Н. А. Некрасов
<Из статьи 'Комета, учено-литературный альманах...'>
<Из статьи ‘Комета, учено-литературный альманах, изданный Николаем Щепкиным. Москва, 1851’>
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Из статьи ‘Комета, учено-литературный альманах…’, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1845
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15
Том одиннадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (1847—1869)
Л., ‘Наука’, 1990
…После ‘Антонины’ г-жи Тур первое место между беллетристическими статьями ‘Кометы’ принадлежит повести ‘Идеалист’. Нам особенно приятно было встретить под такою прекрасною повестью имя г. Станкевича: мы давно знали его за человека с талантом и жалели только, что он мало пишет и неохотно печатает свои сочинения, мы были уверены, что, не пожалев времени и труда, он произведет что-нибудь замечательное. И действительно, ‘Идеалист’ далеко оставляет за собой прежние произведения автора. {Эти немногочисленные произведения помещены были в разное время в ‘Современнике’, мы не хотим называть их, ибо под ними автор не подписал полной своей фамилии, выставив только первую букву.} Повесть эта прежде всего показывает в авторе человека весьма умного, может быть более думавшего о жизни, чем знающего жизнь практически, но во всяком случае не идущего по пути ее наобум и ощупью. Мысль и анализ стоят в ней на первом плане, за ними уже следует талант, в смысле непосредственной способности верно схватывать и передавать характеристические оттенки лиц и предметов. Может быть, от этого, читая повесть г. Станкевича, вы беспрестанно чувствуете тревожное беспокойство вашей собственной мысли, тогда как ваше сердце и воображение остаются холодны и спокойны, так что хоть бы и не было их у вас на ту пору: вы ничего не потеряли бы при чтении этой повести. Но зато, повторяем, мысль читателя постоянно и сильно возбуждена: в нем то является желание горячо поспорить с автором, то расшевеливаются его собственные когда-то для него дорогие мечты и стремления, и он мысленно повторяет весь уже пройденный путь жизни, о многом задумываясь. Но за всем тем впечатление, остающееся по прочтении повести, как-то неопределенно, и, дочитав ее, читатель остается неудовлетворенным. Это происходит, по нашему мнению, оттого, что, верная во многих частностях, повесть не верна в целом. Нам кажется, что автор вовсе не понял характера своего героя и совершенно ошибочно поставил идеализм основною и отличительною его чертою. Левин, по нашему мнению, не ‘идеалист’: с этим словом мы привыкли соединять совсем другое понятие. Левин прежде всего человек довольно обыкновенный, не способный ни к какой деятельности — ни к широкой, ни к ограниченной, — человек, в котором самолюбие развито до болезненной степени. Может быть, он долго посещал кружки, где много говорят о высоком и прекрасном, но где словами всё и оканчивается, а делать никто ничего не делает. Эти кружки удивительно способны развивать в человеке самолюбие и способность самонаслаждения, но мы не будем о них распространяться, потому что они прекрасно описаны в рассказе г. Тургенева ‘Гамлет Щигровского уезда’. Вообще Гамлет Щигровского уезда имеет много общего с Левиным, или с Идеалистом: они одного поля ягоды, только у первого больше самосознания. Разница еще в том, что первый беден, а Левин богат. Может быть, это и было причиною, что первый дошел до самосознания и ‘смирился’, а второй не дошел до самосознания и никогда не дойдет, оставаясь в гордой уверенности, что в нем таятся громадные силы и что он не находит, куда направить их. Отнимите у Левина богатство, средства жизни, и тогда вы ясно увидите, что это за человек. Кроме болезненного самолюбия и отсутствия всякой способности понимать действительность и делать что-нибудь, Левин — каким он нам представляется — глубокий эгоист и трус. Трус вот в каком смысле. Отчего, полюбив Сонечку, он бежал от нее, когда нужно было на что-нибудь решиться? Автор не дает прямого ответа. Частым повторением фразы: это ‘прекрасное дитя’, которую то говорит вслух, то думает про себя Левин (и которою, надо признаться, под конец рассказа он изрядно надоедает читателю), — беспрестанным повторением этой фразы автор как бы намекает, что Левин, искавший во всем совершенства, не мог соединить свою судьбу с ребенком, хотя и прекрасным по натуре, но стоявшим далеко ниже его в развитии. Что ж? И задача развить это прекрасное дитя, которое он притом так страстно любил, — и эта задача показалась ему недостойною его деятельности? Нет, причина кажется нам проще и ближе. Левин струсил. Он так любил свою роль холодного и гордого созерцателя, проще сказать: так любил свое спокойствие и независимость, так боялся всякого действительного шага в жизни, за которым следует неизвестность или долгая, долгая борьба, даже в таком случае, если б предстояла возможность удовлетворительного результата,— что любовь к себе одержала в нем победу над любовью к Сонечке, и он уехал. Любовь эта притом, как видно, и не была в нем особенной силы и более находилась в голове ‘бесстрастного созерцателя’, чем в сердце. Это доказывается тою легкостью, с которою он подавил эту любовь, принявшись опять за свою роль созерцателя, а что он поплакал и помучился, узнав, что Сонечка выходит за его племянника, — это естественное движение во всяком человеке, который узнает, что женщина, которую он когда-то любил, хоть и не так сильно, чтоб пожертвовать ей расчетами своего спокойствия или самолюбия, выходит за другого и принадлежать ему уже никаким образом не может.
Автор простит нас, что мы героя его низводим на степень весьма обыкновенных и даже пустых людей, которым иногда приходит охота драпироваться в мантию героев. Да, Левин таков, по нашему мнению! Признаться, мы даже не верим в его глубокую ученость и думаем, что он читал только предисловия тех многочисленных и разнородных книг, которые у автора по временам адресуют к нему разные фразы, заискивая его внимания (что, мимоходом заметим, не совсем ловко, эта сцена могла бы, выйти очень хороша наоборот, т. е. если б Левин обращался с речью к книгам, а не книги к нему). Сны, в которых орлы адресуют к Левину полные пророческого значения речи, нам кажутся также не более как порождением болезненного самолюбия Левина, и нам очень жаль, что и сам автор видит в этом что-то серьезное, когда в конце своей повести, описывая отъезд Левина на пароход, рисует эту картину:
‘Вдали показался остров, и, когда пароход приблизился к нему, Левин увидал большого орла, поднимающегося со скалы его. Он вспомнил другую пустыню, другого орла и слова, слышанные от него во сне: пари и гордо созерцай до последней минуты твоей. Он поднял взор свой за орлом, поднявшимся и исчезнувшим и полете к небу, и ему почудилось, что вечность представилась ему в образе беспредельного неба и беспредельной движущейся пустыни — и он услыхал ее мощный призыв’.
Если б автор другими глазами взглянул на своего героя повесть его получила бы более обширное значение. Левин — это один из героев нашего времени. Это такой же герой так называемых высоких стремлений, жажды дел, при постоянном бездействии, герои всеобъемлющего знания и широкого созерцания, как Печорин — герои разочарования, великих страстей и страдании. Как здесь, так и там рычаг — узкое самолюбие, тщеславие, а основа — ложь. Оттого ни из того, ни из другого ничего не вышло и не могло выйти. Впрочем, неполнота представления не уменьшает заслуги г. Станкевича. Он коснулся лица типического, подметил в нем много новых и характерных сторон, собрал и соединил многие отличительные черты его, верный такт читателя сделает остальное. Рисуя своего Печорина с любовью и едва ли с иронией, Лермонтов также не думал, что представляет на суд публики лицо, которое впоследствии сделается в устах ее кличкою холодных и себялюбивых фатов, претендующих на глубину натуры, силу страсти и разочарование. А между тем кто же теперь иначе смотрит на Печорина! Не мешает, однако ж, прибавить, что имя Лермонтова упомянуто здесь единственно для пояснения нашей мысли.
Характер героини повести — Сонечки — обрисован у г. Станкевича с большею верностью и должен быть назван лучшим в повести. Характер племянника Левина как-то странно и неприятно утрирован, особенно вначале… Зачем? мы решительно не понимаем, тем более что от этого повесть ничего не выигрывает, а напротив. Этот характер задуман с целью противопоставить мечтательной и отвлеченной натуре Левина — натуру живую и действительную, в которой господствует здоровое и блаженное равновесие. Для чего же выбраны такие краски? Зачем племянник Левина лишен даже чистоплотности? Как будто этим качеством позволительно отличаться только идеалистам, мечтателям. Напротив, люди, любящие жизнь, люди, более склонные наслаждаться тем, что близко и возможно, чем пускаться в отвлеченности, — эти люди очень обращают внимание даже на малейшие мелочи, увеличивающие их наслаждение. Нам кажется, что можно было представить племянника Левина человеком вполне действительным, любящим жизнь для жизни, и не наделять его такой грубостью натуры: грязный и запыленный после долгой дороги, он прямо кидается обниматься с дядей, выпачкав его пылью, он хохочет от какого-то странного удовольствия и потом принимается пачкать мебель и всю комнату, его просят умыться, но он требует сначала чаю, напоив его чаем, дядя опять просит, чтобы он шел умыться, но он требует завтракать и проводит еще несколько часов, не расставаясь с грязью и пылью, накопившимися на нем в течение дороги. А приключение на пути к тетке? А штрипка? Надо заметить, что всё это вовсе не располагает читателя в пользу этого молодого человека. И как потом удивлен читатель, узнав, что это представитель противоположного Левину элемента, что это будущий муж Сонечки, которая обрисована автором с такою любовью. Мы решительно не понимаем, для чего представлен таким племянник Левина, и жалеем, что он таким представлен: повесть от того много теряет. Вообще в изображении Левина и его племянника заметно преувеличение, напоминающее героев ‘Обыкновенной истории’ г. Гончарова. Петр Иваныч положителен до неприятной степени, Александр Федорыч мечтателен до глупости. Так и тут: дядя — лицо уж слишком отвлеченное, а действительность племянника доведена до карикатурности. Известно, что в жизни никогда так не бывает: в мечтательном характере всегда найдется частичка положительности, в положительном — мечтательности и т. д. Однако ж, несмотря на высказанные нами замечания, повесть г. Станкевича так хороша, что мы должны снова повторить, что недостатки, указанные нами, очень незначительны в сравнении с достоинствами, которые ставят эту повесть наряду с лучшими беллетристическими произведениями этого года…
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1851, No 5 (ценз. разр. — 30 апр, 1851 г.), отд. III, с. 21—25, без подписи.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Авторство установлено М. Я. Блинчевской на основании обнаруженного ею свидетельства фольклориста А. Н. Афанасьева сотрудника некрасовского ‘Современника’. В неопубликованном Дневнике А. Н. Афанасьева сказано: ‘…разбор ‘Идеалиста’ в ‘Современнике’ писан Н. А. Некрасовым, приятелем Станкевича’ (цит. по: Блинчевская М. Я. ‘Это, увы, современный герой…’. Неизвестная статья Некрасова. — ЛГ, 1971, 26 мая, No 22, с. 7). Идейная перекличка и текстуальная связь с другими произведениями Некрасова, в частности с пародией ‘Мое разочарование’ (1851), опубликованной в этой же книжке ‘Современника’, и поэмой ‘Саша’ (1855), также свидетельствуют в пользу авторства Некрасова (см.: Лазутин С. Г. К истории создания романа ‘Тонкий человек’ и поэмы ‘Саша’. — В кн.: Вопросы литературы и фольклора. Воронеж, 1972, с. 22—23). Н. Б. Алдонина в статье »Современник’ в борьбе за передовую драматургию. (Об анонимной рецензии на альманах ‘Комета’)’ (в кн.: Жанровое своеобразие русской поэзии и драматургии. Межвуз. сб. Куйбышев, 1981, с. 90—111 (Учен. зап. Куйбышевского пед. ин-та, Т. 256)), не упоминая названные публикации М. Я. Блинчевской и С. Г. Лазутина, стремится доказать, что вся статья о ‘Комете’ может быть атрибутирована одному автору — Некрасову. (Ср.: Мельгунов Б. В. Некрасов-журналист (малоизученные аспекты проблемы). Л., 1989, с. 111). Однако этот тезис не представляется убедительным. Статья, по-видимому, составлена из текстов, написанных разными авторами. Возможно, что Некрасову в ней принадлежит не только разбор ‘Идеалиста’ А. В. Станкевича. Во всяком случае отдельные суждения в письмах и статьях Некрасова (о Тургеневе. Щепкине) перекликаются с аналогичными высказываниями об этих авторах в статье об альманахе ‘Комета’. Однако такой переклички все-таки недостаточно, чтобы приписать всю статью Некрасову.
Изданный Н. С. Щепкиным в Москве в 1851 г. альманах ‘Комета’ был заметным явлением в литературе. В нем публиковались статьи А. Н. Афанасьева, Т. Н. Грановского, С. М. Соловьева, И. Е. Забелина, кроме ‘Идеалиста’ Станкевича здесь были напечатаны ‘Разговор на большой дороге’ И. С. Тургенева, ‘Неожиданный случай’, драматургический этюд А. Н. Островского, ‘Первое апреля, сцены из светской жизни’ и ‘Эпизод из романа’ Е. Тур.
Почти все журналы откликнулись на него статьями в отделе ‘Критика’, в которых речь шла и о повести А. В. Станкевича ‘Идеалист’. ‘Москвитянин’ дважды обращался к этому альманаху в этой повести (М, 1851, No 9—10, с. 169—178 — статья Ап. Григорьева, 1851, No 11—12, с. 339—340 — статья ‘Еще о ‘Комете» за подписью: ‘У’). ‘Отечественные записки’ (1851, No 5. отд. V, с. 10—20) откликнулись статьей, принадлежавшей, по-видимому, А. Д. Галахову (см.: Егоров Б. Очерки по истории русской литературной критики середины XIX века. Л., 1973, с. 46). О повести также писал В. П. Гаевский (БдЧ, 1851, т. 107, No 6, отд. V, с. 17—43). Одобрил ее и Ф. В. Булгарин (СП, 1851, 19 мая, No 111, с. 442— 443).
С. 62. Нам особенно приятно было встретить под такою прекрасною повестью имя г. Станкевича… — А. В. Станкевич (1821—1912) — литератор, младший брат философа и поэта Н. В. Станкевича, близкий знакомый Белинского и Некрасова, впоследствии автор книги ‘Тимофей Николаевич Грановский. Биографический очерк’ (М., 1869), которую Некрасов упомянет в заметке о стихотворении ‘Я за то глубоко презираю себя…’ (см.: наст. изд. т. I., с. 583).
С. 62. Эти немногочисленные произведения помещены были в разное время в ‘Современнике’ ~ под ними автор не подписал полной своей фамилии, выставив только первую букву. — В ‘Современнике’ были опубликованы следующие произведения Станкевича: ‘Из переписки двух барышень’ (1847, No 2, отд. IV, с. 153—164, подпись: ‘***’) и ‘Ипохондрик. Письма к приятелю’ (1848, No 3, отд. I, с. 26—46, подпись: ‘А. С—ч’).
С. 63. Нам кажется, что автор вовсе не понял характера своего героя… — Аналогичная оценка этой повести дана в письме В. П. Боткина к П. В. Анненкову от 16 апреля 1851): ‘Повесть Станкевича в ‘Комете’ замечательна по таланту автора, но лицо Левина неопределенно и туманно. Автор не отдал себе ясного отчета в характере этого лица’ (П. В. Анненков и его друзья. СПб., 1892. с. 568). Ср. также в указанном выше отзыве Ап. Григорьева: ‘Везде виден в авторе человек мысливший, живший и глубоко чувствовавший, везде прекрасные цели и нигде артистичности исполнения <...> для него самого еще неясны многие странные черты в его Левине’ (с. 176—178). Автор второго отзыва ‘Москвитянина’ также считал, что тип Левина ‘неясен’ (с. 340).
С. 63. Левин, по нашему мнению, не ‘идеалист’: с этим словом мы привыкли соединять совсем другое понятие. — Идеалистами Некрасов считал людей типа Рудина, стоявших в 1840-е гг. ‘во главе умственного и жизненного движения’ (наст. кн., с. 238). Их Некрасов отличал от героев вроде Левина, которых после появления повести Тургенева ‘Дневник лишнего человека’ (1850) стали называть лишними людьми. Позже, в 1860-е гг., граница между этими понятиями в сознании Некрасова в известной мере стерлись (ср. в ‘Сценах из лирической комедии ‘Медвежья охота» (1866—1867) образ ‘диалектика обаятельного’, ‘либерала-идеалиста’, которого в литературе ‘прозвали ‘лишним», — наст. изд., т. III, с. 17). См. об этом: Гин НЛК, с. 158—159.
С. 63. Эти кружки удивительно способны развивать в человеке самолюбие… — Ср. в романе Некрасова ‘Тонкий человек’ (1853—1855) о кружке, в который входил и молодости ‘тонкий человек’ Грачов: ‘Этот кружок, между прочим, имеет свойство быстро развивать самолюбие каждого, кто прикоснется к нему…’ (наст. изд., т. VIII, с. 302).
С. 63. Вообще Гамлет Щигровского уезда имеет много общего с Левиным ~ первый дошел до самосознания и ‘смирился’… — Реминисценция из повести И. С. Тургенева ‘Гамлет Щигровского уезда’ (С, 1849, No 2, отд. I, с. 275—292). У Тургенева: ‘…я вам уже сказывал, что я смирился’ (Тургенев, Соч., т. IV, с. 293).
С. 63. Отнимите у Левина богатство, средства к жизни, и тогда вы ясно увидите, что это за человек. — Ср. у А. И. Герцена в романе ‘Кто виноват?’ (1845—1846) слова доктора Крупова о Бельтове: ‘Дай вам судьба определенное занятие да отними она у вас Белое поле, вы бы стали работать, положим, для себя, из хлеба, а польза-то вышла бы для других: так-то всё на свете и делается’ (т. IV, с. 155). При явной перекличке суждений здесь и существенное отличие: Герцен еще верит, что Бельтовы при определенных обстоятельствах могут работать, Некрасов на ‘глубокого эгоиста и труса’ Левина (аналогичный тип) уже никаких надежд не возлагает.
С. 64. Любовь эта ~ более находилась в голове ‘бесстрастного созерцателя’, чем в сердце. — Ср. в поэме Некрасова ‘Саша’ (1855) об Агарине:
Да говорят, что ему и любовь
Голову больше волнует — не кровь!
(наст. изд., т. IV, с. 25)
‘Бесстрастный созерцатель’ — перефразированная цитата из повести Станкевича ‘Идеалист’, в которой Левин назывался ‘наблюдателем и созерцателем’, ‘бесстрастным холодным идеалистом’ (с. 522, 609).
С. 64. Сны, в которых орлы адресуют к Левину полные пророческого значения речи… — Этой деталью сюжета повести Станкевича, обратившей на себя внимание и других критиков (ОЗ, 1851. No 5, отд. V, с. 14, 18, М, 1851, No 9-10, с. 176-178), Некрасов впоследствии воспользовался для характеристики Агарина в поэме ‘Саша’, где, однако, она приобрела ироническую окраску:
На пароходе в Кронштадт я пришел,
И надо мной всё кружился орел.
Словно пророчил великую долю…
(наст. изд., т. IV, с. 20)
В традиции агиографической литературы орел — символ Христа: ‘Я — орел, который полетом своим указывал тебе дорогу’ (Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1980, с. 159—160).
С. 64. ‘Вдали показался остров ~ и он услыхал ее мощный призыв’. — Цитируется повесть Станкевича ‘Идеалист’ (с. 609).
С. 65. Левин — это один из героев нашего времени. — Ср. об Агарине в поэме ‘Саша’:
Это не бес, искуситель людской,
Это, увы! — современный герой!
(наст. изд., т. IV, с. 24)
С. 65—66. …грязный и запыленный после долгой дороги, он прямо кидается обниматься с дядей ~ А приключение на пути к тетке? А штрипка? — Некрасов пересказывает содержание главы 6 повести Станкевича (с. 553—559).