Изображение страшного суда по русскому подлиннику XVII века, Буслаев Федор Иванович, Год: 1857 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

ИЗОБРАЖЕНІЕ СТРАШНАГО СУДА ПО РУССКОМУ ПОДЛИННИКУ XVII В КА.

Особенно пріятно въ древне русской литератур и искусств остановиться на такихъ явленіяхъ, въ которыхъ, боле или мене, принимала участіе фантазія народная, и которыя возникали и развивались не случайно, не подъ чуждымъ вліяніемъ и не въ тсныхъ предлахъ, которыми ограничивались интересы нашихъ древнихъ писателей, а на боле широкихъ основахъ, опредляемыхъ нравственными и умственными интересами цлаго народа.

Къ такимъ явленіямъ безспорно принадлежатъ поэтическія и живописныя изображенія Страшнаго Суда.

Прежде, нежели войдемъ въ нкоторыя историческія и эстетическія подробности объ этомъ предмет, предложимъ самое описаніе живописнаго изображенія Страшнаго Суда, по подлиннику, или руководству для живописцевъ, по рукописи XVII вка, принадлежащей графу С. Г. Строганову.

‘Съ краю горній ерусалимъ, а въ немъ церкви и полаты, а во дверяхъ ангелы и шесть ликовъ: первый ликъ — преподобныхъ женъ, второй — мучениковъ, третій — страстотерпцевъ, четвертый — преподобныхъ, пятый — святителей, шестой — пророковъ. Отъ города облакъ силы, а въ облак Отецъ на престол, а около херувимы маленькіе, Сынъ благословляется отъ Отца, и потомъ идетъ къ Отцу, потомъ Отецъ и Сынъ сли въ облак. Подъ Ними лавка, а подъ ногами у Нихъ многоочитые. Отъ ногъ Ихъ пошла рка, и тутъ отпадшій ликъ, и престолъ криво стоитъ, а отпадшіе пошли въ огонь.— Подъ облакомъ, гд отечество въ силахъ, Господь возслъ судить на престол славы Своей, облакъ круглый, около престола херувимы невелики, по сторонамъ престола стоятъ Пресвятая Богородица и Предтеча, у ногъ Адамъ и Ева. По об стороны сидятъ на престолахъ двнадцать апостоловъ, съ книгами, надъ каждымъ по два ангела {Дале идетъ краткая характеристика живописныхъ типовъ апостоловъ, которую здсь пропускаемъ.}. А сидятъ они пониже престола Господня, между ними престолъ, а на немъ завса храма, Евангеліе и Крестъ. Подъ престоломъ сосудъ и гвозди, а за престоломъ два ангела держатъ по свитку. Въ первомъ свитк писано: ‘Пріидте благословеніи Отца Моего, наслдуйте уготованное вамъ царствіе, отъ сложенія міра.’ Въ другомъ свитк: ‘Престолъ Господень стояще, и свтъ возсіявше правды.’ Подъ престоломъ облачекъ, изъ него рука, въ рук дупга праведныхъ, и на двухъ перстахъ висятъ мрила праведныя, подъ мриломъ стоитъ душа (праведная) нагая. А другой рядъ — грядутъ на судъ. Первый ликъ пророковъ, второй — апостоловъ, третій — мучениковъ, четвертый — святителей, пятый — праведныхъ отцевъ, шестой — мученицъ, седьмой — преподобныхъ женъ. На сторон Моисей показываетъ Христа, въ рук свитокъ, а въ немъ писано: ‘Азъ вамъ дахъ законъ, вы же не послушаете мене.’ А стоятъ: 1) Жиды, 2) Литва, 3) Арапы синіе, 4) Индіяне, 5) Измаильтяне, Песьи Главы, 6) Турки, 7) Срацыны,

Нмцы, 9) Ляхи, 10) Русь. Подъ ними море и земля — кругло: отдаютъ тлеса мертвыхъ. Да тутъ же Правда Кривду стрляетъ, и Кривда пала со страхомъ. Да Христосъ въ кругу, въ образ оленя, объ одномъ рог, а въ другомъ кругу — убилъ царство антихристово, въ третьемъ кругу, антихристово царство подъ моремъ. А повыше, убійство Каиново: Авель, падши на колни, плачется, оглянулся назадъ, а дьяволъ подъ локоть тычетъ Канна. И отъ того мста идутъ бсы къ мрилу со грхами, и на мрило падаютъ. Ихъ числомъ пять. И два ангела, со скипетрами, колютъ бсовъ, отъ мрилъ. У ада изъ горла вышелъ змй, главою досягаетъ даже до престола, а по немъ мытарства. Ангелъ несетъ души праведныхъ. А отъ ангела къ краю, гора, на гор одръ, на одр Лазарь убогій: у главы царь Давидъ сидитъ съ гуслями, да три ангела наклонились, принимаютъ душу Лазареву. оаннъ Синайской Горы въ ногахъ стоитъ, сдъ, борода длинне Власіевой, къ концу уже. Въ другомъ мст отъ рая оаннъ идетъ, въ рук клюка, ряска — вохра съ блилами. Левъ оглянулся, несетъ мантію въ пасти. Подъ тою горою Пречистая въ виноград. Два ангела: одинъ держитъ крестъ, а другой копье и трость. Пречистая сидитъ на престол. А отъ винограда пониже ангелъ показываетъ Даніилу четыре царства погибельныхъ: первое Вавилонское, второе. Мидское, третье Персекое, четвертое Римское, еже есть антихристово, на мор огненномъ. Подъ тмъ мстомъ гора, на гор ангелъ со скипетромъ, бьетъ гршныхъ и гонитъ въ озеро огненное, и дьяволы ведутъ ихъ связанныхъ въ огонь, а иные бьютъ ихъ молотами. Идутъ въ адъ и плачутся игумены и игуменьи, и старцы, и попы, и священство всякаго чина, за ними князья и бояре, и вс судьи немилостивые и неправедные: оборачиваются назадъ и плачутъ. А духовные люди идутъ во адъ, которые не радли о своемъ стад, и о своемъ спасеніи, и, не исправя себя, служили. За ними идутъ молодые люди, которые не соблюдали заповдей Божіихъ, не почитали отцовъ и матерей, и до брачнаго сочетанія блудно жили, сами наги, связаны по ногамъ. А подъ ними лежатъ жены блудницы, головами въ огонь, и иные многіе гршники въ разныхъ мукахъ и томленіяхъ, одни наги, другіе одты, лица же ихъ помрачены. Сатана сидитъ въ огн на ад. За нимъ столпъ, прикованъ цпью, уда на колняхъ, огненный. Тутъ же сила его тьмо-образная. Надъ огнемъ одръ, на одр лежитъ богатый, и бсы изъ него душу принимаютъ. Ангелъ ударилъ скипетромъ въ груди. Три раба около плачутъ. А за головою четыре царства звриными образами: первое, какъ медвдь, второе, что лютый зврь пардосъ, голова человчья, и два крыла, третье, какъ львица, четвертый весьма страшенъ, головъ и роговъ десять.— Отъ огня гора и столпъ. У столпа блудникъ привязанъ, и тутъ стоитъ ангелъ. И подпись глаголетъ: ‘что стоивши, человче, и позираеши на рай и на муку? Блуда бо ради лишенъ бысть блаженнаго рая, а милостыни ради лишенъ вчныя муки’. Затмъ лики святыхъ идутъ въ рай. Петръ отмыкаетъ рай, а Павелъ свитокъ держитъ. Въ свитк писано: ‘Пріидте, благословеніи и праведніи, въ рай невозбранно.’ Ангелъ сверху внцы накладываетъ. Въ Раю сидятъ Авраамъ, Исаакъ и аковъ. Авраамъ сдъ, косматъ, риза — вохра, исподъ — лазорь. Исаакъ сдъ, косматъ же, риза — верхъ празелень, исподъ — вохра. аковъ русъ, риза — баканъ, исподъ — празелень. Въ ндрахъ у нихъ младенцы. И межь ними разбойникъ съ крестомъ. И оттуда иноки полетли въ высоту.— А всмъ освященнымъ чинамъ и старцамъ, согршившимъ, котелъ кипящъ. Мука клеветникамъ — за языки повшены, а плясуны за пупъ. Мука татямъ и разбойникамъ — за ноги повшены въ огонь. Мука князьямъ и боярамъ, и судіямъ неправеднымъ — червь неусыпающій. Мука лихву емлющимъ и сребролюбцамъ — бсы имъ въ горло льютъ (растопленное золото или серебро?), а они сидятъ и не хотятъ пить, отворачиваются, а бсы шелепами ихъ бьютъ. А которые творили блудъ съ попадьями и старицами, съ просвирнями и съ кумами, и съ сестрами — повшены въ огн за хребетъ.Да бсъ, весь мохнатъ, носитъ въ рук цвтки красные и кидаетъ на людей: къ кому цвтокъ прильнетъ, и тотъ, стоя на молитв, не слушаетъ пнія и чтенія, на сонъ склоняется и пустотное мыслитъ. А который человкъ молитву къ Богу возноситъ съ прилежаніемъ, стоя въ церкви, или гд въ другомъ мст, и Бога призываетъ, и къ тому человку цвты не прилипаютъ.— Подпись у Пророка Даніила въ свитк: ‘Азъ Даніилъ видхъ яко Сынъ человческій идяше по облакамъ, и дойде до Ветхаго деньми.’

Таково любопытное описаніе Страшнаго Суда въ нашемъ подлинник. Мы ограничиваемся здсь только этимъ описаніемъ, предоставляя другимъ сравнить съ нимъ лубочныя картинки и изображенія на стнахъ храмовъ и на вратахъ.

Произведенія древняго періода христіанскаго искусства важны не столько по художественной техник и вншнему изяществу, сколько по иде и содержанію. Притомъ же, ограничиваясь только содержаніемъ живописнаго произведенія, но подлиннику, мы касаемся лучшей стороны нашего древняго искусства. Именно эта-то сторона заслуживаетъ особеннаго вниманія не только для исторіи древне-русской образованности, но и для исторіи христіанскихъ народовъ вообще. Многія любопытнйшія подробности нашего живописнаго подлинника современемъ займутъ почетное мсто, рядомъ съ подлинникомъ византійскимъ, въ исторіи религіозныхъ и художественныхъ идей средневковаго искусства. Это одна изъ важнйшихъ точекъ соприкосновенія нашей древней народности съ исторіею образованности западныхъ народовъ.

Нашъ Страшный Судъ, перенесенный къ намъ изъ Византіи, предлагаетъ замчательное сходство какъ съ византійскими изображеніями, такъ и съ древнйшими западными, пошедшими изъ одного источника съ нашими.

Уже при бгломъ обозрніи общаго состава нашего описанія, нельзя не замтить въ немъ, при множеств несвязныхъ эпизодовъ, смшеніе двухъ изображеній, отдляемыхъ въ византійскомъ подлинник, именно Второе пришествіе Христа, и потопъ Страшный Судъ. {Смотр. Дидропа, Manuel d’iconographie chrtienne. 1845 г. стр. 262—278.} Въ этомъ отношеніи нашъ подлинникъ представляетъ сходство съ изображеніями западнаго искусства въ древнихъ фрескахъ и барельефахъ. Что же касается главнйшихъ подробностей, то въ нихъ онъ строго держится византійскаго преданія. Таковы, напримръ: огненная рка, пошедшая отъ престола Верховнаго Судіи, но сторонамъ Его изображенія Богоматери и Предтечи, рука, спускающаяся изъ облака, съ душами праведныхъ, и съ мриломъ, или всами, Моисей, указывающій Христа и проч., даже самыя надписи мученій въ византійскихъ изображеніяхъ напоминаютъ наши выраженія на лубочныхъ картинахъ и въ духовныхъ стихахъ: скрежетъ зубовъ, червь неусыпающій, огонь неугасающій и т. п.

Впрочемъ, двумя важными чертами византійскія изображенія отличаются отъ нашихъ. Одна, безъ сомннія, принадлежитъ древнйшему періоду христіанскаго искусства, и ведетъ свое начало отъ преданій античныхъ. Другая объясняется большимъ развитіемъ византійскаго образованія.

Къ глубокой древности должно отнести въ византійскихъ представленіяхъ Втораго Пришествія и Страшнаго Суда аллегорическое изображеніе Земли и Моря въ вид женщинъ, своими аттрибутами напоминающихъ античные типы. Такъ въ Ватопедскомъ монастыр (на Аонской гор), на фреск Страшнаго Суда, земля изображена подъ видомъ сильной и полной женщины, роскошно одтой. Она увнчана цвтами. Въ одной рук держитъ пучокъ втвей съ плодами, въ другой змю. Сидитъ на двухъ львахъ, поддерживаемая двумя орлами. Фигура женщины, изображающей море, боле нжная и гибкая, какъ помпеянская Нереида, скользитъ она по волнамъ, между двумя морскими чудовищами. Въ одной рук держитъ корабль, который она нкогда поглотила, и теперь возвращаетъ, въ другой держитъ обнаженнаго человка. По сторонамъ дуютъ четыре втра, подъ видомъ четырехъ головъ: одна юношеская, остальныя — старческія. Вмсто этого античнаго художественнаго представленія, въ нашемъ подлинник сказано: ‘море и земля кругло: отдаютъ тлеса мертвыхъ’ — то есть: при всеобщемъ воскресеніи возвращаютъ изъ ндръ своихъ мертвыя тла.

Лучшій періодъ византійскаго стиля (до X вка) представляетъ въ своихъ произведеніяхъ явственные слды классической техники. Античные типы удерживаются въ аллегорическихъ изображеніяхъ, то ордани подъ видомъ старца, то зари или утра въ вид прекрасной богини, и т. п. И когда на запад, въ живописныхъ и скульптурныхъ произведеніяхъ Х-то, Х-го и XII-то вковъ, еще свжи были художественныя преданія древне-христіанскаго стиля,— къ намъ, въ Х-мъ вк, перешло византійское искусство уже въ эпоху своего паденія. Отторгнутая отъ классическихъ основъ, лишенная пособій скульптурной техники и руководимая византійскими образцами уже отцвтающаго стиля, наша древняя живопись должна была пробавляться отрывочными преданіями Византіи. Случайно могло что нибудь удержаться у насъ и отъ лучшей эпохи, но вообще — древнйшіе остатки мозаикъ и миньятюръ XI вка въ Россіи, какъ напримръ миньятюры въ Изборник Святославовомъ (1073 года), ясно свидтельствуютъ о томъ, что наша живопись уже не застала лучшаго стиля византійскаго искусства. Впрочемъ, справедливость требуетъ замтить, что въ нашемъ подлинник кое-гд, впрочемъ совершенно случайно, сохранились слды древнйшихъ преданій христіанскаго искусства Танъ въ томъ же подлинник, подъ 26 числомъ декабря, между прочимъ встрчаемъ мы аллегорическія изображенія земля и пустыни, напоминающія лучшую эпоху византійскаго стиля. Пустыня представлена въ вид двицы, съ одного плеча ея спустилось одяніе, сама обвилась травою, около нея цвты. Само собою разумется, что подобныя изображенія въ нашемъ подлинник удержались и застарли случайно. Они противорчили строгости древнерусскаго стиля, чуждаго всякимъ античнымъ прикрасамъ.

Конечно, не стоило бы жалть о недостатк, или, врне сказать, объ отсутствіи античнаго преданія въ древне-русской живописи, еслибы это преданіе ограничилось однми аллегорическими фигурами, и еслибы оно не соединялось со многими высокими достоинствами лучшаго византійскаго стиля эпохи Юстиніановой.

Другая характеристическая черта, которою отличается наше изображеніе Страшнаго Суда отъ византійскихъ,— это большая развитость историческихъ свдній, встрчаемая, по крайней мр, въ тхъ Фрескахъ, которыя въ настоящее время украшаютъ нкоторые Византійскіе храмы. Такъ въ монастыр ев. Григорія (на Аонской гор), между воскресающими изображены: Киръ, Поръ, Дарій и Александръ. Въ другомъ монастырь, Саламинскомъ, между гршниками помщены: Пилатъ, Кесарь, Діоклетіанъ, Несторій, Арій и другіе.

Въ послдствіи мы увидимъ, что нашъ Страшный Судъ замняетъ отдльныя личности боле крупными чертами, цлыми массами, которыя придаютъ событію необыкновенное величіе. Но предварительно обратимъ вниманіе на замчательнйшіе изъ отдльныхъ эпизодовъ, которыми такъ богато наше изображеніе.

Царство Антихристово изображается въ цломъ ряд символическихъ эпизодовъ, въ отдльныхъ кругахъ,— равно какъ и другіе четыре царства представлены подъ символами зврей и чудовищъ. Символъ оленя долженъ быть отнесенъ къ глубокой древности христіанскаго искусства.

Виноградъ, въ которомъ сидитъ Богоматерь, есть ни что иное, какъ Рай. Онъ еще не населенъ праведниками, потому что еще не совершенъ самый судъ надо, человчествомъ, собравшимся передъ Верховнымъ Судіею. Тотъ же мотивъ встрчаемъ и въ византійскихъ, и въ нкоторыхъ западныхъ изображеніяхъ.

Блудникъ, привязанный къ столпу, лишенный и блаженнаго Рая, и вчной муки — напоминаетъ прекрасную, замчательную по драматическому положенію Фигуру въ Страшномъ Суд Орканьи (на кладбищ въ Пиз). Внизу, между воскресающими, на самой средин, выходитъ изъ отверстой могилы человческая фигура, въ недоумніи и смущеніи — куда обратиться, на право ли — къ избраннымъ, или на лво — къ погибшимъ. Этотъ воскресшій половину жизни провелъ праведно, но потомъ согршилъ. Очень можетъ быть, что первую идею этого замчательнаго эпизода итальянскій художникъ XIV вка заимствовалъ изъ какого нибудь византійскаго источника, слды котораго еще не изсякли въ нашемъ подлинник.

Ангелы, увнчивающіе праведниковъ внцами, изображаются, какъ и въ нашемъ подлинник, во многихъ итальянскихъ произведеніяхъ XV вка. Напримръ въ изображеніи Рая Луки Синьорелли, въ Орвіетскомъ Собор. Впрочемъ, при всемъ своемъ благочестіи, итальянскій художникъ не могъ удержаться въ предлахъ строгаго стиля, приличнаго изображаемому предмету. Между тмъ какъ толпа праведниковъ увнчивается летающими надъ нею ангелами, при звукахъ музыки, раздающейся съ облаковъ,— одному изъ предстоящихъ возлагаетъ наголову внецъ какая-то прекрасная женщина. Произведенія западнаго искусства XIII, XIV и XV вковъ по тому особенно обаятельно дйствуютъ на душу, что самыя погршности противъ выспренней строгости стиля умютъ они искупать необыкновенною наивностью искренняго чувства, чистотою помысловъ, чуждою всякихъ подозрительныхъ толкованій, дтскою невинностью, не искусившеюся никакими схоластическими преніями. Именно эта-то высокая, младенческая наивность составляетъ отличительный характеръ произведеній Беато Анджелико Фіезолійскаго, едвали не перваго изъ всхъ художниконь христіанскаго искусства.

Младенцы въ ндрахъ Авраама, Исаака и акова — души праведныхъ. Какъ въ восточномъ искусств, такъ и въ древнемъ западномъ, душа усопшаго изображалась въ вид младенца. Въ нашемъ подлинник уже забылась эта особенность древне-христіанскаго искусства. Даже въ готическихъ барельефахъ Авраамъ на Страшномъ Суд изображается держащимъ въ лон своемъ души праведныя, которыя приносятъ ему въ пеленахъ ангелы,— напримръ, надъ порталомъ Реймскаго Собора.

Для характеристики другихъ эпизодовъ Страшнаго Суда слдуетъ обратиться къ исторіи его изображенія въ древней Руси. Именно здсь-то мы остановимся на нкоторыхъ замчательнйшихъ точкахъ соприкосновенія нашей народной поэзіи съ духовною литературою древней Руси и даже съ художественными идеями христіанскаго искусства. При этомъ благотворномъ соприкосновеніи, не только народность озарилась свтомъ высокихъ, общечеловческихъ идей, по и самая литература и художество наше заимствовали, какъ бы изъ ндръ самого народа, необыкновенную свжесть и жизненность. Эти немногія свтлыя, утшительныя явленія нашей народности, литературы и искусства заслуживаютъ полнаго участія всякаго русскаго человка.

Но чтобъ войти въ середину предмета, надобно начать ab ovo. Нашимъ изображеніемъ Страшнаго Суда открывается исторія христіанской Руси, оно же, распавшееся на прекрасные, назидательные эпизоды, въ устахъ слпыхъ пвцовъ, и досел поучаетъ и забавляетъ, вырываетъ изъ тсной дйствительности и ведетъ къ уразумнію правды и къ строгому исполненію долга и обязанности. Поэзія и искусство имютъ здсь высшее значеніе: он обращаютъ свое дйствіе прямо на совсть человка, возвышаютъ надъ дйствительностью его разумъ, и вмст съ тмъ руководствуютъ его поступками въ дятельности практической. Такъ глубоко коренятся въ ндрахъ народа и такъ широко обнимаютъ всю его умственную и нравственную дятельность настоящія народныя произведенія поэзіи и искусства!

Но обратимся къ исторіи.

Несторъ свидтельствуетъ, что изображеніе Страшнаго Суда принесено было греческимъ философомъ къ Владиміру Святому, и употреблено было какъ одно изъ сильнйшихъ убжденій къ обращенію этого послдняго въ христіанскую вру. Свое поученіе философъ оканчиваетъ слдующими словами: ‘Поставилъ Господь Богъ одинъ день, въ который, сошедши съ небеси, будетъ судить живымъ и мертвымъ, и воздастъ каждому по дламъ его: праведнымъ царство небесное и красоту неизреченную, веселье безъ конца и безсмертіе,— гршникамъ — мука огненная и червь неусыпающій, и мук не будетъ конца. Вотъ какія мученья будутъ тмъ, кто не вруетъ въ Бога нашего исуса Христа! Мучимы будутъ въ огн вс, кто не крестится.’ Сказавши это (продолжаетъ лтописецъ), философъ показалъ Владиміру запону, на которой было написано Субище Господне, и показалъ ему направо праведныхъ, въ веселіи идущихъ въ рай, а налво — гршниковъ, идущихъ въ муку. Владиміръ же, вздохнувши, сказалъ: ‘хорошо этимъ направо, и горе тимъ налво!’ А философъ возразилъ: ‘если хочешь быть съ праведными направо, то крестись.’ Владиміръ же, положивъ на сердц своемъ, отвчалъ: ‘подожду и еще мало.’

Изъ средне-вковыхъ лтописей извстно, что не одного нашего князя проповдники христіанской вры обращали къ крещенью толкованіемъ Страшнаго Суда, и что не одинъ Владиміръ — не смотря на убдительность доводовъ — вначал оказывалъ недовріе и сопротивленіе. Извстно, какъ фризскій герцогъ Радботъ, согласясь креститься, уже одною ногою сталъ въ купель, но вдругъ одумавшись спросилъ Св. Вольфрама: ‘а гд мои предки? между праведниками, или въ аду?’ Проповдникъ отвчалъ: ‘они были язычники и погубили свои души.’ Тогда Радботъ, выскочивъ изъ купели, воскликнулъ: ‘безъ нихъ я не могу быть! Пусть лучше погибну я въ аду, только съ ними, нежели буду наслаждаться, но далеко отъ нихъ!’ Такъ діаволъ, врагъ рода человческаго, діаволъ — замчаетъ лтописецъ — смутилъ Радбота, который на третій же день посл того померъ и отправился туда, гд были его предки {Grimm, Dеutsche Sagen, 1816. Часть 3, стр. 120—121.}.

Въ исторіи изображеній Страшнаго Суда, вроятно, надобно отличать отъ употребляемыхъ у народовъ уже обращенныхъ такія, которыя были приносимы проповдниками христіанства къ язычникамъ. Кром идеи о возмездіи за добро и зло, въ этихъ изображеніяхъ должна была занимать первое мсто мысль о погибели языческихъ народовъ, и именно тхъ, къ которымъ они были приносимы проповдниками.

Не утонченные пороки развитой эпохи и не ухищренія грха, не ереси и расколы, должны были занимать мсто въ этихъ изображеніяхъ, по первоначальныя и основныя нарушенія правды Божественной и человческой, проступки и грхи, извстные и попятные народу грубому и невжественному, не отдльныя личности изверговъ или тирановъ и безбожниковъ, никого не интересующія,— но цлыя массы народовъ языческихъ, которые осуждены на вчную муку, если не обратятся къ Христу. Всякая мысль объ отдльной личности, какъ капля въ мор, исчезаетъ здсь во всемірномъ переворот, который совершается во имя покой религіи. Эти изображенія Страшнаго Суда должны были отразить въ себ необъятную картину того всемірнаго средневковаго движенія, въ которомъ одни народы смняются другими: и вотъ они, въ своемъ шествіи по временному пути исторіи, внезапно останавливаются въ этихъ изображеніяхъ Страшнаго Суда, для того, чтобы своимъ отвтомъ передъ Вчнымъ Судіею опредлить свое вчное, непреходящее значеніе въ судьбахъ міра. Такова, по нашему мннію, высокая эпическая идея древнйшихъ изображеній Страшнаго Суда, которыя были приносимы проповдниками христіанства къ язычникамъ. Само собою разумется, что возстановить такія изображенія можно только критически, по позднйшимъ копіямъ, сохранившимъ остатки древнйшаго преданія.

Въ нашемъ подлинник исчисленіе народовъ, сошедшихся на Страшномъ Судищ, составляетъ, безъ сомннія, самый древній и вмст съ тмъ самый характеристическій мотивъ нашего изображенія. Греческій философъ, для большаго убжденія, вроятно, не преминулъ обратить вниманіе нашего князя на Русь, стоящую въ числ народовъ, ожидающихъ отвта въ День Судный. Между ними же стоятъ и т народы, отъ которыхъ приходили къ Владиміру проповдники для обращенія его въ свою вру: жиды, магометане и нмцы, между тмъ, какъ греки, исповдующіе истинную вру, освобождены отъ этого нечистаго сообщества. Такимъ образомъ, на нашемъ изображеніи уже отразилось раздленіе церкви на Восточную и Западную, потому римское царство, которое ангелъ показываетъ Даніилу, названо Антихристовымъ: оно стоитъ вмст съ вавилонскимъ, индійскимъ и персидскимъ — представителями древняго язычества. Ляхи, какъ католики, также не умли познать Христа, по понятіямъ нашего подлинника. Сюда же причислена и литва, вроятно, какъ народъ еще языческій.

Отсутствіе въ этомъ перечн сверныхъ языческихъ племенъ, населявшихъ древнюю Русь и особенно долго державшихся язычества, достаточно свидтельствуетъ намъ, что наше изображеніе было составлено для Южной Руси, и что тамъ же оно получило свое дальнйшее развитіе.

Въ этой же мысли можетъ убдить насъ и миическое названіе народа: песьи головы или песиголовцы, и досел живущіе въ народныхъ преданіяхъ и сказкахъ Южной Руси.

Средне-вковые писатели часто упоминаютъ о песьихъ головахъ, или кинокефалахъ (cynocephali), заимствовавъ тмныя свднія о людяхъ съ собачьими головами у писателей древнихъ {Jules Berger de Xivrey. Traditions lratologiques. 1836. Стр. 67 и слд.}. Лангобарды врили въ существованіе этихъ чудовищъ, и во время войны съ ассипитами или усипетами успли обмануть своихъ враговъ, что песьи головы предложили свою помощь лангобардамъ: эти чудовища, будто бы, отличались въ битвахъ неистовой жестокостью, какъ вампиры, пили кровь враговъ, а не догнавъ ихъ, въ ярости, и свою собственную {Pauli Diaconi, De gestis Longobard. lib. 1. Cap. XI.}. Сверхъ того было преданіе, что песьи головы происходятъ отъ амазонокъ, которыя, будто бы, жили на Балтійскомъ Мор, и рождали ихъ отъ какихъ-то чудовищъ {Adam. Biem. IV, 19. Peru 9, 373. Grimm, Deutsche Sagen, часть 2, стр. 13—16}. Очень можетъ быть, что преданіе это могло быть смшано съ другимъ, именно о происхожденіи гунновъ отъ готскихъ вщихъ жонъ или вдьмъ (Alirune), которыхъ будто бы изгналъ готскій король Филимеръ, и которыя, смсившись съ лшими — съ какими то чудовищами — породили гунновъ, народъ мелкій, отвратительный и дикій, сначала обитавшій на Меотійскихъ болотахъ. По другимъ преданіямъ, гунны произошли отъ колдуна и волчихи. Къ этому надобно присовокупить, что въ средніе вка смшивали тунцовъ съ турками. Въ нашемъ подлинник именно измаильтяне называются песьими головами, и тотчасъ же за ними упомянуты турки. Сверхъ того можно думать, что подъ песьими головами читатели подлинника могли разумть и татаръ, тмъ боле потому, что этого народа нтъ въ перечн между неврными.

Вообще трудно ршить, откуда заимствованы въ нашемъ подлинник песьи головы,— изъ общаго ли средневковаго преданія, восходящаго къ эпох переселенія народовъ, или изъ какого другаго источника. Можетъ быть нельзя здсь отказать въ участіи и средневковымъ сказаніямъ объ Александр Македонскомъ, которыя были такъ распространены въ вашей древней письменности. Этотъ знаменитый герой, между многими другими чудовищами, встрчается и съ песьими головами, или кинокефалами. Изъ этихъ же сказаній могли попасть въ нашъ подлинникъ и индіяне. Что же касается до синихъ араповъ и сарацинъ, то они извстны были нашимъ грамотнымъ предкамъ изъ патериковъ, Синайскаго и Скитскаго.

Теперь сдлаемъ общій выводъ о разобранныхъ нами подробностяхъ.

Едва ли что можно представить себ величественне этого присутствія народовъ и царствъ, призванныхъ къ отвту въ День Судный. Передъ Этимъ всеобъемлющимъ, всенароднымъ эпосомъ, какъ ничтожны кажутся вс личныя чувствованія, вс мелкія страсти, которыя составляютъ главное содержаніе лучшихъ, извстнйшихъ изображеній Страшнаго Суда — не исключая — осмливаемся сказать — изображеній Орканьи, Беато Анджелико, Луки Синьорелли, и даже самого Микель-Анджело! Нужно ли упоминать,— для устраненія всякихъ недоразумній,— что все обаяніе высокой художественности на сторон этихъ великихъ мастеровъ итальянскихъ? Но они принадлежатъ уже той новой эпох, когда, въ слдствіе успховъ образованности, развитая личность живописца не могла уже довольствоваться боле вншними — хотя и широкими — мотивами эпическаго творчества. Уже цлыми столтіями были они оторваны отъ той первобытной поры, когда въ такомъ величіи — какъ оно чувствуется въ нашемъ подлинник — необходимо было въ изображеніи Страшнаго Суда присутствіе цлыхъ царствъ и народовъ. При томъ, подобный мотивъ казался уже неудобнымъ, даже невозможнымъ для техническаго исполненія. И художнику, и зрителю нужны были отдльныя, стройно составленныя группы, которыя выражали бы какое нибудь опредленное движеніе чувства, какую нибудь страсть, требовалось уже не широкаго эпическаго объема, а драматизма страстей, для того, чтобъ невозвратимую утрату эпическій всеобщности вознаградить глубиною мысли и чувства. Въ Страшномъ Суд Луки Синьорелли воскресшіе радостно встрчаются съ своими друзьями изнакомыми, съ которыми такъ давно не видались, цалуются, обнимаются, и привтствуютъ другъ друга. Мужъ, минутою раньше возставшій изъ могилы, заботливо и нжно помогаетъ своей жен освободиться отъ гнетущей ее земли: его взоры блестятъ восторгомъ и любовью. Тутъ же группа другихъ воскресшихъ: привольно и съ какимъ то наслажденіемъ взмахиваютъ они своими руками въ воздух, свободы котораго такъ давно не ощущали они. Однимъ словомъ, во всей картин воскресенія, изображеннаго Лукою Синьорелли, все дышитъ радостью обновленнаго бытія.

Строже и глубже, но съ той же односторонностью, взглянулъ на эту великую поэму христіанства и Микель-Анджсло. Для него возстаніе изъ мертвыхъ — бореніе жизни со смертію. Не восторгъ, не наслажденіе движетъ воскресающими, а ужасъ, произведенный и потрясенною землею, извергающею изъ своихъ ндръ тла и кости человческія, и самымъ воздухомъ, оглашеннымъ грозными звуками трубы, призывающей на Страшный Судъ. И подъ вліяніемъ ужаса, этого основнаго мотива,— все произведеніе великаго мастера есть страшная драма того гнвнаго дня, который воспвается въ извстномъ латинскомъ стих: ‘Dies irae’. Даже самые святые и мученики собрались въ воздушныхъ пространствахъ, вокругъ Предвчнаго Судіи, не за тмъ, чтобы смиренно молить Его и ждать ршенія, а затмъ, чтобъ предъявить Ему свои права, предъявить передъ Нимъ свои мученія, которыя они за Него потерпли-бы, и чтобы своимъ грознымъ присутствіемъ на суд поразить ужасомъ, обезумить своихъ мучителей, которыхъ они ниспровергаютъ съ воздушныхъ пространствъ, торжественно и грозно потрясая орудіями своихъ мученій.

Такимъ образомъ, въ этихъ знаменитыхъ произведеніяхъ западной живописи совершенно иной міръ, другія понятія, другія требованія. Все принесено въ жертву художественной иде, чувству, страсти, глубин религіознаго воодушевленія, можетъ быть, односторонняго, но тмъ не мене обаятельнаго, вооруженнаго всмъ очарованіемъ высокаго художества.

Не таковъ нашъ Страшный Судъ. Онъ остановился на эпох принятія Русью христіанской вры,— и въ своемъ художественномъ развитіи не пошелъ дальше, разв только осложнился нкоторыми, въ послдствіи вставленными въ него, эпизодами. Но общій составъ сохранился въ своемъ первобытномъ вид. Въ этомъ отно^ кіеніи наше изображеніе иметъ неоспоримое преимущество, какъ передъ византійскими, такъ и передъ западными, даже въ древнйшихъ фрескахъ, миньятюрахъ, а также въ романскихъ и готичесскихъ рельефахъ, украшающихъ храмы. Все, что есть въ этихъ послднихъ древнйшаго, то или согласно съ нашимъ изображеніемъ, или дополняетъ его, какъ родственная часть одного и того же древнйшаго преданія.

Художество съ развитыми техническими средствами никогда не осмлится изобразить многаго, что удается легко художеству, младенчествующему и грубому. Простодушная старина не знала никакихъ преградъ для выраженія своихъ идей, не стснялась никакими техническими условіями изящества. Если чего нельзя было представить въ обыкновенныхъ человческихъ формахъ — брала она символы и различные фантастическіе образы, какъ бы загадочны и чудовищны они ни были. Нужно ей было противопоставить язычество христіанству, и вотъ она собрала въ День Судный къ послднему отвту на Страшномъ Суд цлыя царства и народы. Нашъ подлинникъ, врный представитель старины и преданія, безъ всякихъ эстетическихъ соображеній, сохранилъ до нашихъ временъ это первобытное представленіе, составленное въ эпоху перехода отъ язычества къ христіанству, когда еще свжи были въ памяти преданія о всемірномъ движеніи народовъ. Благодаря неразвитости искусства въ древней Руси, благодаря той неподвижности въ идеяхъ, которою отличалась наша старина, этотъ древнйшій эпическій мотивъ уцллъ въ возможной сохранности и досел. Наши простодушные мастера, идя по старой коле, до послдняго времени писали на Страшномъ Суд крещеную Русь между измаильтянами и какими-то песьими головами.

Теперь перейдемъ къ дальнйшимъ историческимъ даннымъ.

Отношеніе христіанской Руси къ язычникамъ, населявшимъ наше отечество, понималось нашими грамотными предками подъ тмъ же первобытнымъ христіанскимъ представленіемъ, которое мы встртили въ изображеніи Страшнаго Суда. Язычники принадлежатъ антихристу, они ему поклоняются, чтятъ бсовъ, и по смерти идутъ къ нимъ въ адъ. Блозерскіе волхвы сказывали Яну, будто бы они вруютъ въ антихриста, сидящаго въ бездн. Чудскій кудесникъ говорилъ новгородцу: ‘Наши боги живутъ въ безднахъ, видомъ черны, крылаты, съ хвостами, они восходятъ подъ небо и слушаютъ вашихъ боговъ, потому что ваши боги на небесахъ: кто умретъ изъ вашихъ людей, тотъ возносится на небо, а кто изъ нашихъ, тотъ низходитъ къ нашимъ богамъ въ бездну.’

Взглянемъ еще разъ на наше изображеніе Страшнаго Суда. Между терзающимися въ мукахъ гршниками, является бсъ, ‘весь мохнатъ, носитъ въ рук цвтки красные и кидаетъ на людей’, и проч. Трудно сказать, къ какому времени должно отнести происхожденіе этого эпизода, совпадающаго, по своему содержанію, съ однимъ сказаніемъ Печерскаго Патерика, и именно съ такимъ сказаніемъ, которое занесено еще Несторомъ въ лтопись. О Матв Прозорливомъ повствуетъ онъ слдующее: ‘Однажды, стоя въ церкви на мст своемъ, взглянулъ онъ на братію по обимъ сторонамъ, и увидлъ бса, въ образ ляха, въ луд, обходящаго кругомъ и носящаго въ припол цвты, называемые лпки. И обходя около братіи, бралъ онъ изъ лона лпскъ, и бросалъ то на того, тона другаго. Къ кому изъ поющихъ братій прилипалъ цвтокъ, тотъ мало постоявъ и ослабвъ умомъ, извинялся какою нибудь причиною, выходилъ изъ церкви, и, пришедши въ келью, засыпалъ и не возвращался уже въ церковь до конца службы, а къ кому цвтокъ не прилипалъ, тотъ стоялъ крпокъ въ пніи до конца заутрени и потомъ шелъ въ келью свою.’ {Полн. Собран. Рус. Лтоп. 1, стр. 812.}

Кром совершеннаго тождества съ эпизодомъ Страшнаго Суда, это сказаніе замчательно потому, что бсъ представляется въ образ ляха. Это объясняется отношеніями кіевлянъ къ ляхамъ, и, можетъ быть, бросаетъ нкоторый свтъ на присутствіе этого племени между синими арапами, песьими головами, и другими неврными народами на Страшномъ Суд.

Эпизодъ этотъ въ Страшномъ Суд, очевидно, составленъ подъ вліяніемъ монастырской жизни, въ назиданіе инокамъ, для поощренія ихъ къ бднію и молитв. Подобный эпизодъ, съ тою же цлію помщенный въ изображеніи Страшнаго Суда, Дидронъ видлъ въ часовн монастыря Св. Григорія, на Аонской гор. Въ воскресный день, во время Божественной службы, спитъ монахъ на открытомъ воздух. Около него два бса. Одинъ навваетъ ему страшныя сновиднія, другой, держа надъ спящимъ зонтикъ, защищаетъ его отъ палящихъ лучей солнечныхъ. {Manuel d’iconographie chrtienne. Стран. 277.}

Кажется, безъ всякаго пристрастія, имемъ право сказать, что сцена, изображенная въ нашемъ Страшномъ Суд, иметъ неоспоримое преимущество передъ византійскою. Она необыкновенно оригинальна, и, по своему тождеству съ сказаніемъ Патерика, иметъ характеръ не личной выдумки мастера, а дйствительнаго событія, чудеснаго явленія, реальность котораго засвидтельствована общимъ врованіемъ, что вполн согласуется съ строгимъ стилемъ всего изображенія.

Такъ же глубоко коренится въ врованіяхъ и преданіяхъ народа другой эпизодъ, къ которому переходимъ.

За моремъ и землею, отдающими тла мертвыхъ, слдуетъ: ‘Да тутъ же Правда Кривду стрляетъ, и Кривда пала со страхомъ.’

Какъ сверхъестественное видніе Прозорливаго Матвя возведено въ нашемъ изображеніи до идеальной истицы, такъ здсь сновидніе князя Владиміра, разсказанное въ извстномъ народномъ стих О Голубиной Книг, получаетъ высшее, всемірное значеніе, въ символической борьб Правды съ Кривдою.

Это сновидніе, какъ отдльный эпизодъ, присоединено къ самому концу Голубиной книги. Владиміръ спрашиваетъ царя Давида:

Мн ночесь, сударь, мало спалось,

Мн во сн много видлось:

Кабы съ той страны со восточной,

А съ другой страны со полуденной,

Кабы два звря собиралися,

Кабы два лютые собгалися,

Промежду собой дрались билися.

Одинъ одного зврь одолть хочетъ.

Возговорилъ премудрый царь,

Премудрый царь, Давыдъ Ессеевичъ:

Это не два звря собиралися,

Не два лютые собгалися:

Это Кривда съ Правдой соходилася,

Промежду собой бились, дрались,

Кривда Правду одолть хочетъ,

Правда Кривду переспорила.

Правда пошла на небеса,

Къ самому Христу, Царю Небесному,

А Кривда пошла у насъ вся по всей земл,

По всей земл по свтъ Русской,

По всему народу христіанскому.

Отъ Кривды земля восколебалася.

Отъ того народъ весь возмущается,

Отъ Кривды сталъ народъ неправильный,

Неправильный сталъ, злопамятный:

Они другъ друга обмануть хотятъ,

Другъ друга пость хотятъ. (*)

(*) Киревскаго, Русскіе Народные стихи, въ ‘Чтеніяхъ Имп. Моск. Общ. Истор. и Древн.’ 1848 г. No 9. Стихъ II, 193—219.

Не только очевидное сходство этого стиха съ эпизодомъ Страшнаго Суда, но и различный исходъ борьбы Правды съ Кривдою, бросаютъ необыкновенный свтъ на древне-русскія художественныя и поэтическія преданія.

Въ сновидніи Владиміра Правда возносится на небо, и Кривда остается полной обладательницею земли. Наступаетъ время неправедное, царство антихристово, отъ Кривды вся земля всколебалась, возсталъ народъ на народъ, люди другъ друга пость хотятъ.

Но не этимъ должна окончиться вчная вражда Правды съ Кривдою. Исходъ этой борьбы указанъ въ будущемъ, на послднемъ суд. Потому-то въ нашемъ изображеніи, между символическими представленіями конечной погибели царства антихристова, первое мсто занимаетъ эпизодъ о побд Правды надъ Кривдою.

Такимъ образомъ сновидніе Владиміра и этотъ эпизодъ составляютъ какъ бы дв части одного и того же сказанія. Борьба, начавшаяся на земл и породившая царство антихристово, заключается уже въ вчности, вмст съ паденіемъ этого царства.

Такъ многозначительны, такъ полны глубокаго смысла художественныя произведенія, когда они проникнуты творческою силою народной фантазіи!

Борьб Правды съ Кривдою соотвтствуетъ въ древнйшихъ произведеніяхъ западнаго искусства борьба добродтелей съ пороками. Въ вид центавра, стрляющаго изъ лука (напримръ на Корсунскихъ вратахъ Новгородскаго Софійскаго собора), изображается, то грхъ или порокъ, то самъ антихристъ. Драка чудовищныхъ зврей, на барельефахъ или прилпахъ Димитріевскаго Собора во Владимір, могла казаться нашимъ предкамъ битвою тхъ лютыхъ зврей, которые снились князю Владиміру.

Если указанные нами историческіе слды нашего Страшнаго Суда, со временъ Владиміра Святаго и Преподобнаго Нестора, могутъ быть, хотя въ половину, оправданы историческою критикою, то позволимъ себ привести еще нкоторыя данныя по поводу эпизода изъ Голубиной книги.

Авраамій Смоленскій, подвизавшійся къ концу XII и въ начал XIII вка, между прочимъ, написалъ дв иконы: одну Страшный Судъ второго пришествія, и другую: Испытанія воздушныхъ мытарствъ. Утрата этихъ произведеній невознаградима для исторіи древне-русской живописи. Но, по нкоторымъ даннымъ въ житіи этого угодника, составленномъ въ XIII вк, позволяемъ себ догадку, что въ его Страшномъ Суд могъ быть эпизодъ изъ Голубиной книги, или же, по крайней мр это народное произведеніе, основанное на древнйшихъ преданіяхъ болгарскихъ сборниковъ, было въ употребленіи у нашихъ иконныхъ мастеровъ XII и XIII вковъ. Иначе на чемъ же могъ основываться распущенный въ то время слухъ, будто Авраамій читаетъ Голубиные книги? {Въ житіи сказано: глубинныя книги. Для нашей догадки намъ пріятне согласиться съ епископомъ Макаріемъ, который видитъ здсь голубиную книгу Истор. Рус. Церкви, 3, стр. 49.}

Какъ бы то ни было, по крайней мр не подлежитъ сомннію то, что въ конц нашего стиха о Голубиной книг надобно видть одинъ изъ эпизодовъ народнаго эпоса о Страшномъ Суд, возникшаго на общихъ основахъ съ описаніемъ этого событія въ нашемъ подлинник.

Почитаемъ излишнимъ входить въ сравненіе нашихъ духовныхъ стиховъ и другихъ народныхъ сказаніи о Страшномъ Суд съ описаніемъ изображенія. Близость въ общихъ основахъ и мотивахъ, а вмст съ тмъ и различіе, опредляемое Формою поэтическою, съ одной стороны, и живописью съ другой, уже понятны сами по себ. Для насъ гораздо важне указать въ народной поэзіи еще на одинъ эпизодъ той же поэмы, который, впрочемъ, разумется теперь, какъ самостоятельное цлое. Это именно стихъ о Лазар и богатомъ. Въ изображеніи Страшнаго Суда ему соотвтствуютъ два эпизода. Въ одномъ: ‘гора, на гор одръ, на одр Лазарь убогій, въ головахъ царь Давидъ съ гуслями, а три ангела наклонились, принимаютъ душу Лазареву.’ Въ другомъ эпизод: ‘надъ отемъ одръ, на одр лежитъ богатый, и бсы изъ него душу принимаютъ.’

Когда не въ силу стало Лазарю горькое житье, взмолился онъ къ Господу, чтобъ сослалъ Онъ по его душу грозныхъ ангеловъ, несмирныхъ и немилостливыхъ, чтобъ вынули они его душеньку сквозь реберъ копьемъ, положили бы ее наборину и понесли бы въ огонь, во смолу, потому что намаялась его душенька, на бломъ, на вольномъ свту находилася, и нечмъ ему убогому въ рай превзойти, нечмъ въ убожеств душу спасти. Выслушавъ эту молитву,

Ссылаетъ Господь Богъ святыхъ ангеловъ,

Тихіихъ ангеловъ, все милостивыхъ,

По его по душеньку по Лазареву.

Вынимали душеньку честно и хвально,

Честно и хвадьно въ сахарны уста,

Да приняли душу ні пелену,

Да вознесли же душу на небеса,

Да отдали душу къ Богу въ рай,

Къ святому Авраамію къ праведному.

Но когда померъ богатый:

Сослалъ къ нему Господь грозныхъ ангеловъ,

Страшныихъ, грозныихъ, немилостивыихъ,

По его по душу по богачву,

Вынули его душеньку не честно и не хвально,

Нечестно, не хвально, скрозь рберъ его,

Да вознесли же душу вельми высоко,

Да ввергнули душу во тьму глубоко,

Въ то злую муку, въ геенскій огонь.

Нтъ сомннія, что этотъ прекрасный стихъ, вмст съ другими о Страшномъ Суд, служилъ поэтическимъ объясненіемъ нашему изображенію.

Слпая нищая братья, стоя при вратахъ монастыря или храма, воспвала для входящихъ и выходящихъ т великія событія Послдняго дня, которыя, по обычаю, писались на вратахъ или стнахъ. Мало понятныя, полузагадочныя и таинственныя изображенія становились всякому доступны и вразумительны, перелитыя въ звуки роднаго слова, согртыя чувствомъ, и какъ бы оживленныя присутствіемъ слпаго пвца.

. БУСЛАЕВЪ.

‘Современникъ’, No 10, 1857

ИЗОБРАЖЕНІЕ СТРАШНАГО СУДА ПО РУССКОМУ ПОДЛИННИКУ XVII В КА.

Читайте также: