Из жизни глухих улиц, Моррисон Артур, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

ИЗЪ ЖИЗНИ ГЛУХИХЪ УЛИЦЪ.

Разсказы Артура Моррисона.

(Переводъ съ англійскаго А. Анненской).

ВВЕДЕНІЕ.
Улица.

Наша улица находится на восточной сторон, на Эстъ-Энд. Нечего говорить на восточной сторон чего, это само собой разумется. Эстъ-Эндъ большой городъ, пользующійся извстностью не мене всякаго другого города, построеннаго человческими руками. Но кто знаетъ Эстъ-Эндъ?

— Да это тамъ, за Корнгиллемъ, пройдя Леденгаль-стритъ,— скажетъ одинъ,— это прегадкое мсто: я ходилъ туда разъ съ однимъ священникомъ, тамъ масса грязныхъ улицъ, на которыхъ копошатся какія-то человческія существа, тамъ развратные мужчины и женщины живутъ однимъ только джиномъ, воротники и чистыя рубашки — неизвстная роскошь, вс ходятъ съ подбитыми глазами, и никто никогда не причесываетъ волосъ.

— Эстъ-Эндъ,— скажетъ другой,— это мсто, гд живутъ рабочіе безъ работы. А рабочіе безъ работы — это существа, не выпускающія изо рта глиняной трубки и ненавидящія мыло, они иногда появляются цлыми толпами въ Гайдъ-парк и постоянно судятся въ сосднихъ полицейскихъ судахъ за преступленія, совершенныя въ пьяномъ вид.

Третій знаетъ Эстъ-Эндъ, какъ то мсто, изъ котораго приходятъ просительныя письма разныхъ попрошаекъ. Тамошнимъ жителямъ вчно не хватаетъ денегъ на покупку угля и теплаго платья и всмъ имъ почему-то всегда надобно създить на нсколько дней въ деревню. Много у людей разнообразныхъ, боле или мене туманныхъ представленій объ Эсть-Энд, но каждое изъ этихъ представленій содержитъ въ себ лишь нкоторое подобіе истины. Правда, въ Эстъ-Энд есть грязныя улицы, такъ же какъ и въ Вестъ-Энд, правда, тамъ есть бдность и нищета, какъ она есть везд, гд скучено много людей, борющихся за существованіе, но нельзя сказать, чтобы жители Эстъ-Энда въ общемъ охотно выставляли на показъ свою нищету.

Наша улица иметъ около 150 ярдовъ и вс дома на ней построены по одному образцу. Они не красивы на видъ. Небольшой грязноватый кирпичный домъ въ 20 ф. высоты, съ тремя квадратными отверстіями для оконъ и однимъ увеличеннымъ для не представляетъ привлекательнаго зрлища, каждая сторона улицы состоитъ изъ нсколькихъ десятковъ такихъ домовъ, стоящихъ рядомъ, стна объ стну, и очень похожихъ на хлвы.

Въ конц улицы, за угломъ, есть булочная, свчная лавка и пивная. Ихъ не видно изъ квадратныхъ отверстій, представляющихъ окна, но каждый обыватель знаетъ ихъ и знаетъ, что свчной торговецъ ходитъ по воскресеньямъ въ церковь и платитъ за свое мсто. Другой конецъ улицы упирается въ узкій проулокъ, который приводитъ къ улицамъ, мене приличнымъ: тамъ на окнахъ нкоторыхъ домовъ виднются надписи: ‘Здсь катаютъ блье’ и двери такихъ домовъ остаются открытыми, въ другихъ грязныя женщины сидятъ на подъздахъ, изъ третьихъ двушки въ блыхъ передникахъ ходятъ работать на фабрикахъ. Нсколько такихъ боле или мене приличныхъ проулковъ соединяютъ нашу улицу съ сосдними.

Жители нашей улицы не очень шумный и безпокойный народъ. Они не ходятъ въ Гайдъ-паркъ со знаменами и рдко дерутся. Можетъ быть, нкоторые изъ нихъ, вслдствіе стеченія несчастныхъ обстоятельствъ, и задолжали поставщикамъ угля и теплаго платья, но они скоре готовы умереть, чмъ объявить открыто объ этомъ позорящемъ обстоятельств.

Нкоторые изъ обывателей нашей улицы работаютъ въ докахъ, другіе на газовомъ завод, третьи на корабельныхъ дворахъ, уцлвшихъ около Темзы. Обыкновенно въ каждомъ дом помщаются дв семьи, такъ какъ въ немъ 6 комнатъ, иногда принимаютъ молодыхъ людей жильцами, иногда взрослые сыновья платятъ за комнату и столъ. Взрослыя дочери обыкновенно очень рано выходятъ замужъ. Поступать къ кому-нибудь въ услуженіе считается униженіемъ, всякое званіе ниже модистки или портниха не совмстимо съ личнымъ достоинствомъ. Только въ проулкахъ на конц улицы, тамъ, гд катаютъ блье, можно встртить молодыхъ служанокъ, а фабричныя двушки живутъ еще дальше, на самой окраин. Каждое утро, въ половин шестого, на улиц происходитъ странное явленіе. Раздается громовой стукъ у каждой двери и изнутри на него отвчаетъ глухой ударъ. Этотъ стукъ производитъ ночной сторожъ или полицейскій, или оба вмст и съ помощью его они оповщаютъ рабочихъ, что пора идти въ доки, на газовый заводъ, на корабельный дворъ. Рабочій, желающій чтобы его будили такимъ образомъ, долженъ заплатить за это 4 пенса въ недлю и изъ за этихъ четырехъ пенсовъ ведется ожесточенная борьба между ночнымъ сторожемъ и полицейскимъ. Но настоящему должность будильника принадлежитъ по праву ночному сторожу, но ему приходится уступать часть получки, такъ какъ не можетъ онъ одновременно, ровно въ половин шестого постучать во вс двери на пространств ³/₄ мили. Когда замолкнутъ эти стуки и удары, поднимается шумъ отворяемыхъ и затворяемыхъ дверей, рабочіе расходятся по докамъ, газовымъ заводамъ и корабельнымъ дворамъ. Нсколько позже двери снова отворяются и множество маленькихъ ножекъ отправляется вдоль мрачныхъ улицъ въ мрачное зданіе безплатной школы. Затмъ среди улицы водворяется тишина, прерываемая лишь возней какой-нибудь опрятной хозяйки да пискомъ больныхъ дтей. Черезъ нсколько часовъ снова шаги маленькимъ ножекъ, которыя несутъ отцамъ въ доки, на газовые заводы и на корабельные дворы обдъ, завязанный въ красный платокъ, и потомъ возвращаются въ школу. Въ домахъ идетъ глухая возня и перебранки хозяекъ, иногда замчается попытка украсить квадратное отверстіе, представляющее окно, и заботливая рука льетъ воду на цвточный горшечекъ съ тощимъ растеньицемъ. Затмъ маленькія ножки направляются къ продолговатымъ отверстіямъ домовъ, а за ними слышатся боле тяжелые шаги рабочихъ, возвращающихся домой, по всей улиц распространяется запахъ копченыхъ селедокъ, темнетъ, мальчики дерутся среди улицу, иногда и взрослые мужчины затваютъ драку на углу около пивной, вс ложатся спать. Такъ проходитъ день на нашей улиц, и каждый день съ безнадежнымъ однообразіемъ повторяется предъидущій.

Каждый день, исключая только воскресенья. Въ воскресенье утромъ запахъ печенаго хлба распространяется изъ полуоткрытыхъ дверей булочной и маленькія ножки шагаютъ по улиц, таща свертки съ мясомъ, съ зеленью и съ пуддингомъ, у отца хорошій заработокъ, онъ принесъ домой вс полученныя деньги, и маленькія ножки счастливы и щеголяютъ въ воскресныхъ сапожкахъ, а какъ зато жалки ножки въ истоптанныхъ башмачкахъ, поддерживающія маленькія фигурки въ поношенныхъ, будничныхъ платьяхъ: у отца нтъ работы, или онъ боленъ, или запилъ, и воскресный обдъ готовится дома, а, можетъ быть, и совсмъ не готовится.

Въ воскресенье, утромъ, двое или трое отцовъ семейства появляются въ удивительно парадныхъ черныхъ сюртукахъ съ поблвшими швами. Около и сзади нихъ выступаютъ неутомимыя маленькія ножки и изъ подъ старенькихъ бархатныхъ шапочекъ и соломенныхъ шляпокъ выглядываютъ необыкновенно торжественныя личики, лоснящіяся отъ усиленнаго мытья. Разодтые такимъ образомъ, они важнымъ шагомъ направляются по мрачнымъ переулкамъ въ мрачную молельню диссидентовъ, гд встрчаютъ другихъ людей, одтыхъ такъ же нарядно и выступающихъ такъ же важно, часа два проводятъ они въ молельн, слушая, какъ проповдникъ грозитъ имъ всми муками ада.

Большинство мужчинъ проводитъ воскресное утро лежа въ постели полуодтыми и читая воскресную газету, впрочемъ, нкоторыхъ изъ нихъ хозяйки выгоняютъ изъ дома, чтобы они не мшали домашней работ, и они стоятъ кучкой на углу улицы и ждутъ, когда откроется пивная. Такъ проходитъ воскресенье на этой улиц, и каждое воскресенье похоже на вс остальныя, однообразіе будней прерывается однообразіемъ праздниковъ. Для женщинъ, впрочемъ, воскресенье не отличается отъ другихъ дней, а если отличается, то только лишнею работою, для нихъ однообразное теченіе жизни прерывается днями стирки блья.

Никакое событіе вншняго міра не отражается на нашей улиц. Государства могутъ возвышаться и распадаться, а здсь безцвтное сегодня идетъ своимъ чередомъ въ теченіе 24 часовъ точно такъ же, какъ шло вчера и пойдетъ завтра. Во вншнемъ мір, можетъ быть, происходятъ борьба партій, войны, ожиданія войны, общественныя торжества, здсь шаги маленькихъ ножекъ не ускоряются и не останавливаются. Маленькія женщины — двочки, съ материнскою заботливостью относящіяся ко всмъ мальчикамъ и двочкамъ моложе себя, по прежнему ходятъ на рынокъ съ большими корзинами и считаютъ цну на свинину самымъ важнымъ міровымъ вопросомъ. Ничто не волнуетъ нашей улицы, ничто, кром разв забастовки.

Никто здсь не смется, жизнь представляется всмъ слишкомъ серьезнымъ дломъ, никто не поетъ. Одинъ разъ здсь появилась женщина, которая пла, молодая женщина изъ деревни. Но у нея родились дти и голосъ ея ослаблъ. Потомъ ея мужъ умеръ, и она перестала пть. Ее выгнали изъ дома, она собрала своихъ дтей и навсегда ушла изъ этой улицы. Прочія женщины относились къ ней презрительно, он называли ее ‘безпомощной’.

Одно изъ квадратныхъ отверстій на этой улиц, отверстіе, находящееся въ нижнемъ этаж, оказывается при ближайшемъ разсмотрніи не похожимъ на остальныя. Очевидно, его пытались превратить въ окно магазина. Полдюжины свчей, нсколько свертковъ сахару, нсколько копченыхъ селедокъ, мотокъ шнурковъ и дв три связки растопокъ составляютъ весь запасъ товара, который по ночамъ освщается маленькой керосиновой лампочкой или свчей. Здсь живетъ высокая сухопарая вдова съ впалыми красными глазами. У нея есть и другіе источники дохода, кром торговли свчами и шнурками: она днемъ стираетъ блье, а ночью шьетъ дешевыя рубашки. Двое ‘молодыхъ жильцовъ’ занимаютъ верхнія комнаты ея дома, дти ея спятъ въ задней комнат, а сама она, повидимому, нигд не спитъ. Полицейскій не стучитъ утромъ у ея дверей: вдова сама будитъ своихъ жильцовъ, и когда вся улица уже спить, въ ея окн все еще свтится огонь и иголка ея быстро двигается. Это молчаливая женщина, она рдко разговариваетъ съ сосдями, у нея и безъ того много дла, женщина съ твердымъ характеромъ, благотворителямъ было бы неудобно, даже, пожалуй, небезопасно, предложить ей угля или теплое одяло. Именно она-то и выказывала наибольшее презрніе къ безпомощной женщин, которая пла, это недружелюбіе имло отчасти и личную подкладу: по дорог на рынокъ пвшая женщина раза два встртила вдову у дверей кассы ссудъ.

Въ общемъ нашу улицу нельзя назвать грязною. Домъ вдовы одинъ изъ самыхъ чистыхъ домовъ и ея дти тоже очень чисты. Другой домъ, еще боле опрятный, управляется одною деспотическою шотландкой, которая не пускаетъ ни одного разносчика ступить на свою выбленную лстницу и вытираетъ ручку дверей всякій разъ, какъ кто-нибудь до нея дотронется. Шотландка нскольке разъ пыталась отдавать комнаты ‘молодымъ жильцамъ’, во вс эти попытки оканчивались бурными ссорами.

На нашей улиц нтъ ни одного дома безъ дтей, и число дтей постоянно увеличивается. Девять десятыхъ визитовъ врача имютъ отношеніе именно къ этому увеличенію, служащему темой для таинственныхъ бесдъ женщинъ около заборовъ. Безпрестанно являются на свтъ новыя маленькіе пришельцы, чтобы вести такую же плоскую и безцвтную жизнь, какую ведетъ вся улица. Дежурный акушеръ входить въ дверь одного изъ прямоугольныхъ строеній, слабый крикъ заявляетъ, что родился новый человчекъ, и этотъ человчекъ будетъ въ пот лица таскать жалкое существованіе по старой избитой коле. Черезъ нсколько лтъ послышатся шаги маленькихъ ножекъ въ школу, потомъ лучъ солнца освтитъ молодую жизнь, такъ какъ любовь заглядываетъ даже въ нашу улицу, посл этого шаги маленькихъ ножекъ, уже новыхъ ножекъ, стирка, домашніе хлопоты, пустой горшокъ цвтовъ, конецъ утомительнаго трудового дня, послднее возвращеніе домой, ночь, сонъ.

Лучъ любви, освщающій какой-нибудь уголокъ нашей улицы, обыкновенно является въ раннюю пору жизни и бываетъ очень блднымъ. Онъ является рано, потому что это единственная свтлая точка, какую видитъ улица, на нее вс смотрятъ, о ней вс говорятъ. Мальчики и двочки ходятъ подъ руку взадъ и впередъ по улиц въ такомъ возраст, когда у нихъ еще естественно не исчезъ интересъ къ игр въ шары и въ куклы. Они ‘водятъ компанію’, по мстному выраженію и обычаю. Молодые люди обыкновенно начинаютъ съ того, что ходятъ парами. При этомъ они не обмниваются общаніями, не принимаютъ на себя никакихъ обязательствъ, не объясняются въ любви. Они шагаютъ взадъ и впередъ по улиц обыкновенно молча или болтая о пустякахъ. Никакія танцовальныя собранія, никакія катанья и пикники не устраиваются для сближенія ихъ, имъ приходится или ходить по улиц, или совсмъ не быть знакомыми. Если какой-нибудь пар надостъ ходить вмст, она расходится и каждый начинаетъ ходить съ кмъ-нибудь другимъ. Когда такимъ образомъ юноша найдетъ себ подходящую подругу, онъ покупаетъ кольца и сватается по настоящему. Но до этого сватанья молодые люди нсколько мсяцевъ гуляютъ вмст. Оба періода ухаживанья одинаково называются ‘вести компанію’, но заинтересованныя лица строго различаютъ ихъ одинъ отъ другого. Впрочемъ, и въ періодъ совмстнаго гулянья считается безчестнымъ гулять не съ однимъ или съ одною, а съ нсколькими заразъ. По сравненію съ любовью въ другихъ мстахъ, любовь въ нашей улиц кажется очень жалкой. Она и начинается, и кончается слишкомъ скоро.

Никто изъ нашей улицы не ходитъ въ театръ. Идти въ театръ далеко, кром того, это стоитъ денегъ, а на деньги лучше купить хлба, или пива, или сапоги. Кром того, т обыватели, которые по воскресеньямъ облекаются въ черные сюртуки, считаютъ театръ грхомъ. Никто у насъ не читаетъ ни романовъ, ни поэтическихъ произведеній. Самыя слова эти здсь неизвстны. Воскресная газета, получаемая въ нкоторыхъ домахъ, доставляетъ запасъ чтенія, удовлетворяющій вс улицы. Случалось иногда, что среди вещей какой-нибудь подроставшей двушки находили дешевенькій романъ, но его тотчасъ же конфисковали. Воздухъ этой улицы неблагопріятенъ для идеальныхъ стремленій.

Въ какой части Эстъ-Энда находится наша улица? Во всхъ. Она составляетъ одно звено въ длинной, прочно спаянной цпи, одинъ изъ переходовъ запутаннаго лабиринта. Эта улица съ своими квадратными окнами тянется на нсколько сотъ миль. Мы, правда, изображаемъ ее въ небольшомъ масштаб, но на всемъ свт нтъ улицы, которую съ большимъ правомъ можно бы назвать единственною въ своемъ род, вслдствіе ея утомительнаго однообразія, полнаго отсутствія въ ней чего-либо выдающагося, чего-либо составляющаго красу жизни.

За занавсками.

Улица, гд он жили, ничмъ не отличалась отъ прочихъ улицъ Эстъ-Энда: т же два параллельныхъ ряда кирпичныхъ домовъ съ отверстіями для оконъ и дверей. Но въ конц одного изъ рядовъ, тамъ, гд, по мннію архитектора, не хватило мста для дома въ шесть комнатъ, онъ построилъ странный маленькій домикъ — въ три комнаты съ прачечной. Въ домик была зеленая дверь съ превосходно вычищеннымъ молоткомъ, а въ нижнемъ окн красовался подъ стекляннымъ колпакомъ конусообразный букетъ восковыхъ плодовъ винограда и яблоковъ.

Хотя домикъ былъ меньше остальныхъ, но онъ всегда пользовался нкоторымъ уваженіемъ. Уже одно то, что онъ отступалъ отъ общаго образца, придавало ему значеніе. Домъ, хотя и маленькій, но въ которомъ живетъ всего одна самья, занимаетъ обыкновенно почетное мсто среди домовъ, въ которыхъ ютятся по дв и боле семьи. Въ данномъ случа почетное мсто домика, по общему мннію, особенно укрплялось за нимъ, благодаря восковымъ плодамъ на окн. Когда жильцы-хозяева занимаютъ одн цлый домъ и содержатъ его чисто, когда они не стоятъ у дверей и не сплетничаютъ съ сосдками на задверкахъ, когда на окн ихъ красуется чисто обметенный стеклянный колпакъ, прикрывающій плоды, въ особенности, когда эти хозяева дв женщины, никому не разсказывающія о своихъ длахъ,— он прослывутъ за особъ, пользующихся благосостояніемъ, на нихъ смотрятъ отчасти съ почтеніемъ, отчасти съ завистью, за ними наблюдаютъ.

Сосди знали въ общихъ чертахъ исторію Перкинсовъ, матери и дочери, а разныя подробности этой исторіи при случа сами сочиняли. Перкинсъ при жизни былъ корабельнымъ плотникомъ, въ то время корабельные плотники считались аристократами среди рабочихъ и работали не боле трехъ, четырехъ дней въ недлю. Перкинсъ работалъ не больше остальныхъ, женился на дочери ремесленника и тратилъ деньги, не скупясь. Вскор посл его смерти, вдова и дочь его перехали жить въ маленькій домикъ и держали въ комнат надъ прачечной школу для дочерей лавочниковъ. Но когда увеличилось число безплатныхъ школъ и лавочники перестали глядть на нихъ съ презрніемъ, число ученицъ въ школ миссисъ Перкинсъ стало падать и дошло до двухъ — трехъ. Въ это время съ миссисъ Перкинсъ случилось несчастіе. Какой-то прохожій напалъ на нее вечеромъ на улиц, ударилъ ее по лицу, толкнулъ въ грудь, повалилъ на землю, билъ и топталъ ногами минутъ пять. Впослдствіи онъ оправдывался тмъ, что въ темнот принялъ ее за свою мать. Изъ жителей улицы одна только миссисъ Вебстеръ — диссидентка — выразила опредленное мнніе по поводу этого происшествія: она нашла, что это наказаніе за гордость, такъ какъ миссисъ Перкинсъ ходила въ церковь, а не въ диссидентскую молельню. Посл этого никто изъ сосдей никогда больше не видалъ миссисъ Перкинсъ. Докторъ сдлалъ для несчастной все, что можно было, и оставилъ ее навсегда прикованной къ постели, въ самомъ безпомощномъ состояніи. Ея дочь была двушка лтъ 30, съ энергичнымъ лицомъ и тощей фигурой, на которой неизмнное, черное платье висло, какъ на вшалк, нкоторые сосди называли ее миссисъ Перкинсъ, такъ какъ не могли обращаться съ этимъ именемъ къ ея матери. Между тмъ школа окончательно перестала существовать, хотя миссъ Перкинсъ длала попытки возобновить ее и даже стала для этой цли ходить въ диссидентскую молельню.

Затмъ, однажды, надъ вткою восковымъ плодовъ появился въ окн билетикъ съ надписью: ‘Уроки фортепіано’. Улица посмотрла на это съ неодобреніемъ. Это было публичнымъ заявленіемъ того, что у Перкинсовъ есть фортепіано, когда у другихъ нтъ. Кром того, это показывало жадность со стороны людей, которые одни нанимали цлый домъ съ красными занавсками и съ букетомъ восковыхъ плодовъ на окн въ гостиной, людей, которые имли возможность закрыть школу вслдствіе разстроеннаго здоровья. Никто никогда не заявлялъ желанія брать уроки музыки, кром дочери одного отставного офицера, она платила 6 пенсовъ за урокъ, чтобы посмотрть, можетъ ли выучиться играть, и черезъ три недли бросила уроки. Билетикъ красовался на окн еще недли дв, и никто изъ сосдей не видалъ, какъ однажды ночью подъхала телга и увезла старое фортепіано съ разбитыми клавишами, которое Перкинсъ купилъ 20 лтъ тому назадъ. Миссисъ Кларкъ, вдова, сидвшая по ночамъ за шитьемъ, можетъ быть, слышала шумъ и выглянула изъ окна, но она, во всякомъ случа, никому ничего не сказала. Билетикъ былъ снятъ съ окна на слдующее утро, но плоды по прежнему гордо красовались на немъ. Посл этого занавски на окнахъ стали плотно сдвигаться, такъ какъ дти, игравшія на улиц, часто прикладывали лица къ нижней части стекла и длали свои замчанія по поводу фортепіано, креселъ, обитыхъ шерстяной матеріей, антимакассаровъ, украшеній на шкафу и ломбернаго стола, на которомъ лежала фамильная библія и альбомъ.

Вслдъ затмъ Перкинсы совсмъ перестали покупать что-либо въ лавкахъ, по крайней мр, въ сосднихъ. Он никогда не были щедры на покупки, говорили, что миссъ Перкинсъ становится еще скупе, чмъ была ея мать, которая всегда отличалась скупостью. Образъ жизни Перкинсовъ, очевидно, измнялся къ худшему: въ немъ замчалось обидное стремленіе замкнуться, уединиться отъ остальной улицы. Разъ какъ-то къ нимъ зашелъ настоятель молельни, какъ онъ обыкновенно заходилъ къ своимъ прихожанамъ, его не пустили дальше двери, онъ ушелъ въ негодованіи и не повторялъ своего визита. Миссъ Перкинсъ тоже перестала ходить въ молельню.

Потомъ сдлано было еще открытіе. Тощая фигура миссъ Перкинсъ рдко появлялась на улиц и то по большей части вечеромъ, при этомъ она обыкновенно несла какіе-то свертки разной величины. Одинъ разъ среди благо дня она шла, держа въ рукахъ что-то тщательно завернутое въ газетную бумагу, и, проходя мимо окна магазина, гд стояли миссисъ Вебстеръ и миссисъ Джонсъ, какъ-то заторопилась, наступила на оторванную подошву своего башмака и упала. Газета разорвалась и хотя бдной женщин удалось собрать и снова завернуть все, что она несла, но свидтельницы ея паденія успли разсмотрть, что это были дешевыя рубашки, скроенныя и приготовленныя для шитья. Вся улица узнала это въ тотъ же часъ и вс ршили, что со стороны людей, имющихъ средства, стыдъ и срамъ отнимать хлбъ у неимущихъ, что этому надобно положить конецъ. Миссисъ Вебстеръ, всегда готовая вмшаться во всякое дло, взялась развдать, откуда получается эта работа, и замолвить кому слдуетъ словечко не поводу ея.

Между тмъ никто не замчалъ, что гораздо больше вещей выносилось изъ дому, чмъ вносилось въ него. Даже ручной катокъ былъ вынесенъ какъ-то вечеромъ незамтно, потому что дверь домика выходила на уголъ, а въ этотъ часъ почти вс сидли по домамъ. Разъ, утромъ, миссъ Перкинсъ шла быстрымъ шагомъ по одной изъ сосднихъ улицъ и держала въ рукахъ какую-то большую треугольную вещь, завернутую въ тряпку, какъ вдругъ на встрчу ей вышелъ изъ-за угла агентъ комитета попеченія о бдныхъ. Этотъ агентъ имлъ свой кодексъ этикета, который ему приходилось нсколько нарушать ради Перкинсовъ. Онъ обыкновенно привтствовалъ своихъ знакомыхъ женскаго пола (не тхъ, съ которыми имлъ дла по своей профессіи) любезнымъ кивкомъ головы. При встрч съ женой священника онъ приподнималъ шляпу и тотчасъ же хмурился, если видлъ, что за нимъ наблюдаетъ чей-либо насмшливый глазъ. Относительно Перкинсовъ онъ чувствовалъ, что он заслуживаютъ больше чмъ простой кивокъ головой, хотя, конечно, было бы нелпо равнять ихъ съ женой священника. Вслдствіе этого, онъ придумалъ такой компромиссъ: онъ прикладывалъ два пальца къ полямъ шляпы и затмъ быстро опускалъ руку. На этотъ разъ онъ приготовился сдлать такой же поклонъ, какъ вдругъ, къ его удивленію, миссъ Перкинсъ, замтивъ его приближеніе, покраснла, отвернулась и быстро прошла мимо него, все время глядя на стну дома. Агентъ благотворительнаго комитета опустилъ руку, не успвъ коснуться шляпы, остановился и смотрлъ ей вслдъ, пока она завернула за уголъ, стараясь держать свой свертокъ ближе къ стн. Посл этого онъ вскинулъ за плечо зонтикъ и пошелъ своей дорогой, высоко поднявъ голову и гордо оглядываясь по сторонамъ: благотворительные агенты не привыкли встрчать такое невжливое обращеніе.

Вскор посл этого въ домикъ зашелъ мистеръ Кручъ, домовладлецъ. Онъ рдко заходилъ туда, такъ какъ въ послднее время миссъ Перкинсъ обыкновенно приносила миссисъ Кручъ каждую субботу вечеромъ свои 5 шиллинговъ квартирной платы. Онъ съ удовольствіемъ посмотрлъ на чисто вымытый подъздъ и на плоды въ окн, за которыми занавсы были плотно задвинуты и сколоты булавкой. Онъ повернулъ за уголъ и поднялъ блестящій молотокъ. Миссъ Перкинсъ пріотворила дверь, остановилась на порог и начала что-то говорить.

Онъ смутился.

— Извините, пожалуйста, я забылъ… Я не зайду сегодня… пусть останется до будущей недли… не безпокойтесь!..— и онъ пустился чуть не бгомъ по улиц пыхтя, отдуваясь, тараща глаза.

— Эта женщина положительно напугала меня,— объяснялъ онъ миссисъ Кручъ.— У нея что-то неладное въ глазахъ и лицо точно у мертвеца. Она не приготовила платы за квартиру, я это замтилъ прежде, чмъ она начала говорить, и потому поскорй ушелъ отъ нея.

— Не случилось ли чего-нибудь со старой лэди?— замтила миссисъ Кручъ,— во всякомъ случа, я надюсь, он заплатятъ!

Мужъ былъ тоже увренъ, что заплатятъ.

Никто не видалъ Перкинсовъ за слдующей недл. Плоды по прежнему стояли на окн, но какъ будто запылились посл вторника. Несомннно, что подъздъ и лстница не были вымыты. Пятница, суббота и воскресенье потонули въ густомъ темномъ туман, среди котораго люди теряли дорогу, падали въ доки, натыкались на углы зданій. Точно огромное пятно легло на эти дни и вычеркнуло ихъ изъ календаря. Въ понедльникъ, утромъ, туманъ нсколько разсялся, и въ то время, когда женщины начали выходить на улицу и вытирать ступеньки своихъ лстницъ, мистеръ Кручъ появился у зеленой двери. Онъ поднялъ молотокъ, потускнвшій и отсырвшій отъ тумана, и тихонько постучалъ. Отвта не было. Онъ постучалъ еще разъ погромче и ждалъ, прислушиваясь. Но внутри не замтно было ни движенія, ни звука. Онъ три раза со всей силы ударилъ молоткомъ и подошелъ къ окну. Плоды стояли на прежнимъ мст, стекляный колпакъ какъ-будто немного потускнлъ, занавси сзади него были тщательно заколоты булавками, такъ что черезъ нихъ ничего нельзя было видть. Онъ постучалъ пальцами въ окно и обошелъ съ другой стороны дома, чтобы заглянуть въ окно второго этажа. На этомъ окн были полосатыя сторы и красивая коротенькая занавска, но человческаго лица не видно было и тамъ, женщины, мывшія лстницы, бросили работу и смотрли, чмъ кончится дло, а одна изъ сосдокъ, жившая напротивъ домика, пришла и заявила, что уже цлую недлю не видала миссъ Перкинсъ и что сегодня, утромъ, наврно никто не выходилъ изъ домика. Мистеръ Кручъ взволновался и сталъ смотрть сквозь замочную скважину.

Въ конц концовъ открыли съ помощью ножа задвижку оконной рамы, отодвинули плоды и вошли. Комната была совершенно пуста, ихъ шаги и голоса раздавались точно въ необитаемомъ дом. Прачечная была также совсмъ пуста, но чисто вымыта и окно ея было завшано сторой. Въ маленькомъ корридорчик и на лстниц ничего не было. Въ задней комнат наверху стояла ставня отъ окна и ничего больше. Въ передней комнат съ полосатыми сторами и коротенькой занавской была устроена постель изъ тряпокъ и старыхъ газетъ, кром того тамъ, стоялъ деревянный сундукъ. На постели и на сундук лежали трупы мертвыхъ женщинъ.

Об он умерли, по опредленію доктора, отъ истощенія вслдствіе недостатка пищи. Женщина на постели, питавшаяся нсколько лучше, умерла на одинъ или на два дня раньше. У другой замтно было такое съуженіе пищеварительныхъ органовъ, какого докторъ не встрчалъ никогда раньше въ своей практик. Было произведено судебное слдствіе и улица стала знаменитостью на цлый день: газеты помстили рисунки съ изображеніемъ домика, передовыя статьи требовали отмны чего-то. Потомъ все вошло въ обычную колею. Неизвстно, выручилъ ли мистеръ Кручъ за восковые плоды и за оконныя занавси причитавшуюся ему квартирную плату за дв недли.

Неблагодарный Симмонсъ.

Гнусный поступокъ Симмонса съ женой до сихъ поръ приводитъ въ глубокое недоумніе всхъ сосдей. До тхъ поръ женщины считали его образцовымъ мужемъ, а что миссисъ Симмонсъ была примрно добросовстной женой, это не подлежало сомннію. Она трудилась для этого человка, она заботилась о немъ больше, чмъ можетъ требовать какой-либо мужъ, — утверждали вс женщины нашей улицы. Должно быть, на него просто нашелъ припадокъ безумія!

Прежде чмъ выйти замужъ за Симмонса, миссисъ Симмонсъ была вдовой мистера Форда. Фордъ поступилъ кочегаромъ на одинъ океанскій пароходъ, и пароходъ этотъ погибъ вмст со всмъ экипажемъ. Вдова его находила, что это достойное наказаніе Форду за его строптивый нравъ, именно благодаря этой строптивости онъ и взялъ мсто простого кочегара, хотя по своимъ способностямъ могъ бы быть машинистомъ. Прошло уже цлыхъ двнадцать лтъ съ тхъ поръ, какъ мистеръ Фордъ покинулъ ее бездтною вдовой, отъ мистера Симмонса у нея также не было дтей.

Вс находили, что для Симмонса большое счастье имть такую дятельную жену. Онъ былъ не дурной плотникъ и столяръ, но человкъ не практичный, не умвшій самъ о себ заботиться. Неизвстно, что сталось бы съ Томми Симмонсомъ, если бы миссисъ Симмонсъ не взяла его на свое попеченіе. Это былъ тихій, спокойный человкъ съ моложавымъ лицомъ и рдкими бакенбардами. У него не было никакихъ пороковъ (посл женитьбы онъ бросилъ даже курить) и миссисъ Симмонсъ привила ему нсколько новыхъ добродтелей. Каждое воскресенье онъ въ своей высокой шляп торжественно шелъ въ молельню и бросалъ на подносъ пенни, который выдавался ему для этой цли изъ его собственнаго жалованья. Затмъ подъ надзоромъ миссисъ Симмонсъ онъ снималъ праздничное платье и тщательно чистилъ его. Въ субботу посл обда онъ терпливо и добросовстно чистилъ ножи, вилки, сапоги, кастрюли и мылъ окна. Во вторникъ вечеромъ онъ носилъ блье на катокъ, а въ субботу, вечеромъ, сопровождалъ миссисъ Симмонсъ за рынокъ и несъ ея покупки.

Миссисъ Симмонсъ съ раннихъ лтъ отличалась многочисленными добродтелями. Она была удивительная хозяйка. Каждый пенни изъ 36 или 38 шиллинговъ, которые Томми получалъ въ недлю, тратились съ пользой, и Томми никогда не смлъ спросить, какую часть этихъ денегъ она откладываетъ на черный день. Ея опрятность была просто поразительна. Когда Симмонсъ возвращался домой, она встрчала его у подъзда, онъ долженъ былъ снять сапоги и надть туфли, причемъ неловко топтался на одной ног на холодныхъ плитахъ тротуара. Это длалось потому, что она мыла лстницу и сни поочередно съ верхней жилицей, а коверъ на лстниц былъ ея собственный. Она зорко присматривала за мужемъ, когда онъ умывался посл работы, чтобы онъ не забрызгалъ стнъ, а если, не смотря на ея бдительность, на стн появлялось пятно, она, не уставая, напоминала объ этомъ Симмонсу и подробно объясняла ему, какъ онъ неблагодаренъ и себялюбивъ. Первое время она всегда сама ходила съ нимъ въ магазинъ готоваго платья и выбирала ему одежду: вдь мужчины такъ глупы, и продавцы всегда берутъ съ нихъ, что хотятъ. Но вскор она отказалась отъ этихъ покупокъ. На углу одной улицы она нашла человка, который дешево продавалъ остатки матерій, и задумала сама шить платье Симмонсу. Ршимость была одною изъ ея основныхъ добродтелей и въ тотъ же вечеръ она распорола пару стараго платья и принялась по ней кроить новую изъ удивительнаго клтчатаго твида. Мало того: къ воскресенью платье было готово, Симмонсъ, пораженный удивленіемъ, былъ всунутъ въ него и отправленъ въ молельню, прежде чмъ онъ усплъ очнуться. Ему представлялось, что платье сидитъ на немъ не совсмъ ловко: панталоны плотно облегали его колни и широко висли внизу ногъ, а сидя, онъ чувствовалъ подъ собой жесткіе швы и складки. Воротникъ жилетки подпиралъ ему затылокъ, воротникъ сюртука доходилъ до самыхъ плечъ, изъ подъ короткаго жилета выставлялось блье. Когда платье обносилось, оно стало нсколько удобне, онъ къ нему привыкъ, но къ чему онъ не могъ привыкнуть, такъ это къ насмшкамъ товарищей, между тмъ миссисъ Симмонсъ кроила новыя платья по старымъ образцамъ собственнаго издлія и такимъ образомъ случайные недостатки перваго произведенія все упрочивались и усиливались. Напрасно намекалъ ей Симмсонъ — онъ-таки ршился одинъ разъ намекнуть — что если бы она не брала на себя лишнюю работу, что шитье портитъ глазва, то на Миль-Эндъ-род есть очень дешевый портной, что можно!!!!

— Толкуй, толкуй себ!— прервала она его,— ты думаешь, я не вижу, что ты лжешь мн прямо въ глаза! Очень ты заботишься о моей лишней работ! Теб только бы сорить деньгами. Ты готовъ, ничего не зная, бросать ихъ первому встрчному портному, а я-то дрожу надъ каждымъ пенсомъ, да мучаюсь цлые дни, чтобы не истратить ничего лишняго. Хороша благодарность, нечего сказать! Другой подумаетъ, что для тебя деньги разбросаны на улиц, только нагибайся, да поднимай! И изъ-за чего я, право, стараюсь! Лучше бы я цлые дни валялась на постели, какъ иныя нкоторыя!

Посл этого Томасъ Симмонсъ никогда больше не заговаривалъ о портныхъ и даже не ропталъ, когда она ршила сама стричь ему волосы.

Такимъ образомъ мирное счастіе его продолжалось нсколько лтъ. И вотъ однажды, въ прекрасный лтній вечеръ, миссисъ Симмонсъ взяла корзинку и отправилась за какими-то мелкими покупками, а Симмонса оставила дома. Онъ перемылъ и убралъ чайную посуду и затмъ сталъ раздумывать о новой пар панталонъ, конченныхъ сегодня и висвшихъ за дверью гостиной. Вонъ они красуются, короткіе въ ногахъ, широкіе въ шагу, кажется, безобразне всхъ прежнихъ! Пока онъ смотрлъ на нихъ, въ груди его проснулся и заговорилъ маленькій демонъ первороднаго грха. Ему стало стыдно самого себя, онъ зналъ, какъ онъ долженъ быть благодаренъ жен за эти панталоны и за вс ея прочія благодянія. Но маленькій демонъ не умолкалъ и нашептывалъ ему, какой градъ насмшекъ встртитъ его въ мастерской, если онъ придетъ туда въ этихъ панталонахъ.

— Брось ихъ въ помойную яму,— совтовалъ, наконецъ, чортикъ,— они для этого только и годятся.

Симмонсъ отвернулся, ужасаясь собственной порочности, и подумалъ, не перемыть ли еще разъ посуду въ вид наказанія. Потомъ онъ перешелъ въ заднюю комнату, но тутъ замтилъ, что дверь на улицу открыта, вроятно, ее забылъ запереть мальчикъ верхнихъ жильцовъ. Миссисъ Симмонсъ никогда не допускала, чтобы дверь на улицу стояла открытой, она считала это непорядочнымъ. И вотъ Симмонсъ спустился внизъ, чтобы она не разсердилась на него, когда вернется, запирая дверь, онъ окинулъ взглядомъ улицу.

Какой-то человкъ стоялъ на троттуар и пытался заглянуть въ дверь. У него было смуглое лицо, онъ держалъ руки засунутыми въ карманы панталонъ, а шляпа его — остроконечная шляпа съ кисточкой на верхушк, такая, какую моряки носятъ на берегу,— была сдвинута на затылокъ. Онъ приблизился на одинъ шагъ къ двери и спросилъ:

— А что, дома миссисъ Фордъ?

Симмонсъ пристально смотрлъ на него секундъ пять.

— Что такое?— переспросилъ онъ.

— Миссисъ Фордъ бывшая, ныншняя миссисъ Симмонсъ, дома она?

— Нтъ,— отвчалъ Симмонсъ,— ея нтъ дома.

— А вы не мужъ ли ея будете?

— Да, мужъ.

Незнакомецъ вынулъ трубку изо рта и долго молча усмхался.

— Ну,— сказалъ онъ, наконецъ,— вы, кажется, именно такой человкъ, который долженъ былъ придтись ей по вкусу,— и онъ снова усмхнулся. Затмъ, видя, что Симмонсъ намревается запереть дверь, онъ поставилъ ногу на порогъ, а рукой ухватился за скобку.

— Не спшите, товарищъ,— сказалъ онъ,— я пришелъ сюда, чтобы поговорить съ вами, какъ слдуетъ мужчин съ мужчиной. Понимаете вы меня?— и онъ мрачно нахмурилъ брови.

Томми Симмонсъ чувствовалъ безпокойство, но дверь нельзя было эапереть, и онъ принужденъ былъ начать переговоры.

— Что вамъ надо?— спросилъ онъ.— Я васъ не знаю.

— Ну, такъ позвольте мн, какъ говорится, представиться вамъ, — проговорилъ незнакомецъ, съ притворнымъ смиреніемъ снимая шляпу.— Я Бобъ Фордъ, вернулся, можно сказать, съ того свта. Я ухалъ, пять слишкомъ лтъ тому назадъ, на ‘Мултан’. А теперь вернулся провдать жену.

Во время этой рчи лицо Томаса Симмонса вытягивалось больше и больше. Подъ конецъ ея онъ запустилъ пальцы въ волоса, посмотрлъ внизъ на коверъ, вверхъ на крышу, потомъ на улицу, потомъ на постителя. Онъ не придумалъ сказать ни слова.

— Вернулся провдать жену, — повторилъ поститель.— Ну, обсудимъ теперь это дло промежъ себя, какъ слдуетъ мужчин съ мужчиной.

Симмонсъ медленно закрылъ ротъ, который до сихъ поръ держалъ открытымъ, и машинально повелъ гостя наверхъ, продолжая почесывать голову. Мало-по-малу пониманіе истиннаго положенія дла проникало въ его мозгъ и въ то же время маленькій демонъ снова просыпался въ немъ. А что, если этотъ человкъ, дйствительно, Фордъ? Что, если онъ заявитъ свои права на жену? Будетъ ли это для него, Симмонса, особенно тяжелымъ ударомъ? Онъ подумалъ о панталонахъ, о чайной посуд, о ножахъ, кастрюляхъ и окнахъ, подумалъ какъ человкъ, готовый забыть свой домъ. Взойдя на лстницу, Фордъ схватилъ его за руку и спросилъ хриплымъ шепотомъ:

— А скоро она вернется домой?

— Такъ, черезъ часъ, я думаю, — отвчалъ Симмонсъ, мысленно сдлавъ самому себ тотъ же вопросъ. Онъ открылъ дверь въ гостиную.

— Ага!— сказалъ Фордъ, оглядывая комнату,— вы не дурно устроились. Эти стулья и эти вс вещи,— онъ указывалъ на нихъ своей трубкой,— были ея, т. е. мои, говоря по правд, какъ мужчина съ мужчиной.

Онъ слъ, задумчиво пустилъ нсколько клубовъ дыма изъ своей трубки и затмъ продолжалъ:

— Да, вотъ я и опять здсь, я, старый Бобъ Фордъ умершій, погибшій на ‘Мултан’. Только я не погибъ, понимаете?— и онъ ткнулъ трубкой въ жилетъ Симмонса.— Отчего я не погибъ? Оттого, что меня подобрало одно нмецкое судно и привезло меня во Фриско. Тамъ я околачивался все это время, а теперь, — онъ пристально посмотрлъ на Симмонса, — теперь я пріхалъ провдать жену.

— Она, она не любитъ, когда здсь курятъ, — сказалъ Симмонсъ, чтобы сказать что-нибудь.

— Нтъ, не любитъ, я знаю, — отвчалъ Фордъ, вынувъ трубку изо рта и опустивъ ее.— Ну, какъ вы съ ней поживаете? Заставляетъ она васъ мыть окна?

— Что-жъ, — неохотно подтвердилъ Симмонсъ, — я, конечно, иногда помогаю ей.

— Да, да. И ножи чистить, и кастрюли? Знаю я это. Что это?— онъ всталъ и нагнулся посмотрть на голову Симмонса сзади.— Она, кажется, и волосы вамъ остригла? Чортъ возьми! отъ нея станется!

Онъ сталъ со всхъ сторонъ оглядывать краснвшаго Симмонса. Затмъ онъ приподнялъ конецъ панталонъ, висвшихъ на стн.

— Побьюсь объ закладъ,— сказалъ онъ,— что эти панталоны ея работы. Чортъ побери! они не лучше тхъ, что на васъ!

Маленькій демонъ снова началъ свои нашептыванья. Если этотъ человкъ возьметъ обратно жену, можетъ быть, и панталоны придется носить ему?

— Э,— продолжалъ Фордъ,— она какая была, такая и осталась! Ишь какую штуку смастерила!

Симмонсъ начиналъ чувствовать, что это до вето не касается. Очевидно, Аннеръ жена этого другого человка, онъ не можетъ не признавать этого факта. Маленькій демонъ подсказывалъ, что онъ обязанъ признать его.

— Ну,— вдругъ заговорилъ Фордъ,— времени у насъ немного, надобно поговорить о дл. Я не хочу притснять васъ, товарищъ. Мн бы по настоящему слдовало предъявить свои права, но я вижу, что вы, такъ сказать, порядочный молодой человкъ, и живете вы хорошо, по семейному, ну и Богъ съ вами, я не буду вамъ мшать, я вамъ, какъ мужчина мужчин, скажу, сколько мн надо, ни больше, ни меньше. Дайте мн пять фунтовъ, и я уйду.

У Симмонса не было даже пяти пенсовъ, не то, что пяти фунтовъ, и онъ поспшилъ заявить объ этомъ.

— Да мн и не хочется становиться между мужемъ и женой,— прибавляетъ онъ, — ни за что не хочется. Хоть мн и тяжело будетъ, но я знаю, что долженъ сдлать, я уйду.

— Нтъ, постойте!— поспшно заговорилъ Фордъ, хватая его за руку.— Не длайте этого. Я возьму съ васъ дешевле. Хотите три фунта? Вдь это не дорого? Подумайте, за три фунта я уйду навсегда, уйду туда, гд, какъ говорится, дуютъ буйные втры, и никогда больше не увижу своей собственной жены, никогда, ни въ гор, ни въ радости, Говорю вамъ, какъ мужчина мужчин: три фунта и я ухожу. Хорошо?

— Это очень хорошо,— съ чувствомъ отвчалъ Симмонсъ.— Мало сказать хорошо, это благородно, прямо скажу — благородно. Но я не хочу быть подлецомъ и пользоваться вашимъ великодушіемъ, мистеръ Фордъ. Она ваша жена и я не долженъ стоять между вами. Простите меня. Оставайтесь здсь, вы законный мужъ. А я долженъ уйти и уйду.

И онъ сдлалъ шагъ къ двери.

— Да постойте вы!— вскричалъ Фордъ и сталъ между Симмонсомъ и дверью.— Чего вы спшите! Подумайте, какъ вамъ будетъ плохо, у васъ не будетъ своего угла, никто не будетъ заботиться о васъ и все такое. Это вдь ужасно. Я еще спущу, давайте два фунта, ну, не будемъ спорить, давайте одинъ, говорю, какъ мужчина мужчин, и я изъ этихъ денегъ еще ставлю вамъ угощеніе. Одинъ фунтъ вамъ не трудно достать, можете часы продать. Ну, давайте одинъ фунтъ, и я…

Послышался громкій двойной ударъ молотка во входную дверь.

— Кто это?— тревожно спросилъ Бобъ Фордъ.

— Я посмотрю, — отвчалъ Томасъ Симмонсъ и быстро сбжалъ съ лстницы.

Бобъ Фардъ услышалъ, какъ отворяется наружная дверь. Онъ подошелъ къ окну и прямо подъ собой увидлъ верхушку чепчика. Чепчикъ исчезъ и до его слуха долетли звуки хорошо знакомаго женскаго голоса:

— Куда же это ты идешь и безъ шляпы?— спрашивалъ голосъ рзкимъ тономъ.

— Да такъ… мн надо, Аннеръ… тамъ… наверху сидитъ одинъ человкъ, который хочетъ повидаться съ тобой,— отвчалъ Симмонсъ.

Бобъ Фордъ ясно видлъ, какъ какая-то мужская фигура быстрыми шагами прошла по улиц и скрылась въ темнот. Онъ догадался, что это былъ Томасъ Симмонсъ, и въ три прыжка выскочилъ въ сни. Жена его все еще стояла у входной двери, съ недоумніемъ глядя на убгавшаго Симмонса.

Бобъ Фордъ бросился въ заднюю комнату, растворилъ окно, спустился съ крыши прачечной на задній дворъ, перелзъ черезъ заборъ и исчезъ. Ни одна живая душа не видала его. Вотъ почему бгство Симмонса прямо изъ подъ носа жены до сихъ поръ вызываетъ удивленіе сосдей.

Обращеніе.

Нкоторымъ людямъ обстоятельства постоянно мшаютъ вести хорошую жизнь, такъ, по крайней мр, увряютъ они со слезами на глазахъ добродушныхъ миссіонеровъ. Обстоятельства были всегда противъ Скьюдди Ланда, вора по профессіи.

Его настоящее имя было Джонъ, но это имя вс давно забыли. Прозваніе ‘Скьюдди’ ничего собственно не значитъ, не происходитъ ни отъ какого особеннаго слова и, повидимому, не было придумано никакой опредленной личностью. Но Джона обыкновенно вс такъ называли и многіе изъ его знакомыхъ носили такія же прозвища неизвстнаго происхожденія. Скьюдди отличался чувствительнымъ сердцемъ, онъ былъ способенъ умилиться до слезъ какою-нибудь трогательной псенкой, и вотъ почему миссіонеры не отчаялись въ его исправленіи.

Это былъ человкъ лтъ 26, маленькаго роста, худощавый, моложавый на видъ, съ выдавшимся подбородкомъ, желтоватымъ лицомъ и хитрыми глазами, на лиц его виднлись лишь слабые признаки растительности, но зато голова его была покрыта цлою шапкою густыхъ, жесткихъ, всклоченныхъ волосъ.

Несчастія Скьюдди Ланда начались рано. Онъ первый разъ поддался искушенію, когда былъ еще въ школ, но это кончилось ничмъ. Затмъ, онъ поступилъ мальчикомъ въ колоніальный магазинъ, тутъ у него вышли непріятности изъ-за выручки и онъ былъ вызванъ на судъ полиціи. Во время разбирательства дла, мать его, сидя среди публики, не знала, куда дваться отъ стыда, а онъ обвинялъ въ своемъ проступк большихъ мальчиковъ, которые подъучили его украсть, его отпустили, прочитавъ ему наставленіе о вред дурного общества. Одинъ добродтельный филантропъ нашелъ ему мсто за городомъ, гд онъ былъ удаленъ отъ дурныхъ вліяній. Тамъ онъ жилъ довольно долго, дольше, чмъ его предшественникъ, который долженъ былъ уйти вслдствіе пропажи нсколькихъ денежныхъ писемъ. При немъ денежные пакеты тоже стали пропадать и въ конц-концовъ ему пришлось снова каяться передъ другимъ судьей, которому онъ искренне общалъ исправиться, если его проступокъ будетъ прощенъ. Въ этотъ разъ онъ уврялъ, что причиной его несчастія былъ тотализаторъ на скачкахъ. Судья принялъ во вниманіе, какъ трудно слабохарактерному молодому человку устоять противъ пагубнаго вліянія тотализатора, и приговорилъ его всего къ одному мсяцу заключенія, тмъ боле, что за него ходатайствовалъ и его хозяинъ, ничего не знавшій о колоніальномъ магазин и о дл съ выручкой.

Отсидвъ свой мсяцъ, Скьюдди превратился въ вора по профессіи, онъ снова занялся выручкой, но не выручкой въ какомъ-нибудь опредленномъ магазин, а всми выручками вообще, во всхъ магазинахъ, куда можно было проникнуть незамтно. Онъ занимался этимъ нсколько времени, пока не сообразилъ, что спокойне и безопасне стоять на улиц и посылать вмсто себя на работу мальчика. Кром того, онъ обратилъ вниманіе на багажъ пассажировъ и забиралъ на желзнодорожныхъ станціяхъ всякіе свертки и чемоданы, оставленные безъ призора. Дло шло удачно, пока-одинъ разъ онъ, неся въ рукахъ тяжелый саквояжъ, встртился лицомъ къ лицу съ собственникомъ этого саквояжа. Теперь онъ сталъ обвинять въ своемъ паденіи пьянство. Его погубило, взволнованннымъ голосомъ говорилъ онъ, пьянство, паденіе его началось съ того дня, когда одинъ лицемрный другъ уговорилъ его выпить стаканчикъ за компанію, онъ былъ бы честнымъ, правдивымъ, порядочнымъ человкомъ, если бы не проклятое вино. Съ этой минуты онъ къ нему не прикоснется. Его присудили къ тремъ мсяцамъ тюремнаго заключенія съ принудительными работами, но миссіонеръ продолжалъ возлагать на него надежды: человкъ, который такъ ясно сознаетъ причину своего паденія, можетъ исправиться.

Посл тюрьмы Скьюдди нсколько времени жилъ спокойно, не затрудняя себя большой работой, занимаясь то выручками, то чемоданами, а иногда и квартирами. Правда, эта послдняя работа имла свои непріятныя стороны, когда окно было слишкомъ высоко, а подручный мальчикъ недостаточно ловокъ. Нердко приходилось спасаться бгствомъ. Но голодъ не свой братъ и, чтобы добыть себ пропитаніе, Скьюдди готовъ бы взяться за всякое дло, не слишкомъ тяжелое и не очень опасное. Удивительно, сколько вещей можно незамтно присвоить себ на улицахъ и задворкахъ Лондона, не подвергаясь при этомъ оскорбленію дйствіемъ. Такъ шла жизнь Скьюдди, прерываясь случайными несчастіями, въ род мсячнаго или даже шестимсячнаго заключенія. Миссіонеры продолжали надяться на его исправленіе, такъ-какъ онъ всякій разъ уврялъ, что причиной его несчастія былъ или голодъ, или жажда, или игра, или внезапное искушеніе, или что-либо совершенно исключительное, и онъ дйствительно всякій разъ искренне раскаивался. Онъ такъ трогательно вспоминалъ свое невинное дтство, былъ такъ благодаренъ за всякій добрый совтъ, за всякій ничтожный подарокъ!

Однажды Скьюдди сдлалъ смлую попытку вступить на лучшій путь. Онъ ршилъ отказаться отъ воровской дятельности и стать полицейскимъ сыщикомъ или шпіономъ. Работа была не трудная, не влекла за собой тюремнаго заключенія и съ помощью ея онъ могъ загладить свое прошлое. Но какъ только онъ началъ дятельность шпіона, нкоторые изъ обывателей Кэтъ-Стрита напали на него и избили его до полусмерти. Это было непріятно, очевидно, неумолимыя обстоятельства снова возставали противъ него. Къ этому присоединилась еще одна неудача, теперь уже на одинъ изъ мальчиковъ не соглашался ‘работать’ для него. Встрчая его они вс громко кричали: ‘Вонъ идетъ Скьюдди Ландъ, полицейскій шпіонъ!’ Вся Цвточная и вся Церковная улица была противъ него. Скьюдди чувствовалъ себя плохо.

Съ тяжелымъ сердцемъ бродилъ онъ однажды, вечеромъ, по улицамъ, въ карман у него ничего не было, кром кусочка угля, который онъ носилъ на счастье. Дла его шли очень дурно: точно будто весь свтъ зналъ его и былъ на сторож. Лавочники мрачно стояли въ дверяхъ своихъ магазиновъ. Пассажиры упорно сидли на грудахъ своего багажа и нельзя было подступиться ни къ одному чемодану. Вс дворы были пусты, вс двери наглухо заперты. Вс т бездлушки, которыя обыкновенно такъ легко захватить, пройдя милю или полторы по улицамъ города, какъ будто исчезли съ лица земли, и Скьюдди повернулъ на Бэкеръ-рау въ самомъ грустномъ настроеніи. Отчего однимъ живется на свт такъ легко, а другимъ такъ тяжело? Разв онъ виноватъ въ своей жизни, онъ человкъ, умющій чувствовать и понимать. Отчего другіе могутъ жить спокойно, не боясь никакой полиціи? И потомъ, отчего другимъ выпадаетъ такое счастье, что они сразу могутъ хапнуть полсотни фунтовъ, а онъ не можетъ! Нтъ, что говорить, много несправедливаго длается на земл, и онъ несчастная жертва этой несправедливости! Онъ шелъ все дальше и дальше, погруженный въ самыя печальныя размышленія.

На одномъ углу собралась толпа около женщины, которая пла подъ аккомпавиментъ шарманки. Скьюдди остановился послушать. Она пла надтреснутымъ голосомъ грустную псеньку о ‘чужой сторон’ и о ‘мирномъ дом’.

Псенка какъ-то странно гармонировала съ настроеніемъ Скьюдди. Онъ взглянулъ на небо. Вечерняя звзда сіяла на потемнвшемъ свод сквозь дымъ фабричной трубы. Откуда-то доносился пріятный запахъ копченой колбасы. Все это были впечатлнія, способныя растрогать чувствительное сердце. Онъ попытался думать о ‘дом’, о ‘мирномъ, родномъ дом’ и чувство умиленія наполнило сердце его. Какое это было хорошее, пріятное чувство!

Онъ перешелъ черезъ улицу и завернулъ въ переулокъ. Хромая старуха сидла на тротуар и продавала, рядомъ съ ней маленькій темный проходъ велъ въ молельню миссіонеровъ. У входа въ пассажъ стоялъ одинъ изъ членовъ миссіи, онъ внимательно оглядывался по сторонамъ и зазывалъ прохожихъ. Положивъ руку на плечо Скьюдди, онъ сказалъ ему:

— Другъ мой, не хотите ли придти къ намъ и послушать слово Божіе?

Скьюдди остановился: звукъ органа и пнія многихъ голосовъ слабо доносился до него изъ пассажа. Это подходило къ его настроенію. Ему захотлось еще разъ испытать пріятное умилевіе и онъ ршилъ войти.

— Бараньи ноги!— предлагала ему хромая старуха съ заискивающимъ взглядомъ, но онъ отвернулся отъ нея и вошелъ въ пассажъ, между тмъ какъ она снова занялась своимъ товаромъ. Въ пассаж пніе раздавалось еще громче, когда онъ открылъ дверь въ конц его, онъ ясно услышалъ слова гимна:

Усталый путникъ, кто бы ты ни былъ,

Отецъ зоветъ тебя домой.

Онъ благъ, спши къ нему скорй!

Человкъ, стоявшій у дверей, тотчасъ призналъ въ немъ чужого и нашелъ ему мсто. Пніе гимна кончилось и проповдникъ, руководившій собраніемъ, невысокій человкъ съ блестящими глазами, непокорными волосами и низкимъ голосомъ, объявилъ, что отецъ Спайерсъ произнесетъ молитву.

Спайерсъ выступилъ впередъ, это былъ высокій, широкоплечій работникъ съ красной шеей, огромными руками и всклоченной бородой, вроятно, какой-нибудь кузнецъ или каменщикъ. Когда онъ молился, все тло его приходило въ движеніе. Онъ широко распростиралъ руки, откидывалъ голову назадъ, опускалъ ее на грудь и страстно выкрикивалъ несвязныя фразы своей молитвы. Жилы за его ше натянулись, изъ горла его вылетали судорожныя, отчаянныя рыданія, потъ крупными каплями покрывалъ лицо его.

Онъ просилъ у Бога благодати, молилъ его теперь же, въ этотъ самый часъ, призвать къ своему стаду вс заблудившіяся души и ниспослать имъ даръ вры, если нельзя спасти всхъ, то хоть нкоторыхъ, хоть немногихъ. Наконецъ, хоть одну, хоть единственную несчастную душу избавить отъ огня вчнаго. Произнося съ видимымъ усиліемъ свои молитвенныя возванія, онъ какъ будто весь переродился, онъ былъ великолпенъ.

Съ разныхъ сторонъ послышалось ‘аминь’, произнесенное взволнованными голосами, раздались вздохи, стоны, рыданія. Скьюдди Ландъ, увлеченный общимъ потокомъ чувства, стоналъ вмст съ другими. Посл молитвы снова запли гимнъ. Кто-то сунулъ въ руки Скьюдди открытую книгу гимновъ, но онъ почти не замтилъ этого. Поддаваясь гипнотическому вліянію толпы, пвшей вокругъ него, онъ испытывалъ необычайное волненіе и наслаждался имъ. Онъ слышалъ пніе, и самъ присоединялъ свой голосъ къ прочимъ, но ничего не понималъ, онъ только чувствовалъ.

Посл гимна вс сли и проповдникъ началъ свою рчь, онъ говорилъ сначала спокойно, а затмъ съ такимъ же одушевленіемъ, какъ и человкъ произносившій молитву, но въ другомъ род. Проповдникъ былъ краснорчивъ и рчь его текла потокомъ, только вслдствіе сильнаго волненія. Онъ говорилъ о вр, о спасеніи посредствомъ вры, онъ жестикулировалъ, умолялъ, повелвалъ. ‘Приходите! Приходите! Настало время! Одно только нужно — вра! Врьте и приходите, приходите скорй!’ Страстный тонъ мольбы, которымъ были произнесены эти слова, вдругъ смнился повелительнымъ, угрозами вчныхъ каръ, и затмъ снова перешелъ въ жалостливый, въ просительный, онъ говорилъ дрожащимъ голосомъ, вздыхалъ, показывалъ вверхъ за небо, простиралъ руки, съ мольбой протягивалъ ихъ: ‘Придите! о, придите скорй!’.

Въ нсколькихъ мстахъ раздались рыданія. Одна женщина опустила голову и раскачивалась во вс стороны, а плечи ея судорожно вздрагивали. Лицо брата Спайерса сіяло радостью. Всхъ присутствующихъ охватила какая-то нервная дрожь.

Передъ концомъ своей рчи проповдникъ еще разъ обратился къ слушателямъ, страстно заклиная ихъ не отвергать милости Божіей. Затмъ уже боле спокойнымъ тономъ онъ пригласилъ тхъ, на кого въ этотъ вечеръ снизошла благодать, встать и подойти.

Его блестящіе глаза устремлялись на тхъ, кто рыдалъ, призывая, притягивая ихъ. Прежде всхъ встала женщина, сидвшая съ опущенной головой. Заплаканное лицо ея было открыто и подергивалось судорогой, она все еще плакала, но въ то же время ловко пробралась между скамьями и сла на пустую скамью впереди. За ней вышла двочка лтъ 10, длинноногая, въ коротенькомъ платьиц, изъ котораго, очевидно, уже выросла, она шла опустивъ глаза на свернутый въ комочекъ носовой платокъ, громко рыдала, наталкивалась на углы скамеекъ, наступала на ноги и опустилась на другой конецъ передней скамьи. Посл нея вышелъ Скьюдди Ландъ.

Почему онъ вышелъ — онъ самъ не зналъ, ему было все равно. Поглощенный какимъ-то неопредленнымъ, сладостнымъ ощущеніемъ, весь въ слезахъ, въ непонятномъ экстаз, онъ повиновался приказанію проповдника и вышелъ впередъ, не чувствуя подъ собой земли, обновленный, проникнутый самыми благородными ощущеніями. Раздалась коротенькая благодарственная молитва и заключительный гимнъ, въ которомъ присутствующіе съ восторгомъ привтствовали раскаявшихся гршниковъ. Скьюдди испытывалъ удивительное спокойствіе, какую-то тихую радость. Возбужденіе его улеглось и оставило посл себя не лишенное пріятности оцпенніе.

Служба кончилась, молящіеся толпой вышли изъ двери, но Скьюдди продолжалъ сидть за своемъ мст, такъ какъ проповдникъ хотлъ сказать новообращеннымъ нсколько словъ прежде чмъ отпустить ихъ домой. Онъ пожалъ руку Скьюдди Ланду и говорилъ о спасеніи его души, какъ о дл ршенномъ. Брать Спайерсъ тоже пожалъ ему руку и приглашалъ его снова придя сюда въ воскресенье.

На холодномъ воздух въ пустынномъ пассаж обычное настроеніе Скьюдди начало возвращаться къ нему, но онъ продолжалъ испытывать тихую радость. Какія у него были хорошія, благородныя чувства! Ощупывая кусокъ угля у себя въ карман, онъ раздумывалъ, что сегодняшній день никакъ нельзя назвать несчастнымъ, вполн чернымъ. Выйдя на улицу, онъ замтилъ, что хромая старуха — кром нея, не видно было никого — поднялась на своемъ костыл и стоитъ къ нему спиной, закрывая свой товаръ блой тряпкой. На выступ дома сзади нея лежала кучка мдныхъ монетъ, которыя она только, что сосчитала. Опытный глазъ Скьюдди Ланда сразу сообразилъ вс обстоятельства. Двумя большими шагами на ципочкахъ онъ дошелъ до мдныхъ монетъ, тихонько взялъ ихъ и быстро перешелъ на другую сторону улицы. Онъ не побжалъ, такъ какъ, во-первыхъ, торговка была хромая, а во-вторыхъ, она не слышала, какъ онъ подходилъ. Нтъ, ршительно этотъ день нельзя назвать чернымъ. Вотъ теперь у него будетъ горячій ужинъ.

‘Міръ Божій’, No 8, 1897

ИЗЪ ЖИЗНИ ГЛУХИХЪ УЛИЦЪ.

ВВЕДЕНІЕ.Улица.

За занавсками.

Неблагодарный Симмонсъ.

Обращеніе.

Читайте также:

ВВЕДЕНІЕ.
Улица.