Время на прочтение: 10 минут(ы)
Публикация и комментарии Л. Р. Ланского
‘Литературное наследство’, том 86
М., ‘Наука’, 1973
Вс. С. СОЛОВЬЕВ — П. В. СОЛОВЬЕВОЙ
<С.-Петербург. 1 января 1873 г.>
Дорогая моя, я бесконечно счастлив в эту минуту,— я только что вернулся домой, двенадцать часов ночи, на столе я видел вашу телеграмму, твое письмо и визитную карточку, оборотная сторона которой вся исписана. А взглянул на карточку — и мое сердце так задрожало, что я едва не упал, я прочел, что на ней написано, и с горячими слезами благодарил бога, услышавшего мою молитву. Еще никогда я не был так счастлив — на карточке стоит имя человека, которого я признаю гениальным, перед которым я благоговею, о знакомстве, о дружбе которого я несколько лет мечтал, как о недосягаемом счастье. На карточке стоит: Федор Михайлович Достоевский. Его рукою, написавшею столько дивных произведений, которыми я зачитывался и заплакивался, написано следующее:
‘Любезнейший Всеволод Сергеевич, я все хотел вам написать, но откладывал, не зная моего времени. С утра до ночи был занят. Теперь заезжаю и не застаю вас, к величайшему сожалению. Я дома бываю около восьми часов вечера, но не всегда. И так у меня спутано теперь все по поводу новой должности моей, что не знаю сам, когда бы мог вам назначить совершенно безошибочно. Крепко жму вам руку. Ваш Ф. Достоевский’1.
О!! Как я счастлив — другие не поймут этого, но ты должна понять, потому я сейчас же сел и пишу тебе. Это случилось вот как: я узнал, что он здесь, и, сам не знаю как, решился — написал ему большое письмо, где вылил всю душу, потому что знал, что он поймет меня. Я слишком хорошо его сам понимаю. Я не ошибся в человеке — он не знает, какой роскошный подарок сделал он мне в день моего рожденья. Вчера мы смеялись, что в ‘Voix prophetiques’ {‘Пророческих голосах’ (франц.).} мне вышло сердце с надписью ‘Свидание’. Гаданье оправдалось. Постоянная греза моя сбывается. Ты не знаешь, какой я дурак,— меня считают холодным и благоразумным, неувлекающимся, а у меня совсем мокрые глаза2…
Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, ед. хр. 97.
Всеволод Сергеевич Соловьев (1849—1903) сын историка С. М. Соловьева, беллетрист, критик и поэт, автор мемуаров о Достоевском и ряда критических статей о нем, появившихся еще при жизни писателя.
Полина Владимировна Соловьева — его мать.
1 1 января 1873 г. Соловьев сделал в дневнике следующую запись:
‘Вернулся домой в четверть первого. На столе поздравительная телеграмма отца с матерью, ее письмо, дорогое письмо, какое только она написать может ‘своему дорогому, родному волчонку’ <...> У меня посветлело на сердце от этих родных приветов. Но тут же, на столе лежала визитная карточка, оборотная сторона которой вся исписана. Я взглянул: ‘Федор Михайлович Достоевский’. У меня сильно забилось сердце. Я стал читать следующее’… Приведя текст письма Достоевского, Соловьев продолжает: ‘Я благодарил бога за то, что одно из горячих желаний моих исполнено, я испытал минуты счастья и взял перо, чтоб поделиться с лучшим, не изменяющим другом — мамой — этими минутами счастия. А поговорил с ней и успокоился. Прочел первый номер ‘Гражданина’, подписанный Достоевским, прочел в нем начало его ‘Дневника’. ‘Вернулись дед и Вадим, поговорили, дед сел ужинать, я лег спать, было три часа, я не мог заснуть.
Первый день моего нового года, начавшийся так тоскливо, закончился хорошей улыбкой, а я давненько не видал этой улыбки. Привет Достоевского — это залог многого нового в моей жизни. Я, наконец, нашел человека: он имел на меня огромное влияние своими творениями, он будет иметь на меня великое влияние своей личностью. Несколько дней тому назад, когда я узнал, что он делается редактором ‘Гражданина’ и что, стало быть, находится в Петербурге, я, как сумасшедший, кинулся подписаться на ‘Гражданин’ и узнать его адрес. Я сел и писал всю ночь человеку, которого не знаю, вот что, между прочим, писал я ему, помню, кажется, слово в слово эту часть письма моего…’ Далее следует большой отрывок из письма Соловьева к Достоевскому, датированного 28 декабря 1872 г. (опубликовано в примечаниях к письмам Достоевского.— ‘Письма’, III, стр. 299—300). Соловьев завершает свою запись словами: ‘Написал я это письмо и послал, и жутко мне стало — я так часто ошибался, так часто ожидал от людей того, что они не могли мне дать, и получал от них то, чего они не должны были давать мне. Прошел день, другой, третий — и он сам приехал ко мне. Я в нем не обманулся. Это одна из немногих удач моих. Много значит для меня привет его — да пошлет ему бог счастия! Вперед! Вперед! Что-то начинает светлеться…’ (Авт. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 87).
2 См. об этом эпизоде в ‘Воспоминаниях о Ф. М. Достоевском’ Вс. Соловьева: ‘В то время Достоевский имел на меня решительное влияние, и я придавал большое значение почти каждому сказанному мне им слову. Поэтому я имел обычай тогда же записывать многие наши разговоры, его рассказы и по преимуществу рассказы о себе самом. Я храню некоторые его интересные письма <...> Мне только жаль, что я не могу в настоящее время рассказать всего, что у меня записано и что я помню,— я не хочу обвинений в нескромности, не хочу много говорить о живых еще людях…’ (‘Исторический вестник’, 1881, No 3, стр. 603).
Вс. С. СОЛОВЬЕВ — П. В. СОЛОВЬЕВОЙ
С.-Петербург. 3 ноября 1873 г.
…Мое дело с редакцией не выгорает за положительной невозможностью найти новое удобное помещение для редакции.— Достоевский из себя выходит, да делать нечего. Пока помещаю кой-что, за что приходится мне семь или девять (рублей)в неделю1. И за то спасибо — на обеды хватает …
Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 88.
1 За подписью Вс. С — в в ‘Гражданине’ 1878 г. напечатано только несколько стихотворений: ‘Зимнее утро’ (No 46), ‘Побледнели уж краски заката’, ‘Старый домик под сенью берез’, ‘Разбиты старые кумиры’ (No 51). Остальные сочинения его печатались анонимно.
О редакторском вмешательстве Достоевского в эти публикации см. ‘Лит. наследство’, т. 83, стр. 336.
Вс. С. СОЛОВЬЕВ — П. В. СОЛОВЬЕВОЙ
С.-Петербург. 10 ноября 1873 г.
…Я действительно поместил в ‘Гражданине’ несколько маленьких смешных рассказцев, и ‘Воспоминания студента’ также принадлежат мне1, меня уговорил их написать Достоевский по одному случаю. Я не вижу в этом ничего предосудительного: пошлость — всегда пошлость, и пошлость некоторых наших преподавателей вредно отозвалась на нашем образовании — так неужели мы не имеем права откровенно посмеяться над нею?! Эти господа охлаждали наш юный пыл и веру в значение Университета, и я рад возможности пустить в них моим маленьким смехом. Долго ли мы будем бояться публичного суда, долго ли будем скрывать грязь и вину только потому, что, по неизбежным обстоятельствам, имели несчастие прийти с нею в невольное соприкосновение?! Пошлость отдельного человека не марает целого учреждения, и я не вижу в моих словах ничего обидного для папа2. Впрочем, во всяком случае, я теперь о профессорах кончил и в следующем номере перейду к студентам. В следующем номере будет также мое стихотворение3 <...>
Познакомился с володиной статьею4 и ловко обратил на нее внимание кого следует. Буду радоваться его успехам, но нахожу выступление его в печати в такой форме — преждевременным и именно по твоему выражению относительно пера и топора. Зачем также он не подписал Вл., а просто В. — нас уже начали смешивать, а я вовсе не хочу отнимать у него его философии, ни богословия, не хочу также отдавать ему моих распускающихся цветов, моих слез и моего смеху — завидовать друг другу мы не можем, потому что наши дороги так различны — это две очень трудные дороги, но нету времени распространяться… Что-то будет с нами? Достигнем ли мы своих целей? Я начинаю много работать и скажу тебе по секрету, что забавлять читателей и заставлять их задумываться — вовсе не так легко, как кажется,— одного дару мало — нужно много учиться, много всматриваться и думать и переиспытать многое — без этого зазвучат фальшивые ноты. У меня чуткость слуха только теперь развивается под строгим влиянием моего замечательного, но, к несчастию, часто раздраженного учителя5. Моя школа подчас мне трудно дается, но я не унываю…
Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 88.
1 Почти в каждом номере ‘Гражданина’ публиковались мелкие юмористические заметки под общей рубрикой ‘Последняя страничка’. Здесь, по-видимому, Соловьев и печатался преимущественно. Его заметки ‘Из воспоминаний студента’ опубликованы в этом же разделе, No 44—45, 29 октября — 5 ноября 1873 г. В них приводились смешные казусы из преподавательской практики старых профессоров, читавших лекции в Московском университете, в частности ряд анекдотов о законоведе С. И. Баршеве. Хотя имена профессоров Соловьевым не были названы, их нетрудно было угадать.
В No 47, 19 ноября, появилось продолжение ‘Из воспоминаний студента’. В нем изображались характерные ‘ископаемые’ из студенческой среды.
2 Как известно, отец Соловьева, знаменитый историк С. М. Соловьев, также читал курс лекций в Московском университете.
3 См. примеч. к предыдущему письму.
4 Соловьев говорит о статье своего брата Владимира (1853—1900) — впоследствии известного философа-богослова и поэта (ею он дебютировал в печати): ‘Мифологический процесс в древнем язычестве’ (‘Православное обозрение’, 1873, No 11, стр. 635—665).
5 Имеется в виду Достоевский.
Вс. С. СОЛОВЬЕВ — К. Н. ЛЕОНТЬЕВУ
Царское Село. 6 января 1879 г.
…С вашим мнением о романе Маркевича я не совсем согласен,— несмотря на некоторые его достоинства, в общем он мне кажется изрядно скучным1, и, право, я прочел с гораздо большим интересом ‘Скрежет зубовный’ Авсеенки2. Но и то и другое — не бог весть что: совсем у нас мало истинных талантов. Вот теперь жду — не дождусь нового романа Достоевского — он в последние годы страдает художественной лихорадкой и пишет так: удачная вещь, потом неудачная, потом опять удачная. Теперь очередь за удачным романом — авось так оно и будет. Когда же вы подарите нам что-нибудь из русской жизни? — ведь хоть и Козельск, хоть и Оптина Пустынь — но все же и там русским духом пахнет, даже, конечно, гораздо больше, чем в нашем Петербурге. Вот Достоевский так нарочно ездил в Оптину Пустынь прошлым летом для первых глав своего романа …
Автограф. ГЛМ. ОФ. 5040.3.
Константин Николаевич Леонтьев (1831—1891) — романист, публицист и критик, один из видных представителей позднего славянофильства, автор ряда статей о Достоевском. Письмо его, на которое отвечает Соловьев, неизвестно. См. п. 158.
1 Роман Б. М. Маркевича ‘Четверть века назад’, печатавшийся в 1878 г. в ‘Русском вестнике’.
2 В ‘Скрежете зубовном’ Василия Григорьевича Авсеенко (1842—1913) описывалось великосветское общество и высшее чиновничество.
Вс. С. СОЛОВЬЕВ — К. Н. ЛЕОНТЬЕВУ
Царское Село. 12 июня 1879 г,
…Итак, вы недовольны моей статейкой, она не удовлетворила вашего самолюбия, потому что я выделил Толстого, а главное Достоевского и поставил их выше остальных наших теперешних писателей и в том числе выше вас!..1 Когда я помещал мою статью в популярной и имеющей огромный круг читателей ‘Ниве’, я, клянусь вам, очень много думал о вашем самолюбии, потому что иначе мне пришлось бы начать с того факта, что вы давно и много пишете, в произведениях ваших проявляется крупный и серьезный талант, вы печатаете их в солидном и многочитаемом журнале2,— а все же русская публика к вам весьма неблагосклонна. Я опустил этот факт, потому что он произвел бы неприятное и нежелательное впечатление, но теперь, вызванный выражением вашим в письме к Бергу3, я поговорю об этом факте с вами и именно потому, что ценю ваш талант и желаю его видеть ничем не омраченным и признанным не маленьким кружком друзей-литераторов, а всеми вообще умными и обладающими вкусом читателями. Вы сами виноваты в том, что вас не читают. В произведениях ваших, несмотря на все их не раз указанные мною достоинства, нет одной очень существенной вещи,— нет того, что называется цельностью или, вернее, чувством меры… Возьмем ‘Одиссея Полихрониадеса’4. Что это такое? Роман? Этнографические, политические и т. д. очерки?! Все вместе, все перепутано, нагромождено одно на другое. Вы подавлены вашими воспоминаниями, любимыми мыслями и выводами, на вас наплывают разом все года, проведенные на Востоке, и вы спешите сразу все это перелить на бумагу. Чудесный язык, тонкое наблюдение, художественная сценка, умный, мыслящий человек и художник виден повсюду,— но этот человек будто десять лет осужден был на немоту и вдруг встретился с людьми, способными понимать его наречие, и за все десять лет вздумал наговориться обо всем сразу <...>
О Достоевском два слова: его в настоящее время на руках носят, хотя талант его, судя по последнему роману5, в большом упадке. Но ведь он теперь представитель того миросозерцания, которое сделалось симпатичным многим русским людям, и к тому же автор ‘Преступления и наказания’ и ‘Записок из Мертвого дома’, как бы затем ни исказился — уже этими двумя творениями стал наряду с величайшими творцами-художниками XIX века6.
Я сказал,— и на сердце у меня стало спокойней, и я буду ждать, что выйдет из этой моей исповеди, единственная цель которой постараться открыть глаза писателю, много могущему, но находящемуся на ложной дороге — ложной и мучительной для его самолюбия. Если же самолюбие этого писателя не вынесет правдивого и дружеского слова,— я обведу черной каемкой страничку в моих воспоминаниях — это будет уже не первая страничка.
Любопытно — получу ли я через неделю ваш ответ или мы с вами уже простились?..7
Автограф. ГЛМ. ОФ.5040. Черновик хранится в ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 89.
1 Соловьев напечатал в No 20 ‘Нивы’ (14 мая 1879 г.) статью ‘Константин Николаевич Леонтьев’. Он отнес в ней Леонтьева к писателям, ‘далеко не лишенным дарования, но не имеющим возможности надлежащим образом осветить туман переходного времени, в котором мы живем’. При этом он отмечал: ‘Какие произведения из современной жизни, из жизни, нас окружающей, обратили и обращают на себя в последнее время всеобщее внимание? Только произведения графа Толстого и Достоевского, двух наших талантливейших писателей. Остальные попытки в этом роде проходят более или менее незамеченными, возбуждают интерес весьма слабый, так как задача оказывается почти всегда не по силам исполнителей, и в их произведениях звучат ложь и деланность, далекие от трудно улавливаемой действительности’.— Эта статья Соловьева не отмечена в библиографии Достоевского.
2 Имеется в виду ‘Русский вестник’.
3 Это письмо Леонтьева к редактору ‘Нивы’ Федору Николаевичу Бергу (1840— 1909) неизвестно.
4 Роман Леонтьева ‘Воспоминания Одиссея Полихрониадеса, загорского грека’. Продолжением его явился роман ‘Камень Сизифа’.
5 Вероятно речь идет о ‘Подростке).
6 18 июня Леонтьев писал Соловьеву: ‘А насчет ‘Мертвого дома’ и ‘Преступления и наказания’ опять согласен. Это в своем роде превосходно. — Впрочем, это в письме моем Бергу — есть’ (Авт. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 98).
7 Леонтьев писал 22 июля 1879 г.: ‘Вы мне не пишете, Всеволод Сергеевич? Неужели вы не получили моего Предисловия на четырех листках? <...> Заказное письмо мое было, сказал я, вроде Предисловия к чему-то, подобному литературной исповеди,— общий смысл которой должен быть таков: ‘Если Всеволод Соловьев вполне прав, то мне-то от этого не легче. Если его взгляды на мои произведения не удовлетворяют меня и не соответствуют моим претензиям,— он не виноват, и я его за это люблю и уважаю никак не менее. У меня есть очень близкие друзья, которые любят меня, даже и внимания, не обращают на мои писания и никогда не читают моих повестей и статей <...> Соловьев и Евг. Марков, оба хорошие, серьезные критики, говорят оба обо мне почти одно и то же, т. е. ставят меня наравне с Сальясом или еще и похуже иногда (Марков), выделяя из толпы людей, бессильных изобразить современную Россию, только Льва Толстого и Достоевского <...> Независимо от мнения обо мне Всеволода Соловьева, он сам мне понравился, и я с тем его люблю <...> Из того, что я желал бы слышать от него похвалы, более резкие, не следует заключить, что я недоволен им…» (ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 98).
Вс. С. СОЛОВЬЕВ — П. В. СОЛОВЬЕВОЙ
С.-Петербург. 2 февраля 1881 г.
Милая мамочка, писать нечего, ибо все так скверно. Вчера похоронили Достоевского. Это так нежданно и ужасно! Похороны, вынос, вообще все эти дни были что-то никогда не виданное. В России никого так еще не хоронили — подобие представляли еще похороны нашего дорогого1, но я тогда мало видел, да и Москва — не Петербург: Петербург гораздо живее и отзывчивее, писатель всегда популярнее ученого. А это было что-то баснословное!
Вдове нераздельно с детьми, сыном и дочерью, дана вечная пенсия в две тысячи. Этого тоже никогда не бывало — ведь Достоевский нигде не служил и был прощенным каторжником! Это явление отрадно2…
Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 88.
1 Соловьев говорит о похоронах своего отца, историка С. М. Соловьева, умершего в 1879 г.
2 В ЦГАЛИ хранится автограф (на французском языке) критического очерка Анны Николаевны Энгельгардт (1835—1903) о Достоевском, озаглавленный ‘Великий русский психолог’ (датирован 21 апреля 1882 г.). В заключительной части очерка автор отмечал:
‘Смерть застигла его 28 января 1881 г. в апогее славы, популярности. Его похороны были событием. Ни с чем не сравнимая пышность его похорон обратила на себя внимание даже людей из народа, осведомлявшихся, что же собой представляла эта великая личность, этот генерал, которому отдают столь блистательные почести?
На вопрос подобного рода, заданный человеком из народа, который спросил, кого ж это хоронят с такой небывалой торжественностью, один студент ответил: ‘Бывшего каторжника’.
Молодежь никогда не забывала, что он являлся мучеником своих убеждений’ (ф. 572, оп. 1, ед. хр. 212).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
