымъ образомъ’.

XXIII.

Наконецъ, диссертація была окончена и напечатана, и оставался магистерскій экзаменъ, по поводу котораго Гротъ обратился съ запросами въ Москву и Кіевъ. ‘Изъ обоихъ мстъ пришли отвты благопріятные. Троицкій написалъ, что онъ находитъ диссертацію достойной о другой степени (докторской). Изъ Кіева тоже пишутъ, что достоинство диссертаціи всми безъ спору признано, что Козловъ считаетъ ее единственнымъ полнымъ историческимъ изложеніемъ вопроса, какое только существуетъ, что экзаменъ будетъ только формальностью, etc’. Гротъ защищалъ диссертацію, однако, не въ Москв, а въ Кіев, потому что, благодаря близости разстоянія, ему удобне было прізжать туда на каждый экзаменъ и тотчасъ же снова возвращаться къ семь. Въ это время онъ былъ единогласно избранъ въ конференціи института ординарнымъ профессоромъ, но его уже манила мечта о профессур въ одной изъ столицъ.

Сдлавшись магистромъ посл блистательнаго успха диссертаціи, Гротъ, повидимому, имлъ больше основаній разсчитывать на приглашенія со стороны столичныхъ университетовъ, но вышло иначе. ‘Съ Троицкимъ мы уговорились’ — сообщалъ онъ — ‘отложить мой переходъ лишь на время, но я, признаться, плохо врю въ возможность улаженія дла черезъ годъ. Теперь я уже доцентомъ не пойду, а профессорскихъ ваканцій у нихъ нтъ’. При такихъ обстоятельствахъ пришлось дйствовать. инымъ путемъ: испросивъ заграничную командировку, онъ почти безъ отдыха посл усиленнаго напряженія многихъ лтъ снова погружается съ головой въ работу надъ докторской диссертаціей, темой для которой послужили вопросы, занимавшіе его въ начал профессорства, когда онъ ставилъ ихъ на очередь для своей магистерской диссертаціи. Теперь онъ снова намтилъ мстомъ своего ученаго подвижничества Лейпцигъ, куда его особенно привлекала перспектива занятій подъ руководствомъ знаменитаго Вундта, но потомъ выборъ его остановился на Тюбинген.

XXIV.

Выхавъ за границу. Гротъ, какъ всегда, не вытерплъ, чтобы не совершить небольшого путешетвія со всей семьей по слдующему маршруту: Вна, Трізстъ, Венеція, Флоренція, Гепуя, Миланъ, Мюнхенъ, Штутгардтъ.

Тюбингеномъ Гротъ остался въ высшей степени доволенъ, даже еще больше, нежели когда-то Страсбургомъ: ‘Вы не можете себ представить’ — писалъ онъ,— ‘какъ здсь легко и удобно живется. Везд честность, аккуратность, взаимное довріе, на все таксы и правила и, благодаря такой строгой регламентаціи, остается только выговорить слово — и все, какъ изъ земли, растетъ и готовое лзетъ въ ротъ. Уже черезъ десять дней по прізд въ этотъ незнакомый городъ и край, вся жизнь потекла такимъ ровнымъ, правильнымъ и пріятнымъ теченіемъ, точно нсколько лтъ прошло, какъ мы здсь поселились. Но вы спросите, почему я выбралъ Тюбингенъ. Во-первыхъ, это одинъ изъ лучшихъ университетскихъ городовъ по климату, воздуху и живописному положенію. Во-вторыхъ, тутъ богатйшая философская библіотека. Въ третьихъ, тутъ извстный своими сочиненіями по логик профессоръ Зигвартъ, наконецъ, отсюда рукой подать во вс лучшія мста Германіи и вообще средней Европы, въ Шварцвальдъ, на Рейнъ и въ Швейцарію, куда я надюсь пробраться лтомъ. Я вполн доволенъ своимъ выборомъ: городокъ тихій и скромный, но жизнь удобна и дешева. Климатъ прекрасный, мстность поэтическая,— мы окружены горами, съ вершины которыхъ восхитительные виды на долину Неккара. Люди все хорошіе и очень любезные. Я познакомился съ нсколькими профессорами, и связи быстро расширяются. Вообще вся обстановка благопріятствуетъ успшному труду’. Вс эти первыя впечатлнія потомъ все боле оправдывались, и Тюбингенъ оставилъ навсегда въ душ Николая Яковлевича пріятныя воспоминанія. ‘Тюбингенъ’ — не устаетъ повторять онъ въ своихъ письмахъ — ‘ все боле насъ очаровываетъ: мы устроились и живемъ гораздо удобне и пріятне, чмъ въ Нжин. И что за чудное время: въ конц октября 15 въ тни, солнце, свтъ, очарованіе! Что за чудныя мста въ окрестностяхъ: везд горы и лса, Неккаръ вьется въ живописной долин! Много деревьевъ и вся трава имютъ еще свжій зеленый цвтъ, картина чудная! Народъ все прелюбезный и милый!’ Въ довершеніе всего поразительными оказались дешевизна квартиръ и припасовъ. Но особенно Николай Яковлевичъ былъ въ восторг отъ профессорской корпораціи. ‘У меня здсь знакомствъ, какъ всегда, уже множество’, писалъ онъ. ‘Всхъ профессоровъ знаю лично и со многими очень сошелся. Вс они любезны ко мн и ввели меня въ свой кругъ, какъ своего, родного. Я бываю по вторникамъ на ихъ собраніяхъ, гд читаются по очереди рефераты ученые по всмъ наукамъ… Прекрасный обычай! Онъ поддерживаетъ энергію въ работ, и самолюбіе заставляетъ каждаго слдить за своей наукой… Нравы профессоровъ очень просты: они и танцуютъ, и на конькахъ катаются, и длаютъ большія прогулки, вообще ведутъ себя, какъ вс смертные, хотя составляютъ здсь аристократію и богаче и лучше всхъ живутъ. Недавно былъ маскарадъ въ клуб, устроенный профессорскимъ обществомъ, и на немъ самые почтенные ученые, европейскія знаменитости, были въ костюмахъ и дурацкихъ колпакахъ заодно со своими студентами и слушателями. Вообще я убждаюсь, что истинная наука не драпируется въ тогу ученой серьзности и глубокомыслія. Эта драпировка нужна только пустоголовымъ, которые боятся, чтобы ихъ не смшали съ толпой. Здсь, несмотря на отсутствіе всякой вншней выставки, студенты глубоко уважаютъ своихъ профессоровъ, и никакіе скандалы немыслимы, ибо внутреннее содержаніе не подлежитъ сомннію и внушаетъ къ себ почтеніе’.

XXV.

Въ Тюбинген Николай Яковлевичъ приступилъ къ работ надъ докторской диссертаціей ‘Къ реформ логики’, которую онъ ршилъ напечатать въ одной изъ лейпцигскихъ типографій, гд всегда много русскаго шрифта. Онъ слушалъ по четыре лекціи въ недлю проф. Зигварта, съ которымъ близко сошелся и у котораго часто бывалъ въ свободное время, длясь съ нимъ сообщеніями о ход своей работы. Этимъ профессоромъ онъ былъ особенно доволенъ, и послдній, въ свою очередь, съ большимъ сочувствіемъ относился къ нему. Меи іу прочимъ Зигварту понадобились для изданія сочиненій Джіордано Бруно два списка сочиненій итальянскаго философа, пожертвованные Московскому Румянцевскому музею бывшимъ министромъ народнаго просвщенія А. С. Норовымъ. Положивъ въ основу своего изданія подлинныя рукописи Бруно, хранящіяся въ Штутгардтской королевской библіотек, профессоръ Зигвартъ желалъ выписать на время и списки Румяпцовскаго музея. По просьб Грота, удалось, благодаря содйствію покойнаго хранителя рукописей, А. Е. Викторова, выслать каталогъ Норовской библіотеки и фотографическій снимокъ съ одной страницы подлинной рукописи Бруно, но выслать самый оригиналъ было невозможно по уставу музея. Зигвартъ остался весьма благодаренъ музею и съ своей стороны далъ слово прислать въ подарокъ экземпляръ будущаго своего изданія.

При самой благопріятной обстановк, диссертація, разумется, успшно подвигалась впередъ. Вскор Гротъ писалъ родителямъ: ‘Хожу на лекціи проф. Зигварта и много работаю дома. Все тутъ поощряетъ къ работ: квартира веселая, погода чудная, виды восхитительные, люди милые и любезные, много спеціалистовъ по моей паук, съ которыми завожу интереснйшія знакомства и веду продолжительные разговоры’… Онъ горячо убждаетъ мать, чтобы она пріхала насладиться тюбингенскимъ климатомъ и тишиной.

Работа надъ диссертаціей продолжала подвигаться съ большимъ успхомъ и поразительной быстротой. Онъ пишетъ но этому поводу одному пріятелю: ‘Много оригинальнаго и новаго найдете въ моей теперешней работ. Теорія сужденій и выводовъ поставлена въ зависимость отъ теоріи ассоціаціи и диссоціаціи, интеграціи и дифференціаціи, о которой я говорю въ ‘Психологіи чувствованій’.

Быстро пролетла зима въ Тюбинген, и приходилось подумать о лтней резиденціи и о возврат на родину. Весну и начало 1882 г. Николай Яковлевичъ провелъ въ своемъ любимомъ Баденъ-Баден, который онъ называлъ ‘божественнымъ’, а вторую половину лта — въ Чехіи (Теплиц) и въ август возвратился въ Нжинъ съ оконченной и напечатанной въ Лейпциг диссертаціей.

XXVI.

Вскор для нетерпливаго и вчно рвущагося впередъ Николая Яковлевича, избалованнаго постояннымъ успхомъ, наступила година тоскливаго ожиданія диспута. Дло въ томъ, что у него все было готово и желательно было поскоре пройти черезъ этотъ искусъ, но явилась досадная задержка вслдствіе опасенія непріязненной студенческой манифестаціи противъ университетскаго начальства. Въ это время его усиленно приглашали въ Новороссійскій университетъ и самъ онъ рвался изъ Нжина, тмъ боле, что его другъ и тесть, Н. А. Лавровскій, уже покинулъ тогда институтъ и что жизнь въ Нжин, особенно въ виду измнившихся условій, становилась для него все тяжеле. Нжинъ былъ для Грота мстомъ временнаго заточенія, съ которымъ можно было мириться на первыхъ порахъ, но засидться тамъ было не въ его интересахъ и не но его натур. Въ ноябр 1882 г. Николай Яковлевичъ писалъ родителямъ: ‘Я получилъ письмо изъ Кіева отъ декана Историко-Филологическаго факультета Антоновича съ извщеніемъ, что диспутъ мой еще боле откладывается по случаю опасенія безпорядковъ. Поэтому попечитель округа и ректоръ сами потребовали отъ факультета отсрочки диспута до окончанія лекцій, т. е. до второй половины декабря. Это очень досадно, ибо выборы мои въ Одесскомъ университет до Рождества уже не могутъ состояться’. Но тутъ же онъ прибавляетъ о Нжин: ‘Охъ, ужъ нужно терпніе право, чтобы на всю эту мерзость смотрть и съ нею мириться!’ Притомъ замститель Н. А. Лавровскаго {Проф. H. Е. Скворцовъ.}, всми искренно любимаго и уважаемаго, безъ церемоніи заявилъ, что ‘поставилъ себ задачею ломать все, что было создано его предшественникомъ ‘.

Наконецъ, 2 февраля 1888 г. состоялся давно ожидаемый диспутъ. По окончаніи диссертаціи, снова съ большимъ успхомъ защищенной въ Кіев, посл чего, въ знакъ почета, студенты вынесли Грота изъ зала на рукахъ, послдній еще сильне сталъ стремиться изъ Нжина. Дло о переход въ Москву почему-то затянулось, и это особенно жаль потому, что въ злосчастномъ 1888 г. Николай Яковлевичъ схватилъ въ Нжин жесточайшій ревматизмъ, послужившій началомъ недуговъ, расшатавшихъ его прежде крпкій организмъ. Между тмъ, имя приглашеніе и отъ Новороссійскаго университета, Гротъ ршилъ принять его, какъ единственный выходъ изъ Нжинскаго заточенія, тмъ боле тяжелаго, что недостатокъ людей въ уздной глуши какъ-бы обязывалъ его принимать на себя исполненіе разныхъ мелкихъ общественныхъ обязанностей, какъ по институту, такъ и въ город, такъ, въ клуб его избрали однимъ изъ старшинъ, а, какъ членъ правленія института, онъ долженъ былъ взять на себя ревизію казеннаго имущества и проч.

XXVII.

Весной 1883 г., Николай Яковлевичъ былъ единогласно выбранъ въ Одесс ординарнымъ профессоромъ, но долженъ былъ отложить перездъ туда до осени. Вообще это былъ для него годъ томительныхъ ожиданій. ‘Мы весь годъ’ — жаловался онъ — ‘все чего-нибудь ждемъ и нетерпливо жаждемъ. Сначала ждали ршенія вопроса о принятіи моей диссертаціи и о допущеніи ея къ защит, потомъ ждали диспута, потомъ я заболлъ, и мы ждали долго моего выздоровленія, потомъ опять ждали назначенія диспута, потомъ выборовъ въ Одесс, тоже затянувшихся, наконецъ, будемъ ждать еще моего утвержденія. Странный годъ! весь какой-то неопредленный и выжидательный’! Да и въ Одессу Гротъ халъ за неимніемъ лучшаго и, по его признанію, ‘былъ бы готовъ промнять одесскую ординатуру не только на экстраординатуру въ Москв, но даже, пожалуй, и на доцентуру’.

Осенью 1883 г. Гротъ уже переселился въ Одессу, куда поспшилъ перехать,— еще до полученія офиціальнаго утвержденія, и хотя въ послднемъ трудно было сомнваться, но его сильно разстраивала канцелярская проволочка, погрузившая его на время въ столь несвойственную ему апатію. Наконецъ, утвержденіе пришло, а съ нимъ вернулась и энергія Грота. Съ первой же лекціи онъ сдлался, какъ прежде на диспут въ Кіев, предметомъ самыхъ горячихъ и восторженныхъ овацій. Однако вмст съ розами вскор обозначились и шипы: популярность, особенно возросшая посл ряда публичныхъ чтеній, дорого обошлась Гроту, втянувъ его во множество знакомствъ, отвлекавшихъ его отъ работы и скоро ему наскучившихъ. Одесское общество своей меркантильностью произвело на него удручающее впечатлніе, и онъ скоро понялъ, что здсь самый громкій успхъ и самыя горячія похвалы большой цны не имютъ и щедро расточаемыя оваціи носятъ совершенно вншній характеръ.

Достаточно было замтить это и понять, что несмотря на вс привтствія, ему не найти въ своей аудиторіи задушевнаго отклика его идеямъ и стремленіямъ, какъ впечатлительнаго Грота охватилъ душевный холодъ и гнетущая тоска. Мишурная слава стала ему претить. Въ интимномъ письм къ родителямъ у него вырвались однажды такія строки: ‘Положимъ, я здсь гремлю, но что толку! Вы часто меня предостерегаете противъ увлеченія оваціями, а если бы вы знали, какъ я въ душ къ нимъ равнодушенъ и какъ он мн даже противны. Если я иногда радуюсь увеличенію своего авторитета, то только ради идей, которыя я защищаю и которыя мн, святы’.

Къ этому присоединилась тоска по роднымъ: ‘вотъ, увы, уже девять лтъ я въ изгнаніи, время идетъ, родители старютъ, а я все дальше и дальше отъ родного крова’.

Вскор своими публичными и университетскими лекціями Гротъ вызвалъ два противоположныхъ теченія, изъ которыхъ одно было за Грота, а другое — противъ него.

У Грота оказались ярые поклонники и враги. Даже студенты стали выступать въ мстныхъ газетахъ противъ него и бъ его защиту, стали издаваться направленныя противъ него полемическія брошюры, появленіе которыхъ почти совпало съ враждебной Гроту статьей въ ‘Дл’ ‘Обыкновеннаго читателя’ (В. В. Лесевича), на которую Гротъ отвчалъ въ слдующемъ же No журнала, полемикой съ Н. И. Каревымъ и проф. Козловымъ, выступившимъ въ ‘Русскомъ Богатств’ (редакціи г. Оболенскаго) съ рзкой критикой докторской диссертаціи Грота ‘Къ реформ логики’. Все это показываетъ, до какой степени Гроту удалось заинтересовать своими трудами людей, занимающихся философскими вопросами. Вмст съ тмъ это былъ своего рода искусъ, быть можетъ, полезный для подготовки къ предстоящей ему вскор широкой дятельности въ Москв, гд, какъ извстно, онъ явился уже во всеоружіи зрлаго философскаго развитія. Между тмъ, горячо принимая къ сердцу вс выходки противъ него и сильно тяготясь одесской жизнью, Николай Яковлевичъ въ нетерпніи составлялъ довольно рискованные, впрочемъ мимолетные, планы перехода въ одну изъ столицъ хотя бы подъ условіемъ временной перемны карьеры. Кром того, открывъ широкій доступъ въ свой домъ студентамъ и посвящая бесдамъ и спорамъ съ ними массу времени, онъ вскор долженъ былъ убдиться, что установившійся строй жизни сильно вредитъ его научнымъ работамъ, отъ замкнутой, отшельнической жизни въ Нжин онъ, по общительности своей патуры, слишкомъ поспшилъ окунуться въ омутъ одесскаго круговорота. Студенты охотно посщали любимаго профессора, и имъ полюбилась простота и свобода отношеній и возможность вести споры и поучаться, ‘ но черезчуръ напряженная нервная жизнь и трудность сосредоточенія на любимыхъ занятіяхъ требовали перемны вншнихъ условій. Притомъ самолюбіе Грота жестоко страдало отъ равнодушія къ нему петербургскаго университета, гд онъ первый былъ оставленъ по каедр философіи и всегда считался блестящимъ и выдающимся студентомъ, подававшимъ большія надежды. Между тмъ, когда надежды эти какъ нельзя лучше оправдались, когда его имя упоминалось въ литератур наряду съ общепризнанными авторитетами науки, факультетъ забылъ о. немъ и былъ глухъ къ его громкимъ успхамъ. Это было тмъ боле обидно, что одна изъ философскихъ каедръ давно пустовала посл смерти проф. Сидонскаго. Причиной такого неблаговоленія было несочувствіе его бывшаго учителя, проф. Владиславлева, къ научному направленію Грота.

XXVIII.

Постоянное стремленіе Грота на сверъ вскор получило боле опредленный характеръ: его стало тянуть въ Москву, гд ему было удобне устроиться по сравнительной близости къ деревн родителей (въ Рязанской губерніи) и собственной (въ Харьковской) и куда его привлекали боле благопріятныя условія климата, нежели въ Петербург. Поэтому Гротъ очень желалъ и хлопоталъ, чтобы министерство, не навязывая его профессорской коллегіи въ Москв и не называя его кандидатуры, только предложило выбрать второго профессора по философіи, потому что одна каедра въ Москв была свободна. Въ промежуткахъ этихъ волненій Николай Яковлевичъ съ увлеченіемъ продолжалъ философскія работы, плодомъ которыхъ были статьи, появлявшіяся въ періодическихъ изданіяхъ или выходившія отдльными брошюрами. Въ числ этихъ заботъ онъ особенное значеніе придавалъ стать ‘Эгоизмъ и альтруизмъ передъ судомъ здраваго смысла и науки’, о которой писалъ, что ‘главная ея идея та, что наука, въ вопросахъ морали, только и можетъ оправдать и методически обосновать принципы морали здраваго смысла, христіанской религіи и разумной философіи’. Вскор затмъ послдовала статья ‘О классификаціи наукъ’ и статья о Джордано Бруно, прочитанная въ вид публичной лекціи. Хотя на эту лекцію, по причин наступленія лтняго времени, собралось немного слушателей, но она произвела глубокое впечатлніе на присутствующихъ и газеты дали о ней восторженные отзывы.

Пришлось, однако, пробыть еще годъ въ Одесс. Это былъ годъ введенія новаго университетскаго устава, согласно которому Николай Яковлевичъ обязанъ былъ обратить особенное вниманіе на изученіе Платона и одинъ изъ своихъ курсовъ цликомъ посвятить великому философу древности. Большой для него неожиданностью было посл этого полученіе офиціальной благодарности министерства ему одному изъ всей профессорской корпораціи. Хотя такое офиціальное поощреніе усугубляло надежды на переходъ въ Москву, но вмст съ тмъ навлекало непріятности. ‘Многіе’ — писалъ онъ родителямъ,— ‘кажется, завидуютъ, другіе подтруниваютъ, я же размышляю о странности всего происходящаго на свт: я получилъ похвалу за то, что исполнилъ уставъ и подчинился закону. Видно, плохо исполняются законы, если исполненіе ихъ рдкій случай и особо отмчается’. Задтый за живое, Гротъ просилъ отца при свиданіи заявить министру, что онъ благодаритъ за поощреніе, но назначилъ чтеніе Платона по собственному уб&#1123,жденію, признавая для студентовъ желательнымъ близкое знакомство съ этимъ великимъ мыслителемъ, но что въ то же время онъ читаетъ съ ними Канта и другихъ великановъ философской мысли: Николаю Яковлевичу было обидно, что новый уставъ унизилъ преподаваніе философіи и ея исторіи, исключивъ этотъ предметъ изъ программы испытанія на государственномъ экзамен.

Вскор Николай Яковлевичъ съ большимъ успхомъ прочелъ публичную лекцію ‘О душ, въ связи съ современными ученіями о сил’. Лекція привлекла такую массу слушателей, что университетскій залъ и хоры были буквально переполнены, и на ней присутствовали вс высокопоставленныя лица города. По окончаніи много апплодировали, а присутствовавшій архіепископъ Никаноръ, при выход изъ зала, привтствовалъ Грота словами: ‘Ну, слава Богу, душа опять народилась на свтъ! Спасибо, Николай Яковлевичъ!’.

Чрезвычайно интересовали Грота новйшія религіозно-философскія статьи гр. Л. Н. Толстого. Позволимъ себ привести нкоторыя любопытныя замчанія его на книгу Толстого ‘Ma religion’. Сильно сочувствуя Толстому, онъ сначала указываетъ, однако, слабыя стороны его труда, именно: ‘1) чрезвычайный радикализмъ, т. е. непризнаніе никакихъ компромиссовъ и сдлокъ, неизбжныхъ для человческаго общества при несовершенномъ нравственномъ его развитіи, 2) отсутствіе объективности, а именно то, что онъ длаетъ подборъ фактовъ, который ему нуженъ, игнорируя т, которые противорчатъ его выводамъ, 3) отсутствіе Историческаго критерія, заставляющаго его прилагать слишкомъ абсолютную мрку при оцнк вншней формы и устройства жизни христіанскаго общества, выражающихся въ организаціи церкви’.

‘Толстой’ — продолжаетъ Гротъ — ‘вообще смшиваетъ идеалъ съ его выполненіемъ и степенью возможнаго практически приближенія къ нему, и отсюда вс натяжки и несообразности. (Но вмст съ тмъ онъ въ высшей степени высоко и ясно истолковалъ искаженный и утраченный современнымъ обществомъ христіанскій идеалъ и сумлъ указать правильно на способъ примиренія христіанскаго ученія съ научно развитымъ современнымъ разумомъ. Въ этомъ и состоитъ его заслуга. Масса, слпо врующая и стоящая на точк зрнія непосредственнаго религіознаго сознанія, не пойметъ его конечно, для нея и для церкви Толстой останется еретикомъ, но для философствующаго ума ереси вдь вовсе и не существуетъ, а существуютъ только истина и заблужденіе или, еще лучше, только различныя ступени приближенія къ истин. Для него названіе Толстого еретикомъ не иметъ никакого значенія, ибо понятіе ереси соотносительно понятію догмата: одно безъ другого невозможно, а догмата для философа не существуетъ. (Для философа Толстой — мыслитель, достигшій высокой степени приближенія къ истин и подорвавшій въ корн философскую аргументацію атеистовъ и узкихъ матеріалистовъ,) Въ этомъ именно смысл и слдуетъ понимать его значеніе: онъ писалъ для мыслителей, а не для массы, не для людей чувства. Онъ мыслитель-аристократъ, его ученіе надо демократизировать, чтобы оно сдлалось достояніемъ народа’…

XXIX.

Въ начал 1886 года стали доходить до Грота сначала смутныя, а потомъ все боле опредленныя извстія о предстоявшемъ назначеніи его въ Москву ординарнымъ профессоромъ. ‘Тихонравовъ’ — сообщаетъ онъ родителямъ — ‘говорилъ, что ординатура есть и ждетъ меня. Еще кто-то говорилъ Кочубинскому {Профессоръ Новороссійскаго Университета, товарищъ Н. Я., которому принадлежитъ починъ въ привлеченіи его въ Одессу и записка о немъ: ‘Очеркъ учено-литературной дятельности профессора Н. Я. Грота’ Одесса, 1883.} о достоврности моего назначенія осенью. Смирновъ, профессоръ философіи въ Казани, стремится въ Одессу перейти изъ-за болзни дочери’.

Наконецъ онъ получилъ каедру въ Москв осенью 1886 г., и съ этихъ поръ началась лучшая пора его жизни и ученой дятельности. Теперь онъ могъ себя чувствовать твердо ставшимъ на ноги ученымъ и руководить другими, тогда какъ прежде его отвлекали то полемика, то разные обязательные искусы, черезъ которые слдовало пройти по установленнымъ правиламъ. Теперь онъ могъ дйствовать безъ всякой сковывающей по рукамъ и ногамъ вншней регламентаціи. Еще недавно онъ мечталъ: ‘О, если бы я въ Москву попалъ! Какъ бы я расширилъ свою дятельность и сколько новыхъ силъ привлекъ бы изъ молодежи къ занятіямъ философіей!’ Невольно вспоминается, какъ блестяще оправдались эти надежды.

Вступительная лекція опять прошла блистательно, хотя и не было здсь такихъ необычайныхъ овацій, какими сопровождались диспуты въ Кіев и вступительная лекція въ Одесс. Во всякомъ случа его привтствовали громкими, долго не смолкавшими рукоплесканіями, новые коллеги наперерывъ поздравляли его съ успхомъ, редакторъ ‘Русской Мысли’ {В. А. Гольцевъ.} тутъ же пригласилъ помстить его лекцію въ своемъ журнал, а H. С. Тихонравовъ, бывшій тогда предсдателемъ Общества Любителей Россійской Словесности, предложилъ баллотировать его въ это общество, дйствительнымъ членомъ котораго Гротъ съ тхъ поръ и сдлался. Въ скоромъ времени онъ былъ избранъ предсдателемъ Психологическаго Общества, которое до тхъ поръ существовало лишь номинально, но съ избраніемъ Грота, какъ извстно, необычайно оживилось и быстро пріобрло довріе и симпатіи публики. Все это, конечно, требовало напряженной энергіи. Вскор посл вступительной лекціи онъ писалъ: ‘Это время для меня самое критическое, ршающее мою судьбу въ Москв на нсколько лтъ. Мало блеснуть вступительной лекціей, чтобы завоевать прочныя симпатіи студентовъ и всхъ окружающихъ. Надо поддержать репутацію, а для этого много тратится силъ. До сихъ поръ все идетъ хорошо’. Въ то же время Гротъ почувствовалъ себя въ водоворот большого города: быстро составился у него обширный кругъ знакомства и завязались самыя разнообразныя отношенія, начиная съ генералъ-губернатора — зъ представителей офиціальнаго міра, и гр. Л. Н. Толстого — изъ тузовъ міра мысли и идеаловъ. Гротъ постоянно получалъ множество приглашеній, отъ которыхъ не могъ и не хотлъ отказываться, а между тмъ все это поглощало массу времени, а на первыхъ порахъ онъ даже едва поспвалъ сдлать то, что считалъ безусловно необходимымъ. Особенно было для него пріятно и имло важное значеніе, посл сближенія съ гр. Толстымъ, близкое знакомство съ Вл. С. Соловьевымъ, который, въ свою очередь, поспшилъ познакомить его съ Фетомъ, какъ переводчикомъ Шопенгауера. ‘Мы, кажется, очень сойдемся съ Соловьевымъ’,— писалъ Гротъ,— ‘и затваемъ съ нимъ издавать философскій журналъ: онъ берется достать денегъ, а я буду редакторомъ и организаторомъ’.

Теперь, когда мысль Грота получила удачное осуществленіе, трудно представить, себ, какъ въ свое время она показалась рискованной и безумно смлой. До тхъ поръ было нсколько робкихъ и неудачныхъ попытокъ создать что-либо врод философскаго журнала, напр. ‘Философскій трехмсячникъ’ Козлова, но вс он оканчивались полнйшимъ фіаско. Родители опасались за Грота, какъ въ отношеніи успха его предпріятій, такъ и боясь за его здоровье, но онъ утверждалъ противное. ‘Боле года я страдалъ отъ апатіи, вытекавшей изъ безнадежнаго моего положенія по отношенію къ Москв. Я былъ нравственно боленъ, ослаблъ и утратилъ бодрость духа, вслдствіе боязни, что моя ученая карьера (въ лучшемъ смысл) будетъ разбита необходимостью бросить профессуру и вс любимыя занятія. страдалъ и боллъ отъ униженій и отъ уязвленнаго чувства собственнаго достоинства, страдавшаго отъ мысли, что я, имющій право на мсто въ Москв, долженъ кланяться и просить! Я уже начиналъ терять вру въ себя и думать, что я не нуженъ Москв. Но я собралъ силы — и побдилъ. И чмъ~дале, тмъ ясне вижу величину побды. Я вижу, что инстинктъ меня не обманулъ, что я былъ нуженъ Москв, какъ и она мн, что я могу быть полезенъ и необходимъ. Я доказалъ, что имю право стремиться въ Москву и что я достоинъ каедры въ здшнемъ университет. Я ожилъ, недуги слетли съ плечъ, силы удесятерились, здоровье и молодость, обновились — я сталъ другимъ человкомъ. Мн нужно дйствовать. Я чувствую, что отъ меня ждутъ ‘дйствія’, что слабое дйствіе несоразмрно положенію, хочу упрочить свое положеніе и не дать остыть симпатіямъ’.

XXX.

Послдствія показали, что непоколебимая вра Грота въ свои силы и въ свою ‘счастливую звзду’, какъ онъ любилъ выражаться, были чрезвычайно благотворны. Въ приведенныхъ выше строкахъ могло бы показаться преувеличеннымъ одно выраженіе: ‘я могу быть Москв полезенъ и необходимъ’. Безъ сомннія, Гротъ имлъ право сказать первое, по какъ утверждать заране, что онъ будетъ Москв необходимъ? Но на дл вышло именно такъ, потому что его бодрой иниціатив чрезвычайно было обязано Московское Психологическое Общество и русская философская наука. Если часто длу вредитъ неосмотрительность и необдуманный рискъ, то съ другой стороны, когда оно назрло, смлая, самоувренная иниціатива составляетъ огромную заслугу.

Со времени предсдательства Грота (съ 1888 г.) Психологическое Общество, благодаря энергіи своего главы и соединенію въ Москв многихъ молодыхъ, но уже весьма почтенныхъ и много общавшихъ силъ, начало функціонировать съ неслыханнымъ у насъ оживленіемъ, закипла работа дружная и бодрая. Разумется, если бы Гротъ не могъ опираться за такія солидныя силы, на такое множество надежныхъ и преданныхъ длу сотрудниковъ, то его планы остались бы на степени самонадянной зати, въ свою очередь, нелегко было сплотить разрозненныхъ дятелей и дружно двинуть хорошо организованное дло, но не случайно то, что именно Гротъ ршился взять на свои плечи иниціативу и своей врой въ успхъ и даромъ организаціи вложить душу въ задуманное предпріятіе. Новость дла была очень серьзной помхой. Но вотъ Общество стало часто собираться, и засданія его настолько заинтересовали московскую интеллигенцію, что актовый залъ университета въ годичныя торжественныя засданія (24 января) и юбилейныя, напримръ, посвященное памяти Шопенгауера, бывалъ переполненъ публикой, и на нкоторыя было весьма трудно достать билеты. Рефераты печатались большей частью въ ‘Трудахъ Психологическаго Общества’, но скоро обиліе ихъ стало уже наводить на мысль о созданіи философскаго журнала (мысль о которомъ, какъ мы видли, уже мелькала раньше у Грота), и вотъ являются въ 1889 г. ‘Вопросы философіи и психологіи’. Предпріимчивый и бодрый, свтлый взглядъ Грота на будущее и здсь оказалъ большую пользу. Силъ философскихъ было достаточно, но важно было дать имъ ршимость бороться съ равнодушіемъ и недовріемъ къ новому длу. Особенно страшила предпринимателей яеі. привычка нашего общества къ философскому чтенію. Даже въ печати мысль о философскомъ журнал встртила далеко не единодушное сочувствіе, а нкоторые органы прямо предсказывали неуспхъ и насмшливо качали головой. Особенно ‘Сверный Встникъ’ (редакція г-жи Евреиновой) прямо говорилъ, что интересно молъ будетъ посмотрть, что-то изъ этой зати выйдетъ, и вмст съ тмъ не одобрялъ заявленія редакціи вновь возникающаго философскаго журнала о томъ, что въ немъ будутъ помщаться статьи одинаково всхъ философскихъ направленій. Казалось, что философскій журналъ, не преслдующій никакихъ публицистическихъ цлей и ставящій единственной своей задачей познаніе отвлеченныхъ философскихъ истинъ, и долженъ отличаться отъ политическихъ и литературныхъ журналовъ, но новость дла мшала въ то время многимъ отршиться отъ привычной точки зрнія.

Вскор однако дятельность Психологическаго Общества и изданіе философскихъ сборниковъ, а затмъ и журнала увнчались полнымъ успхомъ, который превысилъ ожиданія самого Грота. Зато его безпощадно терзали другія заботы и волненія. Уже въ конц 1886 г., когда Гротъ только началъ свои завоеванія въ сфер литературно-философской дятельности въ Москв, ему пришлось волноваться по поводу статьи Одесскаго преосвященнаго Никанора, представлявшей собой съ одной стороны, какъ бы своего рода ‘доносъ’ на Грота предержащимъ властямъ и обвиненіе въ неблагонадежности, а съ другой — упрекъ въ измн прежнему направленію яко-бы ради карьеры и успха въ офиціальныхъ сферахъ. И то и другое было одинаково несправедливо и обидно. ‘Ничего такого, что онъ мн приписываетъ’ — говорилъ Гротъ — ‘я никогда ище думалъ, а въ конц на счетъ поворота онъ уже совсмъ зарапортовался. Никогда я никуда не поворачивалъ, а шелъ все прямо и неуклонно впередъ, но такъ какъ сфера мысли похожа на сферу земли, то неудивительно, что я, какъ путешественникъ вокругъ свта, сталъ нын въ отношеніи къ исходной точк ‘антиподомъ’ своимъ. Большинство критиковъ моихъ никакъ не хочетъ понять этого, и вроятно, изумилось бы, если бы я сказалъ, что ни отъ одного изъ своихъ утвержденій въ прежнихъ сочиненіяхъ я не отказываюсь и не имю нужды отказываться. Ограничены мною только нкоторыя отрицанія, но это уже неизбжный процессъ развитія, и переходъ отъ односторонности къ разносторонность не есть, конечно, ‘поворотъ’. Въ другомъ письм онъ говоритъ: ‘Никанорова статья тмъ скверна, что даетъ религіозно-политическое истолкованіе тмъ мыслямъ, которыя у меня не имли никакого отношенія къ религіи и политик’… Гротъ написалъ своему противнику возраженіе, которое помстилъ въ ‘Православномъ Обозрніи’. Выходка Никанора тмъ больше раздражала его, что Никаноръ считалъ и называлъ его своимъ ‘другомъ’. ‘Это ужъ не дружба и расположеніе, въ которомъ Никаноръ меня увряетъ’ — говорилъ Гротъ — ‘если онъ полицейскій рапортъ начальству превращаетъ въ статью’…

Постоянная напряженная дятельность, множество связей и свтскихъ отношеній и полемика мшали Гроту отдаваться вполн впечатлніямъ жизни, но сознаніе достигнутаго успха и осуществленіе давней мечты о Москв наполняло его душу отрадой. ‘Съ какимъ удовольствіемъ’ — говоритъ онъ — ‘я иногда прозжаю черезъ Кремль и размышляю, что нахожусь въ Москв въ сердц Россіи составляя одинъ изъ кусочковъ ткани этого сердца. Но я еще не наслаждаюсь Москвой вполн. Сначала надо потрудиться хорошенько, чтобы пріобрсти досугъ и возможность жить посвободне. Я еще ни разу не имлъ времени пойти погулять безъ цли въ Кремль и насладиться спокойно видомъ Москвы,— ни разу еще мы не были ни въ музеяхъ, ни на выставкахъ и въ галлереяхъ’.

Чтобы понять и оцнить значеніе научной и профессорской дятельности Грота во всемъ ея объем, необходимо, кром изученія его печатныхъ трудовъ, принять во вниманіе его горячее, задушевное отношеніе къ взятымъ на себя обязанностямъ и особенно живое вл^ніе на сотрудниковъ и учениковъ, надо почувствовать то обаяніе его личности, о которомъ свидтельствуютъ многочисленныя воспоминанія, надо знать, что онъ безъ расчета жертвовалъ своими силами и успшно справлялся одновременно со многими задачами и во всякое дло влагалъ душу. По словамъ г. Викторова, ‘его чтеніе одушевлялось обыкновенно животрепещущей и увлекательной непосредственностью. Онъ ни разу не читалъ стараго курса. Онъ самъ неоднократно указывалъ на то, что считаетъ для себя совершенно невозможнымъ предлагать слушателямъ уже разъ прочитанныя записки и что ему всегда трудно готовиться къ курсамъ, такъ какъ онъ составляетъ ихъ заново изъ года въ годъ’. ‘Мы присутствовали’ — продолжаетъ тотъ же авторъ — ‘всегда при живомъ рост философской мысли, видли, что самъ профессоръ живо заинтересованъ тмъ, какъ складываются его воззрнія, къ какимъ возможнымъ выводамъ они приведутъ’. Особенно полезны были для студентовъ практическія занятія, такъ называемыя ‘семинаріи’. По свидтельству того же лица, ‘Николай Яковлевичъ снабжалъ студента литературными указаніями, давалъ свои книги, бралъ книги изъ университетской библіотеки, недоступной для студента, совтовался о деталяхъ сочиненія. Онъ неотступно слдилъ за работой студента и постоянно поднималъ его энергію. При этомъ онъ обладалъ удивительной способностью внушать студенту довріе къ собственнымъ силамъ. Онъ послдовательно проводилъ въ своей педагогической дятельности то правило, что слишкомъ трудныхъ темъ для студентовъ не существуетъ’. Несмотря на испытанное въ Одесс неудобство отъ чрезмрной доступности для студентовъ, невыгодной съ точки зрнія экономіи силъ и времени, по Доброт и живости своего характера Гротъ и въ Москв широко раскрылъ для своихъ слушателей двери квартиры. Какъ въ аудиторіи онъ предлагалъ студентамъ свободно критиковать каждую прочитанную имъ лекцію (на практическихъ занятіяхъ), при чемъ ‘обаятельныя черты его личности создавали такую атмосферу, благодаря которой эти практическія занятія привлекали къ себ много охотниковъ’, такъ даже на улиц, по дорог домой, онъ охотно велъ оживленныя бесды со студентами и иногда горячо съ ними спорилъ. Словомъ, его отношенія къ студентамъ носили совершенно свободный, Товарищескій характеръ, онъ ‘охотно выслушивалъ всякія замчанія, вступалъ въ споръ съ аудиторіей’. Добрымъ хозяиномъ и наставникомъ-товарищемъ онъ былъ также для своихъ гостей-студентовъ во время лтняго отдыха на своей дач въ с. Кочетк (Харьковской губ.). ‘Онъ свободно вводилъ насъ въ семью’ — говоритъ г. Викторовъ — ‘охотно длился съ нами неистощимымъ запасомъ заразительной веселости. Николай Яковлевичъ былъ мастеръ устраивать разнаго рода пикники, поздки верхомъ, катанья на лодк, уженье рыбы, охоту’. Однимъ словомъ, ‘онъ былъ близокъ къ осуществленію идеала всесторонняго, искренняго, тснаго общенія и взаимодйствія профессоровъ и студентовъ. Онъ былъ профессоръ-товарищъ ‘.

XXXII.

Философію Гротъ любилъ, по выраженію одного изъ его слушателей, какъ живое существо, и особенно живо интересовался вопросами этики и психологіи. По словамъ г. Айхенвальда, ‘для двойной бухгалтеріи души онъ былъ слишкомъ искренній, прямой и чувствующій мыслитель, и при всемъ динамизм его философіи, при всхъ колебаніяхъ его отвлеченной мысли, всегда оставался неизмннымъ и внятнымъ одинъ основной тонъ, одинъ пребывающій и жгучій мотивъ, это ршеніе нравственной проблемы. Всего дороже было то, что Гротъ всегда оставался искреннимъ искателемъ добра и истины и невольно импонировалъ этими качествами молодежи, всегда чуткой ко всему правдивому какъ въ сфер практической, такъ и въ научной. Поэтому профессорскій авторитетъ его нисколько не умалялся даже въ тхъ случаяхъ, когда, какъ это случалось сплошь я рядомъ, участники спора стояли не на сторон профессора’. При своей обширной эрудиціи и искренней любви къ философіи и къ студентамъ, Гроту пріятно было держать себя въ сношеніяхъ съ аудиторіей просто и свободно, и онъ всегда могъ считать себя застрахованнымъ отъ неподобающихъ казусовъ или необдуманныхъ выходокъ. Въ послдніе годы ему случалось, не безъ серьзнаго личнаго риска, съ свойственной ему горячностью вступаться за интересы университетской молодежи, а съ другой стороны, когда нужно, онъ не стснялся откровенно высказывать ей непріятныя вещи, какъ это бывало впрочемъ еще въ Новороссійскомъ университет. Иногда въ надежд на его поддержку, по юношеской неопытности, студенты заявляли ему такія вожделнія во время такъ называемыхъ ‘студенческихъ исторій’, что ему приходилось съ улыбкой отвчать: ‘господа, какъ вы хотите отъ насъ, профессоровъ, требовать того, о чемъ мы можемъ только просить у высшаго начальства’. Въ торжественные дни университетской годовщины, какъ бывало и прежде въ Одесс, Гротъ нердко былъ предметомъ овацій въ вид привтственныхъ кликовъ и традиціоннаго качанія.

XXXIII.

Въ качеств редактора журнала Николай Яковлевичъ, какъ и во всякомъ другомъ дл, работалъ горячо и съ беззавтной энергіей, ему вообще всегда былъ по душ организаторскій и творческій трудъ. Успхъ журнала радовалъ его, какъ заслуженная награда и какъ источникъ нравственнаго самоудовлетворенія, онъ чрезвычайно любилъ также роль двигателя и воодушевителя полезнаго предпріятія, наконецъ, въ его натур было кипть и волноваться и жертвовать всмъ для идеи. Поэтому читатель заране могъ бы предугадать слдующую характеристику его какъ редактора, сдланную г. Ивановскимъ. ‘Здсь’ — говоритъ онъ — ‘какъ и во всей его дятельности въ Психологическомъ Обществ, проявились т черты его характера, которыми онъ отличался всю свою жизнь: его энергія и предпріимчивость, его живой характеръ, способный всякаго увлечь и заставить работать, наконецъ, его выдающійся организаторскій талантъ и большіе литературные и издательскіе навыки. Николай Яковлевичъ во все входилъ самъ, онъ вникалъ во вс мелочи — иногда до такой степени, что забота его объ этихъ деталяхъ начинала со стороны казаться просто утомительной. Но зато надо отдать ему справедливость: никто, вроятно, не могъ бы, когда было нужно, проявлять такую дятельность, объзжать массу лицъ, упрашивая ихъ, настаивая на томъ, чтобы они сдлали все, что могутъ, сноситься съ такой массой офиціальныхъ учрежденій, съ цензурой, типографіями и т. д. и т. д. Николай Яковлевичъ все заране предвидлъ, онъ предусматривалъ всякую мелочь практической постановки вопроса, доходя до ничтожной опечатки въ выходившихъ подъ его редакціей изданіяхъ,— опечатки, заставлявшей его по истин страдать, огорчавшей его до глубины души. Это-то живое отношеніе къ длу и дйствовало такъ обаятельно на всхъ, кому приходилось имть съ Николаемъ Яковлевичемъ дло’.

XXXIV.

Посл сказаннаго нтъ нужды долго останавливаться на характеристик задушевныхъ отношеній Грота къ товарищамъ и сотрудникамъ по журналу и Психологическому Обществу. Довольно сказать, что со всми ними онъ былъ въ истинно дружескихъ отношеніяхъ. Въ числ его ближайшихъ друзей нельзя не назвать Вл. Соловьева, Лопатина, Преображенскаго, /братьевъ Трубецкихъ, Астафьева, Зврева и проч. Вообще, къ чесги Московскаго Психологическаго Общества, надо сказать, что главные его двигатели и представители были всегда не только связаны живыми научными интересами, но самой задушевной и благородной дружбой. На семейныхъ праздникахъ Николая Яковлевича всегда можно было встртить этихъ искреннихъ его друзей, какъ самыхъ дорогихъ и почетныхъ гостей, такъ же задушевно относившихся другъ къ другу, какъ и къ самому хозяину. Здсь царствовала простота и искренность отношеній, среди которой пріятно было отдыхать душой. И нельзя вспомнить безъ грусти, какъ эта дружная и прекрасная семья идеалистовъ, по вол неумолимаго рока, распалась, нсколько лтъ тому назадъ, когда большинство лучшихъ ея членовъ, одинъ за другимъ, по товарищески, словно сдлавшись жертвой какой-то эпидеміи, или какъ будто не вынося разлуки, дружной вереницей преждевременно сошли въ могилу. И все люди молодые, полные энергіи и высокихъ, благородныхъ стремленій! Гротъ, сплотившій и организовавшій эту дружную философскую семью, проникнутую однимъ духомъ и одними идеалами, какъ будто увлекъ ее за собой въ другой, лучшій міръ. Еще недавно вс они цвли надеждами и бодро работали вмст, а теперь отъ этой кипучей жизни остались одн могилы, да память свтлая и назидательная для оставшихся и для будущихъ тружениковъ на томъ же пол.

Кром связи съ сверстниками, Гротъ также былъ связанъ дружескими отношеніями и съ нсколькими замчательными людьми другихъ поколній, какъ гр. Л. Н. Толстой и Фетъ-Шеншинъ. Глубокое нравственное сближеніе его съ Толстымъ было уже давно подготовлено той высокой, но не лишенной критики и чуждой фанатизма, глубоко осмысленной оцнкой ученія, проповдуемаго Толстымъ. Г Для Грота, какъ и для Толстого, выше всего имли значеніе вопросы этики и на этомъ они сошлись. Любимымъ предметомъ размышленій Грота одно время было сопоставленіе Толстого и Ницше. ‘Когда ему надо было высказаться о духовному богатыр Толстомъ и о потухшей мысли Фридриха Ницше’ — говоритъ г. Айхенвальдъ — ‘онъ не могъ долго колебаться въ своемъ выбор и оцнк’. Толстой, въ свою очередь, цнилъ въ Грот живого, увлекательнаго собесдника, въ бесд съ которымъ, какъ съ спеціалистомъ, онъ могъ проврять нкоторые философскіе факты и положенія и въ которомъ онъ видлъ ученаго, горячо интересовавшагося тми же вопросами, которые его самого совершенно захватывали и волновали. Объ этихъ-то вопросахъ у Грота обычно шла оживленная бесда съ величайшимъ современнымъ русскимъ художникомъ и мыслителемъ, а съ Фетомъ они имли соединительное звено въ общемъ любимц — философ Шопенгауер.

Такимъ образомъ въ Москв Гротъ нашелъ живой отголосокъ завтнымъ запросамъ своей души, начиная съ такого колосса мысли и слова, какъ Л. Н. Толстой, и кончая цлой философской колоніей, пріютившейся въ самомъ сердц Россіи, откуда и подобало блеснуть снопу первыхъ философскихъ лучей въ нашемъ отечеств.

XXXV.

Борьба съ препятствіями и всякія волненія попрежнему давали пищу дятельному темпераменту Грота, но, конечно, не могло не быть вредно для него сплошное, чрезмрное напряженіе, какъ мы видли, до сихъ поръ у него еще не было полосы спокойной и нормальной дятельности, а это должно было рано или поздно отозваться на его организм. Если съ одной стороны на Грота имло отрадное и воодушевляющее дйствіе сближеніе его съ графомъ Л. Н. Толстымъ, а также большое сочувствіе его дятельности со стороны университетской корпораціи и лучшей части московской интеллигенціи, то съ другой ни Гроту, ни вообще Психологическому Обществу нельзя было избжать яростнаго ожесточенія одного органа печати, не поскупившагося на грубыя оскорбленія предсдателя Общества и его членовъ. Николай Яковлевичъ, получавшій даромъ ‘университетскую’ и часто враждебную университету газету, относился къ ея недостойнымъ выходкамъ весьма благодушно, но скоро пересталъ въ нее заглядывать. Тмъ не мене онъ волновался за любимое имъ Психологическое Общество, подвергшееся настоящей травл. Поводомъ къ походу на этотъ разъ послужилъ рефератъ Вл. С. Соловьева. ‘Искренно васъ благодарю’ — писалъ Гротъ одному пріятелю — ‘за сочувствіе по поводу травли ‘Московскихъ Вдомостей’. Потому ли, что я обтерплся ужъ очень, или потому, что по темпераменту оптимистъ, но я отъ этой травли предвижу только хорошіе результаты и для Общества, и для журнала, и для себя лично’. Слова эти вскор вполн подтвердились: значительное большинство публики и вся высшая интеллигенція были безусловно на сторон Психологическаго Общества. Но судьб неугодно было оставлять Николая Яковлевича безъ испытаній, и сравнительно ничтожныя волненія должны были уступить мсто очень тяжкимъ ударамъ и серьезному разстройству здоровья. Когда-то Гротъ въ письм въ редакцію ‘Встника Европы’ (1880, XII) проводилъ теорію объ ошибочности распространеннаго взгляда на неравномрное распредленіе счастья между людьми. По теоріи Грота, самое устройство организма человка, самая его природа, неизбжно обусловливаетъ уравновшеніе наслажденій и страданій, и въ конц концовъ сумма всхъ наслажденій и страданій у всхъ людей одинакова, такъ какъ, напр., страданія отъ голода и холода,— по терминологіи Грота ‘положительныя’ — уравновшиваются ‘отрицательнымъ’ удовольствіемъ при насыщеніи и согрваніи, а ‘отрицательными’ страданіями отъ пресыщенія уравновшиваются предшествующія ‘положительныя’ наслажденія. Притомъ, по тогдашней теоріи Грота, люди, раньше счастливые, посл должны будутъ испытать много горя и проч. Теорія эта, по поводу которой можно было бы возразить, что трудно признать равноцннымъ уравновшеніе ‘положительныхъ’ страданій ‘отрицательными’ наслажденіями и съ другой стороны ‘отрицательныхъ’ страданій ‘положительными’ наслажденіями, полагая, что при свободномъ выбор едва-ли кто предпочелъ бы первую комбинацію второй,— теорія слишкомъ жестоко сбылась надъ самимъ ея авторомъ: его постоянные успхи, бодрое, какъ-бы побдное прохожденіе имъ жизненнаго поприща, постоянныя оваціи и общая любовь какъ-будто должны были искупиться рядомъ тяжелыхъ ударовъ, болзнями и смертью многихъ близкихъ людей. Въ ма 1898 года посл непродолжительной болзни умеръ его всми уважаемый отецъ Яковъ Карловичъ, о похоронахъ котораго Николай Яковлевичъ писалъ: ‘все было торжественно и хорошо, но какъ грустно было провожать въ могилу такого хорошаго и всми любимаго отца’. Въ продолженіе нсколькихъ лтъ посл этого Николаю Яковлевичу пришлось похоронить также другихъ близкихъ родныхъ и пережить много тяжелыхъ испытаній, здоровье его неудержимо слабло, но запасъ неистощимой внутренней душевной энергіи мшалъ ему самому, а также окружающимъ и близкимъ людямъ понять настоящее положеніе дла. Онъ таялъ, какъ свча, но свча эта горла ярко и горячо, и постоянная взвинченность, искусственный подъемъ энергіи Грота уже на счетъ запасныхъ, а не основныхъ силъ организма вводили всхъ въ заблужденіе. Какъ всю жизнь онъ привыкъ брать приступомъ вс препятствія, такъ продолжалъ поступать и тогда, когда организмъ его былъ уже сильно надломленъ и нуждался въ бережномъ обращеніи. Уже съ 1891 г. онъ почти каждую зиму подвергался нервнымъ припадкамъ удушья, сопровождавшимся упадкомъ силъ, но не придавалъ этому серьзнаго значенія. Онъ уже не всегда былъ въ послдніе годы бодрымъ и жизнерадостнымъ, по духовный складъ его въ общемъ оставался тотъ же, и признакъ этотъ оказался обманчивымъ, вдь и посл кончины его случалось слышать, что смерть его особенно поразительна тмъ, что и представить себ трудно, что нтъ больше этого полнаго жизни человка {Проф. Айхенвальдъ прекрасно выразилъ, съ своей стороны, это общее впечатлніе въ слдующихъ строкахъ: ‘Онъ былъ воплощенной жизнью и добротой, весь — порывъ, энергія и бодрость. Есть люди, къ которымъ смерть приходитъ тогда, когда они уже и безъ того мертвы,— Николай Яковлевичъ умеръ живымъ’. ‘Поэтому’ — продолжаетъ онъ — ‘мы вс и испытываемъ такую горькую и жгучую обиду этой безвременной кончины мыслителя, который не досказалъ своихъ мыслей, прервалъ свой горячо любимый трудъ и въ раннюю могилу унесъ неосуществленныя возможности и обманувшія надежды, поэтому мы и не можемъ привыкнуть къ его отсутствію и какъ-то странно намъ и больно безъ него’…}.

Въ послднія дв зимы здоровье Николая Яковлевича сильно пошатнулось, и дошло до того, что доктора запрещали ему серьзное умственное напряженіе, вслдствіе чего ему приходилось, особенно благодаря сильно мучившимъ его лихорадкамъ, ревматизму и ларингиту, часто пропускать лекціи. Но усиленная переписка съ заграничными учеными и необходимость работать, кром исполненія профессорскихъ обязанностей, въ архив московскаго дворянства — для нуждъ своей большой семьи, неумолимо подтачивали его силы. Предстоявшая ему въ 1900 году новая годичная командировка, открывавшая возможность работать безъ обремененія и на приволь, необычайно подняла въ немъ энергію: въ послдніе мсяцы въ Грот воскресло жизнерадостное настроеніе его юности и жажда возрожденія къ новой жизни и новой дятельности и планы, множество плановъ… Лто, однако, онъ ршилъ посвятить безусловному отдыху, отчасти подъ вліяніемъ требованій докторовъ, отчасти подъ свжимъ впечатлніемъ трагическаго конца его товарища, профессора Корелина, сдлавшагося жертвой переутомленія. ‘Вы не смотрите’ — говорилъ Гротъ,— ‘что я бодръ и веселъ, у меня вс органы поражепы, и я нуждаюсь въ основательномъ отдых, чтобы меня не постигла участь Корелина. Все лто буду лежать на трав, подъ деревомъ и только отдыхать, отдыхать’… Видно было, однако, что онъ считалъ опасность благополучно миновавшей. Другую тяжкую для него уступку Гротъ ршилъ сдлать своему утомленію. Онъ покидалъ Москву и хотлъ устроиться въ Харьков, гд ему удобне было бы беречь свои силы, которымъ въ Москв, благодаря условіямъ его жизни, хлопотамъ по журналу и Обществу, во всякомъ случа многое угрожало. Къ этому присоединялись и практическія соображенія: близость Харькова къ его лтнему убжищу, возможность боле дешеваго устройства и проч. Носились слухи, что къ прізду Грота осенью въ Москву ршено было почтить его прощальнымъ обдомъ… Многіе были поражены невроятной новостью: ‘Гротъ оставляетъ Москву!’ — ‘Какъ же это’, спрашивали многіе: ‘создалъ Психологическое Общество, создалъ журналъ, заслужилъ огромную популярность и уваженіе — и все бросаетъ!’ Когда эти слова были переданы Гроту, онъ, уже чувствуя себя серьзно больнымъ, нетерпливо возразилъ: ‘Ну да, ну да! создалъ и Общество и журналъ, а теперь усталъ, что же тутъ непонятнаго?!’… Послднія недли Гроту пришлось много хлопотать съ перездомъ, и онъ съ нетерпніемъ ждалъ возможности выхать изъ Москвы къ раньше его переселившейся въ деревню семь. Лчившій его докторъ пришелъ въ ужасъ, когда узналъ, что, несмотря на строжайшія предостереженія, Николай Яковлевичъ по привычк, собираясь въ отъздъ, хлопоталъ обо всемъ самъ, поднялъ весь домъ и гордился тмъ, что скоро и хорошо все устроилъ. Но по прізд въ деревню онъ вдругъ почувствовалъ себя нехорошо — и дней черезъ десять его не стало (23 мая 1899 г.). ‘Какъ громомъ поразило всхъ это грустное извстіе!’ сказалъ о смерти Грота на похоронахъ {Н. Я. похороненъ въ церковной оград въ с. Кочетк на крутомъ лсистомъ берегу живописнаго Донца, гд ему было всегда такъ по душ, на своей скромной дач, окруженному многочисленной дружной семьей.} депутатъ отъ Психологическаго Общества, и едва-ли мы ошибемся, если прибавимъ къ этимъ словамъ, что исчезновеніе съ жизненной сцены такой свтлой личности, такого хорошаго человка, внушавшаго всмъ, встрчавшимся съ нимъ на жизненной дорог, бодрость духа и любовь къ честному труду, оставитъ надолго въ сердц людей, его знавшихъ, глубокій слдъ, а исторія нашего просвщенія, конечно, также его не забудетъ.

Николай Яковлевичъ Гротъвъ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахътоварищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Къ біографіи Н. Я. Грота.(1852—1899).

Читайте также:

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Къ біографіи Н. Я. Грота.
(1852—1899).