А. Бритиков
Из книги ‘Русский советский научно-фантастический роман’
А. Бритиков
Из книги ‘Русский советский научно-фантастический роман’
(Ленинград, 1970)
Из книги ‘Русский советский научно-фантастический роман’, Бритиков А., Год: 1970
Время на прочтение: 3 минут(ы)
В 1910 г. появился утопический роман Н. Олигера ‘Праздник Весны’. Олигер был второразрядным беллетристом, но он, в меру своего таланта, возражал тем, кому в обетованном завтра мерещилось возвращение насилия и собственничества ‘на круги своя’. Не употребляя по цензурным соображениям слово ‘революция’, но явно намекая на смятение перед нею русской интеллигенции, он убеждал читателя, что жизнь продолжает нести ‘свое пламенное знамя среди серого тумана’, что надо уметь видеть не только ‘красный луч, который остр, как оружие’ [Н. Олигер. Праздник Весны. Роман. В кн. О.: Собр. соч., т. 4, СПб., ‘Освобождение’, 1910, стр. 5. Далее ссылки на это издание в тексте], но и освещаемое им будущее. ‘Разве там ничего? — спрашивал он и отвечал: — Там — мечта. Там — то, чего еще не было’ (6).
Не лишне вспомнить, что появившийся тремя годами позже роман В. Ропшина (Савинкова) озаглавлен был теми же словами: ‘То, чего не было’, но в прямо противоположном значении — с ренегатским намеком на то, что революция 1905 г. была фантомом.
В ‘Празднике Весны’ есть сознательные полемические переклички. Мы упоминали выпад против декадентского индивидуализма. Олигер оспаривает также мысль купринского ‘Тоста’. Он тоже допускает в будущее личность, тоскующую по прошлому, по его людям, жестоким и нечутким, но сильным и смелым, выкованным звериной борьбой за существование. Но у Олигера этому тоскующему герою отвечают, что такие, как он, идеализаторы прошлого всегда тянули человечество назад.
Олигера упрекали за то, что его утопия не содержала ни социального, ни эстетического идеала. Потому что нельзя же считать эстетическим ‘идеалом то фразистое и праздное ‘воображательство’ о статуях, картинах, необыкновенно грандиозных храмах и бесконечных купаньях, общими обывательскими словами которого наполнен роман’ [‘Современник’, 1911, No 4, стр. 383]. Это не вполне справедливо. Да, утопический идеал Олигера расплывчат (хотя не более, чем у В. Морриса или Г. Уэллса, чьи романы противопоставлялись ‘Празднику Весны’). И вместе с тем, в отличие от большинства поздних. западных утопистов (особенно Э. Беллами и Т. Герцка), на взгляды Олигера оказала заметное влияние практика революционного движения. На некоторых страницах романа отразился и горьковский пролетарский пафос. Фигуру гиганта с молотом, строителя Земли, призывающего разогнуть спину и побеждать, Олигер возвышает над жизнью как символ будущего и главную силу движения вперед. Реакция олицетворена в служителях, ‘одетых в золото’, которые кормятся у ‘седалища’ Властителя и тупо бубнят, чтобы люди не слушали бунтаря.
Критика не могла не заметить, что Олигер сосредоточивается не на внешних формах, а на внутреннем содержании будущего, хотя и сомневалась, чтобы ‘идиллические образы аркадских пастушков’ показались ‘заманчивыми современному сознанию, измеряющему полноту жизни широтою размаха от величайших страданий до величайших радостей’ [‘Новый журнал для всех’, 1911, No 28, стр. 132].
Олигер ориентировался на салонных читательниц в наивной надежде, что дамы скорее заинтересуются мечтой. И все же в ‘Празднике Весны’ подняты отнюдь не салонные темы. Писатель, например, задумался о драме интеллектуальной неравноценности в социально освобожденном обществе. Смогут ли совершенные социальные условия устранить несовершенство природных способностей? Ведь во мнении товарищей слабый работник будет подобен тем, кто не трудится, а человечество ‘не имеет права быть расточительным’ (97).
Олигер разделял распространенное заблуждение, что высокая духовность коммунизма выразится главным образом в украшении жизни (см. также роман В. Морриса ‘Вести ниоткуда’, авторское предисловие к утопии В. Итина ‘Страна Гонгури’ и др.). ‘Праздник Весны’ — феерия торжеств и карнавалов в прекрасных дворцах и садах. Искусство становится культом, он олицетворен в статуе Весны, которой посвящены храмы. Герои Олигера, правда, задумываются: не слишком ли много они тратят ‘на бесполезное в своей сущности служение красоте’ (97)? Критик иронизировал: ‘Утопия г. Олигера воображает будущность человечества в образе какого-то ‘Дуракова царства’, где не сеют, не жнут, не собирают в житницы’ [‘Современник’, 1911, No 4, стр. 382].
Это была крайность: такой упрек можно предъявить многим старым и новым утопиям. Но крайность симптоматичная: от утопии уже требовали не только ‘определенного слова’, т. е. четкого идеала, но и развертывания этого идеала в действии, в борьбе.
Олигер набрасывал социальный контур будущего, почти не затрагивая индустриально-научной основы общества. В ‘Празднике Весны’ есть декларации о том, что наука и техника займут в будущем гораздо более значительное место. Что же касается изображения научно-технического прогресса, то оно сведено в основном к декоративному обрамлению сельской идиллии. Люди что-то исследуют, на чем-то летают, как-то общаются на расстоянии, какими-то машинами строят свои бесконечные храмы искусства (‘Мара спорила с Акро о каком-то новом изобретении, которое должно было внести новый переворот в строительную технику’, 177).
Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.