Александр Тришатов
Александр Тришатов
Избранные стихотворения
Избранные стихотворения
Избранные стихотворения, Тришатов Александр, Год: 1957
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Муза
Больной… А утром шел этап.
Среди мешков, узлов, котомок,
Нечеловечески устав,
Мы все попадали, как кто мог.
Я не уснул. Живой едва…
(Не выдержу такого груза.)
Меня позвали: — Батя! К вам! —
В дверях в барак стояла Муза.
[Тришатов 1990, с. 430]
Антигона
Все отняли, что могли отнять.
Конченный, забытый, чуть живой я…
Вдруг я понял. Около меня
Кто-то есть. Я не один. Нас двое.
Кто-то поднял с пола и земли,
И повел, и стал поводырем мне.
И слова, как крылья, повлекли
Все сильней, все шире, все огромней.
‘Обопритесь на меня легко.
Вот рука моя, плечо и шея.
Я всегда была от вас так далеко,
В жизни вашей вам мешать не смея.
Кончилась отверженность моя.
Дочь опять вернулась в отчье лоно.
О Отец! Пойдемте! С вами я.
Ваша Песня, ваша Антигона’.
[Тришатов 1990, с. 430—431]
Два поэта
Как только ночь, из той неведомой страны,
Где мужи доблестны и жены величавы,
Будя видения и разгоняя сны,
Спешит, торопится ко мне поэт курчавый.
Часы безумств крылаты и легки,
Они как пламенник веселью дружбы служат.
И я не свой, когда две тени — две руки
Венком мне голову окружат.
Я знаю, я других не соберу венков,
Мне лавр назначенный в своем краю увянет.
К прилавку книжному из-за моих стихов,
Тесняся и шумя, толпа стоять не станет.
Не будет сладость их никем оценена,
Не будет узнана их тайна и удача.
Из русских девушек, я знаю, ни одна
Не вспыхнет, их как счастье пряча.
Так никому пою… И все ж неповторим
Тот миг. Кончается к утру беседа наша.
И — два поэта — мы друг другу говорим,
Когда прощаемся: ‘Прощай, мой милый Саша’.
[Тришатов 1990, с. 431]
Лагерь
Я вышел. Тихо. Ночь кругом.
Спят все, и грешный, и проклятый…
И я шепчу: — Ночь тоже дом.
Войди сюда. Здесь у себя ты.
Пусть длится продолженье дня —
Огни, горящие по зоне.
Они не страшны для меня,
Их свет в нездешнем свете тонет.
Сейчас все эти дали, лес,
Лежат, окутанные снами.
И только ‘ШИРШАЯ НЕБЕС’
Скорбит и молится над нами.
[Тришатов 1990, с. 431—432]
* * *
Когда на Руси построяли
Иль крепость, иль Кремль, или храм,
Живое, чтоб крепче стояли,
Вмуровывали по углам.
Случилось кому появиться,
Тут жалобы не помогли б.
Будь отрок, жена ли, девица,
Кто встретился, тот и погиб.
Сейчас создается эпоха,
И в низ ее — в щебень и в бут,
Чтоб здание вышло неплохо,
Живых миллионы кладут.
Мы схвачены — злой и невинный,
За что? Пусть Господь разберет.
И движется длинный-предлинный
Наш, к гибели нашей, черед.
Но, брат мой, вмурованный в камень,
Пойми, мы недаром легли,
Мы то, чем крепится фундамент
Всей будущей жизни земли.
[Тришатов 1990, с. 432]
Суд
Я был в доме глух, я был в храме нем.
Сердцу слабому грудь не крепка.
Не крестили меня крестным знаменем
С неба белые облака.
Я, хромая, прошел путь знания.
Я не спрашивал, что там.
Я чужие давал названия
Птицам, радости и цветам.
Не звучал для меня как счастие
Мировых голосов хорал.
Я священнейшее причастие
В искривленные губы брал.
Не простер к Тебе, Матерь, длани я
И Твой Сын не прильнул ко мне.
Человеческого желания
Я не дал ни одной жене.
Грех последнего преступления
Я в себе побороть не смог.
Дар, как гром говорящего пения,
Я зажал, завернув в платок.
Чтоб не ринулось ко мне Слово —
Огнезрачное колесо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот такого-то, вот такого
И судило меня ОСО.
[Тришатов 1990, с. 432—433]
Боль
Здесь, в невеселом нашем доме,
Меня утешил звук знакомый:
Стишок, припомнившийся мне:
‘Поглубже в сон, поближе к дому’.
Пусть нет конца моей беде,
Я все твержу четыре слова,
И вот, не различаю, где
Бараки, зона, лес сосновый…
От слов, от ссор, от работяг,
От злобы, от вражды к другому…
Не слушай, отдохни, приляг,
Поглубже в сон, поближе к дому.
Рукой недоброй и лихой
Мне жизнь очерчена по краю.
Я болен. Я совсем плохой.
Я чувствую, что умираю.
Но холодеющий. В бреду
Скажу, переборов истому:
‘Не трогай, смерть. Я сам пойду
Поглубже в сон. Поближе к дому’.
[Тришатов 1990, с. 433—434]
Песня
Милый, милый, кудрявый мой,
Русский весь, как приокские села,
Как орешника прут — прямой,
Как на Троицу звон — веселый.
Так лишь ветер бежит по овсам,
С неба золото солнца роняя.
Вторя радостным голосам,
Шел ты, молодость обгоняя.
Почему же так ночь страшна
И откуда беда явилась?
Как дитё на руках колдуна,
В черных лапах душа забилась.
Кто созвал их? Кого только нет!
Бестелесных, бескостных, бескрылых…
Или он — голубой твой свет
Над могилами взвил и взмыл их!
И пошла и пошла кутерьма
По дворцам, кабакам и залам.
За поэтом не Муза, а Тьма,
Не с лицом, а с одним оскалом.
И поет она ртом без губ,
И поет так, что сердце щемит…
Не гляжу, не хочу, не могу…
Только б слушать и плакать со всеми.
И проходят в слезах и в цветах
Тени близких, любимых и милых,
И встает та, что с детства свята,
Та, что в горести сердце прямила.
Хоры ангелов входят в твой сад,
Божьи солнца с тобою играют,
И весь мир оглянулся назад
К твоему, в белых яблоках, раю.
Пой же, пой… Он и пел бы еще,
Да сведенные губы немеют.
Видишь, черный за левым плечом
Сзади пальцами меряет шею.
И в гостинице ‘Англетер’,
Меж лакеев, маркеров с киями,
Как сквозь строй модных денди и стерв,
Русский мальчик бредет к своей яме.
[Тришатов 1990, с. 434—435]
Самсон
Среди других там был монах,
Совсем в рембрандтовских тонах.
От бороды, волос и рта
Сплошная черная черта.