Время на прочтение: 27 минут(ы)
Из истории журнальной деятельности А. Н. Радищева
Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова.— М.: Современник, 1987.— (Б-ка ‘Любителям российской словесности. Из литературного наследия’).
Вопрос о журнальной деятельности А. Н. Радищева имеет важное, существенное значение не только для освещения литературного развития этого великого писателя русского XVIII века, но и для истории нашей общественности и литературы вообще. Если и до сих пор не установилось истинно научного и строго исторического отношения к жизненному и литературному труду Радищева, то причины этого явления нужно искать, главным образом, в том изолированном положении, которое создано вековым преследованием сначала автора, а потом книги. Когда Радищев в 1790 году держал ответ в канцелярии Шешковского, он настойчиво отрицался от каких-либо сношений и знакомств и представлял себя ‘уединенным’ литератором. Неслыханная кара, постигшая Радищева, и последовавшее за ней систематическое подавление общественной мысли наложили печать молчания на всех, кто действительно находился в общении с осужденным вольнодумцем, и скрыли от нас радищевские традиции. Со временем утратились и источники наших возможных сведений, и нам остались скуднейшие известия и неясные слухи. Правда, остается еще путь историко-литературного изучения знаменитого ‘Путешествия’, но и до сих пор мы еще не имеем специального исследования, которое выяснило бы отношение книги Радищева к современной литературе и журналистике.
Вопрос о журнальной деятельности Радищева поставлен давно, еще в 1868 г. А. Н. Пыпиным {В заметке ‘Крылов и Радищев. Кто писал в ‘Почте духов’? Вопрос из истории русской литературы прошлого века’. — Вестник Европы, 1868, No 5, с. 419—436.}. Она имеет целую литературу, но мы не имеем никакого определенного решения по той простой причине, что слишком скромны те данные, которыми мы располагаем. Имя Радищева связывается с именем И. А. Крылова и с журналом ‘Почта духов’1, которому принадлежит видное место в истории общественной сатиры {‘Адская почта’3 [ошибка — следует — ‘Почта духов’] доступна Ддя чтения: г-н Каллаш перепечатал ее в II и III томах ‘Полн. собр. соч. И. А. Крылова’. Изд. т-ва ‘Просвещение’ [Спб., 1904, стереотипное переиздание — Пг., 1918].— Ред.}. Пред историками литературы стоят два вопроса: 1) один ли Крылов был автором всех писем ‘Почты духов’,2 изложенной в виде переписки между духами, или он имел сотрудников и 2) был ли в числе его сотрудников А. Н. Радищев. Для нашей цели не так важен первый вопрос. Не имея в виду останавливаться на нем, укажем, что наиболее вероятным представляется нам мнение Я. К. Грота, по которому весь журнал принадлежит одному автору {Сатира Крылова и его ‘Почта духов’. — Вестник Европы, 1868, No 3, с. 203—224 и в ‘Трудах’ Я. К. Грота, т. III.}. Сохранилось, правда, идущее от самого Крылова известие о том, что издатель и собственник журнала Рахманинов давал ему материал, но речь тут, очевидно, не о готовых статьях, а именно о материалах, сообщениях. И в современной периодической печати мы нередко наблюдаем эти явления: материалы доставляются со стороны одними лицами и обрабатываются в статью постоянными сотрудниками. Но, перечитывая теперь ‘Почту духов’ — ряд писем, которыми обмениваются духи и которые рисуют картину общественных пороков,— трудно допустить, что они писаны разными авторами: если же допустить это, то все-таки надо представлять себе дело так, что все авторы действовали по указке одного, выработавшего форму изложения и наблюдавшего за применением правил и распределением тем. Но главным лицом в журнале был 20-летний Крылов. С трудом верится, что по его указанию действовал 40-летний Радищев. Но допустим даже, что в ‘Почте духов’ работало несколько лиц. Какими доказательствами мы располагаем для зачисления в их число Радищева? Все фактические данные приведены А. Н. Пьшиным, и позднейшая литература их совершенно не увеличила. Они заключаются в двух указаниях.
Первое — на слова Крылова своему сослуживцу Быстрову о причинах закрытия журнала и типографии: ‘Знаешь, мой милый,— говорил Крылов,— тут много причин… полиция, и еще одно обстоятельство… кто не был молод и на веку своем не делал проказ’. Эти слова Пыпин приводит по статье Кеневича, делающего к ним следующее дополнение со слов H. И. Греча: кажется, Крылова ‘подозревали в том, что он напечатал у себя книгу Радищева. По крайней мере, лет десять спустя после появления ее в свет, один полицейский чиновник сам рассказал ему, что являлся в его типографию с поручением разведать, не у него ли печатается эта книга, и прикрыл это поручение желанием узнать, как вообще печатаются книги’ {Кеневич В. Иван Андреевич Крылов. Биографический очерк.— Вестник Европы, 1868, No 2, с. 712.}. Пыпин сам признал, что из подобных сообщений трудно извлечь что-нибудь кроме темного представления о каких-то связях, существовавших между ним и Радищевым. Но это сообщение Быстрова — Греча — Кеневича не годится для утверждения даже темного представления. Пыпину не были еще в то время известны данные о начале преследования против Радищева и о том, что факты его авторства и печатания книг в его собственной типографии обнаружились, можно сказать, тотчас же по возбуждении расследования. Но, главное, мы знаем теперь, что у Крылова не было в то время собственной типографии, что ‘Почта духов’ печаталась в типографии Рахманинова {Данные об издании ‘Почты духов’ приведены В. В. Каллашом в предисловии к перепечатке журнала (Полное собрание сочинений И. А. Крылова. Изд. т-ва ‘Просвещение’. Т. II. [СПб., 1905], с. 305—320).}, что издание прекратилось в 1789 году на августовской книжке скорее всего за отсутствием подписчиков и что во всяком случае прекращение не было ни в какой зависимости от появления книги в июне 1790 года.
Второе указание, приводимое Пыпиным, — свидетельство Масона4, автора известного сочинения о России в царствования Екатерины II и Павла I. Масон прибыл в Россию в 1786 году, сначала преподавал в артиллерийском корпусе, а с 1789 года состоял адъютантом при президенте военной коллегии Н. И. Салтыкове, был воспитателем его детей и жил во дворце, в 1796 году он был выслан за границу имп. Павлом I. В. А. Бильбасов дает высокую оценку его работе, вышедшей в 1800 году под заглавием ‘Mmoires secrets sur la Russie et particuliè,rement sur la fin rè,gne de Catherine II et le commencement de celui de Paul I’ (Paris, An VIII) {См.: Бильбасов В. А. История Екатерины Второй. Т. XII, ч. 2 [Обзор иностранных сочинений о Екатерине II. (1797—1896). Берлин, [1891], с. 66—70.— Ред.5}. Во втором томе (p. 188—190) мы находим следующее известие о Радищеве.
‘Среди многочисленных жертв политических преследований Радищев заслуживает в особенности сожалений друзей разума. Известно, что Екатерина II нередко отправляла на свой счет за границу русскую молодежь путешествовать и учиться, в большинстве случаев выбор был удачен, молодые люди становились достойными людьми и приносили в свое отечество знания философии и гуманные идеи. Самым выдающимся и самым несчастным из этих воспитанников Екатерины был Радищев. По своем возвращении он был определен директором таможни, и в этом положении сборщика податей (dans cet emploi de publicain), его честность, любезность в обращении, мягкость характера заставили ценить и дорожить им. Он занимался литературой и уже издавал ‘Почту духов’ (Potschta Doukow), периодическое издание, самое философское и самое острое (la plus piquante), подобного которому никогда не осмелились издавать в России. Но его совсем не трогали, когда же во время революции он осмелился напечатать маленькую работу, он решился обнаружить свою ненависть к деспотизму, свое негодование против фаворитов и свое уважение к французам. Особенно замечательно тут то, что многие экземпляры его книг имели разрешение полиции. Рылеев (!!!!Kjef), начальник полиции, столь же известный в России своими нелепостями, как д’Аржансон, Ленуар, Сартин во Франции своими хитростями, был потребован к ответу по поводу этого одобрения. Он не знал, как отвечать, потому что он не читал книги, да и ничего в ней не понял бы. Но почтенный Радищев, также спрошенный, сознался, что самые резкие отрывки его книги не были в рукописи, когда он представлял ее в цензуру, но что он сам напечатал их у себя. Он заслуживал бы того отношения, которое Екатерина высказала в других случаях — прощения, но Радищев был отправлен в Сибирь.
‘Он попросил разрешить ему обнять последний раз жену и детей, когда его вывели из тюрьмы, чтобы отправить, ему разрешили остановиться на берегу Невы, чтобы подождать их: но была ночь, подняли мост, чтобы пропустить суда, и в этот момент его несчастная супруга прибыла на другой берег. Радищев умоляет задержать его отправление, пока не пройдет судно, или пока жена не найдет лодки. Напрасно, безжалостный конвой заставляет его сесть и запирает его в возок, на глазах его растерявшейся жены, простирающей с воплями к нему руки через реку. Ах! если он еще жив в далекой пустыне (dans ces vastes dsertes), в которую он брошен, или если он еще дышит в Колыванских рудниках, пусть он найдет утешение в философии и добродетели! Его смелость не прошла без пользы для родины. Несмотря на конфискацию, его книга существует у многих его соотечественников, и память о нем дорога всем рассудительным и чувствительным людям’.
К этому рассказу Масон делает следующее примечание: ‘Труд Р<адищева> озаглавлен ‘Путешествие в Москву’. Русским книгопродавцам платили до 25 руб. за то, чтобы иметь на час эту книгу и прочесть. Я читал только отрывки, и среди них тот, в котором он разоблачает надменность и глупое величие деспота, окруженного презренными льстецами. Вот фраза, которая особенно возмутила Екатерину: ‘puisqu’elle tait directe. J’entre Tzarsko Clo, je suis frapp du silence effrayant qui y rè,gne: tout se taut, tout tremble, c’est ci la demeure du despotisme’ {‘потому что она была прямолинейной’ (т. е. фраза.— Ред.) и далее: ‘Я приезжаю в Царское Село, я поражен убивающей тишиной, которая там царит: все молчит, все трепещет, здесь живет деспотизм’ (франц.). — Ред.}. И эта фраза стоила Сибири для несчастного Радищева’.
Вот единственное известие, называющее Радищева даже не сотрудником, а единственным автором ‘Почты духов’. Сообщения Масона достоверны в общих чертах, но не в частностях. И рассказ о Радищеве тоже только в общем соответствует действительности, но отступает от нее во многих частностях. Пыпин не обратил на них должного внимания. Уже первое сообщение об его исключительно авторстве ‘Почты духов’ должно бы внушить сомнение. Масон не держал в руках даже книги ‘Путешествия’, поэтому-то он и называет его небольшой работой, брошюрой. Рассказ о прощании тоже не верен: и жены6 у Радищева в это время уже не было, да притом такая разительная подробность о прощании (положим, не с женой, а с сестрой)7 — воспитательницей детей Р<адищева> сохранилась бы в семейных воспоминаниях детей8 Радищева. Сведения о процессе и каре, постигшей Радищева, получены, очевидно, не из первых рук и только подтверждают общее впечатление отрывка, что Масон был в довольно далеких отношениях к делу Радищева и к истории его книги. Известия Масона не шли, очевидно, из кругов, близких к Радищеву. С тем большей осторожностью нужно относиться к сообщению Масона о ‘Почте духов’, ибо еще труднее было получить сведения о таком интимном факте, как авторство неподписанных статей. В большую публику, к которой принадлежал и Масон, проникали, конечно, лишь слухи, и эти слухи и положил в основу своей книги Масон. Действительно, тот, кто сообщил бы Масону совершенно достоверное известие об издании Радищевым ‘Почты духов’, должен был близко знать жизнь Радищева и не мог сообщить данных, приводимых Масоном.
Вот этот-то слух, внесенный в французскую книгу, и положил начало литературе нашего вопроса. Считаясь с ним и не имея, кроме него, решительно никаких фактических данных, исследователи, касавшиеся этого вопроса, считали долгом высказаться, какие именно письма в ‘Почте духов’ могут быть приписаны Радищеву. Пыпин приписывал ему все письма, занятые общими соображениями о недостатках общественной жизни и рассуждениями о предметах нравственности, в особенности письма Сильфа Дальновида и предположительно письма VIII, II, IV, XX, XXII, XXIV, XXV, XXIX, XXXIII, XXXVII. К мнению Пыпина склонялся и А. И. Лященко {[Лященко А. И. Иван Андреевич Крылов (Биографический очерк).— Исторический вестник, 1894, No 11, с. 498—499].— Ред.}. Л. Н. Майков склонен был приписать Радищеву письма Сильфа Дальновида и Выспрепара, особливо письма XX, XXII, XXIV, XXVII {Майков Л. Историко-литературные очерки. СПб., изд. Лю Ф. Пантелеева, 1895, с. 36.}. В. В. Каллаш утверждает, что письма Выспрепара, Дальновида и Астарота напоминают литературную манеру Радищева {}[Крылов И. А. Полн. собр. соч. СПб., 1904, т. II, с. 312].— Ред.. Н. П. Павлов-Сильванский, относясь скептически к предположениям Пыпина, признавал радищевскими письма XXII, V, XVIII {Путешествие из Петербурга в Москву А. Н. Радищева. Редакция Н. П. Павлова-Сильванского и П. Е. Щеголева. СПб., 1905, с. 287—288.}.
Основания подобных утверждений — чисто субъективного свойства, в полной зависимости от того впечатления, которое производит на исследователя содержание или стиль писем. Но и на этом пути можно было бы получить достоверные выводы, если бы был произведен анализ стиля ‘Почты духов’ и стиля Радищева, но этой работы до сих пор не сделано. У нас после внимательного изучения сочинений Радищева сложилось представление, что у Радищева своеобразнейший стиль (по словарю, эпитетам и синтаксису), легко отличный, и что стиль ‘Почты духов’ совсем не похож на радищевский. Заметим, что обычная характеристика слога Радищева — тяжелый, надутый,— бесконечно повторяемая, совершенно поверхностна и неприменима к Радищеву. Мы сказали бы, что слог его имеет даже своеобразную прелесть: ни в каких других произведениях XVIII века не чувствуется такого биения слова, такой жизни языка, как у Радищева.
Но относясь критически к сообщению Масона, мы должны поставить вопрос, какие действительно бывшие факты могли способствовать возникновению подобного слуха об отношении Радищева к журналистике. На поставленный таким образом вопрос мы можем теперь ответить: да, Радищев был прикосновенен к современной журналистике, но не к ‘Почте духов’, а к выходившему одновременно с ней журналу ‘Беседующий гражданин’9. Этот журнал ныне абсолютно забыт, можно сказать, что из исследователей никто и никогда им не интересовался, а между тем в истории русского общественного мнения ему принадлежит видное место. Достаточно сказать, что он посвящен был разработке вопроса о принципах политической деятельности гражданина и выяснению отношений гражданина к своим согражданам и государству. По своему идейному содержанию журнал очень близок к ‘Путешествию’: можно сказать, он подготавливал книгу Радищева. Сравнительный анализ ‘Беседующего гражданина’ и ‘Путешествия’ выясняет общность взглядов журнала и книги на многие политические и философские вопросы. Любопытна и история издания этого журнала. Он издавался целым кружком единомышленно настроенных лиц — ‘Обществом друзей словесных наук’10. Издатели неоднократно подчеркивали, что, выпуская журнал, они не преследуют целей коммерческих. Их задачей было развитие стройного мировоззрения, в котором необходимость гражданских добродетелей вытекала из посылок этических, философских и гносеологических. Поэтому мы находим в журнале целый ряд статей серьезного, научного содержания {О деятельности ‘Общества друзей словесных наук’, о членах его, об отношении его к Радищеву, о связи ‘Беседующего гражданина’ с ‘Путешествием’ я говорю на основании изданных и неизданных материалов в особом исследовании, которое в начале будущего года появится в печати. В нем я даю подробный анализ журнала и выясняю его историко-культурное значение12.}. Членом этого общества и, следовательно, одним из издателей журнала был и А. Н. Радищев. Об участии его мы имеем на этот раз не одно глухое сообщение, мы можем внести в собрание его сочинений одну статью, достоверно ему принадлежащую. Это важное известие об отношении Радищева к ‘Беседующему гражданину’ мы находим в вышедших недавно весьма любопытных ‘Записках Сергея Алексеевича Тучкова’ {1766—1808. Записки Сергея Алексеевича Тучкова. / Под ред. К. А. Военского. СПб., 1908, с. 42—43.}. Тучков тоже был членом ‘Общества друзей словесных наук’, но в 1789 году он принимал участие в войне со шведами11 и жил в Выборге {На жительстве в Выборге он значится и в списке получавших ‘Беседующий гражданин’, помещенном в журнале.}. Приехав в Петербург в 1790 году, он поспешил в собрание общества, но оно оказалось закрытым. Собрания были запрещены, а члены общества подверглись в разной мере преследованиям правительства. И эти преследования были вызваны деятельностью Радищева. Вот в высшей степени важный рассказ Тучкова.
‘После столь трудного похода, прибыл я в дом отца моего13 и, отдохнув несколько дней в моем семействе, вдумал посетить собрание наше любителей словесности. Но приехав в дом, где собирались мои сочлены, нашел оный пуст, и дворник объявил мне, что он не знает почему, однако давно уже, как запрещено от полиции этим господам собираться.
‘Во Франции началась уже тогда революция и дух вольности начал проникать в Россию, а потому не только все иллюминатские, мартинистские и масонские собрания, но даже и собрания любителей словесности были строго запрещены, потому что некоторые члены первых находились членами и в последних, чего никак не можно было избежать.
‘Некто г. Радищев, член общества нашего, написал одно небольшое сочинение под названием ‘Беседа о том, что есть сын отечества, или истинный патриот’, и хотел поместить в нашем журнале. Члены, хотя одобрили оное, но не надеялись, чтобы цензура пропустила сочинение, писанное с такой вольностью духа. Г. Радищев взял на себя отвезти все издание того месяца к цензору и успел в том, что сочинение его вместе с другими было позволено для напечатания. В то же время издал он и напечатал без цензуры в собственной типографии небольшую книгу его сочинения под названием: ‘Езда из Петербурга в Москву’, в которой с великою вольностью, в сильных выражениях писал он противу деспотизма. Книга сия написана была прозою, но заключала в себе оду на вольность, сочиненную им стихами. Оная начиналась сими словами:
О вольность! Вольность дар бесценный!
Позволь, чтоб раб тебя воспел…
и далее:
Да Брут и Телль еще проснутся.
Сидя во славе, да смутятся
От гласа твоего цари14.
‘Полиция скоро открыла и сочинителя оной. Он был взят и отвезен в тайную канцелярию, которая в царствование Екатерины II самыми жестокими пытками действовала во всей силе. Некто Шешковский, человек, облеченный в генеральское достоинство, самый хладнокровный мучитель, был начальником оной. Радищев, выдержав там многие пристрастные допросы, сослан был, наконец, в Сибирь.
‘Императрица велела подать себе все списки членов, как тайных, так и вольных ученых собраний, в том числе представлен был список и нашего собрания. По разным видам и обстоятельствам, большая часть членов лишены были своих должностей, и велено было выехать им из Петербурга. Я не могу умолчать о том, что она, читая список собрания нашего и найдя в нем мое имя, сказала: ‘на что трогать этого молодого человека, он и так уже на галерах’.
Тучков ставит кару, постигшую членов общества, в связь с обнаружением в числе его членов Радищева, не совсем ясно, какое влияние на закрытие общества имела его статья и был ли ведом Екатерине II факт участия Радищева в журнале. Известно, что со времени французской революции отношение Екатерины ко всякому проявлению независимой и свободной мысли становится нетерпимым, а ревность к отысканию заразы французской — безмерной. Этими особенностями ее психологии объясняется и неслыханное наказание, наложенное ею на Радищева. Во всяком случае в то время участие Радищева в журнале считалось одной из причин гибели общества, иначе Тучков, начиная в своих записках рассказ об обстоятельствах закрытия общества, не упомянул бы о статье Радищева, писанной с вольностью духа и помещенной по особенным хлопотам автора. Для хронологии событий нужно отметить следующее. Статья Радищева появилась в декабрьской (последней) книге ‘Беседующего гражданина’ в 1789 году. Но это не значит, что книжка вышла в декабре. С первой же январской книжки журнал начал выходить с опозданием. Это обстоятельство неоднократно заставляло издателей извиняться перед читателями. И декабрьская книжка 1789 года вышла уже в 1790 году. В ней помещены, между прочим, стихи на масленицу, поэтому можно думать, что книжка вышла уже после масленицы, значит, в феврале или даже в марте месяце. В это время Радищев заканчивал печатание своего ‘Путешествия’. Очевидно, промежуток между выходом книги журнала и ‘Путешествия’ был невелик.
Но обратимся к статье Радищева, отличавшейся необычной вольностью духа. Действительно, с первых же строк вас охватывает атмосфера радищевской мысли и радищевского стиля. Тема — коренной вопрос, волновавший передовую русскую интеллигенцию — кто же истинный гражданин, кто сын отечества. Отечество для них не было отвлеченным словом, не было абстракцией: это был лозунг действительности. Недаром немного позже имп. Павел I запретил употреблять слово отечество, как термин революционный. Приводим эту неизвестную до сих пор статью Радищева.
БЕСЕДА О ТОМ, ЧТО ЕСТЬ СЫН ОТЕЧЕСТВА {*}
{* Помещена в ‘Беседующем гражданине’ на 308—324 страницах III части, воспроизводится нами буквально.}
Не все рожденные в Отечестве достойны величественного наименования сына Отечества (патриота).
— Под игом рабства находящиеся не достойны украшаться сим именем.— Поудержись, чувствительное сердце, не произноси суда твоего на таковые изречения, доколе стоиши при праге.— Вступи и виждь!
Кому неизвестно, что имя сына Отечества принадлежит человеку, а не зверю или скоту, или другому бессловесному животному? Известно, что человек существо свободное, поелику одарено умом, разумом и свободною волею, что свобода его состоит в избрании лучшего, что сие лучшее познает он и избирает посредством разума, постигает пособием ума, и стремится всегда к прекрасному, величественному, высокому.— Все сие обретает он в едином последовании естественным и откровенным законам, инако божественными называемым, и извлеченным от божественных и естественных гражданским или общежительным.— Но в ком заглушены сии способности, сии человеческие чувствования, может ли украшаться величественным именем сына отечества?— Он не человек, но что? он ниже скота, ибо и скот следует своим законам, и не примечено еще в нем удаления от оных. Но здесь не касается рассуждение о тех злосчастнейших, коих коварство или насилие лишило сего величественного преимущества человека, кои соделаны чрез то такими, что без принуждения и страха ничего уже из таких чувствований не производят, кои уподоблены тяглому скоту, не делают выше определенной работы, от которой им освободиться нельзя, кои уподоблены лошади, осужденной на всю жизнь возить телегу, и не имеющие надежды освободиться от своего ига, получая равные с лошадью воздаяния и претерпевая равные удары: не о тех, кои не видят конца своему игу, кроме смерти, где кончатся их труды и их мучения, хотя и случается иногда, что жестокая печаль, объяв дух их размышлением, возжигает слабый свет их разума и заставляет их проклинать бедственное свое состояние и искать оному конца: не о тех здесь речь, кои не чувствуют другого, кроме своего унижения, кои ползают и движутся во смертном сне (летаргия), кои походят на человека одним только видом, в прочем обременены тяжестию своих оков, лишены всех благ, исключены от всего наследия человеков, угнетены, унижены, презренны, кои не что иное, как мертвые тела, погребенные одно подле другого, работают необходимое для человека из страха, им ничего, кроме смерти, не желательно, и коим наималейшее желание заказано, и самые маловажные предприятия казнятся, им позволено только расти, потом умирать, о коих не спрашивается, что они достойного человечества сделали? какие похвальные дела, следы прошедшей их жизни, оставили? какое добро, какую пользу принесло государству сие великое число рук? — Не о сих здесь слово, они не суть члены государства, они не человеки, когда суть не что иное, как движимые мучителем машины, мертвые трупы, тяглый скот!— Человек, человек потребен для ношения имени сына Отечества! — Но где он? Где сей украшенный достойно сим величественным именем? — Не в объятиях ли неги и любострастия? — Не объятый ли пламенем гордости, любоначалия, насилия? — Не зарытый ли в скверноприбыточестве, зависти, зловожделении, вражде и раздоре со всеми, даже и теми, кои одинаково с ним чувствуют и к одному и тому же устремляются?— или не погрязший ли в тину лени, обжорства и пиянства? — Вертопрах, облетающий с полудня (ибо он тогда начинает день свой) весь город, все улицы, все домы, для бессмысленнейшего пустоглаголения, для обольщения целомудрия, для заражения благонравия, для уловления простоты и чистосердечия, соделавший голову свою мучным магазином, брови вместилищем сажи, щеки коробками белил и сурика, или лучше сказать живописною политрою, кожу тела своего вытянутою барабанного кожею, похож больше на чудовище в своем убранстве, нежели на человека, и его распутная жизнь, знаменуемая смрадом из уст и всего тела его происходящим, задушается целою аптекою благовонных опрыскиваний, словом, он модный человек, совершенно исполняющий все правила щегольской большего света науки, — он ест, спит, валяется в пьянстве и любострастии, несмотря на истощенные силы свои переодевается, мелет всякий вздор, кричит, перебегает с места на место, кратко, он щеголь.— Не сей ли есть сын Отечества? — или тот, поднимающий величавым образом на твердь небесную свой взор, попирающий ногами своими всех, кои находятся пред ним, терзающий ближних своих насилием, гонением, притеснением, заточением, лишением звания, собственности, мучением, прельщением, обманом и самым убийством, словом, всеми, одному ему известными, средствами раздирающий тех, кои осмелятся произносить слова: человечество, свобода, покой, честность, святость, собственность и другие сим подобные? — потоки слез, реки крови не токмо не трогают, но услаждают его душу.— Тот не должен существовать, кто смеет противоборствовать его речам, мнению, делам и намерениям? сей ли есть сын Отечества? — Или тот простирающий объятия свои к захвачению богатства и владений целого Отечества своего, а ежели бы можно было, и целого света, и который с хладнокровием готов отъять у злосчастнейших соотечественников своих и последние крохи, поддерживающие унылую и томную их жизнь, ограбить, расхитить их пылинки собственности, который восхищается радостию, ежели открывается ему случай к новому приобретению, пусть то заплачено будет реками крови собратий его, пусть то лишит последнего убежища и пропитания подобных ему сочеловеков, пусть они умирают с голоду, стужи, зноя, пусть рыдают, пусть умерщвляют чад своих в отчаянии, пусть они отваживают жизнь свою на тысячу смертей, все сие не поколеблет его сердца, все сие для него не значит ничего, — он умножает свое имение, а сего и довольно.— И так не сему ли принадлежит имя сына Отечества? — Или не тот ли сидящий за исполненным произведениями всех четырех стихий столом, коего услаждению вкуса и брюха жертвуют несколько человек, отъятых от служения Отечеству, дабы до пресыщения мог он быть перевален в постель, и там спокойно уже заниматься потреблением других произведений, какие он вздумает, пока сон отнимет у него силу двигать челюстьми своими? И так конечно сей, или же который-нибудь из вышесказанных четырех? (ибо пятого сложения толь же отдельно редко найдем). Смесь сих четырех везде видна, но еще не виден сын Отечества, ежели он не в числе сих!— Глас разума, глас законов, начертанных в природе и сердце человеков, несогласен наименовать вычисленных людей сынами Отечества! Самые те, кои подлинно таковы суть, произнесут суд (не на себя, ибо они себя не находят такими), но на подобных себе, и приговорят исключить таковых из числа сынов Отечества, поелику нет человека, сколько бы он ни был порочен и ослеплен собою, чтобы сколько-нибудь не чувствовал правоты и красоты вещей и дел.
Нет человека, который бы не чувствовал прискорбия, видя себя уничижаема, поносима, порабощаема насилием, лишаема всех средств и способов наслаждаться покоем и удовольствием, и не обретая нигде утешения своего.— Не доказывает ли сие, что он любит честь, без которой он как без души. Не нужно здесь изъяснять, что сие есть истинная честь, ибо ложная, вместо избавления, покоряет всему вышесказанному, и никогда не успокоит сердца человеческого.— Всякому врождено чувствование истинной чести, но освещает оно дела и мысли человека по мере приближения его к оному, следуя светильнику разума, проводящему его сквозь мглу страстей, пороков и предубеждений к тихому ее, чести то есть, свету.— Нет ни одного из смертных толико отверженного от Природы, который бы не имел той вложенной в сердце каждого человека пружины, устремляющей его к люблению чести. Всякий желает лучше быть уважаем, нежели поносим, всяк устремляется к дальнейшему своему совершенствованию, знаменитости и славе, как бы ни силился ласкатель Александра Македонского, Аристотель, доказывать сему противное, утверждая, что сама Природа расположила уже род смертных так, что одна и притом гораздо большая часть оных должна непременно быть в рабском состоянии, и следовательно не чувствовать, что есть честь? а другая в господственном, по тому, что не многие имеют благородные и величественные чувствования.— Не спорно, что гораздо знатнейшая часть рода смертных погружена во мрачность варварства, зверства и рабства, но сие ни мало не доказывает, что человек не рожден с чувствованием, устремляющим его к великому и к совершенствованию себя, и следовательно к люблению истинной славы и чести. Причиной тому или род провождаемой жизни, обстоятельства, или в коих быть принуждены, или малоопытность, или насилие врагов праведного и законного возвышения природы человеческой, подвергающих оную силою и коварством слепоте и рабству, которое разум и сердце человеческое обессиливает, налагая тягчайшие оковы презрения и угнетения, подавляющего силы духа вечного.— Не оправдывайте себя здесь, притеснители, злодеи человечества, что сии ужасные узы суть порядок, требующий подчиненности. О ежели б вы проникли цепь всея Природы, сколько вы можете, а можете много! то другие бы мысли вы ощутили в себе, нашли бы, что любовь, а не насилие содержит толь прекрасный в мире порядок и подчиненность. Вся природа подлежит оному, и где оный, там нет ужасных позорищ, извлекающих у чувствительных сердец слезы сострадания, и при которых истинный друг человечества содрогается.— Что бы такое представляла тогда Природа, кроме смеси не стройной (хаоса), ежели бы лишена была оной пружины? — По истине она лишилась бы величайшего способа, как к сохранению, так и к совершенствованию себя. Везде и со всяким человеком рождается оная пламенная любовь к снисканию чести и похвалы у других.— Сие происходит из врожденного человеку чувствования своей ограниченности и зависимости. Сие чувствование толь сильно, что всегда побуждает людей к приобретению для себя тех способностей и преимуществ, посредством которых заслуживается любовь как от людей, так и от высочайшего Существа, свидетельствуемая услаждением совести, а заслужив других благосклонность и уважение, человек учиняется благонадежным в средствах сохранения и совершенствования самого себя.— И есть ли сие так, то кто сомневается, что сильная оная любовь к чести и желание приобрести услаждение совести своей с благосклонностию и похвалою от других, есть величайшее и надежнейшее средство, без которого человеческое благосостояние и совершенствование быть не может? — Ибо какое тогда останется для человека средство преодолеть те трудности, кои неизбежны на пути, ведущем к достижению блаженного покоя, и опровергнуть то малодушное чувствование, кое наводит трепет при воззрении на недостатки свои?— Какое есть средство к избавлению от страха, пасть на веки под ужаснейшим бременем оных? ежели отъять во-первых исполненное сладкой надежды прибежище к высочайшему Существу, не яко мстителю, но яко источнику и началу всех благ, а потом к подобным себе, с которыми соединила нас Природа, ради взаимной помощи, и которые внутренне преклоняются к готовности оказывать оную и, при всем заглушении сего внутреннего гласа, чувствуют, что они не должны быть теми святотатцами, кои препятствуют праведному человеческому стремлению к совершенствованию себя. Кто посеял в человеке чувствование сие искать прибежища?— Врожденное чувствование зависимости, ясно показывающее нам оное двойственное к спасению и удовольствию нашему средство.— И что, наконец, побуждает его ко вступлению на сии пути? что устремляет его к соединению с сими двумя человеческого блаженства средствами, и к заботе нравиться им? — По истине не что иное, как врожденное пламенное побуждение к приобретению для себя тех способностей и красоты, посредством которых заслуживается благоволение божие и любовь собратий своей, желание учиниться достойным их благосклонности и покровительства.— Рассматривающий деяния человеческие увидит, что се одна из главнейших пружин всех величайших в свете произведений!— И се начало того побуждения к люблению чести, которое посеяно в человеке, при начале сотворения его! се причина чувствования того услаждения, которое обыкновенно сопряжено всегда с сердцем человека, как скоро наливается на оное благоволение божие, которое состоит в сладкой тишине и услаждении совести, и как скоро приобретает он любовь подобных себе, которая обыкновенно изображается радостию при воззрении его, похвалами, восклицаниями.— Се предмет, к коему стремятся истинные человеки, и где обретают истинное свое удовольствие! Доказано уже, что истинный человек и сын Отечества есть одно и то же, следовательно будет верный отличительный признак его, ежели он таким образом честолюбив.
Сим да начинает украшать он величественное наименование сына Отечества, Монархии. Он для сего должен почитать свою совесть, возлюбити ближних, ибо единою любовию приобретается любовь, должно исполнять звание свое так, как повелевает благоразумие и честность, не заботясь нимало о воздаянии, почести, превозношении и славе, которая есть сопутница, или паче, тень, всегда следующая за Добродетелию, освещаемою не вечерним солнцем Правды, ибо те, которые гоняются за славою и похвалою, не только не приобретают для себя оных от других, но паче лишаются.
Истинный человек есть истинный исполнитель всех предоставленных для блаженства его законов, он свято повинуется оным.— Благородная и чуждая пустосвятства и лицемерия скромность сопровождает все чувствования, слова и деяния его. С благоговением подчиняется он всему тому, чего порядок, благоустройство и спасение общее требуют, для него нет низкого состояния в служении Отечеству, служа оному, он знает, что он содействует здравоносному обращению, так сказать, крови Государственного тела.— Он скорее согласится погибнуть и исчезнуть, нежели подать собою другим пример неблагонравия и тем отнять у Отечества детей, кои бы могли быть украшением и подпорою оного, он страшится заразить соки благосостояния своих сограждан, он пламенеет нежнейшею любовию к целости и спокойствию своих соотчичей, ничего столько не жаждет зреть, как взаимной любви между ними, он возжигает сей благотворный пламень во всех сердцах , — не страшится трудностей, встречающихся ему при сем благородном его подвиге, преодолевает все препятствия, неутомимо бдить над сохранением честности, подает благие советы и наставления, помогает несчастным, избавляет от опасностей заблуждения и пороков, и ежели уверен в том, что смерть его принесет крепость и славу Отечеству, то не страшится пожертвовать жизнию, есть ли же она нужна для отечества, то сохраняет ее для всемерного соблюдения законов естественных и отечественных, по возможности своей отвращает все, могущее запятнать чистоту, и ослабить благонамеренность оных, яко пагубу блаженства и совершенствование Соотечественников своих. Словом, он благонравен! Вот другой верный знак сына Отечества! Третий же, и, как кажется, последний отличительнейший знак сына Отечества, когда он благороден. Благороден же есть тот, кто учинил себя знаменитым мудрыми и человеколюбивыми качествами и поступками своими, кто сияет в Обществе разумом и Добродетелию, и будучи воспламенен истинно мудрым любочестием, все силы и старания свои к тому единственно устремляет, чтобы, повинуясь законам и блюстителям оных, придержащим властям, как всего себя, так и все, что он ни имеет, не почитать иначе, как принадлежащим Отечеству, употреблять оное так, как вверенный ему залог благоволения Соотчичей и Государя своего, который есть Отец Народа, ничего не щадя для блага Отечества. Тот есть прямо благороден, которого сердце не может не трепетать от нежной радости при едином имени Отечества, и который не инако чувствует притом воспоминании (которое в нем непрестанно), как бы то говорено было с драгоценнейшей всего на свете его чести. Он не жертвует благом Отечества предрассудкам, кои мечутся, яко блистательные, в глаза его, всеми жертвует для блага оного, верховная его награда состоит в Добродетели, то есть, в той внутренней стройности всех наклонностей и хотений, которую премудрый Творец вливает в непорочное сердце, и которой в ее тишине и удовольствии ничто в свете уподобиться не может. Ибо истинное благородство есть добродетельные поступки, оживотворяемые истинною честию, которая не инде находится, как в беспрерывном благотворении роду человеческому, а преимущественно своим Соотечественникам, воздавая каждому по достоинству и по предписуемым законам Естества и Народоправления. Украшенные сими единственно качествами как в просвещенной Древности, так и ныне почтены истинными хвалами. И вот третий отличительный знак сына Отечества.
Но сколь ни блистательны, сколь ни славны, ни восхитительны для всякого благомыслящего сердца сии качества сына Отечества, и хотя всяк сроден иметь оные: но не могут однако ж не быть не чисты, смешаны, темны, запутаны, без надлежащего воспитания и просвещения Науками и Знаниями, без коих наилучшая сия способность человека удобно, как всегда то было и есть, превращается в самые вреднейшие побуждения и стремления, и наводняет целые Государства злочестиями, беспокойствами, раздорами и неустройством. Ибо тогда понятия человеческие бывают темны, сбивчивы и совсем химерические.— Почему прежде, нежели пожелает кто иметь помянутые качества истинного человека, нужно, чтобы прежде приучил дух свой к трудолюбию, прилежанию, повиновению, скромности, умному состраданию, кто к охоте благотворить всем, к любви Отечества, к желанию подражать великим в том примерам тако ж к любви к Наукам и Художествам, сколько позволяет отправляемое к общежитии звание, применился бы к упражнению в Истории и Философии или Любомудрии, не школьном, для словопрения единственно обращенном, но в истинном, научающем человека истинным его обязанностям, а для очищения вкуса, возлюбил бы рассматривание Живописи великих Художников, Музыки, Изваяния, Архитектуры или Зодчества.
Весьма те ошибутся, которые почтут сие рассуждение тою Платоническою системою общественного воспитания, которой события никогда не увидим, когда в наших глазах род такого точно воспитания, и на сих правилах основанного, введен Богомудрыми Монархами, и просвещенная Европа с изумлением видит успехи оного, восходящие к предположенной цели исполинскими шагами!’
Исполненная радищевского пафоса, статья эта, появившись в последней книжке журнала, достойным образом завершила осуществление задач, поставленных издателями. Не входя здесь в подробные выяснения отношения этого манифеста Радищева к остальным статьям журнала, скажем, что в нем поистине конденсировано содержание журнала. Прекращая издание, редакторы напечатали ‘Заключение к просвещеннейшей публике’, как бы боясь, что не будут поняты их истинные намерения, они еще раз объясняют те цели и задачи, которые были поставлены их органу: ‘Желающим знать цель и связь сего издания, сверх объяснения о том, сделанного в предуведомлении к сему изданию, еще кратко повторяется здесь, что цель оного единственно заключалась в всевозможном показании, что г_л_а_в_н_о_е д_е_л_о П_р_а_в_и_т_е_л_ь_с_т_в е_с_т_ь и б_ы_т_ь д_о_л_ж_е_н_с_т_в_у_е_т в_о_с_п_и_т_а_н_и_е Н_а_р_о_д_а в благочестии, кротости, трудолюбии, послушании, домостроительстве, тако ж в предохранении его от фанатизма или безверия, в утверждении на правилах закона, в п_о_к_а_з_а_н_и_и, ч_т_о е_с_т_ь с_ы_н О_т_е_ч_е_с_т_в_а и какие его о_б_я_з_а_н_н_о_с_т_и, при том введение и покровительство Наук и Художеств, ободрение и поддержание торговли и рукоделий, научение людей быть мужественными и решенными в защищении своего Отечества, искусными ‘честными законниками’ и т. д. Мы видим из этого ‘заключения’, что участие Радищева не было случайным, что при только что указанной программе журнала подобная статья могла быть написана лицом, близким к журналу, и единомышленником. Но ведь кроме этих внутренних свидетельств о близости Радищева к ‘Беседующему гражданину’ мы имеем и известие Тучкова о том, что Радищев был членом Общества, издававшего журнал {Исследователям журналистики XVIII века за издателя ‘Беседующего гражданина’ известен писатель и переводчик Мих. Ив. Антоновский. Он и сам впоследствии объявлял себя издателем, но в действительности журнал издавало ‘Общество’, в котором Антоновский играл видную роль. Во всей истории издания журнала и в истории самого Антоновского много неясного и намеренно таинственного. Подробнее обо всех этих вопросах мы говорим в особом исследовании.}. Для нас пока достаточно этих данных.
Обратимся снова к сообщению Масона. Не легло ли в его основу известие об участии Радищева именно в ‘Беседующем гражданине’? До Масона дошли слухи вполне верные о журнальной деятельности Радищева и о том, что эта деятельность была запечатлена печатью свободной мысли, но он смешал заглавие журнала — не ‘Почта духов’, а ‘Беседующий гражданин’. Вспомним, как он характеризует периодическое издание Радищева: — ‘самое философское и самое острое (la plus piquante), подобного которому никогда не осмелились издавать в России’. К какому журналу более приложима эта характеристика? Если еще вторая часть характеристики (la plus piquante) может быть отнесена с одинаковым правом и к журналу Крылова и к журналу ‘Общества друзей словесных наук’, то первая часть (la plus philosophique) — указание на обилие философских статей — может быть отнесена только к ‘Беседующему гражданину’. Как раз последний журнал и прослыл в тогдашней читающей публике за чересчур нравоучительный, наставнический, философский. Уже в 3-й книге редакция ‘Беседующего гражданина’ помещает письмо Пустобаева с упреками по адресу редакции, зачем-де она наполняет журнал наставлениями и рассуждениями. Пустобаев, конечно, вымышленный самой редакцией представитель толков и разговоров в публике о журнале. Сейчас мы встретимся и еще с одной подобной же характеристикой журнала.
Не достаточно ли этих соображений и данных для того, чтобы признать, что Масон имел в виду именно ‘Беседующего гражданина’, а не ‘Почту духов?’ Но, может быть, нам возразят, что известие о сотрудничестве Радищева в ‘Беседующем гражданине’ не противоречит сообщению Масона, и скажут, что Радищев при всем этом мог работать и в ‘Почте духов’. По счастью, мы имеем одно объективное доказательство непричастности Радищева к журналу Крылова и Рахманинова, и это доказательство мы находим в самой же ‘Почте духов’. Дело в том, что ‘Беседующий гражданин’ попал на язычок Крылову и подвергся неоднократному осмеиванию на страницах ‘Почты духов’. Крылов никогда не питал сочувствия к отвлеченностям теоретическим и философским, он был весь в мире лиц и событий. Политическое его мировоззрение не носит следов теоретической разработки. Немудрено, что серьезное, философское содержание ‘Беседующего гражданина’, дидактический тон его поэзии сразу оттолкнули Крылова от журнала, который к тому же и был его конкурентом: почти одновременно появились объявления о подписке на тот и другой журнал. А с конкурентами Крылов обращался бесцеремонно: в той же ‘Почте духов’ он травил, например, Княжнина. В майской книжке Крыловского журнала (в письме XXX гнома Зора к волшебному Маликульмульну) находим: нелестное сравнение просвещения нынешнего со старым: ‘тогда не приносили стыда ученому свету бабушкины выдумки, Бродящий мещанин’ и т. д. Бродящий мещанин — это, конечно, ‘Беседующий гражданин’. Суждения, конечно, несправедливы и чрезмерно пристрастны. В июльской книге находим новую выходку против конкурента: ‘Можно ли распространить далее сего надменное о себе самом мнение? Может ли модный петиметр безумнее сего о себе мыслить, или: полуученый более сего превозносить себя похвалами? После сего, кто будет удивляться, что Пустоврал поставляет себя в числе лучших писателей, что Любокрас прельщается своею красотою, и что сочинители Бродящего мещанина почитают прекраснейшими творениями глупые свои бредни, хотя многим довольно известно, что нет почти ни одного из их читателей, кто мог бы с удовольствием прочитать с начала до конца хотя одну их книжку. Все сии люди, рожденные с разумом,, в тесных пределах заключенным, могут ли воспротивиться погрешностям, сродным вообще всем смертным, когда не мог оных избежать Лейбниц, будучи из числа величайших и славнейших философов в Европе? Ежели он по прежнему своему свойству принужден был впасть в столь смешное безумие, и если в то самое время, когда осуждал человеческое высокомерие, предавался сам до чрезвычайности сему гнусному пороку, то каким чудом люди простые могли бы возвыситься свыше пределов своего состояния и исправить свои несовершенства, присоединенные крепчайшими узами к существу их?’
При подробном анализе ‘Почты духов’ и ‘Беседующего’ гражданина’ найдется еще немало точек соприкосновения и расхождения, в данный момент нас не интересующих. Ограничимся только что приведенной полемической выходкой. Крылова: она с достаточной яркостью вскрывает ту пропасть, которая лежала между ним и сотрудниками ‘Беседующего гражданина’, между его задачами и задачами последних. Журнал Крылова сыграл свою роль в истории общественной сатиры, но хотя ‘Почта духов’ и ‘Беседующий гражданин’ били одного врага, преследовали одни и те же пороки, но Крылов никогда не возвышался ни до чистоты намерений, которые характеризовали издателей ‘Гражданина’, ни до той глубокой принципиальности, которая управляла их общественной деятельностью. Мы мало знаем о Крылове именно этого времени, но он, несомненно, был человек темный и далеко отставший в своей образованности от редакторов ‘Беседующего гражданина’. Любопытно то, что журнал Крылова не дотянул до конца года, кончился на августовской книге, имея около 80 подписчиков, а ‘Беседующий гражданин’ выходил весь год и имел около 200 подписчиков.
После сказанного можно ли предполагать, что кто-либо из издателей ‘Беседующего гражданина’ мог работать и в ‘Почте духов’? А ведь в числе издателей был и Радищев. Мы нарочно подчеркнули раньше не только внешнюю близость, но и внутреннюю — Радищева к журналу. Мог ли он, столь дороживший своей философией и своей мыслью, работать в том журнале, который обзывал плоды этой философии и мысли глупыми бреднями? Думаем, что ответ может быть только отрицательный. И на вопрос, поставленный в 1868 году Пыпиным: кто писал в ‘Почте духов’ и не был ли сотрудником ее Радищев, мы можем теперь с достоверностью ответить: Радищев не принимал участия в журнале Крылова.
Сборник избранных работ П. Е. Щеголева характеризует его исторические и литературные взгляды, общественную позицию. В подобном составе работы исследователя публикуются впервые. Составитель стремился представить особенность творческого метода Щеголева, как синтез литературного и исторического поисков, становление в его творчестве исследовательской проблемы — ‘Русская литература и освободительное движение’. Весь материал представлен по двум разделам: в первом разделе помещены статьи, посвященные ‘первому революционеру’ А. Н. Радищеву, ‘первому декабристу’ В. Ф. Раевскому, А. С. Грибоедову и его роли в движении декабристов, А. А. Дельвигу, и воспоминания о Л. Н. Толстом. Во втором разделе — статьи, посвященные А. С. Пушкину и его роли в освободительном движении. Следует сразу же оговориться, что этот состав статей отнюдь не исчерпывает всего творческого наследия П. Е. Щеголева по данным вопросам. В этот сборник не вошли работы исследователя, посвященные Н. В. Гоголю, В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу и т. д. При включении в книгу статьи ‘Возвращение декабриста’ удалось воспользоваться лишь публикацией из нее ‘Воспоминаний В. Ф. Раевского’, бывших в распоряжении П. Е. Щеголева, и местонахождение которых сейчас не установлено.
Все статьи печатаются по тексту последних прижизненных публикаций исследователя (за исключением статей ‘Зеленая лампа’ и ‘К истории пушкинской масонской ложи’) и основными источниками являются сочинения П. Е. Щеголева (‘Исторические этюды’. Спб., 1913, ‘Декабристы’. М.—Л., 1926, ‘Из жизни и творчества Пушкина’. 3-е изд., испр. и доп. М.—Л., 1931). С целью приближения библиографического описания к современным издательским требованиям и в то же время стараясь сохранить авторскую манеру подачи материала, решено было, в ряде случаев, вводить редакторские и авторские уточнения, заключая их при этом в квадратные скобки. Во всех остальных случаях современное библиографическое описание дано в тексте комментариев. При публикации без оговорок исправлены явные описки, опечатки. Слова и заголовки, дополняющие текст, заключены в угловые скобки.
Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами, исключение составляют тексты публикуемых документов. Купюры, сделанные в свое время П. Е. Щеголевым, чаще всего по цензурным и редакторским соображениям, восстановлены в угловых скобках.
Все цитаты из сочинений и писем Пушкина приводятся по изданию: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений (Академия наук СССР). Т. I—XVI, 1937—1949, и т. XVII (справочный), 1959, т. II, III, VIII, IX — каждый в двух книгах — 1, 2, при отсылках в тексте даются том (римская цифра) и страница (арабская).
Впервые сделан перевод иноязычных текстов, при переводе пушкинских текстов было использовано академическое издание сочинений поэта.
ИЗ ИСТОРИИ ЖУРНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А. Н. Радищева (1789 г.)
Впервые — ‘Минувшие годы’, 1908, No 12, с. 191—209, перепеч.: Щеголев П. Е. Исторические этюды. Спб., 1913, с. 3—30.
1 ‘Почта духов’, ежемесячное издание, или ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами’. Издатель и автор — И. А. Крылов. Журнал выходил в Петербурге в 1789 году (ч. I, январь — апрель), (ч. 2, май — август), всего — 8 номеров в типографии И. Г. Рахманинова, в 1802 г. журнал был переиздан. Предполагалось возобновить журнал в конце мая — начале июня 1790 года. Но в условиях ведущегося следствия по делу А. Н. Радищева журнал был, по-видимому, или окончательно запрещен цензурой, или прекращен самим издателем. Имеются сведения, что И. Г. Рахманинов в 1793 г. без ведома цензуры переиздал журнал у себя в типографии в деревне Казинке Козловского у. Тамбовской губ. Тем не менее весь тираж (600—650 экз.) 17 января 1794 года был опечатан и сгорел во время пожара 27 апреля 1797 года. Об этом см., Сводный каталог русской книги XVIII века. 1725—1800. Ч. IV. М., 1966, с. 168.
2 В составе журнала 48 писем, объединенных общим сюжетом. Автором писем является И. А. Крылов. Тем не менее исследователями также назывались имена и А. Н. Радищева, И. Г. Рахманинова, Н. Ф. Эмина.
3 П. Е. Щеголев ошибочно указал в сноске на ‘Адскую ночту’ — ‘Адская почта, или Переписка хромого беса с кривым’. Ежемесячное издание 1769 года. Журнал выходил в Петербурге с июля по декабрь, всего шесть книжек. Издатель и автор — Ф. А. Эмин. Журнал не поднимал больших социальных тем, всецело отдаваясь литературной борьбе. Сатирические публикации журнала изобилуют намеками на конкретные лица высшего круга и нападками на литературных противников Эмина — А. П. Сумарокова, M. M. Хераскова и др. Выступление против журнала ‘Всякая всячина’, выходившего под наблюдением императрицы, привело к конфискации августовской книжки журнала и его прекращению.
Переиздания: 1789 г. — ‘Курьер из ада с письмами’ и ‘Адская почта, или Курьер из ада с письмами’, оба с существенными купюрами.
4 Масон (Masson) Шарль (Карл), француз на русской службе, преподаватель артиллерийско-инженерного кадетского корпуса, затем секретарь президента Военной коллегии Н. И. Салтыкова и гувернер его сыновей, с 1795 года секретарь вел. кн. Александра Павловича, мемуарист, автор книги: Maison C. F. Ph. Mmoires secrets sur la Russie et particuliè,rement sur la fin du rè,gne de Catherine II et le commencement de celui de Paul I. Paris, An VIII [1800]. (‘Секретные мемуары России и в частности конца правления Екатерины II и начала правления Павла I’).
5 Работа В. А. Бильбасова была задумана в 12-ти томах, т. 1—2, 1890—1891, т. 3—11 не выходили, т. 12 вышел в двух частях.
6 Первая жена Радищева — Рубановская Анна Васильевна (ум. 1783).
7 Рубановская Елизавета Васильевна (1764—1797), свояченица А. Н. Радищева, его вторая жена.
8 У А. Н. Радищева от первого брака было четверо детей: сыновья — Василий, Николай, Павел и дочь Екатерина и от второго — дочери — Фекла, Анна и сын Афанасий.
9 ‘Беседующий гражданин’. Ежемесячное издание, заключающее в себе рассуждения вольным слогом и на стихах, как на природном российском языке сочиненные, так и заимствованные переводом у самых лучших иностранных писателей, чрез разные роды творений открывающие путь к ясному познанию главнейших обязанностей человека в особенности, а наипаче гражданина.
Ч. 1. Генварь, февраль, март, апрель. Спб., 1789.
Ч. II. Май, июнь, июль, август. Спб., 1789.
Ч. III. Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь. Спб., 1789. Во граде Св. Петра (Типография И. Г. Рахманинова).
Журнал ‘Беседующий гражданин’ был органом ‘Общества друзей словесных наук’, возглавляемым М. И. Антоновским, соиздателем был И. Г. Рахманинов. Журнал распространялся по подписке — 201 экз.
10 ‘Общество друзей словесных наук’ было организовано в Петербурге в 1784 г. М. И. Антоновским, воспитанником Московского университета, близким в те годы к Г. И. Шварцу, профессору философии, последователю Н. И. Новикова. В числе учредителей общества А. Н. Радищев еще не значится, он вступил позднее, начиная с 1785 г. Общество ставило перед собой не столько литературные, сколько общественные, философские и моральные темы. По мнению исследователей, этические принципы, положенные в основу деятельности Общества, являются, в известной мере, прообразом принципов будущих декабристских организаций (см.: Бабкин Д. С. А. Н. Радищев. Литературно-общественная деятельность. М.—Л., 1966, с. 142). Есть основание полагать, что в этом журнале Радищев, кроме разбираемой статьи, поместил также: ‘Рассуждение о том, в чем состоит разум любомудрия’, ‘Рассуждение о связи естественного права с правом гражданским’ и ‘Рассуждение о человеке и его способностях’. (Семенников В. Н. Литературно-общественный круг Радищева. — Сб. ст.: А. Н. Радищев. Материалы и исследования. М.—Л., 1936, с. 228). Ю. М. Лотман, согласный с выводами относительно авторства Радищева последней статьи, считает также, что Радищеву принадлежит и статья ‘Рассуждение о труде и праздности’. (Лотман Ю. М. Из истории литературно-общественной борьбы 80-х годов XVIII в.— Сб. ст. : Радищев. Статьи и материалы. Л., 1950, с. 81—128).
11 Имеется в виду русско-шведская война 1788—1790 годов.
12 Объявленная П. Е. Щеголевым работа в печати не появлялась. В 1909 году этот замысел и не мог быть реализован по той простой причине, что сам Щеголев был осужден и находился в это время в петербургской тюрьме ‘Кресты’.
13 Тучков Алексей Васильевич, генерал, отец С. А. Тучкова.
14 Радищев А. Н. Полн. собр. соч. М., 1938, т. 1, с. 1—21.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
