Из записок Ф.И. Соймонова, Соймонов Федор Иванович, Год: 1780 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 59 минут(ы)

?Соймонов Ф.И.? Из записок Ф.И. Соймонова // Морской сборник, 1888. — Т. 227. — No 9. — Неофиц. отд. — С. 91-132. — No 10. — Неофиц. отд. — С. 85-103.

морской

СБОРНИК

ИЗДАВАЕМЫЙ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ

МОРСКОГО УЧЕНОГО КОМИТЕТА.

Редактор Капитан 2-го ранга В. Купреянов.

Том CCXVII.

No 9.

Сентябрь.

САНКТПЕТЕРБУРГ.

Типография Морского Министерства, в Главном Адмиралтействе.

1888.

ИЗ ЗАПИСОК Ф. И. СОЙМОНОВА.

ОТ РЕДАКЦИИ.

Федор Иванович Соймонов принадлежит к числу первых, по времени, русских морских офицеров. Поступив в 1708 году в Московскую Навигацкую школу и пройдя в ней теоретический курс морских наук, он окончил свое морское образование на судах голландского флота, плавая в Атлантическом и Северном океанах и в Белом море. По возвращении в 1716 году в Poccию, Ф. И. получил чин мичмана и поступил на корабль ‘Ингерманланд’.

Для юного русского флота наступила пора самой деятельной жизни: только что одержанные морские победы при Гангуте и у острова Эзеля открыли ему свободный выход в Балтику, и в кампании 1716 года совершено было плавание до Копенгагена, откуда, в соединении с флотами английским, голландским и датским, эскадра наша выходила в крейсерство к Борнгольму. Государь принял начальство над соединенными флотами и поднял свой штандарт на корабле ‘Ингерманланд’.

Следующие два года Соймонов плавал на том же корабле ‘Ингерманланд’, под вице-адмиральским флагом Петра Великого.

В 1719 году он поступил в экспедицию для описи Каспийского моря, в которой проработал 7 лет, в качестве помощника, а потом сам начальствуя экспедициею, результатом трудов которой было издание Генеральной карты Каспийского моря и Атласа частных карт этого моря.

В то же время Ф. И. принимал деятельное участие в персидском походе, и командуя в 1722 г. гукором, а в 1723 и 24 годах отрядами судов Каспийской флотилии, он находился при взятии Баку и много способствовал перевозке наших войск к персидским берегам и подвозу припасов для их продовольствия.

В 1726 г. Соймонов уже получил чин капитана 3 ранга и вскоре был переведен в Балтийский флот, в 1730 г. он назначен в прокуроры Адмиралтейств-коллегии, а в 1732 г. пожалован в обер-штер-кригс-коммисары флота, в ранг капитан-командора. В этом звании он совершил в 1734 г. поход к Данцигу на флоте под начальством адмирала Гордона, затем был послан с дипломатическим поручением к Хану Калмыцкой орды, по возвращении в Петербург определен обер-прокурором в Сенат, а год спустя поступил опять в Адмиралтейств-коллегию с званием генерал-кригскоммисара и с исправлением должности вице-президента.

В 1740 г. Соймонова постигло несчастие: привлеченный к суду по делу Волынского, он был обвинен в государственном преступлении и, по лишении чинов, сослан навечно в каторжную работу. Ссылка эта однако продолжалась только два года, со вступлением на престол Елисаветы Петровны он был прощен и оставлен на жительство в Сибири, где производил, по поручению губернатора, опись рек Шилки и Аргуни, а в 1757 г. он пожалован в тайные советники и назначен сибирским губернатором. Пробыв в этом звании 6 лет, Ф. И. был переведен в Москву и назначен сенатором.

Кроме перечисленной здесь служебной деятельности, Соймонов известен многими литературными трудами, большая часть которых посвящена специальностям морских наук или составляет описание событий, свидетелем или участником которых пришлось быть Соймонову в продолжение его долгой жизни. Многие из этих трудов Ф. И. были напечатаны {Упоминаем здесь о печатных сочинениях Соймонова: ‘Описание Каспийского моря от устья реки Волги до устья реки Астрабадской’, изд. в 1731 г. ‘Атлас Балтийского моря’, изд. 1738 г. ‘Экстракт штурманского искусства’, изд. 1739 г. ‘Известия о Баку и окрестностях’, напеч. в 1739 г. ‘Экстракт журналов мореплавания и описания Каспийского моря’.}, другие же остались в рукописях, хранящихся у его потомков.

Из последних особенно интересны записки, веденные Соймоновым во время его разнообразной службы, к сожалению, большая часть этих записок утрачена, уцелевшие же относятся преимущественно ко времени пребывания его в Сибири, и только одна тетрадь, озаглавленная: ‘Тома первого часть первая, о пожаловании меня в прокуроры в адмиралтейств-коллегию’, представляет интерес в морском отношении, она заключает в себе описание службы Ф. И. в коллегии в качестве прокурора, пребывание его на флоте под Данцигом, поездку к калмыцкому хану и некоторые случаи за время бытности его членом комиссий и обер-прокурором Сената.

Рукопись эту правнук Федора Ивановича, Михаил Владимирович Соймонов, любезно предоставил в распоряжение редакции ‘Морского Сборника’.

По-видимому, записки первоначально писаны были самим автором, почерком весьма неразборчивым, и впоследствии перебелялись переписчиком, довольно безграмотным и часто не разбиравшим руки Ф. И., поэтому в рукописи встречаются иногда фразы вовсе не имеющие смысла, или большие пробелы.

При печатании записок, очевидные описки или ошибки переписчика исправлены, на месте пробелов восстановлено сначала пропущенное, когда по смыслу можно было это сделать, и в таком случае вписанное по догадке заключено в скобки, если же восстановить пропущенное было нельзя, то пробел обозначен точками, места же сомнительные или имеющие неясный смысл отмечены вопросительным знаком.

Ред.

О переходе из морской корабельной службы в адмиралтейскую

часть III (*).

(*) Первые две части, вероятно, утрачены.

В прошедшей первой части я при окончании оной упомянул, что по выезде моем из Астрахани, по 18-ти летней моей морской службе, искал я случая, чтоб на некоторое время быть в Москве, в первых, признаюся, для того случая что женился, а другое и то что с женою жить в Петербурге был недостаток, оставя жену, одному ехать не хотелось, а чтобы оставить морскую корабельную службу, по совести ни на мысль мою не приходило, однако случай привел меня, сверх моего желания и чаяния, быть в адмиралтейской службе, как последовало.

В 730 году в исходе бывший при Г. И. Петре Великом генерал-прокурор граф Павел Иванович Ягужинский хотя по кончине Его В. генерал-прокурором больше и не был, но Г. И. Анна Иоанновна, в исходе того 730 года, имянным указом повелела ему быть по прежнему генерал-прокурором, и для того при том первом случае удостоил представить в коллежские прокуроры пять персон, а именно: из капитанов гвардии в военную коллегию Раевского, в вотчинную — Епишкова, в камер — Мильгунова, в комерцию — из артиллерийских из корабельных капитанов Инихова, а в адмиралтейскую — из корабельных капитанов 3 ранга меня, и хотя я и объяснялся ему что я сначала службы моей служил в корабельном флоте, а адмиралтейския дела совсем мне были неизвестны, однако может быть что он то за мою политическую отговорку приняв, сказал, что адмиралтейские дела конечно не столь мудрены как навигация, и потому скорее нежели навигация научить может, и правду сказать, что по моей склонности не желал я от морской службы отстать, да правда ж и то что по любви к жене, чтобы быть с нею неразлучно, и не противно мне было.

Предуведомление на вторую часть.

В последующей второй части жизни моей, то есть по переходе из морской корабельной службы в адмиралтейскую и в штатскую и обратно в адмиралтейскую службы, в которых находился 9 лет 4 месяца и 5 дней, происходили такие случаи, которые с одной стороны казалися справедливыми и ревностнейшими, а с другой через меру смелыми и продерзнейшими противу политических нравоучений, о которых инде сказано: первое, не будь ревнив вельми, второе, дерзновенная истина бывает мучительством, а третье, в свете когда говорить правду — потерять дружбу, правдою поступать право и смело — с немалым полком брань тому и дело, я признаюся что все то не только знаемо мне было, но и от приятелей моих, которые от того мою опасность признавали, во осторожность мою мне предлагаемо и советовано было, однако я, по недогадке ль моей, или побужденный моею ревностию, или прямее сказать по недоведомой смертным судьбе Божией, похож на глухова был, и упрямо держался одной первой статьи, то есть присяжной должности, по то самое время как самим делом то последовало, о чем в последующей третьей части обстоятельно покажется.

Потом я к моей должности приехал в С.-Петербург. 7 января 731 года в должность мою вступил.

Коллежские члены приняли ласково, а особливо вице-адмирал Наум Акимович Сенявин, по той знаемости моей в бытность на корабле ‘Ингермаландии’, а при том милостиво открылся о многих происходящих при коллегии случаях, которые по кончине Г. И. Петра Великого многое в противность регламента происходило, правду сказать я о многом и сам знал, что и самим с прочими тоже чинено было, однако я, не упоминая ему, единственно благодарил его, между тем открыл же мне страсть адмирала и вице-президента Сиверса в покупке нюкастельского каменного уголья, от чего великой казне убыток происходит, а особливо де увидишь и уверишьса, как весною аглинские корабли прибудут. По тем вестям мне за нужное рассудилося обстоятельно о том узнать и в мою предосторожность взять справку от всех кузнечных команд, а особливо от заводов сестрорецкаго, где больше оным расход бывает в делании больших якорей, и сколько где на лицо, второе, сколько впредь на год 1731 надлежит, по тем справкам оказалося от всех кузнечных русских мастеров, что на лицо имеется и впредь не требуется, по той причине, (что?) от такого мелкого уголья в мелочных работах происходит большой угар в железе против деревянного уголья, а главный мастер агличанин Фоли объявил противное, что оного уголья потребно до нисколько сот ластов, от завода сестрорецкого показано, что от прошлых лет на лицо имеется не малое число и впредь не требуется, по той причине что к якорному делу потребно…. (крупнаго?) нюкастельского каменного уголья, из которого бы можно было им большую кучку скласть для сварки больших якорей, а мелкой, каков прежде покупан был, негодным признавали, а в мелочных работах, согласно с прочими мастерами объявили, что великие в железе угары происходят и точно изъяснили, что прежнее покупано у купца аглинского Нипера под видом нюкастельского уголья мусор {Звание мусор в самом деле сор мелкой, который и в Англии не употребляется, но купец Нипер вместо пещаного баласту корабля грузит из оной как он подрядился (?).} присылался. Получа я те справки держал у себя секретно до удобного к тому времени, что по тому и последовало, как ниже и показано будет. Хотя я и опасался чтоб коллежские члены не приметили для чего я такие справки собрал, да может быть что они то знали, да спесь их, а паче неограниченно самовластво ни опасаться, но нимало и сомневаться им недоставало (не дозволяло?), я выше упомянул, что довольно был сведом что они как в произвождении чинов, так и в командировках никакую очередь не смотрели, а делали то что им угодно было, а тот случай что тогда следовало всю астраханскую команду обер и унтер-офицеров сменить на других, и опасался того чтоб они в командировали не учинили во очереди кому обиды, не объявя им моего намерения, предложил единственно о том, чтоб определение учинили, с молодших или со старших командировку учинить. Я не знаю догадались ли они для чего я то предлагал, однако без всякого рассуждение и спору резолюцию учинили, что командировки всякие чинить с молодших командировать неудобно будет, о чем в контору генерал-кригс-коммисара и указ послали.

Потом действительная командировка последовала и учинена по самой справедливости, в том числе досталося по очереди адмиралову нареченному зятю подпоручику Эссену, вице-адмиральскому племяннику мичману Сенявину, капитана командора и коллежского члена Кошелева свойственнику мичману Кошелеву и прочие, которых они послать намерены были.

Обстоятельства о разбитии пакетбота на острове Сескаре под командою мичмана Шепелева.

В начале той весны 1732 года оный мичман на пакетботе от коллегии посылан был в Любек, и как то обыкновенно два пакетбота один во Гданск, а другой в Любек отправилися.

Он поплыл от кронштадтского порту, и будучи противу мыса Кораводни, омерк во дни (?), а в ночь пошел к острову Гогланду, держа курс на W, оставя остров Сескар в левой южной стороне полторы мили, как оный на голландских картах назначен бывал, однако около полуночи сел на том острове на мель и пакетбот разбился, а люди спаслися. По рапорту о том и по опредению коллегии определено, по силе морского устава, того мичмана военным судом судить велено, в том суде хотя мичман свое оправдание и приносил, то что он плыл по голландской карте прямым румбом к острову Гогланду, оставляя остров Сескар в левой стороне полторы мили, однако судьи, не хотя слышать того, что тот остров неправедно на голландской карте назначен не на своем месте, но много южнее того фарватера, не приемля его оправдание осудили его лишить чина и написать в матросы.

А как оное дело прислано для конфирмации в коллегию, тогда я слыша от мичмана оправдание его, рассматривал то обстоятельно, по которому оказалося, что по голландской карте мичман был невинен, а что тот остров не в надлежащем месте поставлен был на карте, тем его обвинять было невозможно, для того я предлагал коллегии, чтоб взять у капитана Мартына Янцына {Капитан Мартын Янцын был (посылан?) все острова и мели между Кронштадта и Ревеля описать с начала 1719 году, от того время на двух лоц-галиотах семь лет ежегодно от весны до осени ездил и описывал и не малое число ему дано было штурманов и штурманских учеников.} его описание и сличить с голландскою картою, что коллегиею и определено. А как оное описание получено, то и открылося, что тот остров много севернее лежит, нежели как на голландских картах находится. Коллегие рассмотря то обстоятельно определила тому мичману правым быть. А прочие предлагали чтоб по тому описанию переправить морские карты, да при том в рассуждении того что ежегодно российские корабли чрез восточное море и чрез Зунд кругом норвежских берегов к городу Архангельскому отправляются, для того чтоб голландское описание, именуемое Зеефакел или Светильник морской, перевесть на российский язык и напечатать, а в рассмотрение и поправление румбов и прочих морских терминов, чего переводчик как не морской человек знать не может, в том тот труд исправлять я обязался, что коллегии определила коллежского переводчика Берха, который и переводил под моим смотрением.

Оное описание было переведено и все, что чрез 11 лет между кронштадтским портом найдено, к тому приобщено, и от меня подано и в академии морской напечатано и по всем кораблям роздано,

Означенный Мартын Янцын, который через все сем лет не только карты, но и рапорту в коллегию не подал, и потому виноват оный капитан, а не мичман.

О покупке или приеме нюкастельского каменного уголья.

Сколь скоро первые корабли из Голландии пришли, тогда и пророчество вице-адмирала Сенявина сбылося, а именно аглинский купец Нипер объявил в коллегии доношение, что на торговых кораблях привезено к нему нюкастельского уголья несколько сот ластов и просит чтоб у него принять повелено было и деньги против прежней цены по 7 руб. за ласт выдать. Адмирал Сиверс, как главный в коллегии член, вице-президент, приказал определение о приеме уголья и о выгрузке и заплате денег учинить и в журнал записать, прочие ж члены хотя и знали что то несправедливо, однако промолчали. Вот первый случай до меня дошел противно тому учинить, а именно, я предлагал: 1-е что ото всех мастерств его не только не требуют, но от него больше угары в железе происходят, 2-е с сестрорецких заводов потому же почитают его не настоящим нюкастельским угольем, но мусором, и потому не требуют, 3-е что же английский купец но и мастер Фоли противу всех оной больше удостоивает, на том без подлинной пробы увериться невозможно, 4-е и то в противность адмиралтейскому регламенту, что без договору и без публики с другими сам собою настоящего уголья, ежели также как и прежде принимали, мусор, то и принять его не подлежит, и для уверение коллегии взятые мною справки притом предлагал, по тому то мое предложение вице-президенту адмиралу Сиверсу столь несносным показалося, что с великова сердца, не имев никакова правильного резона, кроме того единаго, якобы поданы ко мне справки неправедныя, а члены, не имев по тому же о прочих, мое предложение единым молчанием отерпевалися, но когда якобы неправильны справки были, предлагал коллегии, что для извинение (удостоверения?) потому делу взять того уголья и послать на заводы, с приказанием таким, чтобы в равные весы сделали 2 якоря, из чего и оказаться может и правда или неправда мастеров, (которые?) тот уголь порочили. Тогда пробудилися и прочие члены (и?) принять то за правильное советовали, тогда и вице-президент, сколько ему противно то ни было, однако согласиться принужден был, что и учинить определено. А как всей коллегии то знатно, адмирал объявил купцу Ниперу свою неудачу, купец возвратясь в коллегию просил меня единственно о том, чтоб до времени позволено было то уголье на гавани с кораблей выгрузить, представляя что на семи кораблях люди праздно находятся. Я признаюся в том, что на оного купца, в рассуждении что прежде (получал?) немало казенных денег за негодный уголь, был я сердит, и для того спрашивал у него ответа, что за что он те уголья признавает, за товар или за баласт?

Ежели бы он назвал товаром, тоб я советовал ему на продажу, а если бы назвал баластом, тоб я был намерен ему сказать, чтоб его бросать в воду где баласт бросается, однако он хотя и не скоро мне ответствовал, назвал его товаром, а не баластом, потому что за него деньги получить надеется, назвать (баластом?) не осмелился, ответствовал что то товар, на то я ему объявил, когда не хочет дожидаться пробы и резолюции коллежской, чтоб свозил его в таможню, а нахожу (?) столь неприятным моим ему ответом мы и растались, и хотя уже надеялся что учиненною пробою окончание (ожидать?) надлежит, однако не до (от вице?) президента, по превыкшей его власти, не дождався справедливой пробы, по нестерпимости вице-президента, а другое угождая купца, последовал нечаянный и странный случай, а именно: в последний день пред Троицыным праздником, по выезде из коллегии всех членов, получил я цыдулку от обер-секретаря в следующей силе: адмирал и вице-президент по выходе из коллегии, будучи при работах при адмиралтействе, призвав его приказал указ написать и послать, чтоб то уголье от купца приняли, на что хотя он ему изъяснялся, что учинена резолюция о учинении пробы, а другое, он опасается то учинить без приказание всей коллегии, а паче без позволение прокурора, однако он по обыкновенной своей власти, а притом и спеси, заключил тем, что он ему приказывает, и чтоб нонича то исполнить.

Я признаюся, что я то во первых за безпорядочное, а другое и за обидное себе принял, и для того на той цыдулке обер-секретарю написал, чтоб того приказание конечно не делал, почему хотя адмирал и дважды к нему о исполнении его приказу и присылал, однако он того учинить не осмелился.

Потом чрез те три праздничные дни написал я предложение, в котором изъяснил непорядок адмиральской в приказании о принятии уголья: 1-е в противность без согласие всей коллегии, 2-е противу собственного определения, которым велено другой: о неполучении о том рапортов (?), в противность, но только одним своим приказом и определение без общего согласие чинить не подлежало. И как в первое собрание подал, и когда читать стали, — тогда в великую запальчивость адмирал пришел, а при том увидел и других членов, что они согласно с моим предложением рассуждали, не терпя и не знал что говорить, вскочил со стула и взяв шляпу вон пошел и неимев кареты пешком со двора ушел. Прочие члены приказали в журнал записать мое предложение и на оное свое определение, чтоб по силе прежней резолюции ожидать на пробу (о пробе?) рапорта, а уголья от купца не принимать.

Потом адмирал хотя и подал против меня от себя предложение, изъясняя якобы я препятствие в покупке уголья чиню неправильно, приводя в резон, что прежде Г. И. П. В. такое уголье большою ценою покупано было, другое якобы он чинил для сбережение лесов российских, однако он никакова успеху не получил, а вместо того от купца уголья: принято не было.

И хотя он и старался продать на канальную работу, однако бывший тогда главным командиром граф Миних, слыша о моих предложениях о тех угольях, спрашивал меня о всех по тому делу обстоятельствах, и как я ему обо всех обстоятельствах объявил, а притом, (что?) за несколько годов ту негодную и убыточную покупку адмирал Сиверс нетолько позволил, но и спомоществовал принимать вместо настоящего уголья сор или мусор угольной, а деньги платилися равно как за настоящие уголья, потому или по другой какой причине граф Миних того уголья, или прямей сказать мусору или сору угольнаго, не принял, и для того тот купец Нипер принужден был с немалым убытком на Малую Неву сложить на сахарном купца Линева заводе. Однако, помощию такового же рачителя, или прямее сказать разорителя казенных интересов, адмирала графа Головина, чрез восемь лет тот угольный сор за годный уголь в адмиралтейство принят и деньги заплачены, о чем обстоятельно годом 737 показует.

Потом последовал подобный уголью казенный убыток, а именно: с разбитых кораблей сбираемое железо до прибытие моего определялося в продажу, а именно по 25 коп. за пуд, а сами такое железо покупают по рублю пуд, и как я увидел, что коллегие определила не малое число продать корабельного мастера Броуна сыну, купцу, по рапорту о свидетельстве того негодного железа шлюпочного мастера Жеребцова, а такое свидетельство должно быть по регламенту от Зыкова контролеру, а не мастеру Жеребцову, потому и предлагал чтоб оного железа не продавать, а употреблять его на прочие надобности, на то мое предложениe и коллежская резолюция последовала, а что прежде меня не малое число за толь малую цену проданные было, того уже мне возвратить было невозможно.

Потом знатно по представлению адмирала и вице-президента Сиверса, по именному указу повелено ему быть в Москву, и хотя то, как я знал, что он ехал со многими представлениями и проектами о содержании флотов в мирное время, которым чтется по указу великое уменьшение о положении суммы, в то до меня не касалося, однако по многим между нами несогласиям опасался от него заочного нарекания, просил я у генерал-прокурора позволение и мне быть в Москву, что и получил.

Адмирал Сиверс отъехав прежде меня и поехал чрез Ладожский канал городу (?), и я, поехав спустя 2 недели, на почтовых подводах и, будучи в пути, не доезжая крестьянского яму, наехал работных людей, которые проводили до Ладоги прошлогодские корабельные леса, по проводе возвращаются в домы, или для таких мелкот на влгу (Волгу?), и как я вспомнил дорогие подряды в провозе от Казани корабельных лесов, любопытствуя спрашивал о всех обстоятельствах в поставке подрядных корабельных лесов, и как они рассказали о судах и о числе и о кроме (о корме?) работных людей, а паче что от Твери до Вышняго Волочка Тверцою выводят лошадьми, от Волочка до Ладоги вниз по рекам, показалася мне причина великое излишество за провоз получают, а цена я точно знал, что от Казани до Ладоги никогда меньше 12 копеек с пуда не бирали, потому и рассудилоса мне о всех купеческих ценах обстоятельно узнать, для чего и употреблял следующий случай, а именно: находящимся у сбору и у сылки положенных на адмиралтейство денег морским офицерам писал, во Твери и обще в Ярославле Ниратморцову, в Нижнем Кайсарову, чтоб обстоятельно разведав под рукою уведомили о всех подрядчиковых расходах в поставке корабельных лесов, и велел такие ведомости сколь скоро возможно будет переслать к себе в Москву или Петербург.

Адмирал Сиверс приехав в Москву прежде меня, сочинил проекты и подал Г. И. Анне Иоанновне, а от Ея В. для рассмотрение отданы генерал-прокурору.

А потом и я в Москву прибыл и явился генерал-прокурору, от которого уведомился что и приезд де адмиралу был не весьма ему благополучен, а притом и я изъяснился о всех моих делах, которые между мною и коллежскими чинами происходили, на то мне генерал-прокурор объявил мне: хотя де на оные к тебе резолюции и не последовали, то по обстоятельствам других нужнейших дел, однако уверил меня, что о всех по получении оных доносил Императорскому Величеству, чтоб я о том верил, (что?) Ея В. о всем известна, (и?) якобы мои представление за справедливые признавать изволит, чему я был доволен.

Потом последовало следующее, что чрез неделю по моем приезде все адмиралтейские предложения, счеты и прожекты отданы и мне приказано секретно рассмотреть и ремарки учинить, ежели что мною усмотрено будет. Получив я все его предложение рассматривал, и хотя по большей части оные состояли в том, что он уменьшал расход адмиралтейской, и могу сказать что многое и полезное было, а чтется (частию?) излишнее к наполнению проекта находилося, и потому я на все его предложение пункты писал ремарки и совестно, оставляя злобу или ссору, написал мои истинно, что за полезное или излишнее рассудил то все обстоятельство изъяснил, однако ничего по тому не последовало.

И так, потом в августе месяце он и отпущен был, и потом в исходе того ж месяца и я обратно из Москвы поехал и приехал в Петербург после приезду адмирала. С того в скором времени, в небытность нашу в Петербурге, вице-адмирал Сенявин и капитан-командор Козлов учинили определение о повышении чином вице-адмиральского шурина Семена Языкова чрез четырех человек старших его, а другое что знав поставку от подрядчика Еремеева 3000 четвертей муки, минуя его самого, поручителей под караулом содержали {Подрядчик Еремеев имел вольных домов 4, а потому что он Сенявину был приятель, многие его поруки содержалися, которые хотя и просили что он (?), однако то было напрасно, что и до приезду моего содержались под караулом.}.

По приезде адмирала и вице-президента Сиверса, знатно показав старинную пословицу, что в чужом глазу сучок, а в своем и бревна не видим, о том неправильном производстве шурина Языкова, без коллегии, предложение подал, о чем по прибытии моем производил (?), а генерал-провурору рапортовал, однако хотя тогда и ничего не последовало, но потом чрез год открылось, как ниже показано будет, что же касалось до невинных поручителей тех по подрядчике Еремееве, то по приезде моем по учиненному от меня предложению, к немалому коллежских членов стыду, освобождены, а на самом Еремееве взыскивать определено, что потом и действительно учинено было.

В начале 1732 года генерал-прокурор граф Ягужинский отправлен был к прусскому двору послом, а дела поручены были генерал-прокурора обер-прокурору Маслову, от которого я по тому же на мое доношение никаких резолюций не получил, от того коллежские члены не мало своевольнее стали, однако и я, не смотря на ту перемену, без всякого страху должность мою исправлять старался.

В начале того ж года последовал несколько непохвальный случай адмиралу Сиверсу, а именно: граф Миних получил именной указ с учиненною присягою наследнику. кто от Ея Императорского Величества определен будет, о чем и в адмиралтейскую коллегию промеморию сообщил, на которую адмирал в присутствии публично объявил, что он сам присягать не будет и команду приводить не будет, не объявя такой причины, но то единое, что к нему особливого указу не прислано, прочие члены хотя в том и спорили, однако он остался при своем мнении. По небытности моей в то время в коллегии, коль скоро вице-адмирал Сенявин из коллегии в дом приехал, тотчас по меня прислал и по приезде моем к нему в дом, рассказал мне, что у них в коллегии происходило, а при том положении (положили?) обще, что несмотря на упрямство адмиральское, на другой день рано ехать в собор к присяге, о чем и другим членам коллежским и нижним в команде командирам сообщили.

На другой день часа за 3 до свету в соборной Троицкой церкви, в присутствии графа фон-Миниха, команды полков его присягать начали, мы собрався все, кроме адмирала Сиверса, разных командиров и адмиралтейских членов больше 30 человек, к Миниху в церковь потому же до свету приехали и объявили себя готовыми присягу учинить, граф спрашивал адмирала Сиверса, мы сказали уповаем что и он скоро будет. Миних знатно ведал о произшедшем, усмехнулся, потом адмирал знатно сведал, что мы поехали, не меньше четверти часа приехал, потом стоял с Минихом на крилосе по французски говорил, и хотя мы не разумеем, однако догадываяся что о чем нибудь только похоже на спорный разговор, а потом все и присягу учинили, а в первом часу и команду адмиралтейскую и морскую сколько было в Петербурге (привели?).

Адмиралтейской коллегии члены того ж часа в Кронштадт и в другие порты курьеров с указом учинить присягу отправили. Я признаюся в том, ежелиб я (был?) накануне, и когда он в коллегии спорил, уповаю чтоб он того же часа команду потерять принужден был, однако потом полагать нам казалося, что не прошло ему сими (сие, как?) ниже покажется.

В начале или в половине Ея В. из Москвы в Петербург, шествовать изволила, граф Миних (встречал?) Ея Величество. От адмиралтейства у Зеленого моста построены были трумвальные вороты, на которых поставлены были многие картины резныя, две или три роты монгвардии в новом мундире с позументом при тех воротах на оба фланга стояли, коллежские так и другие команды стояли, Ея Величество поздравляли, потом адмирал не только (несколько?) из горнадеров в новом мундире простоял (представлял?). Во дворце однако было то принято был. Граф Миних перед конною командою ехал верхом со обнаженною шпагою, полки по всей прешпективой по обеим сторонам в две ширинки поставлены были, трумвальных ворот еще были двои или трои у моста стояли.

Чрез месяц после того именной указ последовал о учрежденной военной морской комиссии, в которую определены: первым кабинет-министр граф Остерман, второй вице-адмирала Сенявин, третий вице-адмирал (Сандерс), четвертый генерал-инспектор и вице-адмирал граф Головин, пятый контр-адмирал Дмитриев-Мамонов, адмирал и вице-президент Сиверс не упомянут.

Потому почти все утвердилися что по какой либо причине прочие не в благополучии его признавали, что потом и в самом деле последовало.

С того времени адмирал в немалой печали находился, и хотя многие об нем сожалели, однако ж адмиралу то сожаление без помощи пользует. Я с мой стороны по совести признаюся, что он был такой адмиралтейству способный человек, что едва был ли кто другой ему (подобной?): в первых умный, российской язык читать и писать толк знал, что с природным российским почитаться мог, прилежание такое имел, что почти каждый день до часу до свету (видали?) его в коллегии, почти все работы осматривал, лихоимства так чужд был, что (когда?) по несчастии его последовала комиссия, ничего не нашлося, что же и по комисским при коллегии ссорам, одно похлебство иноземцам в приеме у них никогда (иногда?), и то больше к спеси и высокомерной его власти, а не к лихоимству причитать надлежит.

Учрежденная комиссия в том больше стояла, что изыскивали способы на уменьшение расходов, дошло, то есть в провозе лесов корабельных от Казани до Петербурга, за которые меньше не плачивали (как?) по 1.2 коп. за пуд. Я выше упомянул, что все купецкие в поставке лесов счеты требовал от офицеров, которые еще в том же году и получил и содержал у себя для меня самого, но как я сведал от коммиского члена контр-адмирала Мамонова, и то по приятельству его ко мне, открыл я ему то что имел, по которым не нашлося больше в расходе как около 5 коп. за пуд, и все то что я ему отдал он той комиссии объявил, что с великим удовольствием приняли и осмотра тех купеческих подрядов, немедленно и определено действительно учинить, и для того отправлен был находящийся тогда при адмиралтейской службе сухопутных полков маиор Баранчеев с надлежащим числом офицеров и нисколько солдат, определи ему денег 20 000 руб. (Комиссия его?) состояла в такой силе, чтобы ему по купеческому обыкновению суда наймом строить, а работников добровольно нанимать, и на тех судах корабельные леса с разных пристаней отправлять, г. Баранчеев ту комиссию столь счастливо исправил, что со всеми расходами, включа и то сколько на него и на команду его издержано жалованья, со всем до Ладожского каналу обошлося по 5 копеек с половиною. Все те барки, хотя и не большего стоили, в прибыли осталися. Комиссия тем его радетельным поступком была много довольна и произвели его в экспедицию генерал-кригс-коммисару в советники ранга полковничья, а меня самым малейшим способом отпотчивали, однако сверх того мне награждения, больше тем доволен был, что по присяжности высочайшего интересу учинить случай получил, по тому силою (случаю?) с того времени коллегие приняла ежегодно, минуя по купецким подрядам в провозе лесов, ежегодно советников экспедиции не одного, и других офицеров посылала. и так по 740 год продолжалося и выше 6 1/2 коп. ни от которой посылки не происходило, (с?) 740 году сколь времени или (шло?) тем порядком как леса ставятся, о том я сказать не могу.

Потом последовало адмиралу и вице-президенту Сиверсу несчастие и толь чрезвычайное что будучи от (до?) того по полученным (благополучным?), чрез 12 часов зло получил {Многие догадывалися, что спор его о присяге, прочие де может что и в самом деле, так, однако (в бытностъ) его в Mocкве ни в чем ему благополучие не было, хотя причины знаемо не было, однако то было что за графом Минихом.}. Благополучие его состояло в том, что он имел честь крестить сына корабельного мастера Меньшикова с Государыней цесаревною Елисаветою Петровною, и был на том банкете до 8 часу пополудни, на другой день в 8 часу пополуночи получен именной указ в сенат, в котором написано было тако: ‘адмирала Сиверса и детей его {Сиверсовы служили один унтер-лейтенантом, а другой мичманом.} от службы отставить и жить им в кексгольмских его деревнях’, оный указ ему объявлен того ж часа, а потом ямские подводы и прогонные деньги чрез час к нему присланы были, а пополудни того же дня обер-прокурор Маслов приказал мне, ежели он промедлит ездою до завтрешняго дня, чтоб о том рапортовать, однако адмирал до того времени не промедлил и той ночи за несколько часов до другого утра отъехал.

Потом чрез 2 дня именной указ последовал о рассмотрении дел в бытность адмирала Сиверса при Кронштадтском канале через 7 лет. В той комиссии быть повелено главным генералу Шаховскому, вторым мне, третьим адмиралтейской конторы советнику Хрущеву и двум секретарям, дела были забраны и с великою прилежностию (пересмотрены), однако ничего противу регламента и указов ненашлося, кроме что в бытность князя Меншикова генералисимом и нареченным тестем Г. И. Петру Второму, за взятые фрукты по определении адмирала Сиверса от Кронштадтского канала из казенных денег заплачено 200 р. и хотя мы к тому же, по тогдашней Меншикова силе, за большое преступление и почитать не хотели, однако по тогдашней над нами строгости и молчать опасалися, и для того все те обстоятельства подали, над нами больше было (?) потом дела счетные попрежнему в ту контору отсылали, потом знатно вспамятовано было на коллегию, в которой адмирал первым находился, следующим случаем: Государыня Императрица изволила спросить обер-прокурора Маслова, что по моим протестам учинилося, Маслов, как мне сам сказывал, (отвечал?), что решение учинено, а в самом деле ни единого не учинено, потом тот же час открыл мне что он Государыне неправду донесть принужден был, и просил меня о некоторых пополнениях, хотя всем членам быть в собрании, на другой день собрав все мои предложение докладывал: Сенат видя справедливость, со всех флагманов, а в том числе (?) за мундир и за бумагу из жалованья деньги взыскал, а о непорядочном производстве шурина Сенявина Языкова доклад подан, почему Иван Иванов Шеховской по той комиссии мне трудность последовала: за праведно (запрошено?) было, не учинил (учинилось?) ли бы кому обиды от произвождение Языкова, а коллежские секретари в ответе написали, что по справке де ни от кого челобитья не было, однако знатно подать опасалися, и для того во мне предлежало, но я видя не то, ответствовать не согласился, от того не малую досаду Сенявин получил. Однако по счастью ж его (Сиверса?) ничего не последовало: 1, по указу из Сенату доимних (доимочных?) ведомостей подано в Сенат 2, что оказалося по адмиралтейству жалованья, кроме того что выдано ему на счет половинного его жалованья, на строение его дому 5000 р., за оные именным указом тот его дом взят в казну и отдан под полицию, и хотя ж никакого его явного ни малейшего (злоупотребления?) не видно было, однако (с?) женою и с детьми пробыл в своей деревне до началу 740 году, а тогда хотя за болезнию и возвращен был в Петербург, но по приезде в скорых числах скончался, а дети по прежнему возвращены в службу. Во окончании того 1732 году воинская морская комиссия окончилася, и хотя великие во многом перемены последовали, но я оставляю то, но себе сам объявляю, а именно: в комиссии Остерман главным находился, он надеялся на любовь и покровительство себе герцога Бирона, уповал быть президентом, и для того усилил коммиских членов, чтобы вице-президенту и прокурору вред не бытность (впредь не быть?), на что граф Остерман, …. (Головин?) и прочие члены в трусости и согласилися и в доклад представили.

Конфирмация последовала в начале 733 году…..(?) от комиссии, кроме отрешения, и потому из прокуроров я пожалован в обер-штер-кригс-коммисары, а на мое место повелено представить другаго, то и представлен и пожалован был из галерных лейтенантов Артемий Толбухин, и какую перемену против прежняго все члены получили так высоко, что выше гвардии одним рангом, о том как ‘………..’ Потом и вице-адмирал граф Головин как уповал так и последовало, что пожалован адмиралом и президентом адмиралтейской коллегии.

В коммисариат пожалован генерал-кригс-коммисар князь Михаил Михайлович Голицын {Князь Голицын с начала 708 году был послан в Голландию учиться навигации, а в 722 году в капитан-лейтенанты с прочими, а в 710 году пожалован в унтер-лейтенанты, хотя и прочие произвождены и повышены были чинами, как и я в 719 году из мичманов в лейтенанты, а оной по 725 год в одном чине, а по кончине Г. И. П. В. из флота ж взят был в штатскую службу и был президентом в юстиц-коллегии, и тогда возвращен в адмиралтейскую службу по прежнему.} и в первые ему товарищи обер-штер-кригс-коммисар и 3 советника — Баранчеев, за выслугу в поставке лесов, и еще 2 Щепотев и князь Хованской с начала того году в должность вступили. Хотя в коммисариатской экспедиции и подкомплет суди (полный комплект судей?) определен был, однако прежде бывшие из сухопутных ‘……….’ обще с таковыми присутствовать (в) коллегии определены были, поведомому яко бы в помощь новым или чтоб новые к тем делам навыкать могли, а в самом деле помогая прежним, чтоб до определенных им мест без жалованья не были, которые около 6 месяцев так пользовалися. Генерал-кригс-коммисар князь Голицын по большей части присутствовал в коллегии, однако коммисариатские дела все крепить принужден был, и хотя для скорейшего решение и позволил мне с советниками от (без?) его докладу решить, а потом и сам подписал, однако то не долго продолжалося, а потом что многие поправки чинить зачал, а иное и такое что одну речь повыше, а другую пониже переносить, и для того и должно было приговоры подписать (подписанные?) переписать, что мы оставя и переменили, но как то почти обыкновенным стало, в том я товарищам моим отказал, а ему и секретарям объявить велел: ежели противно законам усмотрено будет, чтоб я доказательство видеть мог, но он на то был очень воздержан, а я без того прежняго не отменил, от того по нисколько месяцев от исполнение продолжалося, однако публично мне выговорить не осмелился.

В следующем 734 году по случаю кончины польского короля Августа II великие воинские действие происходили, а притом и корабельного флота большая половина вооружена, и действительно намерение было, а именно когда на место Августа поляки возвели на польский престол бывшего прежде польским королем Лещинскаго, и то российской стороне за противное принято, потому что он по первому изгнанию его с королевства Петром Великим остался России неприятелем, а другое и то что он французскому королю был тесть, и для того, недопуская его до той короны, командировано было в Польшу российского войска до 70 тыс. под командою бывшего тогда генерала графа Лессия. С начала весны оной Лещинской из Варшавы выгнан и принужден был уехать во Гданск, гданчане оное (онаго?) признав за своего короля приняли.

Российская армие учинила Гданску блокаду, а потом и генерал граф Миних к той команде прибыл, и хотя от российской армии и были принуждаемы от Лещинского отступить, а принять королем Августа III, сына первого Августа, но гданчане и слышать того не хотели, и для того продолжалася формальная осада и бомбардирование городу Гданску.

Обстоятельные известие были, что король французский на вспоможение тестю своему к Гданску отправил военную команду на 6 военных кораблях и нескольких транспортных, числом 3 000 человек пехоты, под командою одного бригадира и 3 полковников, а при том и посланника от себя к Лещинскому, о действии оных объявлено будет ниже сего. Следует вооружение и действие российского корабельного флота, а именно:

Всю зиму весь корабельный флот чинили и припасы приуготовляли, а весною потомуж со всяким поспешением вооружали, которых было числом 17 линейных, 5 фрегатов, 2 бомбардирские гукоры, 1…. (госпитальный) корабль и несколько ластовых.

Главным командиром определен адмирал Гордон, в авангардию — вице-адмирал Сенявин, в ариергардию — контр-адмирал Гослер.

От коммисариата хотя по штату и должно было быть самому генерал-кригс-коммисару, однако вместо того командирован был я, будучи обер-штер-кригс-коммисаром, а при том и другая должность….(?) отменено по штату, и определено….(?) от экспедиции коммисариатской, т. е. генералу-кригс-коммисару, а в его небытность обер-штер-кригс-коммисару. Инструкции адмиралу Гордону публично объявлено не было, а сообщено секретно, и хотя потом и открылося, что ему с французскими кораблями велено было поступать как с неприятелями, ни от кого (но от него?) о том никому объявлено не было.

И для того во первых отправлены были от него 2 пакетбота, на которых поручики Воин Корсаков и Мартин, которым ничего больше не предписано, что ежели (встретятся?) с французскими кораблями, то учинить примечание о числе и о величине кораблей, и потом возвратиться ко флоту.

Потом вторично чрез несколько дней отправил 2 фрегата ‘Митаву’ и ‘Св. Петра’, на которых были капитанами. на первом французъ Дефремери, на втором голштинец барон фон-Шлейнец, и удивительно казалось, что без согласие флагманов, но единственно напи— (и им?) потому же одно примечание учинить велено, а чтоб французов за неприятелей почитать — нимало не упомянуто, и хотя и почитали тогда самовластною (самовластием?) адмирала Гордона, однако потом открылося, что погрешность произошла от гордости ль или от неразсуждение коллежских членов.

Выше упомянуто, что французская эскадра о 6 военных кораблях и несколько транспортных с вспомогательным войском Лещинскому отправлена была, но то и действительно последовало, что оное войско 3 000 человек на Гданские берега высадили, а сами опасаяся российского флота, отшед бросивши (бросились?) в море. Тот случай допустил российским прежде посланным 2 пакетботам и из фрегатов одному ‘Митаве’ попасть в руки французским кораблям, а фрегат ‘Св. Петръ’ увидя французские неприятельския…. (суда?), ретировался к российскому флоту, однако не меньше 4 дней.

Как выше объявлено, флот с крайним поспешением к походу приуготовлялся. Для моей должности, чтоб в случае баталии быть на особливом фрегате для репетиции сигналов, и для того определен для моей должности фрегат ‘Штор-Феникс’, однако мне рассудилося для лучшего быть со всеми коммисариатскими служителями моими, коммисары и с денежною казною на линейных кораблях, для того и остался на 60 пушечном корабле ‘Св. Наталии’ капитана Киселева.

Потом, по отбытии помянутых фрегатов ‘Митавы’ и ‘России’, на четвертый день флот в поход пошел в выше показанном числе, да при том 15 ластовых больших гальотов и других родов судов с артиллериею подлежащею к осаде Гданска.

Ветер был с восточной стороны умеренный и нам благополучный, на другой день около полудня поровнялися мы против Ревеля, однако держали курс срединою моря, оставляя остров Наргин в лево или в южной стороне.

На другой день пополудни были близко острова Дагерорта, {пройдя?) его, пополудни получили противный ветер с западной стороны, почему и принуждены были лавироваться между того острова и финских шхеров.

На другой день уже пополудни увидели….(?) нам, а именно тот фрегат, на котором мне в случае баталии быть должно, то есть ‘Штор-Феникс’ поворотил по ветру фордевинд и пошел к Ревелю, незнав причины много….(?) явился.., (удивился?) потому что все сигналы, которые для…. (репетиции?) у него были, с собою увез, и потом я не знал: первое, о причине его отъезда, а другое, где ж мне в случае баталии быть и где сигналы. На другой день получили с северной стороны способный нам ветер, и для того миновав остров Даго, поворотили срединою моря к Гданску. Тут оказалася ревность адмирала Гордона в том, что сделать сигнал и прибавить парусов, а которые ластовых судов с артиллериею, ту велит принимать на гукоры и тащить за собою (?). Пополудни того дня, будучи мы между Рижского залива и шведского острова Готланда, встретили 2 голландские торговые корабля идущие к Ревелю, адмирал по обыкновению сделал сигнал их догнать, шкиперов для допросу привести к нему на корабль. По случаю близости нашему кораблю тот сигнал учинен был, капитан поворотя свой корабль к тем голландским кораблям через несколько часов дошли и остановились и обоих шкиперов взяли и к адмиралу отослали.

Чрез них тогда получили подлинную ведомость, что вчерашний день поутру они видели французских военных 6 кораблей, в открытом море крейсуют противу Гданского залива, в 5 или 6 милях от него, тогда то увидели мы ревность адмирала Гордона, потому что учинил сигнал всему флоту чтоб держать парусов колико возможно, а другое чтоб ластовые суда с артиллериею тащить за собою, курс принят был ‘ ‘, только прямо на то место, где голландские шкиперы накануне того их видели. Всего приятнее нам показалось, что чрез генеральских поручиков объявлено, чтоб всякое к баталии приуготовление чинено было, во уповании том, что завтрешняго дня рано французкие корабли видеть надежда имеется, тогда то мы уверилися, что с французами по неприятельски поступать повелено. Одному мне печально было то, что того фрегата, на котором мне в баталии быть должно, не имелося… . (Место?) корабля, на котором я находился, задолжит (надлежит?) за линиею, да и сигнал (сигналов?) на нем принадлежащих до того не было, одно ласкало меня, (то, что?) превосходной против французов силе не велика нужда в содержании линии быть может.

И так с великою ревностию и с великим приуготовлением чинили: деки очистили, каюты офицерские разломали, коники (койки?) по бортам уклали, а к свету и фитили зажжены были.

На самом рассвете паче нашего чаяние увидели мы место французских кораблей перед собою, и то был….. (мыс?) берега Луксзгор, последний к Пиловскому порту и где нам должно было артиллерию выгружать.

Сие ошибка последовала та, что от несправедливости сочинение печатной карты, то есть Восточного моря, как то за 18 лет прежде равное тому усмотрено было {За 18 лет прежде, то есть в 1716 году, когда ревельская эскадра под командою капитан-командора Сиверса следовала к Копенгагену, в день, около полудня, увидели мы землю, которую по счислению быть уповали восточному мысу от Гданского залива, называемому Гиль, но в самом деле, то я будучи тогда на том корабле мичманом…, (сочинил?) на свое счисление карту и называл Гилем, однако отворотя от оного к западу, Гиль на другой день увидели, в то подлинно от погрешности голландской карты. И при том случае, хотя я вспомянув прежнее и сомневался, однако явно спорить не осмелился.}, и ежели б за несколько пред тем часов флот к тому мысу приход имел, тоб конечно нескольким кораблям, а паче передним, несчастие не миновать.

Никому такое погрешение карты на мысль не приходило и все были в том…. (уверены), что наш курс был посреди моря к Гданскому заливу. На тот случай, что мы к тому мысу прибыли при самом рассвете дня, и как увидели ту ошибку, землю впереди, то по сигналу отворотили в море и отшед несколько, адмирал учинил другой сигнал: лечь на дрейф, а мне как коммисариатскому члену быть к адмиралу на корабль.

В эту самую ночь соединился с нами фрегат ‘Россия’, с которого капитан барон фон-Шлейнец прибыв на адмиральской корабль объявил все их обстоятельства, как прежде 2 пакетбота, а потом и фрегат ‘Митава’ к французам в полон досталися и он удивлялся об них…(?) ко флоту прибыть на помогу, что нам был ветр способный, а ему противный, и для того он 4 дня лавировал, а в ту ночь с нами соединился. Обстоятельства о французской эскадре и о несчастии десанта их под Гданском.

Те их корабли пришли на гданскую рейду прежде того за 2 недели, десант в 3000 человек при крепости Минды на берег высадили, и будучи в той надежде, что они и во Гданск безпрепятственно пройдут, потом опасаяся российского флота, чтобы их не застали в заливе, вышли в море, крейсовали, где и российские 2 пакетбота и фрегат ‘Митава’ полонили, и хотя они от наших и известны были о российском флоте, что к походу приуготовляются, однако так скоро быть не уповали, однако хотя и дождалися нас, только счастие послужило им удалиться от нас своим благополучием, они были от нас к западу не больше 5 миль, и потому что мы были то утро от них к востоку, то при захождении солнца не только нас видеть, но и перечесть могли, от нас они будучи к западу…..(?) невидимы были, как мы об том от наших бывших у них в полону уведомилися, и сколь скоро нас увидели, толь поспешно, забыв своих земляков, ретировалися к Копенгагену. Адмирал учиня консилиум определил флоту крейсовать против Пиловского порту, артиллерии с поспешностию разгружать в Пиловском порте.

При том выговаривал я адмиралу о его неправильном поступке, что он тот фрегат, на котором мне определено было быть в случае баталии……(‘Штор-Феникс?’) для чего возвратил к Ревелю, не объявя мне и не определя вместо оного другаго, и хотя он оправдался тем случаем, что он его отправил к Наргину острову для взятья ластового судна с нагруженным порохом, что де для артиллерии за нужное почиталося, однако та его неправильная отговорка перед флагманами и всеми капитанами больше стыда нежели выправки причинилось, и для того определено быть мне на другом фрегате ‘Аронделе’, а сигналы другие (даны?) были. И так мы 2 дня в том положении продолжали. На другой день капитан Стром с ума сошел, флагманы просили меня чтобы правил команду на корабле ‘Наталии’, на котором я и был, а капитана Киселева намерены определить на место сумашедшаго, я в том и согласился.

На третий день учинена была экспедиция (экзерциция?) лавировать в линии баталии, и как оное последовало, то такой от капитанов непорядок оказался, что исчислить невозможно было, но я хотя и не мало досадовал, однако не вельми того удивлялся, ведав что такому безпорядку быть надлежало, по примеру прежних случаев, а именно в 1721 году при Г. И. Петре Великом, в бывшую экзерцицию под Красною Горкою, равномерно многие капитаны подобные тому непорядки чинили, от чего последовало что с корабля Его Величества ‘Ингерманландии’, на котором Его Величество в персоне вице-адмирала быть изволил, по многим из пушек с ядрами стреляли. А при том случае я знал многих капитанов, которые той должности или чести были недостойны, я тогда командовал кораблем ‘Святого Антония’, офицеров имел 2, поручиков Щербачева, …..(?) и Аничкова, и для того содержали свой корабль в надлежащем его месте, но другой, следовавший за нашим, на котором капитан столь был глуп, что своим кораблем много нам вреда причинял, почему принужден я был ему такие укоризны и выговоры через трубу сделать, которые капитанской чести неприличные, однако он то с терпеливостию сносить принужден был, однако все те непорядки от него усмотрены были, я по должности …. (?) в журнал мой внесть не только тогда не преминул, но по окончании (кампании?) коллегии подать не оставил.

После того на другой день получено от фельдмаршала графа Миниха сообщение: 1) подтверждал о скорейшей выгрузке артиллерии, в которой он дла атаки Гданска крайнюю нужду имел, 2) не повелительно, но советом предлагал за понетное (почетное?) флоту на гданскую рейду принять (придти?), 1) уведомляет что французские корабли хотя и пошли в море, но один фрегат на рейде, 2) французский корпус, за непропуском во Гданск …. (?) их кораблей, находится при устье Двины (Минде?) на пустом островку, без пропитания.

Здесь я за надлежащее место принял объявить о бывшем случае, или паче о безразсудной дерзости французских командиров, как следует:

Они по выходе с кораблей знатно несомненную надежду имели пройти к Лещинскому во Гданск, да и по тому видно, что офицеры кроме строевого платья ничего при себе не имели, и знатно чаяли ж получить у Лещинского во Гданске, а хотя и знали что российского войска великое число вокруг всего Гданска находилось, но все то презирали, а как многим их капитанам сами открывся сказывали, ….(?) когда они к первым форпостам российским пришли, тогда встречены были командою полковника Лесия, и на той встрече не малая часть побита, а оставшие принуждены были при устье реки Вислы Минде возвратиться, при том случае и посланник французской Плело убит.

По возвращении негде было деться, принуждены были перейти на пустой и голый островок под оборону Минде и тихо (минденских?) пушек и осталися, о тех то граф Миних и писал.

Адмирал Гордон учинил консилиум, а притом представил аглинского корабля шкипера, который собранию объявил, что он не видал, а слышал и за подлинно уверял, что будто французская эскадра, 15 линейных кораблей, в Зунт вышла, и следовать будет ко Гданску, по тем вестям адмирал Гордонъ за писмое (за опасное?) представлял, что российскому флоту идти на гданскую рейду.

При том собрании мнение были различныя: часть согласны были с адмиралом Гордоном, второе мнение вице-адмирала Сенявина и мое и двух капитанов Барша п Баракова и генерал-адъютанта Полянскаго, что по совету фельдмаршала графа фон-Миниха всему флоту на гданскую рейду идти надлежит, и при выгрузке артиллерии у Пилаского порта оставить 3 фрегата и госпитательной корабль ‘Перл’, в рассуждении: хотя б то и правда была, что французская эскадра в 15 кораблях линейных в Зунт пришла, то неотменно ей должно прибыть на гданскую рейду, что ж принадлежит до первых 6 кораблей, от (то?) их за превосходную против нашей силу почитать не подлежит, потому что на оных инженерного отбою (обоза?) на всех не имеется, а российских тогда находилося линейных 17, в томъ числе 1 в 90 пушек, 1 в 80, а прочих от 64 до 54, и потому когда французы…..(пожелают в сражение?) вступать, то и у пиловского порту найти могут, только на гданской рейде на якоре без повелительного указу останавливаться не подлежит. Потом из 3 части, которые и так и сяк думали, начали ко второму мнению приставать, потому от первого адмиральского мнение несколько отстали, и для того согласие мнений, подписали, приобща к тому, что к фельдмаршалу Миниху того ж часа с нарочным чрез почту писать, что завтрешняго дня флот на гданский рейд неотменно пойдет, и что принужден будет до французского фрегата и оставших войск…..(?) над ними стараться будет, а на якоре остановиться без повелительного ордера не может, по тем слухам, что о французской эскадре тогда носилося.

При том советовали, кому б с толь важным делом ехать надлежало, при том вице-адмирал во первых положил что мне ехать, потом…..(?) дали, и почти просьбою меня просили.

Я признаюся, что во первых я опасался оставить мою должность, а другое весьма мне хотелось прежнюю мою ошибку, что я на корабле команду принять не отрекся, не иным чем избавиться, что на одни сутки в Гданск бы съездить, по той прилежной всех просьбе согласился.

Поручику на моем корабле Щербачеву о принятии команды ордер послан, и я того ж часа отправился на шлюпке в пиловский порт, по прибытии съехался с армейским капитаном, который из Петербурга к фельдмаршалу графу Миниху …. (ехал?), с которым в одной почтовой коляске и поехал, поутру товарищ мой вздумал ехать ……..(верхом?), потому и я от него отстать постыдился, правду сказать, что я курьером был неспособен, да отстать принужден был.

К графу Миниху я приехал в полудне, сообщение к нему было ему приятно, в 1 часу пополудни, когда мы еще обедали, рапортовали ему что российский флот в море показался, чему он и больше радовался.

Пополудни во 2 часу поехал фельдмаршал граф Миних и генерал Лесий верхами, и мне как гостю верховая ж лошадь дана была, и как мы на Цыгин берег (Цыгинберг?) выехали, то увидели что флот уже на рейде был, в то самое время французской фрегат ‘Брилиант’ от устья на норд тянулся…..(?), провожаем будучи ядрами с российских кораблей, с бомбардирских 2 кораблей, потому же во французской на острову лагерь российскими бомбы почтение чинили.

Но как положено при Пилове в генеральном консилиуме, что от (без?) ордера на якорь не становиться, (а я?) с тем ордером возвратиться не успел, то весь флот поворотил и пошел в море, и для меня оставлена была шнява, которая и на якорь стала, а для меня к берегу шлюпка (послана?) была.

В тот случай я видел неустрашимость графа Миниха: когда выехал с Цыгина-горда на некакое место, которого было до морского берега около 2 верст, тогда с висловских гданских батарей великая пушечная пальба (была по?) фельдмаршалской (свите?), но они с принцем саксонским и с генералом Лесием ехали шагом: правду сказать я тогда за счастие себе то почел, что саксонский принц на мое место приехал и я, не будучи столько неустрашим, своротя в лево нисколько…..проехал…..(?) к морскому берегу в фельдмаршалскую…..(?) или команду вступили (?). По прибытии к берегу я сел в шлюпку, а фельдмаршал с прочими возвратился тою же дорогою около Гданска в свою квартиру в слободу Ор.

Ветр мне был ехать к шняве противной, и волнение было не мало, и по шестивесельной шлюпке и не безопасности, со шнявы хотя и видна была моя шлюпка, однако они о том не думали что для меня посланы, и хотя мы трудилися давать им знать, а при том и ружьями стреляли, однако никакого успеху не получили, а в то время флот в море гораздо удалился.

И как я на шняву приехал и нашел кроме что видя меня не спустилися…..(?) каната больше половины видно (отдано?) было.

Офицер был поручик Лавров, слыша от меня ему выговор и видя свою ошибку, во первых кланяясь просил прощения, а притом приказал якор канату подвертывать, а тогда уже было не очень рано, и для того я во первых приказал…..(с фор?) стеньги поднять флаг, и из пушки выпалить, дая флоту знать, что я на шняве, а вместо (подъема?) якоря приказал канат обрубить, а потом и парусы распустить, что все с флоту видеть было можно.

И как во флоте усмотрено было что я был на шняве, тогда для ожидание меня легли на дрейф, и в то время я прибыл на шняве во флот около 12 часов и ордер от Миниха, чтобы флоту быть и стать на гданской рейде на якорь, адмиралу отдал.

На другой день поутру флот следовал на гданскую рейду и по тихому ветру во 2 часу пополудни пришли и стали на якоря в полумесной (полумесячной) линии.

На другой день фельдмаршал и многие из генералов были на корабле адмирала почти до самого вечера, и нечто такое было обыкновенно торжество, при многой пушечной пальбе. Я (у?) адмирала быть не мог, (потому) что от верховой езды горячку получил и тот день лекари кровь пускать принуждены были.

На гданской рейде тогда к той стороне торговых кораблей не малое число было, которые по своей воле обходили (отходили?) в море когда кому надобно было.

Тогда вице-адмирал Сенявин по тем вестям, что якобы французская эскадра в Зунт вошла, выходы торговых кораблей за неосторожность почитал, в рассуждении том что через то может неприятель и о нашем флоте обстоятельно знать, и для того на другой день посетя меня, звал к адмиралу, но как я за болезнию моею ехать не мог, тогда он поехал к адмиралу Гордону и учинил ему в той неосторожности жестокий выговор, сказав при том, ежели он того запрещение не учинит, в таком случае он, будучи в авангардии от флота, ни единого судна пропускать не велит. Адмирал Гордон в том признался, и запрещено всем торговым кораблям без позволение (выходить?) запретил.

В тот день с наших бомбардирских кораблей бросили бомбы во французский лагерь на остров, однако французы терпели, и никакой к сдаче склонности не показали.

На другой день в первых часах дня увидели мы что российской фрегат ‘Арендель’, будучи на крейсе, шел ко флоту делав сигнал и паля из пушек, а за ним 2 военные корабля под российскими флагами гнались, что было принято что французская эскадра, о которой слухи были, подлинно прибыла, и те 2 корабля (сочли?) за передовых от той эскадры.

В то время адмирал учинил сигнал всему флоту … (сняться с якоря?) и следовать в море противу тех кораблей, а как они то увидели тот час поворотили в море.

Вице-адмирал Сенявин, будучи в авангардии нашего флота, прежде всех якори поднял и своим кораблем ‘С. Александром’ о 70 пушках и с тем другой ‘Леферм’ о 80 пушках погналися за теми кораблями, а потом и весь флот следовал, однако те корабли (как?) сущие неприятели, однако старши не (старались?) чтоб (не?) дать от таких (атаки?), чем больше уверяли что то подлинно французские и по то время удалялись как вице-адмирал и с двумя кораблями догнал их, тогда они остановилися и к вице-адмиралу приехав объявили, что они подлинно два датские военные корабля, а приходу причину объявили, что они посланы для пробы нового корабля, а что бежали как неприятели и что для пробы так далеко шли, на то ответу объявить не умели,…..(вероятно?) посланы за тем, чтобы узнать что под Гданским тогда происходило, а при том объявили что французских не только вновь никакова корабля не было, но и прежних 6, на которых войско к Лещинскому перевозили и со взятым российским фрегатом ‘Митавою’ и двумя российскими же пакетботами за несколько дней до их отъезду из Зунта во Францию отошли. По тем известиям флот по прежнему на гданскую рейду возратился и стал на якорь.

Потом того же дня на вечер уведомилися от фельдмаршала графа Миниха, что крепость Гданская при устье Вислы сдалася и гарнизон саксонской во оную введен, потому и французской корпус на острову имевший на Минде пушки себе в защищение ….(?) против…..(?) с другой стороны бросили бомбы и…..(?) будучи обезпокоен по тому же сдался, выпрося единое чтоб его на российских судах перевезть в шведские порты, в сем с ними и капитуляция заключена и нам сообщена. Хотя пред несколькими днями имели поведение от графа Миниха чтоб с каждого корабля снять по 2 из больших пушек и свезть на берег, да со всех флота из корабельных солдат командировать один баталион со штабами и обер офицерами, но у адмирала никого (ничего?) о том ко истолкованию начато не было.

А тот приказ, что французов 3000 человек рядовых с обер и унтер офицерами перевозить приказал на шведские берега покудаль исполнено помышлять (?), и для того вице-адмирал Сенявинъ секретно сообщил мне о том адмиральском неистолковании, с тем, (что?) ежели от него до полудня никакого приказу объявлено не будет, то он намерен к адмиралу ехать и говорить ему, что мы ничего не делаем, и приказал, когда он пополудни к нему поедет, чтоб и я к нему на корабль приехал.

И тако пополудни в 4 часу в начале сказали мне, что вице-адмирал к адмиралу на корабль приехал, тогда и я немедленно поехал. По прибытии их увидел, что адмирал от приложение (предложения?) или паче жестокого от вице-адмирала ему выговору в великой конфузии находился, и ничто иного не ответствовал, что он все исправлять будет, а как то и мне Сенявин при том сообщил, и я к тому от себя ему почти в той же силе уличал его медлительные поступки, и больше он робость свою оказал и просил меня, чтоб я определение учинил, и как я начал о том определение писать, то в тот самый час приехал от фельдмаршала генерал-адъютант его Фермор и объявил нам полученное письмо…..(?) от российского посла графа Левольда, в котором он уведомляет, что по полученным письмам от российского посланника из Копенгагена, что за вероятные уповает, что французская эскадра в 22 военных кораблях в Зунт в скорости придет и пойдет ко Гданску.

Хотя мы и требовали конечно на те вести от фельдмаршала приказа какое рассуждение имеется, но он нам ничего другого не объявил, как то единое, что он получа то …..(известие?), тот же момент к нам его послал и только с тем приказанием, что объявить адмиралу, а больше ничего.

Странная, а при том и опасная для нас, та ведомость привела нас в великое смущение в рассуждении том: 1-е, что заружить (сгружать?) по 2 пушки со всякого корабля, 2-е, баталион солдат ссадить на берег хотя-б за большой достаток в силе к осаждению почитать и не следовало… . (?), того за неимением пристани учинить невозможно, 3-е, при той убавке наших солдат велено перевезти французов рядовых 3000 человек, из которых по не малому числу на корабле быть может, а по тем вестям ежели то правда что в таком числе французская эскадра прибудет, то при обороне принятые французы хотя … . (?), однако не малое………………….(?).

И для того рассуждено изъяснить фельдмаршалу о всем вышеписанном и просили меня к нему ехать.

Я того ж часа с генералом адъютантом Фермором на шлюпки поехал, и как мы при устье Впслы при крепости Минды к берегу пристали, тогда по моему счастью фельдмаршал и генерал Лесий на другом берегу реки Вислы находился, и переехав к ним, объявил, что имею ничто секретное доносить, тогда они отшед со мною все предложение от меня выслушав сказали мне: по обстоятельствам известным не требую от вас ни пушек, ни солдат, кроме единого чтоб взять французов и следовать сколь скоро возможно…….(?), потому что вести не очень для нас хорошия.

Я возвратился к адмиралу, где и прочие флагманы были, тот словесный приказ объявил, и так же записав оный, немедленно приказал с великим поспешением на ботах и шлюпках французов перевозить, и подлинно прилежно и поспешно учинено: чрез одну ночь ружья французского гальот нагрузили и их всех на корабли еще до свету другого дня перевезли, да и сами французы к тому нетолько поспешали по той их нужде, что многие уже 2 дня куска хлеба не видали.

И хотя потом (по тем?) и опасным известиям мы и уповали, что от адмирала никакого медление учинено не будет, однако вице-адмирал Сенявин угадывал, что умедлено быть может, и для того говорил мне, ежели то умедлить, то он обещал ехать к адмиралу…..(?) того смотреть, что (б?) тогда и я на корабль к нему поехал, и так мы……………….(?) Еще до начала дня все французы…..(перевезены?) на корабли. …..(так?) что нам досталось рядовых 200, и обер-офицеров 16 человек, и все…..(?) и без хлеба.

И так мы при начале дня ласкали себя, ежели благополучный ветер будет, в поход идти в первых часах дня, ветер хотя и тихой был, однако благополучный из заливу выйти, что фрегат командирован на смену, и действительно из заливу вышел. Мы…….(?) ждали сигналу о поднятии якорей, и хотя и последовало в начале 8 часа, однако и…..(?) как, а именно вместо чтоб поднимали якоря, сигнал последовал: быть поручикам на адмиральском корабле для приказу.

Сколь прежде удивительно и сумнительно было видеть такой сигнал, однако и то рассудилося что может быть такое нечаянное причиною было, однакож как открылося столь странное и нечаятельное оказалося, то есть приказ последовал послать с кораблей боты и шлюпки к коли … му монастырю и привезть завезенный тогда (туда?) прежде водяные бочки. Признаюся, что на всех кораблях все из терпение вышли, видя ту глупую адмиральскую диспозицию, а прямее сказать, да может быть и без ошибки, многие не за одну его глупость, но и частию и к споможению французам прилично (причли?), да в самом деле похоже на то было. Вице-адмирал Сенявин точно угадал, что адмирал продолжение к походу учинить, и для того того-ж часа на шлюпке к адмиралу поехал, а потом, по согласии с ним, и я следовал.

По приезде увидел я почти неимоверное дело, то есть тоже и того адмирала укорял, что имел спасение (опасныя?) вести прибытие неприятеля за столь маловажный интерес, то есть для водяных бочек, отходом умедлить вздумал, а при том и я ему в том не малую помочь учинил, говоря адмиралу точно, что то ни на что иное не походит, как единственно на то, чтоб нас неприятель застать мог, адмирал в такую робость пришел, что почти ни единого в ответ слова говорить не находил, кроме того что немедленно к походу сигнал учинил, да того тогда и сделать было невозможно потому что ветр стих.

Во 2 часу пополудни ветр хотя иного (не много?) однако способный подул, то и сигнал походу учинен был, того-ж дня весь флот из залива……(вышел?), а посланные шлюпки и боты для бочек некоторые догоняли, а которые и оставалися.

Курс имели не прямой чрез море к шведским берегам, но держалися…..(?) берегам, паче для того чтоб с французами не встретиться. На другой день прошед пиловской порт хотя … . (?) были, и тот подле…..(?) берегов к северу, но к ночи получили северной ветр между севера и востока, и для того держали курс между севера и запада к шведскому острову Готланду.

На том курсе как мы почитали…..(шли?) на конец острова Готланда на вест зюйд вест, — около 5 часа пополудни …..(заметили?) великую перемену в бывшем тогдашнем волнении, а именно что оные (волны?) несколько высоки и круты мне показалися, (не таковы?) каковы были прежде, и для того приказал я лот бросить, почему и действительно оказалося глубина только 25 сажен, чего на том нашем курсе быть не подлежало, и хотя советовал капитану Киселеву адмирала сигналом уведомить, что найдены мели, не настоящий наш курс как мы думали, но капитан того сделать не осмелился, а при том и я то на его искусство оставил, а потом и действительно оказалося что курс наш был много южнее острова Готланда, потому как рассвело, то мы нашли и увидели, что со всем флотом пришли южнее того острова как и уверилися по увиденным нами западным берегам того острова к востоку от нас, а не к западу как по курсу бы то чаяли.

От моря (осмотря?) ту нашу ошибку, поворотили всем флотом назадъ и обойдя его (Готланда) южной конец, поровнявся с малым островком при том острове Остергардом, стали на якорь. Французы мнили что мы для высаживание их на шведской остров пристали, но мы знали что нам велено их к Ревелю, а не к шведским берегам …..(перевезти?).

Большая нужда адмиралу была остановиться для взятья свежей воды, которой нам на кораблях недоставало, и хотя боты и посланы были к берегу для воды, но вода была по берегу не меньше 4 верст от моря, для того и принужден был ночь простоять на якорях в ожидании ботов с водою, однако и того не получили.

Потому то и сбылася общая пословица, что не разведав броду не прилично вступать в воду, около 8 часа по утру увидели мы от западной стороны нисколько парусов, а потом больше и больше и уже до 15 сочинено (сочтено?) было и шли прямо к нам.

Тот случай привел всех в великую конфузию, потому что…..(представили?) себе, что то самые французы, о которых мы под Гданском чрез посланника уведомлены были, и сколько мы находилися в смущении и страхе, столько гости наши были радостны, чая скоро видеть земляков и помещиков своих, однакож тот наш страх не долго продолжался, потому тогда уже с морса (марса?) черные парусы видны были, тогда точно распознали что то были не военные корабли, а потом и в самом деле оказалося, что оные были российские ластовые суда, бывшие с припасами для армии у пилавского порта, и по выгрузке, с тем же ветром шли, с которым весь наш флот и ту же погрешность получили как и мы, что южнее острова Готланда пришли. По прибытии их к нам, мы с нашими гостьми переменилися: мы осталися с радостью, а французы тесноту приняли.

И как посланные боты без воды возвратились, тогда адмирал сигнал учинил, и пошли в путь: однако держались близко восточного берега острова Готланда, а (не?) на средине моря к Ревелю, и не знали для какой то причины адмирал близко острова шел…..до (6 часа?) пополудни. А в 6 часу пополудни против средины острова адмирал учинил всему флоту сигнал стать на якорь …. (По?) прежней неразумности приказал послать несколько ботов для свежей воды, для чего с некоторых кораблей и посланы были, при том случае недостало терпение у вице-адмирала Сенявина, и для того поехал на шлюпке, я то ведал (видел), и знав что он недаром поехал на шлюпке к адмиралу, и как я пришел в каюту, то увидел и услышал ничто другое как поносительную укоризну адмиралу Гордону в безпорядочном или паче в подозрительном его поступке…..(в направлении?) пути.

Правда адмирал и оправдаться чтился поданными к нему от некоторых капитанов рапортами, что в воде недостатки показаны были, но то ему не помогло: 1) уличая его тем что надлежало справиться во всем флоте, потому что на некоторых имеется со излишеством, а пристойнее было удалить (уделить?) нежели приставать по пустым местам воды искать, а паче уличая рапортом капитана Безмаркера, который при гданском канале стоял больше недели на пресной воде, чему и сам адмирал свидетелем был в бытность на его фрегате, а не налил свежей и рапортует о оскудении или недостатке в воде, и тем увидел храбрость и строжайшую команду адмиральскую, что он того капитана Безмакера к военному суду отдать обещался, однако от нас ему за его оплошность довольно принето(пеняемо?) было …. (и больше?) нечего было как ночевать на якоре.

На другой день боты возвратилися по тому же с пустыми бочками, тогда действительно путь прямо к Ревелю приняли.

Но как гости наши увидели что мы от шведскпхъ берегов отделилися и пошли прямо к Ревелю, узнали что договор их содержан не будет, адмирала Гордона несколько (не только?) покорили, но и проклинали жесточая самого Папы Римскаго.

Мы хотя и ласкали их, что от Ревеля в Гельсинфорс через один день перевезены будут, но они в том нам, как Фомы неверные, не верили. И так мы на другой день в 10 часу по утру к Наргину острову пришли и не доходя в ревельской залив стали на якорь.

Тогда многие офицеры, а притом и некоторые капитаны просилися побывать в Ревель на тот день, которые и уволены были, потом через один час приехал на шлюпке гарнизонный офицер и привез именной указ, которым повелено ни четверть часа не медлить, идти со всем флотом в Кронштадт, что действительно учинено, и подняв якори отправились. Тогда французы узнав подлинно что быть в Кронштадте, клятву или проклятие адмиралу Гордону усугубляли, офицеры бывшие в отпуску в Ревель принуждены были на шлюпках догонять свои корабли, иные на пути, а иные в Кронштадте догнали.

На другой день пополудни прибыли мы к Кронштадту и стали на якорь, на третий день на мелких судах…… (французов?) перевезли на…..(ораниенбаумский?) берег, и приняли 2 полка пехотные, и маршировали в Ямбург, где объявили их (им?): хотя по капитуляции и следовало их высадить на шведские берега, но по той причине, (что?) полонены российкой фрегат ‘Митава’, такоже при том 2 пакетбота, и для (до?) того времени как оные возвращены не будут, оные в России удержаны будут, однако со всяким удовольствием пищи, на то французский бригадир просил дозволение послать от себя 2-х офицеров во Францию, исходатайствовать возвращение судов и пленных, что им и позволено было, а по возвращении российских судов и людей и сами через 3 месяца свободу получили и на торговых иностранных судах и кораблях во Францию возвратилися с немалою милостию и награждением, как ниже в своем месте показано будет. Потом чрез 2 дня от коллегии указ получен возвратиться в Петербург.

По прибытии надлежащий и обстоятельной журнал подал, изъясняя все те случаи, которые мною усмотрены были: правда что многие офицеры опасаяся и меня просили, но мне учинить было невозможно, однако я угадывая обнадеживал их, что ничего противного им последовать не может, в чем я и не ошибся, понеже хотя на поданный мой журнал и последовала коллежская резолюция и указ к адмиралу об ответе был послан, но ничего (в?) действо произведено не было, знатно больше того (по той?) причине, что по большей части касалось до самого адмирала и президента коллежской граф Головин был…..(?) агленского духа и Гордона искренний друг, по той причине все предано (забвению?), и я тем был доволен что присяжную должность действительно исполнил. И потом вступил по прежнему в свою коммисариатскую должность.

По возвращении моем из Кронштадта получил я указ ехать в Кронштадт для следствие растерянного мундира, там и прожил 3 месяца с женою и с детьми до ноября месяца.

Как льдом море покрыло, тогда отпустил я жену и детей через Ораниенбаум в Петербург.

Однако ямщики мимо большой дороги поворотили на Мартышкин кабачок, где все 4 пары проломилися, однако с великим трудом вытащены были. Через 3 дня я и сам возвратился в Петербург, и попрежнему к моей должности в кригс-коммисариат с двумя советниками Щепотьевым и Хованским.

(Окончание будет).

из записок ф. и. соймонова.

Окончание (*).

(*) Морск. Сборн. 1888 г. No 9.

По прошествии некоторого времени командир мой генерал-кригс-коммисар князь Голицын послан был на Воронеж, в Тавров. Потом, когда посланные офицеры для взыскание доимок, а особливо Нагаев из Смоленска, Желябовской из Калуги, Прончищев из Шацка, объявили мне великие во взыскании доимок воеводские непорядки и лакомства, тогда я, сочиня экстракт, подал президенту графу Головину, а он донес Государыне, на то именной указ последовал, чтоб при коллегии определить особливую комиссию, в которую и выбран был президентом, с помощниками из тех офицеров, которые о тех непорядках мне открыли и в коммисариате были мне товарищи. Потом по той комиссии как многие воеводы, а инде и морские офицеры в непорядочном взыскании оказалися, такие денежными штрафами штрафованы были, между которыми калужский воевода, не стерпя ареста от морского офицера, принужден был из канцелярии в окошко выскочить и в сенате бить челом. В сенате хотя резолюция и последовала, чтоб по другому офицеру от сената из дворян отправить и им с морскими офицерами обще взыскание доимок производить, но от тех сенатских офицеров во все в той комиссии мое время никакой пользы усмотрено не было, кроме одного полковника Григорие Григорьевича Арпова, который в то время был в Уфимской провинции. В то время последовал следующий случай, а именно: обер-егермейстер просил президента Головина о выдаче ему на покупку лошадей в Арзамаской провинции 25 тысяч рублев из адмиралтейской суммы, а я де тебе оную сумму заплатить велю в Москве из конюшенной канцелярии, на что адмирал Головин согласился, а на другой день адмирал Головин хитрость учинил: просил Волынскаго, якобы он крайнюю нужду имеет в Москве в 10 тысячах, и дал бы партикулярное письмо, что из конюшенной канцелярии отдать адмиралтейской конторы капитану Полянскому, Волынской на то и согласился и дал ему партикулярное письмо, которое адмирал при своем партикулярном письме писал к капитану Полянскому, чтоб он оные деньги 10 000 руб. принял и перевел к нему через вексель на его имя, что Полянский и учинил, а в достальных 15-ти тысячах рублях во удовольствие конюшенной каицелярии из коллегии послали промеморю, в которой написано чтоб достальные 15 тысяч рублев отпустить к прежде принятым 10-ти, и по той резолюции из кригс-коммисариата в той же силе послан был указ в адмиралтейскую контору, чтоб принять из конюшенной канцелярии достальных 15 тысяч к прежде принятым 10-ти. Капитан Полянской то и учинил, что те 15 тысяч принял и через вексель перевел в адмиралтейской коммисариат, а о прежде принятых десяти ничего не упомянул. И так оные за собственные свои содержалися у адмирала Головина больше осьми месяцев. Потом, по прошествии того времени, коммисариатской секретарь Воробьев открыл обер-штер-кригс-коммисару Соймонову, что последовало, и он знал и надеялся что адмирал Головин возвратит, но он у себя их за собственные держит, и в той своей вине просил у меня прощения, что я и учинил. Взыскать оные деньги я определил следующим порядком:

К капитану Полянскому послать указ и велеть ему ответствовать, в достальных из конюшенной канцелярии деньгах 15 тысячах рублях написано было к прежде принятым 10-ти, которые приняты и в коммисариат получены, а прежде принятые 10 тысяч получены ль и когда приняты ж, в том прислать ответ. И о том просил меня, объявить ли ему адмиралу? что я ему и позволил. Адмирал его просил, чтоб тот указ ему отдать, а я де и сам писать к Полянскому буду. Потом через 2 недели адмирал те 10 тысяч рублев в коммисариат взнес, и хотя я оные деньги возвратил, но адмиралтейской прокурор Толбухин протестовал, что оные деньги похищены были, и за то, будто я его научил, на меня вовсе озлобился. О комиссии под именем Жолубова, а притом и прочие сибирского приказу и сибирской губернии.

Жолубов был вице-губернатором выкутску (в Иркутске?) в такой гордости, что архиерей со всем собором и с образами и с колокольным звоном за 7 верст встречу учинил, потом по прошествии некоторого времени отъехал в Нерчинск, где тогда 10 тысяч китайцев было, тогда он с нерчинским воеводою Литвинцовым помянутых выходцов китайских нетолько выбил или выслал и всех разорил, а китайцы получа оных не сказали.

Он о некоторых по первым двум важным пунктам реша сам дела, по 500 рублей взятки с них взял, а об деле умолчал, с воеводою Литвинцовым возвратяся в Иркутск, не малое обывателям притеснение чинил, Литвинцов хотя и дарил его двоекратно, однако в третий отказал, потому Жолубов, хотя Литвинцову и брат ему названный был, однако осердяся посадил его под караул, потому Литвинцов, опасаяся Жолубова, принужден был о многих его раззорениях, а при том и о секретном деле Белокопытовых, послать на него доношение в Тобольск. Тобольский губернатор Плещеев немедленно отправил обер-коменданта Сухорева и приказал ему Жолубова сменить, и о том в тайную канцелярию рапортовать. Из тайной канцелярии прислан был гвардии офицер, который по прибытии арестовал Жолубова, Литвинцова и Сухорева и отвез в тайную канцелярию.

Потом по именному указу надо всеми оными, а при том и над судьями сибирского приказу, учинена была комиссия, в которой главным был обер-егермейстер Волынской, а с ним товарищи гвардии офицеры капитан Танеев, капитан-поручики Ушаков и Бурков и несколько секретарей, оная комиссия продолжалася больше 4 лет, из оных содержался Жолубов под крепким караулом по тайной канцелярии, а прочие, как сибирского приказу так и сибирской губернии, хотя числились под следствием, однако на свободе.

Оная коммиая окончив, свое мнение подала Государыне.

В то время граф Павел Иванович Ягужинской возвратился из Берлина и определен был кабинет-министром, а обер-прокурор Маслов, будучи в сенате, упросил в кабинете чрез Павла Ивановича Ягужинскаго, чтоб послать к Жолобову секретаря и взять от него известие, в чем он имеет на комиссию, почему и послан был кабинетской секретарь Яковлев, который от Жолубова что надлежит ответ получил, но как до того пункта дошло что Литвинцов на него показал, именно что Жолубов, будучи 8 месяцев в Иркутске, нападками нажил 22 тысячи деньгами и на 11 тысяч животов, тогда Жолубов секретарю сказал, что он в том винным себя не признает, потому что то как прежде бывало что все брали, и ныне все берут и впредь брать станут, потом граф Ягужинской учинил Государыне доклад, что Жолубов на комиссию некоторые неудовольствие показывает, на то Государыня изволила сказать: у меня и другие судьи есть, которые и рассмотреть могут. Потом, на другой день, последовал именной указ, которым повелено всю ту комиссию с судьями и с делами принять тайному советнику сенатору барону Шафирову, обер-коменданту Игнатьеву и адмиралтейской коллегии обер-штер-кригс-коммисару Соймонову, но которым дела по рассмотрении представить в кабинет Наш, во оной комиссии по получении всех дел, а при том и служителей 6 человек, и секретарей, рассматривание началося, а при том чрез 2 дня наша комиссия именной вторичный указ получила: ежели в оной комиссии усмотрены будут какие по первой комиссии непорядки или недостатки, в таком случае призывать к себе прежних судей и с ними иметь конференцию, и что учинено будет, докладывать вообще обеим комиссиям.

После того указа конференции обще исправляемы были, но одно несогласие много нам труда причинило, а именно: в прежней комиссии, которой по делам оказалося, что сибирского приказу судьи сибирских товаров в две заторжки продали по 250 тысяч ценою, а маклер в коммисш показал, что де в первую заторжку его в судейскую палату не впустили, а во вторую заторжку вынес ему секретарь Морсошников записку, чтобы отдать тем купцам кому судьи приказали отдать, никогда судей не исковал и никому не объявлял, а судьи де в обе заторжки отдавали тем кому они сами хотели.

По тому важному подозрению за секретарем Морсошниковым, первой комаисии первый член Волынской в своем голосе написал, что ежели Морсошников не признается, то он к розыску достойным быть может.

Первой комиссии гвардии офицеры никаких голосов не объявили и молчанием то дело продолжали, а как мы, второй комиссии, Игнатьев и Соймонов с первым членом первой комиссии согласилися, тогда и второй коимисии гвардии офицеры согласие объявили, a президент нашей комиссии барон Шафиров на то не согласился, а сказал нам: я де свой голос подам после. Потом я и Игнатьев свои голосы подали, однакож с таким изъяснением, что во первых надлежит Морсошникова увещевать и допросить, а что он в допросе покажет, тогда от нас особливые и обстоятельные мнение поданы будут. Потом на другой день барон Шафиров подал свой голос: во первых что секретарь Морсошников к розыску не следует, а паче потому что в генеральном де регламенте напечатано, что де те дела легче в суде судятся.

Но мы с Игнатъевым вопреки барона Шафирова мнения, а именно: оный пункт оному Морсошникову не следует, потому что во окончании оного напечатано: ежели то в первые совершит, а оный Морсошников такое воровство четырежды переступил, а именно: будучи на каменном дворе ….(?) второе, у строение цейхауза третье, покрытие сибирского приказа четвертое, однако барон Шафиров в том с нами не согласился, а сказал нам: хотя де гнев приму, а в том с вами не соглашуся.

А когда по окончании той нашей комиссии в конференции всех нас, однако в комиссии, дела следованы были для подачи в кабинет, тогда секретарь между прочим читая об указах, что секретарям, ежели судьи что либо в противность указов делать приказывать будут, тогда секретарям предлагать судьям повелено, тогда барон Шафиров сказал: то де правда что указы написаны, да кто из секретарей осмелиться может противное судьям сказать, на то я осмелился публично же возразить, что секретари говорят коли они захотят, на то Шафиров вторично нам сказал: я де не знаю чтоб кто из секретарей осмелиться мог, на то я вторично сказал: да оный же Морсошников, изволите вспомнить, по делу в сибирском приказе, когда воеводы вывезли ясашных из Сибири крепить в свое холопство, и сибирского приказу судьи определили оным (ясашным?) воеводам в холопство, но он Морсошников, в противность судейского определения, предлагал им, и до того не допустил, чтобы оные в холопах были, потому и судьи другую резолюцию сделали и ясашных от холопства свободили.

Потом все наши дела подали в кабинет, которым ни одному человеку кроме Литвинцова больше штрафу от нас представлено не было, а в кабинете помощию кабинет-министра князя Черкаскаго, по дружбе обер-коменданта Сухорева, без докладу пролежали по турецкой мир, по кончании турецкого мира и всем милостивый указ последовал.

1737 года.

По начале с турками войны определен был главным командиром граф Лессий в Крым, и потому нужно было послать к нему из калмыцкого войска до 30 тысяч. И хотя и определено было отправить к калмыцкому владельцу Дундук-Амбе донских казаков старшину Данила Ефремова, но по тому случаю, что оный Дундук пожалован калмыкам ханом, а другое, что нужда состояла взять от него в Крым 30 тысяч, рассуждено с тем в Крым отправить знатную персону.

И как в кабинете рассуждаемо было о выборе персоны, тогда Волынской докладывал Государыне удостоя меня к той посылке, что и последовало. Я о той рекомендации был уведомлен от бывшего при том дяди моего гвардии поручика Букова, потому, по имеющейся с Волынским ссоре, что в 15 лет впервые к нему в дом преехал и за рекомендацию благодарил. Он вопервых отрекался, что того не знает, но как я уверил что я то конечно знаю и с охотою ехать желаю, на то мне ответствовал: когда то вам не противно, то подлинно я рекомендовал. Потом через несколько дней и от кабинета отправление получил с выдачею на проезд 300 рублей. Марта в первых числах отправились мы с старшиною Ефремовым, с двумя калмыцкими посланцами и ‘ ‘ человеками донских казаков.

Для поспешения в нашем пути посланы были от сената нарочные курьеры, чтоб всем по 40 подвод в готовности были. Прибыв в Москву, пробыли мы за моею болезнию 5 дней, потом следовали чрез Серпухов, Тулу и Елец на Воронеж, из Воронежа вниз по Дону через казачьи города в Царицын, и по прибытии в Царицын, за болезнию старшины Ефремова, остановились, а посланцев отпустили к Дундуку наперед из Царицына. Потом, получа конвой донских казаков 100 и саратовских 20, отправился вниз по Волге по нагорной стороне к Дундуковым улусам. Переехав 15 верст, въехали мы в калмыцкие кочевья и оными ехали 50 верст и приехали к Дундуковой урге {Урга называется по калмыцки то место, где сами владельцы пребывают или кочуют.}.

По приезде получили мы хорошие войлочные кибитки, поставленные в близком расстоянии от ставки.

На другой день рано старшина Ефремов объявил ему о моем приезде, и что я привез к нему Высочайшую Императорскую милость о пожаловании ему ханства калмыцкого, чему он был весьма рад, однакож приказал мне объявить, что он по имеющейся его болезни скоро видеть меня не может. На другой день через присланного от него объявлено мне, что от него определено мне и моей команде каждый день по одному быку и 10 баранов, что и действительно всякой день и присылалось, и так продолжалось по 10 дней, в которые хотя Ефремов и всякой день у него бывал, однакож со мною видаться всю неделю отговаривался болезнию, что и приводило в некоторое сумнение.

Потом открылося следующее: Ефремов через друзей калмыцких зайсанов уведомился, будто Дундук ханства не примет, потому что ему должно прежде на то благословение получить от Далай-Ламы {Далай-Лама главная их секты духовная персона, а живет у Кипниска Мунтарова.}. Объявя мне те вести, присоветовал объявить мне публично при толмаче или писаре Дундукова, который больше 10 лет у Дундука за секретаря находился, что и последовало в моей команде при том Васильев, который у нас некоторое дело и переводил и переписывал.

И как мне…..такие вести объявил, тогда я по общему совету с Ефремовым ответствовал: я за счастие почитаю что о том сведал, и потому не буду столь безумен чтоб ему ханство объявить, а объявлю ему один указ о даче войска в Крым. Василий толмач то слышал и тем вечером Дундуку объявил.

На другой день и очень рано прислал по Ефремова, и по приезде говорил: как де я слышу, что господин бригадир {Я хотя имел чин обер-штер-кригс-комиисара, но потому что тот чин калмыкам неизвестен, а для того в грамоте к Дундуку и в подорожных писан был бригадиром.} не хочет мне ханства объявить. Ефремов ответствовал, что то самая правда и рассказал ему причину, что меня к тому понудило, то есть, разглашение, что он ханства не примет без благословение Далай-Ламы. Дундук от того отперся, говоря что то никогда не было я просил Ефремова, чтоб он меня в том уверил.

Потом чрез несколько дней позволил мне быть к себе. Мы были с Ефремовым, при нас сын его Степан и два казачьих полковника с конвоем 60 человек казаков. По приезде увидели около ставки великое число народа, которые сидели полуциркулем около его ставки, а для проезду нашего оставлено было порожнего места сажен на 10. При въезде нашем в тот полуциркуль встретили нас 4 человека его зайсангов, для того мы сошли с лошадей, а встретившие нас шли перед нами, по середине расстояние встретили нас другие 4 человека и потому же шли перед нами, потом у самой его кибитки встретили нас еще 4 человека зайсанов и те проводили нас в кибитку. По вступлении нашем в кибитку, он сидел на постели и тогда приказал себя поднять и держать под руки двум человекам. Жена его сидела по левую сторону и тогда потому же встала и стояла.

При входе говорил я ему приличную речь, в такой силе, что Ея Имп. Велич. за верные его Дундука службы жалует его ханом всего калмыцкого народа, и в знак той высочайшей милости изволила прислать жалованную грамоту и знамя, на которой титул Ея Имп. Вел. написан золотыми литерами на калмыцком языке. Тогда де оный поклонился и грамоту приняв поцеловал, потом грамота чтена была в кибитке, знамя тотчас на древке прибили и вознесли перед народ, и потому же и грамоту публично читали. А при том, недопуская его сесть на постелю, надели на него присланную шубу соболью, покрытую серебряным марлом и саблю опоясали. Потом он сел на постелю и нас посадил по правую сторону на войлочных тюфяках, обшитых зеленым сукном, при том перед кибиткою в многочисленном народе происходил великий шум и крик радостным восклицанием за всю высочайшую Ея Имп. Вел. милость в пожаловании в ханы их любимого владетеля.

При том просил меня и прочих при мне у себя обедать и при начале обеда, как стал подчивать калмыцким из…..мохана вином, приговаривая следующую речь, что он русского вина не имеет, а их собственное понравится ли мне не знает. А когда Государь Император Петр Великий производил поход и был у его деда Аюки хана, тогда их вино кушать изволил.

Я слыша такой пример не отрекся и выпил их вино из деревянной чашки, потом сели мы обедать, меня, и прочих за, оной посадил по правую себя сторону на тех же войлочных подушках, а жена его и прочие знатные по левую. Стол или скатерть послана была на досках по самой земле. После обеда потчивал калмыцким чаем, однако и то с кобыльим молоком, потом происходила в народе у самой кибитки борьба по древнему обыкновенно: наги и вымазаны маслом коровьим. Потом отъехали мы в свои кибитки, а после обеда подарен я был калмыцким бельим тулупом и конем. … А тулуп по их обыкновению был служителями кинут на меня сзади.

На другой день послал я к хану указ или грамоту о наряде войска его в Крым 30 000 человек, на то хан объявил мне через Данилу Ефремова, что он толикого числа послать войска не в состоянии, отправит 10 000, однакож из самых лучших,. как по их говорится, лучшего молодца и коня, а в уверение того, что он больше послать не может отправит со мною одного из его зайсанов {Зайсанги у калмыков почитаются как знатное дворянство, однако по заслугам или по фамилиям одним…. за знатнейше почитаются.}, и с тем войском отправлен будет сын его, а при том и Ефремова сын Степан, которого и по указу отправить повелено.

С такою обстоятельною ведомостью отправил я казака, и дождався действительного войска отправления, намерен был и сам ехать в Петербург, однако чрез 3 дня последовала перемена, а именно: хан с своим секретарем прислал ко мне меморию, состоящую в 4-х пунктах, с объявлением притом таким, ежели из тех пунктов по первому и по второму исполнение не последует, то и наряжение войска ему отправить будет невозможно. Признаюся что словесное (сделанное?) мне объявление не мало меня опечалило и в немалую досаду привело, но как пункты первый, из которых усмотрел я, правильные его требования, а паче что был в состоянии то исправить, без сумнение состоялся. Содержание 4-х пунктов было в следующих силах:

1) Главного его неприятеля двоюродного брата Дундука Тайшу по указу от Астрахани повелено перевесть к оренбургской границе, однако он, понаровкою астраханского губернатора, и днесь не переведен, а как он поедет по указу на Кубань, а часть войска отправит в Крым, в таком случае может оной Тайша оставшим его улусам разорение учинить.

2) По указу повелено изо всех городов некрещеных калмыков выслать в калмыцкой народ, но воеводы для своей корысти не высылают и при городах содержат, от чего то единое происходит, что те калмыки на обе стороны воровство чинят, первое в калмыцких улусах лошадей крадут и при городах продают, а часть воеводам оделяют, другое, напротив того при российских городах равномерно лошадей крадут и в калмыцких улусах продают, и имеют от того равномерную опасность как та так и другая сторона.

3) Для отправляющегося от него посольства к Далай-Ламе по указу повелено ему через всю Сибирь до границы давать по 40 подвод, а потому что то его посольство отправляется в немалой свите, для которой означенного числа подвод недостаточно, и для того просит прибавки подвод.

4) Писан был в следующей силе: по тогдаж порозжие ваканции донского казачьева атамана в пожаловании хотя и состоят во власти и изволение Ея И. В. кого …. изволить, но как Дундук договор имеет просить атамана Данилу Ефремова, а по той причине что вся Ея И. В. к нему милость произошла чрез труды означенного Ефремова {Причины одолжение и дружбы к Дундуку Данилы Ефремова: за 10 лет перед тем, по смерти отца его Аюки Хана и дяди его Керен Дундука, произошли между им в 2 родными его братьями …. великие несогласие и смертные убийства, и для того откочевал с 40 000 калмык в Турецкую область на реку Кубань, потом при намерении с турками войны, не малую имели от него опасность, чтобы в уважение туркам не причинил низовым селениям раззорений, и для того прежде начала войны послан был к нему от нас Ефремов, … вызывать его со всеми по прежнему в российское подданчество. Ефремову в той части поручено его уговаривать, со временем вызвать и для верности, что они за то получат Императорскую милость, оставил у него в аминах сына своего Степана, который тогда у него и находился, по той причине он и почитал и после помянутого Ефремова.}.

Разсмотря оные пункты, того же дня учинил ему письменный ответ, приложа при том и перевод на калмыцком языке в следующих силах: на первый, уверял его, что пошлю с нарочным курьером к астраханскому губернатору с наикрепчайшим подтверждением о немедленном отводе Тайши к оренбургской границе, и чтоб для уверение от него поверенный был послан с моим курьером, который может уверить что то действительно исполнено будет, на второй, письменно я к ему ответствовал, что указы потому же от меня посланы будут. А сверх того при возвращении моем чрез Царицын, где большая часть таковых калмык под прикрытием воеводским находилися, не оставя при себе все высланы будут, чтоб для того, потому же для уверения, своих поверенных со мною послал, чем он весьма доволен был.

На третий, писал ему в такой силе, что хотя и весьма не важное дело, но потом что в моей власти не состояло, а зависало единственно от всевысочайшего соизволение Ея И. В. и для того по должности обещал по приезде донести Ея В. а притом и уверял его, что то исполнено быть может, на четвертое, равномерно что не в моей власти, то потому ж по возвращении Ея Величеству доносить буду, и тако на все вышеописанное хан был в великом от меня удовольствии.

Потом чрез несколько дней как войско отправляться начало приняло, тогда я простился с ханом и Ефремовым, отправился в возвратный мой путь, по прибытии в Царицын находящихся там неприязненных калмык всех выслал {Исправление потому мне надежно было, потому что я с тех к губернатору указов точные копии имел, и для того партикулярно к губернатору послал, остерегая его чтоб ему большего предсуждение не последовало, ежели Дундук войска под тем предлогом отправление не учинит.} и присланным со мною вручил, что воевода Больцов, видя прежнюю свою в том ошибку, а прямее сказать прежнее лакомство, прилежно исправлял, и меня приятельно просил, чтоб о том его высылки умедлении учинил ему защищение, что я учинить обещался и учинил.

С Царицына с посланным со мною от хана зайсаном отправился в путь свой {Зайсан имел при себе экипажу хотя и не много, а именно: кафтан, седло и войлок, однако на чем оное было везть, в том было мне не без хлопот, потому что верхом ему со мною ехать не покойно было, невозможно, и для того сыскал я малую на дрогах коляску, он за постелю имел….. войлок, а вместо подушки седло, а вместо одеяла служил ему кафтан, однако он во всю дорогу ни мало мне на беспокойствие (не жаловался?), может быть ему и покойно было, потому что под войлоком доски еловые, оной потом от новых мест несколько скучать начал.}.

Проехав царицынскую линию, на Дону в казачьих городках получил я к себе нарочного курьера, конногвардии вахмистра, с именным указом, в котором писано: во первых, что с отъезду моего никакого рапорту не получено, для чего и нарочный отправлен, а при том чтоб я с тем курьером обстоятельно обо всем рапорты прислал, а сам бы поступал по данной мне инструкции.

И как тот курьер объявил мне, что он посланного от меня казака повстречал на Ижоре, 325 верст от Петербурга, потому я был уверен, что мои рапорты уже получены, и для того поворотя курьера с собою следовать в путь мой.

Потом по приезде моем в…..(?) казачий городок или станицу Михайловскую, тогда получил я другого курьера из донских казаков, однако не того который от меня был послан, в том указе ко мне прописано было, что мои рапорты (получены?), и не мало де сожалительно что хан повеленного числа войска послать отрекся……

Черкесского посланца отослал в иностранную коллегию для определение ему квартиры и кормовых денег, а именно через 3 часа представился Государыне. Государыня Императрица изволила меня принять милостиво и пожаловать к руке, изволила спрашивать обо всех обстоятельствах моей комиссии, а особливо о том как я надеюся, в которых местах в те числа хан находится и далеко ль ему идти до Кубани. Я доносил о своих (действиях?) обстоятельно, а о хане донес, что надобно ему находиться при таком то урочище, и подал карту всей той степи с означением реки Кубани и при ней знатных мест, и на той я карте {Карту я сочинил будучи у хана, по словесным известиям от калмыцкого народа, которая как тогда пред Государынею, так и потом в похвале или к трудам моим не малою пользою была.} точно показал и то место, на котором ему в те числа быть я уповал. Государыня и герцог, барон Икскуль, Черкаской любопытно ту карту рассматривали, изволила мне за скорую езду и за все мои поступки свое удовольствие объявить. Тем та моя комиссия и окончилася и я в прежнюю мою должность, то есть в коммисариат и в комиссию о доимках вступил по прежнему.

О городовой канцелярии С.-Петербургской крепости открылася не малая сумма казенных денег.

Строение той крепости началися 703 году, ежегодно употреблялись материалы на не малую сумму. К похищению тех денег нашелся один вор, белозерский купец, с двумя канцелярии судьями и с двумя офицерами, следующим образом: означенный безозерский купец помощию канцеляристов напишет доношение, что в прошедших годах поставил он кирпича и извести на не малую сумму, а денег не получил, потому что был в отлучке, ездил по обещанию в Киев молиться и там был болен, потом по обещанию ж ездил на Соловки и там по тому ж заболел, а потом на Кяхте за торгами больше двух годов для торгов прожил.

Означенные подъячие написав ему тем числом доношениe, однако для своего оправдание пошлют справку к офицерам, было ли к ним сообщение о приеме тех материалов, а офицеры, как равномерно плуты, в ответ пишут, что сообщение было, и те материалы отданы в расход, потому сочинили выписки и судьям предлагали и выдачи чинили.

Хотя начальный плут один был, а потом пристали к нему еще восьмеро, и так оных денег похищено было около 50 000 рублей. Потом означенный вор купец, желая получить, явился к обер-прокурору Маслову, обещая дворецкому 1000 руб., а Маслову 10000 рублей, а вся его сумма, которую он требовал состояла в 20000 руб.

Маслов был человек честный и справедливый, спросил купца, чтобы он ему открыл, каким бы то образом сделать возможно было, а он ему в том помогать будет, купец обольстяся, открыл ему всю истину, тогда Маслов донес Государыне, а потом и комиссия учреждена была, и когда все то явно открылося и купец с подьячими и офицерами повинилися, тогда не продолжительно решение учинено было и подьячие и офицеры повешены были, а купец для улики других оставлен был. Сие продолжалося от неотыскание прочих около 2-х годов. Потом, по окончании комиссии, конфирмация состоялась, чтоб все с них доправить, а им учинить смертную казнь, И как то дело прислано из кабинета в сенат, тогда и в сенате то же учинено, потом сенатор Шафиров, подписав оную сентенцию с прочими, послал по двух знакомых ему, и ту сентенцию им объявил, а при том им сказал: ежели они дадут ему по 1 000 рублей, от смерти их избавлю. Купцы ему то число денег поднесли, на другой или на третий день означенный Шафиров вез ко мне другой свой голос.

Следующей истории нашелся другой воровской и глупый случай, а именно: как выше показано, означенные подъячие имели приятеля купца Иконникова, который жил на Васильевском острове, те подъячие у него были в гостях и гуляли в саду, потом объявили ему, что у него в саду имеется клад, да не малой, как они сказывали, около 20 000 рублей, купец тому не верил, однако они его крепко уверяли и доказывали тем, что они от него ничего не потребуют, кроме половинного числа из той суммы, купец хотя будучи один с женой, однако обещал им ту сумму отдать, тогда они ему и открыли свое воровство, чтоб он написал доношение в городовую канцелярию, будто он за 10 лет поставил кирпича и прочих материалов в городовую канцелярию ценою на 20 000 рублей, и заставили его к тому доношению руку приложить. Однако, по счастию его, как уже оные подьячие в подозрение пришли, тогда оное доношение в действо производить не успели и ему назад отдали, и тем оный купец своей беды свободился, однако по розыскам и уликам подьяческим не без больших ходеб и убытков он получить мог. Потом оная комиссия представила в кабинет свое мнение, в котором написано что все те купцы, кроме Иконникова, достойны смертной казни, а об Иконникове, что он похищение в казне не учинил, за то осужден на три года на каторгу. Потом, когда уже был Соймонов обер-прокурор в сенате, оное дело прислано из кабинета и повелено сенаторам оное дело рассмотреть и конфирмации учинить и подать в кабинет.

О постороннем случае, что Щербатова княгиня некоторых боярынь во дворец возила.

В исходе сего года, то есть в святках, последовал мне печальный и досадный, а притом и опасный случай, а именно: Государыня изволила приказать княгине Щербатовой {Щербатова княгиня тогда была в великой милости у Государыни.}, чтоб она несколько знаемых ей друзей из дамских персон привезла во дворец, которые могли показать старинное обыкновение употребляемое во время свойств (святок?) {1) Старинное употребление во время святок бывало: поют песни, называемые подблюдные, 2) род песен в хоронении золота, 3) зайка и прочее по уверению приличное.}, для племянницы Ея Величества принцессы Анны, потому что она того никогда не видывала.

Княгиня Щербатова собрала из своих приятельниц: жену мою, Мельгунову, Гурьеву, Щепотеву, Грекову, Исупову и других своих 6 или 7 дам, по приказу Государыни, во дворец. Государыня изволила принять всех милостиво и приказала, чтоб они повеселили Ея Величества племянницу, а притом и то милостиво выговорить изволила: боярыни, не примите себе за обиду, потому что племянница моя с вами тоже будет предлагать. Дамы учиня всеподданническое благодарение, начали песни петь и прочее, как обыкновенно в старину во время в угодное бывало, посторонних кроме придворных никого не было притом, милостиво Государыня всех отпустить изволила.

Жена моя приехала после полуночи и все мне рассказала, а притом и то что она худо плясала и Государыня смотря на ее неуменье изволила тешиться.

Мы тому были очень рады, назавтре и рано пришел отставной полковник Селиверст Гурьев, показывая себя много печальным и о нас как бы о безчастных в великом сожалении: что над вами сделалось? Мы такому глупому вопросу во первых подивились, и при том ему говорили, что мы никакого себе худа и не видали и не слыхали, он с печалию спросил: да зачем де вас во дворец возили? жена моя объявила ему ту причину, он усмотря наши ответы не сколь несогласно с своими мыслями, или прямее сказать с глупым его разумом, домой пошел.

Он, по нашему счастию, с теми глупыми словами зашел к Наумову, и сказал ему то за некоторые вести, прибавя к тому, что де бедные Соймонов и Мельгунов с ума сходят.

Наумов, будучи человек рассудительный, смеючись ответствовал Гурьеву он никогда не поверит, чтоб Соймонов и Мельгунов столь глупы были и тужили о том чему радоваться надлежит.

В то время у Наумова прилучился Исупов, муж той которая живет во дворце, и слыхав от Гурьева рассказал жене своей, а жена донесла Государыне. В тот же день в вечеру Государыня изволила публично говорить графу Головину сказав: уйми Соймонова, что они с Мельгуновым с ума сходят о том, что жены их у меня были. Граф Головин на другой день рано прислал по меня, и как я к нему приехал, он рассказал мне все, и что Государыня на нас гневна, и я донес ему что всего того не бывало. Граф, будучи ко мне тогда склонен и милостив, сожалея советовал мне ехать к Государыне и принесть мое оправдание, приказав при том и то: ежели Государыня изволит и то спросить, почему знаешь о моем гневе? сказать на меня, что о том я тебе сказывал.

Признаюся что тот совет мне несколько неприятен был, граф или примечая мое нежелание, или так переменил свое мнение, сказал мне: лучше поезжай к герцогу и обо всем извинение ему донеси и проси о защищении, а потом обещал и сам ехать и Государыне невинность доказать.

И я приехав к герцогу хотя и рано, однако он уже был не один, у него застал я только 2-х купцов иноземцев и кабинетного секретаря Ейхлера, и я подступя просил его, объявя все обстоятельство, и просил защищение в нашей невинности. Герцог выслушав все причины как бы сердитым видом, сказал, что все обман, и как он об Оби упомянул, то я и принял за надлежащее изъяснить ему следующее, а именно: я в сомнении нахожусь, что то произошло от Грекова жены по той на меня злобе, что я ее зятя лейтенанта Павлова по кригс-рехту осудил в матросы.

Герцог перебив ту мою речь…. (просил?) меня, пожалуй расскажи мне обстоятельно о том деле.

Я ему доносил обстоятельно и что они чрез 3 года ходили к устью реки Оби, и дошед до поставленных маяков возвратилися на зиму в Пустозерской острог, и всякие без числа обывателям обиды чинили. Герцог все с прилежностью слушал, однако не говорил ни слова, и как я ту историю окончил, он молчал. Тогда рассудилося мне еще просить, тогда Герцог мне на то сказал: ведай и будь уверен, Государыня по многим пробам о тебе известна, что ты таких речей говорить не будешъ. Я, учиня благодарение, пошел от него с немалою надеждою и радостию.

Графа Головина получил еще в доме и обо всем ему обстоятельно донес, чему и он рад был, однако мы с Мельгуновым рассудили просить камергера и просили, он нам объявил что слыхал, Государыня на вас гнев имеет, а по извинении нашем сказал и обнадежил, что он случая искать будет Государыне донесть. На другой день во дворце найдя нас отвел к стороне и объявил: Государыня изволила приказать ему нам объявить, что Ея Величество гневу своего на нас не имеет, так тот наш печальный случай радостный конец получил.

Оригинал здесь — http://memoirs.ru/texts/Soimonov.htm