Из забытого прошлого, Ляцкий Евгений Александрович, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Изъ забытаго прошлаго.

Въ 1864 г., въ 1-ой, 2-ой, 3-ей и 5-ой книжкахъ журнала ‘Русскій Встникъ’ былъ напечатанъ романъ В. П. Клюшникова ‘Марево’. Романъ этотъ, какъ можно судить по помщеннымъ о немъ въ разныхъ изданіяхъ отзывамъ, имлъ среди публики довольно значительный успхъ. Боле или мене благопріятные отзывы о немъ были помщены и въ нкоторыхъ тогдашнихъ журналахъ, напр., въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, 1864, NoNo 2 и 6, и въ ‘Библіотек для Чтенія’, NoNo 4, 5 и 6, хотя здсь указывалось на неудачный конецъ романа. Боле справедливую оцнку романъ этотъ нашелъ въ стать Писарева, подвергшаго его безпощадной и уничтожающей критик (‘Сердитое Безсиліе’ въ ‘Русскомъ Слов’. 1865, No 2). Нсколько боле снисходительную, хотя все же отрицательную, оцнку далъ этому роману Скабичевскій въ стать ‘Русское Недомысліе’ (‘Отечественныя Записки’, 1868, No 9), гд онъ разбираетъ ‘Марево’ Клюшникова, наряду съ романами, ‘Отцы и дти’ Тургенева, ‘Взбаламученное море’ Писемскаго, ‘Некуда’ Стебницкаго, и ‘Бродящія силы’ Авенаріуса. О художественныхъ достоинствахъ романа ‘Марево’ въ настоящее время говорить не приходится. И теперь нужны большія усилія, чтобъ дочитать его до конца. Достаточно сказать, что въ роман нтъ ни одного живого лица, въ развитіи фабулы очень много натяжекъ и несообразностей, къ тому же въ немъ упорно и настойчиво проводится опредленная тенденція. Дйствіе романа относится къ эпох польскаго возстанія 1863 года, и въ немъ изображается, какъ вліянію хитро и искусно проводимой везд польской интриги поддаются русскіе люди и служатъ въ рукахъ польскихъ патріотовъ послушнымъ орудіемъ осуществленія ихъ враждебныхъ Россіи замысловъ, кром того, авторъ не упускаетъ случая обрушиться и на все движеніе 60-хъ г.г., на такъ называемый нигилизмъ, выводя своихъ героевъ въ явно карикатурномъ освщеніи. Вообще, этотъ романъ въ настоящее время пользуется совершенно заслуженнымъ забвеніемъ и не можетъ представлять для современнаго читателя никакого интереса ни съ какой точки зрнія. Наше вниманіе юнъ остановилъ только потому, что въ него въ вид отдльнаго эпизода введены нкоторыя письма 40-хъ и 50-хъ г. г., имющія видъ подлинныхъ писемъ очень извстныхъ дятелей этого періода. Такъ, повидимому, одно изъ этихъ писемъ принадлежитъ H. В. Станкевичу, другое — А. И. Герцену, третье — В. Г. Блинскому, четвертое — В. И. Красову, пятое — H. В. Гоголю, 6-ое — М. А. Бакунину. Авторъ романа былъ племянникомъ поэта И. П. Клюшникова, бывшаго въ весьма близкихъ отношеніяхъ со Станкевичемъ, Блинскимъ и другими членами этого кружка. Весьма поэтому возможно и вроятно, что въ распоряженіи автора романа были письма членовъ этого кружка, которыми онъ и воспользовался для помщенія ихъ въ своемъ роман. Въ этихъ письмахъ, конечно, измнены имена, можетъ быть, выпущены нкоторыя детали, по есть много несомннныхъ признаковъ, указывающихъ, что подлинная основа писемъ сохранена. По роману, вс они написаны къ одному лицу, отцу героини, уже умершему ко времени дйствія (1861 г.). Надо думать, что это лицо вымышлено авторомъ, потому что мы не знаемъ такого историческаго лица, которое совмщало бы въ себ изображенныя черты.

Приводимъ изъ ‘Марево’ страницы, гд одинъ изъ героевъ романа, Русановъ, прочитываетъ письма, о которыхъ идетъ рчь.

…Первое попалось Русанову письмо на голубоватой почтовой бумаг, чернила пожелтли и почти совершенно выцвли…

18… года. Lago Como.

‘Пишу теб, великій Магодева, изъ прелестнаго уголка Италіи. Здоровье мое изъ рукъ вонъ плохо, кажется, скоро придется мн погаснуть незамченнымъ въ общей сует, какъ бывало догорали свчи въ жару философскихъ споровъ нашего кружка, вспошшаются мн наши оживленныя бесды въ Старой Конюшенной, и какъ-то мирно, покойно становится на душ, нтъ у меня даже сожалнія о безплодно потраченныхъ силахъ, и не тяготитъ меня горькая дйствительность. Вспоминается мн, какъ ты еще тогда сравнивалъ наши стремленія съ труднымъ восхожденіемъ на высокую гору. Муки Тантала и Сизифа! Работа Данаидъ!..

Помнишь: Als er einst sein Kaffe getrunken, kommt ein Jngling in der Noth. VaterJ sagt, du hast mich zur Glckseligkeit geschaffen, und ich bin unglcklich.— Geh nach Berlin, und studire drei Jahre! Er ging nach Berlin, studirte und kehrte unglcklich zurck… Зачмъ ты меня создалъ, Магадева! Помнишь, чмъ мы утшались: идеализмъ, дескать, относится къ жизни, какъ колоритъ къ гравюр. А теперь, глядя на этихъ дышащихъ здоровьемъ pescatori, contadini, operanti, на эту веселую, когда-то столь презираемую толпу, какъ я завидую имъ порой! Правъ былъ отецъ, когда, не соглашаясь на мою женитьбу, желалъ видть меня сперва чмъ-нибудь хоть чиновникомъ, хоть офицеромъ, хоть откупщикомъ…

‘А я мечталъ тогда объ основаніи училища, въ которомъ мы были бы преподавателями. Чему бы мы научили дтей?

‘Ты отшатнулся отъ нашего кружка, это вчное копанье въ самомъ себ, вчное гамлетство, доискиваніе цли бытія въ Гегелевской феноменологіи опротивло твоей живой натур, ты не захотлъ провести жизни въ головномъ мірк. Честь и мсто теб, Merituri, Caesar, te salutant!

‘Прости, если я даю теб нсколько горькихъ минутъ. Рано или поздно ты узнаешь о моей смерти. Marie пріхала ко мн, добра, какъ ангелъ, ухаживаетъ за мной, какъ сестра, иногда воскрешаетъ надежду жить! Все это и грустію, и сладко, сладко… Докторъ запрещаетъ много писать, буду ждать отвта.

‘Твой С.’

Помтка на письм карандашомъ: ‘получено черезъ недлю посл смерти. Цлую жизнь сіялъ намъ свтлымъ ореоломъ науки, искусства, философіи и завидовалъ блудящимъ огонькамъ’.

Записка, писанная на клочк:

‘Неужели же вы не придете постить заключеннаго? Вообразите себ самую мрачную каморку Крутицкихъ казармъ съ часовымъ вмсто маятника, ни одного человческаго лица и очень много солдатъ и таракановъ, состязающихся въ красот усовъ, квартира казенная, но безъ освщенія. Вамъ легко получить доступъ ко мн, ни слывете благонамреннымъ. Посылаю на удачу съ несовратимымъ стражемъ.

‘Г’.

Письмо довольно не разборчиваго почерка:

‘3 октября, С.-Петербургъ.

‘Если я обращаюсь къ теб, любезный Николай Терентьевичъ, значитъ: солоно пришлось. Я тебя люблю и уважаю, какъ бывшаго учителя, но, согласись самъ, бросить оба кружка въ такое тяжелое для насъ время, забиться въ глушь и не подавать живого голоса — въ высшей степени двусмысленно. Мы думали, что у тебя, по крайней мр, уважительныя причины, какъ вдругъ узнаемъ о твоей свадьб и сибаритской жизни подъ тнью хохлацкихъ садовъ. Я не баронъ, а понимаю, что у бароновъ бываютъ свои фантазіи.

‘Все это очень хорошо, но все это ты могъ продлать въ Петербург, не покидая общаго дла и не измняя современному движенію. Право, я иногда такъ золъ на тебя, что пугаюсь мысли о нашей встрч.

‘Перехожу къ просьб. Каковы мои обстоятельства, можешь заключить изъ того, что я ршаюсь просить у тебя денегъ. Скотина ***, эксплуатируетъ меня хуже любого пропріэтера. Жена осаждаетъ домашними дрязгами, С*** продолжаетъ отпускать свои остроты, встрчаясь со мной на Невскомъ, когда же къ намъ-то? къ намъ-то? Говоритъ приготовилъ ужъ и даровую квартиру. Въ довершеніе удовольствій — кровь горломъ.

‘Если ты мн пришлешь рублей двсти, надюсь черезъ мсяцъ кончить статью о Пушкин и возвратить теб долгъ. Если самъ нрідешь, прощу и расцлую.

‘Б.’.

Приписка карандашомъ: ‘исполнено 4 октября’.

Русановъ пробгалъ отрывками:

‘Другъ мой, сердце мое облилось кровью при чтеніи вашего письма. Итакъ Аделины нтъ боле на свт, нтъ боле тихаго ангела, посланнаго вамъ въ подруги жизни небомъ благодатной Германіи. Потеря велика, но у васъ достанетъ силы перенести ее. Мысль осыпать покойницу розами на смертной постели, не выставлять мертваго тла на позорищ праздной толпы, и не допускать постороннихъ типъ до самаго выноса — показываетъ всю несокрушимость вашего духа и находитъ полное сочувствіе въ поэтическихъ натурахъ…

‘…Помните, что на рукахъ вашихъ остается малютка Ниночка’ развитіе которой есть ваша священная обязанность…

‘… Посылаю вамъ Emile Rousseaux классическую книгу по вопросу о воспитаніи: tout est bien, tout est grand sortant des mains de l’auteur des choses…

‘…У меня премиленькая квартира, много уроковъ, надюсь занять мсто въ корпус…

‘…Боже мой! Боже мой! какъ судьба разбросала нашъ кружокъ!..

‘…Пусть неизмненъ — жизни новой

‘Приду къ таинственнымъ вратамъ.

‘Горячо жмущій вашу руку, В.К.’.

Помтка: ‘на сумасбродныя письма нечего отвчать’.

Письмо со штемпелемъ Рима:

‘Письмо ваше чрезвычайно огорчило меня и оскорбило вс христіанскія чувства. Разв можно нападать на одно изъ священнйшихъ установленій, потому только, что у васъ дурная жена, вспомните свой первый бракъ…’

Русановъ не дочиталъ письма и торопливо взглянулъ на окончаніе.

‘Вы сами пишете, что увлекались простотой Анны Михайловны, вы мужчина, наставьте ее, укажите ей истинное значеніе женщины.

‘Поручаю васъ милости Божіей.
‘Соболзнующій о васъ Н. Г.’.

Приписка: ‘помшался!’

‘Вна. 1847 г.

‘Я не писалъ бы къ теб, если бы до меня не доходили слухи, что ты непокоенъ духомъ, боле чмъ когда-нибудь озлобленъ омутомъ жизни, раскаиваешься въ постыдной слабости и страстно желаешь пострадать за правое дло. Vaut mieux tard que jamais! Настала минута искупить прошлое. Народы пробуждаются Кошутъ и Гергей подняли знамя возстанія въ Венгріи. Франція Лодрю-Роллена, Ламартина. Виктора Гюго — готова отозваться грознымъ эхомъ на первый пушечный выстрлъ. Въ Италіи глухое броженіе. Прізжай, ты найдешь меня во глав движенія. Снова твой

‘М. Б.’.

‘P. S. Посланецъ передастъ теб вс подробности..-‘

— А это отъ отца,— подумалъ Русановъ, взявъ слдующее письмо:— его рука! Такъ и есть!

‘Москва. 1853, іюля 30.

‘Любезный другъ,
Николай Терентьевичъ!

‘Письмо твое получилъ и нахожусь въ крайнемъ недоумніи. Если ты меня не морочишь, такъ у тебя сильно разстроена нервная система. Это очень понятно, огорченія, потери, пятилтняя ссылка и вс испытанія, какія выпали теб на долю, не могли не подйствовать на твою слабую комплексно. Посылаю теб рецептъ:

В.. Tiacturae Valerianae.

Aq. Lauroceras.

MDS. По 30 капель во время припадка.

‘Очень, очень радъ, старый дружище, что ты, наконецъ, дома, а что до семьи, такъ плюнь ты на эта дрязги. Извстно, не слдъ было жениться въ другой разъ, или ужъ въ рукахъ держать бабу, коли вздорная. Радуюсь, что Ииночка тебя любитъ, только я боюсь за нее, раннее развитіе губитъ дтей, а ты теперь, вроятно, поддаешь пару. Все, что ты пишешь о воспитаніи на какихъ-то новыхъ началахъ, мн не понятно, это ваше дло, мыслители. Я изъ своего Володьки ничего не хочу выдлывать, и пусть онъ будетъ честный работникъ и счастливый семьянинъ en dpit de tout’.

Русановъ улыбнулся на эту ошибку добряка, забытые образы прошли передъ нимъ, странное чувство охватило его:.

‘Пиши, да пожалуйста не подсыпай того… попроще, оно не хуже, а то и до бды недолго. Эхъ, братъ, до сдыхъ волосъ дожилъ, а чего надо — не нажилъ! Ну, скажи по совсти, не сумасшедшее твое письмо? Скажи брату, чтобы прислалъ сала да наливокъ.

‘Иванъ Русановъ’.

Владиміръ Ивановичъ сталъ перебирать письма, проглядывая ихъ мелькомъ, всего бы не перечесть въ недлю: письма были на шести европейскихъ языкахъ, встрчались фамиліи боле или мене извстныя-въ то время, боле или мене игравшія роль. Изъ этого онъ заключилъ, что отецъ его, въ простот сердечной, и не понималъ значенія своего стараго дружища, вроятно, и причина ссылки этого дружища, въ 1848 г. оставалась для него необъяснимою загадкой. Ясно было, что отецъ Инны былъ центромъ, около котораго группировалось сначала все мыслящее въ Россіи, а потомъ, когда онъ отшатнулся отъ этого кружка, вокругъ него стали собираться всевозможные элементы революціи 1848 года.

На одномъ изъ писемъ Русановъ нашелъ подпись Льва Горобца и съ новымъ любопытствомъ принялся за чтеніе:

‘Батюшка, смю ли я хоть разъ еще назвать васъ этимъ именемъ? Я не стою даже гнва вашего, но если я вамъ не сынъ больше, выслушайте человка въ отчаяніи. Я — одинъ, безъ средствъ, безъ имени, преступникъ, убійца. На нсколько дней я присталъ у раскольниковъ: что будетъ дальше — страшно подумать. Я не умю красно говорить, вы меня упрекали въ скрытности, не оттолкните же моей исповди… Можетъ быть, скоро меня не будетъ въ живыхъ.

‘Да, Леонъ былъ скрытенъ, Леонъ былъ негодяемъ, скотомъ, развратникомъ… Многихъ огорченій, многихъ безсонныхъ ночей стоилъ я вамъ… Кто же виноватъ? Батюшка, не для оправданія себя пишу, я былъ бы послднимъ изъ подлецовъ, если бы вздумалъ упрекнуть васъ. Вы не отдали меня въ одинъ изъ тхъ домовъ, гд гибнутъ тысячи подобныхъ мн, вы не бросили меня, какъ лишняго щепка, на произволъ судьбы, вы открыто говорили: это мой сынъ, и я росъ наравн съ меньшими братьями, привыкъ называть домъ вашъ — нашимъ домомъ, садился за свой столъ, разъзжалъ верхомъ по отцовскимъ помстьямъ и гордо подписывалъ вашу фамилію на запискахъ къ пріятелямъ. А васъ-то какъ любилъ, съ какою жадностью прислушивался къ каждому слову на урокахъ! Я старался отличиться передъ братьями, я хотлъ быть достойнымъ васъ. Что же перевернуло дтскую голову? Одно слово. Кто-то изъ хуторскихъ въ сердцахъ назвалъ меня байстрюкомъ {Незаконнорожденный.}. Меня поразило новое слово, какъ сейчасъ помню ваше смущеніе при моемъ вопрос! Вы наказали сгоряча неосторожнаго парубка, но слово мн запало, и я допытался значенія’ Оно стало моею bte noire, я росъ, и оно росло со мною, я развивался, и оно развивалось до полнаго сознанія моей безправности во всхъ отношеніяхъ… Наступило юношество, идеалистъ и романтикъ по воспитанію, я думалъ найти чистую женскую душу, которая замнила бы мн все, я отдался со всмъ жаромъ молодости… Что-жъ отвтилъ мой идеалъ? Батюшка, если бы вы слышали, какимъ горькимъ смхомъ смюсь я теперь, вспоминая прошлое… Она соглашалась выйти за меня, когда я буду генераломъ…

‘Я сталъ скрытенъ. Каждая улыбка чужого человка при моемъ появленіи колола меня, въ каждомъ слов мн чуялось оскорбленіе, я сталъ чуждаться людей, семьи, васъ, себя, наконецъ. А молодость брала свое, жить хотлось, кровь играла… Тутъ-то и принесло дядю съ его философіей. Съ какимъ восторгомъ услыхалъ я, что вс люди равны, что незаконное рожденіе — абсурдъ, что ранги и привилегіи — безсмысленные выродки кастъ, что теперь всми силами надо разрушать отжившіе предразсудки… Все это въ отвлеченіи слышалъ и отъ васъ, но мн въ голову не приходило примнить это къ себ… А дядя ударилъ прямо по больному мсту. Какъ мн весело стало врить въ одного себя, въ свою силу! Какъ я гордился передъ товарищами прозвищемъ удалого паренька безъ роду и племени!.. Я все думалъ, что завоюю себ свое право, и съ безпощадною послдовательностію жилъ навыворотъ въ отношеніи къ обществу. Оно презирало пьяницъ, я сталъ пить, оно преслдовало развратъ, я связался съ женщиной, о которой теперь не могу вспомнить безъ омерзнія, оно въ лиц мужа хотло наказать меня по тогдашнему обычаю — я сдлался убійцей. Я вижу всю ложь этой жизни, я сознаю, что не по влеченію, не изъ служенія идеи, а изъ гордости, изъ ложнаго самолюбія, жилъ такъ, да ужъ поздно… Назадъ нельзя, а между тмъ, и привычка беретъ свое, тянетъ меня дальше и дальше, я борюсь, мучусь больше, чмъ прежде, и кто знаетъ, до чего я дойду… А отдаться въ руки правосудія,— нтъ, живой я никому въ руки не дамся…

‘Вотъ что хотлъ я сказать вамъ, вотъ на что, къ несчастію, у меня ни разу не хватило духа, пока я жилъ съ вами… Забудьте же, дорогой мой, если не можете простить вашего сына Льва Горобца’.

— Это живой человкъ писалъ, подумалъ Русановъ, еще разъ перечитывая письмо, это не сфабрикованный взглядъ на жизнь, не теоріи, долбней вбитыя въ голову: это живая мысль, живое слово.

Еще нсколько инеемъ перебралъ онъ, пока не добрался до послдняго. Съ первыхъ же строкъ оно совершенно завладло его вниманіемъ.

‘Безцнное дитя мое, единственное утшеніе послднихъ дней надломленной моей жизни, теб пишу я, Инна, чтобы не пропали даромъ труды мои. Мн ужъ не долго маяться по свту, не доживу я до полнаго развитія твоихъ физическихъ и нравственныхъ силъ, а это самая страшная эпоха въ жизни человка, тутъ онъ стоитъ у трехъ сказочныхъ дорогъ съ извстными теб надписями, стоитъ межъ двухъ потоковъ, которые борются отъ вка, увлекая за собой все, что живетъ, къ одному изъ нихъ надо пристать, надо идти направо или налво, на средней тропинк и съ конемъ пропадаютъ. Ты понимаешь эти мысли, по большая разница понимать жизнь и стать съ ней лицомъ къ лицу, задрожитъ и поблднетъ молодое существо, когда поднимется передъ нимъ занавсъ той обширной сцены, на которую придется ему выступить, вотъ въ эту-то минуту общай мн, дитя мое, перечитать это письмо. И задай себ вопросъ прямо, безъ лживыхъ увертковъ: по какому пути ты пойдешь? И почему ты пойдешь именно по этому пути?

‘Если ты пойдешь по пути, завщанному теб отцомъ, ты будешь его мстителемъ, потому что въ тебя вложены великія силы… Если ты пойдешь противъ отца, я не сужу тебя, свобода прежде всего, но неужели моя Инна пойдетъ противъ отца?

Николай Горобецъ’.

Приписка рукой Нины: ‘прочтено 27 іюля 1859 г.’.

Какъ можно судить по Дневнику Инны, ея отецъ умеръ въ іюл 1861 г.

Сообщилъ Евг. Л.

‘Современникъ’, кн.II, 1914

Изъ забытаго прошлаго.

Читайте также: