Изъ воспоминаній сотрудника.
Изъ воспоминаній сотрудника.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
И. П. Блоконскій.
‘Русскія Вдомости’, 1863—1913. Сборникъ статей. М., 1913
Из воспоминаний сотрудника, Белоконский Иван Петрович, Год: 1913
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Постояннымъ читателемъ ‘Русскихъ Вдомостей’ я сталъ съ 1880 года, когда, высланный въ Восточную Сибирь, былъ водворенъ на жительство в.ъ г. Красноярск Енисейской губ.
Въ этомъ году была учреждена верховная распорядительная коммиссія, съ графомъ Лорисъ-Меликовымъ во глав, и ‘Русскія Вдомости’, пользуясь очень краткой и весьма ‘куцой’ лорисъ-меликовской ‘конституціей’, предприняли чрезвычайно энергичный походъ противъ административной ссылки.
Само собой разумется, что уже это одно обстоятельство завоевало мои симпатіи къ газет, но, знакомясь съ ней ближе, я находилъ, что и помимо злободневнаго для ссыльныхъ вопроса, ‘Русскія Вдомости’, какъ ни одинъ другой органъ, всесторонніе освщали и другіе громадной важности вопросы общественной и государственной жизни.
Это особенно выяснилось, когда закатилась звзда Лорисъ-Меликова, нахлынули тучи реакціи, и пресса,— вчный козелъ отпущенія,— первая почувствовала наступленіе тяжкихъ временъ.
‘Русскія Вдомости’, не измнивъ своихъ взглядовъ, давали интересный и въ то же время серьезный матеріалъ, умло лавируя между Сциллой и Харибдой, сдавливавшими теченіе прессы, къ которой уже началъ постепенно примняться взглядъ, высказанный Побдоносцевымъ 8-го марта 1881 года на знаменитомъ ‘погребальномъ’ засданіи Государственнаго Совта, что печать, ‘это — самая ужасная говорильня, которая ‘о вс концы необъятной русской земли, на тысячи, десятки тысячъ верстъ разноситъ хулу и порицаніе на власть, насваетъ между людьми мирными и честными смена раздора и неудовольствія, разжигаетъ страсти, побуждаетъ народъ къ самымъ вопіющимъ беззаконіямъ’.
Въ 1882 году я былъ высланъ изъ губернскаго города Красноярска въ глухой Минусинскъ, расположенный близъ границъ Монголіи.
Но въ этомъ именно городк я впервые узналъ, кто стоитъ во глав заинтересовавшей меня газеты.
Кажется, въ конц 1882 года или въ начал 1883 года въ Минусинскъ сосланы были воспитанники московскаго университета доктора В. С. Лебедевъ и С. В. Мартыновъ, навщать которыхъ немного позже прізжалъ изъ Енисейска третій докторъ, С. Я. Елпатьевскій.
Вотъ они-то, если не измняетъ мн память, и сообщили, что ‘Русскія Вдомости’ имютъ близкое отношеніе къ московскому университету {Въ Красноярск о ‘Русск. Вд.’ нкоторыя свднія имли В. В. Лесевичъ и С. Н. Южаковъ, но первый интересовался больше петербургскою прессою, а второй, хотя и писалъ въ ‘Русск. Вд.’, зналъ о нихъ, кажется, черезъ А. С. Посникова, тогда профессора Новороссійскаго университета. Во всякомъ случа въ Красноярск я имлъ самое смутное представленіе о состав редакціи ‘Русскихъ Вдомостей’.}.
Въ это же приблизительно время, вроятно, въ конц 1883 года, дошла до Минусинска и извстная, до сихъ поръ не разсянная легенда о томъ, что во глав ‘Русскихъ Вдомостей’ стоятъ ’12 профессоровъ’, которыхъ называли также ’12-ю апостолами’.
Эта легенда имла для меня ршающее значеніе.
Не зная о состав газеты, я рискнулъ въ 1882 году послать сіюю первую корреспонденцію въ ‘Русскія Вдомоста изъ Минусинска, которая и была напечатана въ No 226-мъ названнаго года.
Услыхавъ же о ’12-ти профессорахъ’, струсилъ, и хотя состоялъ уже постояннымъ сотрудникомъ всхъ сибирскихъ газетъ, хотя статьи мои (печатались и івъ »Дл’, и въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, въ ‘Русскія Вдомости’ писать не ршался до самаго возвращенія въ Россію.
А между тмъ вс мои помыслы направлены были на эту газету, особенно съ 1884 года, когда посл закрытія ‘Отечественныхъ Записокъ’ выдающіеся сотрудники этого журнала, кумиры молодаго поколнія 70-хъ годовъ, Михайловскій, Щедринъ, Глбъ Успенскій, Златовратскій, стали писать въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’.
Съ этого момента послднія завоевали полное расположеніе среди русской интеллигенція, сдлались, безъ преувеличенія, ея каедрой.
Что же удивительнаго, что ‘попасть’ въ ‘Русскія Вдомости’ сдлалось мечтой всякаго молодаго писателя. Но какъ ее осуществить?
Попытки къ этому я предпринялъ уже по возвращеніи изъ ссылки, въ конц 1880 года.
Первымъ, совершенно случайнымъ пунктомъ моей осдлости въ Россіи явился Орелъ, куда я (вынужденъ былъ, помимо своего желанія, перекочевать изъ Жито міра, гд поселилась по окончаніи ссылки моя, нын покойная, жена, и гд я думалъ устроиться.
Въ Орл я очутился безъ всякихъ средствъ и связей, причемъ администрація длала все, чтобы лишитъ меня возможности существованія.
Единственнымъ выходомъ изъ такого положенія былъ литературный трудъ, который выручалъ уже меня въ Сибири.
Въ это время ‘Русскія Вдомости’ пользовались въ Орл громаднйшей популярностью.
Не говоря объ интеллигенціи и такъ называемомъ ‘третьемъ элемент’, объ учащейся молодежи, газета имла широкій кругъ читателей въ земской и судебной сред.
Вс относились къ ней съ рдкимъ почтеніемъ, и изъ устъ въ уста переходила знакомая мн уже легенда о ’12-ти профессорахъ’ и о томъ, что ‘попасть’ въ ‘Русскія Вдомости’ въ качеств постояннаго сотрудника — вещь безнадежная.
Поэтому съ большимъ трепетомъ приступилъ я къ проложенію пути въ недосягаемый органъ.
Читалъ я ‘Русскія Вдомости’ уже шесть дть, хорошо познакомился съ ихъ физіономіей, усвоилъ, казалось, характеръ газеты, и все же немало перепортилъ бумаги, прежде чмъ дослалъ первую корреспонденцію изъ Орла.
Съ лихорадочнымъ нетерпніемъ посл этого раскрывалъ я каждый (нумеръ ‘Русскихъ Вдомостей’ я бросалъ взоръ на ‘внутренній отдлъ’, ища свой первый опытъ.
Каково же было кое торжество, когда я черезъ короткое сравнительно время увидлъ свою корреспонденцію напечатанной.
Немедленно я отправилъ вторую, боле ‘длинную’ корреспонденцію, которая тоже появилась.
Третья, четвертая, пятая — т же результаты.
Но меня печалило, что редакція не обмолвилась ни единымъ еловомъ, не написала мн ни единой строчки, тмъ боле, что къ легенд о ’12-ти профессорахъ’ прибавлялась еще и другая: редакція ‘Русскихъ Вдомостей’ никогда никому не только не писала и не пишетъ, но не отвчаетъ на письма {Объ этомъ мн, спустя долгое время, говорилъ и H. К. Михайловскій, ссылаясь на собственный опытъ.}.
‘Что же длать, чортъ возьми?’ — задавался я вопросомъ.
И сталъ придумывать способы, какъ войти съ редакціей въ сношенія.
Я его придумалъ, но: осуществилъ лишь впослдствіи, такъ какъ въ начал весны 1887 года совершилось событіе, поставившее меня въ опредленныя и довольно близкія отношенія къ ‘Русскимъ Вдомостямъ’.
Въ начал января 1887 г. я получилъ деньги отъ редакціи за напечатанныя корреспонденціи и предложеніе ‘продолжать писать’. Какъ ни сухо и ни коротко было это предложеніе, но, думалъ я, отъ ’12-ти профессоровъ’ и то хорошо.
Другое событіе было много крупне.
Возвратился я откуда-то домой и вижу у себя визитную карточку: ‘Василій Михайловичъ Соболевскій. Редакторъ-издатель ‘Русскихъ Вдомостей’.
Что за притча такая? Кто доставилъ эту карточку?
Дома, какъ нарочно, никого не было, а прислуга пояснила: ‘Былъ высокій господинъ, спросилъ васъ, оставилъ вотъ это, и просилъ, чтобы вы зашли на Пушкарскую улицу, въ домъ ихъ матери’.
— Матери?.. Вотъ этого самаго господина?
— Да, да…
Я не заставилъ долго себя ожидать и тотчасъ отправился по указанному адресу, совершенно все-же недоумвая, въ чемъ дло, и полагая, что прислуга что-нибудь перепутала.
Прихожу на Пушкарскую улицу, одну, къ слову сказать, изъ худшихъ въ Орл, и въ указанномъ мст вижу совсмъ крохотный деревянный домикъ.
Звоню.
— Здсь живетъ Соболевская?— спрашиваю у отворившей дверь прислуги.
— Здсь.
— А къ ней кто-нибудь пріхалъ?
— Сынъ ихній.
‘Ну, значитъ, такъ’, думаю.
Вхожу въ прихожую и изъ нея вижу: въ небольшой, низкой комнат, съ крашенымъ поломъ, сидитъ въ кресл старуха со строгими, рзкими чертами лица и живыми, выразительными глазами, а но комнат ходитъ высокій, хорошо одтый, коротко остриженный и выбритый господинъ и куритъ папиросу.
Замтивъ меня, онъ вышелъ въ прихожую.
— Блоконскій.— поспшилъ отрекомендоваться я, замтивъ на лиц господина признаки недоумнія.
— А-а!— протянулъ онъ, улыбаясь широкой улыбкой.— Прекрасно… Я заходилъ къ вамъ и, не заставъ, оставилъ карточку.
— Вотъ я и пришелъ.
— Отлично… Пожалуйте…
При вход моемъ старуха улыбнулась такой простой, искренней, я сказалъ бы, ободряющей улыбкой, догорая сразу уничтожила всякую натянутость.
— Моя мать, Софья Алексевна,— отрекомендовалъ Василій Михайловичъ.
— А я все васъ поджидала… Вася мн не разъ упоминалъ о васъ въ письмахъ.
— Но вдь я не зналъ… Изъ редакціи я до сихъ поръ не получалъ ни единой строки.
— Разв я вамъ не писалъ?— опросить Василій Михайловичъ.
— Я не получалъ…
— А мн помнится, будто писалъ.
— Ну, Вася,— сказала матъ,— ты и мн сплющь-да-рядомъ забываешь писать, а потомъ говоришь, что писалъ…
— Можетъ-быть, можетъ-быть,— виновато улыбаясь, соглашался Василій Михайловичъ, и прибавилъ: Ну, теперь дло уладилось.
— Надюсь, что- вы не будете считаться визитами?— сказала мать.— Вы, видите, что моему возрасту можно извинить…
— Что вы, Софья Алексевна!.. Конечно, ни о какихъ визитахъ не можетъ быть рчи… Повторяю, я не зналъ, что вы — мать Василія Михайловича, а если бы и узналъ, то меня могло бы удержать одно только обстоятельство: я нахожусь подъ надзоромъ полиціи, которая слдитъ за моими знакомствами.
— Ну, ужъ, я на полицію никакого вниманія не обращаю,— энергично отвчала Софья Алексевна,— и крпко прошу васъ не заботиться) о благоволеніи ея ко мн… Пусть она себ слдитъ, это — ея дло, а мн безразлично, слдитъ или не слдитъ…
Такого рода отношеніе къ поднадзорнымъ было для того времени значительнымъ гражданскимъ мужествомъ.
Вдь администрація до. того- налегала на меня и мое семейство, что съ Трудамъ можно было квартиру найти: хозяева, запуганные полиціей, сплошь-да-рядомъ предлагали выселиться {Впослдствіи этотъ періодъ моей орловской жизни былъ описанъ мною въ фельетон ‘Р. В.’, подъ заглавіемъ ‘Гороховое пальто’ (No 195 за 1907 г.)}.
Василій: Михайловичъ съ первыхъ же шаговъ принялъ по отношенію ко мн совершенно простой, товарищескій тонъ, словно мы были давно знакомы.
Между прочимъ, одобривъ первые мои опыты въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, онъ сказалъ:
— Что же вы однми корреспонденціями пробавляетесь, вы присылайте намъ посерьезне вещи, но, конечно, сообразуясь съ цензурой.
И потомъ онъ сообщить, какія ‘Русскимъ Вдомостямъ’ приходится преодолвать препятствія.
Пробылъ Василій Михайловичъ въ Орл, кажется, одн только сутки, но югъ этого времени и до момента, когда я питу эти строки, у меня установились съ нимъ самыя теплыя, самыя дружескія отношенія.
Съ другимъ же редакторомъ, А. С. Посниковымъ, мн пришлось познакомиться много позже.
Посл знакомства съ Василіемъ Михайловичемъ я сдлался смле и сталъ писать не только статьи подъ заглавіемъ, но ршилъ найти себ мсто и въ нижнемъ этаж, въ фельетон,— тамъ, гд сплошь-да-рядомъ фигурировали фамиліи выдающихся представителей науки и литературы.
Носились слухи, что проникнутъ въ этотъ этажъ ‘Русск. Вд.’ дло почти безнадежное, и тмъ трудне мн было выбрать для перваго дебюта подходящую тему и обработать ее.
Я остановился на свжихъ еще впечатлніяхъ изъ сибирской жизни и въ конц 1888 года послалъ первый фельетонъ: ‘Среди сибирскихъ инородцевъ’.
Вотъ въ это-то время мн и пришлось придумать способъ вынудить редакцію освдомить меня объ участи моего произведенія. Не говоря уже о понятномъ стремленіи узнать, принятъ или нтъ фельетонъ, я опасался за его участь и потому, что редакція рукописей не возвращала, о чемъ и до сихъ поръ печатается въ газет.
Способъ былъ очень простой, но, какъ я узналъ впослдствіи, редакція находила его остроумнымъ.
Не получая никакихъ извстій въ теченіе четырехъ мсяцевъ, я ршилъ направить въ ‘Русскія Вдомости’ двойную открытку, причемъ одна изъ нихъ была не только съ моимъ адресомъ, но и съ написаннымъ мною же увдомленіемъ: ‘Редакція извщаетъ васъ, что рукопись ваша’…
Слдовательно, редакціи оставалось только буквально написать одно или два слова: ‘принята’ или ‘не принята’. И я тотчасъ получилъ лестную для меня приписку къ моему ‘предисловію’: ‘принята’.
Этими семью буквами выражались дв мои блестящія побды: проникновеніе въ нижній этажъ »Русскихъ Вдомостей’ и снятіе замка съ устъ редакціи.
Но скоро сказка сказывается, да не скоро дло длается: извщеніе о принятіи фельетона еще не означало времени его появленія въ свтъ.
Послднее случилось черезъ… годъ посл увдомленія!
Между тмъ въ 1889 году я былъ арестованъ по нелпйшему ‘длу’ и просидлъ въ орловскомъ замк ровно 9 мсяцевъ {Лишь черезъ 21 годъ, въ 1910 г. я имлъ возможность изложить это моо поразительное ‘дло’ — въ фельетон: ‘Какъ я поплатился за устройство вечера, въ пользу Литературнаго Фонда (‘Русскія Вдомости’, No 22, 1910 г.).}.
Въ это время я убдился, какъ тепло относится редакція ‘Русскихъ Вдомостей’ къ своимъ даже новымъ сотрудникамъ: стоило жен сообщить о моемъ арест, какъ ей высланъ былъ авансъ, не помню уже въ какомъ размр, но во всякомъ случа оказавшій помощь.
Названный же первый фельетонъ мой быль напечатанъ лишь въ 1890 г. (No 121), уже посл выхода моего изъ заключенія.
Ободренный этимъ успхомъ, я сталъ все чаще и чаще посылать статьи для нижняго этажа, причемъ скоро перешелъ на беллетристику.
Съ этого, кажется, момента имя мое стало фигурировать въ числ всхъ другихъ ‘постоянныхъ сотрудниковъ’ ‘Русскихъ Вдомостей’, и къ тому же времени относится первое знакомство мое съ редакціей.
Если не ошибаюсь, оно состоялось въ конц 1891 года, когда я не имлъ еще права не только проживательства, но и възда въ столицы и посщалъ Москву ‘нелегально’, проздомъ черезъ нее {Право жительства въ Петербург я получилъ въ 1895 г., а, въ Москв лишь въ 1905 г., хотя, какъ южанинъ родомъ, не имлъ къ ней ране ровно никакого отношенія, и до сихъ поръ не вдаю, почему я для Москвы считался ‘опаснымъ’.}.
Какъ сейчасъ припоминаю то благоговніе и трепетъ, съ которыми я подходилъ къ небольшому двухъэтажному дому, No 7, въ Большомъ Чернышевскомъ переулк, надъ крыльцомъ котораго виднлась скромная вывска: ‘Русскія Вдомости’.
Долженъ, замтить при этомъ, что ране, надолго изъятый изъ Европейской Россіи, я не посщалъ ни одной столичной редакціи и не могъ вообразить, что она изъ себя представляетъ.
Мн думалось, напримръ, что въ редакціи ‘Русскихъ Вдомостей’ я встрчу всхъ ’12 профессоровъ’ и многихъ изъ тхъ блестящихъ писателей, имена которыхъ то-и-дло встрчались въ газет.
Мое ощущеніе было такое же, какое я испытывалъ гимназистомъ, когда шелъ на экзаменъ и умственнымъ торомъ видлъ столъ, за которымъ сидлъ весь синклитъ экзаменаторовъ.
Войдя въ прихожую, я прежде всего спросилъ швейцара:
— Могу я видть В. М. Соболевскаго?
— Его нтъ, онъ за границей.
— А кто же вмсто него?
— Посниковъ.
Я остановился въ раздумь,— идти или не идти? Когда-то въ новороссійскомъ университет я съ увлеченіемъ слушалъ лекціи Посникова, пользовавшагося громадной популярностью, но, конечно, этотъ ученый не зналъ меня, а врядъ ли то обстоятельство, что мои статьи печатаются въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, укрпило въ его памяти мою фамилію.
Но все-же я ршилъ познакомиться съ редакціей, тмъ боле, что въ это время въ портфел ея находилась громадная, на много фельетоновъ, моя статья: ‘Край долбни и картошки’, объ участи которой я не зналъ, и былъ увренъ, что она уже по размрамъ своимъ врядъ ли пригодна для газеты.
По указанію швейцара я поднялся не второй этажъ, съ площадки котораго первая дверь, прямо противъ лстницы, вела въ контору, а вторая, влво,— въ редакцію.
Отворивъ эту послднюю дверь, я очутился въ большой, высокой комнат, уставленной громадными шкапами, съ книгами.
За столомъ, влво отъ двери, сидлъ какой-то красивый молодой брюнетъ.
— Что вамъ угодно?— спросилъ онъ, взглянувъ на меня.
— Могу я видть редактора?
— Ваша фамилія?
— Блоконскій.
— А-а,— протянулъ онъ тономъ, показывавшимъ, что фамилія моя ему извстна, и сказалъ, указывая пальцемъ на дверь, противоположную входной,— первая дверь въ корридор налво.
— Такъ прямо и идти?
— Да, если дверь затворена, постучите, а отворена,— прямо идите.
Я направился въ темный корридоръ со скрипящимъ поломъ и черезъ первую налво полуотворенную дверь увидлъ господина, сидвшаго въ кресл у большаго письменнаго стола и занятаго, повидимому, чтеніемъ гранокъ.
Всматриваюсь и узнаю, что это Посниковъ.
Я осторожно вошелъ въ высокій, большой кабинетъ и кашлянулъ.
Посниковъ нервно взглянулъ на меня своими блестящими, черными глазами и спросилъ:
— Что угодно?
— Блоконскій,— отвтилъ я.
— А-а,— протянулъ онъ, какъ и секретарь,— пожалуйста… садитесь…
При этомъ Посниковъ приподнялся, протянулъ мн руку и, улыбаясь, привелъ меня въ смущеніе неожиданнымъ вопросомъ:
— А что, получили вы привилегію на ваше изобртеніе?
— На изобртеніе? Какое?
— Очень важное: вы изобрли способъ ‘получить отъ насъ языкъ’, какъ говорили въ древности при пыткахъ и при захват плнниковъ.
Я ничего не понималъ и думалъ уже, что Посниковъ, не разслышавъ моей фамиліи, принимаетъ меня за какого-то изобртателя.
— Не догадываетесь?.. Вашъ способъ присылки намъ двойной открытки, причемъ вторая съ вашимъ адресомъ и уже написаннымъ самому себ письмомъ…
— А-а,— смутился я, но что же длать, если редакція молчитъ?
— Объ этомъ-то- я и говорю.
Затмъ Посниковъ сказалъ:
— Ну, батенька, не мало в-ы заставили меня поработать и подумать, прежде чмъ пуститъ вашъ фельетонъ.
— Какой?
— Да ‘Среди сибирскихъ инородцевъ’. Но все-таки провелъ.
Затмъ онъ къ моему смущенію углубился въ гранки и замолчалъ.
Я не зналъ, что мн длать, и черезъ нкоторое время спросилъ:
— Выть-можетъ, я вамъ мшаю?
— Да, мшаете,— отвтилъ Посниковъ.
Этотъ слишкомъ откровенный отвтъ подйствовалъ на меня, какъ ушатъ холодной воды. Я тотчасъ же поднялся, чтобы уйти.
— Куда же вы?
— Я не желаю мшать вамъ…
— Но у васъ, быть-можетъ, есть дло?..
— Я хотлъ бы узнать о судьб своихъ ‘Деревенскихъ впечатлній’.
— Изъ ‘записокъ земскаго статистика’?
— Да,— отвтилъ я,— ожидая убійственнаго — отвта.
— Все прекрасныя вещи,— отвтилъ Посниковъ, заставляя меня забыть непривтливый пріемъ,— все пойдетъ цликомъ безъ всякихъ сокращеній, но, ради Бога, не торопите насъ… Вообще, пишите, Иванъ Петровичъ,— ваши ‘Деревенскія впечатлнія’ намъ очень нравятся и напередъ говорю вамъ,— будутъ печататься у насъ безъ особыхъ задержекъ.
И Посниковъ опять погрузился въ гранки, а я стоялъ, какъ прикованный: отзывъ редактора знаменитой газеты вознесъ меня, какъ говорится. на седьмое небо,— и прямо-таки огорошилъ меня.
— До свиданія,— произнесъ, наконецъ, я, очнувшись.
— Мое почтеніе,— отвтить Посниковъ, отрываясь отъ гранокъ и протягивая руку,— заходите,— прибавили, онъ затмъ, конечно, по привычк.
Когда я уже брался за ручку двери, чтобы выйти изъ кабинета, онъ вдогонку мн сказалъ:
— Зайдите во внутренній отдлъ, познакомьтесь…
Я вышелъ въ корридоръ, который посл свтлой комнаты показался мн еще темне, и, не зная, какъ пробраться во ‘внутренній отдлъ’, вдавшій корреспонденціями, опятъ направился въ прихожую, къ молодому брюнету.
— Скажите пожалуйста, гд ‘внутренній отдлъ’?
— Третья дверь направо,— отвтилъ онъ, отрываясь отъ какихъ-то бумагъ.
— А кого тамъ -спросить?
— Владимира Александровича Розенберга.
Въ конц корридора, я увидлъ открытую дверь небольшой комнаты, гд въ кресл, совсмъ пригнувшись къ столу, сидлъ брюнетъ съ бородою, въ очкахъ и читалъ гранки.
Когда я вошелъ въ комнату,— омъ, оторвавшись отъ работы, пристально, какъ близорукіе люди, посмотрлъ на меня и недовольнымъ, казалось, тономъ предложилъ стереотипный вопросъ:
— Что угодно?
— Блоконскій.
— Розенбергъ. Онъ улыбнулся широкой улыбкой, нервно поднялся со стула, крпко пожалъ мою руку и предложилъ ссть противъ него.
— Надолго пріхали?
— Нтъ, на день — два…
— Что же такъ мало?
Несмотря на любезную встрчу — я видлъ, что Розенбергъ не зналъ, о чемъ со мной говорить, что я его оторвалъ отъ спшной работы, и онъ, вроятно, думаетъ тоже, что и Посниковъ, поэтому я сразу перешелъ къ интересовавшему меня длу:
— Я проздомъ въ Москву и зашелъ, собственно, получитъ нкоторыя директивы относительно корреспонденцій.
— Пишите обо всемъ… Вдь ваши корреспонденціи печатаются?
— Да.
— Вотъ и пишите… Мы сейчасъ разсыпаемъ циркуляръ корреспондентамъ -относительно холеры и голода.
— Я не получалъ.
— Прідете, застанете…
Я хотлъ уже уходить, но въ это время въ комнату вошелъ господинъ съ яснымъ ласкающимъ взглядомъ и улыбающимся рдкой доброты лицомъ.
Онъ сразу расположилъ меня къ себ.
— Якушкинъ,— отрекомендовалъ мн, поздоровавшись съ вошедшимъ, Розенбергъ.
Я назвалъ свою фамилію.
Розенбергъ, тотчасъ же пригнулся къ столу и уткнулся въ гранки, довольный, вроятно, что его оставили въ поко, а я разговорился съ Якушкинымъ, слыхавшимъ обо мн отъ орловскаго земца, Ф. В. Татаринова.
Самъ убжденный земецъ, Якушкинъ интересовался земскими длами, и у васъ немало нашлось темъ для бесды.
Якушинъ тотчасъ же пригласилъ меня на обдъ, а потомъ, когда я собрался уходить, повелъ меня въ иностранный отдлъ, расположенный противъ внутренняго.
Здсь два или три человка сидли за столомъ, кто за корректурой, кто читая газеты. Кажется, въ иностранномъ отдл я познакомился въ это время съ Петровскимъ.
Оставилъ я редакцію въ самомъ неопредленномъ настроеніи. Съ одной стороны я былъ боле чмъ удовлетворенъ оцнкою моихъ литературныхъ работа, съ другой — я не нашелъ того, чего ожидалъ. Ни ’12 профессоровъ’, ни знаменитыхъ сотрудниковъ газеты, я не видлъ. Меня поразила необыкновенная простота, царящая въ редакціи, и молчаливый, если можно такъ выразиться, трудъ.
Начитавшись въ юности воспоминаній о временахъ Блинскаго, Добролюбова и Писарева, о томъ, какъ ‘воспитывали’ писателей, я думалъ встртить въ редакціи ‘Русскихъ Вдомостей’ своего рода литературный университетъ, гд мн живо и образно представятъ отрицательныя и положительныя стороны моихъ работа и укажутъ путь, по (которому я долженъ идти. Ничего подобнаго.
А въ то же время редакція ‘Русскихъ Вдомостей’ была настоящей школой для молодыхъ писателей, но способы ея воспитанія я чувствовалъ лишь впослдствіи и выясню ихъ ниже.
Теперь же, чтобы не повторяться, скажу, что ежегодно, начиная съ описаннаго времени, посщая редакцію ‘Русскихъ Вдомостей’, я, съ незначительными измненіями, видлъ одно и тоже. Мн ни разу не пришлось одновременно видть даже всхъ главныхъ членовъ редакціи, и я постепенно знакомился то съ однимъ, то съ другимъ изъ участниковъ товарищества, образовавшагося еще въ 1883 г. и пріобрвшаго въ собственность ‘Русскія Вдомости’.
Кром Соболевскаго и Посникова въ это товарищество входили: Чупровъ, Бларамбергъ, Саблинъ, Анучинъ, Скаловъ, Джанннеівъ, Богдановъ, Лукинъ. Былъ еще Пагануцци, но онъ въ это время уже умеръ.
Такимъ образомъ, пайщиковъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ было не 12, а 11, причемъ ‘профессоровъ’ всего лишь четыре: Соболевскій, Посниковъ, Чупровъ и Анучинъ.
Ни разу не приходилось мн также встртить въ самомъ помщеніи редакціи и знаменитыхъ, не принадлежащихъ къ членамъ редакціи, писателей, участвовавшихъ въ газет.
познакомился съ ними вн ‘Русскихъ Вдомостей’, и только съ А. П. Чеховымъ пришлось два раза обдать въ квартир В. М. Соболевскаго.
Сдлавъ это отступленіе, буду продолжать свои воспоминанія, но возможности, въ хронологическомъ порядк, насколько, конечно, не измняетъ мн память.
Мое первое, описанное выше знакомство съ редакціей ‘Русскихъ Вдомостей’ совпало съ видимымъ подъемомъ общественнаго настроенія, явившимся, по обыкновенно, результатомъ бдствій въ стран — голода и холеры.
‘Русскія Вдомости’, всецло отражая это настроеніе, заняли руководящую роль среди интеллигенціи и земскихъ сферъ.
И чмъ больше росла популярность газеты, тмъ съ большимъ и большимъ подозрніемъ относилось къ ней правительство.
Въ провинціи ‘Русскія Вдомости’ завоевали, можно сказать, безграничный авторитетъ, и уваженіе къ газет распространялось въ равной мр на сотрудниковъ.
Ко мн въ Орл явно или тайно обращались представители самыхъ разнообразныхъ сферъ, съ просьбой освтить то или иное явленіе.
Особенно горячимъ поклонникомъ газеты было- земство. Оно искало въ это время защиты у ‘Русскихъ Вдомостей’ отъ похода со стороны правительства, стремившагося отстранить земство отъ дла народнаго продовольствія.
И земская управа, и многіе гласные сплошь да рядомъ совщались со мою, какъ съ представителемъ ‘Русск. Вд.’, собирали матеріалы для газетныхъ статей и корреспонденцій.
А такъ какъ фамилія моя стала все чаще и чаще появляться подъ фельетонами и статьями съ заглавіемъ, то администрація совершенно основательно приписывала мн и корреспонденціи изъ Орла, которыя все повышали и повышали въ ея глазахъ мою неблагонадежность.
На ‘Русскія Вдомости’ администрація смотрла, какъ на органъ, впитавшій въ себя, такъ-сказать, всю крамолу, въ лиц, главнымъ образомъ, ‘третьяго’ земскаго ‘элемента’, и при его посредств освщавшій темныя стороны русской жизни вообще и дянія бюрократіи въ частности.
Въ одномъ отношеніи администрація была права, въ чемъ я лично убдился въ 1894 году на IX създ естествоиспытателей и врачей, когда ‘первые въ этотъ създъ была включена и подсекція статистики, причемъ главными виновниками образованія ея явились члены редакціи, профессора Д. Н. Анучинъ и А. И. Чупровъ. Громадное большинство явившихся въ Москву земскихъ статистиковъ оказались корреспондентами ‘Русскихъ Вдомостей’.
Я тогда жилъ въ Москв безъ паспорта, но мои хозяева — богатые и именитые рязанскіе помщики — были вн подозрній, что дозволяло мн не спшить съ бгствомъ, и я довольно долго прожилъ въ Москв.
Это обстоятельство дало мн возможность познакомиться уже и со всмъ составомъ редакціи, и со многими сотрудниками, а позже ближе присмотрться къ редакціонной работ.
Именно на създ я познакомился съ профессорами Анучинымъ, Чупровымъ, Каблуковымъ, Мануйловымъ, Фортунатовымъ, Янжуломъ, а въ редакціи впервые встртился со Скалономъ.
‘Внутреннимъ отдломъ’ въ это время завдывали В. А. Розенбергъ и В. Е. Якушкинъ, и этотъ отдлъ во время създа боле всего посщался провинціальными корреспондентами, т. е. главнымъ образомъ, статистиками и другимъ ‘третьимъ’ земскимъ ‘элементомъ’.
Вообще комната ‘внутренняго отдла’, тогда и поздне, когда онъ перешелъ въ завдываніе П. М. Шестакова, была самая оживленная въ смысл постояннаго навдыванія ее прізжими корреспондентами. Я также больше всего, бывалъ въ этомъ отдл и чувствовалъ себя въ немъ, какъ говорится, своимъ человкомъ.
Но въ то же время близкія отношенія установились у меня и со всмъ составомъ редакціи, а особенно съ В. М. Соболевскимъ.
Я часто и запросто бывалъ у него и присмотрлся къ редакторской работ, на которой считаю нужнымъ остановиться.
Быть редакторомъ ‘Русскихъ Вдомостей’ въ то время являлось подвигомъ въ буквальномъ смысл этого слова.
Съ одной стороны, надо было въ неприкосновенности сохранить то высокое, скажу, благородное направленіе газеты, которое завоевало ей симпатіи страны, а съ другой — не подпасть подъ Дамокловъ мечъ администраціи, которая негодовала на газету и подстерегала ее на каждомъ шагу, чтобы пресчь существованіе.
Ревниво оберегая печатное слово отъ малйшаго загрязненія, видя въ немъ основной факторъ для поступательнаго движенія, стремясь сдлать свою газету проводникомъ высокихъ идеаловъ, редакторъ считалъ своей обязанностью не только быть въ курс каждаго нумера, читая его прежде, чмъ разршить къ печатанію,— отъ доски до доски, но вглядться, что называется, въ каждую строчку и выбросить все, что не соотвтствовало взглядамъ редакціи. Вотъ тутъ-то и происходило невидимоNo воспитаніе молодыхъ писателей. Они читали свои корреспонденціи, статьи, фельетоны отполированными, выправленными сначала въ соотвтствующемъ отдл, а затмъ отшлифованными, такъ-сказать, редакторомъ. Мало-по-малу каждый привыкалъ къ тому, что отъ него неотступно и твердо требуетъ газета и длался типичнымъ сотрудникомъ ‘Русскихъ Вдомостей’, рзко выдлявшимся отъ другихъ газетныхъ работниковъ по способу писанія.
Какъ выше я сказалъ, мн приходилось много лтъ быть свидтелемъ работы В. М. Соболевскаго, и я поражался этимъ каторжнымъ трудомъ.
Вставалъ онъ обыкновенно около часу дня и, напившись кофе, отправлялся въ редакцію, Между 2—3 часами. Здсь онъ тотчасъ же приступалъ къ работ, просматривалъ рукописи, читалъ статьи въ гранкахъ и т. п., около 6-ти часовъ В. М. подавали обдъ, пост KOMpajijo онъ немного отдыхалъ, и въ 10—11 часовъ вечера былъ опять въ редакціи, и сил ль уже до утра!
И такъ ежедневно!
Въ общемъ редакторскій постъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ производилъ на меня впечатлніе подвижничества.
Онъ отнималъ массу времени и требовалъ напряженнаго умственнаго труда, онъ разстраивалъ нервную систему и влекъ за собою физическое переутомленіе. Лишь глубокое убжденіе въ польз дла могло поддерживать редакторскую энергію.
И доказательство этой пользы было на-лицо. Значеніе газеты возрастало не по днямъ, а по часамъ.
Въ Курск, куда я въ 1896 г. перехалъ изъ Орла, ‘Русскія Вдомости’ завоевали самый широкій кругъ читателей, и мое сотрудничество въ газет открывало мн двери во вс учрежденія и ко всмъ общественнымъ дятелямъ {Здсь — къ слову скажу, что въ 1897 году редакція получила на мое имя и переслала мн въ Курскъ самый цнный для меня отзывъ о моихъ ‘Деревенскихъ воспоминаніяхъ’, скрывшаго свою фамилію, какого-то, читателя ‘Русскихъ Вдомостей’. Вотъ онъ: ‘Съ удовольствіемъ читалъ ваши очерки ‘Деревенскія воспоминанія’. Прекраснымъ языкомъ, въ реальныхъ краскахъ вы описываете свои ‘назды на деревню, даете массу интересныхъ картинъ и обобщеній, и это не мое личное только мнніе. Мн кажется, слдуетъ пожелать, чтобы ваши очерки появились въ отдльномъ изданіи — въ читателяхъ недостатка не будетъ. Симбирскъ, 21-го ноября 1897 г. Читатель ‘Русскихъ Вдомостей’. Ни одна статья о моихъ произведеніяхъ не доставляла мн никогда такого удовлетворенія, какъ приведенный краткій отзывъ какого-то ‘читателя’.}, кром администраціи, которая, наоборотъ, все съ большимъ и большимъ подозрніемъ относилась къ вліятельному органу, не сомнваясь уже, что онъ сплачиваетъ русскую интеллигенцію и поддерживаетъ оппозиціонное настроеніе въ стран.
Мои ‘разсказы’ и статьи, появлявшіеся всегда за полной подписью, мои корреспонденціи все увеличивали и увеличивали мою неблагонадежность въ глазахъ властей, и въ конц 1897 или въ начал 1898 года я былъ совершенно отстраненъ отъ земства.
Никакихъ мотивовъ приведено не было, но отъ нкоторыхъ земскихъ гласныхъ я слыхалъ, что однимъ изъ главныхъ поводовъ было и мое сотрудничество въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, при посредств которыхъ я, будто бы, компрометируя администрацію, вліялъ на земскія сферы.
Есть и еще одно доказательство значительной роли ‘Русскихъ Вдомостей’, въ моемъ изъятіи изъ земской среды.
Его я привожу ниже.
По совпаденію, мое изгнаніе изъ Курскаго земства, съ воспрещеніемъ вообще земской службы, случилось почти одновременно съ третьимъ предостереженіемъ ‘Русскимъ Вдомостямъ’, полученнымъ 21-го апрля 1898 г., посл котораго газета была пріостановлена на 2 мсяца и подчинена единственному въ своемъ род виду предварительной цензуры, но примчанію къ 144 ст. цензурнаго устава.
Это примчаніе носитъ въ себ вс признаки пытки.
Въ самомъ дл, оно требуетъ, чтобы цензору отправлялся No газеты уже въ сверстанномъ вид, готовый къ выходу, а цензоръ буквально изъ-за одного слова можетъ похеритъ его цликомъ.
Цлый день, весь составъ редакціи работаетъ надъ нумеромъ, каждая строчка подвергается отдлк и разсмотрнію со всхъ сторонъ, употребляется масса труда, десятки тысячъ подписчиковъ завтра утромъ ждутъ газеты, но никто въ редакціи, не знаетъ, увидитъ она свтъ или нтъ. Все зависитъ отъ усмотрнія одного человка, цензоромъ именуемаго, который, не волнуясь и не трудясь, спокойно ждетъ ночи, когда ему доставятъ No, онъ его просмотритъ и воленъ выпустить или не выпустить.
Представьте же себ настроеніе редактора, когда No уже посланъ цензору! Если мн не отказываетъ память, въ это время А. С. Посниковъ сложилъ уже обязанности редактора, и вся тяжесть пала на одного В. М. Соболевскаго.
Немало труда выпало въ это время и на долю П. М. Шестакова.
Онъ избранъ былъ, такъ-сказать, посредникомъ, между редакціей и цензоромъ. Еженощно, Петръ Михайловичъ ‘везъ’ No къ цензору и ‘торговался’ съ нимъ, въ случа, если какая-нибудь статья, или часть статьи, или фраза, слово, наконецъ, возбуждали у цензора тревогу. Вотъ его-то,— этого посла редакціи,— и ожидалъ съ напряженный нервами редакторъ: ‘Отстоитъ’ ‘посланникъ’ No, или нтъ?
Между прочимъ П. М. Шестаковъ въ 1912 году, когда я проживалъ съ нимъ въ Финляндіи, въ Ганга, говорилъ мн, что больше ‘сего ‘боялся’ цензоръ моихъ статей и, особенно, разсказовъ, и оллоса.
Одновременно съ воспрещеніемъ работать въ земств, мн было разршено проживать въ Петербург, куда я и перехалъ въ конц, кажется, 1898 г. и уже исключительно занялся литературой, сдлавшись, между прочимъ, членомъ редакціи ‘Сына Отечества’, который редактировали Шеллеръ, Засодимскій и Кривенко. Но больше всего я по-прежнему сотрудничалъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’. Въ 1899 году, изъ числа напечатанныхъ въ газет моихъ разсказовъ я выбралъ четырнадцать, и типографія Стасюлевича издала ихъ. Получился I томъ въ 411 страницъ, изъ которыхъ лишь 27 страницъ занято было разсказами, напечатанными но въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’. Хотя мн до-прежнему въ Москв жить воспрещалось, но по пути и въ Петербургъ, и обратно я задерживался въ ней, причемъ редакція ‘Русскихъ Вдомостей’ являлась главнымъ мстомъ моего пребыванія.
Теперь я уже былъ въ близкихъ отношеніяхъ со всей редакціей и чувствовалъ себя въ ней, какъ въ родной семь.
Что касается Василія Михайловича, то у него я непремнно пилъ утренній кофе и часто обдалъ. Онъ предлагалъ мн и останавливаться у него, но я, боясь скомпрометтировать редактора самой дорогой для меня газеты, отклонялъ эти предложенія до самаго того времени, когда получилъ разршеніе жить въ Москв.
Въ 1899 году, но ходатайству предсдателя харьковской губернской земской управы Горденко, спеціально пріхавшаго за мною въ Петербургъ, я также внезапно получилъ право служить въ земств, какъ за годъ передъ тмъ былъ лишенъ его.!
Въ томъ же году я и перехала, въ Харьковъ, откуда продолжалъ сотрудничать въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’.
Въ 1903 году журналъ ‘Образованіе’, выходившій подъ редакціей Острогорскаго, издалъ II томъ моихъ ‘Деревенскихъ впечатлній’, и въ этомъ том изъ 12-ти разсказовъ пять разсказовъ ране были напечатаны въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’.
Манифестъ 17-го октября 1905 года далъ мн, наконецъ, право жительства въ Москв и въ 1906 году, по предложенію В. Е. Яку Пекина и В. А. Розенберга, я перехалъ туда въ составъ редакціи газеты ‘Народно’ Дло’ и ‘я продолженія ‘Народный Путь’ и прожилъ въ Москв да 1907 г., когда газета прекратилась.
Измнившіяся цензурныя условія развязали на нкоторое время писателей, и я въ этотъ періодъ помстилъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ своихъ статей больше, чмъ за все предшествовавшее время, т. е. за 18 лтъ.
По крайней мр въ вышедшихъ одинъ за другимъ III и IV томахъ моихъ разсказовъ, изъ общаго числа ихъ: 14 — въ III том и 15 — въ IV т., т. е. 29-ти, не мене 16-ти были помщены въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ въ періодъ времени съ 1906—1907 г.
Съ конца 1905 г. и начала 1906 г. въ состав редакціи ‘Русскихъ Вдомостей’ произошли нкоторыя перемны.
Въ это время въ Москву переселились бывшій эмигрантъ, парижскій корреспондентъ, K. В. Аркадакскій, и знаменитый берлинскій корреспондентъ газеты Г. Б. оллосъ. Послдній принялъ ближайшее участіе въ ея редактированіи.
Посл гибели оллоса редакторами становятся Я. А. Розенбергъ и И. Н. Игнатовъ. Въ это же время редакція обновилась такими молодыми силами, какъ Заремба, Мельгуновъ, Юровскій, Левинъ, Н. В. Якушинъ, Дроздовъ и др.
Но нея эта перемна лицъ совершенно не отражалась на внутреннемъ содержаніи газеты. Какъ вылитыя изъ стали ея основателями, ‘Русскія Вдомости’ оставались неизмнными. Он продолжали быть каедрой русской интеллигенціи, хранителями лучшихъ завтовъ и высшихъ идеаловъ.
Да совершенно новыхъ лицъ всегда было мало въ самомъ состав редакціи. Громадное большинство уже ране воспитались на газет и Охотно вступали подъ незапятнанное ея знамя, чтобы не отступить отъ старыхъ традицій благородства и высокаго пониманія задачъ печатнаго слова.