Князь Павел Петрович Вяземский, Шереметев Сергей Дмитриевич, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Графъ С. Д. Шереметевъ.

КНЯЗЬ ПАВЕЛЪ ПЕТРОВИЧЪ ВЯЗЕМСКІЙ.

ВОСПОМИНАНІЕ
1868—1888.

Яръ туре Всеволоде! стоити на борони, прыгавши на вои стрлами, гремленіи о шеломы мечи харалужными.

Слово о полку Игорев.

Душа моя Павелъ,
Держись моихъ правилъ.
Пушкинъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.
1889.

До 1868 года я не былъ знакомъ съ княземъ Павломъ Петровичемъ Вяземскимъ и почти что не встрчалъ его, слухи о немъ до меня, однакоже, доходили, хотя довольно смутные, и я, помня его фигуру, представлялъ себ человка суроваго и тяжелаго, нисколько не похожаго на своего отца, съ которымъ случалось иногда встрчаться, преимущественно у Принца П. Г. Ольденбургскаго. Поздне, слышалъ я о Княз, какъ о ревностномъ постител театровъ и клубовъ, а также загородныхъ увеселительныхъ заведеній, но боле всего доходили слухи о необыкновенномъ его аппетит. Будучи знакомъ со всею семьею, не исключая Княгини Вры еодоровны, меня нсколько озабочивало знакомство съ Княземъ Павломъ Петровичемъ, о которомъ у меня были самыя сбивчивыя понятія.

16 апрля 1868 года, когда я въ первый разъ пріхалъ въ домъ Князя Вяземскаго на Почтамтской, мн предстояло первое знакомство съ Княземъ. Помню, какъ сидлъ я въ кабинет Княгини, когда послышались въ сосднихъ комнатахъ тяжелые шаги: я поспшилъ пойти на встрчу Князю. Быстрыми, но тяжелыми шагами, какъ-бы переваливаясь, подходилъ Князь Павелъ Петровичъ, неряшливо одтый, съ всклокоченными волосами. Онъ порывисто подошелъ ко мн, обнялъ… и зарыдалъ!..— Такъ вотъ онъ какой, Князь Павелъ Петровичъ, сказалъ я себ — и сразу установились т добрыя отношенія, которыя въ 20 лтъ не измнялись до конца. Чуть-ли не на слдующій день Князь Павелъ Петровичъ отправился съ визитомъ къ моему отцу и долго сидлъ у него. Отецъ мой былъ въ восхищеніи отъ Князя Павла Петровича, и въ послдствіи ему всегда бывало пріятно его встрчать, отецъ всегда оживлялся и веселлъ даже, когда говорили о Княз Павл Петрович: и фигура ему нравилась, и оригинальность его, ‘и кушаетъ такъ хорошо’, добавлялъ мой отецъ. Тоже замтилъ я въ Княз Павл Петрович: онъ относился къ отцу весьма почтительно, и изъ позднйшихъ разговоровъ я могъ заключить, какъ быстро и мтко онъ схватилъ т черты характера и склада моего отца, которыя вовсе не замчались и не понимались.

Въ дом Князя Абамелекъ, на Большой Морской, гд жили въ 1868 году Князь Петръ Андреевичъ и Княгиня Вра еодоровна, не разъ случалось мн видть Князя Павла Петровича у его родителей. Къ отцу онъ заходилъ въ его кабинетъ, а потомъ присаживался на короткое время у матери. Изрдка случалось видть Князя Петра Андреевича, слегка подшучивающаго надъ сыномъ, при чемъ извстная язвительная улыбка соединялась съ тмъ простодушіемъ, о которомъ говоритъ Пушкинъ.

Въ первые годы знакомства моего съ Княземъ Павломъ Петровичемъ я засталъ его въ Петербург, въ его дом на Почтамтской, погруженнаго въ историческія изслдованія. Онъ приходилъ въ гостинную Княгини, сидлъ около получаса и удалялся въ свой кабинетъ. Помню хорошо этотъ кабинетъ, обставленный библіотечными шкафами краснаго дерева съ бронзой, съ грудой наваленныхъ книгъ на письменныхъ столахъ и на полу. Казалось, нтъ хуже безпорядка, а въ этой груд книгъ всегда находилось то именно, что нужно, и въ этомъ сочетаніи лавки bric brae и букиниста съ мастерскою художника все дйствительно было художественно. Скоро можно было разобрать, что это не простой безпорядокъ и не случайный подборъ вещей старьевщика, а что надъ всею этою кажущеюся неурядицею господствуетъ ясная, глубокая мысль.

Не только его кабинетъ на Почтамтской, вс жилыя комнаты его дома представляли изъ себя настоящій музей. Он были украшены картинами, портретами, люстрами, зеркалами, тутъ были и старинные часы съ курантами, и старая бронза, и экраны (на одномъ изъ нихъ было шитое изображеніе амура съ повязанными глазами, а подъ нимъ надпись ‘Puisse-t-il arriver son but’). Тутъ была и мебель, неуклюжая, тяжелая мебель, обитая желтой тканью, принадлежавшая чуть-ли не Королев Изабелл, и громадныхъ размровъ картина, изображавшая бракосочетаніе Царицы Кипрской Екатерины Корнаро.

Въ маленькой гостинной стояли шкафы и кресла en marquetterie, купленные Княземъ въ Голландіи, портреты разныхъ историческихъ лицъ, статуи, бронза, статуэтки, вазы и пр.

Особенно изящно была отдлана лстница. Статуи и вдланныя въ стнахъ картины напоминали лстницы итальянскихъ домовъ. Вещи эти далеко не всегда оставались неприкосновенными: он замнялись другими, переходили на другое мсто. Сколько пришлось мн видть, такихъ превращеній, смотря по тому, что въ извстное время боле занимало Князя, или, лучше сказать, поглощало его, потому что онъ каждымъ дломъ увлекался, занимаясь запоемъ, пока оно не отходило въ сторону и не замнялось другою работою, къ которой онъ относился точно такъ-же! Но прежнее дло не бросалось, а бережно откладывалось и сохранялось въ различныхъ тайникахъ, пока не сосредоточилось все это въ Остафьев. Впрочемъ, это скоре можно отнести къ его письменнымъ работамъ, а вещи и предметы искусства часто мнялись, продавались и замнялись новыми.

Въ годы, проведенные нами на Почтамтской, Князь частенько посщалъ толкучку, гд вс его знали. За обдомъ, бывало, сообщалъ онъ о новой находк, разъяснялъ значеніе того или другого предмета, и былъ всегда своеобразенъ и занимателенъ.

Въ этомъ Почтамтскомъ дом возникло Общество Любителей Древней Письменности. Мы въ это время занимали прежнюю квартиру Князя и Княгини, а они перехали въ нижній этажъ дома, который очень скоро также превратился въ музей, но уже въ иномъ род. Большіе библіотечные шкафы отосланы были въ Остафьево. Мой кабинетъ находился тамъ, гд прежде была библіотека Князя, а сидли обыкновенно въ смежной съ нею комнат. Разъ пришелъ онъ ко мн въ хорошемъ настроеніи духа и разговорился о давней своей мечт основать общество, которое положило-бы себ цлью сохранять посредствомъ печати сокровища нашихъ неисчерпаемыхъ памятниковъ письменности. При этомъ онъ скорблъ о трудности такого предпріятія у насъ въ Россіи, и о недостаточномъ сознаніи его пользы и значенія. Я позволилъ себ за мтить, что дло это представлялось мн боле возможнымъ, нежели оно ему казалось, что я знаю многихъ готовыхъ сочувствовать и содйствовать такому предпріятію, и назвалъ нсколько именъ. Князь оживился, онъ предложилъ мн заняться переговорами съ лицами, сочувствующими обществу, и добавилъ: ‘я на это не способенъ’. На самомъ же дл вс сношенія были ведены имъ лично. Такъ дло и состоялось. Первымъ присоединился Графъ А. В. Бобринскій, за нимъ другіе. Въ числ первыхъ членовъ основателей Общества были: Митрополиты Платонъ и Макарій, Г. Фельдмаршалъ Князь Барятинскій. Въ Архив Общества имются бумаги, служащія доказательствомъ живого сочувствія Фельдмаршала цлямъ Общества. Закипла работа, Князь воспрянулъ со всею страстью своей удивительной натуры и, вдохновляемый высокою задачею, принялся за дло, обдумывалъ и писалъ уставъ, собиралъ матеріалы, работалъ неустанно.

Наступилъ 1877 годъ. Напрасно отголоски вншней бури грозили вторженіемъ въ его внутренній міръ. Онъ отражалъ удары мткимъ словомъ, изреченіемъ, полнымъ государственнаго смысла, и продолжалъ свое дло — работая непрестанно и неутомимо. Въ самый разгаръ войны возникаетъ и утверждается Общество Любителей Древней Письменности.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ Остафьев заставалъ я его нсколько лтъ подъ-рядъ. Здсь жилъ онъ, какъ мудрецъ и аскетъ, вкушая въ полной степени тотъ покой, otium cum dignitate, который плодотворне иной, повидимому, блестящей дятельности.

Привтствую тебя, въ минувшемъ молодя,

Давнишнихъ дней пріютъ души моей Помпея!

Такъ описывалъ Остафьево Князь Петръ Андреевичъ:

Предъ домомъ круглый лугъ, за домомъ темный садъ,

Тамъ роща, тамъ оврагъ съ ручьемъ, кургановъ рядъ,

Нмая лтопись о безъимянной битв,

Блетъ надъ прудомъ пристанище молитв,

Домъ Божій, всмъ скорбямъ гостепріимный домъ,

Тамъ привлекаютъ взоръ далече и кругомъ

Въ прозрачной синев просторной панорамы

Широкія поля, селенія, Божьи храмы,

Лса, какъ темный паръ, поемные луга

И миловидные родные берега

Извилистой Десны, Любучи молчаливой,

Скользящей вдоль луговъ струей своей лнивой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вотъ ретивая пснь несется вдалек —

То грянетъ удалью, то вдругъ замретъ въ тоск

И свтлымъ облакомъ на сердц тихо ляжетъ,

И много думъ ему напомнитъ и доскажетъ.

Но постепенно дня стихаютъ голоса,

Серебряная ночь взошла на небеса,

Все полно тишины, сіянья и прохлады.

Вдоль блещущихъ столбовъ прозрачной колонады

Задумчиво брожу, предавшись весь мечтамъ,

И зыбко тнь моя ложится по плитамъ.

И съ нею прошлыхъ лтъ и милыхъ поколній

Изъ глубины ночной выглядываютъ тни.

Я вопрошаю ихъ, прислушиваюсь къ нимъ,

И въ сердц отзывъ есть привтамъ ихъ роднымъ.

Не мене отца своего дорожилъ Остафьевымъ Князь Павелъ Петровичъ. Своимъ присутствіемъ онъ связывалъ прошлое съ настоящимъ, и заботы его объ Остафьев прекратились только съ концомъ его жизни. Сюда сосредоточено все собранное имъ въ теченіи жизни, раскрашенные имъ самимъ потолки большой залы съ различными фигурами, своими разнообразными типами должны были напоминать ему виднныя въ жизни лица: это была, своего рода, ‘автобіографія’, облака въ послдствіи, подъ руководствомъ Князя, додланы деревенскимъ маляромъ. Первые года, когда мы живали въ Остафьев, Князь занимался всегда въ старой библіотек у письменнаго стола своего отца, а спалъ на верху.

Поздне онъ перехалъ въ нижній этажъ и окончательно поселился въ бывшей спальн Князя Петра Андреевича, занятъ онъ былъ постоянно и приходилъ только къ обду, иногда по вечерамъ сиживалъ онъ въ прихожей, увшанной изображеніями святыхъ, картинами, привезенными имъ изъ западныхъ монастырей. Въ Остафьев Князь былъ вполн у себя дома, окруженный памятниками и памятью прошлаго, цлымъ музеемъ, исключительно почти имъ составленнымъ. Помню, какъ однажды онъ сообщилъ, что окончилъ какое-то изслдованіе. Такихъ работъ, должно быть, не мало найдется въ Остафьев.

Такъ продолжалось до роковой его болзни, вынудившей его оставить постъ Начальника Главнаго Управленія по Дламъ Печати. Назначеніе его на этотъ постъ, въ самомъ начал ныншняго царствованія, было неожиданностію. Общество Любителей Древней Письменности было уже въ полномъ ходу и процвтало. Новое назначеніе опять оживило Князя. Этотъ періодъ его жизни не лишенъ значенія, и бумаги, имъ оставленныя, объяснятъ, какимъ онъ былъ на этомъ отвтственномъ посту. Онъ держался вполн независимо, что могло не нравиться многимъ, но потому-то именно онъ былъ на своемъ мст. Посл болзни Князь не могъ уже вернуться къ прежней дятельности, надобно удивляться, какъ онъ могъ поправиться еще на столько. Онъ чувствовалъ, что онъ уже не тотъ, какимъ былъ, и это было ему прискорбно, онъ началъ чуждаться людей и мало по малу удалялся все боле и боле въ глубь своего кабинета. Это отразилось и на Обществ: онъ пересталъ ходить на засданія, хотя заглядывалъ еще иногда днемъ въ музей и управлялъ тамъ работами. Кто его зналъ до болзни, тотъ не могъ примириться съ этою перемною. Еще нсколько лтъ держались силы Князя. Онъ усплъ съ внуками създить въ Баденъ и тамъ навстилъ свою мать. Во время этой поздки, судя по разсказамъ, Князь былъ въ наилучшемъ расположеніи духа. Не мало было съ нимъ любопытныхъ и типичныхъ эпизодовъ, рисующихъ князя съ совершенно иной стороны. Весьма жаль, что эта поздка не записана. Окончательный поворотъ къ худшему начался съ кончиною Княгини Вры еодоровны. Работать онъ уже не могъ попрежнему, писалъ мало, почеркъ измнился, сдлался гораздо мелче, по временамъ онъ клеилъ, собиралъ вещи въ альбомы, рисовалъ, приводилъ въ порядокъ и постепенно переправлялъ въ Остафьево.

Послднее лто 1887 года еще было нкоторое улучшеніе, замтно было какое-то искуственное возбужденіе жизни, съ значительнымъ усиленіемъ раздражительности и подозрительности. Онъ еще пользовался и наслаждался нашимъ городскимъ садомъ, въ которомъ усиленно занимался составленіемъ своеобразныхъ записокъ, о которыхъ говорилъ съ оживленіемъ прежнихъ лтъ. Это была послдняя вспышка потухающаго огня. Развившаяся неправильность сердца имла послдствіемъ водянку и удушье, сломившія, наконецъ, его богатырскую силу.

Кто-то спросилъ его въ этомъ году, почему онъ все боле и боле отъ всхъ отдаляется? ‘Разв вы не знаете, отвчалъ Князь,— что когда старый волкъ умираетъ, онъ уходитъ въ глубь лса?’

Не забуду я, когда зимою 1888 года пришелъ я къ нему проститься передъ отъздомъ въ Москву. Въ его новомъ помщеніи, годъ тому назадъ отдланномъ и обставленномъ тканями и шитыми цвтами — теперь было совершенно пусто… Среди комнаты стоялъ внскій стулъ, столикъ и простая кровать. Я давно не видлъ Князя и былъ пораженъ перемною. Я такъ былъ смущенъ, что стоялъ неподвижно — ‘это смерть’, сказалъ я себ. Князь, всегда внимательно всматривавшійся въ выраженія лицъ, конечно, понялъ, что выражало мое молчаніе. ‘Вы можете располагать моею комнатою’, сказалъ онъ, тяжело вздыхая: его уже мучило удушье. ‘Что вы, Князь’, говорю ему.— ‘Да, да, располагайте ею, отдайте внаймы… я узжаю’, сказалъ онъ отрывисто, ‘собираюсь въ Остафьево,— въ Старую Русу, въ Севастополь, доктора общаютъ, что протянется до августа, чтожъ, это хорошо’, при этомъ Князь улыбнулся. Я стоялъ, не зная, что говорить. ‘Я здсь теперь сижу’, продолжалъ Князь, ‘все убрано, уложено — все отправлено въ Остафьево и архивъ мой въ Остафьев’, сказалъ онъ, какъ бы подчеркивая… ‘Вотъ я здсь сплю’, сказалъ онъ, какъ-то просто и такъ, какъ говорятъ дти — и выраженіе сдлалось кроткое, дтское — ‘ночью я съ постели упалъ, еле подняли’… Я смотрлъ ему въ глаза: доброе было выраженіе. Я не выдержалъ: ‘прощайте, Князь, до свиданія, опять скоро буду, до свиданія’. Онъ понялъ, пожалъ руку крпко и смотрлъ пристально и ласково… Прошло еще нсколько времени. Прізжаю опять въ Петербургъ, говорятъ мн — никого не принимаетъ, объ васъ спрашивалъ, прошу я о себ доложить, на этотъ разъ принялъ онъ меня въ другой комнат, гд всегда была спальня. Сидитъ въ халат, лицо такое маленькое стало, руки исхудали, ногти длинные, сдые волосы по прежнему всклокочены, дышетъ тяжело, съ трудомъ говоритъ. Я здороваюсь очень осторожно.— ‘Видите, все уложено, все отправлено въ Остафьево — все’… Въ комнат было пусто, только одинъ комодъ стоялъ, и тотъ былъ перевязанъ веревкой, и къ нему приложена печать. ‘Я вамъ хочу дать палку’, говоритъ Князь, ‘какъ это дерево называется?.. Кизиль… возьмите ее… вотъ она въ углу’… Я долженъ былъ подойти къ палкамъ, но этой палки не было. ‘Какъ досадно’, сказалъ Князь, ‘ну я вамъ ее пришлю’. Въ этотъ разъ я былъ подготовленъ, былъ спокоенъ, и также спокойно старался проститься и вышелъ, въ послдній разъ пожавъ его руку…..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Припоминаю другое время. Мы на островахъ въ Ливадіи, съ Княземъ и цлымъ обществомъ, слушаемъ хоръ Молчанова, старикъ Молчановъ, когда-то крпостной Вяземскихъ, Костромской губерніи, села Краснаго, давній знакомецъ Князю: они встрчаются, какъ старые пріятели. Князь разспрашиваетъ его о старинныхъ напвахъ, Молчановъ, видимо, доволенъ, говоритъ съ оживленіемъ о какомъ-то забытомъ напв временъ Грознаго… Хоръ его дружно и стройно затягиваетъ старинную псню…

‘То пснь родного края,

Протяжная, унылая, простая,

Тоски и слезъ и горести полна’…

Гляжу я на Князя и вижу, какъ сильны и глубоки въ немъ Русскія струны.

А у насъ, въ Кусков, онъ долго слушаетъ псни цыганъ, которые не только въ молодости увлекали его, и нарочно для него поютъ любимую его псню: ‘Боръ сырой сказалъ мн сказку, соловей мн псню сплъ’.

Въ Остафьев, уже посл своей болзни, когда заниматься въ кабинет было ему трудно, онъ вдругъ пристрастился къ саду, сталъ слдить за лсомъ, за посадками, подсаживалъ такъ называемую Карамзинскую рощу, проводилъ въ саду дорожки, ставилъ скамейки…

Какихъ только перемнъ не былъ я свидтелемъ за эти двадцать лтъ? Мнялись занятія, мнялась и обстановка. Быстро превращалось все, какъ по мановенію волшебнаго жезла. Почтамтская библіотека и портреты относились ко времени занятій историческихъ, почему-то одну зиму прожили въ верхнемъ этаж дома бывшаго Графа Закревскаго, противъ Исаакіевскаго собора, необычайно высоко. Тамъ появились мужскія и женскія раскрашенныя фигуры и готовились для Остафьевскаго потолка. Постоянно являлся тогда итальянецъ San Giovanni, безъ котораго Князь не обходился. Потомъ онъ совершенно исчезъ…

Съ перездомъ на Фонтанку началось время ‘Древней Письменности’. Кабинетъ Князя вдругъ превратился въ моленную, весь наполнился старинными иконами и пеленами. Появились новые шкафы, но уже съ книгами рукописными, тщательно разставленными въ этомъ шкафу, расположенномъ покоемъ. На стнахъ висли лубочныя изображенія, отдльные листки и пр. Вдоль всей стны протянулся краснаго дерева простой шкафъ, въ которомъ помщался Остафьевскій архивъ. Тутъ же подъ стекломъ генеалогическія изслдованія Князя о род Вяземскихъ и составленное имъ родословное древо. По мн, этотъ кабинетъ, а вмст и столовая были самыми удачными изъ всхъ устроенныхъ имъ помщеній. Оригинально было обдать среди рукописей и иконъ, покрывавшихъ вс стны. Этотъ кабинетъ былъ свидтелемъ оживленія Князя и назначенія его Начальникомъ Управленія по Дламъ Печати. Здсь же написано имъ живое, необыкновенно любопытное воспоминаніе о Пушкин. Сколько памятныхъ событій, сколько воспоминаній, тсно связанныхъ съ этими комнатами! Невыразимо жаль было, когда болзненная потребность къ уединенію довела его до новаго перезда, уже предпослдняго, въ противуположный конецъ дома, гд Князь устроился въ особняк, съ своимъ отдльнымъ хозяйствомъ. Здсь, въ этой первой квартир, на Фонтанк, Князь Павелъ Петровичъ узналъ о кончин своего отца. Я былъ свидтелемъ, когда пришло извстіе и Княгиня, прочитавъ телеграмму, сказала, что все кончено. Князь сидлъ неподвижно на диван. Наступило молчаніе. Вдругъ послышался плачъ, совершенно дтскій плачъ… Въ тотъ же вечеръ было засданіе Общества, и Князь присутствовалъ.

Когда подумаешь, чего только не было, чего не пережито въ этихъ комнатахъ! Начало новаго царствованія… Здсь-же начались среды, по вечерамъ собирались на чтеніе бумагъ изъ Остафьевскаго архива, за чтеніемъ слдовалъ ужинъ, но это продолжалось не долго. Ужины прекратились. Среды перешли къ намъ, а по пятницамъ собирались въ музе Общества. Въ продолженіе нсколькихъ зимъ происходили каждую пятницу засданія Общества, подъ предсдательствомъ Князя, эти засданія имли совершенно исключительный характеръ, несмотря на кажущуюся случайность ихъ, на самое отсутствіе формальностей, засданія эти сплошь да рядомъ отличались оживленіемъ, они были занимательны и поучительны. Князь заявлялъ о чтеніяхъ, но самъ говорилъ мало. Глядя на него, когда онъ сидлъ на своемъ предсдательскомъ кресл, можно было думать, что онъ мыслью своею отсутствуетъ и относится ко всему безучастно. Онъ рисовалъ какія-то головки и уходилъ въ себя, но въ тоже время онъ зорко слдилъ за всмъ, изрдка вставлялъ свое слово, длалъ замчанія, возражалъ, и къ словамъ его внимательно прислушивались. Иногда Князь оставался къ ужину, которымъ обыкновенно кончалось засданіе. И тутъ онъ сначала, какъ будто не хотя, подходилъ къ столу, садился, гд попало, даже протестуя (особенно въ послднее время) противъ ужина. Но кончалось тмъ, что онъ бралъ себ на тарелку значительныя порціи и благодушно заканчивалъ вечеръ. Сумрачное въ начал лицо Князя не разъ оживлялось при разсказахъ одного изъ обычныхъ собесдниковъ этихъ ужиновъ И. . Горбунова — но чаще всего разражался онъ такимъ веселымъ, молодымъ, даже дтскимъ смхомъ, до слезъ, который опять-таки составлялъ исключительное свойство его натуры.

Князь былъ необыкновенно привтливъ и ласковъ съ дтьми, онъ позволялъ имъ по себ лазить, тормошить и теребить его во вс стороны, иной разъ они скатывались съ его плеча до конца ноги. Въ особенности баловалъ онъ второго внука Павла, котораго любилъ поддразнивать, и часто прозывалъ его: ‘Павлушка мдный лобъ’. Эта шутка напоминала ему Пушкина, который его прозывалъ точно такъ-же. А въ дтскомъ альбом Князь записалъ: ‘Павлушка мдный лобъ, приличное прозванье, имлъ ко лжи большое дарованье’. Ту-же надпись сдлалъ Пушкинъ въ альбом Князя.

Не лишена оригинальности поздка Князя въ Макарьевъ монастырь, на Унжу: онъ былъ командированъ (будучи Начальникомъ Главнаго Управленія по Дламъ Печати) въ Унженскій монастырь для осмотра воздуховъ Великой Старицы Марфы Ивановны. Это было передъ Коронаціею, въ Министерство Графа Игнатьева.

Князь предложилъ мн похать съ нимъ на Унжу, Съ нами же похали сынъ его Князь Петръ Павловичъ и корректоръ изданій Общества Любителей Древней Письменности П. Н. Тихановъ.

По Унж плыли мы на маленькомъ, чуть-ли не единственномъ тогда пароход, медленно, но довольно покойно. По мр удаленія отъ Волги, мста становились пустынне, покрытые лсомъ берега скользили панорамою. Насъ окружала глушь и тишина, таинственными казались безлюдные, лсистые берега. Какъ и вс почти древніе монастыри, обитель Макарьевская очень живописна: она поразила насъ своеобразной красотой. Пароходъ остановился у пристани, въ виду монастыря. Въ Макарьев служили молебенъ, осмотрли ризницу, обдали у Архимандрита. Князь былъ бодръ, въ дух, и разговорчивъ. За столомъ у Архимандрита (который почему-то н-сколько смутился прізду командированнаго лица), Князь былъ очень хорошъ. Разговоръ зашелъ о скопцахъ. Князь, со свойственными ему пріемами, защищалъ скопцовъ и такъ, повидимому, сочувственно выразился о нихъ, что отецъ Архимандритъ, въ величайшемъ недоумніи, уставился на Князя, лицо его выражало испугъ, онъ видимо растерялся… Вообще эта вечерняя трапеза у Макарія на Унж, и въ такомъ обществ, была совершенно необычайна. На обратномъ пути осматривали Юрьевецъ Повольскій, здили по церквамъ, ходили въ подземелье, провели вечеръ въ семь полиціймейстера. Князь все время былъ въ дух. Ему припоминалось прежнее время, когда онъ былъ Попечителемъ въ Казани.

Не мене памятна и также пріятна была поздка съ Княземъ въ томъ-же году по пути на Унжу въ его Костромское имніе, въ село Красное, нкогда принадлежавшее Борису Годунову: тамъ сохранились еще каменныя сооруженія, остатки плотинъ, построенныхъ при Цар Борис. Отношенія Князя съ крестьянами были патріархальныя, т-же, что въ Остафьев.

Особенно мн памятенъ день 29 іюня въ Остафьев. Посл обдни Князь изъ церкви возвращался домой и вс крестьяне собирались у балкона. Происходило угощеніе, раздавались хлбы, выпивали по чарк водки. Вс подходили чинно, поочереди. Князь съ ними былъ привтливъ и простъ, и они къ нему обращались совершенно такъ-же. Безпутный Миронъ-Чижикъ являлся за подаяніемъ, отставной солдатъ, временъ Крымской войны, изъ Остафьевскихъ крестьянъ, онъ почти съ дтства былъ извстенъ Князю, какъ горькій пьяница, и отношенія у нихъ были оригинальны. Помню, какъ Князь списывалъ самъ со словъ Мирона его стихи:

‘Какъ во город въ Одест,

На прекрасномъ славномъ мст…

Тамъ и Чижикъ былъ!’

Не разъ случалось видть Князя, сидящаго на балкон Остафьевскаго дома, а около его сидитъ въ лохмотьяхъ МиронъЧижикъ — и оба молчатъ. Миронъ не иначе называлъ Князя, какъ ‘Филаретъ милостивый’.

Случилось, однажды, что Князь встртилъ мужика, таскавшаго, безъ разршенія, дрова изъ Остафьевской рощи. Увидавъ его, мужикъ до того растерялся, что уронилъ всю охапку. Князь помогаетъ ему подобрать дрова, и говоритъ: ‘неси скоре, а то Княгиня увидитъ’.

Большую часть дня Князь оставался дома, разв только, вечеромъ, выходилъ на балконъ, насупротивъ пруда и церкви. Его радовали грачи, никогда не умолкавшіе, и безъ которыхъ трудно представить себ Остафьево. Сидлъ онъ на кресл, около колоннады, близъ старыхъ кустовъ сирени, переполненныхъ шпанскими мухами… Долго могъ оставаться онъ на этомъ балкон, особенно въ тихій лтній вечеръ, и тутъ какъ-то особенно пріятно бывало въ хорошую минуту съ нимъ разговаривать. Любилъ Остафьево Князь Павелъ Петровичъ, и онъ вслдъ за отцомъ своимъ могъ-бы повторить:

‘Здсь съ каждымъ деревомъ сроднился, сросся я,

На что ни посмотрю — все быль, все жизнь моя’.

Иногда, какъ бывало, зайдешь къ нему, если замтишь, что не время, тотчасъ-же стараешься удалиться, иногда-же онъ васъ зазоветъ остаться, и тутъ начинались разговоры: онъ развивалъ свою мысль, горячился, спорилъ или сообщалъ о вновь прочитанномъ, либо о новой находк, имъ сдланной. Въ широкомъ низкомъ кресл сидлъ онъ, окруженный книгами, бумагами, папками, тутъ и клей, и краски, и чернила, пепельницы и неизмнный его толстый березовый портсигаръ, куски разбитой посуды, старое оружіе, персидскіе мдные павлины, круглая неуклюжая, вертящаяся этажерка, длинныя хартіи и свитки, и собственныя его писанія, въ вид безконечныхъ столбцовъ, альбомы, рукописи, лубочныя картины, стаканъ чая съ окурками и золою, какіе-то портреты, и посреди этой обстановки самъ Князь, въ поношенномъ широкомъ сюртук, съ неизмнной двойной цпочкой и съ знакомыми брелоками, со множествомъ ключей въ жилет, съ цлою кипою бумагъ, денегъ, записочекъ въ своихъ бездонныхъ карманахъ… Сколько припоминается хорошихъ впечатлній, пріятныхъ бесдъ, и какая жизнь была среди этого кажущагося хаоса! Сколько ума, знаній, тонкой наблюдательности, чуткости сердечной, все это переплеталось, соединялось въ его сложной натур, совмщавшей необычайную необузданность съ необыкновенно тонкимъ пониманіемъ малйшихъ оттнковъ мысли и чувства. Обаяніе Князя Павла Петровича было неотразимо, а общеніе съ нимъ для меня, по крайней мр, неоцненно и живительно. Вчная ему память.

С. Михайловское,

15 августа 1888 г.

Графъ С. Д. Шереметевъ.

КНЯЗЬ ПАВЕЛЪ ПЕТРОВИЧЪ ВЯЗЕМСКІЙ.

Читайте также: