Из поэмы ‘Местечко’, Крабб Джордж, Год: 1875

Время на прочтение: 24 минут(ы)

АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ

Составилъ Ник. Вас. Гербель

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

Типографія А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. No 93
1875

Изъ поэмы ‘Мстечко’:
1. Вступленіе. — Д. Мина
2. Питеръ Граймсъ.— Д. Мина

ГЕОРГЪ КРАББЪ.

Георгъ Краббъ, ‘поэтъ дйствительной жизни’, какъ его называютъ въ Англіи, авторъ ‘Мстечка’ и ‘Приходскихъ Списковъ’, родился въ небольшомъ и бдномъ городк Суффолькскаго графства, Альдборо, въ 1764 году, въ самый канунъ Рождества Христова. У отца его, то же Георга Крабба, было трое сыновей и дв дочери, изъ которыхъ будущій поэтъ былъ старшимъ, по далеко не любимйшимъ изъ сыновей. Будучи человкомъ бднымъ, старикъ Краббъ не могъ много думать о воспитаніи своихъ ребятишекъ, вслдствіе чего они по цлымъ днямъ бродили на свобод, играли на берегу моря или помогали отцу въ перетаскиваніи тюковъ и ловленіи рыбы, причёмъ маленькій Георгъ, неловкій и задумчивый, весьма часто получалъ затрещины и далеко не ласковыя прозвища. Вообще, онъ считался глупымъ мальчикомъ и, благодаря своей репутаціи, могъ длать, что хотлъ, бродить, гд хотлъ и мечтать о чёмъ ему было угодно. Выучившись читать, онъ сталъ проводить цлые дни за книгами, которыя добывалъ у сосдей, преимущественно у разныхъ старушекъ, которыми преизобиловалъ родной его городокъ, причёмъ самъ вызывался быть чтецомъ тхъ изъ нихъ, у которыхъ глаза были слабы. Короче, тихій и безотвтный ребёнокъ вскор сдлался фаворитомъ старухъ всего города и ему всегда былъ открытъ доступъ въ дома цлаго сонма вдовъ и старыхъ двъ, гд ему показывались старыя фамильныя книги или, за неимніемъ таковыхъ, разсказывались исторіи о давно-прошедшихъ временахъ. Вотъ почти всё, что намъ извстно о дтств Крабба. Что же касается послдующихъ годовъ его жизни, вплоть до отъзда въ Лондонъ, въ 1779 году, то и они заключаютъ въ себ очень немного фактовъ и, конечно, ни кого не увлекутъ разнообразіемъ и занимательностью событій. Сказавъ, что Георгъ Краббъ получилъ воспитаніе въ одной изъ самыхъ плохихъ школъ, изъ нея поступилъ въ другое училище, гд занимался первыми основаніями медицины и хирургіи, пытался прокормить себя званіемъ медика въ Альдборо и оставилъ эту карьеру по недостатку практики, мы скажемъ почти всё, что сказать должно. Для уразумнія послдующихъ событій надо будетъ прибавить ещё, что со старостью отца Крабба дла его семейства пришли въ совершенное разстройство, что первые литературные опыты молодого доктора не принесли съ собой ни денегъ, ни славы, и что онъ самъ, не имя насущнаго хлба на мсяцъ вперёдъ, влюбился въ миссъ Сару Ильми, свою сосдку, бдную и кроткую двушку, твёрдо ршившуюся въ одиночеств ждать того времени, когда обстоятельства позволятъ ей соединить судьбу свою съ судьбой любимаго человка.
И такъ, настала осень 1779 года, а съ нею и время отъзда молодого Крабба въ Лондонъ, куда онъ отправлялся съ твёрдымъ намреніемъ проложить себ дорогу къ слав и богатству. Бросая медицину, онъ намревался ещё разъ испытать себя на литературномъ поприщ и, составивъ себ имя, искать профессіи, боле подходящей къ его характеру. Насталъ день отъзда. Простившись съ родными и знакомыми, Краббъ, съ небольшимъ чемоданомъ подъ мышкой и тремя фунтами наличныхъ денегъ въ карман, слъ на небольшое судно и отправился въ путь, напутствуемый благословеніями матери и упрёками отца, и лелемый самыми радужными надеждами, которымъ суждено было осуществиться только посл цлаго ряда бдствій, обрушившихся за его голову по прізд въ Лондонъ и терзавшихъ его въ теченіи всего 1780 года.
Прибывъ въ Лондонъ, Краббъ нанялъ убогій чуланчикъ, купилъ себ огромный парикъ, безъ котораго въ ту пору нельзя было показаться на улицу, отнёсъ разнымъ книгопродавцамъ привезённыя съ собой произведенія своей непризнаваемой музы, и, положись, но своему -обыкновенію, на полю Божію, окунулся въ океанъ нескончаемаго труда, состоявшаго въ чтеніи старыхъ писателей, усовершенствованіи своей версификаціи и испытаніи своихъ силъ во всхъ родахъ литературной дятельности. Не отдыхая ни минуты. не позволяя себ ни малйшаго развлеченія, питаясь однимъ молокомъ и хлбомъ, бдный поить терпли во выжидалъ своего часа, надясь каждую минуту, что дверь его чулана отворится и въ неё войдутъ издатели съ лестными отзывами и выгодными предложеніями, касательно произведеній его, прочитанныхъ въ рукописи. Но издатели не являлись. Между-тмъ — какъ это почти всегда случается въ подобныхъ обстоятельствахъ — деньги выходили и вс бдствія, неразлучныя съ безденежнымъ положеніемъ человка на чужбин, выступали передъ Краббомъ во всёмъ своёмъ ужас. Наконецъ, мсяца черезъ два-три по прибытіи нашего поэта въ Лондонъ, положеніе его обозначилось совершенно ясно, а вс надежды, поддерживавшіе его до-этихъ-поръ, разлетлись прахомъ, такъ-какъ мелкія его стихотворенія, розданныя по редакціямъ разныхъ журналовъ, возвратились къ нему назадъ, не будучи признанны удобными для напечатанья, а поэма его ‘Кандидатъ на выборы’. изданная кое-какъ книгопродавцемъ Пейномъ, прошла почти незамченной. Но, не смотря на весь ужасъ своего положенія, Краббъ всё ещё надялся, что обстоятельства перемнятся и, полный непоколебимой вры въ Провидніе, продолжалъ трудиться и терпть. Прошло ещё долгихъ девять мсяцевъ, бывшихъ одной сплошной цпью неудачъ, страданій и несбывшихся надеждъ. Наконецъ, обстоятельства его дошли до страшнаго кризиса. Голодъ въ буквальномъ смысл этого слова, глядлъ ему въ лицо и тюрьма начинала казаться желаннымъ прибжищемъ — лучшей надеждою. Наученный суровымъ опытомъ, онъ понялъ, наконецъ, что только поэты съ громаднымъ дарованіемъ способны сами пролагать себ путь, не нуждаясь въ помощи чужого человка. Тогда онъ ршился не выступать боле на литературное поприще, но посовтовавшись прежде съ людьми, понимающими дло. Но къ кому обратиться за словомъ поощренія и рукой помощи? Думая такимъ образомъ и перебирая въ ум имена многихъ извстныхъ людей, знакомыхъ ему по однимъ слухамъ, онъ, въ счастливую для себя минуту, произнёсъ имя Борка, котораго чтилъ, какъ украшеніе родины и какъ одного изъ совершеннйшихъ людей во всёмъ свт.
Получивъ письмо Крабба, которое, по словамъ его сына, дало его отцу и ‘жизнь, и независимость, и славу, и годы счастья’, великій Боркъ принялъ бднаго поэта какъ нельзя лучше и, усадивъ его у себя въ кабинет, сказалъ: ‘Письмо ваше я прочиталъ нсколько разъ. Оно показываетъ въ васъ честнаго, благороднаго, умнаго и способнаго человка. Вы можете быть плохимъ и отличнымъ поэтомъ — это мы узнаемъ, познакомившись съ вашими стихами, по теперь не въ стихахъ дло. Вы не останетесь въ нужд и безъ работы — даю вамъ въ этомъ моё слово.’
‘Краткое свиданіе моего отца съ Эдмундомъ Боркомъ — говоритъ сынъ Крабба — навки измнило всю его судьбу. Онъ вошолъ въ кабинетъ оратора печальнымъ авантюристомъ, безъ одного шиллинга, безъ надеждъ и бодрости, и вышелъ изъ него ‘поднятымъ человкомъ’, вполн увренный въ своей будущности.’
Благодаря ходатайству Борка, поэма Крабба ‘Библіотека’ была напечатана книгопродавцемъ Додслеемъ, въ 1781 году, причёмъ вся выгода отъ ея продажи была предоставлена автору. Затмъ, нсколько мсяцевъ спустя посл перваго свиданія Крабба съ Боркомъ, первый доставилъ послднему нсколько отрывковъ изъ новой своей поэмы ‘Деревня’. Знаменитый ораторъ самъ прочёлъ ихъ и дойдя до той страницы, на которой авторъ описываетъ ласточекъ, роями столпившихся на мрачномъ морскомъ берегу и ожидающимъ попутнаго втра для отлёта {Почти-что въ самомъ начал поэмы. Читатель найдетъ переводъ этого мста въ предлагаемомъ изданіи.}, сказалъ: ‘Теперь я вижу истиннаго, самостоятельнаго поэта!’ Съ того дня личное влеченіе Борка къ Краббу пріобрло новую силу — и поэтъ въ потёртомъ кафтан сдлался домашнимъ другомъ у государственнаго человка. Однажды, бесдуя съ нимъ въ кабинет о ‘Георгинахъ’ Виргилія, молодой поэтъ, цитируя лучшія мста поэмы, выказалъ свои несомннныя познанія въ латинскомъ язык. Это обстоятельство очень обрадовало Борка — и онъ спросилъ у Крабба: иметъ ли онъ призваніе къ духовному поприщу? Краббъ отвчалъ утвердительно. ‘Въ такомъ случа, дло ваше устроено’, сказалъ Боркъ — и на другое же утро самъ побывалъ у епископа Норвичскаго, съ просьбой устроніь судьбу дорогаго ему человка. Епископъ общалъ — и, спустя нкоторое время, исполнилъ своё общаніе: Краббъ былъ сдланъ пасторомъ и назначенъ домашнимъ капелланомъ въ замокъ герцога Рутленда Больвуаръ-Кастль, куда онъ вскор и отправился, простившись съ Боркомъ и его друзьями, Джонсономъ, Фохсомъ, Рейнольдсомъ и другими. Прозжая къ новому мсту своего жительства, замку Бэльвуаръ-Кастлю, Краббъ, конечно, не могъ но сдлать порядочнаго крюка и не побывать въ несчастномъ городк Альдборо, куда влекло его желаніе повидаться какъ съ родными, такъ и съ своею врною миссъ Ильми.
Несчастный искатель приключеній, нищій мальчикъ, неизвстный лкарь, возвращался на родину первокласнымъ писателемъ, капелланомъ герцога Рутленда, другомъ Эдмунда Борка, Карла Фокса и Джосуа Рейнольдса. Отецъ, братья и сёстры встртили его радостно, но матери онъ уже не засталъ въ живыхъ: увы! она умерла не задолго до его прізда, не дождавшись его успховъ. За-то чувства миссъ Сары не измнились ни сколько: будущность сіяла впереди и воображеніе рисовало плнительныя картины скораго счастья. Мистеръ Краббъ старшій не могъ нарадоваться успхамъ сына, и одинъ разъ, отведя его въ свою комнату, показалъ молодому поэту экземпляръ поэмы ‘Библіотека’ весь переписанный его собственной, честною, малограмотною, отцовскою рукой.
Съ пріздомъ герцога Рутленда въ свой замокъ, Краббу пришлось снова проститься съ людьми, дорогими его сердцу и отправиться къ мсту своей службы. Герцогъ и герцогиня Рутлендъ, любя Эдмунда Борка, полюбили и человка ему близкаго. Влюблённые другъ въ друга и счастливые своею молодостью, они желали видть вокругъ себя довольныя лица и потому употребляли много денегъ на благотворенія но сосдству, вслдствіе чего Краббу, какъ капеллану замка, пришлось Припять на себя, въ числ другихъ обязаоностей, и обязанность милостыне-раздавателя. Впрочемъ, эха довольно хлопотливая обязанность пришлась Краббу какъ нельзя боле но сердцу — во всякомъ случа гораздо боле многихъ другихъ, какъ, напримръ, чтенія молитвы за обденнымъ столомъ передъ сотней блестящихъ гостей, или присутствія на охот, но древнему обычаю, никогда не происходившей безъ пастора, что его, человка робкаго и застнчиваго, часто весьма стсняло. Краббъ прожилъ въ замк герцога Рутленда около года, то-есть до назначенія герцога лордомъ лейтенантомъ Ирландіи. По полученіи извстія о своёмъ новомъ назначеніи, владтель, Бельвуаръ-Кастля предложилъ поэту служить вмст съ собою, но скромный пасторъ, предпочитая тихую жизнь въ род Векфильдскаго священника, треволненіямъ политической жизни, отказался отъ лестнаго предложенія добраго герцога и остался приходскимъ священникомъ. По отъзд семейства Рутленда въ Ирландію, Краббъ немедленно отправился въ Беккльзъ, мстожительство своей невсты, и, обвнчавшись съ миссъ Сарою, возвратился въ свой приходъ. Здсь, въ самомъ конц прошлаго столтія, написалъ онъ свою крошечную поэму ‘Газета’, затмъ, въ 1807 году, издалъ одну изъ большихъ и, притомъ, едва ли не лучшую изъ своихъ поэмъ ‘Приходскіе Списки’, манера и подробности которой, по словамъ даровитаго редактора ‘Эдинбургскаго Обозрнія’, Джеффри, далеко оставляютъ за собой всё, что намъ такъ памятно изъ боле общихъ достоинствъ ‘Деревни’, а въ 1809 году окончилъ самую знаменитую изъ своихъ поэмъ, вышедшую въ свтъ въ томъ же году подъ скромнымъ названіемъ ‘Мстечко’. Эта послдняя поэма состоитъ изъ ряда писемъ, посвящённыхъ описанію небольшого городка, его занятій, торговли, обитателей, увеселеній и прочаго. Успхъ ‘Мстечка’ былъ громадный. Послднимъ произведеніемъ Крабба были ‘Повсти въ стихахъ’, изданныя въ 1812 году, и ‘Сельскіе Разсказы’, вышедшія въ свтъ въ 1819 году.
Но въ то время, когда слава Крабба разносилась по всей Англіи и имя его длалось всё боле и боле дорогимъ для каждаго грамотнаго человка, самъ престарлый пасторъ продолжалъ жить на прежнемъ своёмъ мст, мирно занимаясь своимъ дломъ и почти не подозрвая собственной знаменитости. Двое взрослыхъ сыновей, получивъ мста по сосдству, оживляли его уединеніе своимъ присутствіемъ. Оба они были женаты — и толпа ребятишекъ окружала поэта, всегда любившаго дтей до слабости. Это завидное спокойствіе было нарушено, въ 1814 году, громовымъ ударомъ, едва не сведшимъ поэта въ могилу. Этимъ роковымъ для него ударомъ была смерть врной и дорогой спутницы его свтлаго существованія, мистриссъ Сары, скончавшейся посл тяжкой болзни на шестьдесятъ-третьемъ году своей жизни. Эта всми давно ожиданная смерть поразила поэта, какъ громомъ. Онъ занемогъ и нсколько дней былъ между жизнью и смертью. Отъ болзни Краббъ перешолъ къ мрачной меланхоліи, передъ которой оказались безсильными вс увщанія сыновей. Бросивъ дла и приходъ, старикъ поскакалъ къ мстамъ, по которымъ, за 40 лта назадъ, бродилъ влюблённымъ юношей, объздилъ мста, гд жила его невста, выплакалъ вс свои слёзы, глядя на окно ея комнаты, и, только уступая настояніямъ старшаго сына, его сопровождавшаго, вернулся домой, но дома снова впалъ въ тоску, близкую къ отчаянію. Друзья и дти поэта, видя, что оставлять его въ томъ мст, гд каждая мелочь напоминала ему недавнюю потерю, было невозможно, стали хлопотать о перевод его въ другой приходъ. Благодаря вмшательству молодаго герцога Рутленда, сына того, который когда-то одинъ изъ первыхъ привтствовалъ юную музу поэта, дло это было вскор улажено — и Краббъ получилъ духовную должность въ город Троубридж. Вмст съ поэтомъ переселились туда и вс дти его и внуки, причёмъ старшій сынъ его, Джонъ, былъ назначенъ въ помощники своему отцу. Первое время пребыванія Крабба въ Троубридж не обошлось безъ небольшихъ столкновеній съ прихожанами, которымъ онъ показался съ перваго раза человкомъ грубымъ и не любезнымъ, благодаря своей наружной суровости и неразговорчивости. Но вскор дло уяснилось — и Краббъ по прежнему сталъ дорогимъ постителемъ въ каждомъ семейств, любимцемъ мужчинъ, за свои мужественныя качества, и идоломъ женщинъ, за свою старосвтскую, скромную, хотя и немного изысканную, любезность. Закатъ добраго и милосердаго человка былъ также ясенъ, какъ и вечеръ его жизни. Онъ скончался 3-го февраля 1832 года, тихо и спокойно, среди своихъ друзей и всего семейства. Послдними словами его были: ‘Да благословитъ васъ Богъ!’

ИЗЪ ПОЭМЫ ‘МСТЕЧКО’.

1.
ВСТУПЛЕНІЕ.
Ты просишь описать нашъ городъ? Правда, вс мы,
Поэты праздные, такія любимъ тэмы,
Но кто жь опишетъ такъ, чтобъ ясно понялъ ты
Вс зданья, улицы, вс мстныя черты?
Поэтъ 1), поспвшій намъ флотъ грековъ въ псн чудной,
Съумлъ-ли бъ такъ воспть и городъ многолюдный,
Съумлъ-ли бъ онъ въ стихахъ изобразить ряды
Строеній, ратушу, бульвары и сады?
И мн-ль изслдовать, идя изъ дома въ домы,
И хату нищеты, и пышности хоромы?
Нтъ, кистью, не перомъ, представилъ я бъ живй
Мстечки, города, вс скопища, людей.
Но будь по твоему: часть сцены нарисую,
А ты фантазіей дополни остальную.
Съ чего жь начать? Начну обзоръ свой, напримръ,
Хоть съ этого дворца, гд жилъ нашъ бывшій мэръ,
Пока но доберусь до тхъ лачугъ послднихъ,
Полузасыпанныхъ пескомъ у волнъ сосднихъ.
Гд сти съ вершами развшаны всегда,
Гд чинитъ грязная рыбачка невод,
Во ожиданіи, покуда съ рыбной ловли
Придётъ усталый мужъ и сброситъ для торговли
Животрепещущій свой грузъ, который ждётъ
Ужь отъ жены его усердья и заботъ.
Вотъ городъ! Могутъ-ли подобныя картины
Тебя отвлечь отъ нивъ, отъ ручейка долины?
Иди-жь въ тнистый садъ и полюбуйся тамъ,
Какъ пробирается между кустовъ къ нолямъ
Ручей извилистый, прозрачный и лнивый,
Гд шепчетъ въ камышахъ норой зефиръ игривый,
Гд. какъ царица водъ, съ зелёнаго ковра
Подъемлетъ лилія 2) цвтокъ изъ серебра
И, замедляя бгъ потока на мгновенье,
Велитъ ему журчать и пниться въ стремленьи.
Но чтобъ ты могъ понять всю малость ручейка,
Вотъ наша пышная передъ тобой рка.
Безостановочно, въ стремленьи горделивомъ,
Прилива натискъ въ ней смняется отливомъ:
То повышаетъ вдругъ рки могучій токъ,
То къ морю катится, и грозенъ и глубокъ.
Здсь берегъ окаймлёнъ узорами солянки, 3,)
Тамъ тлетъ водоросль въ пескахъ прибрежной банки,
А выше тянется гряда изъ нечистотъ,
Сюда набросанныхъ напоромъ сильныхъ водъ.
Но тинному руслу, съ усильемъ подвигаясь,
Едва скользитъ ручей, на мели натыкаясь,
Удильщикъ на корм стоитъ спокойно въ нёмъ
И, весь вниманіе, слдитъ за поплавкомъ,
А рыба рзвая, пригртая лучами,
Гуляетъ передъ нимъ игривыми стадами.
Не таковы суда на гордой здсь рк,
Здсь не замтишь ты въ ничтожномъ челнок
Нигд удильщика, другія здсь картины —
Здсь бриги, капера, фрегаты, бригантины.
За-то увидишь здсь, въ приливъ морскихъ валовъ,
Какъ устрицъ достаётъ бднякъ-устрицеловъ.
Продрогшій до костей, слагая устрицъ въ ведра,
Окоченлыми стуча руками въ бёдра,
Чтобъ защитить себя отъ холода пучинъ,
Изъ фляжки тянетъ онъ разбавленный свой джинъ
И, пальцы разогрвъ сей жидкостью коварной,
Вновь принимается за трудъ неблагодарный.
Его увидишь ты опять въ вечерній часъ,
Когда толпу гостей сзываетъ клубъ у насъ,
Гд на столахъ лежатъ и трубки и газеты,
Гд цнится бокалъ, дымится ромъ согртый.
Тогда-то посреди избытка всякихъ благъ
Всхъ крикомъ радуетъ устрицеловъ-бднякъ,
И кто откажется тогда отъ сладкой нищи,
Которую продастъ имъ за безцнокъ нищій.
Вотъ пристань! Посмотри, какъ мелкія суда
Товары разные привозятъ къ намъ сюда,
А этотъ рядъ телгъ, на пристань поспшая,
Въ обмнъ на корабли везётъ продукты края.
Послушай, что за шумъ на грязной мостовой,
Загромождаемой отвсюду, какъ стной,
Рядами ящиковъ, бочёнками, тюками,
Богатствомъ разныхъ странъ, прибывшимъ съ кораблями.
Какая суетня! Какой повсюду крикъ!
Какъ говорливъ морякъ! какъ грубъ и золъ мужикъ!
На верфи, съ пристанью въ трудахъ и шум споря,
Громады кораблей здсь создаютъ для моря.
Вотъ длинный киль: въ волнахъ онъ будетъ вскор скрытъ,
Вотъ брёвна толстыя, изъ коихъ корпусъ сшитъ,
Въ нихъ медленно болты вгоняются ударомъ,
Трещатъ слои досокъ, сгибаемые паромъ,
Надъ верфью вьётся дымъ и далеко кругомъ
Ты слышишь смрадъ смолы, растопленной огнёмъ.
А тамъ, у берега, полу-нагія дти
Полощутся въ вод, иль разставляютъ сти,
Или качаются, повиснувъ на снастяхъ,
Иль, лодкой завладвъ, идутъ на парусахъ.
И, дти моряковъ, они ужъ знаютъ твёрдо,
Что англійскій морякъ, волнамъ ввряясь гордо,
Неустрашимъ ничмъ и, славою побдъ
Отцовъ своихъ гордясь, отъ самыхъ дтскихъ лтъ
Безстрашно съ грозною они дружатся влагой
И сельскихъ мальчиковъ дивятъ своей отвагой.
Но прежде чмъ уйдёмъ отъ этихъ шумныхъ сценъ,
Взгляни, какія здсь сокровища у стнъ!
Вотъ уголь каменный! вотъ коксъ наваленъ кучей!
Въ печахъ тамъ известь жгутъ: смотри какъ вьётся тучей
Дымъ дкій! онъ пройдётъ, и ночью въ тхъ печахъ
Увидишь ты огонь, пылающій въ потьмахъ.
Тогда и нашъ маякъ зажжогъ свою лампаду,
Чтобъ въ мор освтить подводныхъ скалъ громаду.
Въ деревн всё не такъ! Вс сцены тамъ полны
Богатой прелести, веселья, тишины.
Тамъ, сидя на скамь подъ тнистымъ навсомъ,
Богатый видишь ты пейзажъ, обвитый лсомъ,
Гд блещетъ озеро и гд, лишь смолкнетъ день,
Выходитъ сторожко изъ-за руинъ олень.
Тамъ шумны-хороводъ, таверна и избушка,
Гд учить школьниковъ наставница-старушка.
И эта кузница, гд слышенъ шумъ мховъ,
И эта мельница съ жужжаньемъ жернововъ.
А какъ тамъ вечеръ тихъ! Въ тотъ часъ, когда изъ сада
Поветъ свжестью вечерняя прохлада,
Ты всходишь на курганъ и видишь, какъ подъ нимъ
Далёкій городъ нашъ въ сдой облёкся дымъ,
Какъ утомлённые работой поселяне
Торопятся домой, мелькая по полян,
Какъ медленно стада проходятъ въ бродъ ручей
И какъ ихъ пастухи, пришедшіе съ полей,
Барановъ и коровъ въ закуты загоняютъ
И, опершись рукой на посохъ, отдыхаютъ.
Мы ржемъ изгородь, деревья мы стрижомъ:
Свободно ничему рости мы не даёмъ.
Идёмъ-ли чрезъ пустырь, иль въ ближнія селенья
Везд мы чувствуемъ морскія испаренья.
Зловоньемъ сточныхъ трубъ у насъ заражены
Тропы, ведущія на эти крутизны.
Какъ-будто отъ враговъ, поляны ограждаемъ,
Гд клеверъ нашъ ростётъ, гд жатву мы сбираемъ.
Съ гвоздми набитыми ограду вкругъ полей
Мы строимъ изъ досокъ разбитыхъ кораблей.
У насъ глубоко рвы вокругъ садовъ прорыты,
Во рвахъ отъ хищниковъ канканы, ружья, скрыты
Иль скользкая чрезъ ровъ, положена доска,
Вводявшая въ обманъ бродягу-бдняка.
Вотъ съ милымъ садикомъ стоитъ вдали избушка!
Войдёмъ въ неё! въ ней дверь отворена. Старушка,
Хозяйка хижины, ушла на ближній прудъ
Съ кувшиномъ за водой. Авось забудемъ тутъ
О душномъ город! Войдёмъ въ избу безъ спроса!
Но нтъ! вотъ признаки, что это домъ матроса:
Вотъ куртка синяя, ботъ парусъ челнока,
Вотъ толковый платокъ для шеи моряка,
Собранье раковинъ красиваго узора
И шуба тёплая съ льдяного Лабрадора.
Чтобы изъ города дойти до муравы,
Намъ надо миновать болота, топи, рвы.
Вотъ на пути оврагъ: внизу на почв вязкой,
Лниво тянется ручей, заросшій рязкой,
А сколько здсь цвтовъ невиданной красы,
Пахучихъ вересковъ! Вотъ каменной росы 4)
Листы багровые блестятъ какъ бархатъ нжный,
Служа для пигалицъ постелью безмятежной.
Отсюда недалёкъ и шумный нашъ воксалъ,
Гд по воскреснымъ днямъ народомъ полонъ залъ,
Сюда свободные отъ длъ приходятъ гости,
Здсь пьютъ на воздух свой чай, играютъ въ кости,
Здсь наслаждаются, усвшись вкругъ столовъ,
Подъ тнью этихъ липъ семейства бдняковъ.
Сюда спшитъ матросъ съ красоткой наблёной,
Лихачъ-мастеровой и франтъ-лакеи влюблённый —
Толпа работниковъ, желающихъ хоть разъ
Въ недлю провести въ весельи праздный часъ.
Видаль-ли море ты? къ нему придёмъ мы вскор…
Нтъ, не видалъ! такъ ктожь теб опишетъ море?
Проснётся-ль въ часъ грозы, иль дремлетъ въ лтній зной,
Всегда величественъ нашъ океанъ сдой.
Чуть облако затьмитъ свтъ солнца и, мелькая,
Промчится по морю за тнью тнь густая,
Ужь свтлая лазурь и зелень волнъ морскихъ
То потемнетъ вся, то просвтлетъ вмигъ.
Порой и марево, обманывая око,
Намъ кажетъ корабли поднятыми высоко.
А въ полдень, въ лтній зной?Вотъ съ берега отливъ
Сбжалъ, песчаное пространство обнаживъ.
Надъ кряжемъ ближнихъ скалъ, палимыхъ зноемъ лта,
Сверкая, движутся въ смшеньи струйки свта
То воздуха встаютъ нагртые слои
И спорятъ съ холодомъ сходящей внизъ струи.
Спитъ море, грудь его, подумаешь, вздыхаетъ:
То вдругъ подымется, то снова упадать.
Лнивая волна, змясь у береговъ,
Вползаетъ медленно по отмели песковъ
И, осмолённый чолнъ, качаясь тихимъ плескомъ,
Обратно катится, взоръ ослпляя блескомъ.
Какъ бы прикованы, на зеркал зыбей
Едва колеблются фантомы кораблей.
Какая тишина! какъ пышетъ берегъ знойный!
Напрасно по струямъ поверхности спокойной
Ты въ даль туманную стремить пытливый взоръ:
Недвижно спитъ кругомъ безбрежныхъ водъ просторъ.
Но вотъ на горизонтъ вдругъ тучка набжала —
И море дрогнуло, и зыбь затрепетала:
Такъ грозный великанъ, внезапно пробуждёнъ,
Нахмуритъ бровь свою и вновь впадаетъ въ сонъ.
Взгляни-жь теперь за зыбь въ часъ зимней непогоды,
Когда громадой тучь покрыты неба своды!
Не даромъ передъ тмъ, изъ-подъ своей брони
То выходя на свтъ, то кроясь въ ней, два дни
Неповоротливо кружилась черепаха,
Свирпо-мрачная, предтеча бурь и страха.
Смотри, гд ты вчера такъ тшилъ взоръ съ скалы.
Ужь надъ валами тамъ, дробясь, встаютъ волы
И хлещутъ пною. Чу! какъ ревутъ пучины!
Какъ горы чорныя, громадныхъ волнъ вершины
Сгибаясь, надаютъ и вновь встаютъ, встаютъ
И, кажется, въ покой ужь вчно не придутъ.
А ближе къ берегу, клокоча, волны моря
Бгутъ, какъ-будто бы между собою споря,
Кто первая взбжитъ на каменную круть,
Чтобъ, здсь обрушившись, въ обратный мчаться путь.
Съ свирпой силою, въ величіи угрюмомъ,
Здсь волны о гранитъ дробятся съ страшнымъ шумомъ,
И, глыбы оторвавъ отъ каменной скалы,
Обратно въ море мчатъ вспнённые валы.
Вотъ птица бурная 5) вдали въ волнахъ ныряетъ
Съ семействомъ выводковъ, иль бъ брызгахъ волнъ мелькаетъ,
То приподымется, то скроется въ волн
И словно тшится на бурной глубин.
А тамъ, отъ выстрловъ ружейныхъ ускользая,
Надъ бездной носится крикливыхъ утокъ стая,
То вся растянется бъ предлинную черту,
То тучею густой излетитъ на высоту —
И съ криномъ изъ дня въ день протяжной вереницей
Несётся съ свера станица за станицей.
А тутъ, у берега, между гранитныхъ глыбъ,
Въ метели брызгъ морскихъ хватаютъ чайки рыбъ,
Иль пустятся летть и, встртивъ втръ порывшій,
Ст. нимъ долго борются, по, силою противной
Увлечены назадъ, измучены борьбой,
Сливаютъ съ бурею печальный голосъ свой
И, блыя какъ снгъ, сложивъ проворно крылья
На отдыхъ падаютъ въ зыбь моря охъ безсилья.
Ужъ день смеркается! Свистъ втра, моря шумъ
Страшатъ трусливаго, тревожатъ смлыхъ умъ,
Но только не того бродягу, что съ кургана
Чернетъ въ брызгахъ волнъ подъ дымкою тумана.
Контрабандистъ и воръ, бродя въ тьм ночей,
Онъ ждётъ добычъ себ съ разбитыхъ кораблей.
Вотъ что-то по волнамъ плывётъ, онъ смотритъ зорко,
Добычу чуетъ онъ и, бросившись съ пригорка,
Вкругъ озирается, страшась, чтобъ воръ другой
Не завладлъ его находкой дорогой.
Вотъ вытащилъ, глядитъ и, отскочивъ съ невольнымъ
Испугомъ, голосомъ бормочетъ недовольнымъ.
‘Что Богъ теб послалъ?’ — ‘Ужасно! погляди:
Матросъ-утопленникъ! Теперь ихъ много жди!’
Но чу! ты слышишь крикъ? корабль знать гибнетъ въ мор.
Всё громче, громче крикъ! онъ предвщаетъ горе.
Такъ точно! вотъ корабль чернетъ. На корм
Огни, зловщій знакъ, я вижу въ бурной тьм.
Вотъ увидали ихъ и въ город, съ утёсовъ
На помощь гибнущихъ спшатъ толпы матросовъ.
За ними женщины бгутъ, моля мужчинъ
Не подвергать себя опасности пучинъ.
Смотри, какъ вихрь клубитъ на блдныхъ жонахъ платья!
Какой ужасный крикъ, какая брань, проклятья
И плачъ и жалобы! А втеръ всё сильнй
Ревётъ и бсится въ жестокости своей.
Взгляни, вонъ двушка, вся въ трепет испуга,
Схватила въ руку возлюбленнаго друга.
‘О милый, не ходи!’ — ‘Я остаюсь съ тобой.’ —
И два въ ужас: ‘останься, милый мой!’
Усилья тщетныя! спасенья нтъ несчастнымъ!
Всё ближе ихъ корабль несётъ къ скаламъ опаснымъ.
Его спасти нельзя! Такихъ жестокихъ волнъ
Не въ силахъ одолть и самый крпкій чолнъ.
Но свтъ на берегу имъ виднъ безъ сомннья —
И молятъ помощи: напрасны ихъ моленья!
Вотъ мсяцъ выглянулъ изъ-за тяжолыхъ тучъ
И кинулъ съ высоты на полны свтлый лучъ.
Величье грозное! ужасная картина!
Какъ озарилась вдругъ свирпая пучина!
Но туча чорная луну заволокла —
И воцарились вновь повсюду страхъ и мгла.
Ужь криковъ не слыхать, огней не видно бол,
Одинъ лишь по морю гуляетъ втръ на вол.
Но вотъ и моряки уходятъ но домамъ:
Мы рождены страдать, молиться должно намъ!
Прогулка кончена. Ужь сумерки спустились.
Теперь забота спитъ, труды угомонились,
Теперь пріятели, засвъ за чинный вистъ/
Не слышать на мор зловщій втра свистъ,
Теперь таверны шумъ, или концерта звуки
Дадутъ намъ способы разсять бремя скуки.
Ты видишь, отперта въ театр настежь дверь,
Афиши громкія зовутъ въ театръ теперь,
Гд пнье, зрлища и шумныя веселья
Помогутъ намъ вполн убить часы бездлья.
Не то по улицамъ пойдёмъ скитаться: тамъ
Мы встртимъ бдняковъ, спшащихъ ко дворамъ.
Теперь въ нестройный, гулъ сливаются тамъ рчи,
Въ трактирахъ яркія мелькаютъ въ окнахъ свчи
И свтятъ пьяному матросу, вдоль стны,
Бредущему домой въ объятія жены.
Теперь, когда всё спитъ и умолкаетъ въ мір,
Жизнь пробуждается и вновь кипитъ въ трактир.
За-то, какъ тихо всё надъ сонною ркой,
Гд лишь услышимъ мы прилива шумъ глухой,
Иль бдныхъ рыбаковъ припвъ однообразный,
Съ которымъ ботъ они на берегъ тянутъ грязный,
Иль дальній благовстъ, раздавшійся въ тиши
На башн городской за упокой души.
Такъ, помогая мн фантазіей своею,
О нашемъ город составишь ты идею,
Конечно слабую, по кто жь, спрошу опять,
Способенъ улицы, видъ моря описать?
За-то когда къ другимъ приступимъ мы предметамъ,
Предметамъ боле доступнымъ намъ, поэтамъ —
Къ изображенію людей и длъ людскихъ —
Тогда пвуче польётся самый стихъ
И жизнь изобразитъ съ счастливйшимъ успхомъ
Порою съ горестью, порой съ весёлымъ смхомъ.
Д. Минъ.
1) Гомеръ.
2) Блая водяная лилія — Nymphnca alba.
3) Salicornia ботаниковъ.
4) Каменная роса (Asplenium Trichomanos) изъ породы папоротниковъ.
5) Буревстникъ — Procellaria зоологовъ.
2.
ПИТЕРЪ ГРАЙМСЪ.
Нашъ добрый Литеръ Граймсъ, рыбакъ ещё съ-издтсва,
Трудами снискивалъ для пропитанья средства,
И, въ бдной хижин живя одинъ съ женой
И сыномъ, не ропталъ на скудный жребій свой.
Онъ съ рыбой каждый день являлся въ городъ лтомъ,
Гд всякъ встрчалъ его улыбкой, иль привтомъ,
Лишь но воскреснымъ днямъ онъ рыбы не ловилъ
И сына въ Божій домъ молиться приводилъ.
Но вскор юный Граймсъ отъ рукъ отца отбился,
Сперва не слушался, потомъ надъ нимъ глумился
И презиралъ его. Когда же, наконецъ,
По смерти матери, скончался и отецъ,
Сынъ-Питеръ, съ похоронъ зайдя въ кабакъ близь моря,
Вдругъ вспомнилъ прошлое и прослезился съ горя.
Тутъ только въ первый разъ онъ вспомнилъ со стыдомъ,
Какъ непростительно онъ дерзокъ былъ съ отцомъ,
Какъ часто, позабывъ долгъ сына, долгъ священный,
Онъ старца огорчалъ строптивостью надменной,
Какъ ст. бранью изъ дома однажды онъ бжалъ,
Когда отецъ ему Евангелье читалъ
И говорилъ: ‘мой сынъ, вдь это жизни слово
— ‘А это жизнь сама!’ онъ отвчалъ сурово.
И вспомнилъ онъ тогда, какъ старый Граймсъ предъ нимъ
Стоялъ, испуганный глумленіемъ такимъ,
Какъ, обезумленный порывомъ буйной страсти,
Онъ объявилъ отцу, что знать отцовой власти
Не хочетъ надъ собой, и какъ тогда старикъ
Старался обуздать его безумный крикъ.
И мало этого: онъ вспомнилъ, какъ въ то время
Добрйшему отцу въ его сдое темя
Онъ святотатственной рукой нанёсъ ударъ,
И какъ стоналъ старикъ: ‘когда ты будешь старъ,
И будешь самъ отцомъ, и жить на вол станешь,
Тогда поврь, мой сынъ, меня не разъ вспомянешь!’
Такъ Питеръ размышлялъ за пивомъ въ кабак
И съ горя пронялъ всё, что было въ кошельк.
И вотъ! разгульную онъ началъ жизнь на вол,
Однимъ лишь тяготясь, что часто по невол
Былъ долженъ покидать и карты, и вино,
Добро отцовское пропивъ давнымъ давно,
Что деньги на вино, для картъ, для жизни пьяной
Пришлось ужь добывать работой постоянной.
Глазами жадными онъ сталъ глядть на всхъ,
Онъ совсти не зналъ, законы ставилъ въ смхъ,
Къ чужому вчно онъ тянулся съ думой чорной,
Онъ въ мор былъ рыбакъ, на суш воръ проворный.
Причаливъ къ берегу и бросивъ тамъ весло,
Нердко по ночамъ онъ шолъ на ремесло,
Нердко, на спину взваливъ мшокъ набитый
Морковью, рпою, въ чужихъ садахъ нарытой,
Иль сномъ, вырваннымъ изъ чьихъ-нибудь стоговъ,
Онъ крался вдоль плетней съ обкраденныхъ дворовъ.
Такъ, промышляючи нечестными длами,
Разстался онъ съ людьми какъ съ злйшими врагами.
У взморья, подъ скалой, землянку вырылъ онъ,
Гд былъ его ночлегъ, гд былъ ворамъ притонъ!
Но злой душ его всё не было покою:
Хотлъ онъ властвовать надъ чьей-нибудь душою,
Хотлъ онъ мальчика въ рабы себ достать,
Чтобъ дерзкою рукой безъ жалости терзать,
И онъ надялся, что рано или поздно
Созданье Божіе найдётъ, чтобъ мучить грозно.
Онъ зналъ, что въ Лондон въ то время былъ народъ —
Онъ и понын есть 1) — вербующій сиротъ,
Народъ безсовстный, вербующій къ торговцамъ,
Въ неволю тяжкую дтей, подобно овцамъ,
Въ неволю худшую, чмъ за стной тюрьмы:
Такъ очищали тамъ сиротскіе домы!
У этихъ-то людей съ ихъ совстью торговой
Досталъ себ въ рабы сиротку Граймсъ суровый.
И мы хоть тотчасъ же узнали стороной,
Что въ синей курточк и шапк шерстяной
Къ тирану Питеру попался мальчикъ въ сти,
Да кто же знать хотлъ, какія извергъ плети
Сплёлъ для несчастнаго? какія вдоль спины
Ребёнка страшные рубцы положены?
Да кто же спрашивалъ, какъ въ стужу мальчикъ-нищій
Дрожалъ отъ холода? и сколько въ день онъ нищи
Отъ Граймса получалъ? Да кто же говорилъ:
‘Послушай, Питеръ Граймсъ, ты парня заморилъ!
Пріятель, самъ пойми: вдь, сытый и свободный,
Онъ больше вынесетъ трудовъ, чмъ рабъ голодный!’
Никто не думалъ такъ, но каждый, слыша плачъ,
Спокойно говорилъ: ‘Опять за плеть палачъ!’
А мальчикъ, между-тмъ, за всё про всё обруганъ,
Работой изнурёнъ, побоями запуганъ.
Вставая до зари и спать ложась въ слезахъ —
Днёмъ плакать онъ не смлъ!— бдняжка чахъ да чахъ.
Пощады онъ не зналъ: избитъ, отъ страха блдный,
Онъ отворачивалъ лицо и ночью, бдный,
Рыдалъ наедин, а бшеный калачъ,
Хозяинъ, съ радостью услыша дтскій плачъ,
Зубами скрежеталъ: теперь онъ могъ удобно
Созданье Божіе терзать и мучить злобно!
Такъ мальчикъ въ голод, въ нужд, вёлъ жизнь свою,
Безъ утшителей, одинъ въ чужомъ краю.
Сонъ не былъ для него отрадой въ жизни трудной,
Въ нёмъ голодъ не стихалъ отъ пищи грубой, скудной.
И вотъ отъ голода онъ началъ воровать,
Отъ страха предъ линькомъ привыкъ ребёнокъ лгать.
Три года долгіе такихъ страданій длились,
Потомъ для мальчика вс мука прекратились.
‘Граймсъ! какъ же умеръ онъ?’ сталъ спрашивать народъ.
‘Онъ мертвымъ найденъ мной въ постел’, молвилъ тотъ.
И, грустный видъ принявъ (онъ даже слёзы вытеръ),
‘Да, умеръ бдный Самъ!’ сказалъ со вздохомъ Питеръ.
Однако въ город пошла о томъ молва,
Вс стали спрашивать: имлъ ли Граймсъ права
Ребёнка изнурять работой самовольно,
Морить отъ голода, наказывать такъ больно?
Но вс сомннія остались безъ уликъ:
Граймсъ былъ невозмутимъ, къ притворству онъ привыкъ.
Другаго мальчика добылъ онъ также скоро,
Закабаливъ въ рабы по сил договора.
Какой же былъ конецъ? Разъ ночью на рк
Онъ съ мачты сорвался и потонулъ въ садк,
Гд рыбу Граймсъ держалъ и гд, какъ полагали,
Ребенокъ самъ собой могъ потонуть едва ли.
‘Поврьте, это такъ!’ отвтилъ Граймсъ. ‘Онъ взлзъ
На мачту — мальчикъ былъ повса изъ повсъ —
Шалилъ, да и упалъ оттуда въ люкъ, гд рыба.’
Здсь въ труп указалъ на мсто онъ ушиба.
А что жь присяжные?— У нихъ шолъ долго споръ.!
Но всхъ уврилъ ихъ спокойный Граймсовъ взоръ.
Освободивъ его, мы строго подтвердили —
Люкъ крпче запирать, чтобъ дти не шалили.
И — кто бъ подумать могъ!— такой намёкъ нотрёсъ
Сильне совсть въ немъ, чмъ строгій нашъ допросъ.
Такъ, вновь оправданный передъ судомъ присяжныхъ,
Опять пустился Граймсъ искать дтей продажныхъ.
И вотъ, по-прежнему задатокъ заплатя,
Онъ въ третій разъ въ рабы закабалилъ дитя —
Малютку милаго, съ лицомъ столь кроткимъ, нжнымъ,
Что стало жаль его и рыбакамъ прибрежнымъ,
И бднымъ жонамъ ихъ: вс думали, что онъ
Отъ крови не простой на свтъ произведёнъ.
‘Наврно, это сынъ кого-нибудь изъ знатныхъ,
Который погубилъ въ стяхъ своихъ развратныхъ
Простую двушку и бросилъ, разлюбивъ.’
Не знаю: этотъ слухъ правдивъ былъ, или лживъ,
Но дло въ томъ, что вс плнились мы сироткой
Съ столь добрымъ личикомъ, съ такой душою кроткой.
Со всми вжливый, готовый завсегда
Сносить безъ ропота вс тягости труда,
Бдняжка, день и ночь работалъ онъ, покуда
Не изнемогъ совсмъ, и намъ казалось чудо,
Какъ долго такъ могло столь слабое дитя
Сносить лишенія, вс горести шутя.
Но тутъ не безъ, причинъ: охотно мы снабжали
Всмъ нужнымъ мальчика, кормили, одвали.
Къ томужь и грозный Граймсъ, хоть дерзкою рукой
И плетью изъ ремней тиранствовалъ порой,
Однакожь, прежніе храня въ ум примры,
Ударовъ и толчковъ не расточалъ безъ мры.
Разъ случай рыбаку на ловл такъ помогъ,
Что сбыть по мелочи всей рыбы онъ не могъ,
Тогда продать её онъ въ Лондон ршился.
Малютка боленъ быль, поплыть съ нимъ согласился.
И вотъ, пока ркой шолъ ботъ на парусахъ,
Бдняжка могъ ещё скрывать на сердц страхъ,
Когда же въ бурное они вступили море,
Онъ въ ужас припалъ въ колнамъ Граймса. Вскор
Въ ладь открылась течь, тутъ втеръ сталъ крпчать,
А море цниться и страшно бушевать,
У Граймса вышелъ ромъ, онъ злобне столъ вдвое,
Потомъ — но лучше пусть раскажетъ остальное
Самъ Питеръ. Онъ сказалъ: ‘замтивши изъ глазъ,
Что подмастерье мой слабетъ каждый часъ,
Я, чтобъ помочь ему, сталъ гавани держаться,
Но къ ней за бурею никакъ не могъ добраться.
Тутъ рыба у меня заснула, а потомъ
И подмастерье мой заснулъ послднимъ сномъ!’
‘О извергъ!’ выслушавъ разсказъ сей въ недоврьи,
Рыбачки вскрикнули: ‘убилъ онъ подмастерья!’
Затмъ онъ снова былъ потребованъ къ суду,
Гд, смло выдержавъ допросъ судей, въ виду
Всхъ нашихъ горожанъ, онъ всмъ на свт клялся,
Что съ мальчикомъ всегда какъ съ сыномъ обращался.
Но строгимъ голосомъ ему замтилъ наръ:
‘Не смй же брать дтей-въ прислуги, лицемръ!
Впредь взрослыхъ нанимай: ихъ плеть не испугаетъ
И каждый станетъ спать и сть какъ пожелаетъ!
Свободенъ ты теперь! Но помни: если разъ
Ещё къ намъ явишься, то не пеняй на насъ.’
Но Питеромъ,увы! съ-тхъ-лоръ вс такъ гнушались,
Что ужь работники къ нему не нанимались.
Одинъ онъ лодку грёбъ и сти въ глубь пучинъ
Одинъ закидывалъ и вынималъ одинъ,
Ужь больше онъ ни съ кмъ не дрался, не бранился,
Одинъ работалъ онъ, одинъ вздыхалъ и злился.
Такъ осудилъ себя угрюмый Питеръ самъ
Прилива каждый день по цлымъ ждать часамъ,
Глядть на грустныя одн и т жъ картины,
На чахлые кусты, на топь и заводины,
Въ приливъ смотрть на край, водою понятой,
Въ отливъ — на топкій илъ, поросшій осокой,
Тутъ видть, какъ смола отъ зноя солнца таетъ
И, дуясь въ пузыри, съ бортовъ ладьи стекаетъ,
Здсь въ груды травъ морскихъ, несомыхт* по рк
Волной лнивою, врзаться въ челнок.
Бывало, въ знойный день, когда струёю робкой
Вода на убыли сквозь илъ сочится топкій,
Прибитый медленнымъ теченіемъ рки
Къ обоимъ берегамъ на тёплые пески,
Граймсъ, кинувъ якорь тамъ, стоитъ одинъ, угрюмый,
Ноту ни голову и смотритъ съ мрачной думой,
Какъ въ тинистомъ русл чуть движется струя,
Густая, мутная, какъ чорная змя,
Какъ на песк угрей вертлявое отродье,
Волной забитое, играетъ въ мелководь,
Какъ слизни клейкіе, ворочаясь въ песк,
Влекутся медленно къ сверкающей рк.
Тамъ часто онъ лежалъ, взирая соннымъ взглядомъ
На раковъ, по песку къ вод ползущихъ задомъ,
Иль внемля, какъ кричитъ печально рыболовъ,
Какъ звонко въ воздух несётся клектъ орловъ.
Когда жь на топь болотъ, другъ другу крикомъ вторя,
Качнуть со всхъ сторонъ слетаться птицы съ моря,
Онъ слышалъ, какъ, упавъ на дремлющую зыбь,
Крикъ ужасающій подъемлетъ ночью выпь. 2)
Мечтами чорными томимъ, какъ тяжкимъ грузомъ.
Нердко онъ стоялъ передъ открытымъ шлюзомъ,
Гд, мелкою струёй сочась между досокъ,
Пснь заунывную, шутя, журчитъ потокъ,
Гд даже бглый взглядъ на воды и на сушу
Тоской и трепетомъ переполняютъ душу.
Но, кром этихъ сценъ, тамъ три стоянки есть,
Гд Питеръ никогда не сметъ стать, ни ссть,
Онъ, приближаясь къ нимъ, всегда свернётъ съ дороги,
Иль громко запоётъ, душевной полнъ тревоги.
Нигд ужь онъ не могъ прогнать своей тоски.
Разъ въ городъ онъ пришолъ, по братья-рыбаки
Его не приняли, а жоны ихъ всмъ хоромъ:
‘Ну, бьёшь ли, Граймсъ дтей?’ кричали, встртясь съ воромъ.
И даже уличный шутливый рой дтей —
И тотъ, гонясь за нимъ, кричалъ: ‘вонъ, вонъ злодй!’
И Граймсъ съ проклятьями, бросая въ нихъ каменья
Бжалъ изъ города, ища уединенья.
И сталъ онъ снова жить одинъ среди степей,
Которыхъ грустный видъ былъ съ каждымъ днёмъ грустнй.
Весь день на челнок, весь день въ работ трудной,
Онъ, злйшій врагъ людей, вздыхалъ въ глуши безлюдной
О братней помощи хоть чьей-нибудь руки,
Чтобъ сти кто помогъ извлечь со дна рки,
И жизнь одъ проклиналъ, глядя, какъ изъ пучины
Хватаетъ чайка рыбъ, а онъ — комки лишь тины.
Болзнь, которую не смлъ онъ и назвать,
Тутъ стала съ каждымъ днёмъ страдильца посщать.
Съ невольнымъ трепетомъ скитался онъ безъ цли,
Его страшили сны. Не разъ, вскочивъ съ постели,
Онъ пробуждался вдругъ, испуганъ въ часъ ночной
Толпою призраковъ, почтой души больной —
Тхъ грозныхъ призраковъ, какіе духи ада
Лишь могутъ вызывать для устрашенья взгляда.
Такъ, брошенъ ближними, съ отчаяньемъ души,
Больной, отверженный, влачилъ онъжизнь въ глуши,
Одинъ, вдали отъ всхъ, но и въ своёмъ недуг
При вид каждаго онъ вздрагивалъ въ испуг.
Прошла зима и вотъ, съ началомъ тёплыхъ дней,
Опять въ купальни къ намъ стеклась толпа гостей,
Рой праздныхъ странниковъ, что въ зрительныя трубки
Готовъ весь день смотрть на корабли, на шлюпки,
На пристань шумную, на лодки рыбаковъ —
На всё, что ново такъ глазамъ не моряковъ.
Тогда-то на себя сталъ обращать вниманье
Какой-то лодочникъ. Бездомный, какъ въ изгнаньи,
То вверхъ, то внизъ рки, онъ плавалъ цлый день.
То цлый день стоялъ на якор, какъ тнь.
Онъ съ виду походилъ на рыбака, хоть съ лодки
Онъ не кидалъ стей, но опускалъ намётки.
Вкругъ лодки плавали станицы птицъ морскихъ,
Но онъ не обращалъ вниманія на нихъ.
Какъ-будто въ чудный сонъ глубоко погружонный,
Онъ взоръ безсмысленный вперялъ въ потокъ бездонный,
Какъ человкъ, чой умъ опутанъ духомъ зла,
Влекущимъ мысль его на страшныя дла.
То былъ нашъ Питеръ Граймсъ! Къ нему пришли матросы,
Кто утшалъ его. кто предлагалъ вопросы,
Кто говорилъ: ‘пора покаяться во всёмъ!’
При этомъ слов ихъ, смутилось сердце въ немъ,
Онъ вздрогнулъ, бросилъ ботъ и, ужасомъ гонимый.
Столъ рыскать по полямъ, какъ зврь неукротимый,
Но, вскор пойманный и наглою толпой
Гонимый, помщонъ въ больниц городской.
Всегда готовыя на помощь ближнимъ, жоны
Прибрежныхъ рыбаковъ, услышавъ крикъ и стоны
Того, кто былъ для нихъ, какъ извергъ, нестерпимъ,
Забывъ тутъ ненависть, вдругъ сжалились надъ нимъ.
Страшна казалась имъ, достойна сожалньи
Судьба свершившаго такія преступленья!
Он-то съ ужасомъ и разсказали мн
О всёмъ, что слышали, что видли он:
‘Взгляните сами, сэръ, какой онъ страшный, блдный!
Всмъ тломъ онъ дрожитъ! ахъ, какъ онъ боленъ, бдный!
Онъ спитъ, а между-тмъ, не закрывая глазъ,
Съ безумной яростью въ бреду глядитъ на насъ.
Потъ градомъ льётъ со лба… Взгляните, что за муки!
Съ какою силой сжалъ костлявыя онъ руки!’
Я сталъ съ нимъ говорить, но рчь его была
Полна намёками на страшныя дла.
Онъ бормоталъ, ‘нтъ! нтъ! не я виновникъ смерти!
Онъ самъ себя убилъ! онъ въ люкъ упалъ, поврьте!
Снимите жь цпи съ ногъ!’ проговорилъ онъ въ слухъ.
‘Отецъ?… онъ не былъ тамъ, зачмъ же грозный духъ
Межъ обвинителей садится тамъ на лавку?
Зачмъ я приведёнъ съ нимъ на очную ставку?
Милордъ, помилуйте! Ужель казнить меня?
Ахъ! отложите казнь до завтрашняго дня!…’
Утихнувъ, онъ хотлъ привстать, чтобъ помолиться.
Но такъ ослабъ, что самъ не могъ пошевелиться,
Всё что-то бормоталъ, и съ ужасомъ въ лиц
Стоналъ и вздрагивалъ, какъ при своёмъ конц.
Большими каплями потъ но лицу катился,
Предсмертной влагою потухшій взоръ покрылся,
Но онъ ещё былъ живъ и съ кмъ-то неземнымъ
Вслухъ разговаривалъ. Столпившись передъ нимъ,
Стояли мы, но онъ казался безъ сознанья,
Иль съ умысломъ на насъ не обращалъ вниманья,
Стараясь тайну скрыть преступныхъ думъ своихъ,
Хотя мы видли изъ словъ его пустыхъ,
Что совсть спящая въ нёмъ пробуждалась чутко:
‘То былъ безумца бредъ, но съ проблескомъ разсудка
Постойте!’ онъ кричалъ, ‘я всё открою самъ!
Съ-тхъ-поръ, какъ въ первый разъ явился онъ глазамъ,
Онъ, лютый мой отецъ, который даже въ гроб
Хотлъ по прежнему меня тревожить въ злоб…
Былъ страшно-знойный день- Живя въ моей глуши,
Давно я не встрчалъ нигд живой души.
Я сть закидывалъ, по не ловилась рыба:
Но милости его — за всё ему спасибо —
По милости его, съ-тхъ-поръ, какъ умеръ онъ,
Не стало счастья мн, пропалъ покой и сонъ.
Измученный, я слъ и сталъ глядть сквозь слёзы
На дно рки и впалъ, казалось, въ сонъ и грёзы.
Но это не былъ сонъ . О, нтъ! Передо мной
Три грозныхъ призрака возстали надъ волной.
Одинъ былъ мой отецъ, другіе два. съ нимъ рядомъ,
Мальчишки блдные, подосланные адомъ.
Надъ зыбью мутныхъ волнъ и не касаясь ихъ.
Мелькали образы пришельцевъ неземныхъ.
Я поднялъ въ нихъ весло, по духи съ злой улыбкой,
Скользнувъ изъ-подъ него, исчезли въ влаг зыбкой.
Съ-тхъ-поръ лишь только въ глубь закину сти, глядь —
Старикъ и мальчики являются опять.
Уйдите! сгиньте съ глазъ! я имъ кричу — напрасно!
Они стоятъ себ и смотрятъ такъ ужасно!
Куда ни отвернусь, куда ни поплыву,
Они везд со мной, везд ихъ на дву
Я нижу всхъ троихъ, всё манятъ въ омутъ тёмный,
Всё слышится въ ушахъ призывъ ихъ вроломный.
И этакъ каждый день, отъ утренней зари
И вплоть до вечера, являются вс три,
Весь день зовутъ меня, весь день нигд проходу
Мн не даютъ, кричатъ, ‘къ намъ! къ намъ ско ре въ воду!’
Отцы… въ нихъ жалость есть, а этотъ знай стоитъ,
Трясётъ сдинами и взглядомъ леденитъ!
Весломъ ударю я — въ волнахъ раздастся глухо
Тяжолый чей-то стонъ, а всё я вижу духа.
Я стану умолять: ‘а кто вонзилъ мн ножъ?’
Онъ съ гнвимъ говоритъ, но говоритъ онъ ложь.
Случилось, правда, разъ, что я за оскорбленья
Хотлъ убить его въ порыв изступленья,
Но это вдь давно случилось и притомъ
Тогда я сжалился надъ дряхлымъ старикомъ.
За что жь, безжалостный, за что, мучитель лютый,
Онъ самъ мн не даётъ покоя ни минуты?
‘Есть по теченію рки три мста: тамъ
Они являются всегда моимъ глазамъ —
Мста проклятыя, о какъ ихъ ненавижу!
Какіе ужасы тамъ днёмъ и ночью вижу!
Вотъ къ этимъ-то мстамъ, по вол ихъ, не разъ
Я долженъ былъ грести, съ нихъ не спуская глазъ.
Снуютъ проклятые, толкутся предо мною,
Кричатъ: ‘въ намъ въ воду! къ намъ!’ и тянутъ за собою —
Два бса, мальчики, и грозный мой тиранъ,
И съ громкимъ хохотомъ скрываются въ туманъ.
Однажды, въ страшный зной, когда мои мученья,
Казалось, превзошли предлы вс терпнья,
Явился мн отецъ и, какъ всегда, привёлъ
Съ собой двухъ мальчиковъ, невыразимо золъ.
О! никогда ещё не представляли гости
Въ глазахъ сверкающихъ такой бсовской злости!
По вол ихъ, опять берусь я за весло,
Гребу, нтъ больше силъ: такъ сердцу тяжело!
Тутъ но волнамъ рукой провёлъ старикъ — и пламя
И кровь вдругъ хлынули, какъ огненное знамя,
Изъ закипвшихъ волкъ, и обдалъ онъ меня
Горячей влагою изъ крови и огня.
Она палитъ меня, жжотъ мн лицо и руки,
Какъ-будто демонамъ я отданъ былъ на муки.
Когда жь очнулся я отъ боли, надъ волной,
Гляжу, стоятъ они, какъ прежде, предо мной.
‘Смотри!’ сказалъ отецъ — и вдругъ въ рк вспненной
Пучина чорная раскрыла звъ бездонный.
О! что я видлъ тамъ, какой тамъ слышалъ крикъ —
Того не выразитъ ни чей земной языкъ!
‘Такъ будетъ каждый день! такъ будетъ вчно, вчно!’
Сказалъ и скрылся съ глазъ!’
Тутъ, ужасомъ объятъ,
Несчастный вдругъ замолкъ, бросая дикій взглядъ
На женщинъ трепетныхъ, которыя блднли
Отъ страшныхъ словъ его, тснясь къ его постели.
Потомъ, утративъ рчь, и зрніе, и слухъ,
Казалось, онъ заснулъ, но вскор адскій духъ
Имъ снова овладлъ. Открывши страшно вки,
Онъ вскрикнулъ: ‘вотъ они!’ и — замолчалъ на вки.
Д. Минъ.
1) Писано въ 1810 году.
2) Выпь или выпъ — ardea stellaris, родъ цапли, крикъ которой иметъ въ себ что-то ужасающее, особенно ночью.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека