Избранные стихотворения, Верхарн Эмиль, Год: 1899

Переводы
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF
Бельгийские символисты
СПб.: Наука, 2015.

ЭМИЛЬ ВЕРХАРН
(1855 — 1916)

ФЛАМАНДКИ
(1883)

ФЛАМАНДСКОЕ ИСКУССТВО

I

Была, кисть Фландрии, близка
Ты с девками: запечатлела
В шедеврах крепкое их тело
И грудей алых два соска.
И все — царицы и богини,
Нимф розоватый хоровод,
Встающий островом из вод,
Сирены над пучиной синей,
Живые символы весны
И лета, с их улыбкой свежей,
У нас все это — девки те же,
Искусством обожествлены.
Вы, создавая их, — телесных
Всегда, и жирных, и нагих, —
Зажгли огонь под кожей их
Каких-то красок неизвестных.
Их тело — светлые тона,
Их взоры — звезд лучистых светы,
А груди блещут, как букеты
Прекрасной плоти, с полотна.
Вкруг женщин, здесь и там, сильваны:
Они катаются в кустах
Иль прячутся в густых ветвях,
Грехом потея, страстью пьяны.
Соблазн в их безобразьи скрыт,
Сверлит их взор горящий тени,
Они хохочут от хотений,
И чужд живому смеху стыд.
То с кобелями суки в вёдро!
Льнут самки к ворогам своим,
На миг сопротивляясь им,
Сжимая розовые бедра,
Потом, охотней и смелей,
Круглят крутые ляжки, спины
Нагие гнут, до половины
Закрыты золотом кудрей,
И подстрекают, торжествуя,
Пойти на приступ, все посметь.
Ведь эти женщины краснеть
Способны лишь до поцелуя.

II

Ваш взор постиг и подсмотрел,
Меж роскоши и меж богатства,
Меж ужасов и святотатства,
Всю красоту, всю прелесть тел.
На ваших радостных полотнах
Нет женщин бледных и худых,
Как листья лилий водяных,
Как лунный лик в водах болотных,
Нет их больных, усталых глаз,
Всегда задумчиво-печальных,
И — словно вздохов музыкальных —
Склоненных лиц в вечерний час,
Нет их простертой на диванах
Поддельной, лживой красоты
В шелках, в уборах из тафты
И в кружевах благоуханных.
Нет! вы не ведали румян,
Прикрас, обманов и глубоко
Во лжи сокрытого порока,
Всего, чем век наш горд и пьян!
У смело смятых изголовий
Вы позволяли нам взглянуть
На радостно нагую грудь, —
В полузадернутом алькове,
Где Афродиты пастухов
И повседневные Цитеры,
Стонали в счастии без меры,
Краснея от бесстыдных слов!
И в пышности средневековья,
Меж золота и меж порфир,
Всех ваших женщин пестрый мир
Исполнен силами здоровья!
В них жир белел, алела кровь,
Они с осанкой царской власти
Владели буйством сладострастии
И радостью твоей, — любовь!

СКОТНЫЙ ДВОР

Великолепный скот скрывая, скотный двор,
Левее дома, где навоз лежал высоко,
Строенье, с ставнями закрытыми, — глубоко
Спал, солнцем раскален, сжигавшим весь простор.
Там в знойном воздухе полдневного покоя,
В парах, струящихся с соломы на земле,
Огромные быки вздымали круп во мгле,
И, взор прикрыв, мыча, коровы млели, стоя.
Потом в урочный час являлись молодцы,
В кормушку сыпали овес, лаванду, сено,
И челюсти, жуя, сверкали белой пеной,
Меж тем как девушки, придя доить, сосцы
Висячие коров, мешая труд с забавой,
Тянули пальцами умело и лукаво.

МОНАХИ
(1886)

МОНАХ-ЕРЕСИАРХ

Вот, в рясе траурной, ересиарх-монах.
Не храм ли гордости возводит он в мечтах,
Один, совсем один, безмолвными руками,
И днем, в огне страстей, и жгучими ночами?
На вечном ‘Верую’ он строит новый дом,
Как пламенный маяк на берегу морском,
Чтоб заточить в стенах свой бред, свои мученья,
Ложь знанья своего, пыл своего сомненья
И бросить в этот храм железный разум свой,
Огонь души своей, крик жизни молодой!
И храм встает, встает — живая башня — выше,
Бросая, как лучи, спокойный ужас с крыши,
Величье почерпнув в отдельности своей,
Под кротким вызовом сияющих лучей.
Сверкают в вышине холодные спирали,
Как роковой узор, как звезды синей дали:
Кощунственная мысль, как строгие глаза,
Глядит на Господа упрямо в небеса!

* * *

Так он живет, один меж всех, как зачумленный,
Как гроб повапленный без дани похоронной,
На сумрак осужден и мучим Сатаной,
В проказе умственной, изнеможден борьбой,
Всю ночь, до дня, его сомненье тайно гложет,
Мертв для молитв, он петь с другими гимн не может,
Безмерной тяжестью согбен, вперив в упор
На красные огни видений — блеклый взор,
Провидит что-то он, и все ж, томим химерой,
Не смеет яростно порвать с условной верой,
Той, что торжественно трубит по миру в рог
И коей вечный Рим есть золотой чертог.
Но день придет, и он падет, монах простертый,
Под гнетом ужаса, под грузом веры мертвой,
Нем, не ища надежд на небе голубом,
Как человек, кого сразил небесный гром.

* * *

Потом восстанет он, велик земным величьем.
Под римской молнией, с бестрепетным обличьем,
Пойдет, внося в сердца то ярость, то любовь,
И тень его, упав, погасит светы вновь.
О, сколько сект и книг, школ и учений тайных
Возникнет некогда вкруг слов его случайных,
И мир, что папами обещан королям,
Увидит, как кресты качнутся здесь и там!
Все страсти, ненависть, и диспуты, и споры,
Ломая гнет цепей, как яростные своры
Свободу дикую почуявших зверей,
Зубами раздробят догматику церквей,
Повеет ураган веков давно забытых,
Погасит факелы в святилищах разбитых,
Наляжет черный мрак могильной тишиной
От алтарей пустых до паперти пустой,
А там, над далями, горящими пожаром,
Мечи и посохи взметнутся в жесте яром.

ПОСЛУШНИК
(отрывок)

Вот тихий послушник, смиренный, робкий, низкий,
Но в нем жива любовь твоя, Франциск Ассизский!
Усердный, ласковый, покорный и простой,
В саду свершает он труд добровольный свой.
Он любит этот сад любовью умиленной
И пальцы греет он в его листве зеленой,
И полнит аромат его и дни и сон…
За яркие цветы и солнце любит он,
И чистую лазурь, и ночи в лунном свете,
Когда созвездия плетут по небу сети.
По-детски верит он преданьям старины:
Что гибнут лилии под шагом Сатаны,
Что в бесконечности, как радостные грезы,
Витают ангелы, держа святые розы,
Что сердцем чистые за гранью жизни сей
Войдут под сень маслин и пальмовых ветвей,
Что тех приветит Смерть, как мать, рукой любовной,
Кто золото надежд ей вверил безусловно…

ВЕЧЕРА
(1887)

ДОСПЕХИ ВЕЧЕРА

Уж ночь холодный мрак, как насыпь, громоздит
Над чащей вереска, над дальними лесами,
В болотах отблески ложатся полосами, —
Доспехов вечера неверный свет разлит!..
Блеск золотой клинка и лат, едва задетый
Лучами пышными бледнеющего дня,
Дрожит на зыби волн, как тщетный всплеск огня,
Им шлют уста луны лобзанья и приветы,
Как привидение, она встает бледна,
Ей снится золотой пожар и блеск победный,
Как привидение, во мгле бесцветно-бледной
Встает далекая и тусклая луна!

МОРОЗ

В вечерней мгле, блестя от звездных искр холодных,
Возник сверхчувственный, волшебный небосвод,
Он глух к словам людей, к слезам молитв бесплодных,
Он вечность отразил, как гладь зеркальных вод,
Он заключил в свои прозрачные оковы
Необозримые равнины серебра,
Он бури утишил в себе, его покровы
Морские берега объемлют, как кора…
Грызя лазурь небес, пронзенную лучами,
Безгласен ты, как лес, как небо и вода,
О царство скорбное бесчувственного льда.
Кто возмутит тебя безумными речами?!.
О мир незыблемый железа и свинца,
Чье сердце белое повито мрачной думой,
Ты — вечная зима, сон пышный и угрюмый,
Ты — леденящий Лик Великого Творца!

УБИЙСТВО

Часы безумных грез, холодных преступлений
В больной душе родят кровавую мечту!..
Убийства мрачную, слепую красоту
Вы углубляете, полуночные тени!..
О свод эбеновый, холодный, весь в гвоздях,
Лес черных ужасов — бездонный сумрак ночи,
Там блеск стальных озер, дрожа, пронзает очи,
Теней грозящий строй растет на всех путях,
Там над безумием, проклятием, враждой
Блистая, поднят меч возмездья золотой!..
— На перекрестке, где все скрыто в черном мраке,
Мелькнули две как бы изваянных стопы —
Ночным безмолвием замкнуты все тропы,
Померкли в хмурой мгле светил небесных знаки:
Здесь нет свидетелей, нет Бога над тобой,
Все тот же луч дрожит в ветвях и меж листвой,
Деревья стройные бредут двумя рядами,
Чуть брезжит даль меж их безмолвными грядами…
— Вот дрогнул страшный блеск в трепещущей руке,
Промчался хриплый крик и замер вдалеке!..
Звучит кровавых струй чуть слышное журчанье,
Так между трав скользит коралловый ручей,
Вот гаснет на устах чуть внятное стенанье,
Но ловит правды луч померкший взор очей
В неясных отблесках надежды легковерной.
— В душе убийства страх родится суеверный,
И ужас ужаса вползает, как змея…
— И вот нежданные молитвы, угрызенья,
И жест раскаянья, и тщетных слез струя!..
Холодный труп согреть — напрасное стремленье:
В давящем сумраке твоих больных ночей
Он мстить к тебе придет, придет, как привиденье,
Вперяя страшный взор померкнувших очей
Из-под своих ресниц, как траур, погребальных,
С безмолвьем на устах, сомкнутых и печальных!
— Но час возмездия, час страшной кары бьет,
Гремят раскаянья железные кимвалы —
Открой же грудь свою для муки небывалой,
И в тайниках души пусть тайна оживет,
То — факел свергнутый, разодранные ткани,
Паденья жуткий гул, и алчная дыра:
То — тень, мелькнувшая в миг тайных содроганий
И вновь растущая!.. Проклятая игра!..
Но сломлен дерзкий дух под пыткою упорной,
Ты, ярости огнем сожжен, воскреснешь вновь,
И сам, как жалкий труп, прольешь по капле кровь,
Переступив черту душою непокорной!..
Ты победил себя, виденья превозмог,
Чужую жизнь пресек, как всемогущий Бог!..

ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ

О возложите мне на лоб венец терновый,
Пусть острые шипы вонзятся, как игла,
Пусть, мозг пронзая мой, горят мечтой багровой,
В его корнях кишат, клубясь, виденья зла!..
Он будет дорог мне в моем безумье пьяном,
Как куст эбеновый, пылающий в огне,
Как языки огня, что схвачен ураганом,
Мечты разбитые воскреснут в жгучем сне!..
Ты — скука знания, осмеянная нежность,
Бич угрызений злых, кровавые мечты,
Вся горечь бешенства и вся страстей безбрежность…
Ты — зуд от жала их, когтей их язвы ты!..
Ты — мой безумный вопль, вопль сдавленных проклятий
Отвислым животам, их шерсти золотой,
Богохуленье уст, позор моих объятий,
Поток бессильных слез под пыткой пролитой!..
Ты — всеобъемлющий, безрадостный, святой,
Мой — царственный венец, ты освятишь, сгорая,
Мои уста, мой мозг, мой потускневший взор,
Чело сомнамбулы мечтою озаряя,
Ты освятишь мой бред, безумье и позор!..

ЧЕРНЫЕ ФАКЕЛЫ
(1891)

ОТПЛЫТИЕ

Дики и злы, набегают валы у скалы,
Море стучит о гранит, и ревет,
Море зовет все вперед и вперед,
Море в приливе растет.
Бараки, сараи, дома вдоль дорог,
Мосты из железа, но сбитые с ног
Ветром, вокзалы, склады, мосты,
Глаза маяков, этажи высоты
Дрожат под циклоном,
Бьющим по крышам, стенам, колоннам.
И мачты скрипят, и трещат паруса моего корабля
Всему вперекор он рвет якоря,
Он смотрит в зенит,
Он ржет и храпит,
Молньями пьян — летит в океан.
К каким неизвестностям он устремлен?
К каким бредовым пробужденьям?
К каким за-пределам? к каким исступленьям?
Под какой, в корчах весь, небосклон?
На какие безумства и тайные скалы?
К пенам ли вздыбленным (конь одичалый!),
К треску ли корм и бортов
Под крик моряков? К миражам иль хохоту в даль, как стрела,
Мой корабль, ты летишь, закусив удила?
А то, что считал я рассудком своим,
Глядя, как ты скачешь, свободный и ярый,
Свой тлеющий факел вздымает, и дым
Клубится на пристани старой.

ЗАБЫТАЯ ЛЮБОВЬ

Любви забытой колесницу
Львы грустные влекут чрез темный сад,
Но взор зажег свою зарницу
Там, где любви забытой колесницу
Львы грустные влекут чрез темный сад.
И четки грудей виснут над прудом,
Сосков, пронзенных золотым ножом.
Омфалы губы, мертвенным кораллом,
И взор Медузы спят на дышле алом,
На черном пьедестале, крепом скрыта,
Без рук, лишь торс, недвижна Афродита,
А сзади, в униженьи, не жива,
Влачится за волосы голова
Иродиады.
Герои рыжие, огнистый сев преданий,
Какие сфинксы вас топтали без пощады?
Ночь мраморов и перлов, снов приют,
С Востока черного что за гроба встают?
С Персеем где дракон в горящих чешуях,
Где ярых молний кровь на синих лезвиях?
Где лотосы лобзаний, и, в просветах,
Лик женщины, — цветы, псалмы, блеск песен петых?
Где руки нежные, сплетенные во сне
У солнечных грудей и у чела в огне?
И где любовники, что скорчены без власти,
Как вереск золотой, костром смертельной страсти?
Там, где любви забытой колесницу
Львы грустные влекут чрез темный сад,
Мой бодрствующий взгляд,
В торжественном саду воспоминаний,
Увидел выходцев преданий.
К каким провалам и в какую даль безлюдий,
К каким боям, к каким небытиям,
К каким сраженьям и к каким паденьям,
Львы рыжие влекут дыханье диких грудей?
Куда их истощенный шаг?
Усталый шаг, шаг по путям унылым,
Куда их истощенный шаг?
К каким могилам?
Над далью алой — город колоссальный,
Дворцы, мосты и крыши в небеса,
Безмерность дымов, вставших вертикально,
Застлала звезд безмолвные глаза,
Как мертвецов, скрыв небеса,
Дубит гул фабрик яркую одежду,
Что завтра станет жизнью — и навек,
В подвалах ночи зиждет человек
Из костяков кладбищенских — надежду,
Вселенную приносит океан
В растворы банков и в громады складов,
А поезда, свистя, пыланьем взглядов
Единый город плавят в вихре стран.
К каким безумиям, в какую даль безлюдий,
К каким краям, к каким небытиям,
К каким забвеньям и каким паденьям
Львы рыжие влекут дыханье диких грудей?
Когда, покинув сад, где мраморы застыли
И тени добрые деревьев давней были,
Вдоль улиц, яростных и шумных,
Там, в городе, меж толп безумных,
Они влекут, усталые, в столицу —
Любви забытой колесницу?

ВЕЧЕР

Над желчью и гангренами болот
Сердца пронзенных звезд роняют кровь с высот.
Даль черная, и черный лес,
И в безнадежности небес
Скитанья облаков, друг друга
Теснящих с Севера до Юга.
Мой взор усталый побежден,
Его мечты поблекли, он
Уходит, скорбен и унижен,
В край жалких кровель, скудных хижин,
Свинцовый край, где смрадный сток
Зловонен, длинен и глубок,
Где песни тошноты повисли
Над трупами погибших мыслей,
Где ненависти грозный ил
Воспоминанья затопил,
Край костоед, край прокаженных,
Где Смерть к обедне кличет сонных,
Звонит к вечерне, бьет в набат,
Таясь во глуби темных врат,
Под колокольней, в дымной гуще,
Огромным мертвецом встающей.
Чье сердце так в крови? — Мое!
Его насквозь прошло копье,
Над желчью и гангреной вод
Оно — в крови, звезда высот!

БОГИ

В вечернем сумраке души опустошенной
Воздвиглись черные виденья злых богов,
Как глыбы мертвые в оправе изощренной
Каменьев дорогих и дьявольских рогов.
Селитра их зрачков горит в полночном мраке,
Как волчий, хищный глаз, как мертвый взор луны,
В сердца вонзаются их огненные знаки,
Они влекут мой дух, ужасных тайн полны!..
Зла воплощение, лишь зло для зла питая,
В час звездной полночи под властью черных снов
Они воздвиглися, как черный строй столпов,
Лишь тени ужаса в моей душе кидая.
И каждый жаждет стать единым властелином,
Враждуя против всех… над ним железный свод,
И каждый высится безмолвным исполином
И лезвие мечты губительной кует…
Здесь — боги ярости и бешеного мщенья,
Здесь тот, чей острый зуб пытает, не спеша,
Один в безмолвии находит упоенье,
Тот разверзает пасть, лишь пламенем дыша,
Владыки вечные души опустошенной!
Вы — боги давних гроз и отгремевших бурь,
Вы — палачи души, навеки пораженной,
Порвавшие давно моих небес лазурь!
Вы — звери лютые, бесчувственные скалы,
Печальные, как ночь, нещадные всегда,
У ваших ног мой труп, мой разум обветшалый,
Весь сонм моих безумств, не ведавших стыда!..
Сдавите ж грудь мою, — как жертва, я безгласен,
Пусть щупальца страстей мне душу оплетут,
Под вашей тяжестью мой жалкий стон напрасен,
Когда железных бурь уста мой след сметут!..

ОБОЧИНЫ ДОРОГИ
(1891)

КАК КАЖДЫЙ ВЕЧЕР

Вот жаба старая серо-зеленой ночи…
Квакает она
Угрюмой пастью цвета водяного,
И льет лучи меж тростника речного,
Вся желчь и золото, луна!
Одна, меж тростника ночного,
Огромные глаза открыв,
Глядит на полночи вселенной,
Одна, меж тростника ночного,
То жаба старая моей тоски бессменной.
Сочится с неба звездный яд,
И капли, — дождь железный, — чу! стучат,
Язвя свинец простора рокового,
Но тот же снова слышится призыв,
Меж тростника ночного, —
Однообразный, цвета водяного,
Однообразный, — петель скрип, —
Однообразный сиплый хрип,
Однообразный и осенний всхлип…
Ах! не короче ли все ночи, —
Чтоб истощить могли — те хрипы,
И не по гроб ли эти вопли,
Незримой двери скрипы, всхлипы?
Нет стужи соразмерно-жгучей,
Зимы достаточно могучей,
С трехрядной яростью зубов, —
Снегов, и инея, и льдов, —
Чтоб задавить призыв тягучий,
Чтоб мне не слышать жабы жалоб,
Чтоб жаба старая моей тоски молчала б!

ПРЕДСТАВШИЕ НА МОЕМ ПУТИ
(1891)

ВЕСТНИК НИЧТОЖЕСТВА

Я — вестник грандиозных разложений,
Гость из земли прогнившей мертвецов,
С Заката роковых велений!
Огромный остров мой, апофеоз веков,
Встает вдали, гирлянды из отбросов
Спустив с утесов,
Огромные цветы дрожат в вечерний час,
И жабы черные вскрывают диски глаз.
Вот — вспухшие поля, полночные провалы,
Вот — гроты, чей зияет сплин
Из водомоин и ложбин,
Вот — опухолей край и гноя. Видишь, алый
Проказы куст, на берегу болот?
Он кости трухлые и сердце стережет
Твои, о старый Лир! — вот черный Гамлет, странный,
И вороны кружат, высматривая труп,
А вот — король Рене: лоб вскрыт, по телу — раны,
И вот — Офелия: в канале у поляны,
Заплесневший цветок из полусгнивших губ.
Убийства — план дают моим рабам, лемурам,
На скальной лестнице, ведущей к диктатурам
Страны гниения и крови золотой.
Ночных владык лежат останки вдоль обрыва:
Помешанный Нерон, Тиберий молчаливый,
Цари Эбена, вскормленные тьмой.
Их черепа — червей добыча, помысл ярый,
Что на античный Рим набрасывал пожары,
Теперь лишь — сок бродящий костяка,
Лемуров сонм покрыл, высасывая газы,
Живот Вителлия, и смрадная река
Несет из прахов их болезни и заразы.
Я — вестник из земли прогнившей мертвецов.
Те губки бледные и мрачные в пещере,
Где каракатицы, как пышные цветы,
Сгибают щупальца, то — дерзкие мечты
Людей, взносившихся к недостижимой сфере
Иль заключавших мир в железные тиски
Законов роковых. Вот — странники тоски,
Свершавшие свой путь в исканье долгом бога,
Сердца, сожженные той верой, пламень чей
Смущал движенье солнц всесильностью своей!
Их всех влекла любовь, священная тревога, —
Всю жизнь отдать другим, и в мире, где царят
Ложь, сладострастие, стяжанье, самомненье,
Все смертные грехи, — воздвигнуть Новый Град
Предельной доброты и жертвоприношенья!
А вот — масоны, мраморно-горды,
Строители из глыб железных,
Столь прочно пригнанных, что тщетно в их сады
Просилась зелень трав и блеск мерцаний звездных,
Фламели, выходцы готических легенд,
Иссохшие скупцы, обгрызшие все пальцы,
С крестами рыцари, все в золоте, скитальцы,
В броне мистической, на шлемах с роем лент,
Их жены, чьи глаза казались безгреховны…
Вот — все они лежат, иссохши и бескровны!
Я — вестник предстоящих разложений.
В теплицах, плесенью покрытых,
Взращаю я, меж черных роз,
Унынье безнадежных грез,
Плоды распадов ядовитых,
Гнилые мускулы и мрачный костоед
Убийственного сладострастья.
Болезни? Здесь они: справляют ряд побед,
Как косари земного счастья,
Их косы — полумесяц золотой,
Что был на шабашах Гекатой гробовой!
Крик радости, наивные мечтанья,
Вся свежесть детства, все здоровье уст,
Наскоки ветра, зыблящего куст, —
Всех яростно мертвит мое дыханье.
Вот все — на четырех концах судеб,
Как груда желтая, вмещенная во склеп!
Я — вестник скиптроносных разложений.
Вот — жаждавшие кубка Красоты,
Вот — бредившие вечностью соитий,
Морской молившиеся Афродите,
Вот — раны их постыдной наготы,
И кровь их глаз и золото их дланей,
Их фаллы бледные в усилии желаний
Надломлены, и семя, — ряд ручьев,
По сгусткам крови льется в грязный ров,
Вот — те, кто пламенно искали обороны
От рдяных ужасов своих слепых грехов,
Чтоб грызть самих себя, — безумные горгоны!
Вот здесь — лесбиянки, похожие на львиц,
С гранитным языком, с лицом вседневно бледным,
Бежавшие назад к желаньям заповедным,
Вперявшие в луну зрачки своих зениц.
Смотри: здесь все и вся, здесь с этим тот, та с этой,
Преображенные, в позоре и в пыли!
И их крушения — триумф моей земли,
У моря льющего вдали
Потоки фосфорического света!
Я — вестник беспрестанных разложений.
Я — вестник бесконечных разложений.
Страх — доблесть, чистота—позор, геройство — грех,
В моем краю все — прах, и я — закон для всех.
Скажи: твой факел я спасительный подъемлю,
Чудовищность твоей иронии приемлю,
Над склепом мировым твой повторяя смех!

ГОРОДА-СПРУТЫ
(1895)

ВОССТАНИЕ

Улица быстрым потоком шагов,
Плеч, и рук, и голов
Катится, в яростном шуме,
К мигу безумий,
Но вместе —
К свершеньям, к надеждам и к мести!
Улица грозная, улица красная,
Властная,
В золоте пышном заката,
В зареве ярком, окрасившем твердь.
Вся смерть
Встала в призывах набата.
Вся смерть,
Как ожившие дико мечты,
Встала в огнях и неистовых криках!
Головы чьи-то на пиках —
Словно на стеблях цветы.
Гулы глухие орудий
(Кашель чугунный безжалостных грудей)
Мерят печальные вздохи минут.
Циферблаты разбиты на башнях высоких,
Не льется на площади ровный их свет
(Словно очи столицы смежили ресницы),
Времени более нет
Для сердец опьяненных, жестоких,
Для толпы, свершающей суд!
Ярость великая, с пламенным ликом,
С радостным криком,
С кровью бушующей в жилах,
Встала на груде камней.
Все она может! все она в силах!
Одно лишь мгновенье
Даст более ей,
Чем целых веков тяготенье.
Все, что мечталось когда-то,
Что гении, в песне крылатой,
Провидели в темной дали,
Что в души, как сев, западало,
Чем души, как весны, цвели, —
Все встало,
В миге, смешавшем как сплав:
Ненависть, силу, сознание прав!
Люди празднуют праздник кровавый,
Люди проходят и красны, и пьяны,
Люди проходят по мертвым телам.
Солдаты не знают, кто правый, не правый,
Стучат, как всегда, барабаны,
Но пальцы устали касаться к куркам.
Толпы народа проходят за толпами следом
Сквозь ужас, под зовами красных знамен,
К началу новых времен,
К победам.
Убивая, — творить, обновлять!
С ненасытной природой вонзать
Зубы в святую мишень!
В великий безумием день
Пряжу для жизни ликующей прясть
Иль жертвой строительной пасть!
Умирая, — творить, обновлять!
Горят мосты и строенья,
(Фасады из крови на фоне ночном),
И в глуби каналов дрожат отраженья —
На самое дно уходящим столбом!
Громадные тени больших колоколен
Лежат, как преграды, по светлой земле.
Огонь над домами, и весел и волен,
Кидает пригоршнями искры во мгле.
И черные дымы извивом могучим
Летят, вне себя, к окровавленным тучам.
Чу! залп!
Смерть, машинально беря на прицел,
Треском сухим разряжаемых ружей
Валит в кровавые лужи
Груды причудливо скорченных тел,
Стоявших, за миг, в полусне столбняковом.
Подавлена давка молчаньем свинцовым,
Трупы, изорваны залпом, простерты,
Обнажился, забыв о пристойности, мертвый,
Отблеск пожара на лицах у всех —
Словно чудовищный смех!
Колокол черный гудит в тишине.
В яростном бое, рыдая и споря,
Хриплые звуки плывут к вышине,
Как валы возмущенного моря.
Торопясь, задыхаясь, взывает набат
(Так сердца перебоем стучат),
Но часто настойчивый звук,
Как голос, пресекшийся вдруг,
Бессильно смолкает,
И десяток пылающих рук
Кресты колокольни ласкает.
Чу! залп!
Толпа — перед входами сумрачных мэрий,
Державших весь город под тяжкой пятой,
Давивших порывы к мечте золотой,
Качает, ломает тяжелые двери,
Засовы трещат, и взлетают замки,
Отдают из утроб сундуки
Расчетные книги, счета и бумаги,
Их факелы лижут своим языком, —
И помнят о черном былом
Лишь черного дыма зигзаги!
Взвились над балконами красные флаги,
И, падая, кто-то руками раскинул
в пространстве пустом!
Своеволье и буйство везде.
Христос, в полумраке церквей,
Сорванный кем-то с распятья,
Повис на последнем гвозде,
Простирая бессильно объятья.
Лужами разлит елей,
Разбиты стекла Мадонн,
Оплеваны лики икон,
Пол убелен
Снегом причастья,
И по ним проложили немало дорог
Следы святотатственных ног.
Самоцветные камни убийств и возмездий
Горят, словно взоры далеких созвездий.
Город сверкает,
Как исполин золотой, облеченный в багрец!
Город во мглу простирает
Свой, опоясанный пламенем ярким, венец!
Поля и селенья, безмолвно простерты,
Следят, не решаясь дышать,
Как некто во глуби громадной реторты
Жизнь и безумие хочет смешать,
Как дым, подымаясь из бури народной,
Метет небосвод безответно-холодный.
Убивая, твори, обновляй,
Иль пади и умри!
Открой или руки о двери сломай, —
Ты, искра в сияньи встающей зари!
И что бы судьба ни судила, —
Сквозь сонмы веков нас влечет,
Спеша, задыхаясь, безвестная Сила,
Роковая Сила — вперед!

ПРИЗРАЧНЫЕ ДЕРЕВНИ
(1895)

ВЕТЕР

Вот, зыбля вереск вдоль дорог,
Ноябрьский ветер трубит в рог.
Вот ветер вереск шевелит,
Летит
По деревням и вдоль реки,
Дробится, рвется на куски, —
И дик и строг,
Над вересками трубит в рог.
И над колодцами бадьи,
Качаясь, жалобно звенят,
Кричат
Под ветром жалобы свои.
Под ветром ржавые бадьи
Скрипят,
В тупом и тусклом забытьи.
Ноябрьский ветер вдоль реки
Нещадно гонит лепестки
И листья желтые с берез,
Поля, где пробежал мороз,
Метлой железною метет,
Вороньи гнезда с веток рвет,
Зовет,
Трубя в свой рог,
Ноябрьский ветер, дик и строг.
Вот старой рамой
Стучит упрямо,
Вот в крыше стонет, словно просит,
И молкнет с яростью бессилья.
А там, над красным краем рва,
Большие мельничные крылья
Летящий ветер косят, косят —
Раз-два, раз-два, раз-два, раз-два!
Вкруг церкви низкой и убогой
На корточки присев, дома
Дрожат и шепчутся с тревогой,
И церковь вторит им сама.
Раскинув распятые руки,
Кресты на кладбище глухом
Кричат от нестерпимой муки
И наземь падают ничком.
Дик и строг,
Ноябрьский ветер трубит в рог
На перекрестке ста дорог!
Встречался ль вам
Ноябрьский ветер здесь и там,
Трубач, насильник и бродяга,
От стужи зол и пьян отвагой?
Видали ль вы, как нынче в ночь
Он с неба месяц бросил прочь,
Когда все скудное село
От ужаса изнемогло
И выло, как зверей ватага?
Слыхали ль вы, как, дик и строг,
По верескам и вдоль дорог
Ноябрьский ветер трубит в рог?

ДОЖДЬ

Как длинные нити, нетихнущии дождь,
Сквозь серое небо, и тучен и тощ,
Над квадратами луга, над кубами рощ
Струится нетихнущии дождь,
Томительный дождь,
Дождь…
Так он льет со вчера,
Так он мокрые тянет лоскутья
С тверди серой и черной,
Терпеливый, упорный,
Так он льет со вчера
На перепутья,
Необорный.
По путям,
Что ведут от полей к городам,
По дорогам, безмерно скривленным,
Шагом сонным,
Монотонным,
Утомленным,
Словно дроги путем похоронным,
Проезжают возы в колеях,
До того без конца параллельных,
Что они исчезают в ночных небесах
И сливаются в далях предельных,
А вода,
Час за часом, струится всегда,
Плачут травы, деревья и домы
В бесконечности краткой истомы…
Перейдя за гнилые плотины,
Разливаются реки в долины
Серой пеной,
И плывет унесенное сено,
Ветер хлещет орешник и ивы,
И, хвостами в воде шевеля,
Стадо черных быков наполняет мычаньем поля,
Вечер близится, тени — пугливы
И неслышно ложатся вдоль сумрачных рощ,
Твердь — все та же,
Так же льется нетихнущий дождь,
Долгий дождь,
Дождь густой, непрозрачный, как сажа.
Долгий дождь
Нити вытянул ровно и прямо,
Ткет ногтями своими упрямо,
Петля за петлей, стежок за стежком, —
Одеянье,
Закрывая в свой плащ каждый дом,
Каждое зданье,
В плащ изодранный, жалкий,
Что виснет тряпьем,
Как на палке…
Голубятня под крышей зубчатой,
Слуховое оконце, бумагой заткнутое грубо,
Водосточные трубы,
Что крестом стоят над коньком,
На мельницах крылья с заплатой,
Крест над родной колокольней, —
Под долгим дождем,
Непрерывным дождем,
Умирает зимой в агонии безвольной…
О, нетихнущий дождь,
В серых нитях, в морщинах, с большой бородой
Водяной!
О, нетихнущий дождь
Старых стран,
Многодневный, седой, облеченный в туман!

ЛОЗЫ МОЕЙ СТЕНЫ
(1899)

К СЕВЕРУ

Два моряка возвращались на север.
В вечер осенних туманов!
В Сицилии, в царстве волшебных обманов,
Как добыча, досталась им в плен
Семья сирен.
Они возвращались, уверенно-горды,
В знакомые фьорды,
Они возвращались на север,
В тоскливый осенний вечер,
Когда веял сумрачный ветер.
Стояли на пристани люди.
Толпа молчаливо глядела
На челн, увлекаемый крыльями пены.
Привязаны к мачтам, сирены
(К небесам устремленные груди)
Извивали линии тела,
И золото их украшений горело.
Толпа молчаливо глядела,
Не зная, что близится к ним с океана.
Сквозь дымку тумана
Казались корзиной серебряной челны,
Что плодами и золотом полны,
Что уносятся крыльями пены.
И пели сирены,
Привязаны к мачте,
Лиры сжимая в ослабших руках,
Пели сирены
Под вечером мрачным,
Косившим все отблески дня на волнах,
Пели сирены,
Привязаны к мачтам,
И, как пламя, пылали высокие груди.
Но не слышали песни на пристани люди.
Они не узнали друзей — двух моряков, —
Им знакомых давно.
Не узнали снастей, ни их парусов,
А сами соткали для них полотно.
Молчаливые, косные люди!
И никем не был понят торжествующий сон,
На миг озаривший родной небосклон,
Ибо слишком он был не похож
На скучную местную ложь!
Был к берегу близко на миг
Челн, где зыблилось дивное тело,
Но никто из толпы не постиг,
Что за золото там проблестело!

ЭМИЛЬ ВЕРХАРН (1855—1916)

Эмиль Верхарн — одна из самых сильных и, возможно, наиболее парадоксальных фигур бельгийского символизма. Недооцененный при жизни французскими читателями, он снискал колоссальную популярность в России, где его открыл В. Брюсов, много его переводивший и даже считавший его учителем в поэзии. Провидческие стихи Верхарна, его оценка современного состояния цивилизации, социальность позднего периода его творчества, наконец, растиражированнная всеми советскими изданиями Верхарна любовь к нему В. И. Ленина сделали его фигуру знаковой в Советском Союзе. Пожалуй, никто из франкоязычных поэтов эпохи декаданса и символизма не был у нас столь ‘разрешен’ и пропагандируем, как Эмиль Верхарн.
Между тем уже в начале века внимательная русская критика отмечала прежде всего не ‘всемирный’ размах его гения, а его предельно выраженный национальный характер, ‘совокупность всех фламандских и валлонских талантов’, как писала исследовательница бельгийских символистов Мария Веселовская. ‘Он совмещает в себе иногда простоту и наивность Эльскампа, иногда возвышается до демонизма Жилькена, иногда впадает в тонкую меланхолию Ж. Роденбаха…’ Верхарна любили сравнивать с его товарищами по цеху. С. Дурылин, составитель сборника ‘Поэты Бельгии’ (1915), продолжил этот ряд: ‘Верхарн сильнее, глубже, страстней: там, где у Лерберга любовь — у Верхарна страсть, где у Роденбаха недоуменное раздумье — у Верхарна настоящий мятеж сомнения, где у Метерлинка тихая углубленная скорбь — у Верхарна пламенная тоска’. Тут к месту пришлась и профессиональная оценка, которую дал Верхарну французский поэт и теоретик свободного стиха Франсис Вьеле-Гриффен: ‘Верхарн расширяет горизонты своей маленькой родины, присоединяя к фламандским равнинам и прекрасное человеческое царство своего идеала и своего искусства’.
Первая публикация Верхарна появилась в апреле 1876 года, за оставшуюся до конца столетия четверть века он выпустил большое количество стихотворных сборников, основная часть которых представлена в настоящем издании. Именно в этих книгах он достиг совершенства формы, начал успешно экспериментировать со свободными ритмами, вплоть до верлибра, каждой книгой раздвигая поле поэтического видения и осмысления реальности. Этому способствовали и его многочисленные историко-литературные и критические работы, и поиски в иных жанрах — например, в 1898 году он написал пьесу ‘Зори’, ставшую особенно популярной в послереволюционной России.
Поэтические сборники, вышедшие у Верхарна в новом столетии, собственно вобрали в себя уже сделанные открытия эпохи декаданса и символизма. Трагическая гибель под колесами поезда осенью 1916 года не только прервала его жизнь, но фактически и завершила эту эпоху.
Верхарн Эмиль
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Избранные стихотворения, Гамерлинг Роберт, Год: 1883
  2. Стихотворения, Саади, Год: 1858
  3. Альпы, Галлер Альбрехт Фон, Год: 1729
  4. Стихотворения, Гейне Генрих, Год: 1858
  5. Молодая узница, Шенье Андре, Год: 1794
  6. ‘Чтоб постигнуть сияющий солнечный луч…’, Гюйо Жан-Мари, Год: 1888
  7. За что?, Гюго Виктор, Год: 1909
  8. Лара, Байрон Джордж Гордон, Год: 1822
Электронная библиотека