Изъ переписки В. Г. Блинскаго.
Изъ переписки В. Г. Блинскаго.
В. Блинскй.
В. Блинскй.
‘Сверный Встникъ’, No 6, 1895
Из переписки В. Г. Белинского, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1895
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ напечатаны нсколько писемъ Блинскаго, интересныхъ и въ бографическомъ отношени. Приводимъ ихъ здсь цликомъ, вмст съ объяснительными примчанями г. Джаншева, напечатанными въ этой газет.
Печатаемыя здсь письма Блинскаго, пишетъ г. Джаншевъ, адресованы Марь Васильевн Орловой, которой онъ сдлалъ предложене лтомъ 1843 г. и съ которой обвнчался въ ноябр того-же года. Сообщаемъ, со словъ ея сестры А. В. Орловой, нкоторыя бографическя данныя. М. В. Орлова родилась въ 1812 г. Воспитане она получила въ московскомъ александровскомъ институт, гд кончила курсъ съ первою медалью. Выдаваясь среди сверстницъ по своимъ умственнымъ способностямъ, М. В. отличалась замчательною красотою, и на ней остановилъ внимане Николай I во время коронацонныхъ празднествъ 1826 г. По окончани курса М. В. оставлена была пепиньеркою при институт, затмъ она была гувернанткой въ семь племянницы извстнаго писателя Лажечникова, а въ 1835 г. поступила классной дамой въ екатерининскй институтъ. Знакомство ея съ Блинскимъ относится къ тому-же году. Познакомилась М. В. съ Блинскимъ въ дом П. Я. Петрова, впослдстви ученаго оренталиста. Блинскй посщалъ М. В. въ институт и приносилъ ей кппги для чтеня. Такъ продолжалось до перезда Блинскаго въ Петербургъ въ 1839 г. М. В. Блинская умерла въ Москв въ 1890 г.
Вотъ первыя четыре письма Блинскаго:
Хочется много сказать вамъ, и потому ничего не говорится. Буду писать, какъ напишется. Вы хотли, чтобы я подробно увдомилъ васъ обо всемъ, что было со мною со дня нашей разлуки. Какъ съумю, выполню вашу волю. Вопервыхъ, я долженъ вамъ сказать, что ухалъ я изъ Москвы не въ четвергъ, а въ пятницу. Въ среду мн было не то, чтобы тяжело или грустно, а какъ-то неловко. Я смотрлъ по обыкновеню въ окна, слдя за видоизмненями облаковъ,— погода была, помните, довольно дурна,— и на душ было и пусто, и тревожно. Я похалъ кой-куда, а вечеромъ располагался къ Коршу, и мысль объ этомъ визиг бросила меня въ жаръ. Но мн не удалось быть у К., а былъ я у Щ—хъ {Щепкиныхъ.}, гд только слегка упрекали меня въ забвени и гд. отдлался я наглымъ молчанемъ. Вечеромъ у меня былъ Кудрявцевъ и m-r l’Adolescent {Галаховъ.}, который ни разу не упомянулъ при мн вашего имени, но снова просилъ меня epouser m-lle Ostr. {Классная дама г-жа Остроумова.}. На другой день поутру похалъ я къ Коршу. Меня встртила его сестра {Марья едоровна Коршъ.}.— Узнаете-ли вы меня? Не забыли-ли вы, гд мы живемъ? и пр. Выходитъ его жена {Софья Карловна Коршъ.}, и я пришелъ въ ужасъ отъ ея коварной улыбки, чувствуя, что погибнуть мн отъ нея во цвт лтъ и красоты. Однимъ словомъ, между множествомъ злыхъ намековъ, меня спросили: здоровъ-ли мн воздухъ сосновой рощи и какъ я нахожу московскя окрестности? Я почувствовалъ себя въ паровой ванн въ 40 градусовъ, краснлъ, блднлъ, хохоталъ какъ сумасшедшй и, что всего ужасне, он видли ясно, что это распекане доставляетъ мн больше наслажденя, чмъ досады. Къ стыду моему, я самъ это чувствовалъ. Какъ-же узнали он о сосновой рощ? Имъ сказала одна знакомая имъ дама, что я часто бываю въ Скл. {Въ Сокольникахъ.}, И какъ они давно замтили перемну во мн и какъ я разъ надолъ самому К. моею разсянностью и натянутостью, то они и смекнули въ чемъ дло. Женщины — кошки: я давно имлъ честь докладывать вамъ это. Он сейчасъ замтятъ мысль и начнутъ ее мучить, играя съ нею. А мои непрятельницы находили особенное удовольстве мучить меня, ибо я всегда смялся надъ бракомъ, любовью и всякими сердечными привязанностями. Но въ ихъ злости было столько женскаго торжества, столько доброты, желаня мн счастя и радости за мое счасте, что я покаялся передъ ними въ грх моемъ. Впрочемъ, ваше имя осталось для нихъ тайною и он узнали только фактъ моего сердечнаго состояня. Мн стало съ ними легко и весело, и вечеромъ я опять, пришелъ къ нимъ. Он посадили меня между собою за самоварнымъ столомъ, и я сидлъ подъ перекрестнымъ огнемъ лукавыхъ улыбокъ и торжественныхъ взглядовъ, и былъ веселъ, счастливъ, какъ ребенокъ, какъ дуракъ. Я уже имлъ честь доложить вамъ, что женщины на то и созданы, чтобы длать, мужчинъ дураками, но всего обидне въ этомъ то, что мужчины до смерти рады своей глупости. Но видно ужъ такъ суждено самимъ Господомъ Богомъ, и волтеранцы напрасно противъ этого возстаютъ.
Проснувшись на другой день, я почувствовалъ нчто въ род тоски разлуки, и если-бы поздка была отложена до субботы, то я право не ручаюсь, чтобы не явился къ вамъ въ институтъ. Подобный Sehnsucht подмывалъ меня еще и въ четвергъ. Похалъ я съ Языковымъ, Клыковъ тоже съ нами. Къ вечеру все сильне и сильне овладвало мною тоскливое порыване къ вамъ. Засыпая тяжелымъ сномъ (ибо не могу хорошо спать, сидя, при стук громоздкаго экипажа), я или видлъ васъ, или чувствовалъ ваше присутстве, и потому старался какъ можно больше и больше спать, хотя отъ этого спанья у меня только болла голова. хать въ карет для меня пытка, потому что нельзя лежать, а все надо сидть. Наконецъ кое-какъ дохали. Послдняя станця передъ Петербургомъ называется Ижоры. Такъ какъ отъ нея шоссе до Петербурга сдлано заново и здить по немъ тяжело, то ямщики сворачиваютъ на царскосельскую дорогу. Прхавши въ Царское, мы съ Клыковымъ вздумали высадиться изъ дилижанса, чтобы прхать въ П. по желзной дорог, а Языковъ съ женою похалъ въ дилижанс. Это было въ 6 ч. вечера, въ понедльникъ, и намъ надо было дожидаться цлый часъ. Въ вокзал я повстрчалъ человка Панаева, который сказалъ мн, что Боткинъ съ Arm. остановились на квартир Панаева (который живетъ на дач въ Павловск). Прзжаю домой, вхожу въ квартиру, которой еще не видалъ (потому что мой человкъ безъ меня перебрался на нее), не снимая картуза бгу въ мой кабинетъ — и отступаю въ изумлени назадъ: въ кабинет за моимъ рабочимъ столомъ на креслахъ сидитъ женщина. Я такъ былъ увренъ, что Б. съ А. {В. П. Боткинъ и его невста m-lle Armance.} на квартир Панаева, что съ трудомъ могъ убдиться, что предо мною m-lle Armance, тмъ боле, что въ комнат только одна свча, какъ-то тускло горвшая. Мысль, что моя комната освящена присутствемъ женщины и что въ этой-же самой комнат я могъ-бы видть другую женщину — эта мысль обезумила меня, такъ что когда m-lle Arm. съ веселымъ привтствемъ подала мн руку, я забылъ даже то немногое количество французскихъ словъ, которое зналъ. Къ этому присоединилось еще и другое. Я ужасно любилъ и прежнюю мою квартиру, но эта (въ которой жилъ Краевскй) еще лучше той, по какъ она невелика, то я и ршилъ въ Москв, что надо искать другой. Это меня безпокоило, потому что въ Петербург легко находить или самыя лучшя, т. е. самыя дорогя, или самыя скверныя квартиры, и, главное, это повело-бы меня къ разнымъ глупымъ затямъ. Между тмъ моя квартира, чистая, опрятная, красивая, свтлая, смотрла на меня такъ привтливо, какъ будто-бы хотла меня отъ души съ чмъ-то поздравить. Смшно подумать и стыдно признаться — сердце мое болзненно сжалось. Является Б. и начинаетъ хвалить мою квартиру, говоря, что я сдлалъ-бы крайне глупо, если-бы перемнилъ ее, что Arm. въ восторг отъ нея и не хотла-бы никогда жить на другой, что она любуется безпрестанно моими картинами, разстановкой мебели и восклицаетъ: il a du got. Все это меня потрясло чуть не до лихорадки. На другой день я увидлся съ Краевскимъ, я былъ даже нсколько тронутъ участемъ и деликатностью, съ какими онъ говорилъ со мною — вы понимаете о чемъ. Онъ окончательно утвердилъ меня въ ршени не перемнять квартиры. Я видлъ, что былъ очень глупъ, желая пустыми затями, которыя ничего не прибавятъ къ счастью, откладывать истинное счастье. И это повидимому пустое обстоятельство имло своимъ результатомъ то, что я прду въ Москву уже не на праздникахъ и не посл праздниковъ, а передъ рождественскимъ постомъ, и не считаю невозможнымъ прхать даже въ половин октября. Я опьянлъ отъ этой мысли, и хожу теперь дуракъ дуракомъ. Ни о чемъ не могу думать, ничего не могу длать. Если письмо мое нескладно, то вотъ причина этому. Боже май, когда-же это будетъ! Насъ будетъ раздлять одна только дверь — и это радуетъ меня, ибо чмъ ближе будете вы ко мн, тмъ счастливе буду я. Квартира моя высока — въ третьемъ этаж, но въ Петербург квартиры нижнихъ этажей — хлвы и подвалы, а вторыхъ этажей непомрно дороги. Къ удобствамъ квартиры моей принадлежитъ то, что она свтла, окнами на солнце, суха и тепла, а это въ Петербург большая рдкость. Она состоитъ изъ двухъ комнатъ. Задняя — мой теперешнй кабинетъ, довольно длинная комната, съ двумя окнами на дворъ. Ее можно перегородить ширмами и тогда изъ нея выйдетъ для васъ дв комнаты, изъ задней ходъ черезъ коридоръ въ кухню и прихожую, а изъ передней въ теперешнюю залу, которую я обращу тогда въ кабинетъ. Все это до того занимаетъ меня, что я только и думаю о томъ, какой видъ дать моимъ комнатамъ. Я теперь ночую у знакомыхъ и къ себ на квартиру хожу въ гости съ Б. Здоровье мое такъ и сякъ, да я теперь и неспособенъ чувствовать ни болзни, ни здоровья. Я разорванъ пополамъ и чувствую, что недостаетъ цлой половины меня самого, что жизнь моя не полна, и что я тогда только буду жить, когда вы будете со мной, подл меня. Бываютъ минуты страстнаго, тоскливаго стремленя къ вамъ. Вотъ полетлъ-бы хоть на минуту, крпко, крпко пожалъ-бы вамъ руку, тихо сказалъ-бы вамъ на ухо, какъ много я люблю васъ, какъ пуста и безсмысленна для меня жизнь безъ васъ. Нтъ, нтъ — скоре, скоре, или я съ ума сойду.
Что вы, какъ вы? Здоровы-ли, веселы-ли, счастливы-ли? Отъ этой минуты съ тоскою буду ждать вашего письма, буду считать дни и минуты, когда получу отъ васъ первое письмо. Отвчайте мн скоре, если не хотите заставить меня страдать. Адресуйте ваши письма вотъ по этому адресу: Въ С.-Петербургъ, на Невскомъ проспект, у Аничкина моста, въ дом Лопатина, квартира No 47. Адресъ тотъ-же, что и у васъ, только No квартиры надо прибавить.
Въ среду, 1-го октября, Боткинъ обвнчался съ Arm. Теперь онъ хлопочетъ, чтобы въ субботу отправиться за границу. Онъ вамъ кланяется и благодаритъ васъ за память о немъ.
Аграфен Васильевн {Сестра М. В. Орловой.} посылаю мой искреннй, задушевный привтъ и прошу, умоляю ее какъ можно меньше сердиться на всхъ, а въ особенности на самое себя, на васъ и на меня. Правда, я много виноватъ передъ ней, но это такая вина, въ которой я нимало не намренъ ни раскаяться, ни исправиться.
Прощайте. Да хранитъ васъ Господь для вашего и моего счастя. Посылаю вамъ вс благословеня и обты навсегда преданнаго вамъ моего сердца.
Спб. 1843, сентября 3.
Спб. 1843. Сентября 7-го, вторникъ. Вчера должны были вы получить первое письмо мое къ вамъ. Я знаю, съ какимъ нетерпнемъ, съ какимъ волненемъ ждали вы его, знаю, съ какою радостю и какимъ страхомъ услышали вы, что есть письмо къ А. В., и какого труда стоило вамъ съ сестрою принять на себя видъ равнодушя. Я не могъ писать къ вамъ тотчасъ-же по прзд въ Петербургъ, потому-что жилъ на бивакахъ и былъ вн себя. Первое письмо мое написано кое-какъ. Въ продолжене дней, въ которые должно было идти оно въ М., я только и думалъ о томъ, когда вы получите его, я мучился тмъ-же нетерпнемъ, какъ и вы, мысль моя погоняла лнивое время и упреждала его, съ радостю видлъ я наступлене вечера и говорилъ себ — днемъ меньше! Но вчера я былъ какъ на угольяхъ, разсчитывая, въ которомъ часу должны вы получить мое письмо. Я не могу видть васъ, говорить съ вами, и мн остается только писать къ вамъ, вотъ почему второе письмо мое получаете вы, не успвши освободиться изъ-подъ впечатлня отъ перваго. Мысль о васъ длаетъ меня счастливымъ, и я несчастенъ моимъ счастемъ, ибо могу только думать о васъ. Самая роскошная мечта стоитъ меньше самой небогатой существенности, а меня ожидаетъ богатая существенность, что-же и къ чему мн вс мечты и могутъ-ли он дать мн счасте? Нтъ, до тхъ поръ, пока вы не со мной,— я самъ не свой, не могу ничего длать, ничего думать. Посл этого очень естественно, что вс мои думы, желаня, стремленя сосредоточились въ одной мысли, въ одномъ вопрос, когда-же это будетъ? И пока я еще не знаю, когда именно, но что-то внутри меня говоритъ мн, что скоро. О, если-бы это могло быть въ будущемъ мсяц!
Погода въ Петербург чудесная, весенняя. Она прибыла сюда вмст со мною, потому-что до моего прзда здсь были дождь и холодъ. А теперь на неб ни облачка, все облито блескомъ солнца, тепло, какъ въ ясный апрльскй день. Вчера было туманно, и я думалъ, что погода перемнится, по сегодня снова блещетъ солнце, и мои окна отворены. А ночи? Если-бы вы знали, какя теперь ночи! Цвтъ неба густо-теменъ и въ то-же время ярко блестящъ усыпавшими его звздами. Не думайте, что я не берегусь, обрадовавшись такой погод. Напротивъ: я и днемъ, какъ и вечеромъ, хожу въ моемъ тепломъ пальто, чему, между прочимъ, причиною и то, что еще не пришелъ въ Петербургъ посланный по транспорту ящикъ съ моими вещами, гд обртается и мое лтнее пальто. Впрочемъ, днемъ нтъ никакой опасности ходить въ одномъ сюртук, безъ, всякаго пальто, по вечеромъ это довольно опасно, и вотъ ради чего я и днемъ жарюсь… (въ) зимнемъ пальто. Мн кажется, что въ Москв теперь должна быть хорошая погода. Не забудьте увдомить меня объ этомъ: московская погода очень интересуетъ меня. Не поврите, какъ жарко: окна отворены, а я задыхаюсь отъ жару. На неб такъ (ярко) и свтло, а на душ такъ легко и весело!
Безъ меня мои растеня ужасно разрослись, а что больше всего обрадовало меня, такъ это то, что безъ меня разцвла одна изъ моихъ олеандръ. Я очень люблю это растене, и у меня ихъ цлыхъ три горшка. Одна олеандра выше меня ростомъ. Посл тысячи мелкихъ и ядовитыхъ досадъ и хлопотъ, Боткинъ наконецъ ухалъ за границу. Это было въ субботу (4-го сент.). Я провожалъ его до Кронштадта. День былъ чудесный,— и мн такъ отрадно было думать и мечтать о васъ на мор. Разстались мы съ Боткинымъ довольно грустно, чему была важная причина, о которой узнаете посл. Странное дло! Я едва могъ дождаться, когда перейду на мою квартиру, а тутъ мн тяжела была мысль, что я вотъ сегодня-же ночую въ ней. И теперь еще мн какъ-то дико въ ней. Впрочемъ, это будетъ такъ до тхъ поръ, пока я вновь не найду самого себя, т. е. пока вы не возвратите меня самому мн. До тхъ-же поръ мн одно утшене и одно наслаждене: смотрть на стны и мысленно опредлять перемщене картинъ и мебели. Это меня ужасно занимаетъ.
Скажите: скоро-ли получу я отъ васъ письмо? Жду — и не врю, что доведусь, увренъ, что получу скоро — и боюсь даже надяться. О, не мучьте меня, но вдь, вы уже послали ваше письмо, и я получу его сегодня, завтра!— не правда-ли?
Прощайте. Храни васъ Господь. Пусть добрые духи окружаютъ васъ днемъ, нашептываютъ вамъ слова любви и счастя, а ночью посылаютъ вамъ хороше сны. А я,— я хотлъ-бы теперь хоть на минуту увидать васъ, долго, долго посмотрть вамъ въ глаза, обнять ваши колна и поцловать край вашего платья. Но нтъ, лучше дольше, какъ можно дольше не видться, совсмъ, нежели увидться на одну только минуту и вновь разстаться, какъ мы уже разстались разъ. Простите меня за эту болтовню, грудь моя горитъ, на глазахъ накипаетъ слеза: въ такомъ глупомъ состояни обыкновенно хочется сказать много и ничего не говорится, или говорится очень глупо. Странное дло! Въ мечтахъ я лучше говорю съ вами, чмъ на письм, какъ нкогда заочно я лучше говорилъ съ вами, чмъ при свиданяхъ. Что-то теперь Сокольники? Что завтная дорожка, зеленая скамеечка, великолпная аллея? Какъ грустно вспоминать обо всемъ этомъ, и сколько отрады и счастя въ грусти этого воспоминаня!
Сентября 8-го. Скажите, Бога ради, что Ваня — здоровъ или боленъ, живъ или умеръ? Не смшно-ли, что я васъ спрашиваю такъ, какъ будто-бы вы уже писали ко мн, да забыли только упомянуть объ этомъ обстоятельств. Когда-же дождусь я письма отъ васъ? Сегодня на неб сро, и не знаю, пробьется-ли солнце сквозь облачную пелену. Это досадно — я такъ люблю ясную погоду, и такъ рдко наслаждаюсь ею.
Что вамъ сказать о моемъ здоровь? Я прхалъ въ Петербургъ съ лихорадкою, но теперь она оставила меня. Когда это случилось — не помню, потому-что ршительно неспособенъ различать болзненное состояне отъ здороваго и наоборотъ. Теперь я и здоровъ, и боленъ однимъ, объ одномъ могу думать и однимъ полонъ, и это одно — вы. Прощайте. Вашъ навсегда
Спб. 1894, сентября 14-го. Наконецъ-то вы и Богъ сжалились надо мною. О, если-бы вы знали, чего мн стоило ваше долгое молчане. Первое письмо мое пошло къ вамъ 3-го сентября (въ пятницу), слдовательно 6-го (въ понедльникъ) вы получили его. Я разсчелъ, что во вторникъ Агр. В. дежурная, и потому думалъ, что вашъ отвтъ пойдетъ въ середу (8-го), а ко мн придетъ въ субботу. Но въ субботу ничего не пришло, и мн съ чего-то вообразилось, что я жду вашего отвта на мое письмо уже недли дв. Въ воскресенье нтъ- я прунылъ,— и въ голову ползли разные вздоры: то мое письмо пропало на почт и не дошло до васъ, то вы больны, и больны тяжко, то (смйтесь надо мною — я зналъ, что я глупъ — вдь вы-же сдлали меня дуракомъ) вы вдругъ охладли ко мн. Я не могъ работать (а съ работою и такъ опоздалъ, все думаю объ васъ), мн было тяжело, жизнь опять приняла въ глазахъ моихъ мрачный колоритъ. Къ тому-же съ воскресенья началась холодная и дождливая погода, а погода всегда иметъ сильное вляне на расположене моего духа. Въ понедльникъ опять нтъ, сегодня ждалъ почти до 3-хъ часовъ, и съ горя, несмотря на дождь, пошелъ обдать на другой конецъ Невскаго проспекта. Возвращаясь домой, возымлъ благое желане утшить себя въ гор двумя десятками грушъ, твердо ршившись истребить ихъ мене, чмъ въ двадцать минутъ. Прихожу домой, и изъ залы вижу въ кабинет, на бюро, что-то въ род письма. У меня зарябило въ глазахъ и захватило духъ. Рука женская, но можетъ быть это отъ Бак—хъ? {Бакуниныхъ.} Нтъ, на конверт штемпель московскй. Что-жъ-бы вы думали!— я сейчасъ схватилъ, распечаталъ, прочелъ?— Ничуть не бывало. Я переодлся, дождался, пока мой валетъ уйдетъ въ свою комнату,— а сердце между тмъ билось…
Боже мой: сколько мученй прекратило ваше письмо! Сколько разъ думалъ я: если это отъ болзни, то сохрани и помилуй меня Богъ (это чуть-ли не первая была моя молитва въ жизни), если-же это такъ — нынче да завтра, то прости ее, Господи! Я сталъ робокъ и всего боюсь, но больше всего въ мр — вашей болзни. Мн кажется, что я такъ крпокъ, что смшно и думать и заботиться обо мн, но вы — о Боже мой, Боже мой, сколько тяжелыхъ грезъ, сколько мрачныхъ опасенй!
Тысячу и тысячу разъ благодарю васъ за ваше милое письмо. Оно такъ просто, такъ чуждо всякой изысканности, и между тмъ такъ много говоритъ. Особенно восхитило оно меня тмъ, что въ немъ вашъ характеръ какъ живой мечется у меня передъ глазами,— вашъ характеръ, весь составленный изъ благородной простоты, твердости и достоинства. Ваши выговоры мн за то и другое — я перечитывалъ ихъ слово по слову, буква по букв, медленно, какъ гастрономъ, наслаждающйся лакомымъ кушаньемъ. Я далъ себ слово какъ можно больше провиниться передъ вами, чтобы вы какъ можно больше бранили меня. Впрочемъ, вы въ одномъ вашемъ упрек мн ршительно неправы. Какъ вы мало меня знаете, говорите вы мн и говорите неправду. Я васъ знаю хорошо, и самая ваша безтребовательность могла уже меня заставить немножко зафантазироваться. Притомъ-же, какъ русскй человкъ, я какъ-то привыкъ думать, что, женясь, надо жить шире. Это, конечно, глупо. Я васъ знаю,— знаю, что васъ нельзя ни удивить, ни обрадовать мелочами и вздорами, но не отнимайте-же совсмъ у меня права думать больше о васъ, чмъ о себ. Я знаю, что для васъ все равно, тотъ или этотъ стулъ, лишь-бы можно было сидть на немъ- но что-жъ мн длать, если я счастливъ мыслю, что лучшй стулъ будетъ у васъ, а не у меня. Глупо, глупо и глупо — вижу самъ, да разв я претендую теперь хоть на капельку ума? Разв я не знаю, что съ тхъ поръ, какъ началъ посщать Сок. {Сокольники.},— сдлался такимъ дуракомъ, какимъ еще не бывалъ. Теперь я понялъ ту великую истину, что на свт только дураки счастливы. Я было отчаялся въ возможности быть сколько-нибудь счастливымъ, не понимая того, что не велика бда, если родился не дуракомъ — стоитъ сойти съ ума. Зарапортовался!
Все, что вы пишете о томъ, что было съ вами со дня нашей разлуки, все это такъ истинно, такъ естественно и такъ понятно мн. За ваши мысли о неприличи приносить въ общество свою нарядную печаль мн хотлось бы поцловать вашу ножку. А что вы пустились въ плясъ, это мн не совсмъ по сердцу, потому что усиленное движене можетъ вамъ быть вредно, пожалуй еще простудитесь.
А вдь Аграфена-то Васильевна права, упрекая васъ, что вы не говорили со мною откровенно о будущемъ. Я было не разъ думалъ начинать таке разговоры, да какъ-то все прилипалъ языкъ къ гортани. Впрочемъ, пользы отъ этого для меня не было-бы никакой, но эти разговоры длали-бы меня безумно счастливымъ, и боле и боле сближали-бы. насъ другъ съ другомъ. А то меня всегда и постоянно мучила мысль, что мы не довольно близки другъ къ другу, что мы ребячились, сбиваясь немного на провинцальный идеализмъ.
Мое здоровье! да Богъ его знаетъ — говорю вамъ, что не разберу, живъ-ли я, или умеръ. Въ воскресенье, похавъ обдать къ Комарову, простудился слегка — кашель и насморкъ — оттого, что мое теплое пальто насквозь промокло отъ дождя. Впрочемъ, простудный кашель — наслаждене въ сравнени съ нервическимъ и желудочнымъ. Теперь все прошло. Я долженъ покаяться предъ вами въ грх. Вотъ въ чемъ дло: не имть никого, съ кмъ-бы я могъ иногда поговорить объ васъ,— для меня мучене. Вотъ почему Марья Алекс. Комарова знаетъ то, чего не знаютъ Корши. Я сказалъ ея мужу, ибо самъ не имлъ духу даже передать ей вашего поклона. Прихожу посл и вижу, что ей какъ-то неловко со мною. Хочется ей потрунить на мой счетъ — и боится. Тогда я самъ прехрабро началъ наводить ее на шутки на мой счетъ. 11 что-же? Она такъ конфузилась, такъ ярко вспыхивала, что мы съ ея мужемъ стали смяться, а я просто былъ въ неистовомъ восторг. И было отъ чего! Я, который красню за другихъ — не только за себя, я былъ тутъ геройски безстыденъ, а бдная М. А. за меня рзалась. Но въ прошлое воскр. мы съ нею таки потолковали о васъ и объ институт. Вообще, я радъ, что К—вы знаютъ, чрезъ это я обдерживаюсь, привыкаю къ мысли о новомъ положени и пручаюсь не бояться фразы: все былъ неженатъ, а то вдругъ женатъ!
Я совершенно согласенъ съ А. В., что вы были лучше всхъ на маленькомъ бал вашей начальницы. Другя могли быть свже, грацозне, миловидне васъ,— это такъ, но только у одной у васъ черты лица такъ строго правильны, и дышатъ такимъ благородствомъ, такимъ достоинствомъ. Въ вашей красот есть то величе и та грандозность, которыя даются умомъ и глубокимъ чувствомъ. Вы были красавицей въ полномъ значени этого слова, и вы много утратили отъ своей красоты, но при васъ осталось еще то, чему позавидуютъ и красота и молодость, и что не можетъ быть отнято отъ васъ никогда. Я это давно ужъ начиналъ понимать, но опытъ — лучшй учитель, и я недавно, чужимъ опытомъ, еще боле убдился въ томъ, что ничего нтъ опасне, какъ связывать свою участь съ участью женщины за то только, что она прекрасна и молода. Долго было-бы распространяться объ этомъ ‘чужомъ опыт’, и мн хотлось-бы разсказать вамъ о немъ не на письм. И потому пока скажу вамъ одно, что Б. {Боткинъ.} глубоко завидуетъ мн, а я ему нисколько, или, лучше сказать, очень, очень жалю его и понимаю его восклицаня еще въ Москв: зачмъ ей не 30 лтъ?
Хотлось-бы мн сказать вамъ, какъ глубоко, какъ сильно люблю я васъ, сказать вамъ, что вы дали смыслъ моей жизни, и много, много хотлось-бы сказать мн вамъ такого, что вы и безъ оказыванья должны знать. Но не буду говорить, потому что и на словахъ и на письм все это выходитъ у меня какъ-то пошло и нисколько не выражаетъ того, что-бы должно было выразить. Теперь я понимаю, что поэту совсмъ не нужно влюбляться, чтобы хорошо писать о любви, а скоре не нужно влюбляться, чтобы мочь хорошо писать о любви. Теперь я понялъ, что мы лучше всего умемъ говорить о томъ, чего-бы намъ хотлось, но чего у насъ нтъ, и что мы совсмъ не умемъ говорить о томъ, чмъ мы полны.
Прощайте, Marie. Вы просите меня не мучить васъ, заставляя долго ждать моихъ писемъ: я отвчаю вамъ въ тотъ-же день, какъ получилъ ваше письмо, и посылаю мой отвтъ завтра. Такъ хочу я всегда длать.
Очень меня тронуло то, что вы пишете мн объ А. В. Со мною ей было тсно, а безъ меня скучно. Я понимаю это, и оно иначе быть не могло. А. В. не можетъ не быть расположена къ человку, который долженъ сдлать счастливою ея сестру, и въ то же время она не могла защититься отъ какого-то враждебнаго чувства къ человку, который долженъ разлучить ее съ тмъ, что составляло все ея счасте и всю ея любовь. Кром того, мои къ ней отношеня (въ которыхъ я не совсмъ виноватъ) не могли-же особенно расположить ее ко мн: ея видъ боле огорчалъ меня, чмъ радовалъ, ибо я хотлъ видть только одну васъ и быть съ одною вами. Но несмотря на то, у меня всегда было самое радушное, самое теплое чувство къ А. В. И теперь я люблю ее какъ добрую, милую сестру мою — конечно ни она, ни вы не найдете это выражене дерзкимъ или неумстнымъ. Жму руку Аграфен Васильевн и низко ей кланяюсь. Богъ дастъ, можетъ быть когда-нибудь мы и вс трое будемъ жить вмст. По крайней мр, я отъ всей души желаю этого. Я привыкъ ложиться и вставать рано. Это полезно мн. Но сегодня досидлъ до 12 часовъ — писалъ статью, потомъ письмо, и рука крпко ноетъ. Немного остается блой бумаги, и мн жаль этого — все бы говорилъ съ вами.
Бдный Ваня — мн жаль, что онъ умеръ, жаль и его самого, и его матери, потому что для матери тяжела потеря дитяти. Радуюсь вашей храбрости съ Миловзоромъ и вашей радости по случаю моей рзни у Корпей. Читали-ли вы 9-й No Отеч. Записокъ! Моя статья о Жук. надлала шуму,— вс хвалятъ. Вотъ уже не понимаю, какъ эта статья вышла хороша, я писалъ ее наканун дня, въ который можно было хать въ Сок.
Пожалуйста, побраните меня хорошенько въ слдующемъ письм вашемъ, которое (надюсь) скоро придетъ ко мн. Вы меня по вечерамъ крестите: почему-жъ и не такъ, если это забавляетъ васъ? А я — меня тоже забавляетъ эта игра: продолжайте. Что-же касается до лченя, право не до него. Скажу вамъ не шутя: пока вы не со мной, я безъ головы, безъ ума, самъ не свой, ничего не могу длать и ни о чемъ думать. Я самъ не вдругъ въ этомъ уврился, но теперь, касательно этого, поставилъ 4, помноживши 2 на 2.
Еще разъ прощайте. Вашъ В. Блинскй.