‘ИЗЪ МОЕЙ ЖИЗНИ’.
‘ИЗЪ МОЕЙ ЖИЗНИ’.
(Автобіографическія замтки Томаса-Генри Гексли *).
*) Замтка эта переведена изъ нмецкаго журнала ‘Zukunft’, гд была помщена съ разршенія вдовы Гексли.
Г—въ.
‘Міръ Божій’, No 10, 1895
‘Из моей жизни’, Гексли Томас Генри, Год: 1895
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Я родился около восьми часовъ утра четвертаго мая 1825 года въ Калинг (Caling), въ то время еще маленькой, тихой деревн, теперь это предмстье Лондона,— если не ошибаюсь,— съ 30 тысячами жителей. Не знаю, предшествовали ли моему появленію на этотъ свтъ какія-нибудь особенныя предзнаменованія, но припоминаю слышанный мною въ дтств разсказъ о томъ, какъ я лишился счастливаго случая пріобрсти дарованіе большой практической важности. По случаю необыкновенно жаркой погоды были открыты окна комнаты моей матери, должно быть, по той же причин и пчелы вылетли изъ сосдняго улья, и когда поднявшійся рой хотлъ было направить свой путь въ комнату, то служанка съ ужасомъ прикрыла окно. Если бы эта, имвшая добрыя намренія, женщина, воздержалась отъ своего несчастнаго вмшательства. тогда, можетъ быть, пчелы сли бы ко мн на губы, и я пріобрлъ бы даръ сладкомедовой рчи, который въ нашей стран открываетъ боле надежный путь къ высшимъ мстамъ въ государств и въ церкви, чмъ внутреннее достоинство, прилежаніе и честная работа. Но, къ сожалнію, случай былъ потерянъ, и я всю жизнь долженъ былъ довольствоваться выраженіемъ своихъ мыслей наипростйшимъ способомъ.
Почему меня окрестили Томасомъ-Генри — не знаю, но странная случайность, это имя, того апостола, которому я всегда наиболе симпатизировалъ. Я и по тлу и по духу совсмъ сынъ своей матери, настолько что едва могу открыть въ себ слды своего отца, кром разв никогда, къ сожалнію, не разработаннаго, врожденнаго таланта къ рисованію, пылкаго темперамента и настойчивости, которую нкоторые люди недружелюбно называютъ упрямствомъ. Моя мать была стройная, впечатлительная и энергичная брюнетка, съ пронизывающими черными глазами, какихъ, я никогда не встрчалъ у женщинъ. Кром образованія, доступнаго женщинамъ средняго круга того времени, она имла еще замчательную способность удивительно быстро соображать. Когда кто-нибудь позволялъ себ замтить, что она слишкомъ мало времени удляла размышленію, то она обыкновенно отвчала: ‘Я тутъ ни причемъ, въ моемъ ум все пролетаетъ съ быстротою молніи’. Это характерное качество перешло и на меня, оно часто было мн полезно, но иногда и вредило, — на всякомъ случа, представляло опасность. Тмъ не мене, я отъ всего отказался бы, только не отъ этого свойства ума, унаслдованнаго отъ матери.
Мн почти нечего разсказывать о своемъ дтств. Въ боле позднее время моя мать почти съ упрекомъ говорила иногда: ‘Ахъ, ты былъ такимъ красивымъ мальчикомъ’, — изъ чего я могъ, заключать, что въ этомъ отношеніи я не оправдалъ возлагавшихся на меня надеждъ. Дйствительно, я отчетливо припоминаю, что имлъ кудри, которыми очень гордился, помню, какъ былъ твердо убжденъ, что похожъ на сэра Герберта аклей’я, священника нашего прихода, котораго мы, деревенскіе жители, обоготворяли, такъ какъ его по временамъ посщалъ Георгъ Кембриджскій — тогда еще принцъ. Помню еще, какъ одинъ разъ, когда наши были въ церкви, произнесъ на кухн проповдь передъ служанкой своей матери, подражая при этомъ, по возможности, манер сэра Герберта. Это мое самое раннее воспоминаніе о сильныхъ клерикальныхъ симпатіяхъ, приписываемыхъ мн моимъ другомъ Гербертомъ Спенсеромъ, хотя, какъ мн кажется, он большею частью остались въ скрытомъ состояніи. Мое школьное образованіе было очень непродолжительно,— конечно, къ моему счастію, такъ какъ, не смотря на то, что въ своей жизни я былъ знакомъ съ людьми всякаго рода и всякихъ положеній, отъ самого низкаго до самого высшаго,— я, тмъ не мене, могу сказать, что общество, въ которомъ я очутился въ школ, было самымъ сквернымъ изъ когда-либо виднныхъ мною. Мы были дти, какъ дти, способныя къ добру и къ злу, но люди, подъ наблюденіемъ которыхъ мы находились, заботились о нашемъ умственномъ и нравственномъ преуспяніи не больше, чмъ то длали бы ‘baby farmers’ {Кличка людей, набирающихъ воспитанниковъ съ цлью получить какъ, можно боле выгоды.}. Борьбу за существованіе мы вели посредствомъ собственныхъ кулаковъ, но эта грубая кулачная междоусобица была еще самымъ невиннымъ изъ распространенныхъ въ нашей сред пороковъ. Почти единственнымъ свтлымъ воспоминаніемъ, которое мн представляется при мысли о школьныхъ годахъ, является драка между мною и товарищемъ по школ, дразнившимъ меня до тхъ поръ, пока мн стало уже не втерпежъ. Я былъ очень слабый мальчикъ, но во мн было что-то присущее дикой кошк, и это свойство, когда я былъ раздраженъ, уравновшивало недостатокъ физической силы, благодаря чему я порядкомъ-таки помялъ своего противника. Но, какъ это обыкновенно бываетъ въ жизни, я долженъ былъ познать сущность справедливости изъ того обстоятельства, что у меня, побдителя, оказался синякъ подъ глазомъ, а у моего противника — ничего, слдовательно, посрамленъ былъ я, а не онъ.
Когда я выросъ, цлью моихъ тайныхъ желаній было сдлаться инженеръ-механикомъ. Но судьба ршила иначе, и я былъ еще очень молодъ, когда началъ заниматься медициной подъ руководствомъ своего шурина, медика по профессіи. Хотя ‘Institute of mechanical Engineers’ наврно не принялъ бы меня, я, тмъ не мене, не увренъ — не былъ ли я всегда своего рода инженеръ-механикъ ‘in partibus infidelium’. По временамъ я съ ужасомъ думаю о томъ, насколько ничтоженъ былъ мой интересъ къ медицин, какъ къ искусству леченія. Единственная сторона моихъ профессіональныхъ занятій, внушавшая мн настоящій и глубокій интересъ, была физіологія, которая вдь и есть ничто иное, какъ наука объ устройств живыхъ механизмовъ. Меня интересовала архитектурная и строительная части въ естествовдніи, изученіе удивительнаго единства плана въ живой конструкціи и модификацій сходныхъ аппаратовъ для выполненія различныхъ цлей. Мой чрезвычайный интересъ къ механизму сложныхъ живыхъ существъ могъ оказаться для меня гибельнымъ почти въ самомъ начал моего жизненнаго пути. Когда мн было лтъ четырнадцать, меня взяли съ собой первый разъ въ жизни на вивисекцію мои старшіе товарищи. Я всегда былъ очень чувствителенъ къ непріятной обстановк, тсно связанной съ анатомическими занятіями, но въ этотъ разъ любознательность заглушила во мн вс остальныя чувства, и я около двухъ-трехъ часовъ, какъ прикованный, просидлъ около препаровочнаго стола. У меня не было ни порзовъ, ни симптомовъ отравленія трупнымъ ядомъ’ но зараженіе, тмъ не мене, произошло, и я помню, что посл занятій впалъ въ какую-то странную апатію. Меня отправили пожить на ферм, находящейся въ Варвикшир, къ очень хорошимъ людямъ, знакомымъ моего отца: это было послднимъ средствомъ, къ которому прибгли для моего леченія. Я помню еще, какъ въ ясное, весеннее утро, посл своего прізда, я, пошатываясь, прошелъ отъ кровати до окна, и открылъ его. Вмст съ врывающейся струею свжаго воздуха, казалось, возвращалась ко мн и жизнь, и еще долго слабый запахъ дровъ, носившійся по двору въ то раннее утро, былъ для меня ‘сладокъ, какъ южный втеръ, ласкающій фіалки’. Я скоро выздоровлъ, но еще въ теченіе многихъ лтъ страдалъ отъ возвращавшихся по временамъ припадковъ боли, и съ этого времени моими неизмнными друзьями были — ипохондрія и диспепсія.
Къ сожалнію, я не могу сказать ничего поучительнаго о своихъ студенческихъ годахъ. Откровенно говоря, мн бы хотлось даже предостеречь молодежь слдовать моему примру. Когда нападала охота, я работалъ очень прилежно, а когда ея не было, былъ страшно лнивъ, или-же нелпо тратилъ время. Я читалъ все, попадавшееся мн въ руки, не исключая романовъ, хватался за все, и тотчасъ же забросывалъ схватанное. Безъ сомннія, въ этомъ была, главнымъ образомъ, моя собственная вина, но, къ сожалнію, только преподаваніе мистера (Warton Jones) Уартонъ-Джонса, доцента физіологіи въ медицинской школ, принесло мн пользу. Его богатыя, точныя знанія произвели на меня глубокое впечатлніе, а строго-точный методъ преподаванія въ его лекціяхъ совершенно соотвтствовалъ моимъ вкусамъ. Я не знаю, внушалъ ли кто-нибудь мн большее уваженіе чмъ онъ, я работалъ усердно, чтобы заслужить его одобреніе, и онъ былъ очень добръ къ своему юному ученику. Ему я обязанъ появленіемъ въ печати въ ‘Medical Gazette’ въ 1845 году моего перваго маленькаго произведенія. Онъ былъ при этомъ настолько любезенъ, что исправилъ въ моей работ вс литературныя ошибки, которыхъ въ ней было не мало, не смотря на ея ничтожную величину. Объяснялось это тмъ, что какъ тогда, такъ и въ теченіе многихъ послдующихъ годовъ, я терпть не могъ писать и относился къ этому очень небрежно. Въ 1846 году, когда, по окончаніи медицинскихъ занятій, я получилъ степень Bachelor of medicine, я какъ-то разъ заговорилъ съ однимъ моимъ товарищемъ по школ, теперь знаменитымъ врачемъ сэромъ Жозефомъ Файреромъ о томъ, что бы мн предпринять въ виду необходимости собственнымъ трудомъ зарабатывать хлбъ. Мой другъ посовтывалъ мн обратиться съ просьбой о мст къ сэру Вильяму Бурнету, тогдашнему директору медицинской части по флоту. Такъ какъ я не былъ лично знакомъ съ сэромъ Вильямомъ, то мн это казалось довольно смлымъ предпріятіемъ, но мой неустрашимый другъ заставилъ меня преодолть мучившія меня сомннія, и я написалъ письмо. Черезъ нсколько дней я получилъ обычную въ такихъ случаяхъ оффиціальную бумагу съ указаніемъ явиться въ такой-то день въ Somerset Bous. Я пришелъ туда въ назначенное время и, отдавши свою карточку, услся ждать въ передней сэра Вильяма. Онъ вошелъ, это былъ старикъ большого роста, съ умнымъ лицомъ, говорившій съ сильнымъ шотландскимъ акцентомъ. Я до сихъ поръ еще точно вижу его предъ собой, входящаго съ моей карточкой въ рук. Прежде всего онъ вручилъ мн обратно эту карточку, разсчетливо замтивъ, что я, быть можетъ, могу воспользоваться ею еще въ другой разъ. Дале слдовалъ вопросъ, не ирландецъ ли я? Когда я съ настойчивостью отрекомендовалъ себя англичаниномъ, онъ спросилъ у меня кое-что о ход моихъ занятій, и сказалъ, что я могу готовиться къ экзамену. Посл экзамена я получилъ должность по флоту, и началъ работать въ Гаслярскомъ госпитал. Моимъ начальникомъ былъ сэръ Джонъ Ричардсонъ, превосходный естествоиспытатель и знаменитый, неустрашимый путешественникъ къ сверному полюсу. Вн интимнаго круга семьи и друзей, это былъ молчаливый и сдержанный человкъ, но такъ какъ мн въ полной степени было присуще юношеское тщеславіе, то я чувствовалъ себя уязвленнымъ тмъ, что ‘Old John’, какъ мы непочтительные молодые люди его называли, не обратилъ ни малйшаго вниманія на мою достойную особу, ни въ первый разъ, когда я подолгу службы постилъ его, ни въ теченіе слдующихъ недль. Но однажды, когда я проходилъ по больничной площади, сэръ Джонъ заговорилъ со мною и огорошилъ меня сообщеніемъ, что онъ старался достать мн постоянное мсто, котораго обыкновенно добиваются молодые врачи ассистенты, но что адмиралтейство назначило туда другого. ‘Я удержу васъ еще здсь’, прибавилъ онъ, ‘пока не найду для васъ чего-нибудь, чмъ бы вы остались довольны’. При этомъ онъ повернулся на каблукахъ, не дожидаясь выраженій благодарности, которыя я началъ-было лепетать — и пошелъ дальше. Такимъ образомъ случилось, что я не былъ отправленъ на западный берегъ Африки, подобно нкоторымъ моимъ младшимъ коллегамъ, а въ продолженіе семи мсяцевъ оставался при Гаслярскомъ госпитал. Поздне, посл того, какъ ‘Old John’ снова очень долго игнорировалъ мое существованіе, онъ, какъ-то повстрчавшись, заговорилъ со мною о служб на судн ‘Rattlesnake’, и сообщилъ мн, что Овенъ Стенли, капитанъ судна, просилъ отрекомендовать ему какого-нибудь ассистента врача, имющаго нкоторыя научныя познанія. Причемъ спросилъ меня, не желаю ли я занять эту должность? Я, конечно, ухватился за это обими руками. ‘Хорошо!— замтилъ онъ, — я вамъ даю отпускъ, позжайте въ Лондонъ и переговорите съ капитаномъ Стенли’.— Я отправился въ Лондонъ къ моему новому начальнику, который принялъ меня любезно и общалъ похлопотать о. моемъ опредленіи на его судно. Въ скоромъ времени послдовало и назначеніе.
Жизнь на военномъ судн въ то время была совершенно иная, чмъ теперь, наша же жизнь была тмъ боле тяжела, что мы цлыми мсяцами не получали писемъ и не встрчали культурнаго человка. За то мы имли то преимущество, что были почти послдними путешественниками (напримръ, у южныхъ береговъ Новой Гвинеи),.которые могли наблюдать людей, не знавшихъ огнестрльнаго оружія, и познакомиться съ интересными дикими и полуцивилизованными народами. Помимо подобныхъ встрчъ и случаевъ, благопріятныхъ ідля научныхъ занятій, мое путешествіе имло для меня еще другое важное значеніе. Мн было очень полезно пожить подъ строгой дисциплиной, посл ночного отдыха на доскахъ, подъ открытымъ небомъ, вмсто балдахина, предвкушать завтракъ изъ какао и сухарей, проточенныхъ червями, и, тмъ не мене, чувствовать цнность жизни, а главное, сознавать, что научаешься работать. Мои товарищи-офицеры были славные ребята, какъ это и подобаетъ морякамъ. Я не могъ, конечно, найти въ нихъ ни достаточнаго пониманія моихъ стремленій, ни интереса къ нимъ, и они не могли постигнуть, зачмъ я такъ усердно занимаюсь предметами, которые мои друзья — мичманы окрестили: ‘буфонадой’ потому что на моей книжной полк стояли сочиненія Бюффона.
Во время моего четырехлтняго путешествія я четыре раза посылалъ сообщенія въ Общество Линнея, приблизительно, съ тмъ же успхомъ, какъ Ной, когда онъ изъ своего ковчега посылалъ вороновъ. Мн стало, наконецъ, досадно такъ-таки ничего не слышать объ участи своихъ сообщеній, и я ршился написать боле крупную работу, которую отослалъ въ 1840 году въ Royal Society. Эта работа была голубемъ моего ковчега, что я, впрочемъ, узналъ лишь по возвращеніи въ Англію (въ 1850 г.), гд нашелъ свою статью напечатанной, а у себя дома — толстый пакетъ съ отдльными оттисками. Когда я иногда слышу, какъ иные мои молодые друзья жалуются на недостатокъ поддержки и участья, то начинаю думать, что мое морское путешествіе прошло не безполезно для моего воспитанія.
Въ теченіе трехъ лтъ посл моего возвращенія, шелъ споръ между моими учеными друзьями и адмиралтействомъ, не должно ли это послднее, согласно своему общанію, поддержать тхъ офицеровъ, которые совершили научныя работы, и не слдуетъ ли помочь мн въ напечатаніи моей книги. Споры эти надоли адмиралтейству, и оно положило имъ конецъ, назначивши меня на новое судно. Я отклонилъ это предложеніе: я желалъ получитъ профессуру по физіологіи или сравнительной анатоміи и всюду обращался, гд только открывалась свободная вакансія,— но все было напрасно. Мой другъ, профессоръ Тиндаль, и я одновременно поставили свою кандидатуру: онъ на каедру физики, а я на каедру естественной исторіи при университет въ одномъ город, который, къ счастью, не счелъ достойнымъ ни одного изъ насъ. Я сказалъ: къ счастью — не потому, что питаю недостаточное уваженіе къ этому университету, во потому что въ скорости пришелъ къ убжденію, что только Лондонъ настоящее для меня мсто.
Наконецъ, въ 1854 году, когда мой покровитель Эдвардъ Форбесъ былъ переведенъ въ Эдинбургъ, то директоръ геологическаго института Генри-де ла-Бетъ предложилъ мн освободившееся посл ухода Форбеса мсто палеонтолога и профессора естественной исторіи. Первую должность я категорически отклонилъ, вторую — принялъ до поры до времени, заявивъ при этомъ сэру Генри, что не интересуюсь ископаемыми и поэтому оставлю эту каедру, какъ только откроется каедра по физіологіи. Тмъ не мене, я 31 годъ оставался въ этой должности, и большая часть моихъ работъ посвящена палеонтологіи. Въ то время я очень неохотно говорилъ публично, и каждый разъ, какъ открывалъ ротъ, былъ убжденъ, что запнусь. Мн кажется, что въ моей рчи, произнесенной мною въ 1852 году, въ первый разъ, въ Royal Institution передъ значительной аудиторіей, заключались вс недостатки, какіе могутъ быть свойственны, оратору, за исключеніемъ многословія и риторической напыщенности. Я долженъ, однако, сознаться, что, по части публичнаго многоговоренія, я, помимо моей воли, согршилъ не мене большинства моихъ современниковъ. Съ теченіемъ времени этотъ актъ для меня ужъ не былъ связанъ съ большими терзаніями.
Мн кажется, не совсмъ удобно касаться трудовъ моей собственной жизни. Мн неловко теперь, когда уже наступилъ вечеръ этой жизни, говорить о томъ, заслужилъ ли я поденную плату, или нтъ. Говорятъ, что люди склонны судить о самихъ себ слишкомъ пристрастно. Въ молодости — можетъ быть это и. такъ, но никакъ не думаю, чтобы это было свойственной старости. Когда старики оглядываются назадъ, жизнь имъ представляется въ страшно укороченной перспектив. Гора, на которую они мечтали подняться въ юности, оказывается предгоріемъ неизмримо боле высокихъ горныхъ цпей, въ тотъ самый моментъ, когда, задыхаясь, они уцпилась уже за ея вершину…
Но если мн позволено говорить о цляхъ, которыя я ставилъ себ съ тхъ поръ, какъ началъ подниматься на свою маленькую вершину, то, въ краткихъ словахъ, он сводятся къ слдующему: способствовать увеличенію научныхъ знаній, работать, на сколько это было въ моихъ силахъ, въ томъ направленіи, чтобы методы научнаго изслдованія были приложены ко всмъ проблемамъ жизни. Я исходилъ при этомъ изъ того убжденія, что нтъ другого облегченія для страданій человчества, какъ правдивость въ мышленіи и поступкахъ и мужественное созерцаніе міра такимъ, какимъ онъ является, когда съ него сорванъ покровъ иллюзіи, которою окутали его набожныя руки, чтобы скрыть его неприглядныя стороны. Такъ какъ такова была моя цль, то всякое честолюбіе,— справедливое или несправедливое,— какое я могъ себ позволить, я подчинялъ другимъ интересамъ,— популяризаціи науки и организаціи научнаго образованія, безконечнымъ спорамъ изъ-за ученія объ эволюціи и неутомимой оппозиціи противъ того церковнаго духа, который у насъ, въ Англіи, является смертельнымъ врагомъ науки.
Въ стремленіи къ достиженію названныхъ цлей я былъ однимъ изъ многихъ, и съ меня довольно, если въ этомъ смысл останется обо мн память,— или если даже и не останется… Въ силу обстоятельствъ, къ которымъ я съ гордостью причисляю благожелательство моихъ друзей, я достигъ различныхъ выдающихся должностей. Было бы ложной скромностью, если бы я, тмъ не мене, сталъ утверждать, что не имлъ успха на жизненномъ поприщ, на которое вступилъ боле подъ давленіемъ вншнихъ обстоятельствъ, чмъ по внутреннему влеченію. Но и все это я не считалъ бы признаками успха, если бы не позволялъ себ думать, что по мр силъ моихъ участвовалъ въ томъ умственномъ движеніи, которое такъ мтко назвали эпохой ‘новой реформаціи’.