А. М. Грибовский
А. М. Грибовский
Изображение Екатерины II*
Изображение Екатерины II*
Изображение Екатерины II, Грибовский Адриан Моисеевич, Год: 1796
Время на прочтение: 25 минут(ы)
______________________
* Переведено A.M. Грибовским от Записок принца де Линя.
Екатерина Великая не существует! Слова ужасные! Вчера не мог бы я их написать, но сегодня в свободнейшем духе представлю то понятие, какое иметь о ней должно.
Вид ее известен по ее портретам, где оный всегда почти верно изображен.
До сего за шестнадцать лет* она была еще собою хороша. Тогда видно было, что она имела в молодости своей более красоты, чем прелестей.
______________________
* Сие писано в исходе 1796 г.
______________________
Величие чела ее умеряемо было приятностью глаз и улыбкою, но чело сие все знаменовало. Не бывши Лафатером, можно было читать на оном как в книге: гений, справедливость, правый ум, неустрашимость, глубокомыслие, неизменяемость, кротость, спокойность, твердость. Широкостью чела сего показывалась пространность обиталищ памяти и воображения, можно было видеть, что там для всего было место.
Подбородок ее, не совсем круглый, имел положение прямое и благородное. Облик ее в совокупности не был правильный, но должен был крайне нравиться, ибо открытость и веселость всегда были на ее устах. Она должна была иметь свежесть и прекрасные большие груди, доказывающие чрезвычайную тонкость ее стана, но в России женщины скоро толстеют. Она была в одеянии изыскательна, но если бы прическа ее не была слишком вверх подобрана, то волосы, распускаясь около лица, несколько бы оное закрывали и это бы ей лучше пристало.
Не можно даже было заметить, что она небольшого роста. Она говорила протяжно, и что была чрезвычайно резва, того, однако ж, впоследствии и вообразить нельзя было. Три ее поклона по-мужскому всегда были одинаковы по выходе в залу собрания: один направо, другой налево, а третий к средине, в сем отношении все в меру и правило было приведено.
Она умела слушать, и такой был у нее навык присутствия ума, что, казалось, понимала посторонний разговор, когда о другом думала. Она говорила для того, чтоб говорить, и оказывала внимание к тому, кто с ней разговаривал. Сделанное ею сначала малое впечатление беспрестанно впоследствии возрастало. Если бы вселенная разрушилась, то она осталась бы impavida*. Великая душа ее вооружена была стальною бронею противу превратностей. Восторг повсюду за нею следовал.
______________________
* Т.е. неустрашимою. Намек на известный стих Горация.
______________________
Если бы пол Екатерины Великой дозволил ей иметь деятельность мужчины, который может все сам видеть, быть везде и входить во все подробности лично, тогда в ее империи не было бы ни одного злоупотребления. Исключая сии мелочи, она была, без сомнения, выше Петра I и никогда бы не сделала постыдной его капитуляции при Пруте. Напротив, Анна и Елисавета были бы посредственными мужчинами, но, как женщины, царствование их было не бесславно. Екатерина II совокупила в себе их качества с теми достоинствами, которые соделали ее более создательницею, чем самодержицею своей империи. Она была далеко искуснее в политике сих двух императриц, никогда не пускалась наудачу, как Петр Великий, и ни в победах, ни в мире не имела ни одной неудачи.
Императрица имела всю изящность, т.е. все величие Людвига XIV. Ее великолепие, ее праздники, ее пенсии, ее покупки редкостей (в предметах изящных наук и художеств), ее пышность уподоблялись ему, но двор ее лучший вид представлял, потому что в нем ничего не было театрального и преувеличенного. Также смесь богатых воинских и азиатских одеяний различных племен, престол ее окружавших, придавала оному великую важность. Без большого труда Людвиг XIV почитал себя nec pluribus impar [мало кому равным (лат.)], а Александр называл себя сыном Юпитера-Аммона. Слова Екатерины имели, конечно, большую цену, но она не показывала вида, что слишком дорого их ставит: не наружного поклонения она требовала. Вид Людвига XIV приводил в трепет, вид Екатерины II ободрял каждого. Людвиг XIV был в упоении от славы своей, Екатерина II ее искала и умножала, не выходя из пределов рассудка, который можно бы было потерять среди очарований торжественного путешествия в Тавриду, среди нечаянных встреч: эскадр, эскадронов, иллюминаций на пятьдесят верст в окружности, волшебных чертогов и садов, для нее в одну ночь созданных. Среди успехов, поклонений, видя у ног своих государей, кавказских владетелей, гонимых фамилий господарей, приезжавших просить у нее помощи или убежища, вместо того чтоб от всего этого возгородиться, она сказала при осмотре поля сражения при Полтаве: ‘Вот от чего зависит судьба государств! Один день решит ее. Без той ошибки, которую шведы сделали, как вы, господа, мне заметили, мы бы теперь здесь не были’.
Ее императорское величество, говоря о роли, какую должно в свете играть, совершенно понимала свою собственную, но в каком бы звании ни обязана она была ее представлять, с равным бы успехом при своей глубокой рассудительности ее исполнила.
Но роль императрицы всего лучше пристала к ее лицу, к ее походке, возвышенности ее души и к необъятности ее гения, толико же обширного, как и ее империя. Она себя знала и умела дарования других ценить. Счастие или склонность участвовали в выборах Людвига, Екатерина выбирала людей в спокойности духа и каждому назначала свое место. Она иногда говорила: ‘Странно видеть беспокойство иного генерала или министра, когда я ласково обращаюсь с его противниками, которых я не могу для сего считать своими недоброхотами и употребляю их по службе, потому что они имеют к тому способности. Те, которые воображают себе, что я обязана удалять от службы людей, для них неприятных, кажутся мне очень странными’.
Иногда она полагала на весы свое доверие к одному и к другому, которые сим способом усугубляли к службе рвение и более остерегались. По сему-то искусству ее заставлять усердно себе служить и не давать себя водить принц Делинь писал к императрице: ‘Очень много говорят о Петербургском кабинете, но я не знаю ни одного, который бы был менее его в размере. Он несколько дюймов только имеет, простирается от одного до другого виска и от верхней части носа до волос’.
Императрица, выезжая из губерний, которые посещала, изъявляла чиновникам свое удовольствие, признательность и делала им подарки. ‘Разве ваше величество всеми этими людьми довольны?’ — ‘Не совсем, — отвечала она, — но я хвалю громко, а браню потихоньку‘.
Она говорила одни слова добрые, но никогда острых слов (bons mots) не говорила. Разговор ее был прост, но подобно огню воспламенялся и воспарялся выспрь при изящных чертах истории, чувствительности, величия или государственного управления.
Всего более противоположность простоты беседы ее в обществе с великими ее делами была в ней очаровательна. Она смеялась от сказанного кем-либо неловкого слова, даже глупости, и развеселялась от мелочи, вмешивалась в самые малые шутки и сама очень смешно их повторяла.
‘Что мне делать? — говорила она: — мамзель Гардель более этого меня не выучила, эта моя гофмейстерина была старосветская француженка. Она нехудо меня приготовила для замужества в нашем соседстве, но, право, ни девица Гардель, ни я сама не ожидали всего этого’.
Во время сражения в последнюю Шведскую войну она писала к принцу Делиню: ‘Ваша непоколебимая (так называл ее принц) пишет к вам при громе пушек, от которого трясутся окна моей столицы’. Ничего я не видел скорее и лучше сделанного (прибавляет Делинь), как ее распоряжения в сию внезапную войну, которые собственною ее рукой написаны и присланы были к князю Потемкину во время осады Очакова. В конце написано: ‘Хорошо ли я сделала, учитель?‘
Императрица знала почти наизусть Перикла, Ликурга, Солона, Монтескью, Локка и славные времена Афин, Спарты, Рима, новой Италии и Франции и историю всех государств, а обвиняла себя в невежестве — но только для того, чтоб иметь повод к шуткам, шутить над врачами, академиями, над полуучеными и над ложными знатоками.
Воздвигнутые ею здания соделали Петербург наипрекраснейшим городом в свете. В нем собрала она превосходные произведения во всяком роде.
Когда ей сказали, что она все говорила, переменяла, приказывала, начинала и оканчивала по предначертанию, которое всегда сбывалось, она отвечала: ‘Может быть, это и походит на правду, но все это надобно рассмотреть основательно. Графу Орлову одолжена я частию блеска моего царствования, ибо он присоветовал послать флот в Архипелаг. Князю Потемкину обязана я приобретением Тавриды и рассеянием татарских орд, столько беспокоивших всегда пределы империи. Все, что можно сказать, состоит в том, что я была наставницею сих господ. Фельдмаршалу Румянцеву одолжена я победами, вот что только я ему сказала: ‘Господин фельдмаршал, дело доходит до драки, лучше побить, чем самому быть побитым’. Михельсону я обязана поимкою Пугачева, который едва было не забрался в Москву, а может быть и далее. Поверьте, я только счастлива, и если несколько довольны мною, то это от того, что я несколько постоянна и одинакова в моих правилах. Я предоставляю много власти людям, употребляемым от меня на службу. Если они обращают это во зло в губерниях, пограничных с Персиею, Турциею и Китаем, то это худо, но я стараюсь это узнавать, хотя я и знаю, что там говорят: Бог и императрица накажут, но до Бога далеко, а до царя высоко. Вот мужчины, а я не более как женщина. Хорошо меня в нашей Европе потчивают, все говорят, что я прожилась и промоталась, однако ж маленькое мое хозяйство идет все своим чередом’. Она любила сии выражения. Когда хвалили порядок в расположении часов ее занятий, она отвечала всегда: ‘Ведь надобно же иметь какой-нибудь порядок в маленьком своем хозяйстве’.
Сила ее рассудка являлась в том, что несвойственно называют слабостью сердца. Между теми, которые во время ее отдохновения или для разделения ее трудов удостоивались ее самой близкой доверенности и по чувствительности ее сердца жили в ее дворце, ни один не имел ни власти, ни кредита. Но когда кто-либо приучен был к делам государственным самою императрицей и испытан в тех предметах, для которых угодно ей было его предназначить, таковой был уже ей полезен: тогда выбор сей, делающий честь обеим сторонам, давал право говорить правду, и его слушали.
Она говорила: ‘Мнимая моя расточительность есть на самом деле бережливость, все остается в государстве и со временем возвращается ко мне. Есть еще и некоторые запасы’.
Она делала дары всякого рода: из пышности, как великая и могущественная монархиня, по щедрости, как прекрасная душа, по благотворительности, как душа добрая, по состраданию, как женщина, и в награду, как особа, желающая иметь добрых служителей. Не знаю, действие ли то было ее ума, или так была душа ее настроена. Например, она писала к Суворову: ‘Вы знаете, что без старшинства я никого не произвожу, считая невозможным обойти старшего, но вы сами себя произвели в фельдмаршалы завоеванием Польши’.
В путешествии она всегда носила табакерку с портретом Петра I и говорила: ‘Это для того, чтобы мне спрашивать себя каждую минуту: что бы он приказал, что бы запретил, что бы сделал, будучи на моем месте?‘
Императрица очень была любима своим духовенством, несмотря что убавила у него богатства и власти*.
______________________
* Об этом свидетельствует и ее современник митрополит Киевский Евгений в своих письмах в ‘Русском архиве’.
______________________
Невозможно было никогда говорить перед нею худо ни о Петре I, ни о Людвиге XIV, также ни малейшего неприличного слова вымолвить о вере и нравственности, с большим трудом можно было сказать что-нибудь двусмысленное о нравственности, да и то крайне отвлеченно. Никогда сама она не позволяла себе говорить никакой легкомысленности на счет какого-либо лица. Если она иногда и шутила, то всегда в присутствии того, к кому шутка относилась, которую она отваживалась иногда сказать очень ласково и которая оканчивалась всегда доставлением удовольствия самому участнику.
Я имел случай видеть ее неробкость духа: перед въездом в Бакчисарай двенадцать лошадей слабых, не могши на скате горы поддержать большой шестиместной кареты, понесли нас или, лучше, сами были унесены каретою, и казалось, что все мы переломаем шеи. Я тогда гораздо бы имел более страха, если бы не хотел видеть, испугалась ли императрица, но она была так же спокойна, как и на завтраке, за которым мы недавно сидели.
Она очень была разборчива в своих чтениях, не любила ничего ни грустного, ни слишком нежного, ни утонченностей ума и чувств. Любила романы Лесажа, сочинения Мольера и Корнеля. ‘Расин не мой автор’, — говорила она, исключая ‘Митридата’. Некогда Рабле и Скаррон ее забавляли, но после она не могла об них вспомнить. Она мало помнила пустое и маловажное, но ничего не забыла достопамятного. Любила Плутарха, переведенного Амиотом, Тацита — Амелотом де ла Гунсай, и Монтеня. ‘Я северная галла, — говорила она мне, — разумею только старинный французский язык, а нового не понимаю. Я хотела поучиться от ваших умных господ и испытала это, некоторых сюда к себе пригласила, а иногда и к ним писала. Они навели на меня скуку и не поняли меня, кроме одного только доброго моего покровителя Вольтера. Знаете ли, что это он ввел меня в моду, он очень хорошо мне заплатил за вкус мой к его сочинениям и многому научил меня забавляя’. Императрица не любила и не знала новой литературы и имела более логики, чем риторики. Легкие ее сочинения, как, например, ее комедии, имели цель поучительную, как-то критику на путешественников, на модников, на моды, на секты, а особливо на мартинистов, коих почитала она вредными. Все ее ко мне (принцу Делиню) письма наполнены мыслями великими, сильными, удивительно ясными, иногда критическими, часто одною чертой выраженными, особливо когда что-либо в Европе приводило ее в негодование, и оканчивались шутками и добродушием. В слоге ее видно более ясности, чем легкости, важные ее сочинения глубокомысленны. Ее Записки касательно российской истории не уступают хронологическим таблицам президента Геналя. Но милые оттенки, приятные подробности и цветки неизвестны ей были. Фридрих II также не имел красок, но иногда имел прочее и был более литературный писатель, чем Екатерина.
Она мне иногда говорила: ‘Вы хотите надо мной смеяться. Что ж я сказала? Старинное французское слово, которое было не в употреблении, или другое, худо выговоренное?’ — ‘Ваше величество говорите, например: bashante вместо bakhante (башантка вместо бахантка)’. Она мне давала обещание поправиться, а после опять заставляла на ее счет смеяться, когда, сделавши на бильярде промах, давала мне выиграть у себя рублей двенадцать.
Самая наибольшая скрытность ее состояла в том, что она не все то говорила, что знала, но никогда обманчивое или обидное слово не выходило из ее уст. Она была слишком горда, чтобы других обманывать, но когда она сама себя обманывала, то, чтобы выйти из затруднения, полагалась на свое счастье и на превосходство свое над препятствиями, кои она любила преодолевать. Некоторые, однако ж, мысли о превратностях, постигших Людовика XIV при конце его царствования, ей представлялись, но проходили как облака. Я один, может быть, видел, что в продолжение одной четверти часа по получении объявления от турков войны она смиренно сознавалась, что нет ничего на свете верного и что слава и успехи ненадежны. Но вслед за сим вышла из своего покоя с веселым видом, как была до приезда курьера, и уверенность на успех мгновенно всей своей империи вдохнула.
Я судил ее при ее жизни, как судили египетских царей после их смерти, пробиваясь сквозь мрак невежества и злобы, коими часто история затмевается. Иначе я мог бы потерять прелесть ее беседы или, лучше, перестал бы наслаждаться оною. Черты ее человеколюбия были ежедневны. Однажды она мне сказала: ‘Чтобы не разбудить людей слишком рано, я зажгла сама дрова в камине, трубочистов мальчик, думая, что я встану не прежде шестого часа, был тогда в трубе и как чертенок начал кричать. Я тотчас загасила камин и усердно просила у него извинения’.
Известно, что она никогда не ссылала в Сибирь, где, впрочем, ссыльные очень хорошо содержались, никогда не осуждала на смерть. Императрица часто ходатайствовала за подсудимых, требовала, чтобы смело ей доказывали, что она ошибалась, и часто доставляла средство защищения обвиняемому. Однако ж я видел в ней некоторого рода мщение: это был милостивый взгляд, а иногда и благодеяние, чтобы привести в замешательство людей, на которых она имела причину жаловаться, но которые имели дарования, это относилось, например, к одному вельможе, говорившему о ней нескромно. Вот еще черта ее деспотизма. Она запретила одному из своих собеседников жить в собственном его доме, говоря ему: ‘Вы иметь будете в моем доме два раза в день стол на двадцать персон. Всех тех, которых вы любили принимать у себя, вы будете угащивать у меня. Я запрещаю вам разоряться, но дозволяю делать издержки, потому что вы находите в этом удовольствие’. Клевета, не пощадившая прекраснейшую, добрейшую чувствительную, любезнейшую из королев, которой более других имею я оправдать душу и поведение, стремится, может быть, без уважения к памяти знаменитейшей монархини покрыть тернием ее могилу. Она исторгла цветы, долженствовавшие украсить грудь Антуанеты, она же захочет сорвать лавры с гроба Екатерины.
Искатели анекдотов, изобретатели пасквилей, неверные собиратели исторических происшествий, мнимо беспристрастные, чтобы сказать острое словцо или достать денег, неблагонамеренные и злонамеренные, по своему ремеслу захотят, может быть, умалить ее славу, но она над ними восторжествует. Любовь и обожание ее подданных, а в армии любовь и пламенный восторг ее воинов воспомянутся. Я видел сих последних в траншеях, пренебрегающих пулями неверных и переносящих все жестокости стихий, утешенными и ободренными при имени их матушки, их божества. Наконец, я видел то, чего никогда бы я при жизни императрицы не сказал и что любовь моя к истине внушила мне на другой день, когда я узнал, что блистательнейшее светило, освещавшее наше полушарие, навеки сокрылось.
Екатерина объявила себя торжественно покровительницею прежнего правления во Франции и делала большие оказательства для восстановления оного. ‘Мы не должны, — говорила она, — предать добродетельного короля в жертву варваров. Ослабление монархической власти во Франции подвергает опасности все другие монархии. Древние за одно утесненное правление воевали противу сильных, почему же европейские государи не устремятся на помощь государю и его семейству, в заточении находящемуся? Безначалие есть злейший бич, особливо когда действует под личиною свободы, сего обманчивого призрака народов. Европа вскоре погрузится в варварство, если не поспешат ее от оного предохранить. С моей стороны я готова воспротивиться сему всеми моими силами, пора действовать и приняться за оружие, для ускромнения сих беснующихся. Благочестие к сему возбуждает, религия повелевает, человечество призывает, и с ними драгоценные и священные права Европы сего требуют’*.
______________________
* Дальнейшее за сим уже не принца де Линя, а самого A.M. Грибовского.
______________________
Много писано о Екатерине Великой, но никто почти из писавших о ней не был при ее особе, а многие из них никогда с нею и не говорили. Все они заимствовали сведения о сей монархине из публичных происшествий или ее законов, уставов и других сочинений. От сего она представлена в сих описаниях торжествующею победительницей, премудрою законодательницей, одаренною высочайшим гением и проч. Все сие, конечно, справедливо, но изображение прекрасных свойств ее души и сердца, от которых проистекли все великие ее деяния, увенчавшие ее неувядаемою славой и изображение которых наиболее для человечества поучительно, почти не приметны в вышеозначенных сочинениях. Приближенные к ее особе по делам государственным, князья Потемкин, Зубов, и статс-секретари ее, Попов, Трощинский и другие, имели, конечно, возможность узнать сие ее свойство во всех отношениях верно и подробно, но они оставили земное свое поприще, не оставя для публики никаких о великой благотворительнице их записок.
Один только знатный иностранец, пользовавшийся ее особенным благоволением, остроумный принц Делинь, начертал беглою и смелою кистью краткое изображение свойства Екатерины (которую он называет Екатериною Великим), но и сей знаменитый писатель видел ее и говорил с нею всегда или на публичных собраниях, или на вечерних ее беседах, при других особах, когда она всегда была в полном уборе и когда речь состояла из общих о всех предметах разговоров, почему и написанный им портрет ее представляет более политическую, чем приватную картину. Но чтоб узнать и понять приватный характер сей необыкновенной особы, надобно было ее видеть каждый день с 9-го часу утра, когда она, сидя в своей спальне в утреннем уборе, за выгибным маленьким столиком, занималась государственными делами с докладчиками, статс-секретарями, вице-канцлером и генерал-прокурором, когда речь шла о мерах безопасности и благосостояния государства, о военных действиях во время войны, о пополнении недостатка в государственных доходах, о новых рекрутских наборах, о исправлении упущений высших или судебных мест или начальствующих лиц, когда, по выслушивании сенатских докладов, как бы обширны они ни были, надлежало утвердить или отменить сделанный о дворянине приговор: тогда и власть, и величие императрицы чудно сливались с чувствами человека и во всей полноте открывали самые сокровенные мысли и ощущения души и сердца ее. Токмо в сих случаях можно было сделать справедливое о характере сей монархини заключение. Быв несколько времени в некоторых из сих заседаний по должности статс-секретаря, вознамерился я описать некоторые события, коих я сам был очевидцем и которые можно назвать дополнением к учиненному г. принцем Делинь общему изображению Екатерины Великой, и только в сих случаях можно сделать справедливое о характере сей монархини заключение.
В 1788 году, находясь в военно-походной канцелярии генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, имел я поручение сочинять журнал военных действий армий, бывших под его предводительством. Из журнала сего составлялись от главнокомандующего донесения императрице (напечатанные в 1791 году под заглавием: ‘Собрание получаемых от главнокомандующих армиями и флотами ко двору донесений’).
После смерти князя Потемкина, последовавшей 1791 года, октября 5-го, открыты были в Яссах переговоры о мире с турецкими уполномоченными, под главным управлением прибывшего из С.-Петербурга действительного тайного советника графа Безбородка, с нашей стороны уполномоченными были генерал-поручик Самойлов, контр-адмирал де Рибас и статский советник Лошкарев. Мир заключен 1791 года декабря 29-го дня. В числе конференц-секретарей находился и я.
В четырехлетнюю службу мою при генерал-фельдмаршале князе Потемкине-Таврическом получил я два чина: коллежского асессора и надворного советника с переименованием в подполковники в Изюмский легкоконный полк, орден Владимира 4-й степени и 4000 десятин земли в Екатеринославской губернии.
В первый раз имел я счастие услышать разговор императрицы, когда представился для принесения ей благодарности за удостоение меня быть при ее величестве. Это было в Таврическом дворце, в 10 ч. утра. Государыне было угодно, чтоб я вошел в кабинет, где она находилась, не чрез уборную, а чрез камер-юнгферскую комнату. Государыня сидела за большим письменным столом в утреннем платье. ‘Вы так много трудитесь!‘ — сказала она, взглянув на меня своими голубыми глазами благосклонно, и, вместе с тем, подала мне руку, которую я, став на колени, поцеловал. ‘Хорошо, — прибавила она, — с этого времени мы часто будем видеться, а теперь подите с Богом‘. Последние слова были почти обыкновенная ее речь при расставании. Когда я хотел выйти первым путем, то она сказала: ‘Позовите сюда графа Ал. Гр.’, — и взглянула на противоположную дверь. Из кабинета вышел я в уборную, где тогда давно находились уже в собрании все бывшие при собственных ее величества делах, или имевшие для доклада дела, или по другому случаю. Приехавшие особы были: гр. Безбородко, Попов, Трощинский, Турчанинов, и между ними у камина стоял поседевший Чесменский богатырь, со шрамом на щеке, в военном отставном мундире, который по приезде из Москвы первый раз приехал во дворец. Все они немало удивились, увидев, что я вышел из кабинета, в который не знали, как я вошел. Хотя я никогда не видал еще гр. Орлова, но не мог ошибиться: по высокому росту и нарочитому в плечах дородству, по шраму на левой щеке я тотчас узнал в нем героя Чесменского. На нем был генеральский мундир без шитья (хотя тогда и отставные шитье могли носить), сверх оного Андреевская лента, а под ним Георгиевская первой степени. Подойдя к нему, сказал я с большою вежливостию: ‘Государыня просит ваше сиятельство к себе’. Вдруг лицо его воссияло, и он, поклонясь мне очень приветливо, пошел в кабинет. Через некоторое время граф, встретясь со мною во дворце, спросил меня: ‘Вы обо мне государыне доложили или сама она изволила приказать вам меня к себе просить?’ С того времени при всякой встрече показывал он мне знаки благосклонности. Но у кн. П.А. Зубова никогда он не бывал. Спустя некоторое время видел я, когда он представлял государыне в Зимнем дворце дочь свою, графиню Анну. Отец был в военном аншефском мундире с шитьем, а дочь в белом кисейном платье в бриллиантах. Государыня приласкала ее рукою за подбородок, похвалила и в щечку поцеловала. Когда они вышли, то государыня сказала бывшим тут: ‘Эта девушка много доброго обещает’. Представление в уборной почиталось знаком особенной милости царской. Граф Ал. Григ. хотя был и в отставке и обыкновенно жил в Москве, но находился в особенной милости у государыни, писал к ней письма, в которых называл ее иногда добрым молодцом, и всегда получал собственноручные от нее ответы. Но князь Потемкин в собственноручных письмах к государыне писал: ‘Матушка родная, прошу тебя и пр.’. Государыня к нему в приватных собственных письмах писала: ‘Друг мой, князь Григ. Алекс.’… также во втором лице, что было знаком особенной милости.
В покоях императрицы, как и во всем дворце, соблюдалась какая-то торжественная важность, при первом взгляде заметно было, что хозяйка более нежели монархиня. Даже в отсутствие ее посетитель наполнялся невольным уважением и внутренним благоговением к великому ее гению.
Обыкновенные, а потому и многолюднейшие приезды во дворец были по воскресным дням. Кто имел право носить шпагу, тот мог войти в общую залу пред кавалергардами: ни малейшего не видно было надзора и каждому двери были открыты. Ни внизу, ни на лестнице, ни в зале никому не приказано было спрашивать: кто вы и куда идете? Известно, что императрица проводила, по обыкновению, лето в Царском Селе, где входов во дворец много, и все открыты. В эпоху самого сильного безначалия во Франции, после умерщвления короля, распространился слух, что тамошние демагоги рассылали подобных себе злодеев для покушения на жизнь государей, в сие время был дежурным генерал-адъютант П.Б. Пассек, который вздумал при каждом входе удвоить караулы, но императрица, узнав о сем, приказала немедленно это отменить.
На краю общей залы (которая окнами была к Дворцовой площади) была дверь, по сторонам которой стояли два кавалергарда из армейских офицеров в кирасах и треугольных шляпах, с ружьями к ноге. Здесь начинался этикет входов. За кавалергардов могли входить те только, кто был написан в данном им списке. Но и из сих большая часть не имела права входить далее Тронной, за которою находились Бриллиантовая, а за сею уборная комнаты. В сию последнюю входили только собственно при делах бывшие и еще немногие другие, особенно ей известные персоны.
В обыкновенные дни государыня в Зимнем дворце вставала в 7 часов и до 9-ти занималась в зеркальном кабинете по большей части сочинением устава для Сената (я говорю о том времени, когда я при ее величестве находился), в 10-м часу выходила в спальню и садилась на стуле (а не в креслах), обитом белым штофом, перед выгибным столиком, к коему приставлен был еще другой таковой же, обращенный выгибом в противную сторону, для докладчика, и перед ним стул. В сие время дожидались в уборной все имевшие дела для доклада, а дежурный камердинер, в собственном тогдашнего французского покроя и произвольного цвета платье (мундиров тогда, кроме лакейских ливрей, придворные чины и служители не носили), в башмаках, белых шелковых чулках и с пудреной прической, — стоял у дверей спальни, по звону колокольчика он входил в спальню и получал приказание позвать прежде всех обер-полицеймейстера, за ним входили по позыву с докладами все прочие. Вошедший кланялся по обыкновению и целовал руку, когда угодно ей это было, и если имел дело для доклада, то по данному знаку садился за столом против государыни и докладывал. Фельдмаршал Суворов, вошедши, делал три земных поклона перед образом, а потом, оборотясь, делал земной поклон государыне. ‘Помилуй, Александр Васильевич, что ты делаешь!’ — говорила она ему, поднимая его и усаживая. ‘Матушка! — отвечал он: — После Бога ты одна моя здесь надежда!’ Статс-секретари ежедневно, вице-канцлер по четвергам, а генерал-прокурор по воскресеньям с сенатскими мемориями. В 12 часов слушание дел прекращалось, государыня выходила в малый кабинет для прически волос, которые тогда довольно еще были густы, прическа оканчивалась не более как с четверть часа. В сие время приходили оба великие князя, а иногда и великие княжны для поздравления с добрым днем, после государыня выходила в уборную для наколки головного убора, что также не более четверти часа продолжалось, при сем присутствовать могли все те, кои имели в уборную вход, и несколько камер-юнгфер. Чепчик накладывала А.А. Палекучи, гречанка, пожилая девица и глухая, булавки держали две Зверевы, девицы зрелых лет, которые в молодости слыли красавицами, лед на блюде и полотенце держала Марья Степановна Алексеева, также девица не молодая, собою видная, густо нарумяненная, но некрасивая, во время наколки чепца государыня обтирала лицо льдом и разговаривала с некоторыми из присутствовавших, в числе коих нередко бывали у туалета ее шталмейстер Лев Алек. Нарышкин и Алек. Сергеевич Строганов, с ними охотно государыня любила разговаривать. По окончании туалета государыня возвращалась в спальню одна, а камер-юнгферы выходили другою дверью вперед, в уборную комнату, и после входили в спальню для одеванья, при чем находилась уже и Марья Савишна. Одевшись, до обеда государыня занималась чтением книг или слепками камеев, которые она иногда дарила, в два часа садилась за стол. После обеда время проходило за чтением иностранной почты, в дни, когда оная приходила, а в другие дни чтением какого-либо сочинения, до законодательства относящегося, или помянутыми слепками камеев. В Царском Селе, в долгие летние дни, иногда немного спала. В 6 часов начиналось вечернее собрание в ее покоях или театр в Эрмитаже. В десятом часу все разъезжались, а в одиннадцать часов императрица уже почивала.
Вид императрицы в юности и в старости
Красивость. Свежесть лица. Чело обширное. Глаза голубые. Рот умеренный. Зубы сохранены, одного верхнего недоставало. Подбородок умеренно продолговатый. Уши небольшие. Облик лица благородный. Грудь высока. Руки и пальцы круглые и нежные. Рост средственный. Походка важная, но твердая. Голос в разговорах мужественный, всегда почти улыбкою сопровождаемый. Утреннее одеяние: простой чепец, белый атласный или гродетуровый капот. Гостиная одежда: другой чепец белый с белыми лентами, верхнее платье молдаван, по большей части лилового цвета, и нижнее белое гродетуровое. В торжественные дни: русское шелковое, редко глазетовое, и на голове малая корона при выходах. Прическа низкая, с двумя буклями стоячими за ушами. При выходах поклоны. Выходы малые из внутренних покоев в церковь. Выходы большие через общую залу в церковь. При сем выходе церемониал и сопровождение. При ней не было из слуг иностранцев.
По отбытии графа Безбородко из С.-Петербурга в Яссы все бывшие у него и еще другие разные собственные ее величества дела препоручены от императрицы князю Платону Александровичу Зубову, который, будучи известен обо мне по службе моей при князе Потемкине, испросил высочайшее соизволение в 1792 году о назначении меня управляющим теми делами.
За оказанные в отправлении сих дел особенные успехи произведен я был в 1793 году в полковники, и в сем же году пожалована мне деревня в Подольской губернии. В 1794 году, в день празднования учреждения ордена Св. Владимира, я удостоился получить 3-ю степень сего ордена, который возложен был на меня самою императрицей наряду с прочими во время торжества пожалованными сим орденом кавалерами.
1795 года августа 11 дня данным Сенату высочайшим указом поведено мне быть при ее императорском величестве у принятия прошений, в котором звании оставался я до самой кончины императрицы, занимаясь по-прежнему и делами, на князя Зубова возложенными.
Дела сии разделялись на три разряда: 1) на собственные ее величества, 2) по званию генерал-фельдцейхмейстера и 3) по должности генерал-губернатора.
1. Дела польские. С самого вступления наших войск в пределы сего государства в начале 1792 года до окончательного раздела оного, воспоследовавшего в 1795 году.
2. О устроении губерний: а) из приобретенных от Польши областей и б) из поступившего добровольно в российское подданство герцогства Курляндского, по изданным для прочих российских губерний учреждениям.
3. Дела персидские. Со времени вступления наших войск в Персию в 1796 году до повеления им возвратиться в Россию после кончины императрицы.
4. О переклеймении старой медной монеты в двойную цену.
5. О составлении новых штатов для запасных батальонов и эскадронов пехотных и кавалерийских полков.
6. Разные дела государственные и частные, особо на князя Зубова возлагаемые и исполняемые.
7. Об устроении литейного чугунного завода Екатеринославской губернии, в Бахмутском уезде, при речке Лугани, с разработкою там же каменного угля.
8. О сформировании первых рот конной артиллерии. В третьем разряде состояли дела:
9. Об устроении губернии Вознесенской из земли от Порты и некоторых округов, от Польши приобретенных.
10. Об устроении города и порта на берегу Черного моря при урочище Гаджибее, переименованном Одессою.
11. О водворении в южных губерниях иностранных поселенцев и крестьян, из внутренних губерний туда перевозимых.
12. О водворении войска Черноморского на пожалованных ему землях.
1. Дела польские
По заключении мира с турками посланы были, в начале 1792 года, к генералам Каховскому и Кречетникову высочайшие рескрипты о вступлении с вверенными им войсками в Польшу с двух пунктов: первому от Днестра прямо на Варшаву, а последнему от Двины в Литву. План сего похода был еще покойным князем Потемкиным начертан. В посланных к новым военачальникам повелениях означены были все военные пункты, в помянутом плане означенные, назначению коих следуя, они вскоре достигли предначертанной цели. Армия генерала Каховского, под названием Украинской, вступив в пределы польские 18 мая 1792 года, имела с поляками несколько сражений. Но когда король, по приглашению императрицы, а более по невозможности сопротивляться русским войскам, приступил к Тарговицкой конфедерации, то 19-го августа главнокомандующий без сопротивления занял столицу польскую. После сего конституция 3 мая 1791 года о самодержавии короля и о наследстве престола была отменена, и бывший до того в королевстве порядок паки восстановился. Между тем и генерал Кречетников занял Вильну 14 июня без боя. Но как противная Тарговицкой конфедерации партия не преставала действовать неприязненно и рассевать по всем польским и соседним областям революционные правила, то в январе 1793 года войска прусские заняли Торн и Данциг с некоторыми областями Великой Польши, австрийские — воеводства Сандомирское и Люблинское. В то же время посол наш в Варшаве Сивере объявил сейму, что императрица, с общего согласия с королем прусским и императором австрийским, для предохранения владений своих от распространения противниками Тарговицкой конфедерации мятежнических правил и потушения возникающих от того смятений, повелела отделить от Польши некоторые области к империи своей.
Вслед за сим генерал Кречетников присланным к нему из Петербурга манифестом от 27 марта обнародовал, что означенные в том манифесте области на вечные времена к России присоединяются.
В сие время в Варшаве начальствовал войсками генерал барон Игельстром вместо Каховского, который был оттуда отозван, он едва успел выйти с частью войск, из коих несколько тысяч человек было побито. В сие же время мятежники как в Варшаве, так и в Вильне многих из польских сановников умертвили.
Тогда послан рескрипт к фельдмаршалу графу Румянцеву-Задунайскому о принятии главного начальства над всею армиею и командировании генерала графа Суворова-Рымникского прямо в Варшаву с корпусом войск, на Днестре бывших, а генералу князю Репнину повелеть принять команду над войсками, в Литве расположенными, на место умершего генерала Кречетникова. Граф Суворов находился тогда в Тирасполе. Выступив с своим отрядом на подвиг, ему предназначенный, в августе месяце имел он в следовании своем почти ежедневные с поляками стычки, в которых, при храбром сопротивлении сих последних, имел всегда поверхность, и через 40 дней достиг Вислы, 24 октября взял штурмом Прагу, а 25-го числа того же месяца и самая Варшава безусловно ему покорилась.
Между тем генерал Ферзен разбил польские войска под командою Костюшки и его самого в плен взял, после чего польские войска сами собою рассеялись, а вслед за сим изданным манифестом объявлено, что возникший в Польше мятеж совершенно прекращен.
В начале 1795 года король, по приглашению императрицы, переехал из Варшавы в Гродно, где и подписал отречение от престола. После сего учинен окончательный раздел Польши, по коему России досталось Великое княжество Литовское с Самогицией, Волынией и частью воеводств Хельмского и Бржестского до Буга. Пруссия приобрела Варшаву, а Австрия — Краков с областями, после чего войска наши Варшаву оставили.
2. О устроении губерний из польских областей
Из областей, первым разделом от Польши приобретенных, данным Сенату указом апреля 13-го 1793 года повелено устроить губернии Минскую, Изяславскую и Брацлавскую, по учреждениям для российских губерний, изданным с наименованием присутственных мест и чинов, как в учреждениях сих предписано. Исполнение сего возложено было на генерала Тутолмина, определенного в сии губернии генерал-губернатором, который предуспел губернии сии открыть в августе месяце сего же года.
В области же литовской учреждено было на некоторое время особое управление, но в 1796 году и там устроены и открыты генералом князем Репниным Виленская и Слонимская губернии на единообразном с прочими основании.
Равномерно и Курляндия переименована губерниею, в которой устроены и открыты генералом-поручиком бароном Паленом в 1796 году присутственные места по общим для российских губерний учреждениям.
3. Персидские дела
После окончания польских дел и по добровольном присоединении Курляндии к Российской империи прибыл в С.-Петербург персидский хан Муртаза-Кули-хан, лишенный своих владений Агою-Магмет-ханом, захватившим Персидское государство по истреблении несчастной династии Софиев. Хотя сей жестокий евнух давно уже оказывал неприязнь свою к России, убил брата Муртазы-Кули-хана, Гадаст-хана, имевшего в соседстве с Россиею владение и преданного к оной, и причинял проживавшим в Персии российским подданным различные притеснения и обиды, но поданные от Муртазы-Кули-хана объяснения еще вящше убедили императрицу в том, что без военных мер невозможно было исторгнуть Персию из рук ее хищника, водворить там спокойствие, восстановить нашу торговлю и оградить от оскорблений производящих оную российских подданных. За оказанную ему Муртазе-Кули-хану и прочим верным ханам защиту и за военные издержки поставлено от него на вид по занятии войсками нашими персидской столицы пребогатое вознаграждение, через приобретение бесчисленных сокровищ, Агою-Магмет-ханом тамо собранных.
Вследствие сего дано повеление генералу графу Валериану Зубову с вверенною ему армиею вступить в персидские пределы. Сей полководец, при вступлении своем в апреле 1796 года в Персию, рассеял повсюду печатный на российском, персидском и армянском языках манифест от имени императрицы, в котором объяснено, что российские войска вступают в пределы персидские единственно для освобождения сего государства от хищника и для восстановления между обеими державами мира, доброго соседства и торговли, причем спокойным жителям обещаны всякое покровительство и безопасность. Вскоре за сим город Дербент сдался на капитуляцию, и войска наши двинулись во внутренность земли, не встречая нигде почти сопротивления. Запасы для продовольствия армии, сухопутно и на судах Каспийским морем, к назначенным местам были доставлены, и уже армия и предводитель ее несомненно надеялись достигнуть желанной цели, как все их успехи и надежды разрушились смертью императрицы. Император Павел, посланными от себя особыми на имена каждого полкового командира указами, повелел им с командами своими немедленно в Россию возвратиться.
4. О переклеймении медной монеты
Причина, побудившая правительство приступить к переделу тогдашней медной монеты тогдашнего чекана, очевидна. Казна потерпела от сего чрезмерную потерю, в пуде оной считалось 16 рублей, когда в лавках медь продавалась от 24 до 30 рублей за пуд. Несмотря на строгое запрещение переделывать монету в изделия и вывозить за границу, так как медь в тогдашней монете была добротна, множество оной было в разные времена в переделке переплавлено и за границу на таковое же употребление тайно перевезено.
Для сего собраны были из дел Монетного департамента и других мест подробные сведения о количестве выбитой золотой, серебряной и медной монеты с начала XVIII столетия, и по соображении с могущими быть остатками оной к 1795 году подан был от князя Зубова доклад о переделке одной только медной монеты, не касаясь золотой и серебряной. Первой примерно могло тогда быть в народном обращении до 50 миллионов, из которых предположено сделать двойное количество посредством переклеймения. Таким образом государственное казначейство приобретало в три года до 50 миллионов рублей медной монеты. Впредь же положено выбивать медную монету по 24 рубля из пуда. При умножении медной, а равно золотой и серебряной монеты представлялась возможность прибавить и банковые ассигнации, назначенные в манифесте 1785 года 28 июня, и количество оных на сто миллионов удвоить. По сему представлению последовал высочайший указ о составлении комитета для приведения в действие вышеизъясненных предположений и уже устроены были в С.-Петербурге и Москве монетные дома для переклеймения прежнего чекана медной монеты, которое уже и было начато, но немедленно после смерти императрицы прекращено.
5. О составлении новых штатов для запасных батальонов и эскадронов
Существовавшее по штатам 1764 года для войск положение оказалось в 1795 году во многом недостаточным. Хотя число людей в батальонах и эскадронах оставалось прежнее, но изменение в ценах на все вещи требовало прибавки сумм и перемены самых вещей. Таковое улучшение необходимо нужно было произвесть по всей армии, но на сей раз ограничились прибавкою ко всем пехотным и кавалерийским полкам: к первым по одному батальону, а к последним по одному эскадрону, с тем чтобы сии прибавочные батальоны и эскадроны имели постоянные свои квартиры в одних местах, чтобы назначенные для укомплектования их полков рекруты и все прочее запасное хозяйство для тех полков в сих же запасных командах приготовлялись. На сем основании составлены были в канцелярии князя Зубова штаты для одного батальона гренадерского, мушкетерского и егерского и одному эскадрону карабинерному и легкоконному гусарскому, с некоторою прибавкою амуничных вещей и на оные цен. Штаты сии были в 1795 году высочайше утверждены и напечатаны. Запасной батальон Московского гренадерского полка был сформирован и помещен в особо построенных казармах в городе Софии, который назначен для оного непременною квартирою. В то же время к сформированию и прочих по штатам батальонов и эскадронов было приступлено, но в следующем году императором Павлом Петровичем было отменено.
6. Разные дела
Разные дела по особой доверенности от императрицы для рассмотрения, а иногда и для исполнения отдавались, как-то: журналы тогдашнего ее величества Совета о разных общих внутренних и заграничных предложениях, награды деревнями, деньгами, пенсиями, чинами, орденами и проч., всеподданнейшие прошения от частных лиц по тяжебным и уголовным делам. По всем сим предметам заготовляемы были в канцелярии князя Зубова доклады, указы и грамоты и через него подносимы были на высочайшее усмотрение и подписание.
По второму разряду по званию генерал-фельдцейхмейстера дела.
7. Об устроении Луганского завода
Давно уже правительство видело необходимость открыть в южном крае безлесном, но каменным углем изобильном ломку сего вещества. Для сего послан был туда известный по своим сведениям Гайскон, который, нашедши там богатые прииски каменного угля и железной руды, по возвращении своем представил проект на французском языке об учреждении в Бахмутском уезде разработки каменного угля и там же при реке Лугане литейного завода. По переводе мною проекта на российский язык составлен и поднесен был императрице доклад с описанием местоположения помянутых приисков, где предполагалось устроение завода, с подробным исчислением сумм как на разработку угля и железной руды, так и для заводских построек потребных. Вследствие сего дан был на имя князя Зубова высочайший указ об учреждении в показанном месте литейного завода с возложением исполнения сего на г. Гайскона, который немедленно приступил к разработке угля и железной руды и по постройке завода пустил оный в действие. Происходящие и поныне для тамошнего края от сего заведения выгоды в полной мере полезность оного оправдывают.
8. О сформировании первых рот конной артиллерии
По воле императрицы возложено было генерал-фельдцейхмейстером на генерал-поручика артиллерии Мелисино сформировать одну роту конной артиллерии, которой до того при артиллерии не было. Штат сей роты был сочинен в артиллерийской канцелярии при моем соучастии, и по высочайшем утверждении в 1796 году новая рота представлена на смотр генерал-фельдцейхмейстеру и отличною исправ-ностию вооружения и экзерциции заслужила общее одобрение. К третьему разряду следуют дела по званию генерал-губернатора.
9. Устроение Вознесенской губернии
После князя Потемкина дела, бывшие в главном его управлении, и губернии Екатеринославская и Таврическая поручены были в правление князю Зубову. По поднесенному от него докладу, данным Сенату указом от 27 января 1795 года, поведено ему составить новую Вознесенскую губернию (которой он назначен генерал-губернатором) по общим о губерниях учреждениям из части Брацлавской земли, от Порты приобретенной, и из трех уездов Екатеринославского наместничества (Херсонского, Елисаветградского и Новомиргородского), разделив оную на 12 уездов и устроив губернский город сей губернии под именем Вознесенской вдоль реки Буга, в окрестностях местечка Соколов, где устроен через Буг мост. Кроме 12-ти уездных городов назначено 7 приписных. Имя губернскому городу написано на оставленном в указе белом месте собственною рукою ее величества, из уездных же городов старые сохранили свои прежние имена, а новым мною даны названия.
10. Об Одессе
В сие время утвержден доклад князя Зубова об устроении на берегу Черного моря, где была турецкая крепостца Гаджибей, города Одессы и при оном военного и купеческого портов, карантина и крепости. Проект сего предприятия подан был от вице-адмирала де Рибаса, завоевателя помянутой крепостцы, и, несмотря на бывшие против оного возражения, при постоянном его старании и усердном моем ходатайстве, князь убедился в полезности вышеозначенного плана и исходатайствовал высочайшее повеление на приведение оного в исполнение, которое и было возложено на г. де Рибаса и инженер-полковника Деволана. При их деятельном старании предназначенные строения производились с таким успехом и старанием, что менее нежели в два года построены: крепость, мол на 800 сажен в глубину моря и каменные казармы в два этажа для значительного гарнизона. С неменьшею также скоростью возникали частные строения, особливо магазейны для помещения пшеницы, так что еще до кончины императрицы появились в сем прежде необитаемом месте многолюдные улицы с хорошими каменными домами, магазейнами и колодезями, а около города завелись многие дачи или хутора. Из соседних польских губерний в 1795 и 1796 годах привезено великое количество пшеницы, которая продавалась на пришедшие к новому порту корабли с большою для продавцов выгодою. Слава о воскресшей из праха Одессе прошла повсюду и привлекла к порту ее много иностранцев с капиталами и кораблей с различными европейскими произведениями, как-то винами, сукнами, шелковыми и бумажными изделиями и тому подобными товарами. Нынешнее состояние города Одессы, обогащающего южную часть России и доставляющего казне важный доход, заставляет сочинителя сих Записок радоваться, что вместе с основателем его имел он счастие быть первоначальным орудием к доставлению государству толико важных польз.
11. О водворении колоний
Для заселения вновь приобретенной от Порты Оттоманской земли и других пустопорожних мест Вознесенской и Таврической губерний вызваны были из-за границы, также и из внутренних малоземельных губерний многочисленные крестьянские семейства и водворяемы на тех местах с выдачею тем и другим достаточных от казны пособий.
12. О водворении Черноморского войска
В сие же время и войско Черноморское на пожалованные им на острове Тамани земли совершило переселение по распоряжению генерал-губернатора и при личном наблюдении кошевого Чепеги и войскового судьи Головатого. Но в исходе 1796 года они, ободренные одесскою торговлею, замышляли усилить торговые свои предприятия, смерть Екатерины все их планы разрушила: император Павел повелел все строения в Одессе остановить, от чего и вся торговля там прекратилась.
* * *
Сверх сего, по званию статс-секретаря имел я собственно мне от императрицы порученные дела, по коим я лично ее величеству докладывал.
a) По случаю сочиняемого государынею нового устава для Сената по особому ее повелению сделаны и читаны были мною пред ее величеством замечания на Генеральный Регламент, заслужившие особенное ее одобрение и благоволение.
b) Для того же устава, по получаемым мною от государыни собственноручным запискам, были собираемы мною из гражданских узаконений и церковных уставов разные сведения и ее величеству представляемы.
c) Дела по Синоду, от обер-прокурора представляемые, требовавшие собрания справок.
d) Прошения, через почту на высочайшее имя присылаемые для доклада вместе с собранными по оным надлежащими сведениями.
e) Временно призывай был для чтения пред ее величеством иностранной и внутренней почты и некоторых от Сената докладов по уголовным делам и заготовления по сим последним указов.
Опубликовано: Воспоминания и дневники Адриана Моисеевича Грибовского, статс-секретаря императрицы Екатерины Великой / Предисл. и примеч. П.И. Бартенева. Русский архив. М., 1899. Кн. 1.
Исходник: http://dugward.ru/library/gribovskiy/gribovskiy_izobrajenie_ekateriny2.html