ЛАРСКИЙ Лев Соломонович
ЛАРСКИЙ Лев Соломонович
Из рассказов старого егеря
Из рассказов старого егеря
С ружьем на московском море
С ружьем на московском море
У минного поля
У минного поля
Из рассказов старого егеря, Ларский Лев Соломонович, Год: 1949
Время на прочтение: 13 минут(ы)
(Речь идет об егере Зуеве, из рода знаменитых охотников-псковичей, основоположников ‘псковского’ способа охоты. К. Н. Зуеву теперь 78 лет. Охотится он с 13 лет. Недавно исполнилось 25 лет его егерской службы в военно-охотничьем обществе. Свою службу несет он и поныне в качестве инструктора. До сих пор не расстается он и с ружьем. У него накопился богатый охотничий опыт. Его долголетние соприкосновения с природой открыли ему много интересного из жизни зверей и птиц. В редкие встречи с Кирсаном Николаевичем я люблю слушать его охотничьи рассказы. Последняя моя встреча с ним состоялась в прошлом году. Здесь я публикую последние записанные мною рассказы. — Автор.)
Долгое время мы считали, что в районе Завидовского охотничьего хозяйства лисиц немного. Я не помню, чтобы за четверть века моей службы мы убивали за зиму больше двух десятков. А хозяйство наше — обширное. Местность лесистая, перемежается колхозными полями. Но что же поделаешь, раз лисичка нас не жалует! Особенно, конечно, мы не горевали, потому что охотничьему хозяйству большой вред от этого ‘мошенника первого разряда’, как окрестили лисицу в одной книге.
Но как ни мало было лисиц в нашей округе, мы истребляли ее не дочиста, потому что лисица и пользу приносит человеку: страстно охотится на полевых грызунов. Двадцать пять мышей, а то и больше может уничтожить одна лисица за день. И, наконец, этот нарядно одетый зверь поставляет ценную шкурку для меховых изделий. Надо, значит, и на племя немного оставлять.
Так тянулось из года в год. Вдруг однажды взяли мы за зиму не 20, а 200 лисиц. Охотничья сказка? Нет, быль. Вот, послушайте.
Было это в 1942 году, в самый разгар войны. Лисицы в нашем районе появилось видимо-невидимо. Как, откуда?
Реку Шошу знаете? В Волгу впадает и протекает через наше охотничье хозяйство. Небольшая была река. А взгляните-ка теперь на нее: не только в длину, но и в ширину глазом не охватишь. Как устроили плотину на Волге у Иванькова, Шоша на территории Завидовского хозяйства раздалась вширь на 6—8 километров, залила поля и луга и из речки стала западным заливом Московского моря. На месте значительной части бывших полей и лугов, за пределами русла реки, образовалось мелководье. Оно хорошо прогревается солнцем, и от этого создаются условия для развития очень мелких рачков и ракушек. Ими питается рыба. Места, значит, кормные.
Ну, и поплыла сюда рыбка со всей Волги. Стали мы с той поры ловить не пустячки какие-нибудь. Пудами начали добывать и плотву, и крупных окуней, и щук, и лещей. Счастливая пора наступила для любителя-рыболова. Счастье выпало и на долю лисички. Она тоже повадилась ходить сюда за вкусным обедом: ела рыбу и выкапывала из снега крупных ракушек.
Откуда же взялись лисицы? Как они пронюхали про свежую рыбку?
Когда на плотине открывают шлюзы (а это бывает довольно часто), уровень воды в море понижается, и на мелководье образуется много островков и озерков. В них-то рыбка поневоле и отдыхает, ждет, когда прибудет вода, чтобы снова выбраться на простор.
Как же упустить такую редкую приваду! Первой обратила на нее внимание вездесущая и остроглазая ворона. Полетела она на рыбку с жадным криком — ‘кар-кар-кар’.
Рыбка полакомилась обильным кормом. Ворона полакомилась рыбкой, а следом за вороной на ее неугомонное карканье кинулись и лисицы, и уже не десятками, как бывало раньше, а сотнями, из самых отдаленных мест. Лисицы привыкли, что ворона каркает над падалью, и всегда следят за этой жадной птицей. А тут не падаль оказалась, а вкусная, свежая рыбка.
Лисичка, как известно, крепко держится насиженных мест, а ради такой приманки она не поленилась их покинуть. Не забудьте, что, помимо рыбки и ракушек, ее привлекали сюда и утки, которые гнездились на том же мелководье, на более высоких островках, не заливаемых водой. Разоряла лисица утиные гнезда, выпивала яйца, не щадила ни молодняка, ни взрослых птиц.
Устроили в охотхозяйстве совещание и решили всеми силами повести борьбу с этим хищником.
Вот так и получилось, что в 1942 году мы взяли за зиму не 20, а 200 лисиц. А из них вышло немало теплых вещей для армии!
Зимою Московское море замерзает и лисичку не кормит. Но она отсюда не уходит, рыщет по островкам и лугам и отыскивает грызунов.
Тогда-то на лугах и начинается охота на нее.
Почему на лисиц не охотятся в летнюю пору — понятно. Летом лисья шкурка никакой цены не имеет, и только лишь зимой лисичка одевается в полноценную шубку, годную для промышленности, поэтому-то и разрешают охоту на лисиц только зимой, с середины ноября. Зимой на сплошном снежном фоне в лесу ли, на открытом ли месте, ее рыжая шубка бросается охотнику в глаза.
Но как удалось трем-четырем охотникам взять за один сезон столько лисиц?
Обычно на них охотятся окладом, с флажками. Но сколько времени и труда требует такая охота! Да и много ли возьмешь? Пять-шесть лисиц, не больше… А тут каждый охотник в отдельности добывал такое же количество трофеев. Как же это случилось?
А так, что наши товарищи охотились на лисиц с охотничьей винтовкой. Зачинателем же такого способа охоты был один из самых молодых охотоведов нашего хозяйства тов. К., кадровый военный. Может быть, именно потому, что он военный, за 23 дня отпуска он один дал государству 55 лисьих шкурок.
Известное дело. В лесу приходится стрелять из ружья на расстоянии 30—40 шагов. Верный шанс убить зверя, если подберешься к нему на выстрел. А иной раз стрельнешь, и большая часть дроби останется в кустах. Другое дело — в чистом поле. Да еще зимою, да еще в белом халате. Лисица на виду и, если у тебя в руках винтовка и ты ею хорошо владеешь, можешь стрелять зверя с дистанции и в 200, и в 300 метров.
Пришлось поохотиться на лисиц с винтовкой и мне.
Хотя я и старый охотник, а мне не стыдно сознаться, что на старости лет я перенял опыт у молодого товарища. Я в точности исполнял все, что он мне говорил, раза два вместе с ним выходил на охоту и приносил богатые трофеи.
Как мы охотились?
От базы Завидовского хозяйства к охотничьим угодьям у Шошы примерно четыре километра, минут сорок хода. Отправлялся я на лыжах по темному, чтобы к рассвету быть на месте. Это очень важно, так как в это время лисица жирует. Одевался я в белый халат. Брал с собой охотничью винтовку с оптическим прицелом и сильный бинокль.
Места я хорошо знал. Вот бугорки под снегом. Здесь когда-то были деревья. Беру на заметку: такой бугорок — хорошая ухоронка для уходящей от охотника лисицы. Приставляю к глазам бинокль и осматриваю ровную белоснежную поверхность. Сильный мороз. Коченеют пальцы. Но сверкает солнце, и видимость хорошая. Я вижу на два километра, и вот бинокль схватывает резвящуюся кумушку.
Я замечаю все ее ужимки: то сальто сделает удивительное, то остановится вдруг, как вкопанная. Это она делает стойку над мышью. Я даже забываю об охоте и часами готов наслаждаться этой редкой картиной. Но момент для выстрела удобный, и упустить его нельзя. И откуда только берутся силы! Я не поддаюсь налету ветра, способного свалить человека с ног. Окоченевшие пальцы согреваются охотничьим жаром и приобретают необходимую гибкость.
Лисичка от меня еще далеко, но я уверен, она будет моей, и осторожно веду подход. Она чует человека на расстоянии до 400 метров, поэтому я подхожу из-под ветра, осторожно сближаясь с ней на винтовочный выстрел. Пора стрелять. Ложусь в снег, меня маскирует белый халат, и, если соблюдать спокойствие, лисица ни за что меня не заметит.
Прицелиться — дело одной секунды. Один — редко два выстрела, — и лисица убита. Чтобы не обременять себя лишней тяжестью и сохранить дорогое для охоты время, я тут же снимаю шкурку, кладу ее в рюкзак и продолжаю охоту. Бывало, что за день 5—6 шкурок я принесу на базу.
Однажды в бинокль я выследил сразу пять лисиц: они гуляли примерно в двухстах метрах одна от другой. Подкрался, убил одну, но не подошел к ней, выждал. Остальные продолжали мышковать. Через некоторое время застрелил другую. Опять не подошел — выжидал. Так, спокойно и точно стреляя, раз за разом уложил я всю пятерку. Две из них очутились рядышком: я дал по ним два выстрела без интервала.
Между прочим, один офицер из охотхозяйства рассказал мне про любопытный случай, очень интересный для охотников.
Однажды, стреляя в лисицу из винтовки, он промахнулся. Пуля угодила в снег. Снег от попавшей в него пули завихрился. Лисица не убежала и стала неистово рыть снег в этом месте, точно стараясь что-то выкопать из него, пока не была убита следующим выстрелом. А секрет вот в чем: в морозном воздухе лисица не различает слабого звука от взрыва бездымного пороха винтовки, похожего на треск деревьев от холода.
…Вот так мы охотились несколько лет подряд в низинах у Московского моря. Теперь лисица поредела в нашей округе, и мы охотимся за ней, соблюдая нормы отстрела.
Много интересных охот испытал я на своем веку, но должен сказать, что охота на лисиц с винтовкой — одна из самых увлекательных.
Вскоре после того, как разгромили немцев под Москвой, явилась к нам в охотничье хозяйство делегация от соседнего колхоза:
— Товарищи охотники, помогите! К нам дикий кабан повадился, разрыл яму с картофелем, нашкодил зверюга!
Делать нечего. Посудили, порядили и постановили кабана убить. Наше мнение было такое, что кабан шляется где-нибудь поблизости и что это — старый одинец, изгнанный из стада более молодыми зверями. Такой ‘старик’ на охоте особенно злобен и опасен.
Согласиться-то мы согласились, да на обширном поле между лесом и колхозом остался заминированный фашистами участок, еще не до конца очищенный нашими саперами. По огороженным местам с надписями ‘Опасно. Мины’, люди давно не ходили.
‘Ежели, — рассуждали мы, — кабан подорвется на мине, так и поделом ему, разбойнику. Ну, а как быть охотнику, если он, преследуя зверя, будет вынужден ступить на запретный участок? Может, обойдется, а может, и нет. Тут уже риск не охотничий, а безрассудный’.
И порешили так: в момент, когда зверь вскочит на минный участок, преследование его прекратить или выждать, пока он подорвется на мине или выйдет на безопасную зону.
Молодые егеря в то время были на фронте, и расправу с кабаном возложили на меня. Для вида я немного поспорил: старик, мол, семьдесят лет недавно стукнуло. А на самом деле — честь какая! Ладно, покажем и мы, старички, русскую удаль!
Вас не удивляет, откуда под Москвой кабаны? Это очень интересная история.
В подмосковных лесах дикие кабаны водились в весьма отдаленные времена, и при царе Алексее Михайловиче частенько захаживали в деревянную Москву. Постепенно кабаны были начисто выбиты. Стреляли их ради мяса и клыков, но больше ради барских прихотей. И только при Советской власти был положен конец хищническому истреблению зверей и птиц, и приступили к разведению редких видов животных. Это коснулось и нашего хозяйства. В 1937 году в его леса выпустили одиннадцать кавказских кабанов. Спустя несколько лет привезли еще одну партию. Мы подкармливали кабанов картофелем, высаживали для них земляную грушу. Кабаны отлично прижились и стали размножаться. К началу Великой Отечественной войны они в хозяйстве насчитывались сотнями, и наше управление уже стало изредка выдавать разрешение на отстрел секачей.
В наших местах недолго похозяйничали фашистские захватчики. Но мы не сомневались, что кабанье стадо от них пострадало. Однако этого не случилось. Не потому, конечно, что враг пощадил его, а потому, что фашистские молодчики боялись ходить в лес, где их подстерегали партизаны, потому-то, должно быть, и был заминирован врагом участок возле леса. Одним словом, из-за страха немцев перед партизанами и сохранились в хозяйстве кабаны. Но в условиях войны, лишенные подкормки, кабаны все же поредели, а некоторые из них, особенно нахальные, пронюхали про колхозную картошку и забрались в закрома к колхозникам. В мирной обстановке этого не бывало.
Итак, почетное поручение — убить кабана — выпало на мою долю.
Наше охотничье хозяйство находится в Калининской области в 140 километрах от Москвы. Пансион здесь для кабанов не плохой: сплошной лес с перемежающимися лесными болотцами. Здесь зверю есть, где в грязи поваляться, где лежку устроить под буреломом или кучей валежника. В лесной крепи ему легко затаиться и уйти от выстрела в тех редких случаях, когда на него охотятся.
Я собрался на другой день после сигнала колхозников.
Чуть свет ко мне кто-то постучался. На пороге стоял молодой человек лет тридцати, невысокого роста, но широкий в плечах и ладно сколоченный, в меховой жилетке и шапке ушанке, в полном охотничьем снаряжении. Он просил извинить, что пришел так рано, и с доброй улыбкой подал мне записку. Начальник охотничьего хозяйства (записка была от него) направлял ко мне ‘подателя сего’ старшего лейтенанта Миронова. После тяжелого ранения и долгого пребывания в госпитале он провел месяц в санатории, а из санатория, перед тем как вернуться на фронт, захотел поохотиться. Узнав про охоту на кабана, он попросился ко мне в напарники. Начальник охотничьего хозяйства его просьбу уважил.
‘Страстный, — думаю, — охотник. Мне не впервой ходить на охоту с военными, а с таким молодцом — чего лучше!’
Прочитав записку, я пристально посмотрел на моего гостя, а он и глазом не моргнул и, улыбаясь, выпалил:
— Не узнаете, Кирсан Николаевич? И то верно: десять лет прошло. Я еще в школе был, безусым парнишкой. Охотился с вами на волков. Впервые на ‘номере’ стоял. С трудом вас уговорил тогда. Вы боялись, что по молодости промажу. Целую лекцию прочитали мне, что и как. Не сходя с места, я убил двух волков. Ох, как вы меня тогда перед народом оконфузили! — ‘Извини, молодец, — сказали вы. — Думал, не справишься, ан выходит — моя ошибка’. И расхохотались так, что с деревьев снег посыпался.
Я, признаться, безусого парнишку Миронова совсем запамятовал.
— Таких, говорю, молодцов, как вы, снайперов, много через меня проходило. Все вы под одну стать. Как вас отличишь? Вы и теперь безусый, — намекнул я на его гладко выбритое лицо.
Мы оба от души рассмеялись, а затем я перешел на серьезный разговор:
— Скажите, товарищ Миронов, а на кабанов вы охотились?
Помрачнел мой гость: вдруг забракую. Дружба — дружбой, охота — охотой. Притихшим голосом он ответил:
— Не доводилось. Но и на фрицев практики не было. Однако ж…
И сейчас же, чтобы меня окончательно задобрить, заговорил полным голосом:
— Мне, Кирсан Николаевич, страсть как хочется на кабана. Это мечта моей жизни! Когда-то я у вас научился волков стрелять. Научите теперь на кабанов охотиться.
Я подумал: ‘К чему зря мучить парня’, — и сказал ему:
— Какие могут быть разговоры. Есть приказание начальника. Да и мне удовольствие будет. Пойдем!
Предупредил его о минном участке. А он — ничего.
— В сражении, говорит, всякое бывало…
Все-таки начертил я ему план на бумажке: где на поле между колхозом и лесом расположен минный участок.
Выпив наскоро по чашке чаю, мы стали на лыжи.
День занимался пасмурный. В другое время я радуюсь солнцу. Но на охоте я люблю такое вот пасмурное утро: только продержалась бы погодка, не подвела бы. Морозец легкий, ветерок такой слабый, что его скорее угадываешь чутьем. А солнце? Пусть себе гуляет где-нибудь за лесами, нам его сейчас не надо. Оно могло бы растопить снежок, по которому так плавно скользят наши лыжи, от него глазам больно, плохо разглядывать местность. Зато сплошная серая туча на небе ложится на снег однообразным спокойным тоном, по которому без натуги рыщет глаз охотника-следопыта…
Перед нами обширное — конца не видать — покрытое снегом поле со следами недавних боев, и только вдали, на горизонте справа, узенькой темной каймой тянется лес. Рады мы, охотники, побродить по лесу в такой тихий зимний день. Но в эту охоту лес — преграда для нас. Туда может уйти кабан, если мы обнаружим его и начнем преследовать на чистом поле.
Шли мы рядом. Лыжи плавно скользили по хрупкому насту. Мы полной грудью вдыхали в себя чудесный воздух бодрящего зимнего утра. Ни одного подозрительного пятнышка на снегу, ни малейшего намека на след мы не упускали. Накануне была пороша, и все следы, если они были, занесло здесь. Но где-то должен быть след кабана, который прошлой ночью нашкодил в колхозе! Двигались мы без передышки, под стать матерому зайцу. Одного только места покуда избегали — минного участка. Мы рыскали на подступах к нему почти дотемна, не сходили с лыж. Намаялись изрядно, а толку не вышло.
И лишь когда снег посинел от вечерних сумерек, мы воспрянули духом. Правда, нам не повезло с луной, ее не было, зато повезло здорово с лунками. Неясными пятнами неопределенной формы выступали лунки на синеватой окраске снежной пелены. Только пытливый глаз охотника мог обратить внимание на эти пятнышки, чуть послабее общего фона и которые только гадательно можно было принять за лунки засыпанного снегом следа.
— Похоже, что след, — сказал я Миронову. — Не то кабан, не то колхозный бычок проходил. Погляди получше.
Миронов наклонился над запорошенными снегом следами и сказал:
— Пятнышки или лунки идут ровной цепочкой, без зигзагов… Так ходит кабан. Верно? Можно допустить, что мы напали на его след, оружие складывать рано. Уж теперь допытаемся.
Мы возобновили поиски. Но след скоро потерялся под пушистой порошей. Мы прошли еще по неисхоженному месту и, когда повернули лыжи под прямым углом к лесу, Миронов вдруг схватился за полевой бинокль, к которому он уже не раз в этот день прикладывался, посмотрел в него, затем передал мне и как-то неуверенно сказал:
— Вот там, посредине поля, что-то черное…
Я посмеялся:
— Какое там черное! Давно бы снегом засыпало. Да и заметили бы мы раньше.
— А не кабан ли это, он только сейчас появился? Или мина из снега торчит.
— Да нет же, — говорю, — заминированное место дальше к лесу, правее. Оно огорожено.
Однако беру бинокль. Смотрю. Батюшки! Из-за одного бугорка торчит в самом деле что-то черное да шевелится.
— Поздравляю, говорю, товарищ Миронов! Будет баталия… А ведь и впрямь, шевелится. Смотрите! Смотрите! — и передаю Миронову бинокль. — Видите! Там за бугром не иначе кабан прячется. Поэтому мы его раньше и не заметили. Теперь он что-то жует, от удовольствия хвостом пошевеливает. Такая у него повадка. Наслаждается жратвой и допустил оплошность: хвостик свой из-за бугра выставил. А ну-ка, друже, идем!
Но предательский хруст наших лыж по затвердевшему к вечеру насту испортил дело. Чуткий зверь, особенно по ветру, слышит малейший подозрительный звук на очень далеком расстоянии. А тут как раз так и было. Не успели мы как следует навострить лыжи, как черная туша выскочила и помчалась к лесу. Кабан бежал напрямик, никуда не сворачивая. Вот-вот наскочит на минный участок.
Надо было действовать быстро и прежде всего отвернуть зверя от этого участка, а затем отрезать ему отступление в лес. В крепи он мог хорошо укрыться, и тогда дальнейшее преследование зверя в темноте стало бы невозможным. Надо обязательно помешать зверю уйти в лес!
И пустились мы за зверем в разные стороны: я — направо, чтобы отвести зверя от минного участка, Миронов — налево, чтобы преградить ему дорогу к лесу. Зверь был на виду, но все еще вне выстрела. Мчался, проклятый, к лесу, и вот-вот наскочит на минный участок. Я нажимаю, и Миронов нажимает. Расстояние между мною и зверем понемногу сокращается.
Себе я взял такое направление не потому, что не доверял выстрелу Миронова, и не из ухарства. Здешние места и расположение минного участка Миронову были вовсе незнакомы, и, с моей стороны, было бы преступлением подвергать офицера опасности.
Мне удалось подойти к зверю почти на выстрел. Если не выстрелю сию же секунду, он очутится на минном участке. Тогда или мчись за ним с большим риском, или бросай оружие…
Я знал: разъяренный зверь, да еще одинец, очень опасен. Чуть его заденешь, он перейдет от обороны к наступлению и посадит тебя на клыки. ‘Стреляй, Кирсан, не рассуждая’.
Но не рассуждать нельзя. Вижу: Миронов соблюдает правильную тактику и несется так, чтобы настигнуть зверя с тыла. Но, пока он приблизится к зверю, пройдет, может быть, минута или полминуты, а тут каждая секунда решает успех охоты. Выстрел без промаха по быстро мчащемуся зверю — вот что требуется от меня или от Миронова. Мысли эти пронеслись в моем сознании, как вспышка молнии. Я соображаю: к зверю ближе я. Если первым выстрелом не попаду или только раню зверя, он наверняка пойдет на меня. Пусть! Расправлюсь с ним, воткну ему в шею нож, если Миронов и не подоспеет, хотя вижу, что он нажимает изо всех сил. Только бы не растеряться!
Несмотря на сложность обстановки, я разбирался в ней точно на прогулке в тихий, погожий день. Я отчетливо видел темнеющее, уходящее вдаль снежное поле, передо мной была уже не узкая полоска леса на горизонте, а высокая черная стена соснового леса с зазубринами наверху, расшитыми белоснежными узорами. Я видел Миронова, вихрем мчавшегося на кабана с тыла. Меня и Миронова разделяла еще большая дистанция, и мне чудилось, что мы без слов сообщаем друг другу — ‘Держись!’
Уже близко изгородь вокруг минного участка. Скоро будут видны предостерегающие надписи на щитках: ‘Опасно. Мины!’ Да, надо кончать!
В этот момент Миронов как бы рухнул в овражек, скрылся от кабана и побежал ему наперерез. Я понял этот сознательный маневр старшего лейтенанта и остановился на передышку, чтобы успокоить кабана. Миронов этим воспользовался. Он забежал овражком и погнал кабана на меня. Я немедля укрылся за снежным надувом и вскочил как только кабан приблизился ко мне.
Выстрел! Кабан остановился, словно раздумывая, куда ему идти. Я воспользовался этим моментом и еще раз нажал спусковой крючок. Тут и случилось непредвиденное и страшное: осечка.
Черная глыба навалилась на меня. Разъяренный зверь сшиб меня с ног, из рук выпало ружье. Последнее, что запомнилось, — я шарю вокруг себя, ищу охотничий нож. Перед глазами вдруг поплыли красные круги, они все ширятся и ширятся, а через них несется на меня диковинная птица, размахивающая небывало узкими диковинными крыльями.
Мое беспамятство продолжалось недолго. Я быстро пришел в себя, красные круги погасли. Над моей головой — оскаленная звериная пасть. С невероятной быстротой на меня несется Миронов: его лыжи мне и показались узкими крыльями сказочной птицы. С разбега, точно в воздухе повис, он взял ружье на вскидку и выстрелил кабану в затылок. Зверь тяжело рухнул в снег. Он был мертв. На подтаявший снег легла его лобастая, суженная книзу морда. Из нее торчали два изогнутых желтых клыка…
Кабан был крупный. Мы рассмотрели добычу. Еще первым выстрелом, с дистанции не убойной, я ранил кабана в шею. Это и привело его в ярость.
— С полем! — поздравил меня Миронов с такой же радостной и легкой улыбкой, какой он приветствовал меня утром.
— С победой! — ответил я.
Крепко пожал я ему руку и спросил:
— А скажите, товарищ Миронов, как это вам удалось так быстро подоспеть? Точно на самолете. Еще секунда, — и меня бы задрал кабан. Это у вас спортивный прием? Как он называется?
Миронов ответил одним коротким словом:
— Война!
И спросил меня в свою очередь:
— Утром, Кирсан Николаевич, вам было семь десятков, хотя выглядите вы моложе. Теперь же после охоты вам больше тридцати не дашь. Отчего такое превращение?
— Счастье жить и трудиться для советской Родины, — ответил я боевому товарищу по охоте.
И мы оба огласили поле битвы громким смехом победителей.