Изъ записокъ покойнаго графа Василія Алексвича Перовскаго. *)
Изъ записокъ покойнаго графа Василія Алексвича Перовскаго. *)
‘Русскій Архивъ’, 1865
Из записок покойного графа Василия Алексевича Перовского, Перовский Василий Алексеевич, Год: 1865
Время на прочтение: 24 минут(ы)
(*) Впослдствіи генералъ-адьютанта Самарскаго и Оренбурскаго генералъ-губернатора. За сообщеніе этихъ отрывковъ и дозволеніе ихъ напечатать, мы обязаны признательностью брату автора — графу Борису Алксевичу Перовскому.
……..1812-й годъ, достопамятный всмъ Русскимъ, памятенъ въ особенности мн, мало изъ соотечественниковъ терпли то, что я, а т, которые были мн товарищами въ мученіяхъ, не существуютъ больше.
Въ продолженіи всей компаніи 1812 года до Москвы, будучи квартирмейстерскимъ офицеромъ, находился я при казацкихъ полкахъ, составлявшихъ арьергардъ 2-й арміи. На канун вступленія непріятеля въ столицу, отпросился я въ оную, дабы разъ еще побывать въ Москв и дома, 1-го сентября передъ вечеромъ въхалъ я верхомъ въ городъ съ двумя казаками, при мн находившимися. Не буду описывать то, что я чувствовалъ тогда, описать трудно и невозможно, а чувство это извстно всмъ Русскимъ, бывшимъ тогда въ арміи или Москв. Переночевавъ дома, на другой день, 2-го сентября утромъ, здилъ я по городу за нкоторыми надобностями. Безпокойство примтно было по всмъ улицамъ, но многія лавки еще были открыты, и въ нихъ торговали по обыкновенію, что вселяло обманчивое спокойствіе во многихъ жителей, и было, вроятно, причиною ихъ гибели. Возвратившись домой, отправился я верхомъ изъ города чрезъ ближнюю заставу (Лефортовскую), часъ былъ, я думаю, пятый. Отъхавъ съ версту отъ города въ право, увидли мы конницу, и хотя отъ насъ еще довольно далеко, но можно было различить, что тутъ была и наша и непріятельская. Подъхавъ еще. ближе, веллъ я казакамъ подождать меня, а самъ поскакалъ къ стоящимъ вмст верхомъ офицерамъ. То былъ нашъ генералъ-маіоръ На…..евъ и французскій ген. Себастіани съ своими адьютантами: у одного изъ послднихъ спросилъ я о предмет разговора обоихъ генераловъ. ‘Они уговариваются о томъ, чтобы пропустили полки наши, отвчалъ онъ мн, наша бригада отрзана, но насъ пропустятъ, и на сегодняшній день заключено перемиріе’. Въ то же время, по команд, раздалась Французская коннида, и нашъ драгунскій и казацкій полки пошли въ интервалы. Начинало смеркаться. Я поскакалъ на то мсто, гд оставилъ двухъ казаковъ своихъ. Пріхавъ, искалъ и кликалъ ихъ, но, не находя, похалъ весьма скоро обратно. Не прошло пяти минутъ, какъ я говорилъ съ адьютантомъ генерала П. Не смотря на сумерки, видны были еще мн войска наши, но французы протянули уже ночную цпь свою, и когда я подъхалъ къ ней, меня окликнули. Зная, что существуетъ перемиріе, не имлъ я причины скрывать, кто я, да къ тому же и обмануть было бы трудно не приготовившись. Итакъ я отвчалъ часовому: ‘Рус@ской’. Въ это время подъхалъ офищеръ, разставливавшій ночные посты, и сказалъ мн, что не можетъ пропустить меня безъ позволенія генерала. ‘Подемъ къ нему’, отвчалъ я. Онъ былъ недалеко и сидлъ еще верхомъ, раздавая приказанія окружавшимъ его офицерамъ. Дабы избавиться вопросовъ, сказалъ я ему, что я адьютантъ генерала П., и что немного отставши прошу я его дать приказаніе пропустить меня чрезъ аванпосты, онъ тотчасъ приказалъ о томъ, и я похалъ, радуясь, что такъ скоро отдлался. Но не отъхалъ еще ста шаговъ, какъ услышалъ за собою голосъ генерала, который кликалъ меня. Я воротился: ‘Здсь въ близости находится король Неаполитанскій, сказалъ онъ мн, вы говорите по французски, и онъ врно радъ будетъ поговорить съ вами. Сдлайте одолженіе подождите немного, я уже послалъ адьютанта сказать ему объ васъ’. Не имя ни малйшаго опасенія быть долго задержану, а еще боле взятому въ плнъ, остался я безотговорочно. Генер. Себастьяни слзъ съ лошади, вошелъ въ маленькій деревянный домъ, подл коего мы стояли, и попросивъ меня войти съ нимъ, веллъ принять мою лошадь. Вошедши распрашивалъ про Бородинское сраженіе, про Москву и проч. Такимъ образомъ прошло съ полчаса. Наконецъ воротился посланный адьютантъ и донесъ, что король занятъ, и никакъ меня видть не можетъ. Я тотчасъ всталъ, изъявляя генералу мое сожалніе, что не могъ исполнить его желанія, и опять просилъ его приказать проводить меня и про пустить чрезъ передовые посты. ‘Король нын васъ видть не можетъ, отвчалъ онъ, но завтра утромъ врно захочетъ говорить съ вами, останьтесь до утра, нсколько часовъ не сдлаютъ вамъ никакой разницы, теперь ночь, останьтесь, я даю вамъ честное слово, что завтра поутру будете вы между своими’. Я отвчалъ, что будутъ безпокоиться моимъ долгимъ отсутствіемъ, и сталъ убдительно просить, чтобъ меня отпустили тотчасъ. Онъ повторялъ свое, даже смялся моей озабоченности. Нечего было длать: я остался ночевать съ нимъ нехотя, но успокоенный даннымъ имъ словомъ. Въ эту ночь служила мн шинель моя подушкой и голый полъ постелью. Хотя и съ трудомъ, но могъ я, можетъ быть, спастись бгствомъ, но для этого надлежало мн пробраться мимо нсколькихъ часовыхъ у генеральской квартиры, потомъ чрезъ многолюдные бивуаки, гд въ ночь сію, слдовавшую за днемъ входа въ Москву, многіе не спали, а сидли около огней, пили и разговаривали, наконецъ должно было пройти чрезъ цпь ихъ. Я разчислилъ затрудненія такого предпріятія и находилъ, что не имю достаточной причины покуситься на оное. Меня бы, можетъ быть, остановили, привели бы къ тому же генералу, и тогда я навелъ бы на себя справедливое подозрніе. Меня бы могли счесть за шпіона и поступить, какъ съ таковымъ. Словомъ сказать, хотя въ послдствіи и раскаявался я часто, что не бжалъ въ ту ночь, но тогда ршиться казалось мн и не благоразумно и не нужно.
Поутру на другой день, 3 сентября, послалъ меня генералъ Себастіани съ своимъ адьютантомъ въ Москву, къ королю Неаполитанскому, увряя, что тотъ же адьютантъ приведетъ меня и назадъ, сверхъ того, спросилъ, имютъ ли родные мои въ Москв домъ, и далъ нсколько гусаръ для охраненія онаго. Съ ними отправился я, въхалъ въ Серпуховскую заставу, поворотилъ направо и чрезъ Нмецкую Слободу пріхалъ домой. Хотя непріятель занялъ столицу съ вечера, но еще въ этой части города не было ни одного изъ солдатъ непріятельскихъ, и первые были пришедшіе со мною. Я не думалъ еще, что нахожусь въ плну, но не могу описать горестнаго чувства, мною овладвшаго, особенно сравнивая оное съ окружавшими меня французами, которые по праву войны располагали всмъ, какъ своею собственностію, пли, веселились, торжествовали, всякое слово ихъ было для меня мученіемъ. Въ продолженіи дня пріхали отъ генерала Себастіани повозки, которыя тотчасъ нагрузили всмъ, что нашли въ дом, и отправили. Нсколько разъ просилъ я генеральскаго адьютанта отвезти меня скоре къ королю, онъ не спшилъ удовлетворить просьб моей, и пировалъ во весь день съ нсколькими другими офицерами, къ нему пріхавшими. Я радовался приближенію ночи. Гости, или хозяева мои, улеглись, а я ходилъ по двору, съ нетерпніемъ ожидая утра, думая, что вмст съ ночью кончится пребываніе мое между французами. Во многихъ мстахъ города видны были уже сильные пожары. Гусары, которыхъ далъ генералъ для охраненія дома, не спали, бродили по всему дому, грабили и пили.
Рано поутру, 4-го сентября, разбудилъ я адьютанта, и мы похали къ королю Неаполитанскому, я на своей лошади и при сабл,— дв вещи, которыя доказывали, что меня еще не почитали плннымъ. Король жилъ, кажется, въ дом Баташева {Нын Шепелевыхъ, за Яузскимъ мостомъ на Вшивой Горк. П. Б.}. Когда привели меня къ нему, онъ былъ занятъ, и я боле часа дожидался въ комнат, наполненной адьютантами и другими офицерами, подъ его начальствомъ служащими. Меня окружили, и здсь я опять принужденъ былъ слушать то хвастовскіе разсказы, то обидныя или смшныя разсужденія ихъ насчетъ русскихъ. ‘Мы думали вести войну съ просвщеннымъ народомъ, говорили они, а видимъ теперь, что это толпа разбойниковъ,— зажгли собственную столицу.’ Я замтилъ имъ, что какъ бы они о поступк русскихъ ни думали, но сообщать мн неблагопріятныя свои мысли было теперь не великодушно, потому что среди ихъ находился я одинъ русской. Боле всхъ прочихъ говорилъ про насъ съ злобою и даже съ ожесточеніемъ одинъ офицеръ, сидвшій подл меня на окн, сколько могъ замтить я, собою былъ онъ очень хорошъ, часть лица и головы его была перевязана чернымъ платкомъ, правая нога выше колна также была перевязана. Я дождался, чтобъ онъ немного успокоился, чтобы начать съ нимъ разговоръ. — ‘Въ какомъ дл были вы ранены?’, спросилъ я его. — ‘Я раненъ былъ не въ сраженіи, а въ Москв’. — ‘Какъ въ Москв?’ — Тутъ опять вышелъ онъ изъ себя, и я съ трудомъ изъ разговоровъ его могъ наконецъ понять, что въ день взятія Москвы онъ находился при корол Неаполитанскомъ изъ числа сопровождавшихъ его и вошедшихъ съ нимъ въ Кремль, торжественно и съ музыкой. При вход были они встрчены ружейными выстрлами. Это была толпа вооруженныхъ жителей, выстрлы ранили нсколько человкъ изъ свиты короля, не успли еще опомниться, какъ отчаянные съ крикомъ ура! бросились на французовъ,— тогда то и пострадалъ новый мой знакомый. Одинъ большой, сильный мужикъ бросился на него, ударилъ штыкомъ въ ногу, потомъ за ногу стащилъ съ лошади, легъ на него и началъ кусать въ лице, старались его стащить съ офицера, но это было невозможно, на немъ его и изрубили. Искусанный французъ съ негодованіемъ уврялъ меня, что отъ мужика пахло водкой. Быть можетъ, это была и правда, но не думаю, чтобы въ ту минуту сохранилъ онъ довольно хладнокровія, чтобы сдлать такое замчаніе. Въ злоб разсказа было что-то смшное даже для товарищей его. Французы принуждены были выдвинуть два орудія и выстрлить по толп нсколько разъ картечью: послдніе сіи защитники Кремля вс были побиты.
Наконецъ меня позвали къ королю. Онъ былъ одинъ въ своемъ кабинет и готовился куда то хать. Съ полчаса говорилъ онъ со мною весьма учтиво и ласково, распрашивалъ о Бородинскомъ дл и о занимавшемъ ихъ тогда боле всего: о причин Московскаго пожара и вызд жителей. Когда просилъ я его приказать отпустить меня въ русскую армію: ‘Разв вы не плнные?’, спросилъ онъ меня съ удивленіемъ. — ‘Нтъ отвчалъ я, генералъ С. удержалъ меня только, чтобы представить вашему величеству’. Король приказалъ позвать адьютанта генерала С, пришли сказать, что онъ уже ухалъ. ‘Я врю вамъ, сказалъ мн Мюратъ, врю, что генералъ С. общалъ отпустить васъ, но не отъ меня теперь это зависитъ, вамъ непремнно надобно переговорить о томъ съ генераломъ Бертье, я прикажу васъ проводить къ нему’, Тутъ началъ я уже опасаться, что не удастся мн освободиться. Адьютантъ генер. С, который одинъ могъ доказать, что я говорилъ правду, ухалъ. Съ пожаромъ увеличивалось въ город ежеминутно смущеніе, безпорядокъ, меня никто не хотлъ слушать. Но пока оставалась малйшая надежда, надлежало стараться получить свободу. Въ сопровожденіи офицера, которому поручилъ меня Мюратъ, сошелъ я съ лстницы на дворъ, моей лошади уже не было, ею кто-то воспользовался, и я пшкомъ долженъ былъ слдовать за коннымъ адьютантомъ въ Кремль. Нельзя представить себ картину Москвы въ то время: улицы покрыты выброшенными изъ домовъ вещами и мебелью, псни пьяныхъ солдатъ, крикъ грабящихъ, дерущихся между собою, во многихъ мстахъ отъ забросанныхъ улицъ, дыма и огня, невозможно было пройти. Пожаръ, грабежъ и безпорядокъ, царствовали боле всего въ рядахъ, въ город: тутъ множество солдатъ разныхъ полковъ, таскали въ разныя стороны изъ горящихъ лавокъ, платье, мха, състные припасы и проч. Казалось, раззоренный муравейникъ откуда каждый старался вынести что ему было тогда драгоцнне.
Въ Кремль вошелъ я чрезъ Никольскія ворота, Сенатская площадь покрыта была бумагами. Изъ арсенала выдвинуты были вс орудія, гренадеры Наполеоновской гвардіи ходили по площади и сидли на большой пушк, они занимали внутренность арсенала. Дале, у ступепей Краснаго Крыльца стояли часовые верхами, два конныхъ гренадера въ парадныхъ мундирахъ. Чрезъ Красное Крыльцо провели меня къ Золотой Ршетк, офицеръ, оставивъ меня на площадк, пошелъ доложить обо мн генералу Бертье.
Погода была довольно хорошая, но страшный втеръ, усиленный, а можетъ быть и произведеными свирпствующимъ пожаромъ, едва позволялъ стоять на ногахъ. Внутри Кремля не было еще пожара, но съ площадки, за рку, видно было одно только пламя и ужасныя клубы дыма, изрдка, кой гд, можно было различить кровли незагорвшихся еще строеній и колокольни, а вправо, за Грановитой Палатой, за Кремлевской стной, подымалось до небесъ черное, густое, дымное облако, и слышенъ былъ трескъ отъ обрушающихся кровлей и стнъ.
Скоро сдлался я опять предметомъ любопытства мимопроходящихъ офицеровъ, меня окружили, распрашивали и усмхались, когда я говорилъ, что я не плнный, а пришелъ требовать, чтобы отправили меня въ русскую армію. Не ласковы были разговоры ихъ со мною, они хладнокровно не могли смотрть на русскаго,— были обмануты въ своихъ ожиданіяхъ или намреніяхъ. Надясь въ Москв отдохнуть, она не нашли и квартиры, многіе изъ нихъ были уже по нскольку разъ выгнаны пожаромъ изъ занимаемыхъ домовъ: другіе весьма серіозно пняли, что не могутъ найти ни сапожника, ни портнаго, чтобы исправить обувь и одежду, вс, какъ будто имли на то право, жаловались на насъ.
Взглянувъ внизъ, увидлъ я нсколько солдатъ, ведущихъ полицейскаго офицера въ мундирномъ сюртук. Его взвели на площадку, и одинъ штабъ-офицеръ началъ его допрашивать чрезъ переводчика {Де Лорнье, жившаго предъ тмъ нсколько лтъ въ Москв и пришедшаго теперь съ французскою арміею.}. ‘Отъ чего горитъ Москва?’ ‘Кто приказалъ зажечь городъ?’ ‘Зачмъ увезены пожарныя трубы?’ ‘Зачмъ онъ самъ остался въ Москв?’ и другіе тому подобные вопросы, на которые отвчалъ дрожащимъ голосомъ полицейскій офицеръ, что онъ ничего не знаетъ, а остался въ город потому, что не усплъ выхать. ‘Онъ ни въ чемъ не хочетъ признаваться, сказалъ допрашивающій, но очень видно, что онъ все знаетъ и остался здсь зажигать городъ. Отведите его и заприте вмст съ другими’. Я старался, но тщетно, уврить, что квартальный офицеръ точно ни о какихъ мрахъ, принятыхъ правительствомъ, знать не можетъ. ‘Онъ служитъ въ полиціи, и врно все знаетъ’, отвчали мн. Нещастнаго повели и заперли въ подвал подъ площадкой, на которой я находился. ‘Что съ нимъ будетъ?’ Спросилъ я у офицера, который его допрашивалъ.— ‘Онъ будетъ наказанъ, какъ заслуживаетъ: повшенъ или разстрлянъ съ прочими, которые за ту же вину съ нимъ заперты’. Этотъ странный приговоръ заставилъ и меня немного призадуматься.
Пришли звать меня къ генералу Бертье, я прошелъ чрезъ дв комнаты, наполненныя придворными и пажами въ парадныхъ мундирахъ и въ пудр. Въ третьей комнат встртилъ меня генер. Бертье. Не долго говорилъ онъ со мною, и объявилъ, что отпустить меня не можетъ: что два дня я пробылъ между ними, и что не взято никакихъ предосторожностей, чтобы скрыть отъ меня то, чего не надлежало мн знать или видть. ‘Я пробылъ два дня, отвчалъ я, не по своей охот, а по невол, а потому надюсь на справедливость вашу и на данное мн генераломъ Себастіани честное слово’.— ‘Освобожденіе ваше не отъ меня зависитъ, сказалъ мн генер. Бертье, подите и подождите не много, быть можетъ, захочетъ видть васъ императоръ, я прикажу объ васъ’. Я вышелъ опять на площадку, въ Кремл былъ я только одинъ русской, кром запертыхъ въ подвал. Чрезъ нсколько времени ударили внизу тревогу. Началась бготня, крикъ, офицеры вс сбжали съ лсницы и побжали на мсто тревоги. Я остался нсколько минутъ одинъ, смотрлъ за рку на пожаръ, сердце сильно билось во мн, я не могъ отгадать причины тревоги, не зналъ, чего мн ожидать должно. Скоро отъ возвращающихся узналъ я, что загорлось въ арсенал или сенат, не помню, но что саперы и другіе солдаты утушили пожаръ.
Одинъ изъ адьютантовъ ген. Бертье подошелъ ко мн: ‘Слдуйте за мною’, сказалъ онъ, и сошелъ съ лстницы, я за нимъ, онъ остановился у дверей церкви Спаса на Бору, и просилъ войти въ нее. ‘Вы не долго будете здсь дожидаться, потерпите немного, за вами тотчасъ придутъ’,— ‘Да что ршилъ обо мн генер. Бертье, отпустятъ ли меня’? — не давъ мн на это никакого отвта, онъ вышелъ, заперъ за собой тяжелую желзную дверь, задвинулъ толстую задвижку, наложилъ замокъ, повернулъ ключь,— и ушелъ! Оставшись одинъ, пришолъ я въ отчаяніе, теряя надежду избгнуть плна, находился я въ мучительнйшемъ положеніи, однако же утшался тмъ, что по крайней мр не заперли меня въ подвал. Пробывъ нсколько часовъ въ церкви, и видя, что за мною никто не приходитъ, пришло мн въ голову, что обо мн забыли. Я не ошибся, цлый день пробылъ я въ горестномъ ожиданіи, никто не подходилъ и къ двери! Съ самаго утра былъ я на ногахъ, много ходилъ, ничего не лъ, и хотя голода не чувствовалъ, но нравственная и тлесная слабость овладли мною. Я былъ въ какомъ-то томительномъ, тяжеломъ безпамятств. Насталъ вечеръ, наступила и ночь, я лежалъ на каменномъ полу. Зарчный пожаръ чрезъ окна освщалъ внутренность церкви. Тнь старинныхъ желзныхъ ршетокъ падала на полъ, вокругъ меня все утихло, слышенъ былъ только глухой, дальній шумъ пожара и сигналы часовыхъ, я не спалъ, и не бодрствовалъ. Отъ происшествій прошлаго дня, казалось все существо мое находилось въ какомъ-то недоумніи. Никогда еще не были такъ разстроены чувства мои, и мн некому было сообщить своихъ впечатлній!
Настало утро, но не принесло никакой перемны въ моемъ положеніи. Начали около церкви бгать, шумть, и сквозь крикъ и шумъ могъ я догадаться, что дло идетъ опять о пожар: вроятно загорлись дрова, которыхъ складено было у церкви большое количество. Часу въ десятомъ (5-го сентября), услышалъ я стукъ скоро прозжающихъ повозокъ, посл узналъ я, что это были Наполеоновы экипажи: онъ ухалъ въ Петровскій дворецъ.
Судя по времени, было за полдень, когда подошли къ церкви нсколько человкъ. Долго шевелили замкомъ, стараясь отворить, наконецъ сняли замокъ, дверь отворилась, я тогда лежалъ на полу. Въ церковь вошло человкъ десять гвардейскихъ саперъ и унтеръ-офицеръ. Думая войти въ пустое зданіе, они очень удивились, увидя меня: ‘Здорово товарищъ, сказалъ со смхомъ старый, усатый унтеръ-офицеръ, вставай, ты, я думаю, довольно належался, уступи-ка намъ мсто. Да какъ ты залзъ сюда, и что здсь длаешь?’ — ‘Мн должно спросить, отвчалъ я, что хотите со мною сдлать? Вотъ вторые сутки какъ я здсь запертъ, и видно намрены меня сжечь или уморить съ голоду’. Тутъ подошелъ офицеръ,— ‘Мы нашли въ церкви русскаго, г. капитанъ, что прикажите съ нимъ длать?’ спросилъ унтеръ-офицеръ.. Не входя въ дальнйшія толкованія: ‘Заприте его вмст съ другими подъ крыльцомъ’, отвчалъ капитанъ. Предъ тмъ думалъ я о смерти, можетъ быть и желалъ ея, теперь же, когда увидлъ ее ближе, поступилъ какъ въ басн дровоскъ, ее призывавшій. Угрожающая опасность придала мн силъ, я вскочилъ, и выбжалъ къ офицеру: ‘Куда приказываете вывести меня, сказалъ я ему съ жаромъ, съ какими людьми хотите вы меня запереть? Я знаю, въ чемъ вы ихъ обвиняете, знаю, къ чему и присуждены они. По какому праву хотите и со мною тоже сдлать? Я остановленъ за городомъ во время перемирія, и до сихъ поръ не почитаю себя въ плну. Вы видите, прибавилъ я, указывая на саблю, что мн оставлено и оружіе’. ‘Извините, милостивый государь, сказалъ капитанъ очень учтиво, я ошибся.’ ‘Однако же, отвчалъ я, ошибка эта стоила бы мн жизни, естлибы я не услыхалъ приказанія вашего, или не понялъ бы его.’ ‘Тогда было бы это несчастіе (cela serait bien malheureux) сказалъ онъ. Теперь пойду спросить, куда прикажутъ васъ отвести.’
Я остался въ церкви съ солдатами старой Наполеоновой гвардіи. Былъ бы я въ другомъ расположеніи, то конечно разговоръ ихъ между собою и со мною, весьма бы меня занялъ. Нельзя придумать всхъ странныхъ вопросовъ, которые они мн длали на счетъ русскихъ, пожара и проч. Многіе не хотли врить, что я русской. Другіе, забывая, что городъ пустъ, увряли что я оставленъ для возмущенія противъ нихъ народа. Толковали о политик, длали разныя предположенія объ окончаніи войны, изъ которыхъ однако же ни одно не исполнилось. Вообще обходились они со мною ласково, и когда начали обдать, то пригласили и меня. Обдъ состоялъ изъ густосваренной перловой крупы, хлба и сыру, потомъ принесли боченокъ краснаго вина. Наконецъ капитанъ возвратился въ церковь. Я и французы лежали на разосланныхъ плащахъ. ‘Васъ приказано отвезти къ принцу Екмюльскому, тамъ ршится судьба ваша. Вотъ проводникъ’, сказалъ капитанъ, указывая на коннаго гвардейскаго жандарма, стоявшаго верхомъ у дверей. Тутъ сдалъ онъ меня жандарму, и я опять долженъ былъ скорыми шагами слдовать за жандармскою лошадь-то. Проводникъ мой не твердо еще зналъ Московскія улицы, а я не зналъ, гд живетъ Даву. Онъ повелъ меня изъ Боровицкихъ воротъ на лво, и долго кружилъ по разнымъ улицамъ. Многихъ не могъ я узнать: такъ обезображены были он уже пожаромъ, гд были деревянные дома, остались только одн печныя трубы, и въ курящихся остаткахъ искали добычи т, которые не успли грабить дома прежде пожара. Я не встртилъ ни одного русскаго, везд попадались навьюченные солдаты, отъ смрада и дыма съ трудомъ можно было дышать. Наконецъ жандармъ, который, какъ будто съ намрніемъ хотлъ показать мн всю Москву, привелъ меня на Двичье поле, среди коего бивакировалъ пхотный полкъ. Тутъ жилъ Даву, тутъ ожидала меня странная и непредвиднная сцена.
Даву занималъ домъ близь монастыря, адьютантъ его принялъ меня отъ жандарма, и доложивъ обо мн генералу, ввелъ въ большую комнату. У окошка, противъ двери, въ которую я вошелъ, сидлъ Даву ко мн спиною и что-то писалъ. Я остановился посреди комнаты, нсколько минутъ стоялъ, онъ не оглядывался. Наконецъ строгимъ, грубымъ голосомъ началъ разговоръ, все не смотра на меня: ‘Кто вы?’ — ‘Русскій офицеръ’. — ‘Парламентеръ?’ — ‘Нтъ’. — ‘Такъ плнный?’ — ‘Нтъ, меня остановили за городомъ въ день взятія Москвы, на аванпостахъ генер. Себастіани, во время перемирія, и генералъ общалъ отпустить меня, но я былъ удержанъ, и до сихъ поръ не могу добиться свободы, хотя былъ остановленъ противъ всякаго права войны’. Даву съ нетерпніемъ перебилъ рчь мою. ‘Что вы толкуете мн о перемиріи? Что за перемиріе, когда въ город по насъ стрляли? Вы взяты въ плнъ по всей справедливости, и должны въ плну и остаться’. — ‘Я не могу отвчать за поступки, нсколькихъ жителей, если вы меня не отпустите, то поступите несправедливо’. — ‘Молчите’! закричалъ онъ, и пристально взглянувъ на меня, сказалъ: ‘Ба! да я васъ знаю!’ — ‘Не думаю, генералъ, я впервые имю честь васъ видть’.— ‘Не запирайтесь, вамъ меня обмануть не удастся, вы уже были разъ взяты въ плнъ подъ Смоленскомъ и бжали. Но вы увидите, какъ мы поступаемъ съ людьми, которые по нскольку разъ отдаются въ плнъ и уходятъ! Во второй разъ не уйдете!’ и обратясь къ адьютанту, прибавилъ весьма хладнокровно: ‘Прикажате призвать унтеръ-офицера и четырехъ рядовыхъ, чтобъ разстрлять этого офицера’. Адьютантъ вышелъ.— ‘Я увряю честію, генералъ, что въ первый разъ нахожусь въ арміи вашей, и вижу, что и одного раза слишкомъ много. Надобно думать, что я имю съ кмъ-нибудь другимъ несчастное для меня сходство.’ — ‘Не трудитесь уврять меня, трудъ напрасный, не переуврите!’ (Вс рчи генерала Даву приправлены были самыми выразительными словами солдатскаго словаря). Онъ всталъ, повелъ меня въ другую комнату и началъ длать множество вопросовъ совершенно лишнихъ, потому-что зналъ на нихъ отвты лучше меня, показалъ мн подробную рисованную карту окрестностей Москвы, верстъ на 30 въ окружности. Имена написаны были по французски, и карта хотя на скоро начерчена, была хороша. Думая о томъ, чмъ долженъ кончиться для меня этотъ разговоръ, я не принималъ въ немъ большаго участія. Генер. Даву, замтя мою разсянность, кончилъ вопросы свои слдующею рчью: ‘Теперь люди, я думаю, уже готовы, подите, и вы увидите, какой имютъ со мною успхъ такія хитрости, какія употреблены вами.’ Я опять всми силами старался уврить, что не я былъ взятъ въ плнъ подъ Смоленскомъ. Но увренія не доказательства, а доказать мн было невозможно. Досадуя на свое лицо, согласился бы я промнять его на самое уродливое, лишь бы не было оно сходно съ тмъ, которое имлъ попавшійся въ плнъ подъ Смоленскомъ русскій офицеръ. Видя неудачу своихъ увреній, готовился я уже идти дать разстрлять себя, какъ вдругъ пришла въ голову генералу счастливая мысль, и онъ сказалъ: ‘Постойте немного, увренія ваши нимало меня не убждаютъ. Я твердо знаю, что взяты были въ плнъ подъ Смоленскомъ вы, а не кто другой, но хочу передъ тмъ какъ васъ разстрляютъ, изобличить васъ еще во лжи. Я велю позвать того адьютанта, который находился при мн въ Смоленск, онъ врно также узнаетъ васъ.’ — Генералъ Даву, казалось, боялся, чтобы я не приписалъ человколюбію пришедшую ему мысль.
Явился адьютантъ. Въ рукахъ, или лучше сказать въ глазахъ его, была теперь моя участь. Жизнь моя зависла отъ расположенія его потакать своему генералу, который тотчасъ сказалъ ему: ‘Посмотрите на этого человка. Не тотъ ли это, который подъ Смоленскомъ былъ взятъ, и ночью бжалъ отъ насъ?’ Мн хотлось сдлать какую-нибудь гримасу, но боялся тмъ еще боле придать лицу моему сходства. Адьютантъ пристально вглядывался въ меня, со всхъ сторонъ: ‘Нтъ, оказалъ онъ наконецъ генералу, не думаю, чтобъ это былъ тотъ же, тотъ былъ немного выше и старе’. Гора свалилась съ плечь моихъ. ‘Вы обязаны адьютанту моему, сказалъ Даву, безъ него, право, не миновали бы вы пули теперь подите, васъ отведутъ къ товарищамъ.’ Я вышелъ, видя, что протестовать противъ плна было бы уже тутъ совсмъ не у мста.
Унтеръ-офицеръ, коему поручено было отвезти меня въ депо плнныхъ, пользуясь обычаемъ, принятымъ въ такихъ случаяхъ, взялъ у меня саблю и нсколько бывшихъ со мною червонцевъ. Депо было на Двичьемъ пол, въ недостроенномъ деревянномъ дом, окруженномъ часовыми. Я съ нетерпніемъ желалъ видть плнныхъ товарищей, надясь найти въ нихъ нкоторое утшеніе. Но не въ полн исполнилась моя надежда, и были минуты, когда, находясь между ними, я жаллъ о томъ времени, какъ былъ запертъ одинъ въ церкви Спаса на Бору. Въ небольшой комнат того деревяннаго дома собрали французы человкъ тридцать разнаго званія людей: въ числ ихъ не было ни одного военнаго, большая часть были служащіе въ разныхъ присутственныхъ мстахъ столицы. Предполагая увидть русскихъ, угнетенныхъ положеніемъ своимъ, чувствующихъ оное вполн, какъ удивился я, когда, приближаясь къ дому, безпорядочный шумъ и даже псни указали мн о мстопребываніи соотечественниковъ, съ которыми впередъ надлежало мн длить участь свою. Новыя горчайшія мысли присоединились къ тмъ, коими была наполнена душа моя, и не смотря на ту непреодолимую надобность, которая въ несчастіи заставляетъ всякаго человка искать кого-нибудь, кому бы поврить чувства свои, не нашелъ я ни одного изъ тхъ плнныхъ, который бы внушилъ мн малйшую довренность, нкоторые, сумвъ сохранить свои деньги, и покупая водку у солдатъ, часто употребляли оную безъ умренности.
Въ семъ обществ пробылъ я десять дней, одинъ на другой совершенно схожихъ. По утру раздавали намъ хлбъ, каждому около фунта, нсколько разъ случалось однако же, что проходилъ день и безъ раздачи. Раза два въ это время давали намъ и говядину, за которой должно было ходить самимъ довольно далеко въ сопровожденіи конвойныхъ солдатъ. Не имя никакой посуды для варенія пищи, пекли мы говядину на бивачныхъ огняхъ нашей стражи, и ли безъ соли, иногда намъ удавалось промнивать у солдатъ сырое мясо на вареное. Когда бивакирующіе на Двичьемъ пол солдаты доставали для себя скотъ, то я и нсколько человкъ другихъ русскихъ ходили къ нимъ, чтобы его убивать, сдирать кожу, словомъ исправлять мясничное ремесло. За трудъ этотъ отдавали вамъ французы внутренность и другія части скота, которыя имъ не годились,. Въ комнат, гд мы жили, не только не было ни стула, ни стола, но намъ не дали даже и соломы для постели. На мсто оной, наносили мы каждый для себя изъ сада, принадлежащаго дому, упавшій тогда листъ съ деревьевъ, а какъ въ комнат было весьма тсно, то по невол служили мы одинъ другому изголовьемъ. Часто цлыя ночи проводилъ я у окна, смотрлъ на огненныя зарева отъ отдаленныхъ пожаровъ, и мысленно слдовалъ за арміей, о которой съ перваго дня моего плна я ничего не слыхалъ.
На одиннадцатый или двнадцатый день нашего заточенія, вошелъ къ намъ французскій пхотный офицеръ, и объявилъ, что ему поручено на другой день вести насъ въ Смоленскъ, и чтобы мы рано поутру были готовы къ походу. Предупрежденіе почти лишнее: намъ готовиться къ походу было нечего. Платье, которое было на насъ, было единственнымъ нашимъ имуществомъ, но выступленію изъ Москвы почти вс мы были рады. Всякая перемна въ положеніи нашемъ казалась улучшеніемъ.
Въ тотъ же день ввечеру, пришелъ опять офицеръ для составленія намъ списка по чинамъ: вс штатскіе чиновники внесены были въ списокъ соотвтствующими военными чинами, а потому и сдлался я, прапорщикъ, младшимъ изъ всего общества.
На другой день, 16-го или 17-го сентября, на разсвт, пришелъ тотъ же офицеръ. Провожая насъ, сдлали перекличку и роздали хлба каждому фунта по три, сказавъ прежде въ предосторожность, что такъ какъ неизвстно, гд и когда раздадутъ намъ опять хлбъ, то чтобы мы его берегли.
Не выходя еще изъ города, присоединился къ намъ плнный полковникъ Ф. М., счастливымъ случаемъ попавшійся въ руки французскаго офицера, который оставилъ ему не только вс вещи, но даже и экипажъ. Полковникъ Ф. М. халъ въ бричк, запряженной парой. Здсь почитаю я обязанностію изъявить благодарность мою этому офицеру, удлявшему мн иногда отъ имющихся у него състныхъ припасовъ, а иногда сажавшаго меня съ собою въ бричку, безъ чего вроятно претерплъ бы я участь многихъ товарищей. Постояннымъ спутникомъ ему въ бричк былъ кн. В — ъ, который велъ себя во все время несчастнаго похода нашего столь странно, что въ продолженіи повствованія моего намренъ я хранить о немъ глубочайшее молчаніе.
Улицы, отъ Двичьяго поля до заставы покрыты были обгорлыми бревнами, всякаго рода обломками, многія мста еще курились, кой-гд видны были и мертвыя тла,— все вмст представляло картину ужаснйшаго раззоренія.
Тотчасъ по выход изъ Москвы, которую покинулъ я съ чувствомъ прискорбія и сожалнія, хотя нкоторымъ образомъ и радъ былъ отъ нея удалиться, за заставой дожидалась насъ колонна плнныхъ солдатъ съ сильнымъ конвоемъ. Утшительно и вмст больно было встртиться съ плнными воинами нашими. Вся колонна состояла слишкомъ изъ тысячи человкъ, но и тутъ, какъ между офицерами, не вс были военные и понапрасну длили съ нами горькую участь въ солдатской колонн много было купцовъ и крестьянъ. Французы, ссылаясь на ихъ бороды, увряли меня, что это казаки. Тутъ были и дворовые люди и даже лакеи въ ливреяхъ, которые, по мннію провожающихъ насъ, были также переодтыми солдатами. Одинъ изъ конвойныхъ солдатъ требовалъ моихъ сапогъ, показывая мн свои разодранные. Я разулся и отдалъ ему ихъ добровольно, избжавъ тмъ грубости или насилія. Идучи босыми ногами по крпко замерзшей грязи, я скоро почувствовалъ сильную боль въ ногахъ, которая постоянно увеличивалась вмст съ опухолью. Нсколько верстъ за Москвою, встртились намъ два мужика. Одинъ изъ нихъ несъ за спиной запасныя лапти, и уступилъ ихъ мн за кусокъ хлба. Щастливый пріобртеніемъ симъ, догналъ я голову колонны и шелъ нкоторое время близь французскаго офицера. Вдругъ за нсколько шаговъ позади насъ раздался ружейный выстрлъ, на который не обратилъ я сначала вниманія, думая, что причиною тому неосторожность какого нибудь конвойнаго солдата. Вслдъ за выстрломъ подошелъ къ офицеру унтеръ-офицеръ, донесъ, что пристрлилъ одного изъ плнныхъ, и возвратился въ свое мсто. Я не врилъ ушамъ своимъ, и просилъ офицера объяснить мн слышанное мною: ‘Я имю письменное повелніе, сказалъ онъ мн съ вжливостью, пристрливать плнныхъ, которые, отъ усталости или по другой причин, отстанутъ отъ хвоста колонны боле пятидесяти шаговъ. На это дано конвойнымъ приказаніе однажды навсегда. Касательно же офицеровъ, прибавилъ онъ, такъ какъ число ихъ не слишкомъ значительно, то велно мн ихъ, пристрливши, хоронить’. Сіи послднія слова были, кажется, имъ сказаны изъ какой-то странной учтивости, и нкоторымъ образомъ мн лично въ утшеніе. Я отвчалъ ему, что, судя о товарищахъ своихъ по себ, не думаю я, чтобы кто нибудь изъ насъ сталъ настаивать на исполненіе той части его обязанности, которая относилась до похоронъ, и объявилъ ему отъ имени всхъ, что мы избавляемъ его отъ лишняго сего труда. Признаюсь, что открытіе, имъ мн сдланное, не совсмъ мн нравилось, ибо боль въ ногахъ напоминала мн о возможности быть разстрлену. — ‘Что могло бытъ причиною жестокаго повелнія, вами исполняемаго, спросилъ я офицера? Не лучше ли не брать въ плнъ, чмъ, взявши, разстрливать? И какъ хотите вы требовать отъ людей голодныхъ, чтобъ они шли не отставая одинъ отъ другаго?’ — ‘Все это правда, отвчалъ онъ, но начальство приняло сію мру для избжанія того, чтобы отставшіе плнные, отдохнувъ, не стали тревожить насъ. Впрочемъ вы сами тому причиною: больныхъ оставлять негд, госпиталей нтъ, вы сожгли и города и деревни’.
Посл похода, продолжавшагося нсколько часовъ, былъ сдланъ привалъ, несхожій на привалы, длаемые войсками: веселыхъ разговоровъ не было слышно, ни варить ни сть было намъ нечего, всякой берегъ свой хлбъ для послдней минуты, а огня развести также не хотлъ никто — для этого надлежало бы идти за дровами, силы были для насъ еще дороже пищи, жизнь зависла отъ ногъ, и всякой шагъ могъ для будущаго времени пригодиться. Въ молчаніи полежали мы на голой, мерзлой земл, и когда встали, чтобы идти дале, то на мст привала остались изъ солдатъ двое мертвыхъ, которыхъ однако же для врности все таки велно было пристрлить.
Хотя мы шли цлый день, но переходъ сдлали небольшой, ибо тащились весьма тихо, и гд застала насъ ночь, тамъ и остановились, своротивъ съ дороги на поле. Въ продолженіи дня пристрлено было 6 или 7 человкъ, въ числ которыхъ одинъ изъ штатскихъ чиновниковъ. Собравши плнныхъ въ толпу или кучу, развели французы для себя огни и разставили вокругъ насъ довольное число часовыхъ, а мы должны были согрваться, ложась одинъ къ другому какъ можно ближе. Я боялся спать, чтобы во время сна не отморозить ногъ, часто вставалъ и ходилъ, стараясь разогрться.
Рано утромъ пошли мы опять въ походъ. Не могу описывать странствованія нашего по днямъ, тогда не велъ я журнала, и помню только главныя изъ произшествій. Такъ какъ ночью удавалось намъ хотя немного отдыхать, то утромъ шли мы довольно хорошо, и обыкновенно только по прошествіи нсколькихъ часовъ ходьбы начинали раздаваться ужасные выстрлы, лишавшіе насъ товарищей. Иногда слышали мы ихъ до 15-ти въ день и боле. Конвой перемнялся почти черезъ день, но образъ обхожденія съ нами былъ всегда одинаковъ. Смняющійся офицеръ давалъ нужныя на то наставленія своему преемнику, и мы не примчали даже перемны нашихъ спутниковъ. День ото дня становился походъ, отъ холода и голода, тяжеле, и число умирающихъ и пристрливаемыхъ значительне. Несчастный плнный, чувствуя, что силы его покидаютъ, отставалъ по немногу, прощаясь съ товарищами, вс проходили мимо его, конвойный солдатъ одинъ оставался при немъ, пристрливалъ его, и догонялъ потомъ колонну, заряжая свое ружье. Мн случилось разъ видть стараго солдата, упавшаго на дорог отъ усталости. Французъ, оставшійся, чтобы пристрлить его, три раза прикладывалъ дуло своего ружья къ голов русскаго, три раза спускалъ курокъ, ружье оскалось! Наконецъ ушелъ онъ, и прислалъ другаго, у котораго ружье было исправне.
Иногда плнные, предчувствуя участь свою, видя вдали на дорог церьковь, старались дотащиться до ней, останавливались по нскольку рядомъ у дверей на паперти, молились, и ихъ застрливали.
Всякій день число плнныхъ уменьшалось. Когда колонна была еще многолюдне, то впечатлніе при вид умирающаго товарища не такъ сильно на меня дйствовало, но когда осталось насъ столько, что могъ каждый знать другъ друга въ лице, то гораздо боле трогала меня потеря товарищей, и моя очередь, казалось, приближалась ежеминутно. Не надо думать однако же, что опасеніе смерти было мучительно въ моемъ положеніи. Къ счастію привязанность къ жизни ослабваетъ вмст съ физическими силами. Больной, страдавшій долго отъ тяжкой болзни, рдко видитъ приближеніе смерти съ тмъ чувствомъ, съ которымъ смотритъ на нее въ состояніи здоровья. Я не желалъ покинуть жизнь, мн было только больно думать, что я умру и не буду имть не только ни роднаго, ни друга, который бы принялъ послдній вздохъ мой, но что даже и т, которые будутъ свидтелями моей смерти, забудутъ меня, какъ скоро отойдутъ довольно далеко, чтобы не видть моего тла.
Скоро хлбъ нашъ весь вышелъ. Т, которые сохранили его еще немного, прятали его отъ другихъ. На поход искали мы пищи въ пепл сгорвшихъ деревень и въ давно опустошенныхъ уже огородахъ. Все было хорошо, что могло хотя на время утолить голодъ. Никогда не забуду, съ какимъ удовольствіемъ сълъ я найденную мною въ куч сора луковицу. Однажды нашли мы нсколько неубранной конопли, которую, собравши, сварили и употребили въ пищу. Мясо мертвыхъ, давно убитыхъ лошадей сдлалось наконецъ единственною нашею пищею. Почернвшее отъ времени и морозовъ, было оно вредно для здоровья, особенно же потому, что ли мы его безъ соли и полусырое. Блдные, въ лоскутьяхъ, безъ обуви, представляли плнные картину ужасную и отвратительную
Такимъ образомъ дошли мы до поля Бородинскаго сраженія. Мертвыя тла людей и убитыя лошади, были не прибраны. Отъ большой дороги влво, все пространство, какъ далеко могло простираться зрніе, покрыто было мертвыми тлами людей и лошадей. Большая часть труповъ были безъ одежды. Терпящіе нужду въ оной французскіе солдаты искали ее на мертвомъ товарищ или непріятел. Я давно уже страдалъ ужасною болью въ ногахъ: отъ Москвы шелъ я безъ сапоговъ по крпко замерзшей грязи. Отъ колнъ и до подошвы были ноги мои въ ранахъ, и я прибгнулъ къ тому же способу: примривъ нсколько сапогъ, снятыхъ самимъ мною,не нашелъ я ни одного по своей ног, и долженъ былъ довольствоваться……… (Здсь вроятно не было дописано или утрачено, слдующій отрывокъ относится уже къ другому времени.)
…… Уже около полутора года, какъ находился я въ плну. Въ первыхъ числахъ февраля 1814 г., былъ я вмст съ другими плнными въ Орлеан. Два дня пробыли мы тамъ на мст, на третій повели насъ дале, вдоль прекраснаго берега Луары. 9-го числа по утру, выступили мы изъ Орлеана, и передъ выходомъ нашимъ слышалъ я отъ жителей, что въ скоромъ времени ожидаютъ въ окрестностяхъ города непріятельскихъ, т. е., нашихъ войскъ. На переход въ городокъ Божанси 6 французскихъ миль (25 верстъ) отъ Орлеана, и почти предъ вступленіемъ въ оный, узнали мы, что казаки появились у Орлеана. Тотчасъ же предложилъ я товарищу моему С….. воротиться въ Орлеанъ и стараться пробраться въ нашу армію. Тогда де могли мы еще отгадать, долго ли намъ быть въ плну, и какой конецъ будутъ имть дйствія войскъ нашихъ во Франціи. С…. охотно принялъ предложеніе мое, время было дорого. Пришли въ Божанси, открыли намреніе наше нкоторымъ изъ товарищей, и просили ихъ скрыть побгъ нашъ въ продолженіи нсколькихъ дней. Простились и пошли обратно въ Орлеанъ, не давъ себ времени и отдохнуть. Дни были хорошіе, и когда пустились мы въ путь то уже смеркалось. С… говорилъ по французски худо, но говорить любилъ, я взялъ его съ тмъ, чтобы во всю дорогу онъ не говорилъ ни съ кмъ ни слова. У меня въ карман было 300 франковъ на которые надялся я нанять проводника, который бы провелъ насъ до Орлеана проселочными дорогами. Большая же дорога была уже намъ извстна, шла все по крутому берегу рки среди виноградниковъ. По ней вышли мы изъ Божанси и вскор повстрчались съ двумя конными жандармами. Однако же, посл нкоторыхъ вопросовъ, на которые отвчалъ я смло, пропустили они насъ. Посл этой встрчи, сталъ я опасаться вторичной, и почувствовалъ еще боле надобности имть проводника. Къ счастію, идя очень скоро, обогнали мы одного молодаго крестьянина, съ которымъ вступилъ я тотчасъ въ разговоръ, и, примтя, что онъ почитаетъ насъ за бглыхъ конскриптовъ, вывелъ я его изъ заблужденія, открылся ему и далъ 150 Фр. съ тмъ, чтобы показалъ онъ намъ дорогу проселками до Орлеана, и общался еще столько же, если доведетъ насъ счастливо до русскихъ. Уговорились и пошли: крестьянинъ впереди, С… и я за нимъ, мы не шли, бжали. До разсвта должно было намъ достичь русскихъ, или быть пойманными. Окрестности Орлеана весьма населены. Деревни одна подл другой, и везд національная гвардія содержала караулы при въздахъ и по улицамъ. Нсколько разъ окликали насъ, везд отвчалъ проводникъ, и насъ пропускали. Въ одной изъ деревень караульный унтеръ-офицеръ вышелъ съ фонаремъ на улицу, пристально осмотрлъ насъ, однакоже не задержалъ. Погода была дурная, выпало довольно много снгу, и идти было очень трудно, мы оба устали, но нечего было длать, отдохнуть негд, да и нельзя было. С…. такъ усталъ, что почти спалъ на ходу и часто падалъ, на конецъ совершенно отказался идти дале,— до Орлеана оставалось еще верстъ восемь. Въ первой деревн, которая попалась намъ на дорог, мы ршились остановиться хотя на часъ, и подкрпить силы. Въ намреніи семъ стучались мы у нсколькихъ домовъ: въ иныхъ намъ не отвчали, хозяева другихъ изъ окошка отказывались впустить насъ, иные даже угрожали бросать въ насъ каменьями если тотчасъ же не отойдемъ. Нечего было длать! Подосадовали и пошли дале. Жители деревень близь Орлеана боялись тогда своихъ мародеровъ и нашихъ казаковъ, и страхъ этотъ былъ причиною ихъ негостепріимства. Признаюсь, что и мн нуженъ былъ отдыхъ. но имя въ виду скорое освобожденіе, не трудно было ршиться на все! Долго тащились мы еще въ молчаніи прерываемомъ только частыми вопросами проводнику: далеко ли еще до Орлеана?
Наконецъ начало уже разсвтать, и мы взошли на возвышеніе, покрытое виноградникомъ. Здсь показалъ намъ проводникъ въ весьма близкомъ разстояніи Орлеанъ, такъ близко, что могли мы различить догарающіе фонари на прекрасномъ мосту чрезъ Луару въ самомъ город. Въ сторон, подале, мелькали въ пол огни. Показывая на нихъ: ‘Тамъ Русскіе’, сказалъ нашъ проводникъ. Я боле вамъ не нуженъ, идите спокойно по этой тропинк, скоро конечно вы встртите вашихъ. Прощайте, желаю вамъ всякаго счастія.’ Я далъ ему остальные 150 фр., и мы разстались.
Надобно быть въ плну и вытерпть то, что я вытерплъ, чтобы понять чувство надежды чрезъ нсколько минутъ быть среди соотечественниковъ и на свобод! С… и я торжествовали, весело обнялись, поздравили другъ друга, забыли усталость и пошли бодре. Но не долго продолжалась радость наша! Шаговъ сто отъ того мста, гд мы предавались такой пріятной надежд, по той же тропинк, которая должна была привести насъ на биваки русскихъ, набжали мы на французскій пикетъ! Пять человкъ стояли въ нсколькихъ шагахъ отъ насъ, опершись на ружья. Они насъ видли. Что длать? сказалъ С…. — Не останавливайся, отвчалъ я, пойдемъ впередъ,— боле длать нечего, можетъ быть и удастся еще пройти. Подходя къ пикету, говорилъ я сколько могъ хладнокровне, какъ будто продолжая съ С… разговоръ и не примчая стоящихъ на дорог солдатъ. Но поровнявшись съ ними, остановилъ меня одинъ изъ нихъ за платье: ‘Куда идете?’ — Въ Орлеанъ. — ‘У Орлеана русскіе’. — Такъ что же, я иду къ себ,— въ Орлеан домъ мой. — ‘Покажите паспортъ, или пропускной билетъ.’ Я всегда ходилъ безъ паспорта и безъ билета, надюсь, что и теперь пройду, и пошелъ дале. ‘Останови ихъ’, закричалъ унтеръ-офицеръ. — Я самъ остановился. — Отведите ихъ въ деревню къ офицеру.’ — Насъ повели.
‘Теперь, братъ, нтъ надежды, сказалъ я С… Русскихъ намъ на этотъ разъ не видать, надо лишь стараться не быть признанными за бглыхъ плнныхъ и на это есть одинъ только способъ: плнные проведены по этой дорог изъ Орлеана третьяго дня, скажемъ, что мы отстали, что ты оставался больнымъ въ деревн (я назову такую, которая уже занята русскими, чтобы не пошли справляться), и что теперь догоняемъ плнныхъ своихъ товарищей. Теперь можемъ мы говорить по русски.’
Насъ привели въ караульню къ спящему офицеру, и къ счастію приведшій насъ солдатъ не остался при допрос. Караульный офицеръ сперва думалъ, что мы только что взяты въ плнъ на аванпостахъ, и не хотлъ врить, когда я сказалъ ему, что я уже боле года въ плну, взятъ подъ Москвою, а С… подъ Лейпцигомъ. Я разсказалъ ему выдуманную нами басню, которой онъ однако же не поврилъ, да и поврить правда было трудно. Въ углу той же коынаты было нсколько человкъ бжавшихъ и пойманыхъ въ ту же ночь Англичанъ и Гишпанцевъ, а потому и былъ я очень радъ, когда офицеръ далъ приказаніе везти насъ по дорог въ Божанси и въ первомъ селеніи представить меру. Отдаляясь отъ мста, гд были мы пойманы, становилось мн легче дать правдоподобный оборотъ разсказу моему. Къ тому же не только С.. ., но и я сдлались въ самомъ дл похожи на больныхъ. Я не помню, чтобы я когда либо изнурился какъ въ несчастную эту ночь. Проходя ту деревню, въ которой ночью выходилъ унтеръ-офицеръ съ фонаремъ насъ осматривать,тотъ же унтеръ-офицеръ стоялъ у дверей караульни, и узналъ насъ. Однако же я отперся, и уврялъ, что я еще никогда не проходилъ по этой дорог. Тутъ помогло мн то, что замтливый, но не очень бойкій унт.-офицеръ находился въ нкоторомъ сомнніи: ночью видлъ онъ троихъ, а теперь было насъ только двое.
Наконецъ привели насъ въ селеніе, коего имени не упомню, и прямо къ меру. На двор стояла цпь скованныхъ арестантовъ, готовыхъ къ отправленію, и С…. тутъ уврялъ меня, что видитъ два сбереженныхъ для насъ мста, которыхъ однако же мы не заняли. Какъ скоро я увидлъ мера, то началъ жаловаться на худое съ нами обращеніе, показывалъ на больнаго С…. и требовалъ настоятельно подводы, чтобы догнать скоре плнныхъ. Меръ былъ пожилой человкъ, весьма привлекательной наружности, и я отдаю ему полную справедливость, я увренъ, что онъ призналъ насъ за бглыхъ плнныхъ, но не хотлъ вредить намъ, и притворяясь, что намъ вритъ, веллъ намъ дать подводу и насъ накормить. Открытая крестьянская телга, въ холодъ и снгъ, показалась намъ, посл прошлой ночи, роскошною повозкою. Мы спали до перваго мста, гд надлежало перемнить подводу, которую дали безпрепятственно по открытому листу добраго мера, и въ тотъ же день поздно вечеромъ, догнали мы своихъ товарищей въ Тур, усталые, голодные и безъ денегъ. О побг нашемъ не было еще извстно, и тмъ кончилось неудачное мое и С. покушеніе…
Тутъ, къ сожалнію, прерываются сохранившіяся записки гр. В. А. Перовскаго. Что было дальше, намъ неизвстно, и мы не знаемъ, какъ освободился изъ французскаго плна этотъ энергическій человкъ, которому впослдствіи пришлось, но уже совсмъ въ другой обстановк, выносить ужасы Хивинской экспедиціи, въ 1839—1840 годахъ (См. Чтенія въ Общ. ист. и др. 1860, кн. I). П. Б.