Из очерка 'Иркутск летом 1827 года', Александров Матвей Алексеевич, Год: 1827 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Старая Сибирь в воспоминаниях современников. Сост. Б. Жеребцов. Иркутское обл. изд-во. 1939

Глава III.

ЗАРОЖДЕНИЕ СИБИРСКОГО ОБЛАСТНИЧЕСТВА.

Иркутск в 20-х годах XIX века.— Книжная торговля в Иркутске.— Иркутские миллионеры.— Кружок местных иркутских интеллигентов и их споры о судьбах Сибири.— Образованный купец С. С. Дудоровский и его программа экономического возрождения Сибири.— Молодые представители нового поколения иркутского купечества.

Молодой чиновник М. Александров прибыл в Иркутск летом 1827 года проездом на Камчатку. Прожив в Иркутске около двух месяцев, он близко ознакомился с иркутским бытом и с выдающимися представителями различных слоев местного иркутского ‘общества’. В доме ‘адмирала ангарского флота’ он встретил представителей зарождавшейся уже в то время местной интеллигенции, которые высказывали мысли, близкие к тем, какие впоследствии, в 60-х годах, составили основные положения программы молодых сибирских областников (Потанина, Ядринцева и др.).

Из уст образованного местного купца С. С. Дудоровского Александров услышал программу крепнущей местной буржуазии, мечтавшей об укреплении своего экономического могущества и ‘эмансипации’ от московского торгово-промышленного центра. Очерк М. Александрова ‘Иркутск летом 1827 года’ (опубликован в ‘Сборнике историко-статистических сведений о Сибири и сопредельных ей странах’, СПБ, 1875 г., т. I) представляет собой чрезвычайно ценный источник для изучения истории зарождения так называемого сибирского областнического движения. Движение это было одним из самых характерных явлений общественно-культурной жизни старой буржуазно-купеческой Сибири.

‘Термин ‘областничество’,— писал в 1907 г. ‘отец’ позднейших сибирских областников Г. Н. Потанин (‘Областническая тенденция в Сибири’, Томск, 1907 г., стр. 1),— появился около 15 лет тому назад,, но тенденция, которая понимается под этим именем, задолго до этого уже жила в Сибири, только обозначалась она другим именем: она называлась сибирским местным патриотизмом’. Зарождение ‘сибирского патриотизма’ Потанин относил к 20—30-м годам XIX века.

В эту эпоху сибирская торговая буржуазия переживала период быстрого и мощного подъема. Беспощадная эксплоатация трудящихся Сибири, монополизация з руках закабалителей-купцов продукции таежного пушного промысла, крупная оптовая торговля пушниной и мануфактурой с Китаем через Кяхту (знаменитый ‘кяхтинский торг’) и чаем с европейской частью России повели к тому, что уже к началу XIX века в руках восточно-сибирского, в особенности иркутского, купечества скопились громадные капиталы, ищущие своего дальнейшего применения {В приведенном ниже очерке М. Александрова выведен любопытный тип иркутского миллионера того времени П. Ф. Медведникова, обладателя капитала в семь миллионов рублей.}.

В 1798 г. образовалась мощная Российско-Американская торговая компания, в которую, наряду с капиталистами центра, входило много богатых сибирских (главным образом иркутских) купцов. Царское правительство предоставило этой компании исключительную привилегию бить драгоценного морского зверя бобра и котика на островах северной части Тихого океана, через нее велась также торговля с тогдашними владениями царской России в Северной Америке (Аляска и др.). Российско-Американская торговая компания пользовалась правом самоуправления, по образцу английской Ост-Индской компании. Торгово-колониальная деятельность Российско-Американской компании представляет собой наивысший исторический этап в развитии сибирского торгового капитала.

Иркутское купечество того времени, обладавшее громадными для своей эпохи капиталами, вступило в борьбу с всесильной местной администрацией, в частности со знаменитым в истории Сибири самодуром иркутским губернатором Н. И. Трескиным. История этой борьбы, кроме других исторических источников, изложена в работе известного историка А. П. Щапова ‘Сибирское общество до Сперанского’ (Собр. соч. А. П. Щапова, СПБ, 1908 г., т. III) {См. также В. И. Вагин. ‘Исторические сведения о деятельности гр. М. М. Сперанского в Сибири’, СПБ, 1872 г., т. III приложения.}. Щапов убедительно доказывал, что в основе этой борьбы лежало не столько ‘либеральное’ стремление иркутского купечества к законности и праву, сколько корыстное желание безраздельно эксплоатировать широкие массы сибирского трудового населения. Чиновные лихоимцы всеми неправдами, прямым насилием и вымогательством, вынуждали купцов делиться с ними львиной частью барыша, взимаемого с сибирских крестьян, рабочих и вконец закабаленных ‘туземцев’. Купцам это, понятно, не нравилось, отсюда бесконечный ряд доносов на Трескина и покровительствовавшего ему генерал-губернатора И. Б. Пестеля (отец декабриста П. И. Пестеля), подаваемых сибирскими купцами высшей администрации в Петербурге.

Упорная и долгая, полная драматических перипетий, борьба закончилась в конце концов отставкой Пестеля и Трескина и назначением в 1819 г. в Сибирь ревизии M. M. Сперанского. Это была открытая и крупная победа иркутского купечества над очень сильным противником.

Все эти факты подтверждали общественную мощь сибирского купечества того времени и не могли не возбуждать в нем сознания своей экономической и, в известном смысле, даже политической классовой силы.

На деле общественный подъем сибирского купечества вызвал к жизни — правда, пока еще в зародышевом состоянии — ‘автономистское’ ‘областническое’ движение.

Движение это получило в ту эпоху даже некоторое литературное оформление. Известный сибирский ученый и публицист П. А. С ловцов, которого Потанин считал первым по времени ‘сибирским патриотом’, высказал в своих ‘Письмах из Сибири’ (печатались первоначально в ‘Московском телеграфе’ Н. А. Полевого, в 1828 г. изданы отдельной книгой) ряд мыслей, близких к программе позднейших областников. ‘Письма’ свои П. А. Словцов посвятил ‘сынам знаменитого сибирского купечества, как надежде сибирской промышленности’. Уже это посвящение показывает, на кого возлагал свои надежды Словцов и от чьего имени он пытался выступать в печати. В письме ‘О сибирской, торговле’ (‘Московский телеграф’, 1828 г., ч. 21, кн. 10) Словцов открыто выдвигал требование укрепления экономического могущества сибирской торговой буржуазии. Письмо написано в форме диалога между вымышленными собеседниками — моряком, военным и ‘сибиряком’, под последним псевдонимом скрывается сибирский купец. Моряк развивает ярко-колонизаторскую программу торговой деятельности русского купечества на Тихом океане: ‘Купеческое мореходство,— говорит он,— ознакомясь с Индиями и вообще с новым светом, будет привозить нам колониальные товары из первых рук, цены их, естественно понизясь, понизят и цену внутренних вещей. Россия, почувствовав изобилие в вещах всемирных, скорее торговыми предприятиями достигнет высоты политического благоденствия’. Более осторожный и расчетливый ‘сибиряк’ возражает моряку:

‘К чему ехать за океаны для учреждения колонии или фактории, когда мы и дома не можем сменить контор иностранных… К чему хотеть отлучать упражняемые дома капиталы за океаны, когда нас недостает для ближайших промыслов при собственных морских берегах или в лиманах Енисея, Оби и Тазовской губы?.. Ужли не было б справедливости, если бы одному сибирскому купечеству, как маломощному и удаленному от участия в торговле прочих краев, п_р_и_с_в_о_и_т_ь и_с_к_л_ю_ч_и_т_е_л_ь_н_у_ю м_е_н_у н_а К_я_х_т_е? {Разрядка моя — Б. Ж.} Это спасло бы русских и сибиряков от пагубных подрывов, а в страну отдаленную и необработанную (т. е. в Сибирь.— Б. Ж.) стеклись бы капиталы, так нужные для орошения всех ветвей общежития’.

В этом требовании монополизировать кяхтинский торг с китайцами в руках ‘маломощного’ и ‘обиженного’ московскими мануфактуристами сибирского купечества ясно сквозит стремление к безграничной монополии, которое издавна составляло характернейшую черту сибирского торгового капитала {См. Щапов ‘Сибирское общество до Сперанского’, Ядринцев ‘Сибирь, как колония’. ‘До Сперанского могущество купцов в Сибири было страшное, купцы хотели монополизировать все’,— говорит Ядринцев (‘Сибирь, как колония’, СПБ, 1882 г., стр. 289).}.

В другом письме (‘Московский телеграф’, 1827 г., ч. 15, кн. 12) Словцов, задавая вопрос: ‘Какая судьба ожидает впереди Сибирь… достигнет ли она той степени, к какой назначена запасами физических своих богатств’, указывал на слабость сибирской обрабатывающей промышленности, торговли и земледелия. ‘Нет сомнения,— писал он,— что многое можно бы завести в Сибири, но где предприимчивые капиталисты, где мастера, где мастеровые, где, говоря короче, капитал и искусство? Когда же водворится искусство и (промышленная — Б. Ж.) деятельность, не будут ли опять спрашивать, где место для продажи’ — т. е. достаточный внутренний или внешний рынок.

Словцов так же, как Дудоровский, не дал законченной программы экономического и культурного развития Сибири, но идеи их, ‘носившиеся в воздухе’ и даже проникавшие на страницы печати, вполне можно считать зародышами того своеобразного общественного движения, какое впоследствии получило название сибирского областничества.

В начале своего зарождения это движение еще не было таким реакционным, антидемократическим, контрреволюционным, каким оно стало к эпохе первой русской революции 1905 года и, особенно, в эпоху Великой Октябрьской социалистической революции. С. Дудоровский и его единомышленники мечтали о сближении Сибири с Соединенными Штатами Америки, о развитии торговых связей между этими двумя молодыми странами, о том, что в силу этого ‘класс сибирских торговцев или так называемое купечество начнет помышлять об открытии новых источников промышленности, обратит внимание на прочие виды натуральных богатств Сибири’ — горное дело, обрабатывающую промышленность и т. д. В условиях отсталой, экономически неразвитой колонии, какой была Сибирь в 20-х годах прошлого столетия, эти мечты были в известной мере даже прогрессивными.

Однако, резко-классовый, буржуазный характер сибирского областничества с первых его истоков не подлежит никакому сомнению. Абсолютно ясно, что С. Дудоровский, которого можно назвать одним из первых зачинателей областнического движения, заботился об усилении лишь ‘класса сибирских торговцев’ и совершенно игнорировал интересы жестоко эксплоатируемых широких масс населения старой Сибири. Он даже не упоминает ни разу об этих массах, рисуемая им программа экономического возрождения Сибири рассчитана исключительно на ‘возникающее новое поколение иркутских граждан’, т. е. на молодых, более или менее образованных купцов, которые ‘без сомнения захотят присвоить себе новую честь и новую славу за новые предприятия и успехи на поприще общежитейской (читай — буржуазно-предпринимательской, а, может быть, даже и политической — Б. Ж.) деятельности’ и перейдут от прежних дедовских способов эксплоатации природных богатств Сибири к более совершенным и более утонченным. Отсюда, при благоприятных социально-политических условиях, могли следовать и политические выводы.

Это не значит, конечно, что сибирская буржуазия начала прошлого столетия мечтала о буржуазной республике по типу Соединенных Штатов Америки, ‘либерализм’ ее был весьма относительным, но все-таки наличие в передовой части местной сибирской буржуазии известного рода ‘автономистских’ настроений уже в это время должно быть отмечено. Именно этими настроениями и питались позднейшие сибирские областники.

В очерке Александрова (см. ниже) зарисованы любопытные типы ‘нового поколения’ сибирских капиталистов — молодые иркутские купцы В. Н. Баснин и А. В. Шелихов, которые ‘воспитаны по новой методе’, т. е. по-светски, и занимаются торговлей ‘не как ремеслом, а как наукою’. Один из них (Баснин) даже готовится ‘на поприще представителя своих сограждан’.

История не оправдала ожиданий Дудоровского. Хищная и невежественная в массе (за отдельными исключениями) сибирская буржуазия не вняла его увещаниям и предпочла попрежнему наживать без труда и риска миллионы на расхищении естественных запасов и безудержном грабеже трудящихся Сибири.

С конца 30-х годов в экономической жизни Сибири выдающуюся роль начинает играть новый фактор — ‘золотая горячка’, вызванная открытием богатейших золотоносных площадей, в связи с разрешением частной золотопромышленности.

Эта же ‘горячка’ повернула в иную сторону и умонастроения местной промышленной буржуазии. Бурное развитие частной сибирской золотопромышленности задушило на время слабые еще пока ростки местного областнического движения. В эту эпоху сибирское золото стало притчей во языцех далеко за пределами Сибири: в Петербурге, как грибы, росли компании по эксплоатации вновь открываемых сибирских золотых приисков. В эти компании, наряду с сибирскими купцами, входили весьма высокопоставленные лица, охотников обогащаться за счет неистощенной еще колонии нашлось очень много. Между правящей бюрократической верхушкой и сибирской буржуазией образовался блок по расхищению естественных богатств Сибири {В конце 1836 г. генерал-губернатор Восточной Сибири, сообщая министру финансов сведения о положении в этом крае частных золотых промыслов и указывая на то, что почти вся работа на них производится ссыльными, собирающимися в количестве многих тысяч человек, признал необходимым ‘иметь войско в центре этого сборища для предупреждения беспорядков и страха рабочим’. С этой целью весной 1837 г., из Западной Сибири был отправлен в Енисейскую тайгу отряд казаков (Б. Кубалов. Сибирь и самозванцы. ‘Сибирские огни’, 1924 г., кн. 3, стр. 157—158).}.

Идеи Дудоровского возродились лишь много лет спустя, уже в иных исторических условиях, в выступлениях молодых сибирских областников Г. Н. Потанина и H. M. Ядринцева.

ИЗ ОЧЕРКА М. АЛЕКСАНДРОВА ‘ИРКУТСК ЛЕТОМ 1827 ГОДА’.

Двадцатого мая 1827 года сухопутный корабль мой перерезал Ангару у триумфальных ворот Иркутска и, по указанию местной полиции, положил якорь на торговой площади…

На другой день я проснулся с восходом солнца. На улице кипела уже пестрая толпа народа, так резко выражавшая характер местной торговой деятельности. Прелестная синева утреннего неба, облитого пурпуровым блеском взошедшего солнца, невольно привлекала и восхищала взоры. К юго-западу за Ангарою лежала белая как снег дымчатая пелена тумана… Желая воспользоваться свободным временем, я решился завязать серьезный разговор с хозяином, в надежде получить от него предварительные сведения об Иркутске.

— Скажите, Алексей Степаныч, какие предметы у вас в Иркутске особенно замечательны?

— А чего вам нужно, ваше благородие? В Иркутске всякой всячины вдоволь, российские и китайские товары, якутская пышнина, чай в особенности, всякой мелкой домашней потребности в избытке на малом базаре,— вот здесь под рукою от бурят можно достать китайские редкости…

— Нет, А. С, не то. Например, какие есть у вас замечательные здания, памятники первобытного состояния Иркутска, древние храмы, торговые и фабричные заведения, одним словом все достойное любопытства для человека, никогда не бывалого в Иркутске.

А. С. задумался, потом простодушно и бойко воскликнул:

— Как же, сударь, все есть. Каменных домов множество: Сибиряковские, трапезниковские, баснинские, мыльниковские, чупаловские, медведниковские¹, самые старые, самые богатые гостиные дворы, церкви все каменные — да вы увидите все это своими глазами, я вас поведу по всему городу. Есть на почтовом тракте тельминская фабрика, делают стекла и простые солдатские сукна², знатное заведение, директор получает 25 тысяч рублей жалованья и казенную фатеру с прислугою. Есть винные погребки, а уж кабакам и счету нет, такое в них пьянство, что боже упаси. Касательно памятников, у нас их множество и в монастырях и на городском кладбище. Есть очень великатные, здешний народ шибко набожный. Наипаче прочих богатые купцы щеголяют памятниками.

— А есть ли у вас публичная библиотека и книжные лавки?

— Как же, сударь, есть одна к_а_з_е_н_н_а_я аптека, да шибко больно дорого берут за лекарство — видите, провоз дорог, всякие травы и снадобья выписывают из России.

— Я не о том спросил тебя, А. С.

— Как, сударь? Извините-с, вы касательно аптек задали вопрос?

— Где у вас продают книги?

— Книги, сударь, каких вам книг надобно?

— Разные книги, как в Москве, Петербурге и в других больших городах России.

— Нет, сударь, здесь таким товаром не занимаются. Неподходящая статья. Кто будет покупать здесь книги, кому и на что они? В гимназии и семинарии для школьников есть свои книги, в канцеляриях казенные законы, генерал-губернатор, губернатор и некоторые купцы выписывают газеты московские, петербургские, да и то почти без надобности, сегодня получат, дня через два барские лакеи тащат их на базар и меняют кто на орехи, кто на табак. Вот только и есть у нас один человек, который и газеты и книги, получаемые прямо из Питера, бережет словно ассигнации, задушевному другу листочка не даст, а иному скажет: куды тебе читать, что ты поймешь из печатного, знай свой аршин да бирку. А сколько у него книг, ужасть! Есть даже на иностранных диалектах. Сам говорит по-монгольски, по-бурятски, по-якутски, по-китайски и немецкие диалекты, кажись, понимает.

— Кто же это такой? Из чиновников или из купцов?

— Это-то и важно, что из купцов, ваше благородие. Старичок невидной, а шибко сведущий в науках, архиерею не уступит.

— Любопытно узнать этого человека.

— Да, сударь, с ним все проезжие путешественники знакомятся. Не стыдно сказать — шибко умный и крайне добродетельный старик.

— Кто же это такой? Может быть, и я решусь познакомиться с этим почтенным человеком.

— Это, сударь, купец Д(удоровск)ий³. Я вам укажу дом его — старенькой и неказистый снаружи, зато уж в комнатах чудеса — какое великатное убранство, какие редкостные картины зеркала, каменные человеческие фигуры — все из п_е_к_и_н_с_к_о_й м_и_с_с_и_и, из подарков, которые назначались от нашего царя китайскому богдыхану {}…

— Есть ли у вас дом благородного собрания?

— Как же, сударь,— отвечал бойко Алексей Степанович.— К генерал-губернатору, к губернатору и коменданту каждый праздник собираются б_л_а_г_о_р_о_д_н_ы_е чиновники на поклон. Бывают и купцы, только самые почетные. Градской голова и все служащие гласники тоже ездят по праздникам к большим господам, служба того требует. Нынче у нас начали придерживаться п_о_л_и_т_и_к_и на столичный манер. Нельзя без того, народ просвещается не на шутку, а что касается чиновничества, так даже жены приказных начали носить шляпки. Видите, чиновный народ — все пришлый из столиц, б_л_а_г_о_в_о_с_п_и_т_а_н_н_ы_е, от этого со времен Сперанского и дела в канцеляриях пошли совсем иначе, чудо, какая грамотность…

Я отблагодарил Алексея Степановича за приятную беседу и начал хлопотать о туалете, потому что на моих дорожных часах было уже три четверти десятого…

…В продолжение недели я успел свести в Иркутске уличное знакомство. Алексей Степанович был моим путеводителем. Мы осмотрели даже самые темные, самые узкие переулки города, строившегося во время своего возникновения как бы наскоро, без всякого плана. Многие старинные, ветхие дома выходили на улицы (впоследствии прорезанные по плану), иные углами, иные задними надворными стенами, иные полуразвалившимися сараями. Тротуары, и то до крайности жалкие, существовали только на двух улицах… Берег Ангары, великолепный по местности, начиная от триумфальных ворот до Сибиряковского дворца, завален был мусором, который очищался каждогодно весенними разливами величественной, чудной, единственной реки по своему значению. На площади большого гостиного двора каждодневно происходила перегрузка российских и китайских товаров, и этою только извозной деятельностью оживлялась прекрасная площадь, украшавшаяся в то время домом генерал-губернатора. На так называемом малом базаре более было движения и житейской суеты с утренней зари и до позднего вечера. Тут продавалось все, кроме птичьего молока, как говорит русская пословица. Иркутск в то время имел физиономию чисто сибирского города. В продолжение дня по улицам двигался простой народ, женщины под накидками, мужчины промышленного разряда в синих кафтанах и буряты в своих национальных костюмах с озабоченными, угрюмыми лицами. Окна домов, выходившие на улицу, задернуты были постоянно занавесками или закрыты китайскими агорами. Женщины среднего и высшего класса, казалось, вели еще затворническую жизнь и, по замечанию моему, не показывались на прогулки по вечерам, которые так восхитительны в Иркутске весною и летом. Бродя по улицам на закате солнца, когда скатывалась с них волна дневной суматохи, я не слыхал нигде ни одного музыкального звука, ни одной рулады вокального пения. Все было тихо, как в пустой храмине, только изредка в торговых домах звучали цепи сторожевых собак и раздавался тревожный набат п околотки. Если случалось встречать запоздалые дрожки, то они мчались по пустой улице опрометью и моментально исчезали во дворе под воротами. Потом снова воцарялась могильная тишина — и какая-то безответная тоска закрадывалась в мою душу…

Трудно было в то время определить общий характер жителей Иркутска, казалось, он не имел тогда никакого местного колорита. Торговля и нажива — вот два термина, которые ярко блистали на горизонте иркутском в то время и в центре которых, как в фокусе зажигательного стекла, сосредоточивалась жизнь и жизненная деятельность…

* * *

Однажды, проходя по улице к триумфальным воротам, Алексей Степанович остановил меня против каменного двухэтажного здания и сказал: ‘вот дом Пр. Ф. Мед(веднико)ва’⁵.

Я изумился. В нижнем этаже не было ни одного окна, а образованы были так называемые просветы. Из пяти узких окон Еерхнего этажа по фасаду на восток в двух находились железные решетки, три остальные окна не выказывали никаких признаков внутренней жизни.

— Да это просто пакгауз или кладовая какого-то фабричного заведения.

— Точно кладовая,— отвечал А. С.,— за этими решетками хранится ломбардных билетов на 7 миллионов рублей и старинная серебряная кружка, из которой хозяин дома угощает в день именин своих почетных гостей соболевскою мадерой и поседелой облепихой.

— Скажи ж мне, Алексей Степаныч, какою торговлею и давно ли он приобрел такой громадный капитал? И можно ли где-нибудь увидеть этого миллионера?..

— Он приобрел капитал, как я слышал от стариков, после войны 1812 года, разменом пушнины на китайские товары, китайских товаров на русские, потом обратно русских товаров на пушнину. Этот оборот в большом размере в продолжение 10 или 15 лет доставлял ему постоянно по 500 процентов на сто, а в торговом быту нужно только взять силу и обеспечить кредит исправностью расчетов. Он несколько лет почти один обладал торговлею в Якутском крае, а тамошняя торговля при счастливом ходе дел может в два года обогатить ловкого расчетливого коммерсанта и навсегда обеспечить его коммерческую будущность. Я выпучил на А. С. глаза и смотрел на него с недоумением. Он понял меня и лукаво улыбнулся.

— Что же касается до самого обладателя этих миллионов, так он нисколько и ничем не похож на высших российских первогильдейцев нынешнего времени. Если вы встретите его где-нибудь в том сюртуке, в котором он принимает свою братию— иркутских богачей, то право вы сочтете его за мелочного торговца мылом и сальными свечами.

— Полно, Алексей Степаныч, ты шутишь!

В эту минуту растворилась калитка ворот, из которой вышел старик с давно уже бритою бородою, в засаленном сюртуке неопределенного цвета. Старая пуховая, остроконечная, до бесконечности измятая шляпенка торчала на голове, осененной длинными поседелыми волосами, шейный черный платок и жилет, бывший когда-то полосатым, рекомендовались неподдельною древностью. На ногах козловые сапоги с длинными голенищами прикрыты были от солнечного жара слоем пыли, смешанной с сальною глазурью. Этот человек имел физиономию серьезно-угрюмую. Вышедши на улицу, он осмотрелся кругом, взглянул на каменный забор своего замка, вынул из кармана клетчатый бумажный платок, вычистил им нос, снял с головы шляпу, перекрестился и отправился медленным шагом к толкучему рынку, ковыряя простою палкою рыхлую почву улицы.

— Вот он, кого вы желали видеть,— произнес А. С. таинственно.

Я с невольным безотчетным изумлением посмотрел на спину этого знаменитого в Сибири человека и в раздумьи отправился со своим спутником далее — к триумфальным воротам…

Осмотрев триумфальные ворота, которые в то время замечательны были по отвалившейся с них штукатурке, по выбитым в караулках стеклам, по накопившейся кругом них неопрятности, мы извилистыми узкими переулками добрались до малого базара…

(Здесь — Б. Ж.) в одном углу я наткнулся на книжную лавку с минералогическими редкостями и с цельными скалами кремнистого и плавленого мела. Книги, находившиеся на полках, под полками и в ящиках на земляном полу, судя по их наружности, все были допотопных изданий, большая часть из них не имела ни корешков, ни даже заглавных листов, по которым можно было бы узнать наименование и фирму книги. Тут были и газеты и периодические издания прошлого столетия, избитые псалтыри и часословы, поучения святых отцов, новейшие песенники времен Сумарокова и Нелединского…

Через несколько дней я опять завернул мимоходом на малый базар с намерением еще порыться в книжной лавке, но к немалому удивлению нашел этот балаганчик пустым и уже полуразрушенным. На вопрос мой, что бы это значило, хозяин соседнего балагана, набитого старым платьем и меховыми лоскутьями, отвечал мне, что ономнясь частный пристав, пересматривая книги, нашел в них одну запрещенную, на каком-то иностранном наречии. По этой оказии все книги с каменьями, плавленым мелом и с хозяином забраны в полицию.

Тут я припомнил, что действительно при пересмотре мною книг, находившихся на верхней полке, мне попались под руку напечатанные в прошлом столетии на французском языке пятая или шестая часть Руссовой Элоизы и Вольтерова сатирическая брошюрка без начала и конца ‘Человек в 30 сребреников’⁶. Бедный книгопродавец,— подумал я,— лучше б ты торговал одним мелом или благовонною серкою, шибко полезною для зубов и десен нежного иркутского пола: обширная и выгодная торговля этим невинным продуктом ни в каком случае не может подвергнуться конфискации…

* * *

…(Однажды — Б. Ж.) является мой спутник с целою вязанкою незабудок, диких тюльпанов, царских кудрей и лютиков.

— Камрад!— воскликнул он, сгружая свой гербариум на диване,— одевайся, идем в гости.

— Куда, если смею спросить?

— К адмиралу. Он не приказал мне являться к нему без тебя… Ты останешься доволен прогулкою и беседою с этим благороднейшим человеком: он тоже, как и ты, немножко из числа мечтателей и даже имеет глупость, как ты же, заучивать наизусть стихи Жуковского и Пушкина. Кроме того, может быть, мы найдем у него интересных собеседников.

Уступив такому обольстительному убеждению, я нарядился (для важности) в новый форменный сюртук с красным воротником и с золотыми гербовыми пуговицами. Ровно в семь часов вечера мы были в адмиралтействе⁷. Адмирал ангарского флота, т. е. начальник Иркутского адмиралтейства, принял нас, и особенно меня, как нового знакомца, с пленительным радушием… Мы были уже не первые, а скорее почти последние по приходу гости. Небольшая зала, выходившая окошками на сторону к Ангаре, наполнена была посетителями только мужского пола, по этому случаю на двух столах, смиренно прижавшихся к голым стенам храмины, стояли стаканы с грогом…

Забрав сведения по секрету через посредство моего дорожного товарища об именах, чинах и званиях бывших гостей, я узнал, что тут компанию, в которой мы были тоже для других интересными персонами, составляли следующие лица:

а) профессор монгольского языка иркутской семинарии и он же лектор русской словесности,

б) капельмейстер полковой музыки иркутского воинства,

в) вольнопрактикующий живописец, бывший воспитанник С.-Петербургской Академии художеств,

г) советник экспедиции ссыльных и непременный член иркутского приказа общественного призрения,

д) отставной чиновник — якутский уроженец, высланный с места родины за возмутительные мысли о современных действиях местной власти,

е) какой-то алеут или креол, недавно возвратившийся из колоний Российско-Американской компании⁸.

Вечер длился и беседа постепенно оживлялась…

— Господин профессор! не занимаетесь ли вы собиранием с_и_б_и_р_с_к_и_х п_е_с_е_н,— скромно спросил капельмейстер иркутской полковой музыки.

— С_и_б_и_р_с_к_и_х песен? А откуда их взять?— отвечал серьезно профессор.— Сибирь не имеет и, кажется, не будет иметь своей родной песни.

— Как так, г. профессор! Вы не шутя это говорите?— промолвил я с своей стороны.

— Нисколько не шучу, помилуйте, да откуда Сибирь возьмет р_о_д_н_у_ю н_а_р_о_д_н_у_ю песню? Вы прежде рассмотрите, из каких элементов сплотилось народонаселение Сибири, а особенно Сибири Восточной… Русские пришельцы, казаки и промышленники, проникшие до берегов Америки, сражались с дикарями и природою, бедствовали, гибли, укреплялись в острогах, обогащались сами рухлядью⁹, а правительство обогащали открытиями: им было не до песен. Потом началось образование цивилизации, наступил период забот правительственных, период борьбы невежественной анархии с гражданским устройством, период смут, злоупотреблений, законной кары, нравственных и физических недугов: кто бы в это время вздумал создавать в Сибири так называемую н_а_р_о_д_н_у_ю п_е_с_н_ю? Наконец последовало наводнение сибирских равнин и ущелий п_о_с_е_л_е_н_ц_а_м_и, людьми, потерявшими чистоту совести, чувства, верования, людьми, зараженными неизлечимою болезнью разврата, озлобления и безотчетной отваги. Это наводнение затопило последние аорты чистой нравственности свободных пришельцев и набросило на них гробовую пелену уныния… Прислушайтесь к мурлыканью сельских девушек, когда они в праздничные дни разводят свои хороводы: их напев отзывается тюремными вздохами, их слова выражают тоску изгнания, самое движение ног их какое-то невольное, тяжелое. Как будто они недавно освобождены от вериг, тяготевших на ступнях… А надобно вам сказать, что народная песня создается свободой, разгульной волей, неподдельным восторгом, рыцарским молодечеством, любовью… В Сибири ничего подобного не проявлялось с той поры, когда она выходила из тьмы дикого своего состояния, и ничего подобного нет до сего времени… До родимых сибирских р_о_м_а_н_с_о_в нам не дожить: для этого Сибирь сначала должна обзавестись самобытными поэтами и а_р_т_и_с_т_а_м_и, чего у нас тоже в наличии не имелось и не имеется¹⁰.

— Профессор говорит правду,— произнес хозяин с одушевлением.— Я сам, уже живя здесь шестой год, прислушивался, к народному пению и уверяю вас торжественно, что в этом простонародном мурлыканьи ничего нет похожего на так называемую п_е_с_н_ю. По моему мнению здесь в Сибири даже и птички не поют, а только чирикают.

Но кстати о поэтах: в здешней гимназии оканчивает курс наук один своекоштный воспитанник, мальчик лет пятнадцати, сын бедного мещанина. Этот мальчик, как я думаю, одарен неподдельным поэтическим талантом. Позвольте, я сию минуту прочту вам коротенький отрывок из написанного им недавно стихотворения ‘Сибирь’. Учитель словесности передавал мне всю пьеску, из которой я выписал несколько стихов, пьеса отличается оригинальным взглядом на предмет и звучною гармонией так называемой рифмы.

Тогда же, вынувши из комода скорописную тетрадь, хозяин отыскал желаемый отрывок и мастерски продекламировал следующую тираду:

‘У нас пока в Сибири два предмета:

Мозольный труд и деловой расчет.

Всем нужен хлеб да звонкая монета,

Так любознание кому на ум придет?

Купец сидит, как филин, на прилавке,

Его жена чаек с кумою пьет,

Чиновный класс хлопочет о прибавке

И прочного гнезда себе не вьет.

Сегодня здесь, а завтра за Уралом.

Кто нажился, тот едет генералом,

Кто не сумел, тот с посохом идет.

Коробочник несет ярмо торговли,

Его девиз: труды, а не обман.

Он тоже спит в тени наемной кровли

Ему (лафит) походный балаган.

Он тож глядит на Запад, как астроном,

Он бредит иль Десной, или Волгою, иль Доном,

Там у него, отчизна, там родня

(И это все понятно для меня).

Приказные с утра до поздней ночи

С пером в руках хлопочут лишь о том,

Как свесть итог круглей и покороче —

В своем житье, донельзя уж простом.

А тот, кого судьба облобызала,

И гнездышко Птенцам его свила,

Гласит: не нам учить себя с начала,

На то нам очередь прошла.

Сумел нажить с немудреньким умишком

И пенсию, и пряжку, и почет,

И кое-что в наследье ребятишкам —

Концы-концов! Закончен наш расчет!..’¹¹

— Как вам покажется этот образчик поэзии сибирского уроженца?— спросил хозяин, самодовольно улыбаясь.

— Прекрасно!— воскликнули собеседники.

— Схвачено с натуры художественною кистью,— смиренно произнес живописец.

— Я готов расцеловать в пух этого юного питомца Аполлона,— воскликнул профессор,— и желал бы даже поэкзаменовать его.

— Но что же, друзья!— отозвался хозяин с каким-то грустным чувством.— Этот, повидимому, даровитый мальчик через год окончивши курс низших наук в гимназии, как сын бедного мещанина, должен сделаться лавочным сидельцем или обозным прикащиком и тогда все его поэтические фантазии сосредоточатся на весовых чашках и на конце щупа, которым пробуют доброту чая в закупоренных ящиках!

— Жаль будет молодого человека,— промолвил капельмейстер,— он действительно имеет призвание. Кстати и я вам смею доложить, что жители Иркутска, как почетные граждане, так и среднего класса, вовсе не любят музыки и даже как будто пренебрегают ею. Живя здесь уже более десяти лет, я не имел счастья быть музыкальным учителем ни в одном порядочном купеческом доме, а я играю на пяти инструментах, знаю генерал-бас, мог бы давать уроки на фортепиано, даже на арфе… Так нет желающих ни из того, ни из другого пола.

— Это вот почему, достопочтеннейший маэстро,— сказал хозяин,— иркутские граждане, за исключением, разумеется, чиновников и духовенства, рождают и воспитывают своих детенышей не для музыки, а для существенной житейской потребы, для торговли, для семейственного счастья. Мальчики, например, научившись читать и писать и познакомившись с первою частью арифметики, принимаются за аршин и счеты, потом, съездивши раза по два, по три в Якутск и в Москву, так сказать, оперившись торговыми опытами, замышляют о женитьбе, выбирают себе выгодные партии, женятся и, как птички весною, начинают вить себе гнездышки, потом сами обзаводятся детенышами и, вслед за своими отцами, идут по указанной им дороге жизни…

— Ну-с, а девушки?— произнес мой дорожный товарищ, набивая трубку.

— Девушки? Девушки тоже вырастают, как цыплятки, под крылышками своих матушек. К шестнадцатилетнему возрасту они делаются полненькими, румяненькими, быстроглазенькими. Наигравшись досыта в куклы, они начинают вязать кружева, шить тамбуром, между тем учатся у матушек стряпать шанички, тарочки, обварные калачики, т. е. знакомятся с кухней, с обязанностями хозяйки дома. В то время готовят себе в приданое, по распоряжению матушки, полотенца, простыни, душегреечки, телогреечки и прочее. Потом является Мартын Задека с пшеничными зернами, с хлебными шариками, с кругами и разводами и с предсказаниями счастливой будущности¹². Потом, по предсказаниям Задеки, жалует форменная дама, вследствие чего наводят справки о суженом, и если окажется, что этот молодец действительно суженый, бьют по рукам… В это время невеста плачет, частью от страха, а частью от радости, но, несмотря на слезы невесты, ее снаряжают замуж и ведут к венцу. В заключение этого интересного спектакля на другой день свадьбы новобрачные, как наливные яблочки, целуют ручки у своих родителей и сами к_р_а_с_н_ы_е целуются при свидетелях¹³.

Беседа на эту тему, продолжавшаяся за полночь, с различными эпизодами о прошлом и настоящем положении Сибири, чрезвычайно интересовала меня как новичка, нисколько еще не знакомого ни с историей края, ни с нравами обитателей, ни с настоящим его положением… Ровно в два часа ночи сели за ужин, который хотя не был роскошен, зато одушевлен был самыми откровенными разговорами и милыми, грациозными шутками…

* * *

…Раскрылась дверь залы, явился старичок в длинном сюртуке темнокоричневого цвета, с головою, украшенною седыми, рассыпанными по плечам кудрями, и, подходя ко мне, скромно спросил: здесь ли квартирует прибывший из Петербурга секретарь начальника Камчатки Голенищева?

— К вашим услугам, милостивый государь, я — тот чиновник, которого вы спрашиваете.

Старичок подал мне руку и объявил, что он купец Д(удоровский), давнишний знакомец Голенищева, желает получить о нем нужные сведения, чтоб не пропустить случая видеться с ним, если он будет проезжать через Сибирь сухим путем в Камчатку.

Скрыв свое удовольствие, которое чувствовал я, видя перед собою Дудоровского, этого грамотея, начитанного, всеведущего, прямодушного иркутянина (как говорил о нем Алексей Степанович), мне невозможно было скрыть от этого почтенного старца всего того, что касалось собственно до Голенищева, касательно задержки его в Петербурге, его женитьбы и его предположений, относящихся до устройства Камчатского края. Беседа наша продолжалась недолго. Спутник мой возвратился домой сам третий с какими-то почетными бурятскими князьями. Дудоровский дружески простился со мной, взяв с меня честное, неизменное слово прийти к нему сегодня же в шесть часов на чашку вечернего чая.

Несколько ранее этого срока у ворот моей квартиры явился скромный экипаж Дудоровского, а через четверть часа я уже был в его доме. Старик с длинными седыми волосами, опускавшимися до плеч, в домашнем сюртуке из черной канфы, встретил меня на крыльце своей обители, осыпал чисто русскою неподдельною приветливостью, ввел в залу и усадил на широкий старомодный пуховый диван, накрытый цветным штофом. В комнате никого не было, кроме меня и хозяина. Окна залы были заставлены разными живыми оранжерейными растениями, отчего в зале царствовал приятный полусвет, так обворожительно действовавший на мое зрение и чувство. Мебель старинной формы с бронзовою отделкою, мраморные угловые столики, яшмовые тумбы, великолепные гравюры на стенах в роскошных рамах за стеклами, киот с святынею в ярко золоченых серебряных ризах, пол устланный коврами, а в смежной комнате или в кабинете великолепный шкаф с книгами, бумажными трубками и разными кабинетными атрибутами, все это возрождало во мне живейшее любопытство и желание коротко узнать самого хозяина этой мирной, обворожительной обители.

Около получаса любопытный хозяин расспрашивал меня о Петербурге, о месте моей родины, как я рос, где воспитывался, где служил до поездки в Сибирь, что заметил интересного в проезд по Сибири, и прочее, и прочее.

Но должно заметить, что расспросы эти сопровождались какою-то романтическою занимательностью, одушевляясь чувством искреннего участия, гармонировали моему тогдашнему скитальческому положению. Я не мог не заметить, что почтенный старец глубоко изучил науку с_в_е_т_с_к_о_г_о обращения и даже в самых обыкновенных движениях и приемах его выказывалась грациозная деликатность без грубого чванства и той угрюмости, которые иногда заметны в обращении богатых стариков купеческого сословия.

Взглянув на часы, хозяин пригласил меня ‘освежиться вечерним воздухом’ в его садике и за стаканом чая обязать его приятною беседою…

…— Так (сказал Дудоровский — Б. Ж.) Голенищев хлопочет об открытии порто-франко в Камчатке: великолепное предприятие¹⁴.

— Точно так, и Голенищев надеется успеть, надеется, что большая часть его предположений, относящихся до улучшения положения Камчатки, будут удостоены монаршего соизволения.

— Дай бог! дай бог!— произнес почтенный старец с радостным одушевлением,— открытие порто-франко в Камчатке повлечет за собою резкие перевороты в том крае, а может быть и на материке Восточной Сибири. Оно будет иметь столь же важные последствия, как и путешествие знаменитого нашего Г. И. Шелихова к берегам Северной Америки…

— Какие же важные последствия вы предусматриваете из этого, по моему мнению, весьма обыкновенного события, кроме пользы собственно для Камчатки и даже для одних только обитателей Петропавловского порта?— спросил я своего гостеприимного хозяина.

— Чтоб объяснить это вам, надобно коснуться прежнего и настоящего состояния колоний Российско-Американской компании, хозяйственных ее распоряжений, самой цели ее существования, потом хотя кратко обозреть положение торговли в отдаленных пунктах северо-восточного края, то-есть в Камчатке, Гижиге, Охотском порте, Островной крепости и даже в самом Якутске. Все эти пункты, как и самые колонии Российско-Американской компании, обеспечиваются всем нужным, что составляет предмет пищи, одежды и хозяйственных потребностей,— с сибирского материка и большей частью даже из-за Урала. Все это в громадном количестве каждогодно провозимое в те края, променивается на шкуры красного зверя, составляющие драгоценный товар внутри России и на Кяхте. Таким образом, этот размен русских произведений на пушной товар и обратно оживляет торговлю, образовывает капиталы, доставляет чрезвычайные выгоды извозной промышленности от самого Урала до берегов Охотского моря. Но с открытием порто-франко на Камчатке и с появлением американцев в колониях нашей Российско-Американской компании торговые обороты в тех краях должны будут потерпеть изменение. Привоз русских продуктов и прочих потребностей собственно в те края уменьшится, быть может, на половину, следовательно и вывоз звериных шкур должен будет уменьшиться в той же пропорции. Вместе с этим сократятся выгоды извозной промышленности, по крайней мере в Якутском крае. Конечно, это только одни предположения, но предположения очевидно сбыточные…

Появление американских торговых судов в водах Восточного океана и Охотского моря, сближение американцев с русскими, возникновение их коммерческих связей в Камчатке и в колониях Российско-Американской компании, кроме изобилия, какое может быть развито американцами в тех местах, послужит без сомнения поводом к усилению народонаселения в Камчатке и на Алеутских островах, с целью собственно правительственной, преобразует хозяйственные распоряжения по управлению колониями Российско-Американской компании. Вместе с тем Якутская область должна будет приняться за изыскание прочнейших способов к продолжению бытия своего при упадке выгод, получаемых ею доселе от изменчивой зверопромышленности и от перевозки, тяжестей в Колымский край и к Охотскому приморью… Наконец, класс сибирских торговцев или так называемое купечество начнет помышлять об открытии новых источников свойственной ему промышленности, обратит внимание на прочие виды натуральных богатств Сибири: горнозаводство, фабрикация, даже самое земледелие ожидают предприимчивых, сильных рук с надежными капитальными способами. Пройдет, быть может, 10—15 лет и переворот этот совершится. Возникающее новое поколение наших иркутских граждан без сомнения захочет присвоить себе новую честь и новую славу за новые предприятия и успехи на поприще общежитейской деятельности, о чем нам, старикам, в настоящее время и во сне не грезится¹⁵.

В этой беседе, которой помещается здесь только самый краткий очерк, протекло более двух часов времени… С этой поры дом старика Дудоровского сделался для меня родственным, благодатным убежищем…

Однажды, часу в шестом вечера, вышедши из квартиры побродить по городу, я как будто невзначай очутился у ворот дома Дудоровского. Как не зайти! Захожу, и застаю старика в беседе с двумя молодыми людьми, которых физиономии меня чрезвычайно заинтересовали. Один, высокий, стройный, темно-русый, гладко остриженный, лет под 30, не роскошно, но опрятно одетый, имел величавую, даже строгую наружность. Глаза его, не совсем открытые, выражали ум и прямодушие, солидность не по летам обрисовывала его характер. Другой, несколько пониже ростом, в полном смысле брюнет, одет был с изысканностью, роскошно. Карие большие глаза, оттененные черными как смоль пушистыми бровями, малиновые губы, на которых мелькала улыбка самодовольствия, черные волосы, игриво расположенные над широким лбом, овал лица правильный и приятный, одним словом, вся наружность этого молодого человека располагала в его пользу.

Хозяин и гости при моем появлении вышли из кабинета в залу и продолжали разговор свой о делах кяхтинской торговли, нисколько не стесняясь моим присутствием. По прошествии четверти часа посетители ушли, а я остался. На вопрос мой, заданный хозяину, с кем он беседовал, старик отвечал:

— Это, батюшка, будущие представители возникающего нового поколения иркутских граждан. Тот, который повыше и посерьезнее — В. Н. Б(асни)н, а другой — А. В. Ш(елихо)в. Замечательные молодые люди, оба воспитаны по новой методе, т. е. по-светски, но оба с прекрасной нравственностью, с высокими религиозными понятиями о добре и чести, с пламенною патриотическою любовью к общим пользам. Как веские капиталисты по наследию, они занимаются торговлею не как ремеслом, но как н_а_у_к_о_ю {Курсив оригинала — Б. Ж.}, изучают ее по фактам и на практике. Б(асни)н устремил все свои соображения на общий круг дел и оборотов в кяхтинской торговле и уже обратил на себя внимание как русских, так и китайских коммерсантов, а Ш(елихо)в занялся соображениями и опытами меновой торговли во всех пунктах северо-восточной окраины Сибири.

Оба уже женатые, по собственному выбору и соответственно их состоянию. Б(асни)н человек в высшей степени любознательный, он с примерным рвением занимается собиранием книг и картин и учится всему, что необходимо знать человеку высшего круга, готовящемуся на поприще представителя своих граждан¹⁶. Ш(елихо)в тоже много читает и еще более размышляет…

Старик был на этот раз особенно словоохотлив, он был, как говорится, в духе, коснувшись современного, по его словам, м_о_д_н_о_г_о воспитания, он изъявил свое сожаление о том, что в Иркутске воспитание детей слишком ограничено, что дети мужского пола, и то некоторых почетных и зажиточных граждан, поучившись несколько в гимназии, поступают к делам коммерции, делаются как бы надзирателями за приказчиками, командируются в Россию и там на свободе, завлекаемые теми же приказчиками в неизведанные еще ими и обольстительные удовольствия, нередко преждевременно безобразят свою нравственность, делаются какими-то аферистами и зубоскалами (если можно так выразиться), на редкого из них Москва и Нижний-Новгород не налагают особого штемпеля, который не приличен ни простому торговцу, ни светскому юноше. Они болтают как попугаи о всем ими виденном в театральных райках и балаганах, без всякого смысла и здравого понятия фанфаронят в кругу своих сверстников и даже в обществе, как ученые обезьяны, тщеславятся каким-то мнимым преимуществом перед другими и, к стыду своих родителей, иногда спускают порядочные куши денег на знакомство с житейскими наслаждениями, к которым они по своему возрасту и состоянию не должны были прикасаться преждевременно. Что же касается до воспитания девиц, то я не могу и придумать, как бы вам объяснить это. Одним словом, у нас, т. е. в Иркутске, до сего времени девицы не получают никакого воспитания. Они просто вырастают под надзором матерей по-старинке. Круг понятий их о всем существующем в природе ограничивается тем только, что они, достигши совершеннолетнего возраста, должны будут выйти замуж, должны быть хозяйками и матерями… Да, милостивый государь,— присовокупил старик,— трудно и даже невозможно подвинуть время вперед, оно идет, конечно, быстро, но не бросит нам своих даров ранее определенного промыслом срока. Не убо прииде час, в который суждено Сибири совлещи с себя ветхие ризы бытия и восприять из рук времени новую одежду жизни. Этот час или этот срок, по моему замечанию, еще не близок…

К ГЛАВЕ ‘ЗАРОЖДЕНИЕ СИБИРСКОГО ОБЛАСТНИЧЕСТВА’.

1) Сибиряковы, Трапезниковы, Баснины, Мыльниковы, Чупаловы, Медведниковы — богатые старинные иркутские купеческие фамилии. Состояния многих из этих купеческих династий исчислялись миллионами.

2) Тельминская суконная фабрика (в с. Тельме, в 30 клм. (от Иркутска) была основана в XVIII в. для удовлетворения нужд местного гарнизона и административных учреждений, впоследствии перешла в руки частных предпринимателей.

3) Семен Семенович Дудоровский представлял собою исключительную фигуру в среде старого сибирского купечества. Его вполне возможно, наряду с П. А. Словцовым и П. П. Ершовым, считать одним из первых сибирских ‘патриотов’ — предшественников позднейших областников.

4) Посольство графа Ю. А. Головкина, отправленное в 1805 г. в Китай, не было допущено китайцами в Пекин, и драгоценные подарки, предназначенные к поднесению китайскому богдыхану, были вследствие этого распроданы в Иркутске, чтобы не везти их обратно в Петербург.

5) Прокофий Федорович Медведников, богатый иркутский купец, много лет сряду занимал должность иркутского городского головы. Славился своею скупостью и чванством. Триумфальные ворота были сооружены в Иркутске на берегу Ангары после войны 1812 года.

6) ‘Новая Элоиза’ — популярный в свое время роман известного французского писателя Жан-Жака Руссо (1712-1778 гг.), Вольтер (Франсуа Мари Аруэ, 1694—1778 гг.) — знаменитый французский писатель, автор острых памфлетов, направленных против феодального режима и католической церкви. В царской России Вольтер считался ‘неблагонадежным’, чем и объясняется описанная Александровым конфискация его книги иркутской полицией.

7) Иркутское адмиралтейство имело задачей строить парусные суда для переправы казенных грузов через озеро Байкал. Кругобайкальский тракт в то время находился в очень плохом состоянии.

В ведении Российско-Американской торговой компании находились Алеутские, Курильские Командорские острова в северной части Тихого океана и тогдашние русские владения в Северной Америке (Аляска и др.).

9) Мягкой рухлядью в XVI—XVII столетиях называли пушнину.

10) Эти мысли анонимного семинарского ‘профессора’ 20-х годов предвосхищают высказывания по тому же предмету позднейших сибирских областников. ‘Среди девственной и суровой природы,— писал в 80-х гг. Н. М. Ядринцев в своей известной статье ‘Судьба сибирской поэзии’ (Литературный сборник газеты ‘Восточное обозрение’, СПБ, 1885 г., стр. 407—408),— среди темных лесов, под кущею звероловческого балагана, человеку не до десен… Не рвутся, не просятся еще из груди человека ‘сладкие мотивы’, мольба, стоны флейты, звоны лютен. Бедный зверовщик Ничего не понимает в этих звуках… Русский народ в Сибири не музыкален, он утратил эту музыкальность, вероятно, вследствие своего звероловческого быта’.

Современные собиратели сибирского народного фольклора доказали, что это ошибочное мнение областников было основано попросту на незнании песенно-сказочного творчества старожилого русского населения Сибири. Творчество это очень ярко и своеобразно (см., напр., сборник М. К. Азадовского ‘Верхнеленские сказки’, Иркутск, 1938 г., или ‘Фольклор Восточной Сибири’, Иркутск, 1938 г.).

11) Стихотворение это, если оно не сочинено самим М. Александровым, представляет собой любопытный образец ‘рукописной’ сатирической поэзии, широко распространенной в старой Сибири. Подробнее об этой ‘рукописной’ поэзии см. в сборнике ‘Старая сибирская сатирическая поэзия’, изд. Новосибирского облгиза, Новосибирск, 1938 г.

12) Мартын Задека — знаменитый в старину ‘оракул’, якобы предсказывавший будущее.

13) Это ироническое описание патриархального быта старого иркутского купечества представляет хороший корректив к идеализированному описанию этого быта Е. А. Авдеевой-Полевой (см. плаву ‘Сибирский быт в конце XVIM—начале XIX в.в.’).

14) Порто-франко — право беспошлинного ввоза иностранных (товаров и беспошлинного вывоза отечественных продуктов через какой-либо порт. В царской России порто-франко существовало некоторое время в Одессе, Владивостоке и других портах. Порто-франко объявлялось для оживления внешней и внутренней торговли и для привлечения иностранных капиталов. Борьба за порто-франко в устье Енисея долгое время была одним из главных лозунгов старой сибирской буржуазии.

15) Из этого монолога видно, что С. С. Дудоровский ясно понимал необходимость для сибирского купечества перейти от хищнического истощения пушных богатств к более широкой и прочной эксплоатации естественных, в частности горных богатств Сибири. В требовании ‘индустриализировать’ современную ему Сибирь Дудоровский является прямым предшественником позднейших сибирских областников.

16) Василий Николаевич Баснин действительно представлял собой выдающуюся фигуру в среде старого (сибирского купечества (см. его некролог в ‘Современной России’, 1876 г., стр. 391). Он занимался ботаникой и устроил в Иркутске оранжерею с редкими тропическими растениями.

Читайте также: