Неизданныя письма В. Г. Блинскаго къ А. И. Герцену.
Неизданныя письма В. Г. Блинскаго къ А. И. Герцену.
(1846 г.).
В. Б.
——
В. Б.
——
——
Твой В. Блинскій.
——
В. Б.
——
В. Б.
——
В. Б.
——
В. Б.
——
В. Блинскій.
——
Неизданныя письма В. Г. Белинского к А. И. Герцену, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1846
Время на прочтение: 31 минут(ы)
Отношенія между Блинскимъ и Герценомъ, въ общихъ чертахъ, достаточно выяснены въ русской литератур. Нкоторыя новыя черты даютъ печатающіяся въ Русской Мысли письма Огарева. Изъ Дневника Герцена отъ 1842—1845 гг. видно, что Блинскій не мало писалъ ему въ это время. Между прочимъ, въ Дневник этомъ встрчаемъ отмтку отъ 17 мая 1844 г., которую мы считаемъ нелишнимъ воспроизвести здсь, въ виду печатаемыхъ дальше въ письмахъ Блинскаго его замчаній о московскихъ славянофилахъ: ‘Огромное письмо врод диссертаціи отъ Блинскаго. Возраженіе на мое, писанное къ Ивану Павловичу (Галахову), энергія и невозможность дла сломили его. Возможность внутренняя и невозможность вншняя превращаютъ силы въ ядъ, отравляющій жизць, они загниваютъ въ организм, бродятъ и разлагаютъ, отсюда взглядъ гнва и желчи, односторонность въ самомъ мышленіи. Блинскій пишетъ: ‘я жидъ по натур и съ филистимлянами за однимъ столомъ сть не могу’, онъ страдаетъ и за свои страданія хочетъ ненавидть и ругать филистимлянъ, которые вовсе не виноваты въ его страданіяхъ. Филистимляне для него славянофилы, я самъ не согласенъ съ ними, но Блинскій не хочетъ понять истину въ fatras ихъ нелпостей. Онъ не понимаетъ славянскій міръ, онъ смотритъ на него съ отчаяніемъ и неправъ, онъ не уметъ чаять жизни будущаго вка, а это чаяніе есть начало возникновенія будущаго. Отчаяніе — умерщвленіе плода во чрев матери. Буду писать къ нему такое же длинное письмо. Странное положеніе мое, какое-то невольное juste milieu въ славянскомъ вопрос: передъ ними я человкъ Запада, передъ ихъ врагами человкъ Востока. Изъ этого слдуетъ, что для нашего времени эти одностороннія опредленія негодятся.
Къ сожалнію, въ нашей коллекціи не сохранилось ‘огромнаго’ письма Блинскаго, ни вообще другихъ писемъ его, кром девяти, слдующихъ дале.
Спб.,1846 г., января 2. Милый мой Герценъ, давно мн сильно хотлось поговорить съ тобою и о томъ, и о семъ, и о твоихъ статьяхъ Объ изученіи природы, и о твоей статейк О пристрастіи, и о твоей превосходной повсти, обнаружившей въ теб новый талантъ, который, мн кажется, лучше и выше всхъ твоихъ старыхъ талантовъ (за исключеніемъ фельетоннаго — о г. Ведрин, Ярополк Бодянскомъ и пр.), и объ истинномъ направленіи и знаніи твоего таланта, и обо многомъ прочемъ. Но все не было то случая, то времени. Потомъ я все ждалъ тебя, и разъ опять испыталъ понапрасну сильное нервическое потрясеніе по поводу прихода г. Герца, о которомъ мн возвстили, какъ о г. Герцен. Наконецъ, слышу, что ты сбираешься хать не то будущею весной, не то будущею осенью. Оставляя все прочее до будущаго случая, пишу теперь къ теб не о теб, а о самомъ себ, о собственной моей особ. Прежде всего, твою руку и съ нею честное слово, что все написанное здсь останется, впредь до разршенія, строгою тайной между тобою, Ктчрмъ, Гривскимъ и Кршмъ.
Вотъ въ чемъ дло. Я твердо ршился оставить О. З. {Отечеств. Записки.} и ихъ благороднаго, безкорыстнаго владльца. Это желаніе давно уже было моею ide fixe, но я все надялся выполнить его чудеснымъ способомъ,благодаря моей фантазіи, которая у меня услужлива не мене фантазіи г. Манилова, и надеждамъ на богатыхъ земли. Теперь я увидлъ ясно, что все это вздоръ, и что надо прибгнуть къ средствамъ, боле обыкновеннымъ, боле труднымъ, но за то и боле дйствительнымъ. По прежде о причинахъ, а потомъ уже о средствахъ. Журнальная срочная работа высасываетъ изъ меня жизненныя силы, какъ вампиръ кровь. Обыкновенно, я недлю въ мсяцъ работаю съ страшнымъ, лихорадочнымъ напряженіемъ, до того, что пальцы деревенютъ и отказываются держать перо, другія дв недли я, словно съ похмлья посл двухнедльной оргіи, праздно шатаюсь и считаю за трудъ прочесть даже романъ. Способности мои тупютъ, особенно память, страшно заваленная грязью и соромъ россійской словесности. Здоровье, видимо, разрушается. Но трудъ мн не опротивлъ. Я больной писалъ большую статью о Жизни и соч. Кольцова, и работалъ съ наслажденіемъ, въ другое время, я въ 3 недли чуть не изготовилъ къ печати цлой книги, и эта работа была мн сладка, сдлала меня веселымъ, довольнымъ и бодрымъ духомъ. Стало быть, мн невыносима и вредна только срочная журнальная работа, она тупитъ мою голову, разрушаетъ здоровье, искажаетъ характеръ, и безъ того брюзгливый и мелочно-раздражительный. Всякій другой трудъ, не оффиціальный, не ex officio, былъ мн отраденъ и полезенъ. Вотъ первая и главная причина. Вторая — съ г. Крискимъ невозможно имть дла. Это, можетъ быть, очень хорошій человкъ, но онъ пріобртатель, слд., вампиръ, всегда готовый высосать изъ человка кровь и душу, а потомъ бросить его за окно, какъ выжатый лимонъ. До меня дошли слухи, что онъ жалуется, что я мало работаю, что онъ выдаетъ себя за моего благодтеля, который изъ велкодушія держитъ меня, когда уже я ему и не нуженъ. Еще годъ назадъ тому онъ (узналъ я недавно изъ втораго источника) въ интимномъ кругу пріобртателей сказалъ: ‘Б. выписался и мн пора его прогнать’.Я живу впередъ забираемыми у него деньгами, я ясно вижу, что онъ не хочетъ мн ихъ давать: значитъ, хочетъ отъ меня отдлаться. Мн, во что бы ни стало, надо упредить его. Не говоря уже о томъ, что съ такимъ человкомъ мн нельзя имть дла, хочется дать ему замтить, что-де Богъ не выдастъ, свинья не състь. Въ журнал его я играю теперь довольно послднюю роль: ругаю Булгарина, этою самою бранью намекаю, что Кр.— прекрасный человкъ, герой добродтели. Служить орудіемъ подлецу для достиженія его подлыхъ цлей и ругать другаго подлеца не во имя истины и добра, а въ качеств холопа подлеца No 1,— это гадко. Что за человкъ Кр.— вы вс давно знаете. Вы знаете его позорную исторію съ Кронебергомъ. Онъ отказалъ ему, и на его мсто взялъ нкоего г. Фурмана, въ сравненіи съ которымъ гг. Коня и Межевичъ имютъ полное право считать себя литераторами перваго разряда. Видите, какая сволочь начала лзть въ О. З. Разумется, Кр. обращается съ Ф. какъ съ канальей, что его грубой мщанско-пропріетерной душ очень пріятно. Забавна одна статья его условія съ Ф.: ‘Вы слышали (говорилъ ему Кр. тономъ оскорбленной невинности), что сдлалъ со мною Крнбргь? Я не хочу впередъ такихъ исторій, и для этого вы подпишитесь на условіи, что ваши переводы принадлежатъ мн навсегда, и я имю право издавать ихъ отдльно, за это я вамъ прибавлю: Кр—гу я платилъ 40 руб. асс. съ листа, вамъ я буду платить 12 руб. серебромъ’. И такъ, за два рубля мди онъ купилъ у него право на вчное потомственное владніе его переводами, вмсто единовременнаго журнальнаго! Каковъ?… А вотъ и еще анекдотъ о нашемъ Плюшкин. Ольхинъ даетъ ему 20 руб. сер. на плату за листъ переводчикамъ Вальтера-Скота, а Кр. платитъ имъ только 40 р. асс., слд., воруетъ по 30 р. съ листа (а за редакцію беретъ деньги своимъ чередомъ). Ольхинъ, узнавъ объ этомъ, пошелъ къ нему браниться. Видя, что дло плохо, Кр. веллъ по дать завтракъ, послалъ за шампанскимъ, лъ, пилъ и цловался съ Ольхинымъ, и тотъ, въ восторг отъ такой чести, вышелъ вполн удовлетвореннымъ и позволилъ и впредь обворовывать себя. Чмъ же Булгаринъ хуже Кр—го? Нтъ, Кр. во сто разъ хуже и теперь въ 1000 разъ опасне Булгарина. Онъ захватилъ все, овладлъ всмъ. Крибргъ предладлагалъ Ольхину переводить въ Б. для Ч, (которой Ольхинъ сдлался теперь владльцемъ)^ Ольхинъ сказалъ ему: ‘Радъ бы, да не могу — боюсь, Кр. разсердится на меня’.
Чтобы отдлаться отъ этого стервеца, мн нужно имть хоть 1,000 руб. серебромъ, потому что я забралъ у Кр. до 1 числа апрля, и долженъ буду до этого времени работать, не получая денегъ, но зарабатывая уже полученныя, а безъ денегъ нельзя жить съ семействомъ. Открываются кое-какіе виды на 2,500 р. асс., остальную тысячу какъ-нибудь авось найдемъ. Къ Пасх я издаю толстый, огромный альманахъ. Достоевскій даетъ повсть, Тургеневъ — повсть и поэму, Некр.— юмористическую статью въ стихахъ (Семейство,— онъ на эти вещи собаку сълъ), Панаевъ — повсть, вотъ уже пять статей есть, шестую напишу самъ, надюсь у Майкова выпросить поэмку. Теперь обращаюсь къ теб: повсть или жизнь! Если бы, сверхъ этого, ты далъ что-нибудь печальное, журнальное, юмористическое, о жизни или россійской словесности, или о томъ и другомъ вмст, хорошо бы было! Но я хочу не одного легкаго и потому прошу Грановскаго, нельзя ли историч. статьи, лишь бы имла общій интересъ и смотрла беллетристически. На всякій случай, скажи юному профессору Кавелину, нельзя ли и отъ него поживиться чмъ-нибудь въ этомъ род. Его лекціи, которыхъ начало онъ прислалъ мн (за что я благодаренъ ему до-нельзя), чудо какъ хороши, основная мысль ихъ о племенномъ и родовомъ характер русской исторіи въ противу сложность личному характеру западной исторіи — геніальная мысль, и онъ развиваетъ ее превосходно. Ахъ, если бы онъ далъ мн статью, въ которой бы развилъ эту мысль, сдлавъ сокращеніе изъ своихъ лекцій, я бы не зналъ, какъ и благодарить его! Самъ я хочу написать что-нибудь о современномъ значеніи поэзіи. Такимъ образомъ, были бы повсти, юмористическія стихотворенія и статьи серьезнаго содержанія — и альманахъ вышелъ бы на славу. Кстати, попроси Ктчра попросить у Галахова (ста одного) какого-нибудь разсказца (я бы заплатилъ ему, какъ и многимъ изъ вкладчиковъ, по выход альманаха). Теперь о твоей повсти. Ты пишешь 2-ю ч. Ито виноватъ? Если она будетъ такъ же хороша, какъ 1-я ч., — она будетъ превосходна, но если бы ты написалъ новую другую, и еще лучше, я, все-таки, лучше бы хотлъ имть 2-ю ч. Кто виноватъ? чтобы имть удовольствіе замтить въ выноск, что-де 1-я ч. этой повсти была напечатана въ такомъ-то No О. З. Понимаешь? Когда я кончу мои работы въ О. З. начисто, то пошлю въ редакцію С. Пчелы письмо, прося извстить публику, что я больше не принимаю никакого участія въ О. З. Это произведетъ свой эффектъ. Если вы не будете давать ему ни строки, равно какъ и никто изъ порядочныхъ людей, можетъ быть, что ему на будущій годъ нельзя будетъ и объявить подписки. Впрочемъ, немудрено, что онъ и самъ давно ршилъ прекратить изданіе (вдь, у него посл ныншняго года будетъ въ ломбард не мене 400,000 асс.) — пусть же кончитъ срамно, если же нтъ, то почувствуетъ, что я для него значу, и тогда я предпишу ему хорошія условія.
И такъ, вотъ въ чемъ дло. Отвчай мн скоре. Анекдоты о Кр. можешь пустить по Москв, только не говори, что узналъ ихъ отъ меня. Но о моемъ намреніи оставить О. З.— пока тайна, кром того, я хочу раздлаться съ Кр. политично, съ сохраненіемъ всхъ конвенансовъ, и буду вредить ему какъ человкъ comme il faut. Объ альманах тоже (если можно и сколько можно) держать въ секрет. Скажи Кавелину, что его порученіе о деньгахъ выполнить не могу: въ эти дла я давно уже далъ себ слово не вмшиваться, а теперь я съ этимъ канальей тмъ боле не могу говорить ни о чемъ, кром что прямо относится ко мн. Анненковъ 8 января детъ. Въ Берлин увидится съ Кудрявцевымъ, и, можетъ быть, я и отъ этого получу повсть. Увидя столько въ моемъ альманах повстей, отнятыхъ у О. З., Кр. сдлается болнъ — у него разольется жолчь. Ани. тоже пришлетъ что-нибудь врод путевыхъ замтокъ. Я печатаю Кольцова съ Ольхинымъ — онъ печатаетъ, а барышъ пополамъ: это еще видъ въ будущемъ, для лта. Къ Пасх же я кончу 1-ю ч. моей Ист. русск. литературы. Лишь бы извернуться на первыхъ-то порахъ, а тамъ, я знаю, все пойдетъ лучше, чмъ было: я буду получать не меньше, если еще не больше, за работу, которая будетъ легче и пріятне. Жму теб руку, H. А. также, потомъ всмъ тожь, и съ нетерпніемъ жду твоего отвта.
Спб., 1846 г., января 14, Нался же я порядкомъ грязи, полнившись написать теб мой адресъ, и думалъ, что теб скажетъ его Ктчръ. Вотъ онъ: на Невскомъ проспект, у Аничкина моста, въ дом Лопатина, кв. No 43.
Несказанно благодаренъ я теб, любезный Герценъ, что ты не замедлилъ отвтомъ, котораго я ожидалъ съ лихорадочнымъ нетерпніемъ. Не могу спорить противъ того, чтобы ты дйствительно не имлъ своихъ причинъ не желать отказать Кузьм Рощину {А. А. Краевскому.} въ продолженіи твоей повсти. Длай, какъ знаешь. Но только на новую повсть твою мн плоха надежда. Альманахъ долженъ выйти въ Пасх, времени мало. Пора уже собирать и въ цензуру представлять. Цензоровъ у насъ мало, а работы у нихъ гибель, оттого они страшно задерживаютъ рукописи. Чтобы ты усплъ написать новую повсть — невроятно, даже невозможно. Притомъ же, бросивши продолжать и доканчивать старую, чтобы начать новую, ты испортишь себ. Я увренъ, что ты не захочешь оставить меня безъ твоей повсти, но данное слово Рощину тоже что-нибудь да значитъ. Длай, какъ знаешь, а мое мнніе вотъ какое: надо сплутовать. Напиши къ нему письмо (пошутливе), что твой пегасъ охромлъ и повсть твоя, сначала шедшая хорошо, пошла вяло, надола теб, и ты ее забросилъ до времени. А потомъ, какъ я скажу теб, что пора, напиши къ нему, что-де, къ крайнему твоему прискорбію, ты никакъ не могъ долго колебаться между обязанностью выполнить слово, данное подлецу и чуждому теб человку, и между необходимостью помочь въ бд порядочному человку и пріятелю твоему, но что за неустойку ты дашь ему другую повсть когда-нибудь. Вотъ и все. Мое отсутствіе изъ О. З. скоро будетъ замтно, и когда-нибудь ты можешь замтить ему, что ты готовъ быть сотрудникомъ направленія, принципа, но не человка, особенно если этотъ человкъ мошенникъ. Ты съумешь сказать все это такъ, что оно будетъ понятно, а придраться не къ чему. Насчетъ писемъ Б — на {В. Боткина.} объ Испаніи нечего и говорить: разумется, давайте. Анненковъ ухалъ 8 числа и увезъ съ собою мои послднія радости, такъ что я теперь живу вовсе безъ радостей.
Ахъ, братцы, плохо мое здоровье — бда! Иногда, знаете, лзетъ въ голову всякая дрянь, напр., какъ страшно оставить жену я дочь безъ куска хлба и пр. До моей болзни прошлою осенью я былъ богатырь въ сравненіи съ тмъ, что я теперь. Не могу поворотиться на стул, чтобы не задохнуться отъ истощенія. Полгода, даже 4 мс. за границею — и, можетъ быть, я лтъ на пятокъ или боле опять пошелъ бы какъ ни въ чемъ не бывало. Но бдность не порокъ, а хуже порока. Бднякъ — подлецъ, который долженъ самъ себя презирать, какъ парію, не имющую права даже на солнечный свтъ. О. 3. и петербургскій климатъ доканали меня. Съ чего-то, по обычаю всхъ нищихъ фантазёровъ, я прошлою весной возложилъ было великія надежды на Огарева. И, конечно, мои надежды на его сердце и душу нисколько не были нелпы, но я уже посл убдился, что человкъ безъ воли и характера — такой же подлецъ, какъ и человкъ безъ денегъ, и что всего глупе наняться на того, кто по горло въ золот умираетъ съ голоду {Въ примчаніяхъ къ письмамъ Огарева было разъяснено финансовое положеніе Огарева вслдствіе обязательствъ, которыя онъ принялъ на себя по отношенію къ своей жен, М. Л-н.}.
Статьи у Галахова просить не нужно. Это половинчатый человкъ. Въ немъ много хорошаго, но это хорошее на откупу у Давыдова и Кузьмы Рощина. О Кавелин ты говоришь дло: я бы самъ не ршился взять у него статьи даромъ. А насчетъ того, что пишешь ты о деньгахъ мн, право, мн совстно и больно говорить. Кого я не грабилъ — даже Ктчра, богатаго человка! Ну, да теперь не до того,— теперь больше, чмъ когда-нибудь прежде, я имю право быть подлецомъ. Что-жь длать, свтъ подло устроенъ. Ужь, конечно, и ты совсмъ не богачъ, имешь нужное, но не лишнее, а Огаревъ — богачъ не только предо мною или Ктчромъ, нищими подлецами, но и передъ тобою, человкомъ, по крайней мр, обезпеченнымъ, слдовательно, почти честнымъ, но выходитъ, что я грабилъ и граблю не только тебя, но и Ктчра, а не Огарева {Это писано еще при жизни отца Герцена, когда послднія еще не имлъ независимыхъ средствъ.}. Тьфу ты къ чорту! да что я присталъ къ Ог., какъ будто бы онъ іа то и родился богатымъ, чтобы быть моимъ опекуномъ или богатымъ дядею? Все это очень подло, а подло потому, что я вицъ и болнъ, на себя не надюсь и готовъ хвататься за соболенку. Не знаю, откуда возьмешь ты 500 рублей, но если можешь достать, то шли скоре: я твердо ршился не брать у Кр. {Краевскаго.} ни копйки.
Пожми за меня крпко руку Кршу и М. С. Щ—ну {М. . Щепкину.}, вдь, они тоже подлецы страшные, какъ и я, и питаются собственнымъ потомъ и кровью. М. С. насчетъ собственнаго поту и крови еще есть чего лизнуть — толстъ, потливъ и полнокровенъ, но какъ Кршъ до сихъ поръ не сълъ самого себя — не понимаю.
Прощай. О поклонахъ моихъ Наталь Александрбин я ршился никогда не писать: она должна знать, что я всегда носомъ моего сердца обоняю почку розы ея благополучія (я, братецъ, недавно опять прочелъ Хаджи-Бабу и проникся духомъ восточной реторики). А Грановскаго понукай — нельзя ли хоть чего-нибудь врод извлеченія изъ его теперешнихъ публичныхъ лекцій. Что до участія въ литературномъ прибавленіи къ М. Вд., тутъ для меня нтъ ничего. Да мн лишь бы на первый-то случай какъ-нибудь извернуться, а у меня и своей работы пропасть,— работы, которая дастъ мн хорошія деньги. О новомъ журнал въ Пит. подумываютъ многое, имя меня въ виду, и я знаю, что мн не дадутъ и 2-хъ лтъ поблаженствовать безъ проклятой журнальной работы.
Прощай.
Вотъ и еще приписочка, въ которой еще разъ прошу тебя и всхъ васъ держать въ тайн это дло, потому что это можетъ мн повредить. Отъ тайны будетъ зависть мой перевсъ надъ жидомъ: въ объясненіи съ нимъ — мн надо упредить его. Это не человкъ, а дьяволъ, но многое у него — не столько скупость, сколько разсчетъ. Онъ даетъ мн разбирать нмецкіе, французскіе, латинскіе буквари, грамматики, недавно я писалъ объ итальянской грамматик. Все это не потому только, чтобы ему жаль было платить другимъ за такія рецензіи, кром платы мн, но и потому, чтобы заставить меня забыть, что я закваска, соль, духъ и жизнь то пухлаго, водянаго журнала (въ которомъ все хорошее — мое, потому что безъ меня ни ты, ни Ботк., ни Тург., ни многіе другіе му ничего бы не давали), и заставить меня увриться, что я просто — чернорабочій, который беретъ не больно качествомъ, сколько количествомъ работы. Святители! о чемъ не пишу я ему, какихъ книгъ не разбираю! И по части архитектуры (да еще какой: византійской!), и по части медицины… Онъ сдлалъ изъ меня враля, шарлатана, свою собаку, осла, на которомъ онъ вызжаетъ въ Ерусалимъ своихъ успховъ. Булгаринъ ему въ ученики не годится. Но — что я болтаю — разв всего этого вы не знаете сами?
Портретъ Гр — го вышелъ у Борб.— чудо изъ чудесъ. Твой, о Герценъ, очень похожъ, но никому не нравится. Это не ты,— ты долженъ быть веселъ, съ улыбкою. У ногъ Зевса я хочу видть орла, у ногъ Искандера я хочу видть рядъ бутылокъ съ нсколькими, для разнообразія, штофами, при Зевс долженъ быть Ганимедъ, при Искандер — Кетчеръ, наливающій, подливающій, возливающій и осушающій (ревущій левъ зачмъ?— это само по себ). Портретъ Натальи Александровны — прелесть, я готовъ былъ бы украсть его, еслибъ представился случай. Какъ хорошъ портретъ Щепкина! Слеза, братецъ мой, чуть не прошибла меня, когда я его увидлъ, эти старыя, но прекрасныя съ ихъ старостью черты. Мн показалось, будто онъ, друзьяка, самъ вошелъ ко мн. Кто хочетъ убдиться, что старость иметъ свою красоту, пусть посмотритъ на этотъ портретъ, если не можетъ видть подлинника. О портретахъ твоихъ дтей не сужу,— Саша измняется, другихъ к не видалъ. Они понравились моей дочери — она пробовала даже іхъ сть, но стекло помшало… Ну, прощайте. Смотрите же — никому, кром вашихъ близкихъ. Ахъ, говорятъ, бднякъ Огаревъ умираетъ съ голоду за границею, что бы вамъ сложиться по подписк помочь ему: я бы тоже пожертвовалъ 1 рубль серебромъ.
Спб., 1846 г., января 26.Твое ршеніе, любезный Герценъ, отдать Кто виноватъ? Кр—му, а не мн, совершенно справедливо. Подлости другихъ даютъ намъ право поступать подло даже ‘л’ подлецами. Но только мн, соглашаясь, что ты правъ, приходится волкомъ выть. Я думалъ, что у меня будутъ дв капитальныя повсти — Достоевскаго и твоя, а мн надо брать повстями. Я еще не знаю, успешь ли ты мн написать дв вещицы, какъ общаешь,— уже одно то, что это не повсти въ твоемъ род, т.-е. въ глубокою гуманною мыслью въ основ, при вншней веселости а легкости — важно. Такія вещи, какъ-то виноватъ? не часто приходятъ въ голову, а, между тмъ, одной такой вещи достаточно бы дли успха альманаха.
Какъ васъ всхъ благодарить за ваше участіе, не знаю, и не считаю нужнымъ, но не могу не сказать, что это участіе меня глубоко трогаетъ. Я раздумался и созналъ, что въ одномъ отношеніи былъ вполн счастливъ — много людей любили меня больше, нежели сколько я стоилъ. Цловаться не съ женщинами въ нашъ просвщенный III вкъ и глупо, и пошло,— такъ хоть стукни побольне Мих. Семеновича за меня, въ изъявленіе моихъ къ нему горячихъ чувствъ. Стать г. Соловьева очень радъ, что, однако, не мшаетъ мн печалиться о томъ, что при ней не будетъ статьи шепеляваго профессора. И статья была бы на славу, и имя автора — все это, братецъ, не что-нибудь такъ. А, все-таки, мн хотлось бы, чтобы Кавелинъ, о чемъ бы ни писалъ, коснулся своего взгляда на русскую исторію въ сравненіи съ исторіей Западной Европы. А то украду, ей Богу, украду — скажи ему. Такія мысли держать подъ спудомъ грхъ.
Удивили и обрадовали меня дв строки твои о Станкевич: ‘детъ за границу и очень бы желалъ тебя взять. Отбитъ ршиться’. Чего же лучше? Одолжаться вообще непріятно чмъ бы то ни было, и одолжать пріятне, но если уже такая доля, то лучше одолжаться порядочными людьми или вовсе никмъ не одолжаться. Я А. Ст. хорошо узналъ въ его пріздъ въ Питеръ, и мн быть одолженнымъ ему будетъ такъ же легко, сколько легко быть одолженнымъ всякимъ человкомъ, котораго много любишь и много уважаешь, а поэтому считаешь близкимъ и роднымъ себ. Мн нужно только знать — какъ и какимъ образомъ, когда, а, главное, не стснитъ ли это его, и не повредитъ ли хоть сколько-нибудь его отношеніямъ къ отцу? Гд онъ? Напиши поскоре, ради Аллаха, да кстати скажи ему: нельзя ли де поскоре повстицы или разсказца — онъ тиснулъ уже таковой въ Питер — на славу. А самъ ты, коли писать для альманаха, такъ брось сборы и пиши, да и другихъ торопи. Времени мало, просрочить — значить все испортить. Если Ст. детъ весною, благодаря альманаху, я оставлю семейство не при чемъ, да и ворочусь ни съ чмъ, если онъ детъ осенью, я, м. б., и своихъ деньжонокъ прихвачу, да, пожалуй, еще и такъ, что чужихъ не нужно будетъ, а если и нужно, то немного. Все это важно.
Пока довольно. Скоро буду писать больше, по оказіи. Отрывокъ изъ записокъ М. С.— вещь драгоцнная, я вспрыгнулъ, какъ прочелъ, что онъ хочетъ дать. Это будетъ одинъ изъ перловъ альманаха. Что Ктчръ говорилъ Галахову — ничего, если дастъ что порядочное, не мшаетъ, я заплачу — однако, съ концомъ. Объ оставленіи мною О. З. говорить еще не нужно. Мн надо помедлить недлю, другую — не больше.
Прощай. Кланяйся всмъ и скажи Саш, что теб, молъ, кланяется Блинскій.
Альманахъ Некрасова деретъ, больше 200 экз. продано съ понедльника (21 января) по пятницу (25).
Спб., 1846 г., февраля 6. Письмо и деньги твои (100 р. с.) получилъ вчера, любезный мой Герценъ,— за что все не благодарю, потому что это лишнее. Радъ я несказанно, что нтъ причины опасаться не получить отъ тебя ничего для альманаха, такъ какъ Сорока-Воровка кончена и придетъ ко мн во-время. А, все-таки, грустно и больно, что Кто виноватъ? ушелъ у меня изъ рукъ. Такія повсти (если 2 и 3 часть не уступаютъ первой) являются рдко, и въ моемъ альманах она была бы капитальною статьей, раздляя восторгъ публики съ повстью Достоевскаго (Сбритыя банкенбарды), а это было бы больше, нежели сколько можно желать издателю альманаха даже и во сн, не только на яву. Словно бсъ какой дразнитъ меня этою повстью, и разставшись съ нею, я все не перестаю строить на ея счетъ предположительные планы, наприм., перепечаталъ бы и первую часть изъ О. З. вмст съ двумя остальными и этимъ началъ бы альманахъ. Тогда фурорный успхъ альманаха былъ бы врне того, что Погодинъ — воръ, Шевырко — дуракъ {Шевыревъ.}, а Аксаковъ — шутъ {Конст. Серг.}. Но, повторяю, соблазнителемъ невинности твоей совсти быть не хочу, а только не могу не замтить, кстати, что исторія этой повсти мн сильно открыла глаза на причину успховъ въ жизни мерзавцевъ: они поступаютъ съ честными людьми какъ съ мерзавцами, а честные люди за это поступаютъ съ мерзавцами какъ съ людьми, которые словно во сто разъ честне ихъ, честныхъ людей. Борьба неравная! Удивительно ли, что успхъ на сторон мерзавцевъ? По крайней мр, потшь меня однимъ: сдери съ Рощина рублей по 80 серебромъ, или ужь ни въ какомъ случа не меньше 250 асс. за листъ. Повсть твоя имла успхъ страшный, и требованіе такой цны за ея продолженіе никому не покажется страннымъ. Отдавая 1-ю ч., ты имлъ право не дорожить ею, потому что не зналъ ея цны. Теперь другое дло. Некрасовъ хочетъ сдлать именно это. Онъ общалъ Рощину повсть еще весною и впередъ взялъ у него 50 р. с., а о цн не условился. Вотъ онъ и хочетъ проситъ 250 р. асс. за листъ, чтобы отдать ее мн, если тотъ испугается такой платы, или наказать его ею, если согласится. Чтобы мой альманахъ устоялъ посл Петербургскаго Сборника, необходимо во что бы ни стало сдлать его гораздо толще, не мене 50 листовъ (можно и больше), а потомъ больше повстей изъ русской жизни, до которыхъ наша публика страшно падкй. А потому я повсти Некрасова — будь она не больше, какъ порядочна — буду радъ донельзя.
Что статья Кавелина будетъ дьявольски хороша, въ этомъ я увренъ какъ нельзя больше. Ея идея (а отчасти и манера Кавелина развивать эту идею) мн извстна, а этого довольно, чтобы смотрть на эту статью какъ на что-то весьма необыкновенное.
Впрочемъ, де подумай, чтобы я не дорожилъ твоею Сорокой-Воровкой: увренъ, что это граціозно-остроумная и, по твоему обыкновенію, дьявольски умная вещь, но посл Кто виноватъ? во всякой твоей повсти не такой пробы, ты всегда будешь безъ вины виноватъ. Если бы я не цнилъ въ теб человка такъ же много, или еще и больше, нежели писателя, я какъ Потемкинъ Фонвизину, посл представленія Бригадира, сказалъ бы теб: ‘Умри, Герценъ!’ Но Потемкинъ ошибся: Фонвизинъ не умеръ, и потому написалъ Недоросля. Я не хочу ошибаться, и врно, что посл Кто виноватъ? ты напишешь такую вещь, которая заставитъ всхъ сказать о теб: ‘Правъ, собака! Давно бы ему приняться за повсти!’ Вотъ теб и комплиментъ, и посильный каламбуръ.
Ты пишешь: ‘Гранов. могъ бы прислать изъ послдующихъ лекцій’. Если могъ бы, то почему же не пришлетъ? Зачмъ тутъ бы? Стать г. Соловьева я радъ несказанно, и прошу тебя поблагодарить его отъ меня за нее.
По экземпляру вкладчикамъ, по законамъ вжливости гніющаго Запада, дарится отъ издателя всмъ, и давшимъ статью даромъ, и получившимъ за нее деньги. А отпечатать 50 экземпл. особо той или другой статьи — дло плевое и не стоющее издателю ни хлопотъ, ни траты. Но если мой альманахъ пойдетъ хорошо (на что я имю не совсмъ безосновательныя причины надяться), то я не вижу никакой причины не заплатить Каи — ну и г. Соловьеву,— вдь, я долженъ буду получить большія выгоды. Будетъ съ меня и того, что эти люди съ такою благородною готовностью спшатъ помочь мн безъ всякихъ разсчетовъ. Въ случа неуспха, я не постыжусь остаться одолженнымъ ими: зачмъ же имъ стыдиться получить отъ меня законное вознагражденіе за трудъ, въ случа успха съ моей стороны? Это ужь было бы слишкомъ по-московски прекраснодушно. Въ случа успха, и ты, о Герценъ, будешь пьянъ на мои деньги, да напоишь редереромъ (удивительное вино: я выпиваю его по цлой бутылк съ большою пріятностью и безъ ущерба здравію) и Кетчера и всхъ нашихъ, а я въ тотъ самый день (по условію) наржусь въ Питер. По части шампанскаго Кетчеръ — мой крестный отецъ, и я не знаю, какъ и благодарить его. Ко всмъ солиднымъ винамъ (за исключеніемъ хереса, къ которому чувствую еще нкоторую слабость) питаю полное презрніе и, кром шамп., никакого ни капли въ ротъ, а шампанское тотчасъ же посл супу. Ожидалъ ли ты отъ меня такого прогресса?
Стать г. Мельгунова очень радъ, нечего и говорить объ этомъ. Не знаю, что онъ напишетъ, но увренъ, что все будетъ человчески хорошо. Поблагодари его отъ меня.
А когда Станкевичъ думаетъ хать? Увдомь. И когда М. С. думаетъ выслать отрывокъ изъ записокъ? Этотъ гостинецъ словно съ неба свалился мн,— и мн страшно одной мысли, чтобъ онъ какъ-нибудь не увернулся отъ меня, и я до тхъ поръ не смю считать его своимъ, пока не уцплюсь за него и руками, и зубами.
Это письмо пишется къ теб наканун его отправленія (5 фев.), а завтра, братецъ ты мой, посылается къ г. Брискму цыдулка съ возвщеніемъ о выход изъ его службы. Думаю, что отвтитъ: какъ-де хотите, но не считаю невозможнымъ, что, одумавшись, примется и за переговоры. Но ни за что не соглашусь губить здоровье и жизнь на каторжную работу. Надо хоть отдохнуть, а тамъ, если опять запречься въ журналъ, то ужь въ такой, гд бы я былъ и редакторомъ, а не сотрудникомъ только. Увидишь, какой эффектъ произведетъ на славянофиловъ статья во 2 No О. З.: Голосъ въ защиту отъ голоса Москвитянина.
Пишешь ты: сегодня бенефисъ Щепкина, а когда было это ‘сегодня’ — Аллахъ вдаетъ — на письм числа не выставлено. Увдомь, какъ сошелъ бенефисъ.
Альманахъ Нркр. деретъ, да и только. Только три книги на Руси шли такъ страшно: Мертвыя души, Тарантасъ и Петербургскій Сборникъ. Эхъ, какъ бы моя попала въ четвертыя! Письма Б—на получилъ.
Прощай. Что Кетчеръ? Какъ-то недавно во сн я ужасно обрадовался его прізду въ Питеръ и весьма любовно съ нимъ лобызался, но — что очень странно — шампанскаго не пилъ. И такъ, крестному папеньк крпко жму руку, а равно и всмъ вамъ.
Какой это Соколовъ такъ жестоко отвалялъ въ О. 3. бднаго Ефремова? Жаль даже.
А какъ бы придумать моему альманаху названіе попроще и получше? Оно затрудняетъ меня.
Спб., февраля 19. Деньги и статьи получилъ. Кетчера ототкнуть и откупорить можешь. Ходъ дла былъ чрезвычайный. Я, будто мимоходомъ, увдомилъ Рощина, предлагавшаго мн взять у него денегъ, что, спасая здоровье и жизнь, бросаю работу журнальную, и прошу только подать мн рублей 50 серебр., остающихся за нимъ по 1 апрля. Въ отвтъ получаю, что безъ меня онъ не можетъ счесться, что, дескать, придите — обо всемъ перетолкуемъ. Прихожу. Сцена была интересная. Онъ явно былъ смущенъ. Не зналъ, какъ начать — думалъ шуткою, да не вышло. Онъ ожидалъ, можетъ быть, что я намекну о недостаточности платы, а я холодно и спокойно заговорилъ о жизни и здоровь. ‘Да, вдь, надо же работать-то’.— ‘Буду длать, что мн пріятно и не стсняясь срочностью’.— ‘Тъ! Какъ же это? Надо подумать объ От. Зап. Что длаетъ Кронебергь?’ — ‘Не знаю’.— ‘Гмъ! а Некрасовъ?’ и т. д. Наконецъ: ‘не знаете ли кого?’ Вообще былъ сконфуженъ сильно, но опасности своей не понимаетъ — это ясно. Онъ смотритъ на меня не какъ на душу своего журнала, а какъ на работящаго вола, котораго трудно замнить, но потеря котораго все же не есть потеря всего. Видите ли, онъ не только скупъ, но и тупъ въ соразмрности. Теперь понятно, что, платя мн бездлицу, онъ искренно считалъ себя моимъ благодтелемъ. Въ апрл детъ въ Москву — кажется, переманивать въ Петербургъ Галахова. Желаю успха. Сначала я ршился отказаться по чувству глубокаго оскорбленія, глубокаго негодованія, а теперь у меня къ нему нтъ ничего. Быть съ нимъ вмст мн тяжело, потому что я не способенъ играть комедію, но вотъ и все. Ты пишешь, что не знаешь, радоваться или нтъ. Отвчаю утвердительно: радоваться. Дло идетъ не только о здоровь — о жизни и ум моемъ. Вдь, я тупю со дня на день. Памяти нтъ, въ голов хаосъ отъ русскихъ книгъ, а въ рук всегда готовыя общія мста и низенькая манера писать обо всемъ. Ты правъ, что пьеса Некрасова Въ дорог превосходна, онъ написалъ и еще нсколько такихъ же и напишетъ ихъ еще больше, но онъ говоритъ, это оттого, что онъ не работаетъ въ журнал. Я понимаю это. Отдыхъ и свобода не научатъ меня стихи писать, но дадутъ мн возможность писать такъ хорошо, какъ дано мн писать. то, вдь, я давно уже не пишу… А что я могу прожить и безъ От. З., можетъ быть, еще лучше, это, кажется, ясно. Въ голов у меня много дльныхъ предпріятій и затй, которыя при О. З. никогда бы не выполнить, и у меня есть теперь имя, а это много.
Твоя Сорока-Воровка отзывается анекдотомъ, но разсказана мастерски и производитъ глубокое впечатлніе. Разговоръ — прелесть, умно чертовски. Одного боюсь: всю запретятъ. Буду хлопотать, хотя въ душ и мало надежды. Мысль Записокъ медика прекрасна, и я увренъ, что ты мастерски воспользуешься ею. Статья Даніилъ Галицкій — дльный и занимательный монографъ, мн очень правится. Вдь, это г. Соловьева? Почему онъ не выставилъ имени? Узнай стороной и увдомь. О стать Кавелина нечего и говорить,— это чудо. И такъ, вы, лнивые и бездятельные москвичи, оказались исправне нашихъ петербургскихъ скорописцевъ. Спасибо вамъ!
А что мой альманахъ долженъ быть слономъ или левіааномъ, это такъ. Пьеса Некр. Въ дорог нисколько не виновата въ успх альманаха. Бдные люди — другое дло, и то потому, что о нихъ заране прошли слухи. Сперва покупаютъ книгу, а потомъ читаютъ, люди, поступающіе наоборотъ, у насъ рдки, да и т покупаютъ не альманахи. Поврь мн, между покупателями Пет. Сбора, много, иного есть людей, которымъ только и понравится статья Панаева О парижскихъ увеселеніяхъ. Мн рисковать нельзя, мн нуженъ успхъ врный и быстрый, нужно, что называется, сорвать банкъ. Одинъ альманахъ разошелся — глядь, за нимъ является другой — покупатели ужь смотрятъ на него недоврчиво. Имъ давай новаго, повтореній они не любятъ. У меня т же имена, кром твоего и Мих. Сем. Когда альманахъ порядкомъ разойдется, тогда статья Кавелина поможетъ его окончательному ходу, а сперва она испугаетъ всхъ своимъ названіемъ — скажутъ: ученость, сушь, скука! И такъ, мн остается разсчитывать на множество повстей да на толщину баснословную. И врь мн: я не ошибусь. Вы, москвичи, народъ немножко идеальный, вы способны написать или собрать хорошую книгу, но продать ее не ваше дло: тутъ вамъ остается только снять шляпу да низко намъ поклониться. Прозаическій переводъ Шекспира — вещь хорошая, но примись Кетчеръ за дло поумне, черезъ насъ, у него было бы втрое больше покупателей, пошло бы лучше. И благородная цль была бы достигнута врне, и карманъ переводчика чаще бы видлся съ Депре. Я знаю только одну книгу, которая не нуждается даже въ объявленіи для столицъ: это 2 ч. Мертвыхъ Душъ. Но, вдь, такая книга только одна и была на Руси. Что же до цны, альманахъ Некр. очень дешевъ. Вчера и сегодня стоитъ 150 коп. сер., а, вдь, дороже Пет. Сборника. Рискнуть потратить на книгу тысячъ пять, да не положить за нее 14 р.— невозможно. Политипажи — дло доброе: они вербуютъ тхъ покупателей, которые иначе не читаютъ книгъ, какъ только глазами, а для кармана вс покупатели хороши. Я въ альм. Некр. знаю толку больше, нежели большая часть купившихъ его, а не купилъ бы его и при деньгахъ, за то купилъ бы порядочный переводъ Тацита, если бы такой вышелъ, и ты тоже, а покупатели альманаховъ Тацита не купили бы,— и отъ Иліады Гндича сладко спится.
Бднаго Языкова постигло страшное несчастье — у него умеръ Саша — чудесный мальчикъ. Бдная мать чуть не сошла съ ума, молоко готовилось броситься ей въ голову, она уже заговаривалась. Страшно подумать, смерть двухмсячнаго ребенка! Моей дочери только восемь мсяцевъ, а я ужь думаю: если теб суждено умереть, зачмъ ты не умерла полгода назадъ? Чего стоитъ матери родить ребенка, чего стоитъ поставить его на ноги, чего стоитъ ребенку пройти черезъ прорзываніе зубовъ, крупы, кори, скарлатины, коклюши, поносы, запоры — смерть такъ и бьется за него съ жизнью, и если жизнь побждаетъ, то для того, чтобы ребенокъ сдлался современенъ чиновникомъ или офицеромъ, барышнею и барынею! Было изъ чего хлопотать! Смшно и страшно! Жизнь наполнена ужаснаго юмора. Бдный Языковъ!
Коли мн не хать за границу, такъ и не хать. У меня давно уже нтъ жгучихъ желаній, и потому мн легко отказываться отъ всего, что не удается. Съ М. С. въ Крымъ и Одессу очень бы хотлось, но семейство въ Петербург оставить на лто не хочется, а перехать ему въ Гапсаль — двойные расходы. Впрочемъ, посмотрю.
Твоему прізду въ апрл радъ до-нельзя.
Зачмъ ты прислалъ мн диссертацію Надеждина — не понимаю. Разв для всу посылки? Это другое дло.
Если будешь писать къ Рощину, пиши такъ, чтобы я тутъ былъ въ сторон. И вообще, въ этомъ дл всего лучше поступать политично. Наприм., изъяви ему свое искреннее сожалніе, что чертовская журнальная работа, разборы букварей, глупыхъ романовъ и тому подобнаго вздору такъ доканали меня, что я принужденъ былъ подумать о спасеніи жизни, и намекни, что, вслдствіе этого обстоятельства, ревность многихъ бывшихъ вкладчиковъ О. З. должна теперь охладть. Послднее особенно нужно ему. Онъ все думаетъ, что вы для него трудились, ему и въ голову не входитъ, что васъ привлекли не лица, не лицо, а благородное по возможности направленіе лучшаго сравнительно журнала. Если хотите, онъ, можетъ быть, думаетъ и это, но только себя считаетъ виновникомъ всего хорошаго въ его журнал. Не худо изъявить ему сожалніе, что О. З. теперь должны много потерять въ дух и направленіи. Ты бы это ловко могъ сдлать. По оскорблять его прямо вовсе не нужно. Вотъ говорить о немъ правду за глаза — это другое дло. Да для этого слишкомъ достаточно одного Кетчера.
Ну, пока больше писать не о чемъ. Прощай.
Спб., 1846 г., марта 20, Получилъ я конецъ статьи Кавелина, записки доктора Крупова, отрывокъ М. О. и, наконецъ, статью Мельгунова. И все то благо, все добро. Статья Кавелина — эпоха въ исторіи русской исторіи, съ нея начнется философическое изученіе нашей исторіи. Я былъ въ восторг отъ взгляда на Грознаго. Я по какому-то инстинкту всегда думалъ о Грозномъ хорошо, но у меня не было знанія для оправданія моего взгляда.
Записки доктора Крупова — превосходная вещь. Больше пока ничего не скажу. При свиданіи, мн много будетъ говорить съ тобою о твоемъ талант. Твой талантъ — вещь не шуточная, и если ты будешь писать меньше тома въ годъ, то будешь стоить быть повшеннымъ за пальцы. Отрывокъ М. С.— прелесть. Читая его, я будто слушалъ автора, столько же милаго, сколько и толстаго. Статья Мельгунова мн очень понравилась, и очень благодаренъ ему за нее. Особенно мн нравится первая половина и тотъ старый румянцевскій генералъ, который Суворова, Наполеона, Веллингтона и Кутузова называлъ мальчишками. Вообще, въ этой стать много мемуарнаго интереса,— читая ее переносишься въ доброе старое время и впадаешь въ какое-то тихое раздумье. Ты что-то писалъ мн о стать Рулье — не дурно бы, не мшало бы и Грановскаго что-нибудь. Чисто-литературныхъ статей у меня теперь по горло — шь не хочу, и потому ученыхъ еще дв было бы очень не худо. Имя моему альманаху — Левіаанъ. Выйдетъ онъ осенью, но въ цензуру пойдетъ надняхъ и немедленно будетъ печататься.
Насчетъ путешествія съ М. С.,— кажется, что поду, мн общаютъ денегъ, и какъ получу, сейчасъ же пишу, что ду. Семейство отправляю въ Гапсаль — это и дача въ порядочномъ климат, и курсъ леченія для жены, что будетъ ей очень полезно. Тарантасъ, стоящій на двор М. С., видится мн и днемъ и ночью — это не соллогубовскому тарантасу чета. Святители! сдлать верстъ тысячи четыре, на югъ, дорогою спать, сть, пить, глазть по сторонамъ, ни о чемъ не заботиться, не писать, даже не читать русскихъ книгъ для библіографіи,— да это для меня лучше Магометова рая, а гурій не надо — чортъ съ ними!
Рощинъ детъ въ Москву 2 апрля, кажется, переманивать въ Питеръ Галахова. Онъ говоритъ обо мн, какъ о потерянномъ мальчишк, котораго ему жаль, говоритъ, что я никогда не умлъ покориться никакому долгу, никакой обязанности. Теперь черезъ Некр. пытаетъ о моихъ длахъ, длаетъ видъ, что принимаетъ участіе, и, кажется, ему хочется, чтобы я взялъ у него денегъ, да нтъ же — скорй повшусь. Вообще, ему, какъ видно, неловко, и онъ сконфуженъ. Слышалъ я, что онъ распространяетъ слухи, что хочетъ мн отказать, какъ человку безпокойному и его изданію опасному. Поздно схватился!
Мн непремнно нужно знать, когда именно думаетъ хать М. С. Я такъ и буду готовиться. Альманаха при мн напечатается листовъ до 15, остальные безъ меня (я поручаю надежному человку), а къ прізду моему онъ будетъ готовъ, а въ октябр выпущу.
Здравствуй Николай Платоновичъ! Наконецъ-то твое возвращеніе — уже не миъ. Я былъ на тебя сердить и больно, братецъ, а за что — спроси у Герцена. А теперь я хотлъ бы поскорй увидть твою воинобразную наружность и на радости такого созерцанія выпить редереру,— что это за вино, братецъ ты мой! Сатину и всмъ вамъ жму руку.
Спб., апрля 6. Вчера записалъ было я къ теб письмо, сегодня хотлъ кончить, а теперь бросаю его и пишу новое, потому что получилъ твое, котораго такъ долго ждалъ. Признаюсь, я началъ было безпокоиться, думая, что и на мою поздку на югъ (о которой даже во сн брежу) чортъ наложитъ свой хвостъ. Чтоты мн толкуешь о важности и польз для меня отъ этой позди? Я самъ слишкомъ хорошо понимаю это, и ду не только за здоровьемъ, но и за жизнью. Дорога, воздухъ, климатъ, лнь, законная праздность, беззаботность, новые предметы, и все это-бъ съ такимъ спутникомъ, какъ М. С., да я отъ одной мысли объ этомъ чувствую себя здорове. И мой докторъ (очень хорошій докторъ, хотя и не Круповъ) сказалъ мн, что, по роду моей болзни, такая поздка лучше всякихъ лкарствъ и леченій. И такъ, М. С. детъ ршительно, и я знаю теперь, когда я могу готовиться. Разв только что-нибудь непредвиднное и необыкновенное заставитъ меня отказаться, но, во всякомъ случа, я надняхъ беру мсто въ маль-постъ. Вчера я именно о томъ и писалъ къ теб, чтобы ты какъ можно скоре увдомилъ меня, детъ ли И. С. и когда именно. Вотъ почему сегодняшнее письмо твое ужасно обрадовало меня, такъ что куда двалась лнь, и я сейчасъ же слъ писать отвть, несмотря на то, что А. А. Т. детъ во вторникъ. Извстіе объ обртеніи явленныхъ 500 р.— тоже не послднее обстоятельство въ письм твоемъ, меня обрадовавшее. Только этихъ денегъ ты мн не высылай, а отдай мн ихъ въ Москв. Оно проще и хлопотъ меньше, можетъ быть, станетъ ихъ на мсяцъ и по прізд въ Питеръ, а тамъ — что будетъ, то и будетъ, а пока — vogue la galè,re! Нашему брату, подлецу, т.-е. нищему, а не то, чтобы мошеннику, даже полезно иногда довриться случаю и положиться на авось. Длать-то больше нечего, а, притомъ, если такая поведенція можетъ сгубить, то она же иногда можетъ и спасти.
Ну, братецъ ты мой, спасибо теб за интермессо къ Кто euноватъ? Я изъ нея окончательно убдился, что ты — большой человкъ въ нашей литератур, а не диллетантъ, не партизанъ, не наздникъ отъ нечего длать. Ты не поэтъ: объ этомъ смшно и толковать, но, вдь, и Вольтеръ не былъ поэтъ не только въ Генріяд, но и въ Кандид, однако, его Кандидъ потягается въ долговчности со многими великими художественными созданіями, а многія невеликія уже пережилъ и еще больше переживетъ ихъ. У художественныхъ натуръ умъ уходитъ въ талантъ, въ творческую фантазію, и потому въ своихъ твореніяхъ, какъ поэты, они страшно, огромно умны, а какъ люди — ограниченны и чуть не глупы (Пушкинъ, Гоголь). У тебя, какъ у натуры, по преимуществу, мыслящей и сознательной, наоборотъ — талантъ и фантазія ушли въ умъ, оживленный и согртый, такъ сказать, осердеченный гуманистическимъ направленіемъ, не привитымъ и не вычитаннымъ, а присущимъ твоей натур. У тебя страшно иного ума, такъ много, что я и не знаю, зачмъ его столько одному человку, у тебя много и таланта, и фантазіи, но не того чистаго и самостоятельнаго таланта, который все родитъ самъ изъ себя и пользуется умомъ, какъ низшимъ подчиненнымъ ему началомъ,— нтъ, твой талантъ — чортъ его знаетъ — такой же бастардъ или пасынокъ, въ отношеніи въ твоей натур, какъ и умъ, въ отношеніи къ художественнымъ натурамъ. Не умю ясне выразиться, но увренъ, что ты поймешь это лучше меня (если еще не думалъ объ этомъ вопрос) и мн же выскажешь это, такъ ясно и опредленно, что я закричу: эврика! эврика! Есть умы чисто-спекулятивные, для которыхъ мышленіе почти то же, что чистая математика, и вотъ, когда такіе умы принимаются за поэзію, у нихъ выходятъ аллегоріи, которыя тмъ глупе, чмъ умне. Сочетаніе сухаго и даже влажнаго и теплаго ума съ бездарностью родитъ камни и полна, которые показывала, вмсто дтей, Рея Кроносу. Но у тебя при ум живомъ и осердеченномъ есть своего рода талантъ, въ чемъ онъ состоитъ, не умю сказать, но дло въ томъ, что я глупе тебя на много разъ, искуство (если не ошибаюсь) мн сродне, чмъ теб, фантазія у меня преобладаетъ надъ умомъ, и, кажись, по всему этому, такому своего рода таланту скоре слдовало бы быть у меня, чмъ у тебя (уже по одному тому, что теб читать Канта, Гегелеву феноменологію и логику ни почемъ, а у меня трещитъ голова иногда и отъ твоихъ философскихъ статей), а вотъ у меня такого своею рода таланта ни больше, ни меньше, какъ настолько, сколько нужно, чтобы понять, оцнить и полюбить твой талантъ. И такіе таланты необходимы и полезны не мене художественныхъ. Если ты лтъ въ десять напишешь три-четыре томика, поплотне и порядочнаго размра, ты — большое имя въ нашей литератур, и попадешь не только въ исторію русской литературы, но и въ исторію Карамзина. Ты можешь оказать сильное и благодтельное вліяніе на современность. У тебя свой особенный родъ, подъ который поддлываться такъ же опасно, какъ и подъ произведенія истиннаго художества. Какъ Носъ въ гоголевской повсти того же имени, ты можешь сказать о себ: ‘Я самъ по себ!’ Дятельныя идеи и талантливое живое ихъ воплощеніе — великое дло, но только тогда, когда все это неразрывно связано съ личностью автора и относится къ ней, какъ изображеніе на сургуч относится къ выдавившей его печати. Этимъ-то ты и берешь. У тебя все оригинально, все свое — даже недостатки. Но поэтому-то и недостатки у тебя часто обращаются въ достоинства. Такъ, напрямикъ числу твоихъ личныхъ недостатковъ принадлежитъ страстишка безпрестанно острить, но въ твоихъ повстяхъ такого рода выходки бываютъ удивительно хороши. Ниши, братъ, пиши, какъ можно больше пиши, не для себя, а для дла: у тебя такой талантъ, за скрытіе котораго ты вполн заслужилъ бы проклятіе.
А объ Рощин и О. З. ты напрасно хлопочешь. За себя лично и за другихъ я могу бояться худа, но въ отношеніи къ общему длу я предпочитаю быть оптимистомъ. Тебя смущаетъ, что въ литератур не останется органа благородныхъ и умныхъ убжденій. Это и такъ, да не такъ. Я увренъ, что не пройдетъ двухъ лтъ, какъ я буду полнымъ редакторомъ журнала. Спекулянты не упустятъ основать журналъ, разсчитывая именно на меня. Обо мн теперь знаютъ многіе такіе, которые ничего не читаютъ, и они смотрятъ на меня съ уваженіемъ, какъ на человка, одареннаго добродльною способностью длать другихъ богатыми, оставаясь нищимъ. О. 3. уже стары, и въ нихъ я самъ старъ, потому что, наладившись разъ, какъ-то противъ моей воли, иду одною и тою же походкой. Я связанъ съ этимъ журналомъ своего рода преданіемъ: привыкъ щадить людей важныхъ только для него, и вообще держаться тона не всегда моего, а часто тона журнала. Вдь, и Рощинъ не могъ же не отразить своей личности въ своемъ журнал. Мн надо отдохнуть, во-первыхъ, для спасенія жизни и возстановленія (возможнаго) здоровья, а, во-вторыхъ, и для того, чтобы стрясти съ сандалій моихъ прахъ О. З., забыть, что я образовывалъ съ ними когда-то сіамскихъ близнецовъ. Кром того, у меня на памяти много грховъ, надланныхъ во время дно въ О. З. И какъ хорошо, что мои статьи печатались безъ имени, и я въ новомъ журнал всегда могу отпереться отъ того, что говорилъ встарь, еслибъ меня стали уличать! Жизнь — премудреная вещь, иногда перемна квартиры освжаетъ человка нравственно. Поврь мн, что вс мы въ новомъ журнал будемъ т же, да не т, и новый журналъ не будетъ О. З. не по одному имени. Я надюсь, что буду издавать журналъ. А съ Рощинымъ мн длать нечего. Это страшно ожесточенный эгоистъ, для котораго люди — средство и либерализмъ — средство. Онъ очень уменъ по-своему и на Чичикова смотритъ совсмъ не какъ на генія, какъ смотримъ на него вс мы, а какъ на своего брата Кондрата. Но въ литератур онъ человкъ тупой и круглый невжда. Не пошли ему меня его счастливая звзда, его мерзкія О. З. лопнули бы на второмъ год. Повторяю: личность его не могла не отразиться на О. З., и вотъ причина, почему въ нихъ такъ много балласту, почему толщину ихъ вс ставятъ въ порокъ и почему, короче, он такъ гадки, несмотря на участіе въ нихъ мое и многихъ порядочныхъ людей. Я же не могу быть съ человкомъ на торговыхъ отношеніяхъ. Вотъ другое дло, еслибъ хозяиномъ О. З. былъ Боршъ, я готовъ бы остаться навсегда работникомъ этого журнала. Въ Рощину у меня никогда не лежало сердце, но все же думалъ о немъ лучше, чего онъ стоилъ. Оставаясь шри немъ, я долженъ лицемрить, на что у меня нтъ ни охоты, ни умнья. А писать у него изрдка — вздоръ, дудки. Ему самому смертельно хочется этого, и онъ уже подъзжалъ ко мн чрезъ Панаева, да не надуетъ. У него разсчетъ врный: я напишу ему въ годъ рецензій десятка два (разумется, столько хорошихъ, сколько это въ моихъ средствахъ), да статьи три-четыре: направленіе и духъ журнала спасется, а я за это получу много много рублей 500 серебромъ въ годъ. Кто же въ дуракахъ-то? А, между тмъ, хоть и меньше, а все срочная работа, а я изъ-за нея своего дла не буду длать, а отъ его работы сытъ не буду. Онъ теперь мечется то къ тому, то къ другому, и никого не находитъ. Заказалъ статью Милановскому, котораго уже не разъ гонялъ отъ себя по ше, какъ пустаго и гадкаго мальчишку. Не знаю, что будетъ впередъ, а пока я просто изумленъ тмъ, какъ имя мое везд извстно и въ какомъ оно почет у россійской публики: этого мн и во сн не снилось. Всть о разрыв давно уже прошла и въ провинцію. Вс подлецы и филистимляне петербургскіе (даже и совсмъ не литературные) въ восторг, что у О. 3. волоса обрзаны, а сыны Израиля печалятся объ этомъ. Р. этого не ожидалъ. Но теперь онъ, кажется, все понялъ, но, думая, что я играю съ нимъ комедію, хочетъ выждать и переломить меня. Посмотримъ. Въ Москву онъ не похалъ. У него образовалась фистула и онъ вытерплъ довольно мучительную операцію, и теперь лежитъ. Но, вроятно, оправившись, подетъ надувать Галахова. Съ Богомъ!
Кончаю письмо извстіемъ, что мы съ Некрасовымъ взяли билетъ въ маль-постъ на 26 апрля.
Одесса, 1846 г., іюля 4. Вчера получилъ письмо твое, любезный Герценъ, за которое теб большое спасибо. Насчетъ перваго пункта вполн полагаюсь на тебя, не забывай только одного — распорядиться въ тонъ случа, если мы разъдемся.
Мои путевыя впечатлнія собственно будутъ вовсе не путевыми впечатлніями, какъ твои письма объ изученіи природы — вовсе не объ изученіи природы письма. Ты самъ знаешь, что и много ли можно сказать у насъ о томъ, что замтишь и чмъ впечатлишься въ дорог. И такъ, путевыя впечатлнія у меня будутъ только рамкой статьи или, лучше сказать, придиркой къ ней. Они будутъ состоять больше въ толкахъ о скверной погод и еще сквернйшихъ дорогахъ. А буду писать я вотъ о чемъ:
1. О театр русскомъ, причинахъ его гнуснаго состоянія и причинахъ скораго и совершеннаго паденія сценическаго искусства въ Россіи. Тутъ будетъ сказано многое изъ того, что уже было говорено и другими, и мною, но предметъ будетъ разсмотрнъ fond. М. С. игралъ въ Калуг, Харьков, теперь играетъ въ Одесс, а, можетъ быть, будетъ играть въ Николаев, Севастопол, Симферопол и чортъ знаетъ гд еще. Я видлъ много, ходя и на репетиціи, и на представленія, толкаясь между актерами. Сверхъ того, М. С. преусердно снабжаетъ меня комментаріями и фактами, что все будетъ ново и сильно.
2. Въ Харьков я прочелъ Московскій Сборникъ, луплю и наяриваю объ немъ. Статья Самарина умна и зла, даже дльна, несмотря на то, что авторъ отправляется отъ неблагопристойнаго принципа кротости и смиренія, и, подлецъ, зацпляетъ меня въ лиц О. 3. Какъ умно и зло казнитъ онъ аристократическія замашки Соллогуба! Это убдило меня, что можно быть умнымъ, даровитымъ и дльнымъ человкомъ, будучи славянофиломъ. За то Хомяковъ — я-жь его, ракалію! Дамъ я ему зацплять меня, узнаетъ онъ мои крючки! Ну, ужь статья! Вотъ безталанный-то ёрникъ! Потшусь, чувствую, что потшусь.
3. Я не читалъ еще ругательства Сенковскаго, но радъ ему, какъ новому матеріалу для моей статьи.
Изъ этого видишь, что моя статья будетъ журнально-фельетонною болтовней о всякой всячин, сдобренною полемическимъ задоромъ. Ужь сдобрю!
Въ Калуг столкнулся я съ Иваномъ Аксаковымъ. Славный юноша! Славянофилъ, а такъ хорошъ, какъ будто никогда не былъ славянофиломъ. Вообще, я впадаю въ страшную ересь и начинаю думать, что между славянофилами дйствительно могутъ быть порядочные люди. Грустно мн думать такъ, но истина впереди всего!
Здоровье мое лучше. Я, конечно, свжъ и замтно крпче, но кашель все еще и не думаетъ оставлять меня. Съ 25 іюня начались было въ Одесс жары, но съ 30 опять посвжло, впрочемъ, все тепло, такъ что ночью потешь въ легкомъ пальто. Началъ было я читать Данта, т.-е. купаться въ мор, да кровь прилила къ груди, и я цлое утро харкалъ кровью, докторъ веллъ на время прекратить купанья.
Вотъ что скверно. Послднія два письма отъ жены получилъ я въ Харьков, отъ 22 и 27 мая, въ обоихъ она жалуется на огорченія и лихорадку, а съ тхъ поръ до сей минуты не получаю ни строки и не знаю, что съ нею длается, тоска! Безъ этого мн было бы весело far niente.
Соколовъ — славный малый, но впалъ въ провинціальное прекраснодушіе. Оттого, что ты въ письм ко мн не упомянулъ о немъ, чуть не расплакался. О, провинція — ужасная вещь! Одесса лучше всхъ губернскихъ городовъ, это — ршительно третья столица Россіи, очаровательный городъ, но — для проходящихъ. Остаться жить въ ней — гибель.
Наталь Александровн мой поклонъ. А что-жь ты не пишешь г гд теперь пьетъ Огаревъ и селадонствуетъ Сатинъ? Всмъ нашимъ жму руку. Что ты не сообщилъ мн ни одной новой остроты Корша? Поклонись отъ меня его семейству и не сказывай Марь едоровн, что меня безпокоитъ неизвстность о положеніи моего семейства: она, пожалуй, сочтетъ меня за примрнаго (!) семьянина, а такое мнніе съ ея стороны хуже самой злой остроты Корша. Если не поклонишься, скажи имъ что-нибудь.
М. С. страдаетъ отъ одесскихъ жаровъ и своего чрева,— насилу носитъ его. Вамъ всмъ кланяется, а жертву своего обольщенія, Марью Кашперовну, цлуетъ — такой шалунъ!
Симферополь, 1846 г., сентября 6. Здравствуй, любезный Герценъ! Пишу къ теб изъ тридевятаго царства, чтобы зналъ ты, что мы еще существуемъ на бломъ свт, хотя онъ и кажется намъ куда какъ чернымъ. Въхавши въ крымскія степи, мы увидли три новыя для насъ націи: крымскихъ барановъ, крымскихъ верблюдовъ и крымскихъ татаръ. Я думаю, что это разные виды одного и того же рода, разныя колна одного племени,— такъ много общаго въ ихъ физіономіи. Если они говорятъ и не однимъ языкомъ, то, тмъ не мене, хорошо понимаютъ другъ друга. А смотрятъ ршительно славянофилами. Но — увы!— въ лиц татаръ даже и настоящее, коренное, восточное, патріархальное славянофильство поколебалось отъ вліянія лукаваго Запада: татары большею частью носятъ на голов длинные волосы, а бороду брютъ! Только бараны и верблюды упорно держатся святыхъ праотеческихъ обычаевъ временъ Кошихина: своего мннія не имютъ, буйной воли и буйнаго разума боятся пуще чумы и безконечно уважаютъ старшаго въ род, т.-е. татарина, позволяя ему вести себя куда угодно и не позволяя себ спросить его, почему, будучи ничмъ не умне ихъ, гоняетъ онъ ихъ съ мста на мсто? Словомъ, принципъ смиренія и кротости постигнутъ ими въ совершенств, и на этотъ счетъ они могли бы проблеять что-нибудь поинтересне того, что блеетъ Шевырко и вся почтенная славянофильская братія.
Несмотря на то, Симферополь, по своему мстоположенію, очень миленькій городокъ: онъ не въ горахъ, но отъ него начинаются горы и изъ него видна вершина Чатыръ-Дага. Посл степей Новороссіи, обожженныхъ солнцемъ, пыльныхъ и голыхъ, и бы видлъ себя теперь какъ бы въ новомъ мір, еслибъ не страшный припадокъ геморроя, который теперь проходитъ, а мучать началъ меня съ 24 числа прошлаго мсяца.
Настоящая цль этого письма — напомнить всмъ вамъ о Букинъон или Букилъон,— пьес, которую Сатинъ видлъ въ Париж и о которой онъ говорилъ Михаилу Семеновичу, какъ о такой пьес, въ которой для него есть хорошая роль. А онъ давно уже подумываетъ о своемъ бенефис и хотлъ бы узнать во-время, до какой степени можетъ онъ надяться на ваше со* дйствіе въ этомъ случа.
Нтъ! Я не путешественникъ, особливо по степямъ. Напишешь домой письмо — и получаешь отвтъ на него черезъ полтора мсяца: слуга покорный пускаться впредь въ такія Австраліи!
Когда ты будешь читать это письмо, я уже, вроятно, буду на пути въ Москву. По сіе время еще не пришли въ Симферополь О. 3. и Б. для Ч. за августъ. Прощай. Кланяюсь всмъ нашимъ и остаюсь жаждущій увидться съ ними поскорй
P.S. Не знаю, привезу ли съ собою здоровья, но ужь бороду непремнно привезу: вышла, братецъ, бородка весьма недурная….
Въ заключеніе писемъ Блинскаго слдуетъ напомнить, что альманаха онъ не издалъ, а статьи, собранныя и приготовленныя для него, передалъ въ Современникъ, который купили у Плетнева Панаевъ и Некрасовъ и въ которомъ положеніе Блинскаго мало измнилось противъ положенія въ Отечественныхъ Запискахъ.