Из дневников, К. Р., Год: 1915 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 276 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Романов К.К.

Дневники

Возвышение души

Романов К.К. Дневники. Воспоминания. Стихи. Письма

М., ‘Искусство’, 1998.

OCR Ловецкая Т. Ю.

8/IV — 30/VI —1877 г.

{Здесь и далее краткое содержание глав дневника принадлежит Э. Матониной.}

День, отмеченный в Дневнике. Великая княгиня Александра Иосифовна знает свой долг перед Отечеством. Братья собираются в военный поход на Дунай. Молитва, мысли о себе. Вечер на Мадере. Молодой Великий князь жевал просвирку и не умел благодарить Бога. Прощение с Павловском.

Фрегат ‘Светлана’

Пятница. 22/4.

1/2 1-го ночи. Я люблю по окончании дня раскрывать свой дневник и записывать свои впечатления: приятно думать, что прошел день и больше никогда не повторится все дурное этого дня, если оно было. Так и теперь я радуюсь, что прошел день, даже он не был особенно дурной…

Павловск. 1877 г.

Пятница. 24/6.

Мама вернулась из Стрельны. Я застал ее на ее балконе, сидящею с Папа. Она уже знала о моем отъезде и радовалась ему. Она так знает свой долг, что даже не поморщилась, когда Папа объявил ей о моем отъезде, она говорит, что для отечества все отдаст до последней капли крови. Она и заказала это: когда Папа ушел, она написала ему, прося послать на Дунай и Митю, который, в свою очередь, написал Папа. Мама написала письмо с такими основательными доводами о Мите, с такою убедительною просьбой, что говорит, Папа ему не откажет.

Мне была неприятна мысль, что Митя отправится, может быть, очень неприятна! Я хотел быть один со своими, и чтобы люди не моей Светлановской жизни мне не мешали. С Митей, конечно, поедет И.А., которого я ужасно люблю, но который мне очень будет мешать на Дунае, сам этого не зная. Его присутствие, когда я меж своими, меня крайне стесняет, мне неловко, я боюсь каждого своего не только слова, но и движения, чтоб не увидеть на его лице неудовольствия. …Это скверно, я старался заставить себя заглушить это ощущение, молился даже о его (Митином. — Э. М.) отправлении со мною…

Павловск. 1877 г.

Июнь. Суббота. 25/7.

Пили чай на моем балконе. В 10 ч. Мама проснулась, мы пошли к ней. Сегодня я почти помирился с мыслью, что и Митя с нами на Дунай отправится. Вот мы сидим у Мама, она недолго спала и чувствовала себя дурно. Вошел Папа. С первых же слов он поблагодарил Митю за благородные чувства и порывы, высказанные в его вчерашнем письме, но не согласился на его просьбу, говоря, что ему, Мите, ещё надо учиться и не думать о войне. Я почти был уверен в таком ответе…

Вчера Мама выразила мне желание, чтобы я говел перед походом. Сегодня, после обеда, я сказал об этом Папа. Он отвечал, что имел ту же мысль, но она не удобоисполнима из-за моих дел, занимающих меня в настоящее время. Мама, видимо, это было неприятно, тем более, что я поддался словам Папа и отказался от взятого вчера святого намерения…

Павловск. 1877 г.

Воскресенье. 26/8. Июнь.

Мама получила массу телеграмм, одна, между прочим, была от Государя, он говорит, что радуется увидеть меня на берегах Дуная… Мне очень хотелось идти помолиться в церковь, и так, чтобы меня не видели. Я простился с Мама, оставил у нее Митю и пошел по полутемным залам на хоры нашей церкви. Там я встал на колени, облокотился на перила, закрыл глаза и молился, или вернее думал, размышлял… Завтра приедет батюшка, О. Арсений.

Понедельник. 27/9. Июнь.

Встал довольно поздно. В 10 ч. Баранов стриг мне волосы. В 11 ч. пошел в церковь. Мы всегда стоим на хорах, а внизу — народ. Сегодня никого внизу не было, и я был рад этому, как-то лучше молиться, когда один. Мама пришла к концу обедни. Она почти совсем не спала, чувствовала себя дурно, но была бодра и весела.

Я хорошо молился и много думал о себе. Я уже очень далек от того времени, когда так легко молится и когда мне казалось, что Бог и Ангелы меня слушают и не гнушаются моей молитвой. А теперь мне трудно сосредоточить свои мысли и религиозно настроить ум. Когда же я, наконец, углубляюсь в себя и начну молиться, я вижу свои грехи с самой черной стороны и прошедшее мне кажется невозможным. Тогда я думаю, что Бог отвратился от меня и ему не нужны мои молитвы. И вспоминается мне вечер на Мадере. Мы говорили с**, он был на вахте, мы стояли, прислонившись к правому шкапичному орудию. Я утешал его, он находил в себе какие-то…

1 ч. 40 м. ночи — Итак, я утешал его, он находил в себе много дурного, и до того дурного, что не видел себе прощения, я говорил ему, что Господь более радуется раскаянию одного грешника, чем святой жизни 99 праведников. А теперь я сам припоминаю эти слова и они так же не производят на меня успокаивающего впечатления, как тогда на него…

Вторник. 28/9 3/4 12-го ночи.

…Пришла телеграмма от Папа, который уезжал в Кронштадт. Он приказывал быть на другой день в Исаакиевском соборе на благодарственном молебне по случаю взятия Тырнова. Я запорол горячку: написал Мама, прося ее иметь обедню раньше, примерил большие сапоги, так как следовало быть в парадной форме. Мне было очень неприятно, что сейчас после Причастия следовало лететь в город, было бы гораздо лучше не торопясь выслушать обедню и оставаться весь день в покое…

Вторник. 28/10.

Настал день Причащения… Я сразу оделся в походную форму, т. е. в шитый мундир с палашами и большие сапоги. Одевшись, пошел с О. Арсением в церковь. Там, перед царскими вратами, поставили аналой с Крестом и Евангелием. Батюшка прочел молитвы, и я стал исповедоваться. Моя исповедь никогда прежде так долго не продолжалась, и батюшка так много и хорошо говорил. Но не было у меня моей прежней детской радости и покоя, которые обнимали все мое существо в прежние чистые годы после исповеди. А особенно эта проклятая предстоящая поездка в город нарушала нужный покой. Мама хорошо спала и сама проснулась. Мы стояли обедню внизу, народу совсем не было. Молиться я никак не мог, положительно, мой галстук, который все вылезал из-под воротника мундира, меня гораздо более озабочивал, чем предстоящее таинство. Вот до какого я дошел бездушия. Единственное, что было хорошего, это сознание своей недостойности. Когда мы с Мама подходили к чаше, мне сделалось очень хорошо и я, как всегда в эти минуты, потерял всякое понимание. А причастившись, я опять попал в омут глупых житейских забот и опять мне мешал галстук, который все ерзал по накрахмаленному воротнику новой шелковой рубахи. Я жевал просвиру и не умел благодарить Бога.

Потом мы скоропостижно удрали в город… Молебен служил Митрополит с множеством духовенства, все это было очень торжественно, но я был ужасно бесчувственен…

Павловск. 1877 г.

Четверг. 30/12.

…Мой денщик Фокин приоделся, его Степанов зачем-то прислал. Я сказал ему, что он может ехать в город, говеть с остальной командой, отправляющейся на Дунай. Обедали на Гонзаговой галерее. Потом катался с Мама. Я иногда думаю, что, может быть, в последний раз вижу милый Павловск! 12 ч. 40 м. ночи. Прощай, дорогой, верный, заслуженный дневник.

25/V—17/X—1879

Кофе ‘у лебедя’. Прощание с Александром II и его семьей. Севастопольское военное кладбище. Последние поцелуи сестры Ольги. ‘Поповка’. Обязанность быть моряком. У подошвы горы — Батум. Древний храм византийской постройки. Покушение на Александра II. Казнь Соловьева. Блуждание по адмиралтейству следом за Папа. Лорис-Меликов в Харькове. Москва, Иверская часовня, профессор Сергей Соловьев. Александр II — пленник в своей стране. Любовь к Елене Шереметевой. Роман царя с Е. Долгорукой. Вокруг света с гвардейским экипажем. Избавимся ли мы от нигилизма? Балтийское море. Слезы над Достоевским. У короля и королевы в Копенгагене. Наследник цесаревич Александр счастлив со своей женой цесаревной. История с монахом. Гатчина, постель Павла I. Письмо А. С. Пушкина.

Крым. 1879 г.

Май. 25.

…В последний раз пили мы кофе ‘у лебедя’ — на берегу пруда в тиши густых деревьев, под скалой и храмом. Начались прощания: все обитатели Орианды высыпали на подъезд пожелать всем счастливого пути…

Севастополь.

Около 4-х ч. пришли в Севастополь… Провели тяжелых 2 часа перед отъездом Царя, Царицы, Мама, Сергея и Мити.

Полились слезы, настали минуты расставания. Оля, Мама плакали: я чувствовал, что слезы подступают к горлу, и также заплакал. От души благодарили Государя, Императрицу за их ласку и внимание.

Мы остались втроем: Папа, Оля и я. Подъехали на северную сторону, на знаменитое военное севастопольское кладбище. Мне вспоминался 73 год, когда я был здесь с Ильей Александровичем, я тогда очень любил Лушкова и отыскал могилу его отца и имя его, вырезанное золотом на мраморе в церкви.

Мы с благоговением входили в пирамиду церкви. Над входом мозаичный образ Христа. Я смотрел на эти величественные и тихие, кроткие черты — и казалось, что хорошо должно быть лежать покойником под землей и отдыхать от трудов, забот и ран, когда их сторожит такой Сторож.

Каждая икона в Церкви напоминает о времени, когда мертвые оставят свои могилы.

Мы пошли по кладбищу, читая направо и налево на могильных камнях имена убитых, умерших от ран и страшные слова ‘братская могила’.

Солнце заходило, кладбищенский сад смотрел уютно и привольно, в теплом воздухе хорошо пахло цветами. Вспоминаются слова: ‘Подожди немного — отдохнешь и ты…’

Мы обедали на ‘Поповке’. С ужасом я ждал минуты последних поцелуев Оли — новые слезы. Хотелось бы сразу оборвать и разойтись в разные стороны. Привезли мы Олю на пар. ‘Константин’… Отъезжая на катере, я кричал Оле: ‘До свидания, Христос с тобою’. Я слышал ее последние слова ‘Благодарствуй’.

Я водворился на ‘Поповке’. На нем мы будем плавать с Папа по Черному морю… ‘Поповка’ внутри делает впечатление страшной адской машины. Посреди, между двух дымовых труб и толстых вентиляторов, открывается широкая бездна башни. По желанию, оттуда поднимаются подобно кровожадным крокодилам два 12 дюймовых (40 тонн) орудия и получают какой угодно угол возвышения. Вдруг вся эта пропасть начинает быстро вращаться, и это движение не мешает пушкам точно так же подниматься. И вдруг, среди темноты, засветится электрический фонарь Яблочкова — и сразу все предметы вокруг ярко и блестя освещаются.

Черное море.

‘Вице-адмирал Попов’

26. Май.

‘Поповкой’ командует Балк. Общество, собирающееся у Папа, мне не особенно симпатично, за некоторыми исключениями. Нет никого, с кем бы я мог поговорить, не только отвести душу…

Стараюсь обращать внимание на морские предметы. Не могу не сознаться, что вопросы государственные гораздо более меня занимают, чем частные морские предметы. Будь моя воля, я бы служил в гражданской службе. Но теперь моя обязанность быть моряком… Завтра утром может быть Батум…

Батум.

Май. 29.

Перед нами открывался гористый берег, у подошвы горы расположен небольшой, невзрачный городок с несколькими мечетями. На краю косы, закрывающей батумскую бухту, лежит турецкое укрепление, посреди которого шест, чтоб подымать маячный огонь. Вход в бухту открытый и широкий, сама она не велика и не может вместить большой флот. Но частных судов приходит много, пароходы турецкие, английские, французские, австрийские держат сообщение с Трапезундом, а русские с Поти.

Город населен турками, греками, армянами. В горах и отчасти в городе живут кабулетцы, аджары, лады и гурийцы.

Папа здесь встретили: Князь Святополк Мирский, заступающий временно должность Наместника, военный губернатор, генерал-майор Комаров и корпусный командир генерал Своев. Все они завтракали у нас на ‘Поповке’ и еще турок — Мустафа-паша. В 3 часа мы все съехали с Папа на берег.

У пристани был выстроен почетный караул Владикавказского полка с множеством георгиевских кавалеров. Нас посадили в коляски, кто сел верхом. Осмотрели турецкое прибрежное укрепление. Папа посетил лагерные стоянки военных частей и госпиталь. Потом повезли в горы. У крутого моста Папа, я и Мирский тоже сели на лошадей и поехали в горы.

С высоты открывался прекрасный вид на море и на окрестные горы. Сам город лежит в низменной, прибрежной и болотистой равнине, горы начинаются немного отступив от берега. Горы здесь не очень высоки, но чрезвычайно живописны и покрыты свежей зеленью. Небо было покрыто облаками, и они закрывали снежные вершины внутреннего хребта.

Около 7 ч. мы вернулись на ‘Поповку’.

Симоново-Канонитский

монастырь.

Май. 31.

Снялись с якоря в 1 ч. пополуночи. В 4 ч. были в Псерети, съехали на берег. Возвышалась недалеко от берега каменная церковь, окруженная древними развалившимися стенами генуэзской крепости. Доносился благовест, на пристани встретили нас монахи в облачениях, с крестом и святой водою. Повели нас в церковь, отслужили краткий молебен. Все мы потом пошли за гору смотреть древний храм. По дороге настоятель говорил нам, каким образом очутился здесь монастырь. В древности пришли в Абхазию проповедовать христианство Андрей Первозванный и Симон-Зилот, называемый также Канонитом, ибо Христос был на его свадьбе в Кане Галилейской. По преданию Апостол Симон основал здесь церковь на берегу реки… и тут умер и был погребен. В нынешнем столетии с Афонского монастыря пришло сюда, в Псерети, несколько монахов. Они основали церковь и школу для маленьких абхазцев. В последнюю войну все это было разрушено. Но, по заключении мира, монахи вернулись, в 3 месяца сами выстроили каменную церковь, где мы и были, и снова заведут школу.

Слышен был шум реки, нам ее не было видно за густою растительностью, кругом возвышались горы, сплошь покрытые лесом. Вот увидели мы огромный, развесистый орешник, за ним открылся сложенный из тесаного камня, полуразвалившийся и покрытый плющом и вьющимися растениями древний храм византийской постройки, тут по преданию и погребен Апостол Симон.

Над куполом входной части церкви растет огромная смоковница — ствол ее внутри, между стен здания. Мы вошли в церковь. Купол обвалился, пол зарос репейником, и красиво по стенам вьется плющ… К моему восторгу, удивлению, по стенам видны остатки древних красок, на западной стене, против алтаря и над дверью видны остатки стенной живописи образа Успения Божией Матери…

Новороссийск.

Июнь. 1.

Утром стали на якорь в Новороссийской бухте. Кругом зеленые горы однообразного наводящего уныние вида. Пристань страдает от жестокого ‘бора’, особенно зимой. В 48 году на этом рейде во время шторма от ‘бора’ погибла шхуна ‘Струя’, пошедшая ко дну под напором (?) ледяной коры. Очень неважное место для якорной стоянки.

Погода чудная, очень тепло. Мне так хорошо было на душе при мысли завтра быть в Орианде. Я так люблю вид Ялты и Ялтинского рейда, запах лавров, крутые скалы Ай-Петри. Когда грустно, мне приятно вспоминать все это, особенно склон горы к морю за Ялтой, так становится хорошо на сердце.

Новороссийск делает впечатление скучнейшего, пустейшего города. Грязная церковь, несчастный общественный сад, невзрачные улицы, гадкие мостовые, казармы, госпиталь, греки и кое-какие русские. Я с Обезьяниновым поехал в гору, с сопровождавшим полковником Никифараки. Он, кажется, очень дельный, умелый и хороший человек. Ему, наверно, сильно достанется от инженеров, Папа заметил, что собор в очень непристойном виде, и спросил, в чьем он ведении, полковник отвечал, что в инженерном. Папа сильно распушил инженерное ведомство при инженерном офицере, поручив ему передать начальству. Обезьянинов обещал мне предупредить в Тифлисе, что инженеры действительно виноваты — и что Никифараки их не выдавал, а Папа сам заметил грязную обстановку церкви.

Орианда.

Июнь. 3.

После завтрака говорили про ‘тяжелые переживаемые времена’. Я утешал, говоря, что не клином свет сошелся, что жили люди и живут, и долго еще будут жить. Говорили про процесс Соловьева, покушавшегося на жизнь Государя, и про его казнь 27 мая.

Июнь. 4.

Читал дело государственного преступника Соловьева и описание его казни. Это произвело на меня тяжелое впечатление, даже голова разболелась…

Орианда.

Июнь. 5.

Последний день здесь. Когда-то я милый Крым снова увижу. Дай Господи, мне быть тогда по крайней мере не хуже, чем я теперь.

Николаев.

7. Июнь.

В 11 утра были в Буге у Спасской пристани. Большая встреча, адмиралы в мундирах, цветы, ворота, надпись ‘добро пожаловать’ и т. д. — все как следует… Отправился с Корнаковским странствовать по городу. Были в ремесленном училище, в приюте для стариков, старух и детей, устроенном обществом, в девичьем пансионе и Константиновской школе грамотности.

Потом я поехал на кладбище, мне хотелось побыть на могилах моей первой учительницы Елизаветы Ивановны Ильиной и моего милого Гавришева, умершего от слома раненой ноги в лазарете Мама. Я помолился на его могиле, просил его умолить Бога послать Мама здоровья и счастья. И мне казалось, что душа Владимира ближе ко мне. — Дома узнал, что отъезд наш отсюда отложен до завтра. Не могу выразить, как это меня расстроило, я так надеялся покончить с утомительными и скучными осмотрами всяких заведений и мастерских. Я взял на себя, помолился Богу, чтобы спокойно перенести неприятность. Я молился и Гавришеву. И молитва мне замечательно помогла и подкрепила меня. Я скоро стал видеть и находить некоторое удовольствие в блуждании по адмиралтейству за Папа, посреди огромной свиты. Папа несколько раз очень посердился над дурными и небрежными отделками некоторых предметов николаевского порта.

На берегу Буга.

9. Июнь.

Погода все время стоит чудная, очень знойная. Ездил с Н. И. Казнаковым на ракетный завод, где при мне спустили спасательную ракету, и в болгарский пансион.

Искупался в Буге. Были с Папа в женском пансионе Памферовой, в Александровской гимназии и осмотрели прекрасный, еще не оконченный морской госпиталь.

В 4 ч. 45 м. уехали из Николаева. Мама по телефону просила насадить жасмин и резеду на могилу Гавришева. Я поручил это Казнакову, он обещал исполнить. Мама просила посадить именно эти цветы, потому что старушка воспитательница покойного видела во сне, будто он упрекал ее за то, что она не носит ему на могилу резеду и жасмин, его любимые цветы.

10. Июнь.

В Харькове Папа был встречен временным генерал-губернатором Лорис-Меликовым. Мы с ним были втроем, он говорил Папа про нынешнее настроение харьковского общества и про революционно-социалистические общества. Мне понравились убеждения Меликова, хотя я мало читал и мало знаю, чтобы судить взгляды людей на управление. Все же внутренное мое чувство радовалось, видя, что в Харькове генерал-губернатор не принимает ни к чему не ведущих крутых неосторожных мер.

Москва.

11. Июнь.

В 6 1/2 были в Москве. По обычаю, по приезде поехали поклониться иконе Иверской Божией Матери. Вокруг широкого крыльца ожидала нас и приветствовала радушным ‘ура’ толпа народа. Войдя в часовню, положив два земных поклона, приложившись к образу и снова поклонившись в землю, я услышал церковное пение, а по выходе над головами мой слух снова обдало ‘ура’ народа. Приятно было чувствовать связь, кажется несуществующую, между другими народами и их князьями.

Я испытывал замирание сердца и радость, видя Красную Площадь, лобное место, Василия Блаженного, и тогда, когда под Спасскими воротами мы сняли фуражки, а человек на козлах, сняв шляпу, снял шапку и с кучера.

Поселились мы в Малом Кремлевском дворце. У Папа здесь на каждом шагу детские воспоминания. После обеда он повез меня в Александрию, где тоже каждая комната напоминала ему детство и покойную сестру Александру Николаевну (тетю Анхен), с которой он был особенно дружен. Александрия принадлежала графу Орлову-Чесменскому и была куплена покойным Государем для Императрицы. Мы пошли и в сад. Папа хотел показать мне павильон, куда он в детстве бегал между уроками. Там теперь живет профессор Сергей Михайлович Соловьев, он очень болен, доктора говорят, что у него рак в печени.

Мы зашли к нему и нашли его над рукописью истории Екатерины. Мы живем под одной кровлей с Чудовским монастырем, где лежат мощи Святителя Алексия.

12. Июнь.

Князь Долгоруков прислал ко мне состоящего при нем Т. В. Мерлина — графа Уварова здесь нет, — и я по утрам ходил и ездил по Москве с Мерлиным. Сегодня я пошел в соборы: Успенский, Архангельский и Благовещенский, прикладывался к мощам и смотрел святыни и достопримечательности. Был во дворце, в Грановитой и Золотой палатах, в теремах, видел внутренние церкви…

Мы подъехали с Папа на Антропологическую выставку, где комитет нас угостил завтраком. Потом мы осматривали выставку. Археологический отдел очень полон и интересен.

Обедали у Долгорукова, я сидел подле Марьи Николаевны Мансуровой, племянницы Князя…

Вечером были в Малом театре, на данном консерваторией представлении ‘Евгения Онегина’ Чайковского, под управлением Н. Г. Рубинштейна. Роль Татьяны прекрасно исполнена ученицей Климентовой.

13. Июнь.

Ходил поутру с Мерлиным в патриаршую ризницу и оружейную палату. После завтрака были с Папа на Антропологической выставке. Оттуда, опять с Мерлиным отправился в архив министерства иностранных дел, где мне чрезвычайно действовал на нервы своим подобострастием директор архива барон Бюлер.

Перед отъездом мы прогулялись по всем Кремлевским стенам, погода хорошая, вид на Москву был восхитителен. — Обедали опять у Долгоруких.

Москва.

14. Июнь.

Утром видел Спаса на Бору, Василия Блаженного… Был в женском Страстном монастыре. Там икона Страстной Богородицы и голова Св. Анастасии. Я зашел к игуменье. Хочу послать лампаду к иконе в этот монастырь. Был у Мерлина, и как я ни отказывался и не конфузился, должен был принять от него в подарок несколько древних вещей из его бесподобной коллекции… Были в строящемся соборе Спаса, видели подъем колокола. Вид собора, особенно внутри, поразителен размерами и красотой.

Были в доме С. М. Третьякова, головы, видели его галерею. Были еще в музее прикладных знаний, потом в галереях Солдатенкова и другого Третьякова.

1879.

Павловск.

Июнь. 15.

Поехал с Папа в Царское. Государь дал мне знак со своим вензелем, сказав: ‘вот тебе в память дней, когда ты был при мне под Плевной’. Папа рассказал Государю о всем нашем путешествии, передал ему хорошее впечатление из плавания на ‘Поповке’. Были у Императрицы, она тоже интересовалась ‘Поповкой’ и вообще всем путешествием.

…Здесь я слышал, что не уйду вокруг света в этом году. Я теряюсь в предположениях, и отдаю свою судьбу в руки Божие.

Павловск.

19. Июнь.

Совсем осиротел, теперь и Павел Егорович уехал, я остался один, впрочем, я не жалуюсь, мне и одному хорошо.

Поутру пошел наверх в кладовые, осмотрел старые, сложенные в кучу вещи, отыскал кресла jacoв, такое же великолепное бюро. Между всяким хламом нашел портреты Петра Великого и короля Англии Карла I. Все это взял в свою комнату. Мама помогает мне устраивать ее, и выходит очень мило.

22. Июнь.

Встал очень поздно, и поэтому не доволен собой, немного голова болела. Опоздал на прогулку с Татьяной Михайловной.

После завтрака поехал в Царское. Встретил Государя и Императрицу в коляске, на козлах козак, спереди, с боков и сзади козаки верхом, в некотором расстоянии… в дрожках. Признаюсь, больно смотреть, как Царь пленником должен ездить, — и где же? В самой России.

22. Июнь.

Был у Елены Шереметевой, она живет в Царском на даче Крейлица. Мы были очень, очень рады видеться. На пути к ней я размышлял о своей любви и не мог дать себе отчета: прав ли во мне покорный и привыкающий ко всяким горестям человек, или любовь была не настоящая? Я помню, мне было больно, пребольно, но ревности я никогда не ощущал и Володю даже полюбил. А теперь, хоть я бы очень желал быть мужем Елены, когда бы оно было возможно, я не испытываю большого отчаяния…

О моем плавании мне ничего не говорят, я ничего не знаю. Признаюсь, довольно неприятное состояние…

23. Июнь.

Утром читал жизнеописание Великой княгини Александры Павловны ‘В Древней и новой России’.

Мне часто приходит в голову, что и мой дневник, лет через шестьдесят, семьдесят, появится где-нибудь в печати, что меня даже часто, признаюсь, заставляет обращать внимание на слог и правдивость моих заметок…

Ко мне приехал Ларош, профессор теории музыки Петербургской консерватории. Он мой приятель, я с удовольствием показывал ему наш дворец: меня никогда не утомляет и не может наскучить рассказывать то же самое в сотый раз о разных комнатах, о фарфоре, о бронзах, о шпалерах и о старинной мебели, показывая все эти прелести гостям…

Павловск.

24. Июнь.

Наша семья обедала у Царя, Императрица чрезвычайно слаба, вид у нее болезненный и утомленный, она сильно кашляет. От слабости она почти не принимала участия в разговоре между Государем и Папа, она, не двигаясь, сидела в креслах, часто закрывая глаза, и имела самый жалкий вид. А разговор шел прескучный для нашего поколения: о прежних командирах гвардейских полков, о начальниках частей при маневрах этих полков. Надо признаться, эти обеды не славятся между нами весельем или чем-либо любопытным.

Поздно вечером в Павловске я был у Татьяны Михайловны и просидел у нее до часа ночи. Рассказывал ей свою жизнь на ‘Светлане’ и потом на берегу Дуная, свою детскую привязанность к Алексею Валентиновичу и как это чувство перешло в искреннюю и крепкую дружбу.

Рассказал ей по ее просьбе силистрийское дело и как я получил георгиевский крест.

Возвращался домой двором, полюбовался видом дворца в светлую и ясную июньскую ночь, освещенным полной луной.

Петербург.

25. Июнь.

Если бы Николай I был жив, ему минуло бы сегодня 83 года. Семья собралась на панихиду в Петербург, в крепость.

Павловск.

28. Июнь.

Мама вернулась из Стрельны чрезвычайно взволнованная. Въезжая в Царскосельский сад, на большой дороге, недалеко от арсенала, с ней повстречался казак верхом. За ним, запряженный парой английских лошадей, которыми правил Государь, ехал basket, в нем кроме Государя была княжна Долгорукая и дети. Павел Егорович, графиня Келлер, сопровождавшие Мама, заметили, что Государь имел очень сконфуженный вид.

Понятно, что Мама сильно расстроилась после такой встречи. Я благодарил Бога, что не ехал с Мама. Сердце обливается кровью при виде, что делает наш Царь, Самодержец всероссийский, и еще после чудесного избавления от покушения на его жизнь.

29. Июнь.

Моя судьба опять, кажется, меняется. Папа был вчера в Кронштадте, он делал смотр корвету ‘Баян’, вернувшемуся из дальнего плавания. Ему пришла мысль осенью снова отправить ‘Баян’ вокруг света с гвардейским экипажем. Он хочет и меня послать на нем. Вот опять все изменилось. Я рад, впрочем, меня пугает петербургская зима, с разводами, празднествами и так далее…

Павловск.

Июнь. 17.

Мы празднуем 25-летнюю годовщину спасения Папа от утопления. Это день Св. Марины. Папа просил разрешения Государя взять частицу от мощей святой, находящихся в церкви Зимнего Дворца в нашу церковь в Мраморном. На сегодня мощи были привезены в Павловск. Служили молебен, собрались офицеры, бывшие 25 лет назад на ‘Лефорте’. Завтракали торжественно в греческой зале…

Кронштадт.

18. Июль.

Государь произвел смотр Крейсерам ‘Европе’, ‘Азии’ и ‘Африке’, Глиперам ‘Разбойнику’ и ‘Наезднику’, ‘Всаднику’, ‘Гайдамаку’ и корвету ‘Баян’ на восточном кронштадтском рейде. — Я был в свите. Из семейства Государя сопровождали Цесаревич, Папа и Алексей. Мы в 12 вышли на яхте ‘Александрия’ из Петербурга.

Погода стояла благоприятная, на небе были облака, по временам скрывавшие солнце, находили, что очень тепло. — Государь посетил сперва ‘Гайдамак’, затем ‘Всадник’, ‘Баян’, американский корвет ‘Enteprise’ и ‘Европу’. На ‘Гайдамаке’ и на ‘Всаднике’ пробили тревогу, артиллерийское учение было исполнено с необыкновенной быстротой. На ‘Баяне’ поставили паруса. На ‘Enteprise’ проходили церемониальным маршем. Кукольная комедия.

Павловск.

20. Июль. Ильин день.

Делали большую прогулку пешком с Татьяной Михайловной и Павлом Егорычем. Мы теперь хорошие друзья. После завтрака все трое собрались у Татьяны Михайловны. Генерал Киреев читал нам записку озаглавленную: ‘Избавимся ли мы от Нигилизма’, которую он желает подать Государю.

В записке разбираются причины, породившие у нас нигилизм, и способы, к которым надо бы прибегнуть, чтобы застраховать от него юношество.

Мне кажется, Киреев пропускает выгодный случай промолчать, желая подать свою записку Государю. Я убежден, что его советы не только ни на что не повлияют, но даже будут пропущены мимо ушей, это еще лучшее из зол: он может и поплатиться за свои слова. Но я Киреева уважаю именно за то, что он всегда поступает по совести, а не как ему выгодно.

Павловск.

22. Июль.

Сочиняю стихи ‘Ива’.

Гатчина.

23. Июль.

Мы — т. е. Мама, Таня Лазарева и я — проводили Великую Княгиню Марию Павловну и Владимира до Гатчины. Когда их поезд тронулся, нас встретил на гатчинской станции П. С. Кеппен. Уселись вчетвером в коляску и нас повезли во дворец через сад.

На Гатчине, на ее парке, на дворце лежит печать одиночества, исторической старины и таинственности, когда туда ни приедешь, тебя охватывает дух древности, не принадлежащий никаким загородным петербургским дворцам. В Гатчине невольно из каждого угла старых дворцовых покоев как будто слышатся затаенные вздохи, глухие слезы, и смех, и смех, и веселье старых добрых годов.

Мы долго оставались в китайской галерее, рассматривая старые портреты и вычурную китайщину. Солнце, просвечивая сквозь желтые стекла, волшебным золотым цветом озаряло бронзы и китайские фарфоры, не хотелось уходить оттуда. — Нам не удалось видеть комнаты Павла I и его постель, на которой он умер, — не оставалось времени до отхода поезда…

Кронштадт.

Июль. 29.

В 9 ч. утра снялись с якоря под парами. Под руководством Скрыдлова и пользуясь советами других офицеров, я занимался уборкой якоря. Первая моя вахта на ходу была с 12-ти дня.

‘Светлана’.

Финский залив.

Август. 1.

Я еще недовольно понимаю парусную работу. Мне часто страшно становится, когда придет в голову парусная самостоятельная вахта. Я много молюсь Богу, вникаю во все окружающее. Спрашиваю охотно совета Павла Павловича (командир ‘Светланы’. — Э. М.), не особенно доверяя Скрыдлову.

В сегодняшний день нахлынули черные минуты, одолевала тоска, казалось мне, что ничего-то я не знаю и никогда не научусь быть порядочным моряком. Вспомнилось про дом, про Павловские комнаты, про балкон с вьющимися растениями, про спокойные дни. А здесь каждую минуту готовишься к чему-нибудь неожиданному…

‘Светлана’.

3. Август.

Опять голова разболелась и уныние нашло. Когда голова болит, всегда делается со мной тоска. Вспоминаются стихи, думается, как бы было хорошо вовсе не служить и заниматься по собственной воле, а главное, оставаться дома.

Мне все слышались чудные слова ‘Демона’…

Балтийское море.

4. Август.

Утром читал о новейших судах германского флота. Он должен иметь значительную будущность.

Вахта с 1—6 ч.

По артиллерийской тревоге командовал батареей. Около 6 ч. рвали учебную мину. — С 12 идем под парами, паруса закреплены, мертвейший штиль.

5. Август.

Читал я небольшую повесть Достоевского ‘Бедные люди’, третий день уже читаю и сегодня кончил. Мне так страшно было грустно, следя за лицами, выведенными в этой повести, мне хотелось узнать, где во всем свете такие люди есть, и помочь им. Я еле удержался в кают-компании, прибежал в свою каюту, стал на колени у постели и расплакался. Долго не мог успокоиться, приходили в голову все грустные происшествия моей жизни и все больше плакал. Все, что я перечувствовал последние дни, все душевные невзгоды вытекли с этими слезами.

Теперь я себя чувствую отлично, и на вахту не лень идти, и не боишься ничего в будущем, и молится хорошо.

Киль.

8. Августа.

Опять меня стало разбирать уныние, меня пугает Копенгаген с разными празднествами. Стараюсь отгонять от себя мысль, что я не хочу служить во флоте. — Это мой дом — надо покориться судьбе.

9. Августа.

Молился усердно, прося Бога помочь мне в моем двадцать втором году быть честным человеком. В кают-компании меня радушно поздравляли…

Копенгаген.

13. Августа.

Меня встретили так мило, так радушно, как будто я домой к своим приехал. И Король и Королева так ласково приветствовали и расспрашивали. Я очень обрадовался увидеть нашу ‘душку Цесаревну’, она месяца два как гостит в своей прежней родине. Она повела меня к своим детям, которые хотели меня видеть, они лежали в постелях и дожидали меня… Потом Цесаревна повела меня в другую комнату, где была кронпринцесса Луиза и принцесса Alix, хороша как день, на нее заглядываешься, так она изумительно красива и мила. — Потом все мы сошли вниз, в круглую комнату на вечер. В этой комнате я в первый раз увидал нашу Цесаревну, она была в трауре по женихе Цесаревиче и еще не была помолвлена за Сашу. Это было 14 лет назад в 65 году.

Копенгаген.

15. Август.

Ездил делать визиты принцессе Каролине, Кронпринцу и Вдовствующей Королеве. Стоял на вахте с 6 — полночи. Подобная жизнь очень утомительна.

17. Август.

Моя вахта с 8 утра. Ветер (sw) очень свежий, так и ревет. Старший офицер поехал на берег в музей Торвальдсена, я остался за него, а вместо меня на вахту вступил Толстой. Итак, я на несколько часов старший офицер, — халиф на час, бегая по палубам, смотрю, все ли в порядке.

Отдали второй якорь. Очень свежо. Съехал на берег… Застал Королеву, Минни и Алике за чаем, немедленно уселся на пол — ma position. Потом Минни повела меня в комнату Alix, улеглась там на кушетку, и я снова сел на пол. Так мы провели время до обеда.

…Видно, что там всегда было и есть семейное счастье, между всеми существуют ясные и простые отношения, не то что у нас. Я понимаю, что и Саша и Минни приезжают сюда, чтобы отдохнуть от утомительного нравственного, неловкого положения в Петербурге.

Даже дети тут как-то веселее, свободнее и непринужденнее.

Вернулся около 9 ч.

18. Август.

С часа на час ожидают яхту ‘Царевна’, на которой должен придти Цесаревич из Штокгольма.

В 9 ч. утра на срочной шлюпке съехал на берег с офицерами. Пошли с Толстым, Денисовым и старшим доктором сперва менять деньги, а потом в музей Торвальдсена. Меня охватило благовейное чувство при виде простой могилы знаменитого ваятеля, покрытой плющом, посреди всех его произведений. Его Гермес понравился мне больше всего.

19. Август.

Цесаревич, наконец, пришел в 6 утра на частном пароходе из Мальмё. После завтрака я отправился являться к нему и остался там весь день. Славно было смотреть на Сашу и на Минни вместе, они оба глядят такими счастливыми.

Обед на этот раз был торжественным с музыкой, было много приглашенных, которые обедали в другой комнате, а семья отдельно в столовой. — Король встал и пил за здоровье Саши, который очень сконфузился и покраснел, несмотря на свои значительные размеры и грузные формы. Саша скромен и застенчив до крайности.

Вечером все поехали к вдовствующей Королеве, она замечательно сохраняется, не скажешь, что ей пошел девятый десяток, мне она очень нравится, такая славная, важная старушка, сейчас видно, что королева, и у нее царствует мир и спокойствие, все так просто и мило и вместе с тем на большую ногу.

20. Август.

С полдня была моя вахта, я … телеграфировал Цесаревичу, что не буду.

Я еще ничего не говорил о нашем фрегатском монахе, сегодня из-за него на фрегате произошли некоторые неприятности, чем я и воспользуюсь, чтобы описать личность священника. Отец Илья-второй поступил на фрегат на время этого плавания из Новгородского Сковородского монастыря, наружность его очень мало привлекательна, он пожилой человек с редкими с проседью волосами, лоб у него морщинистый и совершенно покатый кверху — признак неразвитости. Действительно, отец Илья чрезвычайно, до тупости неразвит и совершенно необразован, говорит он плохо, заикаясь и запинаясь даже при богослужении, и произнося букву ‘в’ по малороссийски на ‘у’. Как человек темный, он, конечно, не против крепких напитков. — У нас в кают-компании общество разделено на две половины, на одном конце стола золотые — флотские, на другом — серебряные, т. е. механики и штурмана. Сегодня за ужином один из штурманов подпоил Отца, так что тот совершенно вышел из границ приличия, особенно как духовная особа. — Тут пошли одни смеяться над священником, подбивать его говорить проповедь, другие, отчасти и я, возмущались этим. Впрочем, признаюсь, я не устоял и слушал ‘слово’ отца Ильи ‘о душе’. Разумеется, ‘слово’ это было посмешище, и, наконец, общими силами уговорили попа лечь спать у себя в каюте.

Затем старший офицер стал протестовать, находя, что крайне неприлично напаивать священника, что это оказывать неуважение кают-компании и непочтительность к духовному сану, провинившемуся молодому штурману крепко досталось, его осадили и он замолчал.

21. Август.

После завтрака отправился на берег. Зашел к антиквариям, накупил себе старых резных шкапов, купил бронзового Меркурия Торвальдсена.

Копенгаген.

25. Август.

Я стоял на вахте с 8—12 и на этой вахте посетили фрегат Цесаревич и Цесаревна. По осмотре фрегата Цесаревич пожелал посмотреть парусное ученье. Поставили паруса и потом закрепили их. Потом пробили тревогу для батареи, артиллерийское ученье прошло гораздо лучше — самые лучшие старые матросы на барже для Саши и в карауле, так что хозяев главных снастей не было — не удивительно, что парусное учение не могло быть блистательно. Тем не менее и Цесаревич и Цесаревна остались совершенно довольны.

‘Светлана’.

26. Август.

Я ужасно устал — завтра мы уходим. Я со всеми прощался и благодарил за ласковый прием…

27. Август.

Мы снялись с якоря в 7 ч. 30 м. утра. Еще дней десять, а может быть и меньше — и я буду дома. Я считаю дни, числа, вахты, когда какие я буду стоять. Нетерпение растет все более и более.

Балтийский порт.

2. Сентября.

Ушли из Балтийского порта под парусами, не разводя паров, утром в 11 ч. на моей вахте.

Во время аврала я нахожусь на баке, за старшего. Иногда я втягиваюсь в общую работу, но часто отношусь так хладнокровно к окружающей меня возне, и находит такая апатия, что я впадаю как бы в сон, о чем-нибудь задумаюсь и ничего не слышу и не вижу. Мои товарищи давно и легко могли заметить, что я служу во флоте по необходимости, а не по собственному влечению. Я не хвастаюсь своими морскими знаниями, и только стараюсь узнать и научиться побольше.

Все мы очень любим Павла Павловича. П. П. Новосильский, капитан II ранга, командир ‘Светланы’. Хотя он часто и очень на нас гневается за неумение или нерадение. Но он так ревностно и с такой любовью относится к морскому делу, которое знает до основания, и так всегда хорошо научит и поможет, что всех нас обезоруживает, когда сердится на нас…

3. Сентябрь.

С какой радостью я отстоял последнюю вахту на ходу и не спустился вниз!

4. Сентябрь.

На моей вахте начали тянуться. В Купеческих воротах спустили флаг: я перекрестился. Грустно. В последний раз спускать флаг, эта торжественность очень действует на душу. Втянулись в военную гавань замечательно быстро, менее чем в два часа.

Жаль, что прошли первые чудные минуты ожидания снова быть дома. Вчера, когда я подходил ко дворцу в Стрельне и не знал наверно, там ли Мама и Митя, и успокоился, когда увидел свет в окнах — как билось сердце. Одно из лучших чувств в жизни — ожидание и радость, когда входишь в родную дверь.

Приближаясь к дому, мне всякий камушек, каждый самый незначительный предмет напоминал что-нибудь из прошедшего. С каким наслаждением я вбежал по лестнице и увидел первое знакомое лицо.

Стрельна.

24. Сентябрь.

Сегодня устроилась большая прогулка в Гатчину. Приехав в Гатчину, мы прямо отправились смотреть дворец. Ходили, ходили, блуждая по всем комнатам, с любопытством рассматривая портреты и всякие ценные вещи. Более всего заняли нас комнаты Павла I, и, в особенности, его постель, перевезенная из Петербурга, на которой он умер. На белье подушек видны пятна, похожие на кровавые следы, вид этот сделал мне тяжелое впечатление. Мы долго оставались с Николаем Федоровичем и Переславцевым в комнатах Павла Петровича, роясь в его книгах и бумагах. Нашли мы библию в красном бархатном переплете с золотыми крестами, в которую вложены какие-то масонские адресы с греческими и латинскими изречениями. Кроме того, тут было несколько книг мистического содержания и другие сочинения: memoir de Sully, гербарий, рисунки каких-то невиданных флагов, проповеди, какие-то книги конца прошлого столетия и т. д.

Нас повезли на место царской охоты, были мы в загонах, где вокруг нас бегали на свободе волки и лисицы, показывали нам борзых и гончих…

Стрельна.

26. Сентябрь.

Вечером после винта Николай Федорович читал нам разговор двух братьев Карамазовых Достоевского. Мы слушали напряженно развитие мысли и коллизии человеческих противоречий, о истязании детей, о финале бытия и невозможности гармонии. Спор поднялся ожесточенный, ум за разум стал заходить, кричали на всю комнату и ничего, конечно, не разобрали. Что за громадная сила мышления у Достоевского! Он на такие мысли наводит, что жутко становится и волосы дыбом поднимаются. Да, ни одна страна не произвела еще такого писателя, перед ним все остальное бледнеет.

Петербург.

30. Сентябрь.

Пока сегодня мы пили чай у Тети и все вокруг меня бойко говорили, на меня напало блаженное мгновение: я чувствовал себя как в царствии небесном, смотрел, улыбаясь на окружающих, жизнь казалась веселою и приятною и ничто, казалось, не могло смутить моего нравственного покоя. Но вскоре такое состояние омрачилось мыслию, что подобная минута нашла от нового знакомства с Христи, т. е. от любви к новому другу. Мне стыдно было признаться, что я могу еще любить друзей, верить в дружбу, восторженно, как ребенок.

Сегодня как-то вдруг захватила меня любовь к Елене, нахлынула тоска по ней, и моя жизнь показалась мне разбитой и несчастной без нее.

Стрельна.

Октябрь. 8.

Читал в Полном собрании письма А. С. Пушкина. Понравилось мне одно письмо, писанное в 22-м году к брату на французском языке. Брат Пушкина выходил из училища и готовился вступать в свет, в письме мне понравились советы относительно встреч с новыми людьми. Пушкин предостерегает младшего брата от увлечений и очарований, советует иметь возможно худое мнение о новых знакомых: оно само собою уничтожится при более тесном сближении, таким образом, не будешь встречать печальных разочарований, так больно действующих на молодую, доверчивую душу и уничтожающих прелесть и привлекательность жизни. Место это я переписал в свою книгу.

Стрельна.

Октябрь. 6.

Христи не приехал, и я остался недоволен вечером. А так бы мы славно могли провести его с Христи вдвоем на турецком диване, расшевеливая душу заоблачными разговорами. — В этом отношении увлекающая дружба к Христи — истинное благо для моего маленького нравственного мира, и я благодарю Бога за друга, присутствие которого имеет столь хорошее на меня влияние. Я всеми силами души ухватываюсь за всякую новую, возвышенную мысль, удерживающую меня от жизненной грязи, от вседневной, обыденной и пустой суеты…

Мраморный Дворец.

Октябрь. 8.

Я, кажется, еще не заметил в этой тетради, что с нового года хочу получить роту, а до тех пор буду присматриваться.

14/III —31/Х — 1880

Фрегат ‘Герцог Эдинбургский’ готовится в плавание. И. С. Тургенев хвалит картину Куинджи ‘Ночь на Днепре’. К. Р. покупает картину. Музыкальное утро у Ю. Ф. Абаза. Поэт Апухтин и Петр

Ильич Чайковский. В яхт-клубе катание на буерах. Конногвардейский парад. К. Р. зовет

Чайковского в кругосветное плавание.

Вечер с Ф. М. Достоевским. Смерть Императрицы Марии Александровны. Государь Александр II осматривает корабли. Мечты о семейной жизни и о доме в русском духе. Отношения с отцом. Мастерская художника Маковского. Прогулки в Павловске. Царская Славянка. Слухи о новой женитьбе Царя Александра II. Ссора между царем и Великим князем Николаем Николаевичем. Русская святыня в иностранном Петербурге.

‘Герцог Эдинбургский’ в гавани перед уходом в море.

Петербург.

Март. Пятница. 14.

Во вчерашнем приказе по гвардейскому экипажу офицеры были расписаны по судам. На фрегат ‘Герцог Эдинбургский’, на котором мой отец предполагает послать меня старшим лейтенантом в кругосветное плавание, назначены мичмана: оба Стелиманы, Князь Щербатов, Нилов, Кн. Барятинский, Арсеньев, граф Толстой и князь Дондуков-Корсаков. Говорят, что А. В. Меньшиков будет на ‘Герцоге’ вторым лейтенантом.

Меня радует, что в продолжение трехлетнего плавания я буду жить в среде хороших, знакомых мне и дружных между собою людей. Все мои мечты сбываются, остается благодарить Бога, что я не выйду из общества товарищей, с которыми сжился почти за десять лет. — Жалко только, что Порецкий и Джангар не попали на ‘Герцог’.

В прошлый вторник, на вечере у графини Annette Комаровской, Тургенев рассказывал про последнюю и еще не совсем оконченную картину Куинджи, он так художественно ее описывал, что мне захотелось непременно самому сличить рассказ с оригиналом. Вчера мы с Ильей Александровичем поехали отыскивать мастерскую Куинджи, он живет на Васильевском острове, на Малом проспекте, д. 16, кв. 4. Еле-еле нашли мастерскую, пролазив с четверть часа по разным закоулкам. Она находится под самой крышей и, вероятно, обращена из фотографии. Сам Куинджи небольшого роста, толстый, с большой белокурой головой и живыми голубыми глазами. Он не знал меня и смотрел с некоторым удивлением, тем более, что верно не ожидал найти любителя искусства под морским мундиром. Впрочем, он очень учтиво пригласил нас в мастерскую и поставил перед своей картиной.

Я как бы замер на месте. Я видел перед собой изображение широкой реки, полный месяц освещает ее на далекое расстояние, верст на тридцать. Я испытывал такое ощущение, выходя на возвышенный холм, откуда вдали видна величественная река, освещенная луной. Захватывает дух, не можешь оторваться от ослепляющей, волшебной картины, душа тоскует. На картине Куинджи все это выражено, при виде ее чувствуешь тоже, что перед настоящей рекой, блещущей ярким светом посреди ночной темноты.

Я сказал Куинджи, что покупаю его дивное произведение, я глубоко полюбил эту картину и мог бы многим для нее пожертвовать.

Весь день потом, когда я закрывал глаза, мне виделась эта картина.

2-я нед. поста.

Суббота. 15.

Я боялся за Олю весь этот день. Пятнадцатое число я считаю роковым. Пятнадцатого умер EugХne, пятнадцатого — Гавришев, Вячеслав тоже пятнадцатого. Все нет вестей об разрешении Оли от бремени.

Юлия Федоровна Абаза пригласила меня на музыкальное утро. Играли отрывок из оперы ‘Демон’ А. Рубинштейна. Сам автор аккомпанировал на фортепиано. Партию Тамары пела А. В. Панаева, Демона — Прянишников. Елена Мекленбургская пела Ангела. Играли первую сцену первого действия и все последнее действие. Я нашел, что в комнате музыка ‘Демона’ выигрывает сравнительно с театром. ‘Демона’ очень трудно безусловно хорошо поставить на сцене. Начиная с фигуры самого Демона и всей обстановкой. Эта опера теряет на сцене. — Прянишников был очень хорош, его голос замечательно приятен и манера петь тоже…

Воскресенье. 16.

Здоровье Императрицы все хуже и хуже, у Боткина немного надежды. Развод отказали.

Князь Орлов, наш посол во Франции, приехал в Петербург. Он слушал у нас обедню. Пели прекрасно…

Понедельник. 17.

День Святого Алексея человека божия, именины А. В. Меньшикова. Дарю ему черную серебряную свинью с красными глазками, это теперь в большом ходу и называется porte-bonheur…

В пятницу я задумал вечер, опять от имени Мама и в ее комнатах. На этот раз приманкой будет служить И. С. Тургенев. Приедет EugИnie с мужем, Варвара Ильинична, Татьяна Михайловна, Г-жа Нарышкина, г-жа Мухартова и т. д.

Среда. 19.

Люди из моей роты, назначенные на ‘Державу’, сегодня были отправлены в Кронштадт.

Картины Верещагина были выставлены в концертном зале Зимнего дворца, где их смотрел Государь. Я слышал, что Он остался недоволен направлением Верещагина и не пожелал его видеть. В Большом театре был инвалидный концерт.

Я провел прелестный вечер у Веры Васильевны Бутаковой: она обещала мне познакомить меня с Чайковским — лучшим нашим композитором, и пригласила и его. Был еще брат его Анатолий, Апухтин и Щербатов.

Петр Ильич Чайковский на вид лет 35, хотя лицо его и седеющие волосы дают ему более пожилую наружность. Он небольшого роста, довольно худой, с короткой бородой и кроткими умными глазами. Его движения, манера говорить и вся внешность изобличают крайне благовоспитанного, образованного и милого человека. Он воспитывался в училище правоведения, был очень несчастлив в семейной жизни и теперь исключительно занимается музыкой.

Апухтин известен непомерной толщиной и прекрасными поэтическими произведениями, которые он ни за что не соглашается печатать: он помнит и говорит их наизусть.

Вера Васильевна упросила его прочесть нам что-нибудь, он сказал ‘Венецию’, мало известное свое стихотворение. Оно так хорошо, что по мере того, как он его говорит, боишься, что оно скоро кончится, хотелось бы еще и еще слушать.

Меня заставили играть, мне хотелось сыграть романс Чайковского, но я боялся. Брат его поет, я аккомпанировал ему ‘Слеза дрожит’, потом играл ‘Нет, только тот, кто знал’ и потом романс B-molle.

П. Чайковского попросили сыграть что-нибудь из его новой, еще не напечатанной оперы ‘Иоанна д’Арк’, он сел за фортепиано и сыграл хор-молитву. Мы все были в упоении от чудной музыки, это тот момент, когда народ признал в Иоанне пророческий дар, и она обращается к толпе, призывая ее вознести молитву к Господу Богу. Форма сочинения напоминает молитву 1-го действия Лоэнгрина: голоса постепенно возвышаются, все усиливаясь, и, наконец, вместе с оркестром достигают фoptissimo и высшей ноты. Этот morceau dИnsemble должен быть чрезвычайно хорош и эффектен на сцене.

После ужина Апухтин прочел еще несколько стихов своего сочинения. Мы разошлись в 2 часа. — Чайковский сделал мне самое приятное впечатление.

Март. 22.

Сегодня утром репетицию парада в манеже конного полка делал Цесаревич. Мы с Митей довольно изрядно проделали свои обязанности ассистентов.

После лекции Верховского съездил в роту. Был у Варвары Ильиничны, пришел ее сын, прелестный маленький белокурый мальчуган, сел на пол и очень свободно разговаривал. Непременно хочет, когда будет большой, писать русскую историю.

Вчерашний вечер с Тургеневым расстроился, он несколько раз подвергался подозрениям в революционном направлении, и хотя эти предположения вовсе не основательны — нельзя напрасно делать Мама целью вздорных слухов. — В утешение я сегодня затеял вечер с Достоевским, пригласил Евгению, Варвару Ильничну, Татьяну Михайловну. Вечер был в маленьком кабинете Мама, и приглашения я рассылал ее именем, хотя она сама не могла показаться по болезни. Евгения была очень довольна Достоевским, проговорила с ним весь вечер…

1880.

Март. 23.

Утром были репетиции в конногвардейском манеже. За обедней я очень хорошо молился. Потом меня потащили в Яхт-клуб, кататься на буере. Я не охотник до всяких упражнений, которые англичане называют sport, и когда sport вдобавок сопряжен с морозом, я совсем падаю духом. Но отказаться было неловко, кататься под парусами, хотя и по льду, дело морское. Я прозяб сильно, чуть не опоздал к обеду у Государя.

Благовещение. 25.

Настал страшный день. К 11 ч. мы с Митей явились в манеж конного полка, он был роскошно убран флагами, кирасами, пиками и касками.

Хотя мне было немного неприятно участвовать в конногвардейском параде будучи ротным командиром в гвардейском экипаже, все же хорошо изредка пощеголять в красивом белом мундире, я знаю, что он более мне к лицу, чем все другие, некоторые мне говорят, что с каской на голове я похож на Николая I.

В манеже множество дам, нетерпеливо ожидавших зрелища, наполняли ложи. Наконец, все в полном уборе, мы встали по местам. Начали подъезжать генералы по порядку чинов. Напряженное ожидание приезда Царя возрастало с каждым мгновением. Наконец, он явился — раздалось ‘Боже, Царя храни’, и громовое ‘ура’ пронеслось по всему манежу.

Парад прошел очень благополучно. Государь остался весьма доволен.

Я усердно писал ноты своего нового романса, он почти готов. В Зимнем дворце в концертном зале в 6 ч. у Государя был большой обед для офицеров Конного полка, я опять был в конногвардейской форме. Сидел между Новосильцевым и Сережей Бибиковым, братом Варвары Ильиничны.

Поехал в благотворительный концерт, составленный исключительно из сочинений Чайковского. Был в красном мундире и страшно конфузился, пока не приехала Цесаревна и не села возле меня. Мне нужно было спешить домой, но она меня не пускала, боясь остаться одной. Наконец, мы вместе уехали…

4-я нед. поста.

Март. 29.

…Я снова хочу приняться к составлению записок о 10 днях под Силистрией, не знаю, с чего начать и в какой форме описывать…

Читал ‘Записки из войны 77—78 гг.’ полкового священника в ‘Русском вестнике’.

Март. 30.

Пишу поздно ночью, под впечатлением прелестно проведенного вечера, у меня был П. И. Чайковский, Щербатов и Нилов, разговор, главным образом, шел о музыке, об опере. Мы вздумали предложить Чайковскому уйти с нами на ‘Герцоге’ вокруг света, он очень сдается на наше предложение. Но является крупное препятствие, согласится ли начальство. Было бы хорошо, если бы судьба устроила это дело.

Товарищи нашли у меня на фортепиано когда-то написанный мной романс на слова Толстого: ‘Когда кругом безмолвен лес дремучий’, заставили меня играть его, он написан начерно, без слов, я еле-еле разбирал его, а Петр Ильич и подавно. Последняя высокая фраза ‘и хочется сжать твою родную руку’, с которой я носился, как с писаной торбой, им понравилась, и они долго еще ее напевали.

Мы, т. е. я, простился с Чайковским с видным обоюдным радушием, как будто мы давно знакомы и даже дружны. Его близорукие глаза светились добрым, ласковым светом, в них проглядывает ум. — Хотя нас было всего четверо, мы незаметно просидели до 2-х часов, разговор не прекращался.

Март. 31.

На днях меня выбрали почетным членом общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, — это москвичи, вероятно, почувствовали, что я питаю нежные чувства к Москве.

Апрель. 9.

Мы собрались с Сергеем поехать к литургии преждеосвященных даров в Сергиевскую пустынь, а потом позавтракать в Петергофе у Христи. Все это я тщательно скрыл от Папа и Мама, а то бы меня не пустили, испугавшись за мое здоровье. Сергей заказал четверку. В 7 1/2 меня разбудили, через час я был уже у Сергея. Утро стояло восхитительное! Нева искрилась голубым блеском, воздух был теплый и ясный. Нам с Сергеем было так отрадно и весело. Дорога к Сергию совершенно высохла, снег давно стаял и грязи не оставалось нисколько. Ивы уже получают зеленоватый отлив: ‘То было раннею весной, трава едва всходила…’

В монастыре мы стояли обедню в Чернышевской церкви. В алтаре отпевали какого-то Плещеева, служил сам настоятель.

После обедни поехали в Петергоф. Проезжали мимо Стрельны, столько рождалось светлых воспоминаний о проведенной там осени. Мне было так приятно, что мы проезжаем через мою родину (я родился в Стрельне) и прохожие меня узнавали и кланялись…

10.

Завтракали у Владимира — праздновали его рождение.

Погода все такая же чудная. Во вчерашнем приказе мне, как выздоровевшему, предписывалось вступить в исполнение обязанностей. Сегодня я поехал в первый раз в роту. С таким удовольствием снова вошел туда, мне казалось, что и матросы обрадовались, увидя меня. Одно из сильнейших моих желаний — приобресть любовь товарищей и подчиненных.

Апрель. 15.

…В 4 ч. с Митей у Сергея. Он повел нас к Императрице. Она сидела на постели в спальне и поразила меня страшной худобой, поседевшими волосами и постаревшим, измученным лицом. Она приняла нас крайне ласково, вспоминала, что в прошлом году она приехала в этот день в Крым, что я был с нею, что завтра приехала Оля… Больно слышать, как она тяжело дышит и стонет…

Петербург.

Преблагословенная

суббота. 19.

У Государя был обед депутации прусских офицеров: они скоро уезжают и потому пришлось угощать их на Страстной. Вечером я отправился на извозчике в роту. По дороге расспрашивал его, как он будет встречать Праздник. Извозчик отвечал, что должен ездить всю ночь, чтобы расплатиться с хозяйкой и что не может попасть в церковь. Я дал ему 5 рублей, чтобы он мог пойти к заутрене и расплатиться. Он был очень, очень счастлив, а я и того больше.

Петербург.

Св. Воскресенье.

20. Пасха.

Ровно в полночь начался выход в большую церковь, Государь шел под руку с Цесаревной. Начали торжественное богослужение, Христос Воскресе! Как светло и легко становится на душе при звуках этого пения, пасхальная служба так хороша, невольно забываются все мирские горести, хочется радоваться и ликовать. Какой у нас славный обычай христосование, он отлично выражает общую радость и примирение в воскресшем Господе.

Мама бедная оставалась одна, в нашей домашней церкви. По окончании обедни и разговенья в Зимнем мы вернулись поздравить ее и христосоваться.

Потом я поехал в свою милую роту, люди уже вернулись из церкви. Ждали меня, разговенье было готово. Я всех поздравил, велел разойтись по взводам и начал христосоваться с каждым поочередно. Я был очень счастлив, хотелось, чтоб всем было весело…

Пасха. Апрель.

Апрель. 22.

Петербург ликует: министр народного просвещения, обер-прокурор Синода Граф Толстой сменен после четырнадцати лет управления министерством. Его должность разделена на два самостоятельные места: министром назначен Сабуров, а обер-прокурором Синода — Победоносцев. Все поголовно в восторге от отставки Гр. Толстого. Многие довольны назначением Сабурова, другие опасаются для него немецкого влияния. Некоторые радуются, что Лорис-Меликову легко будет заставить плясать под свою дудку нового неопытного министра, чего невозможно было достигнуть с Гр. Толстым.

Май. 8.

Оля приезжает к нам в этом месяце с тремя сыновьями. Я не знаю, как выразить свою радость.

Устроил у себя вечер с Федором Михайловичем Достоевским. Цесаревна слышала его чтение на каком-то благотворительном концерте, осталась в восторге и пожелала познакомиться с Ф. М. Я предложил ей вечер. Пригласил Елену Шереметеву, Евгению, Марусю, Федора Михайловича попросил привезти книги и прочесть что-нибудь из своих произведений.

Все из званых были, кроме Сергея, не знаю, что его задержало. — Ф. М. читал из Карамазовых. Цесаревна всем разлила чай, слушала крайне внимательно и осталась в восхищении. Я упросил Ф. М. прочесть исповедь старца Зосимы, одно из величайших произведений (по-моему). Потом он прочел ‘мальчика у Христа на елке’. Елена плакала, крупные слезы катились по ее щекам. У Цесаревны глаза тоже подернулись влагой.

А я был в полном умилении. Днем видел Елену на Морской: она ехала одна в коляске и была так хороша! Я ощутил прилив любви к ней. ‘Не верь мне, друг, когда я говорю, что разлюбил тебя, в отливе волн не верь измене моря, оно к земле воротится любя!’

Я думаю посвятить ей свой романс на эти слова.

Мое чувство к ней остается в глубине моей души непонятным и неразгаданным мной самим. — Я не могу выразить словами разлада разных ощущений при мысли об Елене. То кажется, что я люблю ее всей силой, а то совершенно равнодушен… ‘Оно воротится любя’ — эти слова часто мне припоминаются в приливе любви.

Я все время в очень возвышенном духовном расположении. —

Май. 10.

Дни проходят скоро, а я ничего не знаю. Духовное расположение продолжается, а вместе с тем я ничем дельным не занимаюсь, разве сочиняю романсы. Боюсь так привыкнуть к пустому убиванию времени, что потом ничего путного из меня не выйдет. Не могу найти себе свободного времени. По вечерам не хватает силы воли остаться дома и взяться за книгу, а часы бегут…

Новый романс кончил. Написал Оле в Вену. Два раза был в роте. У Сергея собрались гости слушать лекцию В. Безобразова о его путешествии по России…

Май. 11.

Скоро наступит совершеннолетие Мити. Теперь уже идут хлопоты. — Я дарю ему запонки (очень дорогие) с ‘XX’, и золотой портсигар с надписью из синей эмали fac simile: ‘1-го июня 1880-го г.’, изречение ‘Делу — время, потехе — час’ и моим славянским шифром.

Купил себе пару серых лошадей четырех лет, покупкой занялся Митя.

Папа хочет переехать в Павловск, а Мама боится сырости и остается здесь…

Государь переехал сегодня в Царское село к великому соблазну многих верноподданных: Императрица лежит здесь, нет и речи о ее недуге. Находят неудобным, что, когда ей немного остается жить, Царь переезжает. Мы стараемся приискивать этому благовидные причины. К сожалению, неблаговидных более, чем благовидных…

Май. 15.

…Папа приехал в город из Павловска на спуск клипера ‘Вестник’.

В 1/2 1-го мы отправились с ним на ‘Голубке’ вверх по Неве на Невский завод. Клипер сходил по стапелю чрезвычайно медленно, мы боялись, что он остановится, но он спустился совершенно благополучно.

Опасаются войны с Китаем, готовится сильная эскадра: все наличные суда отправляются в Китайские воды, вице-адмирал Шестаков получил назначение командовать всей эскадрой. ‘Герцог Эдинбургский’, строящийся на Балтийском заводе у Г. Кази (на котором отправится гвардейский экипаж и я в том числе), тоже хотят послать туда. — Я очень беспокоюсь, что ‘Герцог’ не поспеет к осени, и опять придется целую зиму киснуть в Петербурге.

Май. 20.

Вечером Оля пригласила В.В. Бутакову, пили чай у меня, приехал Сергей, Папа пришел. Читали стихи Толстого и Хомякова. Отлично провели время. Я не привык проводить время с Папа, особенно вечером за чаем и при дамах. — Он был очень ласков, я совсем не рассчитывал на его любезность. Даже Сергей нисколько его не боялся и не конфузился.

Играл Вере Васильевне свой последний романс.

Май. 21.

Мои именины: у нас тройной праздник: — именинники в трех поколениях: отец, сын, внук…

Май. Четверг. 22.

Съездил в роту. Вернулся домой около полдня, заметил суету и испуг на всех лицах. Мой человек сказал мне, что сегодня утром скончалась Императрица. Это известие поразило меня, как громом. Бросился обшивать крепом погоны, аксельбанты. Я полетел во дворец, на лестнице встретил Папа: он от Государя из Царского через посланного казака узнал о кончине Тети. Государь получил известие рано утром и в 10 ч. уже приехал в Петербург.

Вчера вечером еще Императрице нисколько не было хуже. В 3 ч. утра она еще звала Макушину и кашляла. Затем Макушина, долго не слыша обычного звонка, вошла в спальню. Императрица спала спокойно, положив руки под голову. Макушина пощупала пульс, он не бился, руки похолодели, а тело теплое. Она послала за д-ром Альшевским. Он решил, что все кончено. От всех скрывали смерть, дали знать Царю в Царское Село.

Около 9 Гаврилов, камердинер Императрицы, пошел разбудить Сергея. Ничего не подозревая, он просыпается, видит Гаврилова, который говорит ‘Императрица’… и крестится. Сергей опрометью побежал к матери. Мари, собираясь идти к кофе Императрицы, узнала о ее смерти случайно от обер-гофмаршала Грота. — Императрицу оставили в том положении, как она была до приезда Государя. Тогда ее обмыли, одели, сложили руки на груди и положили на той же постели. В 1 ч. по п.д. была назначена панихида. Ошеломленная семья вся собралась тут.

Я видел Сергея раньше панихиды, пока никого не было. Мне больно на него смотреть. Я много плакал. А у ней такое тихое, кроткое выражение, несмотря на то, что лицо немного скривилось. Мне казалось, что можно было прочесть едва заметную укоризну в выражении ее лица. Мною овладело одно чувство: желание быть полезным Сергею…

Уже давно боялись минуты, когда Императрицы не станет: не говоря уже о том, что кончина ее величайшее горе для семьи, но и для всей России это незаменимая потеря. Незаметным образом Императрица была как бы последним пунктом нравственного порядка и приличия, с ее кончиной преграда рушится, и легко может статься, что мы будем переживать тяжелые минуты, придется не раз краснеть за свое время.

Остается надеяться на Бога: все к лучшему, Он не попустит полного разрушения.

23.

В 1 ч. п.п.д. панихида в спальне Императрицы. После вскрытия лицо ее приняло еще более спокойное, задумчивое выражение, чем вчера. Вся постель была покрыта легким тюлем, по которому лежали разбросанные белые розы: это напоминало нарядное бальное платье.

По вскрытии оказалось, что Боткин был совершенно прав: одного легкого не существовало, в другом нашли две значительные каверны, в сердце не оказалось органического недостатка, желудок в окончательно расстроенном состоянии.

Я оставался у Сергея после панихиды, он почти не бывает у себя, все остается при теле покойной матери…

По духовному завещанию ее выставят не в залах, а в большой дворцовой церкви, похоронят не в серебряном парчовом платье, а в белом атласном саване и без короны на голове…

Она завещала Ильинское (подмосковное имение) Сергею. Государь назначил его исполнителем духовного завещания, ему придется ехать в Ильинское, мне бы хотелось его сопутствовать.

24.

Тяжелый день для бедного Сергея, Императрицу переложили в гроб. Она лежала на кровати, усыпанной ландышами, Государь и сыновья подняли ее с постели и положили в гроб, покрыв императорской порфирой.

Тут начался выход через Белую залу, 1-ю запасную половину и Александровскую залу в большую церковь. Там панихида.

В Петербурге с утра большое движение. В 12 ч. началось перенесение тела покойной Императрицы из большого Собора Зимнего дворца в Петропавловскую крепость.

После короткой литии Государь и его дети приложились к телу, затем они и мы, прочие Великие Князья и иностранные принцы, подняли гроб и понесли по большим залам и главной лестнице на посольский подъезд. Внизу, в большом дворе, ожидали лица, участвующие в погребальном шествии. Дождь, ливший все утро, прошел, только что печальная колесница показалась из ворот, облака очистились и засияло солнце. На площади и на всей дворцовой набережной стояли шпалерами гвардейские полки. Шествие было особенно длинно и торжественно. Царь, Наследный принц Германский, австрийский великий герцог Вильгельм и прочие принцы ехали верхами, мы все шли пешком за гробом.

Мне было больно и тяжело за Сергея, он никогда или очень трудно плачет, перенося свое горе молча, не высказываясь. Сегодняшний день должен раздирать его душу.

Дул очень сильный SW. Наши яхты были вызваны из Петергофа и стояли вдоль Невы от Зимнего дворца до Троицкого моста с приспущенными флагами, гюйсами и штандартами Императрицы. Все это должно было напоминать Сергею веселые дни, когда мы с ним любовались на эти яхты в первые теплые дни и веселились в кругу моих товарищей.

Через минуту воздух оглашался выстрелом с Петропавловской крепости. Вода в Неве сильно поднялась от свежего западного ветра, разводные части Троицкого моста, по которому проходило погребальное шествие, встали горбом, было трудно спускать огромную колесницу по крутому скату. Все обошлось благополучно.

Петропавловский собор приветствовал заунывным колокольным звоном приближающееся печальное шествие. Я нахожу что-то трогательное в мысли, что мы все найдем тихое, постоянное пристанище в этой церкви.

Царь и мы все внесли гроб в собор и поставили его на огромном катафалке, обтянутом красным сукном с золотом. С потолка Собора висел высокий серебряный подбитый горностаем покров в виде купола, прихваченный у средних четырех столбов.

Мне нравится величественная, торжественная, даже несколько праздничная обстановка, окружающая грустные человеческие останки. Как хорошо действует на душу песнь ‘Христос воскресе из мертвых’ на погребальных службах между Пасхой и Вознесением.

За вечерней панихидой мне почему-то стало очень грустно и я прослезился, подходя к телу бедной Императрицы. — Она очень изменилась лицом, оно совершенно закрыто тюлем, его почти не видно.

27.

Сегодня приехал Сандро Болгарский. Я надеюсь, что он привез с собой Ползикова.

Утром и вечером были на панихидах в крепости. Приехали Waldemar Датский и Hermann Саксен-Веймарский.

Был у Нилова на ‘Нике’.

28.

Сегодня отпевали и хоронили императрицу Марию Александровну. В этот же самый день, пятнадцать лет тому назад хоронили Цесаревича Николая Александровича.

Я приехал в крепость к началу обедни. Служил митрополит Исидор. Завтра Вознесение, сегодня последняя пасхальная служба, в последний раз пели ‘Христос воскресе’. — Бедный Сергей был бледнее своего белого кирасирского мундира, у меня сердце болит, глядя на него. —

Во время обедни Государь находился не внутри церкви, а в комнате у входа. Он вошел в собор под конец литургии.

Из огромного дежурства многим делалось дурно от долгого стояния. Фрейлине Тютчевой пришлось оставить свое место у гроба, одному офицеру сделалось дурно, нескольких человек Николаевского Кавалерийского училища увели.

Началось отпевание. Ужасные минуты, чувствуешь, что вот-вот настанет конец и ничего больше не останется на этой земле от жизни хорошего человека.

Наступили минуты прощания. Дети окружили гроб, с тоской в последний раз вглядываясь в любимые черты, уже близко держат крышку гроба, снимают покров, цветы. Такое невыразимое мучение. Многие из нас положили образки и крестики в гроб. Вот его закрыли, понесли к могиле, опускают. Раздалась пушечная и ружейная пальба. Посыпался песок в могилу, цветы и последние слезы. У Сергея их не было, он стоял бледный, с истерзанным лицом.

И все кончено.

Май. 30.

Ездил провожать ‘Царя’ Болгарского (как мы называем Сандро, подражая народу в Болгарии) на Варшавскую дорогу… Мне бы очень хотелось побывать у Сандро в Софии. Нынешнее лето он собирается провести в горах, в монастыре св. Иоанна Рыльского. Это древний болгарский монастырь, уцелевший в прежнем виде. С каким наслаждением я побывал бы там. Обедали с Олей у Мари. Потом были у Сергея. Оля была очень грустна. Она плакала, видя его печальное настроение. Он читал нам письмо покойной Тети (Императрицы, матери Сергея. — Э.М.), где она дает советы Сергею и Павлу и просит их за себя молиться, особенно после своей смерти, и во время свершения таинства на литургии. Вот отчего Сергей молился на коленях, когда пели ‘Тебе поем’…

31.

Ездил с Папа в Кронштадт. Погода хорошая, не жарко, не холодно. Были на ‘Светлане’, она на днях уходит в Средиземное море, ею командует Гр. Литке… — Были на ‘Генерал-Адмирале’, на катерах ‘Пластун’ и ‘Стрелок’. Были на ‘Забияке’, на ‘Африке’ и на ‘Варяге’, на котором идет морское училище. Вернулись в 8 1/2.

Июнь. 1.

Папа пожелал просить назначения попечителя мне и Мите. Он хочет министра финансов Грейга. Мама возмущена этим выбором, я тоже не совсем доволен. Грейг пользуется дурною славой не только в нашей семье (кроме Папа, который его считает своим другом), но и в общественном мнении. — Вечер провели с Олей у Цесаревича на Елагином. Цесаревна так мила.

Поехали с Мама, Олей, детьми и свитой в Павловск — погулять. Папа нас встретил в коляске и повез кататься. Никогда не видел я Павловский сад в таком блеске: сирень в полном цвету, дубы и липы уже совсем покрылись свежей зеленью. Птицы поют, пахнет так чудно. Были в Розовом павильоне, и на Английской, и на Константиновской дорожках, и в Старой, и в Новой Сильвии, и на ферме, объездили почти весь парк.

Дома я забегал в свои милые комнаты. Пошел погулять рука об руку с Олей, были у ‘Памятника родителям’, и на дорожках вокруг пруда, где стоят нависшие над водой мои любимые березы.

Июнь. 7.

…У меня написан еще романс, род баркаролы на слова Майкова ‘Далеко на самом море’. Теперь всего пять романсов, я отдал их напечатать.

Духов день. 9.

Оля уехала в Царское. Мне не хотелось ехать с ней. Я думал тайком вечером погулять в Павловском наедине и поехал к 7-часовому поезду. Погода стояла хорошая, я пошел по Красной долине, часто останавливался и слушал птиц.

Вдруг меня встречает придворная коляска — я прыгнул в канаву, чтобы спрятаться. Но меня увидели и окликнули: в коляске были Оля, Цесаревна, Мари и Сергей. Повезли меня в Царское. Пили чай в комнатах Мари, был Государь. Как только можно было, я удрал в Павловск к Кеппенам, которые на днях переехали.

Вернулся я последним поездом.

Июнь. 13.

Я полон звуков своего последнего сочинения, играл и пел его своим скверным голосом Оле и Павлу Егоровичу — им обоим понравилось. Были с Олей в Академии художеств. Более всего мне там нравится ‘Дуэль’ Жерома в Кушелевской галерее.

16.

Утром из роты заехал в магазин старинных вещей М-м Якобсон и купил бронзовую фигурку Александра I в сюртуке с эполетами и треугольной шляпе, я думаю, очень редкая вещь…

23.

Ходил в Свите Государя Кронштадский восточный рейд. Государь посетил крейсер ‘Европу’ и клипера ‘Стрелок’ и ‘Пластун’, отправляющиеся в Китай. Затем Государь был на недавно пришедшем итальянском корвете ‘Cristoforo Colombo’ и на шведской канонерке ‘Rota’. — Погода прелестная. — На решение берлинской конференции об утверждении границ — Турция отвечала отказом…

25.

С первым поездом поехал в город. Был в роте, потом собрался посмотреть фр. ‘Герцог Эдинбургский’. Он стоит в Неве у Балтийского завода, где директором бывший моряк Кази. Меня встретил старший офицер фрегата К.П. Кузмич, мой бывший ротный командир. Он показал мне все работы по фрегату, явился и сам Кази. Мы лазили по всем закоулкам около часа.

30.

Сегодня сороковой день по кончине Императрицы, мы все поехали в город к заупокойной литургии в крепости. На пути Государь пожаловал мне знак минного офицера за то, что я прослушал весь курс минных лекций Владимира Павловича Верховского. Не считаю себя нисколько достойным звания минного офицера: прослушать курс лекций далеко еще не значит усвоить их. — Знак этот доставил гораздо больше удовольствия Папа, чем мне самому.

С раннего утра, облекшись в конногвардейский мундир, полетел с Грейгом на Празднование пятидесятилетнего юбилея зачисления Государя в Кавалергардский полк. — Церковный парад, большой завтрак, жара, пыль и мало впечатлений. Прощеголяв в своем белом облачении, вернулся с Папа в Павловск.

Яхта ‘Держава’.

Июль. 13.

…Я желал бы принять мученическую смерть. Но далеко мне до этого, не такую я жизнь веду, во мне не довольно ‘целомудренны мечты’, как сказал Языков. — Большею частью у меня есть стремление или к самому крайнему благочестию или к необузданному разврату: редко я остаюсь в состоянии среднем между этими крайностями. Я думаю, это признак бесхарактерности, тем более, что я никогда или почти никогда не привожу в действие свои влечения, а перевариваю их в мыслях. Я слишком много думаю и обыкновенно совершенно непроизвольно. — Впечатления долго у меня не остаются, а беспрестанно сменяют друг друга. То я сочиняю стихи, то пишу музыку, то собираюсь приняться за коллекцию старинных вещей, то готовлюсь в государственные люди. Я думаю, в конце концов, из меня выйдет Райский в ‘Обрыве’ Гончарова. Я всего более этого боюсь. — Как мне досадно, что на вид я всем нравлюсь, что меня находят премилым молодым человеком, с дарованием, и многообещающим, — а я как грибы крашеные, внутри которых гниль и всякая нечистота.

Впрочем, я верую в милость Божию, я не теряю надежды сделаться порядочным человеком. Слава Богу, я никогда еще не впадал в полное уныние и никогда не падал духом.

Павловск.

Июль, 17.

Целый день шел дождик, сыро и холодно. Надо было поехать в город, в роту и сделать разные заказы. Потом на Балтийском заводе был спуск клипера ‘Опричник’, где мне также надо было быть. Туда приехал и Папа и Алексей и все морское начальство. Клипер сошел совершенно благополучно. Папа поехал на ‘Герцог Эдинбургский’, пробовали машину на якорях. Работы идут там успешно, мы не теряем надежды выбраться осенью из Петербурга. Папа еще заходил на завод, смотрел машину на ‘Опричнике’.

Вернулись в Павловск в шестом часу…

Павловск.

18.

Пошел гулять на кладбище — для меня настоящее удовольствие читать надгробные надписи. Погода теплая, хорошая. Возвращаясь, неподалеку от дома встретил Татьяну Михайловну и прошелся еще с нею. Я говорил ей про свои мечты о тихой семейной жизни, о том, какой у меня будет дом в чисто русском вкусе, вроде теремов. Мне потому так и хочется не засидеться в Петербурге зимою, а уйти в море, чтобы раньше вернуться, жениться и зажить себе счастливою семейною жизнью…

…Потом у меня очень болела голова, так всегда у меня бывает в дождливое время…

Стрельна.

Июль. 19.

После завтрака у Сергея уехали с Мама в Стрельну, здесь мы рассчитываем остаться несколько дней. В Стрельне дышится свободнее — вдали от большого двора, среди полной тишины и спокойствия. Как я ни люблю Павловск, как ни привязан к отцу — все же там чувствую стеснение и как-то неловко. Я с Папа почти никогда не бываю совершенно покоен: он так порабощен своими привычками и требует подражания им, что чувствуешь себя как в деспотическом государстве. Может быть, я и преувеличиваю сравнение, но совершенно от него не отказываюсь. В Стрельне я сам себе барин, здесь живется как на даче.

Август 4.

К. Маковский будет писать с меня портрет, это мой подарок Мама перед плаванием. Он пишет меня сидящим на стуле, просто в сюртуке, облокотившись на руку. —

Ездил в город, надо было принять деньги для второй роты…

Со вторым поездом поехал в город, в мастерскую Маковского. Он держал меня два часа, у него много прекрасных вещей, картин, портретов и древностей. — Не пришлось соскучиться. — Я много читаю последнее время, и с увлечением. Павел Егорович дал мне в русском переводе Гетевского ‘Вертера’. Потом я непременно прочту его в подлиннике. Читаю 2-й том Сборника государственных знаний.

Всем обществом ездили пить чай в Елизаветинском павильоне.

Папа эти дни весел и ласков как с Мама, так и с нами, обеды проходят очень мирно, без сцен и тому подобных неприятностей. — Когда он в хорошем расположении, я чувствую к нему прилив нежности и его присутствие меня не стесняет, что случается каждый раз, если он мрачно и раздражительно настроен.

И Мама тоже становится к нему доверчивее в его хорошие дни.

Вертится в голове музыка на слова Хомякова: ‘Я видел, как посланник раз…’, но трудный аккомпанемент, звучащий в голове, никак не клеится.

Преображение господне. 6.

По-настоящему, мне, яко флигель-адъютанту, следовало бы находиться в свите Государя в лагере на празднике Преображенского полка. Но придираясь к букве закона и пользуясь положением ротного командира, занятого своей службой, я воздержался от излишнего и неприятного рвения к придворно-гвардейской суете.

Утром гуляли с Татьяной Михайловной и Павлом Егорычем. Были на нашем прелестном кладбище. Теперь всюду цветет пахучий, душистый горошек — я так люблю эти цветы, хотел бы, чтобы моя могила была ими убрана.

Павловск.

Август. 11.

День прекрасный, быть может, последний настоящий летний день. Мы с Татьяной Михайловной утром пошли в поле, погулять по живописному берегу Славянки. Я с детства люблю это поле, засеянное рожью и овсом, где тут и там синеют васильки, люблю быструю речку с небольшими порогами и крутыми берегами. С самых ранних лет в моей памяти врезался обширный вид на Царскую Славянку, на извилины речки и на большую кирху под соломенной крышей вдали. В этом поле дышится свободнее, невольно забываешь и свист локомотива и городскую жизнь. …

Тут мне так показалось хорошо, что после завтрака я отыскал Володю Кеппена и повел его показать свое милое поле. Но мы пошли другой дорогой, не городом, а через кладбище, которым я тоже люблю похвастать перед приезжими.

День был теплый, мне очень захотелось выкупаться в Славянке, неподалеку от первого порога. Но тут уже были купальщики. Мы с Володей в ожидании, что все уйдут и место останется свободным, походили взад и вперед вдоль берега, перебрались по камушкам через порог и сидели на траве. Когда все купальщики ушли, я разделся на траве и бросился в свежую воду. Страх как люблю купаться на открытом воздухе.

Мне все чаще приходит в голову, что не скоро придется наслаждаться жизнью дома, и грустно становится при мысли долгого отсутствия.

Я и теперь наслаждаюсь прелестями северного лета — воображаю, как стоскуюсь по ним вдали от родины.

12.

Вышел единственный номер за нынешний год ‘Дневника писателя’ Достоевского.

14.

На днях последовал Высочайший указ, произведший на всех Русских самое приятное впечатление. III-е отделение собственной Е.И.В. канцелярии упразднено в своем прежнем значении и отдано министерству внутренних дел. Министром назначен Гр. Лорис-Меликов, а верховная распорядительная комиссия отменена. По этому случаю вышла прекрасная статья в сегодняшнем ‘Голосе’.

Вместе с этими хорошими известиями все общество, а в особенности наша семья озабочена слухами, касающимися Государя. Многие утверждают, что Он женится, другие же, что скоро женится. Главное беспокойство в сомнениях о том, какое положение займет бывшая княжна Д., будет ли она признана законной Супругой и станет членом семьи или же ее отношение к Государю не изменится относительно прежнего.

Кроме того, много говорят о ссоре между Государем и Великим Князем Главнокомандующим из-за появившихся во французской ‘Nouvelle revue’ записок о нашей последней войне, где действия и влияния Государя выставлены в самом безобразном виде. Дело в том, что подробные сведения могли быть представлены в французский журнал только лицом, совершенно посвященным в дела Главной квартиры и никак не помимо Николая Николаевича. Разумеется, он не виновен, но с его стороны была крайняя оплошность и непредусмотрительность. Как бы то ни было, но ссора произошла, и ужасная, перед самыми маневрами, на которых Главнокомандующий, кроме первого дня, не показывался — говорят, он передает начальство над войсками Цесаревичу и останется во главе одной конницы. Говорили об его отъезде за границу, он же остается.

Успение Богоматери.

Август. 15.

Обедня. Холод, как осенью. Успел очень много прочесть. Обедали у Государя. Все последнее время он очень мрачен и раздражителен, все имеющие с ним дело говорят, что трудно с ним заговаривать. Он избегает всяких положительных разговоров и крайне молчалив. За обедом говорил он мало, только о пустых предметах. Ко мне лично Он очень милостив. С Николаем Николаевичем (который тоже обедал) Он помирился и был любезен.

16.

После полдня к нам приезжал Государь прощаться перед отъездом в Крым. Разговор шел очень худо, несколько раз даже совсем прекращался и наступало томительное молчание. Мама, Оля, Вилли и я не знали, как поддержать беседу с Государем, если он сам молчит, разговаривать очень трудно.

Август. 30.

Царь-именинник. В городе был выход в Александро-Невскую лавру. Мы отправились туда с Цесаревичем на яхте ‘Александрия’. Представителей царской семьи было немного: Саша, Минни, их сын Георгий, Тетя Кати с детьми, Николаша, Алекс, Юрий и мы с Митей. На улицах Сашу приветствовало криками ‘ура’ множество народа, он с Минни ехали четверкой цугом с форейтором и пышно разряженным казаком Цесаревны на козлах.

У ворот монастыря нас ожидал митрополит, окруженный духовенством с крестом, святою водою, хоругвями и образами. За ними мы прошли в собор… Служил литургию сам митрополит Исидор, его архидиакон Валериан отличался замечательным голосом. Пел хор придворных и хор митрополичьих певчих. Служба шла удивительно стройно, чинно и торжественно, я был в полном упоении. Мы стояли возле раки Св. Александра Невского, я люблю его по воспоминаниям, мы всегда ходим поклоняться мощам его после причастия. Это одна из редких святынь, освящающая и привязывающая православное сердце к нашей почти иностранной столице.

Сентябрь 16.

Скоро я сдам свою минную роту: меня назначат на ‘Герцога’, где я приму командование первою вахтой. Мне жаль расставаться со своей ротой, я питаю к ней родственные чувства. На днях я писал адм. Головачеву, прося быть назначенным на фрегат.

‘Герцог Эдинбургский’.

В гавани у стоянки.

Октябрь. 17.

На фрегате окончательные работы в полном разгаре, стук, шум, беспорядок… В Стрельне меня все поджидают назад, но я не хочу ехать, во-первых, мы скоро уходим, во-вторых, у нас начались вахты и я должен стоять, в-третьих, мне лень тащиться по холоду такую даль.

Стрельна.

Октябрь. 31.

…В 3 ч. поехал… в город… в Общество поощрения художников, где выставлена моя картина Куинджи ‘Ночь на Днепре’, хочу взять ее с собою в море… Папа будет в Петербурге 8 ноября — тогда скоро я уйду в море…

22/V — 5/Х — 1886

Сапоги, ‘построенные’ ротным сапожником.

Первая ночевка в роте. Лица солдат.

Первенец. Указ о Сидоровых козах. ‘Три первых таинства в жизни человека’. Первые строки ‘Бедняги’. Дневник Пирогова. Оттенки супружеской жизни. Старые русские выражения. Самоедство или мысли о себе. Бессознательная жизнь ребенка. Политические любезности. ‘Горе от ума’ в Павловском театре. Письмо Апухтина в стихах (первые публикации). Взгляд на дисциплину. Приветливые Смерды. Чайковский посвящает Царице Марии Федоровне 12 романсов. Тишина и покой в детской. Письмо от Гончарова. Божественный Фет. Поэтические муки.

Вознесение Господне.

Май. Четверг. 22.

Фельдфебель дал мне сапоги, сшитые у нас ефрейтором (неразб.) Я дал ему свои старые голенища и заказал к ним головки. Он шьет хорошо, а главное, мне хотелось иметь обувь, построенную ротным сапожником. Я сейчас же примерил новые сапоги, и они оказались мне совершенно впору.

Пятница. 23.

Со вторым поездом поехал в город, был в парадной форме и прямо со станции отправился в покойницкую часовню Семеновского госпиталя, на похороны рядового Константинова. — Покойник лежал открытый, лицо его нисколько не изменилось с тех пор, что я видел его в последний раз живым. … Священник начал отпевание. Перед концом я подошел проститься с покойником, а за мною прикладывались и Дрентельн, и солдаты. К кресту Константинова прибили заказанный мною от имени жены венок из роз и ландышей… Отправился спать в роту. Мне привезли туда кровать и поставили в канцелярии. Я разделся и лег. Голега спал тут же за перегородкой, на своем месте. Лежа в кровати, я разговаривал с ним через перегородку. Говорили мы и о загробной жизни. В госпитале, когда у него был тиф, он думал, что умирает и ему становилось страшно. Я спрашивал его, боится ли он смерти? Он подумал и отвечал, что в сущности и смерть ему не страшна, но его пугала мысль умереть вдали от матери. — Мне было так хорошо, я в первый раз ночевал в роте, в своей военной семье, и это казалось мне и необыкновенно, и весело, и уютно.

Воскр. 25.

Вот и день 3-го обретения честной главы святого пророка Предтечи и Крестителя Господня, Иоанна! Мне так хотелось, чтобы наш ребеночек родился сегодня, но этого не случилось. У меня нет предрассудков, кроме одного: я люблю совпадение важных событий с днями и числами, имеющими для меня значение, как, например, 15 число и дни, когда совершается память чтимых мною святых.

Среда. 28.

Вечер был очень холодный. Я ехал в ватном зимнем пальто, а ногам все-таки было холодно. С радостью увидал я эти ровные поля, этот широкий простор по пути в Красное село. Солнце уже село, малиновые лучи заката румянили равнину, ни облачка не было на небе. Около 10 1/2 я был в лагере и сейчас же пошел в роту на линейку.

Павловск.

Июнь.

Государь сообщил про полученную им от Баварского герцога Луитпольда телеграмму: Король Баварский утонул или утопился. Его труп нашли вместе с трупом его доктора, с которым он шел по берегу озера. Странности короля достигли чрезвычайных размеров, и последние дни попытались отстранить его от правления и принц Луитпольд стал во главе регентства. Король сопротивлялся, и эта борьба кончилась его неожиданною смертью. Теперь провозглашен королем брат покойного Оттон, уже давно совершенно помешанный. Мама, жена и теща были очень взволнованны этими известиями.

Пятница. 6.

В 6 ч. меня подняли. Наш батальон шел в дер. Салози на участок No 2, это там, где:

Луг за рощею тенистой,

Где на участке ротный жалонер

Нарвал мне ландышей букет душистый,

Пока мы брали приступом забор.

В этой местности были мы в прошлом году, жалонером был у меня Голега, тогда еще ефрейтор, после этого я писал:

Вчера мы ландышей нарвали…

Шли мы туда целый час. Там каждая рота отдельно занималась тактическими ученьями. Мне по моей программе предстояло наступление и атака против неприятеля, занимающего высоту. — Дело, собственно, заключалось не в высоте, а в наступлении и атаке, усилении цепи и отражении нападений конницы… Нынче жалонером у меня Добровольский, родственник Голеги, сестра которого была замужем за братом Добровольского. Этот рядовой — красивый мужчина и исправный солдат. Он служит на правах 3-го разряда, отец у него был головою в Звенигороде, Киевской губернии. Добровольский — человек толковый и смышленый, но для меня он загадка: я никогда не видал его ни очень веселым, ни скучным, как с ним ни говорить, на лице у него напишется не удовольствие, не удивление. Он постоянно и неизменно сохраняет одно и то же спокойное, равнодушное и бесстрастное выражение. Это не то что у любого солдата, которого всегда легко верно оценить и узнать. Это — сфинкс. Но я не теряю надежды разгадать его… Я люблю, чтобы мое обыкновенное безграничное доверие находило себе отголосок в других. Вместе с жалонером со мною ходил на участке горнист Савченко, переведенный к нам зимой из 13-й роты. Этот вовсе не похож на Дубровского. Он простой русский человек, Воронежской губернии. Родители его умерли, когда он еще был ребенком, и с тех пор он жил бобылем: скитаясь по белу свету и зарабатывая себе хлеб работником то у одних, то у других хозяев. С этим легко разговориться. — … Мы опять кончили ученье после других. Вернулись в лагерь около полдня.

Понедельник. 23.

Июнь.

Я побежал к себе в уборную, надел свежую сорочку и китель, споров с него траур по короле Баварском: мне не хотелось встретить счастливейший день моей жизни с черным крепом на рукаве. Умыв руки и надушившись, чтобы быть совершенно готовым, вернулся в спальню. Скоро пришла Мама, вся в белом, с черным кружевом на голове, тихая, спокойная, как всегда в торжественные мгновения, и села неподалеку от кровати жены, мне видно было ее лицо, и я узнавал на нем знакомое выражение, вызываемое каждый раз каким-либо необыкновенным случаем… Но вдруг как-то неожиданно для меня послышался тоненький, звучный голосок, жена глубоко вздохнула, судя по ее лицу, казалось, что она перестала страдать, я услыхал, как Красовский воскликнул: ‘Мальчик, да еще какой плотный, здоровый’. Тут мне не суметь выразить словами, что я почувствовал, не вспомнить всех оттенков впечатлений, пережитых в это мгновение. Я еще никогда такого блаженства, такого священного восторга не испытывал. Мне казалось, что я не вынесу этого неземного счастья, я спрятал лицо в складках рубашки у жены на плече, и горячие, обильные слезы полились у меня из глаз. Хотелось остановить, удержать свою жизнь, чтобы сердце не билось и ничто не нарушало бы святости этого мгновения.

Часы показывали 6 часов 22 минуты. Мне ничего не было видно — я не решался отойти от жены, чтобы взглянуть на ребенка, мне только слышалось, как он кричал. Его завернули в мою сорочку, снятую мною вчера вечером, перед тем как ложиться спать: таков русский обычай.

Июль. Петергоф.

Суббота. 5.

Сегодня появился в газетах Указ об учреждении Императорской фамилии с последовавшими изменениями, по которым мой сын носит титул Князя и Высочества. По старому положению он бы был Великим Князем и Императорским Высочеством. — Все семейство очень недовольно этими нововведениями, не исключая и братьев Государя. Кто-то из них в шутку назвал их Указом о Сидоровых козах, так как эти будущие потомки не имеют определенного имени.

Пятница. 11.

Министр Двора граф Воронцов-Дашков доложил Государю, что все к шествию готово. Все семейство было в сборе в библиотеке. Я подошел поздороваться с Императрицей. — Государь открыл шествие с Ольгой. — Я внутренне волновался, моего ребенка ожидало три первых таинства: крещение, миропомазание и причащение, и я за него переживал торжественность этих минут. Он, маленький, тихо и спокойно спал на парчовой подушке, не подозревая, что ради него устроено все это празднество. Как я был доволен, что его несут мимо моих солдат и что они увидят Государя и весь выход… У Мама и Оли были растроганные, заплаканные лица: Мама только что поднесла младенца к причастию, к сожалению, я к этому опоздал. Пропели ‘Тебе Бога, хвалим’, прочитали многолетие, маленького христианина {Сын K.P. — Князь Иоанн будет сброшен живым в шахту под Алапаевском в 1918 г.} осенили крестом и все мы вышли из церкви.

Июль. Красное.

Понедельник. 14.

Внутри… палатка (для дежурных офицеров. — Э. М.) выложена досками, дежурные обыкновенно пишут карандашом и чернилами что взбредет в голову. Года два назад Кавелин тут написал начало стихотворения, в котором две удачные рифмы: деревья и кочевья. Дрентельн нынче написал несколько комических строк гекзаметром. В прошлом году я написал тут первые строки моего длинного стихотворения: ‘Умер бедняга’ {Самое популярное стихотворение, ставшее народной песней, которую пели в Великую Отечественную войну, и сейчас его можно услышать.}.

Среда. 15.

Рамбах подарил мне новую книгу: ‘Вопросы жизни’ — дневник Пирогова, и я читал ее дорогой. С первых же страниц она мне понравилась. Я помню Пирогова на войне, 9 лет тому назад, тогда он мне не понравился и казался мне страшным, сухим и строгим. Положим, я был еще мальчишкой и мое тогдашнее мнение не имеет никакого значения. — Теперь строки этого дневника звучали мне как-то особенно просто, искренне и умно, пишущий их должен был хорошо уметь вдумываться в свой внутренний мир и обладать удивительной сосредоточенностью мысли. Я знаю по себе, как трудно заставить себя размышлять правильно, внимательно, не перескакивая с одной мысли на другую и не обрывать постоянной нити своего размышления. Мне понравилось выражение ‘самоедство’, которым Пирогов прозвал способность разбираться в своих чувствах и мыслях. До сих пор я знал только французское слово dissИgner.

В своем дневнике ко многим вопросам, и именно к тем, что более мучают и преследуют меня, я не решаюсь приступить. Хотя тетради моего дневника все под замком и ключи от них у меня в кармане, хотя никто, конечно, в эти тетради не заглядывает, я боюсь касаться подробно оттенков моей супружеской жизни. Эти, постоянно гнетущие меня размышления, перерабатываются у меня в голове и не попадают на бумагу. Мне бы и хотелось высказаться письменно, да страшно. Все, что касается жены, что мне в ней не нравится, что в настоящее время составляет мое главное и постоянное мучение — все это глохнет в моей душе, и если кто со временем прочитает этот дневник, не узнает этой стороны моей жизни. Не начать ли вести подробный отчет о моих отношениях к жене, о моих взглядах на нее?

Я, как и Пирогов, вовсе не намерен уничтожать этот дневник. Так же как бы не хотелось давать его читать при своей жизни, так же точно я желаю, чтобы его читали и перечитывали после моей смерти те, которым будет любопытно заглянуть в мою внутреннюю жизнь. Скажу чистосердечно, что пишу правдиво и искренно, не имея в виду будущих чтецов.

Июль. Красное село.

Четверг. 17.

Мы, офицеры, собрались в кружок и разговаривали. … Зашла беседа о том, что хорошо бы было заменить в наших войсках иностранные слова русскими, и мы принялись прибирать старые русские выражения. Корпус назвали бы тьмою, а командира корпуса — темником, дивизию — положим, — ратью, бригаду — четою, батальон — дружиной, роту — сотней. Капитана заменили бы сотником, фельдфебеля — напр. хоть старшиной и т.д. Будь я царем — немедленно выбросил бы все иностранные наименования.

Лагерь.

Суббота. 19.

У меня опять убывают из роты два человека по болезни: Евдокимов вовсе от службы, а Прокопович на один год. Я простился с ними и в 6 ч. поехал на тройке в Павловск.

Дорогой думал — думал без конца, о чем — определить трудно. Мысли быстро сменяли одна другую. Разбирал по косточкам самого себя, свои недостатки и качества, печали и радости. Меня мучает сознание того, что я командую ротой далеко не так, как бы мне того хотелось. Я вполне отдаю себе отчет в том, что не вникаю достаточно во все подробности хозяйничанья, что, наверное, меня водят за нос, артельщик Белинский, например, что он может быть злоупотребляет и что я не могу этого заметить. И не только в роте, но и в жизни вообще я не могу изучить ничего во всей полноте, вникнуть в каждый вопрос, в каждое дело до его глубины, изучить его во всех подробностях. Я сознаю, что я человек недаровитый, и боюсь, что таким останусь, несмотря на лучшие и искреннейшие стремления.

Понедельник. 21.

…Я разговорился с о. Янышевым. По его мнению, бессознательная жизнь ребенка имеет огромное влияние на всю его последующую жизнь, и что счастлив ребенок, окруженный нежною и тихою обстановкой любви, попечений и ласки в эту бессознательную пору: эти нежные любовные заботы должны влиять благотворно на всю его остальную, сознательную жизнь. Верно ли это, я не знаю, но такое учение приходится мне по сердцу.

Среда. 23.

Мы с Олей сошлись в одном и том же впечатлении, нам обоим трудно было сознаться в нем вслух, и это произошло как-то случайно. Мы надеялись, что Тино ко дню совершеннолетия или в именины Императрицы получит Андреевский орден. Наш Цесаревич получил орден Спасителя из рук Оли в день своей присяги. Следовало бы и нам отплатить тем же, это произвело бы хорошее впечатление в Греции. Мы с Олей так дрожим над хорошими отношениями между Россией и Грецией. — Но всего этого не случилось, и нам это тем более грустно, что мы так горячо любим Государя и нам досадно, что он забывает о таких политических любезностях.

Суббота. 26.

Из Государственной типографии прислали два первых экземпляра моих стихотворений, всю тысячу пришлют на днях.

Вечером я смотрел в здешнем (Павловск. — Э.М.) театре ‘Горе от ума’. Давыдов превосходно играл Фамусова, Стрельский походил на Чацкого менее чем на лакея, но стихи говорил местами не дурно. Софья Павловна — какая-то Инсарова, не знала роли, сбивалась и никуда не годилась, Лиза очень хорошо хохотала в 1-м действии, играла порядочно и бойко, несмотря на визгливый голос. Киселевский (?) изобразил из Скалозуба армейского хлыща, но был забавен, а остальные играли весьма плохо. Обстановка вовсе не удалась, и все-таки я слушал с наслаждением это неподражаемое и бессмертное произведение.

Красное село.

12 августа, вторник.

В 8-м часу полк выступил по вчерашнему направлению. Миновав Янисьмяки, мы спустились в равнину, составили ружья в кустах и улеглись… — Спускалась ночь. Надели шинели в рукава, а офицеры облеклись в пальто. Я закутался в бурку и лег на землю посредине роты. Лежать с солдатами я так люблю, оно приходится сравнительно редко, и в этих случаях я обыкновенно отстаю от кучки офицеров. Как хорошо, когда можешь быть запросто с солдатами, жить их жизнью, дышать их воздухом, вслушиваться в их говор, шутить с ними, отвечать на их вопросы. Тогда те невидимые и почти непроницаемые перегородки, отделяющие наше сословие от солдат, как бы падают, и становишься их товарищем. И странно: простой народ вовсе мне не так дорог, он становится мне мил, только облеченный в солдатский мундир. При всем своем отвращении к неопрятности, я совершенно перестаю быть брезгливым, когда попадаю в общество своих солдат и не боюсь ни насекомых, ни дурного запаха. Этот особенный, свойственный только солдату запах мне даже очень мил. Оля так верно подметила, что от солдата пахнет русским сукном, сапогами, махоркой и черным хлебом. Только я стал засыпать, как то один, то другой из товарищей офицеров приходили нарушать мое блаженное полусонное состояние, предлагая лечь в лазаретную фуру, говоря, что на земле сыро и можно простудиться, и, наконец, притащили какой-то тюфяк с подушками. Все это было очень мило с их стороны, но мне не хотелось пользоваться удобствами, которых нет у солдат. Впрочем, я убежден, что солдаты никогда не осудят барина за то, что он окружает себя барской обстановкой. — Спать, кажется мне, не было суждено. Как и в предыдущую ночь, зажглись электрические фонари: один у неприятеля в Никулине, другой у нас, вероятно, в Лотту…

Лагерь. 23 августа, утром.

Мыза Смерди.

Мой письменный столик стоит на том же месте, как в прошлом году, на нем в порядке расставлены вещи, которые я всюду вожу с собою, некоторые другие я нынче тоже взял с собою. Налево четыре книжки: стихотворения Лермонтова, Пушкина, ‘Жемчужины русской поэзии’ и ‘Новый завет’. Серебряная чернильница кубиком, две свечи в медных подсвечниках, маленький барометр-анероид, печать с ручкой из пурпурина, часики, два портрета жены в складной рамке, катушка для пропускной бумаги с нефритовой ручкой. Тетради для записывания стихов и писем, вот эта книга для дневника и маленькая записная книжка в красном кожаном переплете — подарок Кренделя тоже для записывания стихов.

Списываю письмо поэта Апухтина, которое получил в Воскресенье и показывал Головину, он только что возвратил мне его по почте.

‘Ваше Высочество! Ваш благосклонный

Дар получил я вчера (*).

Он одиночество ночи бессонной

Мне услаждал до утра…

Верьте: не блеск и величие сана

Душу пленяют мою,

Чужды мне льстивые речи обмана,

Громких я од не пою.

В книге, как в зеркале, оком привычным

Вижу я отблески лиц:

Чем-то сердечным, простым, симпатичным

Веет от этих страниц.

Кажется, будто на миг забывая

Света бездушного шум,

В них приютилась жизнь молодая,

Полная чувства и дум.

Жизнь эта всюду: в Венеции милой,

В грезах любви золотой,

В теплых слезах над солдатской могилой,

В сходках семьи полковой…

Пусть вдохновенная песнь раздается

Чаще, как добрый пример!

В памяти чутких сердец не сотрется

Милая подпись K.P.

Трудно мне кончить: слова этикета

Плохо вставляются в стих, —

Но как поэт, Вы простите поэта,

Если он кончит без них.

А. Апухтин

Петербург,

16 августа, 1886′

(* K.P. послал А. Апухтину книгу своих стихов. Это стихотворение публикуется впервые.)

Эти стихи подействовали на меня отрадно, на меня повеяло от них теплом и лаской, я долго оставался под их обаянием. Особенно слова 5-й строфы глубоко проникли мне в душу.

Понедельник. 25.

В 8-м часу прошел один поезд, а за ним через час и другой. Мы думали, что Государь находился в этом последнем, и перекрестились, когда ярко освещенные, большие нарядные вагоны промчались мимо нас. Наша задача была выполнена: Государь проследовал благополучно. Нам было велено оставаться в третьем положении, пока не придет приказание снять посты. Время шло да шло, а приказание не приходило. Становилось холодно, луна села. Мы прохаживались по полотну, заходили в сторожевую будку, я разговаривал с фельдфебелем и вахмистром. Говорили и о службе в пехоте и коннице, и о всевозможных случаях из полковых историй, и о покойном Государе и его кончине, дошли и до рассказов из жизни некоторых святых. Я вслушивался в забавное воронежское наречие вахмистра…

…Все мы одинаково злились на начальство, у которого не хватает храбрости взять на себя решение снять посты, раз поезда чрезвычайной важности прошли благополучно. Людей заставляют стоять бессменно и бесцельно на постах только из боязни ответственности и тем, по-моему, подрывают и взгляд на дисциплину и на добросовестное исполнение часовыми их обязанностей.

Павловск. 28 августа, утром.

Вторник. 26.

Вернувшись сюда вчера вечером, принимаюсь излагать свои впечатления за два последние дня…

Я с грустью думал о необходимости покинуть ‘приветливые Смерди’ и сочинил эти четыре стиха:

Садик запущенный, садик заглохший

Старенький серенький дом!

Дворик заросший, прудок пересохший,

Ветхие службы кругом.

Хотелось бы написать в честь Смердей и продолжение к этому начатому стихотворению.

Ночь была тихая, звездная, казалось тепло. Меня несказанно радует и трогает, что Мите — этому знатоку службы и солдат, нравится наша Государева рота. Он как-то озвался о ней: ‘Чудная у вас рота’. Он, я думаю, и не знал, сколько доставил наслаждения этими словами. — Я невольно в глубине души еще неясно и как-то боязливо сознаю, что моя привязанность к солдатам, любовь и благодушные отношения начинают отражаться на роте. Неужели я доживу когда-нибудь до полного убеждения, что она — мое создание, что она держится мною и что я, действительно, имею на нее влияние и держу ее в руках, несмотря на недостаток строгости и редкость карательных мер. Я как-то предчувствую, что это сбудется.

Павловск.

30 августа.

Прилагаю вырезку из ‘Гражданина’ с разбором моих стихотворений, написанным кн. Мещерским. Отзыв благосклонный, но совершенно для меня неожиданный: я до сих пор воображал себя лириком, по крайней мере стихи в эпическом роде удавались мне редко и с большим трудом. Моего ‘Манфреда’ обругали, может быть, отчасти и справедливо. Но неужели же мой стих тяжел в этом драматическом отрывке? А я было собрался писать целую поэму, в таком же драматическом роде, да и не бросаю это намерение. Надо будет еще более обратить внимание на стих, вкладывая его в уста совершенно противоположных личностей. — Я доволен и тем, что моей книге отведено несколько страниц такого распространённого журнала. Но описание природы, цветов и нашего севера осталось незамеченным.

Павловск. 1 сентября 1886.

Воскресенье. 31.

…Я одолел строфу, пришедшую мне в голову до обеда, и никак не дававшуюся:

И ни одной не проронишь ты жалобы

На злополучье свое,

Перед которым давно задрожало бы

Слабое сердце мое.

Эти слова ни к кому в особенности не относятся, все стихотворение — вымысел. Но мне просто полюбилась основная мысль.

4 сентября, днем.

Среда. 3.

Вчера новое стихотворение было готово и начисто переписано. Я очень этому рад, стихи порядочные, за все лето мне почти ничего не удавалось, а теперь и сам не понимаю, откуда взялось вдохновение. Сегодня я окончил еще два стихотворения: ‘Благословляй меня’ и ‘Научи меня, Боже, любить’, уже давно начатые, с которыми я никак не мог сладить. Я чувствую себя в надлежащем настроении, чтобы писать стихи, и это меня удивляет: обыкновенно я в эту пору, т. е. осенью, переставал писать, а теперь только начинаю.

5 сентября, утром.

Четверг. 4.

Записал оба сегодня оконченных стихотворения. Около 5-ти отправился гулять пешком. Стоял ясный, солнечный, но холодный день. Я вышел в поле, на берег Славянки, по направлению к Царской Славянке, Зайчик бежал со мной. Мне пришло в голову из своей задуманной поэмы сделать историческую повесть. Я боюсь, что большое драматическое произведение, сочинение мне не под силу и что оно легче удастся в прозе. Но мне жалко расставаться с мыслью о поэме. Мне тут же стали мерещиться диалоги между Никодимом и кем-нибудь другим, сцены в доме Пилата и т. д. Я даже начал сочинять стихи, первые стихи. Потом, когда я уже прошел мимо Царской Славянки, повернул налево, спустился в овраг и перебрался на правый берег Славянки, напросились в голову другие стихи, о Смердях, о старом доме, о шатких ступенях крылечка, о низеньких темных сенях, о светлой, уютной комнатке. — Я вернулся домой к 7-ми часам.

13-го утром.

Написал Чайковскому. Он обратился ко мне с просьбой исходатайствовать ему разрешение посвятить Государыне 12 недавно сочиненных им романсов. Он кончил свою новую, и, как он говорит, свою лучшую и последнюю оперу ‘Чародейку’, и зимой будет оркестрировать ее. Ему бы хотелось посвятить эту оперу Государю и он просит меня помочь ему в этом. Это поручение мне очень приятно. Я послал Чайковскому свой сборник. Может быть, он что-нибудь из него положит на музыку.

14 сентября, утром.

Палтолику очень понравилось стихотворение ‘Жизнь пережить — не поле перейти’. Он именно оценил мысль, что женщина, слабая, усталая, легко утомляется от одной прогулки по полю, а потом, испытанная горестями и невзгодами жизни, становится сильнее и бодрее всякого мужчины.

Вечером в тот же день.

Мнение Палтолика мне очень дорого: он умеет ценить стихи и относится к ним весьма строго. Все современные стихотворцы, даже Апухтин и Граф Голенищев-Кутузов, не заслуживают его одобрения. Поэтому мне было особенно лестно, что мое стихотворение привлекло его внимание.

Воскресенье. 14.

Ребеночка я сегодня видел только сонного. Вава рассказывала, что утром он был очень весел, и сама была очень в духе. Маленький начинает обращать внимание на разные предметы. Калинушкин приходил печку топить, мальчик смотрел в его сторону и прислушивался к шуму, Калинушкин сказал ему: ‘Ваше Высочество! приходите, помогайте мне печку топить!’ — Этот Калинушкин прелестный человек — в нем я не ошибся, мое чутье меня не обмануло. Он понятлив, ловок, услужлив и всегда весел. Все его любят. Не я один замечал, что в лице у него есть что-то детски-добродушное. Я люблю его как родного, а он очень привязался к моему первенцу. — Счастлив мой маленький, все-то его любят, он окружен самыми нежными, ласковыми заботами. На детской так хорошо! Вава — ну уж лучше ее няньки не найти. Помощница ее — Анна Александровна Беляева — милая, тихая, кроткая. Кормилица тоже хорошая женщина, трудолюбивая, всякое поручение исполнит охотно.

Вторник. 16.

Получил письма от жены и Гончарова (автора ‘Обломова’). Он благодарит за книгу моих стихов и разбирает их. Ему они кажутся искренними, и он в этом видит главный признак таланта, выше всего он ставит ‘Письмо из-за границы’, ‘Из лагерных заметок’ и ‘Умер’. Это письмо очень меня обрадовало и доставило мне большое удовольствие, он исписал целых два с половиною больших листа. Я согласен с ним, что стихи, которые ему понравились, одни из удачнейших моих произведений. Но он ничего не говорит о коротеньких лирических произведениях, в которых я старался выразить свою любовь к нашему северу, к нашей скудной, но милой природе. — Что-то напишет Майков?

18 сентября.

Теперь сейчас 11ч. утра. Говорят, Государь проедет в ночь на завтра. Вчера утром пришло приказание встать в третье положение: полковник проезжал по линии и проверял правильность расположения постов.

Смерди, 6 ч. 45 мин. утра,

19 сентября.

Я только что с линии. В 6 ч. второй поезд ‘чрезвычайной важности’ прошел мимо Барановского полустанка, где я в то время находился.

Вчера утром я проснулся уже без головной боли. После чаю принялся за дневник. Перед завтраком пошли втроем на Барановскую и побывали в сторожке у людей 9-й роты. Меня поражает особенный дух этой роты: все ее люди один к одному, молодцеватые, лихие, веселые. Несмотря на все пристрастие к своим людям, я не могу не признаться, что в 9-й роте солдаты еще более ловки, вежливы, сметливы. Отчего это происходит — никак не придумаю. Мне говорят: такой уже дух. — Но как бы завести этот дух у себя?… — К полночи было велено встать в третье положение. Оделись по форме — в пальто с башлыком и караульной амуницией — и пошли за линию.

Павловск. Мишины именины,

21 сентября.

Кончена охрана…

Все это мне кажется радужным сном,

Волшебной, несбыточной сказкой!…

В пятницу я проснулся около 1 часа дня, встал и, одеваясь, стал сочинять стихи. Царь проехал — наше дело было исполнено, оставалось провести только несколько свободных часов среди этой приветливой глуши в ожидании приказания возвращаться в город. Прощай, милый, тихий край! Пора на зимовку, и сочинил я стихотворение ‘Пронеслись мимолетною грезой’.

Павловск. 23 сентября.

С 7-ми часовым поездом поехал в Павловск. Встретился на станции с Василием Львовичем Величкой, приятелем Кренделя. Он занимается литературой, пописывает стихи и критические статьи, в прошлом году он напечатал в ‘Еженедельном Обозрении’ разбор моего перевода, и теперь написал там же о сборнике моих стихов. Статья появится завтра. Он говорил мне про нее. Ему мои стихи часто напоминают А. Толстого и Ф. Глинку, некоторые стихотворения показались ему не только подражаниями, но просто точными снимками. Например, ‘Мне жаль тебя’, по его мнению, очень похоже на ‘Ты клонишь лик, о нем упоминая’, а религиозные стихотворения сходны с библейскими переложениями Глинки. Но странно, что я, хорошо зная А. Толстого, почти совсем не помню ‘Ты клонишь лик’, а Глинку вовсе не знаю.

Сентябрь. 24.

Читал ‘Смерть Ивана Ильича’, один из последних рассказов гр. Л. Толстого. Начало мне нравится более конца, удивительная правдивость, даже в последних мелочах. В конце все как-то смутно. Я, наверное, не буду так умирать.

Павловск. 28 сентября,

перед обедней.

Божерянов {Сослуживец К. Р.} принес две последние книжки стихов Фета, под заглавием ‘Вечерние огни’, просматривали эти книжки. Я люблю стихи Фета, даже когда его поэтические вольности лишены всякого смысла. Напр.

Уноси мое сердце в звенящую даль,

Где, как месяц за рощей, печаль.

В этих звуках на жаркие слезы мои

Кротко светит улыбка любви.

О дитя! Как легко среди нежных зыбей

Отдаваться мне песне твоей!

Выше, выше лечу серебристым путем

Я, как шаткая тень, за крылом.

В этом положительно нет ни малейшего смысла, и все же как звучно, певуче, изящно и хорошо. Эти слова как-то ласкают слух, и я понимаю, что Чайковский положил их на музыку, у Мерказиных я наигрывал этот старый романс, а Анна Карловна подпевала.

30 сентября.

Понедельник. 29.

Играл на фортепиано. Каждый раз, что мне случится с успехом поиграть в обществе, я с удвоенным рвением принимаюсь за музыку.

Разучиваю 12-й этюд Шопена, последний из тетради, посвященной Листу (соч. 10), написанный в Штутгарте по получении известия о взятии Варшавы 8 сентября 1831. Я не думал, что когда-нибудь буду в состоянии играть эту вещь — пассажи в левой руке слишком трудны — но вот начинаю их осиливать. — 11-й этюд (A-moll) из другой тетради, посвященной графине d’Agout (соч. 25), идет у меня бойко. Я учил его все лето в лагере и в пятницу вечером с блеском сыграл его А. К. Лешетницкой у Мерказина. — Я чувствую, что делаю успехи в фортепьянной игре.

Октябрь.

Среда. 1.

Вчера утром, пользуясь праздничным днем, приехал Митя. Меня поздравляли с годовщиной боя под Силистрией, за который я получил 9 лет тому назад Георгия.

Четверг. 2.

Вчера читал в своем дневнике за десять лет тому назад и мне стыдно становилось за себя. Каким я был мальчишкой! Кажется, вспоминая себя в это время, не верится, что написанное — правда… — Вчера обедала у нас гр. Толстая. Разговор преимущественно шел о ее родственнике, гр. Льве Николаевиче Толстом. Графиня любит нашу словесность и, кажется, хорошо с нею знакома. Она и сама пописывает, но по-французски. Это она составила изящно изданную недавно книгу ‘Дума за думой’.

Архипов сказал мне, что сегодня видел в фельетоне ‘Нового времени’ разбор моих стихотворений, написанный Бурениным, известным современным критиком. Божерянчик сейчас уже купил мне этот номер газеты. Я сунул его в карман и поехал в Мраморный {Мраморный — дворец, где жил в Петербурге К. Р.}. Детские комнаты готовы. Войдя в них, остается только руками развести, рот растянуть и ахнуть. Прихожая с необыкновенной лестницей поражает ярко-красным цветом стен с каймою по карнизу и по пяте свода в древнерусском вкусе, налево внизу — зеленая изразцовая печь. По стенам висят портреты царя Михаила Федоровича и нескольких цариц. Направо ход в переднюю (приемную). Стены малиновые, расписной шкап, деревянные, резные скамьи, стольцы и столы, одна скамья разноцветная. Отсюда налево дверь в большую гулевую. Стены бледно-алые (розовые), портрет патриарха Филарета и картина, изображающая боярина Стрешнева, молящегося на коленях рядом с дочерью, Царицей Евдокией Лукьяновной. Эта картина в нашем детстве висела у Николы. В красном углу гулевой — большая икона Владимирской Божией Матери и перед ней медная лампада. Промеж окон, в простенке — камелек, прикрытый шкафиком. Столы, скамьи, все дубовые. Отсюда направо — опочивальня — голубые стены. В подоконнике врезано сиденье. Пеленальный стол, выдвижное кресло будет служить Ваве кроватью. Есть еще горенка, запасная. Стены серые, изразцовая печь, комната кормилицы рядом со спальней, до полстены выложена белыми изразцами. Далее — мыленка (ванная). По всем комнатам дубовые панели, а по карнизам и по пятам сводов пестрые каймы.

4 октября, утром.

Был в роте на занятиях, занимался с учителями будущих молодых солдат… Я говорил учителям о том, как, по моему мнению, надо относиться к новобранцам: не запугивая, кротко, ласково, не требовать долбления наизусть, а только понимания изучаемого, приучать к порядку и чистоте, заботиться о молодцеватом виде. Советовал припомнить, каково было им самим с новобранства, и стараться не впадать в те крайности, в которых осуждали своих учителей.

В Павловск я поехал с 4-х часовым поездом. В вагоне читал фельетон Буренина и письмо академика Грота о моих стихотворениях. Буренин меня не обругал и отнесся к моей книжке, пожалуй, сочувственнее, чем к стихам Апухтина. Стихотворение ‘Отцветает сирень’ называет он виртуозным по форме. — Письмо Я. К. Грота доставило мне огромное удовольствие. Он с тщательным вниманием просмотрел всю мою книгу и отметил понравившиеся ему места и все замеченные им погрешности… Такого рода дельный разбор — не то что не имеющие для меня важного значения взгляды всяких писак и фельетонистов, и дает мне новый толчок вперед. Я с удвоенным рвением, можно даже сказать ожесточением, начинаю работать над отделкой своих последних произведений, стараясь достигнуть большего совершенства. Я совершенно чистосердечно и искренно говорю о своих последних стихах, что гордости нет в моей душе, что для меня ничтожны отзывы толпы, когда самый этот дар для меня лучшая награда и я смотрю на него, как на талант, с помощью которого я обязан приобрести другие таланты.

4/VIII 1888 — 2/V 1889

Большие маневры. Рябинин. Гатчинский дворец. ‘Идиот’ Достоевского на французском языке. Александр III на маневрах. Подарки на прощание. Поэт и воин. 55 поздравительных телеграмм. Украдено у Фета? Письмо П. И. Чайковскому. С первенцем в роте. Лесков умиляет душу и с жизнью мирит. Старик слепец. Беседа с Рябининым о звездах. Школа Стасова и Академия художеств. Живется счастливо и безмятежно. К. Н. Бестужев-Рюмин. У жены именины. Новые стихи. Концерт Моцарта и каденца Рейнеке. Поэт-мужик Никитин и Мережковский. С компанией. Лето ушло. Недовольство И. А. Гончарова. Читать Шекспира скучно. Крушение царского поезда. Ротная денежная книга. Обед с П. И. Чайковским. Лермонтовский досуг. Тяжкая пора балов, вечеров, праздников. Солдатские письма. ‘Мани, факел, фарес’. Змеиное шипение Костомарова. ‘К. Р. ‘ — больше не тайна. Цесаревич Николай Александрович чувствует и верит по-русски. Подарки от Фаберже и Гризара. Странная опера Рубинштейна. Пожалование А. Фету камергера. Неизданные письма Гоголя. Блестящее и гнусное общество. Неизвестные стихи А. Фета. Бал в Аничковом дворце. Гоголь и ‘Домострой’ Сильвестра. ‘Артист не может стать Великим князем’. Последняя встреча с А. Фетом. Альтенбург. Президент Академии наук.

1888 г.

Среда. 3.

Большие маневры. Село Рождествено на Варшавском шоссе. 4 августа 1888. Пишу в палатке, после перехода верст без малого в тридцать. Дождь шелестит по парусине, ноги побаливают с ходьбы и все-таки я наслаждаюсь походной жизнью. Вчера, вымывшись в бане (Красносельской), писал дневник у себя в бараке, отбирал немногие вещи, взятые с собой на маневры, и читал ‘Воспоминания’ Фета в ‘Русск. Вестнике’. Жена приехала ко мне завтракать. Простился я с нею перед самым выступлением на большие маневры. В 1 ч. дня мы приняли знамя и пошли в Гатчину. Был теплый день, и мы шли в белом. Первый небольшой привал был на окраине военного поля там, где Балтийская железн. дорога пересекает Гатчинское шоссе (новое). За все лагерное время мне не удалось завести с моим любимцем Рябининым длинный разговор, и в первый раз вот тут, вчера на походе, я вступил с ним в долгую беседу. Заставил его рассказать про поступление на службу, про то, как его забрили, привезли в Петербург, определили к нам и ушли. Он рассказывал все подробно и откровенно. Мне не совсем приятно было снова увидать в нем значительное равнодушие ко всем и ко всему. Он даже не помнит, где и когда впервые увидел меня, и новоселье в казарме не осталось у него в памяти. С другой стороны, постоянная тоска по дому и родным в нем мне так понятна. Поступив на службу, он сперва очень сильно и долго скучал по своим, а когда в первый раз поехал в отпуск — стосковался по роте. Но служба не представляется ему хорошею школой жизни, как многим другим солдатам. Я спросил его, обиделся ли он на меня, когда я за наказание перевел его в 5 роту, и он совершенно просто ответил отрицательно…

Четверг. 4.

Вернувшись с вечера в Гатчинском дворце на бивак, я спал всего только часа три: уже в 5 ч. вчера утром меня подняли, а в 6 полк выступил… День стоял не холодный, но серый и сырой, поминутно накрапывал дождь, а солнце лишь изредка, и то только из-за туч показывалось на короткое время и поддразнивало надеждой на хорошую погоду… Кроме моей роты в полку оказалось много отсталых, идти было жарко и трудно, у меня сильно разболелись ноги повыше колен. Тем не менее я бодрился, стараясь этим придать бодрости людям. На походе чувствуется, что между нами устанавливается своего рода товарищество — все мы одинаково несем тот же труд и терпим ту же усталость. Последние три версты, от Большой Выры до бивака, показались мне очень тяжелыми.

Бивак у Гатчины. 7 августа.

Суббота. 6.

Вчера, когда я проснулся, в палатке было светло, солнце просвечивало сквозь парусинную пирамиду. Моя палатка издали совершенно похожа на огромную пасху… После обеда несколько человек наших офицеров пошли со мною, и я показывал им Гатчинский дворец… Вечером после ужина жгли впереди солдатских палаток большой костер, к которому моя рота натаскала в течение дня много хворосту. День прошел хоть и бессодержательно, но жизнь на биваке имеет свою особую прелесть, даже без всякого дела. Мой фельдфебель Шапошников захворал желудком, я было испугался, но доктор нас успокоил. Получил по полевой почте письмо от Фета, он хвалит последние мои стихи.

Красное Село. 9 августа.

Воскресенье. 7.

…В ночь на воскресенье я несколько раз просыпался от наводящего унынье шума дождевых капель о натянутую парусину палатки. Утро встало холодное и пасмурное. Мы с Божерянчиком собрали в роте людей, желающих идти к обедне, и повели в Гатчинский собор. Стоя в церкви с солдатами, я всегда молюсь усерднее. Много прочитал из ‘Идиота’ Достоевского во французском переводе. Как ни тяжело это чтение, как ни мрачны картины, как ни растянуты описания каких-то страшных, болезненных людей с их безумными, удручающими разговорами — Достоевский имеет надо мною чарующую власть: читаю, не могу оторваться и верю, что все это так, несмотря на всю необыкновенность, что это глубоко правдиво.

Под вечер пошли с Цицковичем и Робертом играть с солдатами в пятнашки, кошку и мышку. Бегали, как сумасшедшие, смеялись много, разгорячились, и я бы не мог провести время приятнее.

Понедельник. 8.

Вчера мы оставили бивак под Гатчиной в 8-м часу утра. Настал второй день маневров, не считая дневок… Наш батальон шел в атаку на финляндцев. Тут был Государь. Он подъехал ко мне, подал мне руку и поговорил со мною. В первый раз за мою службу была мне такая удача. Пробили отбой, и всех офицеров Государь пригласил завтракать в Высоцкое. Царский стол был накрыт в саду, подле училища, а всем остальным предложили завтрак на траве, покрытой скатертью и заставленной множеством блюд. Тут увидал я и Государыню, и жену, и Михен, и Эллу. Когда Государь сел за стол, все мы обступили многочисленные яства и, расположившись на траве, принялись утолять голод. Дяде Ники стало дурно, и он вышел из-за царского стола за кусты, где мы — маленькие люди — пили кофе и курили…

Павловск. 13 августа 1888.

Окончены летние скитания: я водворился дома, а батальон в Федоровском посаде. Три дня не записал ни единой строчки, не было ни охоты, ни времени.

Вторник. 9.

В последний день маневров я встал в 4 ч. утра, ногам показалось не так больно, и я вышел на линейку с целью идти на маневр, приказав тройке ехать позади батальона. Мне жаль было людей: усталых после долгих передвижений, наконец, посланных домой и рассчитывавших на отдых, их подняли в 3 ч. утра, чтобы опять тащиться в неизвестную даль. Я старался подбодрить их. Пройдя несколько шагов, я заметил, что больные ноги отказываются служить, и сел в тройку. Но ехать за батальоном мне было совестно, а идти невозможно, поэтому я счел за лучшее отпроситься, вернулся в барак и лег спать. Пусто и уныло казалось в лагере без полка. Надо было кое-что приготовить для людей 84-го года, которых увольняли в запас тотчас по окончании лагерного сбора… Я простился со всеми людьми 84 года. Сердце больно сжималось при расставании с ними: эти люди были только еще новобранцами, когда я поступил в полк без малого пять лет назад. Ни с кем из других солдат я не прослужил так долго. Некоторые из них прослезились, другие говорили, что никогда меня не забудут. Особенно грустно было прощаться с унт. офиц. Васильевым, с Ермаковым, с портным Прокофием Степановым, которого я неудачно учил грамоте, с татарином Калимулиным и барабанщиком Макаровым. Подарив каждому свой портрет в рамке и золотой, каждого перекрестив и трижды поцеловав, я покатил на тройке в Павловск…

10.

В среду минуло мне 30 лет. Я уже не юноша, а должен бы считать себя мужчиной. Жизнь моя и деятельность вполне определились. Для других — я военный, ротный командир, в близком будущем полковник, а так лет через 5—б — командир полка и, как мне хотелось бы, Тифлисского, моего, на Кавказе. Для себя же — я поэт. Вот мое истинное призвание. Невольно задаю я себе вопрос: что же выражают мои стихи, какую мысль? И я принужден сам себе ответить, что в них гораздо больше чувства, чем мысли. Ничего нового я в них не высказал, глубоких мыслей в них не найти и вряд ли скажу я когда-нибудь что-либо более значительное. Сам я себя считаю даровитым и многого жду от себя, но кажется, это только самолюбие и я сойду в могилу заурядным стихотворцем. Ради своего рождения и положения я пользуюсь известностью, вниманием, даже расположением к моей Музе. Но великие поэты редко бывают ценимы современниками. Я не великий поэт и никогда великим не буду, как мне этого ни хочется.

В день моего рождения никакого приема не было… Ходил с женой к обедне. День прошел незаметно. Отвечал на 55 поздравительных телеграмм, читал и окончил ‘Воспоминания’ Фета в ‘Русск. вестнике’…

Нога все еще болела, да и теперь болит.

Павловск. Успение Пресв.

Богородицы.

Воскресенье. 14.

Как трудно приучиться к точности и порядку! Вот уже мне 30 лет, а я все не могу привыкнуть вставать по утрам в один и тот же час. Сегодня разбудили меня около 8, а встал я через час. Вчера я еще до обедни успел и журнал записать и почитать немного с сигарой во рту. Какой я лакомка! Весь Успенский пост я хоть и пил чай по утрам, а все мечтал о мясоеде. Когда снова можно будет пить кофе, закусывая сдобными булками. Это угощение для меня самое лакомое, и в посту я часто не мог устоять перед искушением, и на маневре, да и здесь ел булки. — За обедней я молился усердно…

Понедельник. 15.

Хоть я и сказал, что вдохновение меня покидает, однако в тот же вечер, взявшись докончить начатое стихотворение, переделал его и окончил. Четырехстопный анапест и одни женские рифмы — это напоминает Фета. Не впадаю ли я в невольное подражание? Впрочем, от других я никогда не слыхал, чтобы мои стихи походили на стихотворения Фета, один Буренин в критике моей книги сказал это, да и то в такое время, когда я не помышлял об этом. А теперь, зачитываясь Фетом и увлекаясь им, легко нехотя впасть в подражание. Вот мои вчерашние стихи:

Утомленный дневной суетою безумной,

К вам, о светочи неба, подъемлю я очи.

Здесь внизу на земле и тревожно и шумно —

Безмятежно и тихо в безмолвии ночи.

Как вы кротко царите в торжественном блеске,

Бестелесною вечно сияя красою!

Наша ложь, наша злоба в неистовом плеске

Никогда не коснутся вас мутной волною.

И чем выше вы, звезды, и чем недоступней,

Тем отрадней следить нам плененным вас взором.

Чем мрачней, чем ничтожней мы и преступней —

Тем светлей вы и чище нетленным убором.

Узор звезд, бестелесный, нетленный — все это выражения, украденные из Фета, но мне кажется, это выражает мою мысль и здесь у места…

18 августа.

Среда. 17.

Вчера было у меня много отрадных впечатлений. Вздумал вдвоем с Иоанчиком съездить в Федоровское. Эта мысль пришла мне раньше, я лелеял ее как заветную мечту и сообщил жене. Показать роте своего первенца одного, без няни, казалось мне чем-то таким радостным. В 10 ч. …мы сели в тройку и покатили. Иоанчику не хотелось оставаться на сиденье подле меня, он просился ко мне, и я должен был взять его к себе на колени. Он пока еще говорит только: ‘Папа, Мама, Вава’ и изредка ‘дядя’, когда видит Митю. На все же остальное у него всего одно слово, что-то среднее между Гага и Кеке, этим обозначается все, что угодно. Удовольствие он выражает как-то цокая языком -ц- и при этом так прелестно лукаво улыбается, что нельзя его не расцеловать. Итак, мы едем. Вот и Федоровское. Я здороваюсь направо и налево со встречными людьми, а маленький вместо поклона приподнимает ручку к шляпе… Идем на правый фланг, в конец деревни. Там перед своей избой стоит Рябинин, я заговариваю с ним о вольных работах и забываю Иоанчика. Вдруг маленький протягивает ручку и что-то старается сказать Рябинину. Это значило: ‘Подойди сюда и поцелуй мне ручку’. Тот подошел к коляске, скинул фуражку, взял маленького за руку и поцеловал ее. Я глубоко умилялся. Надо же было ему потянуться именно к любимому моему солдату. Пока я заходил в некоторые избы, чтобы взглянуть, как расположились люди, маленький оставался на руках то у Цыца, то Рихтера, то у фельдфебеля, и все удивлялись тому, что он такой смирный, приветливый и не плачет.

Другое хорошее впечатление нашел я в ‘Соборянах’ Лескова, а третье в его ‘Запечатленном Ангеле’, которого читал Оле вслух…

19 августа.

Четверг. 18.

Стоят чудные жаркие дни — август вознаградил нас за неприветливое лето. Мне все жалко, что времени так мало и 24-х часов не довольно для суток, чтобы успеть исполнить все, что хотелось бы.

В Федоровском я побывал вчерашним утром. Как я туда приеду, сейчас соберутся и окружат меня живущие там офицеры, это весьма приятно: им скучно и кто бы ни появился, они всякому рады. Но мне было бы гораздо приятнее, если бы меня оставили в покое и дали бы говорить с солдатами. Один Божерянчик понимает это, с ним мы одни можем беседовать с людьми, и они не стесняются нас, как других офицеров. Но Божерянчик теперь в отпуску и еще несколько дней проживет у своих в деревне. — Написал длинные письма Чайковскому и Фету. Упражнений не успел играть вчера, а следовало бы этим заниматься ежедневно, так как в феврале или марте мы с Еленой предполагаем устроить новый концерт и исполнить ‘Реквием’ Моцарта, а кроме того, я хотел играть с оркестром концерт Моцарта и играть наизусть. Для этого надо много поработать…

Павловск. 22 августа.

Воскресенье. 21.

…И вчера не читал ничего, кроме ‘Соборян’. Это чтение мне как нельзя более по душе. На других языках я не знаю ни одной книги, в которой бы, как во многих русских, было заключено столько непринужденного, веселого смеха сквозь такие горькие и искренние слезы. Рассказ об этих простых, грубых, неученых, невоспитанных, а часто даже слабоумных людях возвышает и умиляет душу, трогает и ‘с жизнью мирит’.

Понедельник. 22.

…Приходил старик слепец и пел мне с Митей про Алексея Божия Человека. Я никогда не видал калик перехожих и слушал с восторгом. …Замечаю, что за последнее время пишу дневник очень бестолково.

Павловск. 24 августа.

Вторник. 23.

…В 5-м часу распростился со своими и на весь вечер и всю ночь уехал в Федоровское. — Конечно, мне не удалось остаться без посторонних со своею ротою: прибежали офицеры — Рихтер и Фуфаевский. Пошел с ними гулять на кладбище, потом сели обедать во ‘дворце’. Пришли мои песенники. Мы слушали их до 9 ч. На песни собрались крестьяне и бабы, была и пляска. Сыграли зорю, прочитали молитву. К этому времени уже совсем стемнело и небо загорелось звездами. Я простился с офицерами под предлогом, что надо лечь спать пораньше, и побрел вдоль темной улицы ко дворцу. У крайней хаты стоял подворот Рябинин, и я с ним заговорил. Может быть, в последний раз беседовали мы с ним так свободно, я (?) ротным командиром, а он моим взводным. Говорили мы про звезды, я объяснил ему многое, чего он не знал. Потом разговаривал и с Шапошниковым…

27 августа.

Пятница. 26.

В 11 поехал в город. Взял с собою ‘Русскую старину’ в дорогу и читал воспоминания художника Репина о Крамском. Насколько мне известно, Репин принадлежит к художникам отрицательного направления, школы Стасова. У меня мысли путаются, когда я читаю их доводы: они бранят академию и не признают классиков, а стремятся к реализму. Но по-моему, и академия права с древними идеалами, правы и реалисты, лишь бы в произведениях искусства была красота с художественной правдой…

Усекновение гл. Иоанна Пр.

Воскресение. 28.

Живется так счастливо и безмятежно, и сознавая это, я ценю такое довольство. Ложась спать, радуешься при мысли о завтрашнем дне, а встав поутру, начинаешь новый день опять же с радостью. Комната моя имеет для меня большую прелесть своим убранством, удобством и уютностью. Вчера, молясь Богу в церкви, особенно глубоко чувствовал обаяние теперешней жизни, с умилением вслушивался в богослужение, каждое его слово проникало глубоко в сердце. Давно забыл я так горячо молиться и вот снова вспоминаю. Откуда такое безоблачное настроение? Причин не подыщу. Наступит зима с тревогой и суетой, и оно исчезает, как и солнце, и тепло, и зелень, и цветы. Теперь еще, когда выглянешь в окно, вид зеленых лип с их свежею, пронизанной солнечным светом листвою так приветливо радует…

Вторник. 30.

…Я так счастлив: в полковники меня не произвели и я остался по-старому ротным командиром.

Был у меня К. Н. Бестужев-Рюмин. Что за наслаждение с ним говорить!

Павловск. 2 сентября

Четверг. 1.

Начал новое стихотворение в pendent к ‘Умер бедняк’. Мысль пришла вчера утром… По дороге в Павловск и начал сочинять стихи ‘Уволен’. Весь вечер просидел над 20 первыми строчками.

Павловск. 3 сентября.

Пятница. 2.

Живу теперь новой работой — стихотворением ‘Уволен’ и им поглощено все мое внимание. Вчера прибавил только восемь, нет, двенадцать строчек, так что всего теперь 32. Еще два раза столько же, то будет не короче ‘Умер’. Мне так трудно придумать, что описывать стихами, но зато, когда найду что, то пишу с увлечением. Но и тут не обходится без настойчивого труда… Я хочу рассказать, как солдат, уволенный в запас армии, возвращается домой. Там, должно быть, ждут его мать, жена и сынишка. Вот уже недалеко, он видит знакомые предметы, и вспоминается ему, как 5 лет назад на этом же месте он прощался со своими, когда его забрали в солдаты. Вся служба в столице проносится в его памяти. Как было трудно сначала, как все казалось незнакомо и непривычно, но мало-помалу он освоился с новым положением и даже привязался к роте, к товарищам, к начальству. Ему везло по службе, попал он и во взводные, его отличали. Но несмотря ни на какие удачи, мысль о возвращении домой никогда его не покидала и поддерживала в нем бодрость духа. Казалось, конца не будет этим пяти годам, а когда настал желанный день увольнения, эти пять лет ему показались одним днем. И вот он подходит к родному селению, вот и их хата. Но как она изменилась, крыша сгнила, дом так перекосило, что одним боком он врос в землю, ворота поломаны, а внутри — никого. Он думает, что, может быть, родные ушли куда-нибудь в поле, на работу, и идет на погост поклониться могиле отца. И вот он скоро находит ее в углу под черемухой и узнает ее под снегом. Но рядом еще две могилы, одна такая же, как и отцовская, а другая поменьше. И вдруг он догадывается о горькой правде. — Вот тут-то я не знаю, как кончить. Надо, чтобы, не взирая на такое грустное содержание, этот рассказ оставлял кроткое, а не безотрадное впечатление.

Вчера вечером я слушал 4-ю симфонию Чайковского в вокзале, она мне понравилась, хоть мы и сидели около медных труб, мешавших цельности впечатления.

Дома до ночи сочинял.

Павловск. 4 сентября, утром.

Суббота. 3.

…Рябинин просился в отпуск: у него дома брат поссорился с отцом и предстоит дележ. Велел написать рапорт об исходатайствовании отпуска. Только жаль мне, что не буду я видеть Рябинина в деревне…

Утром в женины именины.

Скоро жена войдет… Я уже расставил там подарки на маленьком столике: …тут и маленькая брошка в виде черепахи с большим рубином, испещренным золотом в спине, портреты детей в складной рамке on lisegot d’or с камнями, стойка для пера, тоже en lisegot d’or, флакон из сердолика от Фаберже, другие портретики детей, одни головки в маленькой кожаной рамочке, наконец, сапфиры Фаины Гримменштейн, полученные ею от императора Николая. — Стихи подвинулись вчера только на четыре строки, вечером просидел более часа, придумывая, как бы рассказать про жизнь солдата в казарме, поярче выставить ее хорошие качества, и ничего не мог сочинить…

9 сентября, 5 ч. вечера.

Четверг. 8.

Я все еще как бы в чаду со вчерашнего вечера. Ночь навеяла новое стихотворение — ‘Месяц’ в pendent к ‘Звездам’. Оно уже кончено, но я так рассеян и до того не в состоянии сосредоточиться, что даже за самого себя совестно. Но пусть и голова болит, пусть не спится — лишь бы осеняло меня вдохновение. Оно утомляет нравственно, но разве не стоит испытать этой маленькой неприятности за такое счастье…

Днем 10 сентября. Павловск.

Пятница. 9.

…Я очень рассеян и должен сделать над собою усилие, чтобы участливее относиться к жизненным мелочам и заботам. Теперь дошел я до самого трудного места всего рассказа (‘Уволен’, стихи. — Э. М.), до развязки. Боюсь печальным концом произвесть слишком безотрадное впечатление, закончить его какой-нибудь примиряющею и утешительною подробностью. Думаю сказать, что раздается благовест, солнце садится, вечереет, в этом есть что-то тихое, успокаивающее.

…Я сочинил еще 24 строки рассказа об уволенном солдате. Иногда меня берет сомнение, и это стихотворение кажется никуда не годным, не впадаю ли я в сентиментальность, не выйдет ли у меня игрушечный, пасторальный солдатик? Страшно! Я придаю этим стихам немалое значение — и вдруг трудился напрасно. Положим, главный труд — отделка предстоит еще впереди, когда все будет окончено вчерне. Теперь примусь за окончание. Дай, Бог, помощи. До сих пор, кажется, почти ведь гладко, стих плавный, певучий.

Павловск. 11 сентября,

утром.

Суббота. 10.

…Теперь предстоит прочесть это стихотворение ‘Уволен’ Палтолику, который о нем не знает. Я боюсь его, боюсь и Гончарова, и Страхова, но стихи обязательно должны пройти их обсуждение. Вчера утром внимательно, но недолго помолился Богу, накануне строфы удались хорошо и ум был спокоен… Только в совершенно спокойном настроении могу я хорошо молиться. Писание стихов приводит меня в волнение, так что, когда найдет вдохновение, я не способен молиться. Самое вдохновение не есть ли возвышение души, равносильное молитве?

Воскресенье. 11.

…Были в Петербурге в ‘Жизни за царя’… Жена не могла еще ехать: простуда не прошла. Музыку Глинки всегда приятно слушать, даже сквозь дурное исполнение можно прослушать ее прелесть.

Павловск. 19 сентября.

Воскресенье. 18.

…Продолжал списывать стихи 86-го года. Как просматриваю свои произведения, меня берет сомнение: ничего-то дельного не написано, хотя стихов немало. Надо снова взяться за крупную работу, но что писать? Хотелось бы выбрать что-нибудь из русской истории, да не подберу ничего.

20 сентября.

Понедельник. 19.

Вчера много успел сделать. Очень усердно упражнялся на фортепиано. Почти всю первую часть Д-мольного концерта Моцарта и каденцу Рейнеке знаю наизусть и с замиранием сердца вижу себя в большой зале перед множеством гостей и слышу оркестр, вот приходит мое время вступать, оркестр умолкает, и я начинаю. Ух, как страшно!

Вторник. 20.

…Снова играл на фортепиано. Музыка Моцарта легко запоминается наизусть, каденцу Рейнеке, как произведение новейшее, заучить труднее.

Среда. 21.

Вчера погода стояла чудесная. Ходил к людям в поле и в ожидании фельдфебеля копал с ними картошку… Вечер просидел дома. Переписывал, читал биографию и стихотворения Никитина. Никакого сравнения нет с современными стихотворениями Надсона, Мережковского, Фофанова и компании: в них ни мысли, ни чувства, ни красоты, тогда как все это есть у Никитина, хоть и был он простой мужик.

27 сентября.

Понедельник. 26.

…Я очень почитаю Иоанна Богослова — 30 лет назад меня в этот день крестили…

Вторник. 27.

…Я позавтракал второпях один и поехал в Федоровское, где рота уже устроилась у ротного двора в ожидании меня в мундирах и скатках. Я благодарил людей за летнее время, протекшее так благополучно, безо всяких неприятностей. Мы пошли к церкви, где я заказал молебен… Вошли в церковь, и началось торопливое, довольно нескладное богослужение, крестьянские певчие долго и неверно пели какие-то незнакомые молитвы, молодой суетливый священник читал скоро и невнятно, захлебываясь и путаясь. Все это мешало мне молиться как бы следовало, к тому водосвятие, на которое я не рассчитывал, заставляло бояться, что мы опоздаем на поезд. Молебен кончился, батюшка сказал солдатам краткое, но милое слово, благодаря их за благополучный постой, за помощь, в которой они не отказывали крестьянам, и увещевая с усердием приступить к зимней службе в городе. Вышли из церкви… были на вокзале за полчаса до отхода трехчасового поезда. Я шел рядом с Романовым, который теперь взводный 1-й взвода. — На Петербургском вокзале встретил нас Цицович. В казармах грязь и беспорядок…

Мраморный. 6 октября.

Ответ Гончарова приводит меня в уныние: 10 дней, потраченных на стихотворение ‘Уволен’, пропали даром. Я не умел стать в положение описанных лиц, психологический анализ отсутствует, потрясающие движения души не уловлены. Что же делать, когда не могу создать драму. Неужели же я никогда не смогу этого. Может быть, я рожден лириком, а во что бы ни стало хочу попасть в драматурги. Гончаров очень похвалил замеченные им в той же тетради неоконченные черновые наброски ‘Пигмалиона’…

Должен еще сознаться в чем-то, что заставляет меня стыдиться и краснеть и чего я ни за что бы не высказал на словах: я не дорос до Шекспира, мне просто скучно читать его. Вот два дня подряд читаю ‘Отелло’, и хоть от некоторых мест волосы дыбом становятся, а в общем — скучно. Местами мне даже просто не нравятся иные выражения. И мне совестно, ибо в этом доказательство моей недоразвитости. Положим, я не все совершенно понимаю, а читать со словарем — лень.

Воскресенье, перед обедней.

Суббота. 8.

…Должен был вернуться из отпуска мой взводный Рябинин, я с нетерпением ждал его и радовался встрече. Из собрания заехал в роту, но он еще не приехал. Как состоящий на 4-летних правах, он подлежит увольнению в запас, и я беру его в число своей прислуги, заранее радуясь этому, но к этой радости примешивается и беспокойство: будут ли им довольны, окажется ли он хорошим человеком. Мне так часто не везет на любимцев, и они не оправдывают моего доверия…

10 октября, утром.

Воскресенье. 9.

…Вчера утром, приехав в роту, к большой своей радости увидел в покое 1-го взвода Рябинина. Подписав бумаги, вызвал в коридор и довольно долго разговаривал. Ему удалось если не примирить семью окончательно, то поуспокоить родных и уговорить не разделяться и не покидать пьяницу отца…

11 октября, перед завтраком.

Понедельник. 10.

…Послал Гончарову тетрадь стихов, готовых для печати.

15 октября.

Пятница. 14.

…Моему авторскому самолюбию опять был нанесен Удар И. А. Гончаровым. Но как не быть благодарным ему за строгое отношение к моему поэтическому росту. Он нашел, что в моих стихах, заготовленных для нового сборника, есть несколько стихотворений, где выражено одно чувство, но нет мысли… Нельзя же всюду вкладывать глубокую мысль, можно же выражать и одно ощущение или впечатление. Но я опять начинаю сомневаться в своих силах…

Петербург, воскресенье,

16 октября.

После письма Гончарова, мне кажется, что для меня наступила новая эпоха: он находит, что советников мне более не надо, что я уже твердо стою на ногах и пора самому взвешивать, что надо и чего не надо писать.

Суббота. 15.

Вчера я в роте простился с Рябининым, простился, как с солдатом и взял его к себе, в число своей прислуги. Он пришел в Мраморный, я свел его на детскую. На него будут шить придворное платье.

19 октября.

Бог спас Государя от страшной опасности: на Курско-Харьковско-Азовской ж. д. второй паровоз и четыре вагона сошли с рельсов. Столовый вагон, в котором в это время завтракал Государь со своей семьей, разбит совершенно, но все остались каким-то чудом невредимы. Военный министр Черевин и Шереметев слегка ранены, из остальных сопровождавших 21 человек убит и 37 ранено. Все произошло, говорят, из-за лопнувшего рельса. Вчера утром в прибавлениях к ‘Правит. Вестн.’ появилась телеграмма с этим известием, но про убитых и раненых ничего не было сказано… Страшно становится, когда подумаешь, что Государь, Государыня и все их дети могли погибнуть, и престол перешел бы к маленькому Кириллу, так как Владимир, женатый на лютеранке, не может царствовать.

20 октября

Среда. 19.

Видели ‘Псковитянку’ Мея. Драма мне очень понравилась. Смертельно хотелось бы и мне написать драму в стихах, из русской истории, и видеть на сцене.

21 октября, 8-й час утра.

Четверг. 20.

…Был у меня Павловского полка капитан Бутовский и принес свою книгу: ‘Способы обучения и воспитания солдата’. Ч. 2. Первую часть я уже читал, а с автором говорить не случалось, и я рад был с ним познакомиться.

Петербург. 22 октября, утром.

Пятница. 21.

Вчера много нас ездило в Гатчину встречать Государя… Да, это было чудо из чудес. Мы слышали бесчисленные рассказы об этом крушении и от самого Государя и от всех бывших с ним. Они в один голос говорят, что как бы воскресли из мертвых, и вступили в новую жизнь. Словно с войны возвращались они с перевязанными руками, головами… Государь до сих пор кажется чрезвычайно взволнован, удручен и грустен. И Он, и все его спутники ни о чем другом, как о крушении, не говорили.

5 ноября, утром.

Можно ли относиться к дневнику небрежнее, чем это делаю я? Ведь вчера писал не хуже семилетнего ребенка. Вместо того, чтобы быть теперь в роте на занятиях, я по лености поручил Цицовичу меня заменить, а сам преспокойно сижу дома и строчу. Не запомню такого случая за все 5 лет, что командую ротой. Или я начинаю охладевать к ней? Или наскучил однообразием казарменных занятий? Кажется, до сих пор меня привлекала в роту не столько служба, военное дело, как привязанность то к одному, то к другому солдату. Моего любимца после Калинушкина сменил Добровольский, а его место занял Рябинин. Теперь все они выбыли и в настоящее время нет у меня в роте ни к кому особенно сильной привязанности. Но неужели только они, эти глупые привязанности привязывают меня к роте?

Вчера успел кончить ротную денежную книгу за октябрь. Хотя я пишу ее вот уже пятый год, многое из условного служебно-хозяйственного языка остается мне непонятным, и не будь писаря, я бы не справился с отчетностью. Мой Скуратов, человек недалекий, плохо грамотный и писарь не важный, а все же я значительно уступаю ему в этих познаниях. Известные понятия просто не вмещаются в моей голове. По строевой части я тоже весьма слаб, знанием устава похвастаться не могу. А по части психологии мне недостает строгости, твердости, даже, может быть, беспристрастия. Итак, ни в одной из этих отраслей командования ротою я не могу счесть себя за хорошего начальника. Что же, наконец, есть во мне хорошего? Я талантливый поэт? Но и с этой стороны прорех немало: не хватает мне глубины мысли, воображения силы. Иногда просто руки опускаются, как вдумаешься в свою несостоятельность. А между тем я мечтаю быть великим, люблю, где только можно, оставлять следы своего творчества, воображая, что ими будут дорожить впоследствии… Куда мне до величия!

У нас обедал П. И. Чайковский. Встретиться с ним после нашей переписки было мне очень приятно. Мы много говорили вообще об искусстве, о различных на него взглядах.

Вечером был Лермонтовский Досуг в полку… Читались главнейшие произведения Лермонтова, целиком и отрывками… На мою долю выпало читать последние монологи Демона, отрывки из ‘Мцыри’ и мелкие стихотворения.

Я был в ударе и читал с чувством и увлечением, особенно в заключение неизданное стихотворение ‘Смерть’. Я сказал его наизусть, весь проникшись мыслью поэта, так что дух у меня захватывало, голос дрожал и мороз пробегал по коже.

Раздались дружные рукоплескания.

Мраморный, 6-е, утром.

…Были в концерте Чайковского, где он сам управлял оркестром. 5-я его симфония E-molle, исполненная в 1-й раз, мне понравилась с начала до конца.

14 ноября.

Воскресенье. 13.

Кончил об Иоанне III у Соловьева. Теперь надо прочесть Карамзина и Костомарова, чтобы познакомиться с необходимым для моей трагедии, надо терять столько времени, читая о ненужном мне. Как расположить сцены? Как выставить характеры и найти наиболее сценичные сопоставления? Надо проникнуться и духом языка того времени. Все это представляет мне немало трудностей. Но работа меня увлекает… Хочется избежать однообразия и недостатка действия, что так утомительно и скучно в театральных пьесах. Я еще очень любопытен даже в подготовительной, черновой работе.

Понедельник. 14.

Вечер просидел дома. Играл трио Вебера и читал Карамзина. Несмотря на устарелый слог, он мне нравится более Соловьева, как-то более тепло, живо и потому любопытнее и легче читается.

18 ноября.

Суббота. 19.

Когда, сменившись с дежурства, я вернулся домой, пришел ко мне Майков с тетрадью моих стихов. Да и после завтрака он читал мне свои замечания, записанные карандашом на моей рукописи. В общем, он отнесся ко мне гораздо снисходительнее Гончарова, и все, почти исключенное им, признал годным к печати…

Были в Дворянском собрании на 2-м русском симфоническом концерте под управлением Римского-Корсакова. Зала наполовину, если не более, оставалась пуста. Мне хотелось там быть из внимания к русской музыке. И я не раскаялся: 1-я симфония Бородина Es-dur просто меня восхитила.

30 ноября.

Вторник. 29.

Вот и последний месяц года скоро наступает. Только прошла бы благополучно тяжкая пора балов, вечеров и праздников. А когда придет желанный Великий пост, можно будет вздохнуть свободнее.

Я отправил тетрадь новых стихов к Я. П. Полонскому. Академик Грот уже ответил мне очень лестным отзывом, отметив все, что, по его мнению, подлежит объяснению или исправлению. Со многими его замечаниями я принужден был согласиться и кое-что исправил, но на многое недостает у меня ни умения, ни терпения. ‘Сирень’ и ‘Вчера соловьи’ признал он слабыми. Теперь еще остается мне подвергнуться суду Полонского и Страхова.

2 декабря.

Среда. 30 ноября.

…Занятия (в роте. — Э. М.) шли своим чередом. Получил денежные письма в канцелярии и после завтрака выдавал их. Одному — Верхоглядову, неграмотному, я сам прочитал письмо. Боялся, что будут в нем дурные вести, но кроме хорошего, ничего не оказалось: прикупили новых лошадей и земли под подсолнечники. Зато у другого солдата, Подольского, в руках было грустное письмо. Я увидал его с распечатанным письмом в ротной школе, за грифельной доской. Он рассказал мне на мои вопросы, что ему пишут про смерть сына и про болезнь брата. Говорил он об этом спокойно: по-видимому, больной брат заботил его поболее, чем покойник-мальчик. Я думал освободить Подольского от занятий и хотел с другим, Ваньковским, заняться арифметикой, но за ним подошел к черной доске и Подольский. В нем было заметно желание учиться, несмотря на только что полученные печальные вести. Я учил их сложению и вычитанию.

3 декабря.

Понедельник. 2.

Состоялся Майковский досуг. Аполлон Николаевич говорил нам, что ему редко случалось слышать свои произведения прочитанными вслух. …Мне на долю достались, по выражению Майкова, самые тонкие стихотворения. Но лучше всего, я сам это сознавал, прочитал я ‘Последних язычников’… В заключение, очень довольный и растроганный, прочитал он нам новинку, свое последнее, написанное на днях и еще неизданное произведение: ‘Мани, факел, фарес…’

11 декабря.

Суббота. 10.

Прочитал государствование Иоанна III по Костомарову. Этот историк производит на меня такое же неприятное раздражающее впечатление, как отрицательные статьи ‘Вестника Европы’, иногда статьи Стасова, поэзия Надсона, Мережковского и комп. и т. д. Костомаров, где только может, подольет яду, разбранит, уколет. Это какое-то змеиное шипение.

19 декабря.

Воскресенье. 18.

…Я был в консерватории на ученическом представлении ‘Опричника’ Чайковского и сидел между Рубинштейном и Петром Ильичем.

20 декабря.

Понедельник. 19.

…Я написал Папа письмо в 12 страниц. Между прочим, спрашивал его мнения насчет продажи моих стихотворений с благотворительной целью. До сих пор я не продавался, но теперь, когда мои заглавные две буквы ни для кого не тайна, мне бы хотелось отделаться от вечных просьб получения книг и хлопот по доставке их…

Гатчина. 21 декабря, вечером.

21. Среда.

… Из беседы с милым Цесаревичем {Николай Александрович, Николай II.} после обеда я опять как и всегда вынес самое отрадное впечатление. Он одарен чисто русскою, православною душой, думает, чувствует и верит по-русски. Мы говорили про отечественную историю и про восточный вопрос. Говорили про Иоанна III, про царевича Дмитрия и Самозванца, про кончину Павла I и про последнюю Турецкую войну…

Мраморный. День Рождества Христова.

24. Пятница.

Вот, дожили и до праздника, а давно ли, кажется, переехали сюда из Павловска! Вчера весь день была суета… — Днем был я с Митей на рынке, в Апраксином дворе у бакалейщика Свистунова, закупал всякую всячину на ротную елку. Был и в роте, где клеили разные украшения из цветной бумаги…

Мраморный. 26 декабря.

Воскресенье. 25.

Надо описать хотя бы некоторые подарки, полученные мною на елку… От недавно вошедшего в моду ювелира Фаберже она (жена. — Э. М.) достала для меня спичечницу из песчаника и нефритовую пепельницу, то и другое оправленное серебряными змеями. Несколько стеклянных французских вещей от Гризара с Садовой улицы. Подарили мне множество исторических книг, нужных мне для трагедии…

Потом я поспешил в роту на елку. Раздавать подарки мне всегда совестно — выходишь каким-то благодетелем. Жгли фейерверк и бенгальские огни, нашло к солдатам много гостей.

3 января 1889.

Понедельник. 2.

…Чтобы испытывать полное душевное спокойствие, мне надо быть в ладу с совестью… всюду поспевать вовремя, исполнять все то, что я от себя требую, и не пропускать занятий, кажущихся мне обязательными.

8 января.

Суббота. 7.

Странное, необыкновенное впечатление вынес я вчера из Мариинского театра, после дневного представления оперы Рубинштейна ‘Купец Калашников’. Эту оперу я видел давно, кажется, в 79 году, в тот единственный раз, что она была дана. С тех пор ее запретили. Несколько лет назад она снова была разучена и опять запретили ее давать. И вот теперь она вновь была разучена, но перед самым представлением явились сомнения: можно ли дать? Решено было, что Государь посмотрит ее и сам скажет, запрещать ли ее впредь или нет. Любопытно было видеть оперу в почти пустом театре. Зрителями были допущены только артисты императорских театров и некоторые лица из знати, так что несколько лож было занято. Сам Государь и вся наша семья сидели в креслах. — Первое действие очень хорошо: Грозный царь и опричники поют церковные стихиры. Музыка прекрасна. Но впечатление производится несколько тревожное, беспокойное, даже тяжелое. Эти злодеи — такими они выставлены в опере — сперва молятся, а потом пляшут и пьянствуют. Второе действие растянуто и скучновато. Зато третье с начала до конца сильно действует на душу. — Мое мнение: лучше оперу не разрешать. Не следовало бы правительству тешить зрителей такого рода зрелищами в наше время, когда существует стремление свергать в грязь все, что веками вынесено на подножие. Больно и за наше прошлое, когда видишь царя злодея на сцене. Тем более, что, по-моему, зверство Иоанна Васильевича IV у нас преувеличивают. Но опера разрешена и во вторник пойдет публично. — Когда разъезжались из театра, Мама сказала Государю, что мои стихотворения будут продаваться в пользу ее приютов…

10 января.

Воскресенье. 8.

…Мне хотелось съездить к министру Двора, чтобы хлопотать о пожаловании Фета Камергером, но гр. Воронцова, как мне передавали по телефону, не было дома до 6 ч., и я не мог побывать у него.

28 января.

Среда. 25.

Гр. Комаровская прислала мне целую тетрадь неизданных писем Гоголя. Не помню, откуда они у нее. Это письма к семейству Вельгорских, особенно к Анне Михайловне. Очень хороши, где он определяет значение истинно русского человека.

На другой день после бала в

Аничковом.

Четверг. 26.

Встал я еще рано, как только успели меня разбудить, все еще под впечатлением нового стихотворения. Вот оно:

Есть помыслы, желанья и стремленья

И есть мечты в душевной глубине.

Не выразить словами их значенья —

Неведомы таятся в нас оне.

Ты понял их: ты вылил в песнопенья

Те звуки, что в безгласной тишине

Пленяют нас, те смутные виденья,

Что грезятся лишь в лучезарном сне.

Могучей силой творческого духа

Постигнув все неслышное для уха,

Ты угадал незримое для глаз.

И сами мы тех сердца струн не знали,

Что в сладостном восторге трепетали,

Когда, чаруя, песнь твоя лилась.

В окончательном виде слово ‘лучезарный’ изменено на ‘мимолетный’, — Академик Грот… посоветовал изменить ‘неслышное для уха’ и поставить ‘невнятное для слуха’. Я и сам думал, что ‘слух’ лучше ‘уха’, но оставил все по-прежнему, потому что, говоря в следующем стихе про глаза, нахожу, что ‘ухо’ более однородное им слово…

Бал в Аничковом был очень своеобразным, с дамами во всем черном, на них бриллианты блестели еще ярче. Мне было не то весело, не то скучно…

29 января.

Суббота. 28.

Вчерашнего дня я ждал чуть не с замиранием сердца, как будто не Фету наступило 50-летие писательской деятельности, а мне самому. Я так дорожу им, так ценю его малопризнанную поэзию, он так близок моему сердцу. Я заочно вместе с ним торжествовал этот день…

Мы устроили обед в честь Фета: пригласили гр. С. А. Толстую, Я. П. Полонского и гр. Кутузова с женой. А. Н. Майков простудился и не мог быть. Пили шампанское за здоровье юбиляра и его музы.

1 февраля.

Вторник. 31.

…Вчера был большой вечер у Половцевых на Больш. Морской, туда был зван весь наш свет. В нарочно устроенной зале Мазини со своей труппой пел Elisir d’amore. Музыка эта и все наше блестящее и гнусное общество — не по мне. Донельзя обнаженные грудь и плечи, вокруг увивающаяся золотая молодежь, пустые, часто нескромные речи, весь этот блеск, шум и чад меня раздражали. Отрадно было глядеть за ужином на свежие цветы: на одном розы, на другом гиацинты, на третьем тюльпаны действовали освежающим и успокоительным образом на глаза и душу… — Утром поспел в роту вовремя, несмотря на то, что спал 4 часа…

1 февраля.

Вторник. 31.

…Пришло письмо от Фета с прелестными стихами на имя жены и мое, вот они {Публикуется впервые.}:

Давно познав, как ранят больно

Иные тернии венков,

Нередко с грустию невольной

Гляжу на юношей-певцов.

Но пред Высокою четою

В душе моей всегда светло,

За вдохновенной головою

Белеет ангела крыло.

Оно поэту в миг сомнений,

В минуту затаенных слез

Навеет райских сновидений

И чистоты нагорных рос.

Мраморный. Сретение

Господне, утром.

Впереди еще столько балов, патриотический концерт, зимний парад, наша генеральная репетиция и самое представление. Кажется, никогда не хватит сил на все это и однако их хватает всегда. Все же ждешь тихой великопостной поры с возрастающим нетерпением…

3 февраля, днем.

Четверг. 2.

…В 10-м часу поехали с женой на бал в Аничков. На ней было голубое платье с лиловою сиренью — подарок покойной бабушки. Я поехал с намерением вовсе не танцевать, а как попал в толпу пляшущих — расходился и стал тоже плясать. На 1-ю кадриль меня пригласила сама Михен, мазурку я плясал с молоденькой графиней Граббе, а во время котильона читал ‘Русский вестн.’ в комнатах Цесаревича.

7 февраля.

Понедельник. 7.

…Отдаю в ‘Русск. вестник’ следующие мои стихотворения: ‘Озеро’, ‘Гром затих’, ‘Колокола’, ‘Прошла зима!’, ‘В дождь’, ‘Летом’, ‘О, не гляди’, ‘Говорят мне’ и ‘В ночи’. Они выйдут 1 марта.

Среда. 15.

Начал читать Домострой Сильвестра. Как это хорошо и как поздно я знакомлюсь с этой нужной книгой. Как прав Гоголь, советуя читать ее желающим быть истинно русскими в тех еще неизданных письмах, что были у меня в руках.

Четверг. 16.

Был у старика Гончарова, он лежал в кровати. Здоровье его значительно ослабело и ухудшилось, он заговаривается.

23 февраля, утром.

Среда. 22.

Я говею и каждый день по два раза бываю в церкви. Стоять на правом фланге роты, молиться вместе с солдатами, заодно с ними класть поклоны и благоговейно и безмолвно следить за церковного службою мне даже приятнее, чем слушать богослужение в нашей домашней церкви. И как хорошо умеют держать себя в церкви эти простые люди! Куда лучше офицеров, из которых большая часть вовсе в церковь не ходит, а когда придут, то обыкновенно смотрят по сторонам и разговаривают. Один соблазн.

1 марта.

Вторник. 28.

Рота сменилась с должности, я был свободнее. Ездил в полк к денежному ящику и роздал письма. Потом надо было провожать все Гессенское семейство, которое уезжало с Варшавского вокзала. Аликс в публике прочили в невесты Цесаревичу, но из этого ничего не вышло. Мне бы хотелось для него кого-нибудь еще получше.

6 марта.

Воскрес. 5.

И наконец наступил вчерашний знаменательный день. Я болезненно волновался с утра. Усиленно упражнялся на фортепиано… Но вот приехала Государыня с Ники. Все разместились. Уже я сижу на своем возвышении за роялью, уже оркестр играет, и я терпеливо жду своей очереди. Но вот он замолк, и я беру первые ноты, невольно робея, когда среди мертвой тишины раздаются звуки моего инструмента. Страх еще не проходит, в глазах темно, одну терцию левой руки я уже взял неверно, но чем дальше, тем становится менее страшно, является даже увлечение… Но вот все кончено, и раздаются похвалы на все лады… Рубинштейн говорил, что великие князья могут сделаться артистами, а последним никогда не попасть в великие князья. Самое приятное мнение о моей игре было, что я играл, благоговея перед Моцартом.

Петербург. Мраморный дворец.

19 марта.

Среда. 8.

Опять я в Петербурге, полный самых приятных и освежающих воспоминаний о трехдневном пребывании в Москве… Так, мне припомнился чудный майский вечер два года назад, когда я уезжал оттуда (из Москвы. — Э.М.) в Оптину пустынь… Папа уехал в Крым. Я остался в Москве с Павлом Егорычем. Мы разъезжали по Москве.

Обедал и провел весь вечер у Шеншина (Фета). Смеркалось, было морозно и уши щипало, когда я выехал сквозь Троицкие ворота из Кремля и несся в санях по Воздвиженке и с Арбата на Плющиху. В конце ее, неподалеку от Девичья поля, его дом, хорошо знакомый лишь по адресу. Я вошел. Маленькие низенькие комнаты, на окнах растения, повсюду цветут гиацинты — такая уютная обстановка для милых бездетных старичков. Я в первый раз увидал Марью Петровну Шеншину (рожд. Боткину, сестру доктора), но мне сейчас же показалось, что я давно с ней знаком. Приняли меня радушно и ласково, как родного. Сперва Марья Петровна боялась моего посещения, но всякий страх прошел и, кажется, довольно скоро. Мы сели обедать, кроме нас троих была тут и молоденькая девушка, которую называли Екатериной Владимировной — фамилии ее я не узнал. Она служит Фету секретарем — я хорошо знаю ее почерк, — старичок называет ее своими глазами. А она сперва очень боялась меня, но тоже скоро успокоилась. Разговор не умолкал ни на минуту. Я сразу заметил, что старички самые нежные супруги, он очень рассеян и без старушки ему пришлось бы плохо. Она, кажется, только и живет, что заботой и попечениями о нем. Время летело так быстро, мне было так хорошо у них, как будто я всю жизнь был знаком с ними. Он читал мне свои последние, мне еще незнакомые стихи. Пили чай, говорили, о чем только не говорили!

15 апреля.

14.

Со дня нашей свадьбы минуло пять лет. Сегодня мы отправляемся за границу, и уже менее чем через неделю я надеюсь вернуться назад.

Альтенбург. 18 апреля,

вторник.

Опять тот же вид из высокого окна, опять те же комнаты, тот же письменный стол, за которым я написал многие из стихов, заслуживших мне известность: ‘Распустилась черемуха’, ‘Письмо из-за границы’, ‘Растворил я окно’, ‘Гром затих’. Но теперь хоть и весна, и тепло, и солнце светит так ярко, я ничего написать не могу…

Альтенбург. 19 апреля,

среда.

Вторник. 18.

Дожил и до дня отъезда в обратный путь и от души радуюсь ехать домой в Россию. Правда, мне жаль расставаться с женой, но несмотря на любезность и радушие здешних родственников, меня тянет в Россию.

В пятницу пили кофе в Острове. Север дал себя знать: день был пасмурный, и хотя не холодный, но дождливый. Я с утра находился под радостным впечатлением возвращения на родину и в ожидании свидания с детьми, с Мама, с ротой, с товарищами. — Когда мы подъезжали к Петербургу, дождь перестал, показалось солнце.

Гатчина. 2 мая, вторник.

В 1-м часу ночи.

Вторник. 2.

…Государь принимал доклады Ванновского и графа Делянова. Последний после доклада пришел ко мне в комнаты Павла, где я писал уже и стал мне рассказывать, что он прислушивался к мнениям различных людей о том, кого бы после смерти гр. Д. А. Толстого избрать Президентом Академии Наук, и ему называли меня. Он сообщил об этом Государю и явился просить меня, чтобы я принял это звание. Мое тщеславное самолюбие было в высшей степени польщено, но вместе с тем я немало смутился при мысли о таком высоком положении. Отказываться я не имею причин. Вечером, после обеда, я улучил минуту поговорить с Государем с глазу на глаз. Я спросил Его, как он смотрит на сделанное мне предложение? Государь ответил мне, что Он ему рад, сказал, что Президент — великий князь может стать выше всяких интриг, выразил желание, чтобы я принял это предложение, и пожал мне руку.

Величие, истинное духовное величие, сопряженное с внешним почетом, всегда имело для меня обаяние и само осеняет меня.

С Богом, в добрый час. С Богом.

I/I — 31/Х 1890

Восьмой съезд естествоиспытателей и врачей. Утерянные записки Ф. М. Достоевского. Я. Полонский на Досуге. Рождение дочери Татианы Константиновны. Борьба немцев и русских в Пулковской обсерватории. Русская или только Императорская Академия наук? Борьба за А. Ковалевского и Д. Менделеева. Передвижная выставка. Александру III — 45 лет. Великая княгиня и наследник (Николай II) играют ‘Евгения Онегина’. Князь Сумбатов из Малого театра. Слезы отца. Аполлон Майков. Иван Александрович Гончаров говорит о смерти.

Петербург. Мраморный дворец.

Новый год. 2 января. 1890.

Не помню, чтобы когда-нибудь случалось мне проводить утомительный и бестолковый первый день года так тихо, спокойно и приятно… Но меня тревожит, что мое нездоровье не даст мне возможности посещать заседания VIII съезда естествоиспытателей и врачей и хоть этим выразить, что я не считаю шуткой избрание меня в его почетные председатели. Мне предстоит устроить у себя большой обед для представителей съезда, надо будет говорить речь, и при мысли об этом душа в пятки уходит. — Что за наслаждение не таскаться по подъездам, не расписываться и не надоедать швейцарам. Много читал. Начал писал очерк сказаний о древе крестном.

Воскресенье. 7 января.

Моя обеденная речь попала в Дневник съезда, а оттуда перепечатана в газеты. Ее хвалят. — Разбирал годами накопившиеся бумаги и письма, нашел в них две утерянные записки Ф. М. Достоевского, я уже отчаивался отыскать их и очень обрадовался находке… Вечером собралась у меня Комиссия Досуга… Говорили о предполагаемой библиотеке Досуга, об обещанных еще в прошлом году чтениях по истории русской словесности, о поднесении А. Н. Майкову жетона Досуга и о приглашении на один из будущих Досугов Я. П. Полонского, и вообще кого-нибудь из известных писателей.

Петербург. 11 января.

Благодарение Господу! Сегодня жена благополучно разрешилась от бремени дочерью, при святой молитве нареченною Татианою…

Внутренно я все время мучился, что, если родится мальчик, я не найду в своем сердце столько радости, сколько надо, чтобы приветствовать появление на свет Божий маленького родного, беспомощного существа. Мне было гораздо больнее за жену, чем во время прежних родов…

Петербург. 20 января.

Пятница. 19.

Я послал за непременным секретарем, чтобы с ним посоветоваться. Несмотря на отказ Бредихина, я не теряю надежды уговорить его баллотироваться в директоры Пулковской Обсерватории.

Суббота. 20.

Сегодня я уже слышал другие мнения: отказу Бредихина как будто радуются и прочат в Пулково шведа Баклунда…

Воскресенье. 21.

В заседании Отделения Русского языка и словесности по обсуждении текущих дел я обратился к членам с вопросом о Пулкове, их в сущности не касающимся. Мне хотелось знать мнение этих русских людей, и вместе с тем людей науки, хоть не астрономов и не математиков. Они согласились со мною, что нельзя допускать иностранца Баклунда со всеми его качествами до Пулкова.

Вторник. 23.

Мысль трагедии опять зашевелилась в голове, у меня родились некоторые новые, кажется, удачные сопоставления. Но витки всех обстоятельств последних двух годов XV и первых двух XVI столетий, служащие для моей драмы, далеко не выяснены и не связаны…

Четверг. 25.

…Бредихин разрушил все наши надежды видеть его директором Пулковской Обсерватории. После самоубийства сына Бредихин стал более прежнего склонен к меланхолии и боится, что от одинокой пулковской жизни у него разовьется умопомешательство. Против такого довода трудно поставить какое-нибудь опровержение.

Ночью мне долго не спалось. Читая Карамзина, вникал в историю Иоанна III…

29 (января).

У меня был барон Вревский, новый Туркестанский генерал-губернатор. Говорили с Николаем о ташкентских обсерваториях, астрономической и физической. Заходил и Бредихин откланяться перед отъездом в Москву. Он держится мнения, что Баклунд единственный, кто мог бы заменить Струве…

9 февраля. Масленица.

Четверг. 8.

Сейчас иду дежурить при Государе. В ночь на вчерашний день, после вечера у вице-президента, я не сразу заснул, целый час проворочался. Мне мешали спать мысли о Пулкове и о моей трагедии… Читал статьи Бутлерова в ‘Руси’ за 82 год под заглавием ‘Русская или только Императорская Академия Наук’. Встав из гроба, Бутлеров и теперь мог бы написать почти то же самое. Только теперь та разница, что мне как президенту самому приходится вести борьбу с немцами и потому надежды на успех побольше прежнего.

Среда первой недели поста.

14 февраля.

Вторник. 13.

В Академию приезжал Государь на передвижную выставку, мы с Гротом вышли его встретить на лестницу и вернулись в заседание. Моя заявка об отказе Баклунда от баллотировки прошла без всяких осложнений. — Штраух внес представление об избрании ученого хранителя зоологического музея Плеске в адъютанты Академии по кафедре систематической зоологии, намереваясь приготовить себе в нем заместителя. Фаминцын возразил, что у нас уже есть два специалиста систематика и что ранее избрания третьего надо бы привлечь в Академию знаменитого Ковалевского как представителя другой отрасли, а именно морфологии. Возникли прения. Мне пришла на ум статья покойного академика Бутлерова в ‘Руси’ 1888 г. Что было при нем, то есть и теперь… Мне стало грустно, я понял, в чем дело, что опять идет спор немцев с русскими… Тогда я решился сказать, что к избранию Плеске можно будет приступить впоследствии, когда Ковалевский войдет в число академиков, а Фаминцыну предложили заготовить представление к ближайшему заседанию. — Штраух, видимо, остался недоволен и спрятал записку о Плеске в карман.

20 февраля.

Понедельник. 19.

…Заходил и на передвижную выставку. Картина Н. Ге ‘Что есть истина?’, изображающая Христа перед Пилатом, производит отвратительное впечатление. Мне понравилось ‘Вдали от мира’ Мясоедова, некоторые вещи Волкова, особенно ‘Осень’, портрет В. Н. Икскуль, писанный Репиным, а больше не помню. Читаю жене ‘Мертвый дом’ Достоевского и наслаждаюсь. Она слушает с удовольствием и, видимо, понимает…

Суббота. 24.

(февраль)

Вчера надо было явиться в полк до 9-ти утра, наш батальон собрали в 4-й роте для чтения приговора суда над рядовым этой роты, укравшим полушубок у товарища. За последнее время я как-то стал еще благодушнее к своим ротным солдатам. Мне теперь кажется, что и они относятся ко мне доверчиво. Даже молодые меня, кажется, не боятся. Шапошников совершенно поправился, повеселел и все у нас идет по-старому. Вольноопределяющийся Семенов-юноша очень старательный и усердный, ему уже иногда поручают обучать молодых…

27 февраля. 3-я неделя поста.

Понедельник. 26.

Государю (Александр III. — Э. М.) вчера минуло 45 лет. Он принимал поздравления в мундире л-гв. Финского стрелкового батальона. Семейство собралось к обедне в Аничков. Я до конца богослужения беспокоился, что вот-вот жене сделается дурно и она выйдет из церкви.

28 февраля. Петербург.

Вторник. 27.

…В заседании Физико-математического Отделения академии Овсянников прочел записку об ученых трудах профессора Алекс. Онуфриевича Ковалевского, подписанную самим Овсянниковым, Шренком, Штраухом и Фаминцыным. Затем Штраух с моего разрешения снова внес уже зачитанное две недели назад представление Плеске в адъюнкты Академии. В ближайшем заседании того же Отделения приступим к баллотировке обоих. Удалось-таки провести Ковалевского, это победа. Одним русским будет больше, а там при счастии проведу и Менделеева.

…Я уже раньше знал от Эллы, что она потихоньку от мужа выучила заключительный монолог Татьяны, а Цесаревич взял роль Онегина. У них в помещении фрейлины Эллы Козляниновой была устроена маленькая сцена, и там собирались без ведома Сергея и репетировали. Когда все было готово, разыграли перед Сергеем две сцены из Евгения Онегина.

…Поднялся занавес. На сцене был садик со скамейкой, выбежала Элла, за ней вошел Ники. Оба были в костюмах начала нынешнего столетия и очень хорошо одеты. Цесаревич очень мило и четко произнес свой монолог: ‘Вы мне писали, не отпирайтесь!’ Только в голосе его слышно было, что он очень робел. — Затем сцена превратилась в комнату Татьяны. Элла с большим чувством говорила свой монолог. Нет еще 6 лет, что она в России, и уже появилась на сцене. В старину этого не было. Конечно, произношение ее выдавало, но выкупалось глубиною чувства в игре.

Петербург. 2 марта.

3-я неделя поста.

Среда. 28.

…Мне представили князя Сумбатова. Он из любви к искусству, несмотря на хорошие средства, пошел в актеры, играет под именем Южина и написал пьесы ‘Листья шелестят’, ‘Муж знаменитости’ и ‘Арказановы’. Говорил с ним о Московском Малом театре, стоящем намного выше нашего Александринского по выбору пьес и по направлению. Говорили о ‘Гамлете’. Сумбатов знает 9 русских его переводов и ни один не удовлетворяет актера. Я сказал, что и сам собираюсь переводить. Он обрадовался, но раньше, как лет через 6, я не кончу.

Утро провел в Павловске, отстоял там обедню и завтракал. Узнал, что 1 марта, после того как простился с Папа, он много плакал. Когда я сказал ему, что мне время ехать, он огорчился. По-видимому, ему хотелось, чтобы я остался с ним играть в домино, но я тем не менее уехал в 6 ч. 25 м. Мне стало больно и досадно на себя, когда мне сказали, что я доставил ему огорчение и обманул его ожидания. Меня теперь совесть за это мучит.

Навестил в Семеновском госпитале больного своего солдатика, бывшего ротного артельщика Архипа Тихонова. У него какая-то опухоль на шее и в верхней части груди, его уже который месяц держат в госпитале, лечение не помогает, а на выписку не пускают. Он очень скучает, как и все солдаты, когда попадут в больницу, и мне стало его жаль.

Мраморный. 6 марта.

Я переоделся у фельдфебеля Шапошникова и поехал в Малый театр посмотреть Эрнесто Росси в ‘Гамлете’. …В театре был А. Н. Майков. Он приходил к нам в антрактах. Росси стар, наружность не подходит к облику Гамлета, и все же видится в нем великий артист.

Суббота. 10.

(11 марта) Вчера утром раздавал в роте жалованье. Домой вернулся в начале 12-го часа. Ко мне заходил товарищ по флоту Игнациус. Он вполне посвятил себя живописи, провел год в ученье у Боголюбова в Париже, а теперь поступил в здешнюю академию. Только вряд ли что-нибудь из него выйдет: он бросается от одного дела к другому. — У нас обедал Аполлон Николаевич Майков. Не родись он поэтом, то, наверное, был бы историком. Я люблю его взгляды на прошлое нашего отечества. — Заезжал к Ивану Александровичу Гончарову. Очень он состарился и поговаривает о близости смерти. В голове его довольно света, правда, он часто повторяется, а иногда и заговаривается.

1/XI 1890 — 1/I 1892

Болезнь сына. Стихи, написанные в вагоне. Алек Ольденбургский создает Институт экспериментальной медицины. Цесаревич едет на восток. Мамонт из Сибири. Три неприятных разговора. Экспедиция Черского. Церковный парад. Принц Адольф Нассауский женат на дочери Пушкина. Александр III говорит о ‘Пиковой даме’ Чайковского, А. Апухтине и графе Голенищеве-Кутузове. Борьба с алкоголизмом. Чара вороненого серебра. Счастье свободного вечера. Солдатские сонеты. Экспедиции в Тибет, Кашарию, на Памир. Сын поэта В. Жуковского. Патриотический концерт. 10 лет со дня убийства Александра II. Идея постройки Сибирской железной дороги. Бал на 500 человек удался. Сирень, ландыши, фиалки, мазурка и котильон. Имение Осоргина. Боткин — лучший врач. Великий князь Сергей Александрович — генерал-губернатор Москвы. Экспедиция в Каракорум за счет собственных денег К. Р. Высокое назначение. Бог, Природа, Человек. Покупка картины Богданова-Бельского. К. Р. играет Пимена в ‘Борисе Годунове’. История Преображенского полка. Графиня Меренберг (внучка Пушкина) и Великий князь Михаил Михайлович. Актриса Дузе. Покушение в Японии на наследника престола. Муки совести. Пушкинские архивы князя Вяземского. Голод в России ‘на руку’ Германии. Парад не из обыкновенных. Поднесение Государю иконы. И тают и млеют перед французами. Солдатская сказка. Неизвестные стихи А. Фета. Суд над солдатами. Неизвестные стихи А. Фета. Достоевский предсказал К. Р. великую будущность. Знакомство с А. Ф. Кони. Смерть И. А. Гончарова.

Петербург. 3 ноября.

У нас бедный Гаврилушка очень болен. В ночь температура доходит до 40,2, а теперь 39,8, и, хотя доктор Рамбах отрицает опасность, как-то боязно.

Пятница. 2.

Ездил в Павловск. Эти поездки дают мне два часа одиночества и свободного времени в вагоне и, благодаря им, возвращаясь в Петербург, я почти всегда привожу несколько новых стихов продолжения поэмы.

4 ноября.

Суббота. 3.

Болезнь Гаврилушки продолжается, в ней не заметно изменений, и она камнем лежит у меня на сердце… Во второй день инспекторского смотра, 2 числа, я разговаривал с дежурным по роте унт. оф. Стекольщиковым, одним из моих любимцев в роте. Я узнал, что у него есть сынишка — Глеб, и тут Стекольщиков сказал мне, что этот Глеб с месяц назад умер. Он говорил это, грустно улыбаясь. Помню, как мне стало больно… Потом я его спрашивал, плакал ли он, получив известие о смерти, он отвечал, что не плакал, что слезами не поможешь, мертвого не воротишь. Тогда мы еще не тревожились за Гаврилушку. А что если моим опасениям суждено осуществиться. Страшно подумать!

Воскресенье. 4.

Ездил днем к Алеку во вновь устроенный им на Аптекарском острове институт или станцию экспериментальной медицины. Это в высшей степени полезное учреждение, и я был очень рад сообщить Алеку на днях, что и некоторые академики сочувствуют его предприятию и выражали мнение, что институт, еще не открытый, было бы желательно поставить в зависимость от Академии Наук. Мне тем более было приятно передать это Алеку, что многие смеются над его начинаниями, и такие презрительные отзывы я слышал и в нашем семействе. Но министр внутр. дел И. Н. Дурново уже предложил Алеку принять его институт в свое министерство…

Понедельник. 5.

Мечты о покупке имения Осоргина в Калужском уезде на Оке продолжаются. Сведения, сообщенные Дворянским банком, где с. Сергиевское заложено за 95.000 р., благоприятны. Ожидаем присылки плана.

9 ноября. Петербург.

Михайлов день.

Четверг.

Гаврилушке все так же, температура несколько ниже, ночью 40, утром 39,5, но он слабеет.

10 ноября.

Пятница. 9.

Десятый день болезни Гаврилушки. Перемен никаких не заметно…

12 ноября. Петербург.

Воскресенье. 11.

Д-р Рамбах получил назначение сопровождать Цесаревича в его путешествии на восток. В среду мы должны расстаться. Все это решилось очень неожиданно. Врач, находившийся на ‘Памяти Азова’, заболел и списался, кн. Барятинский писал Государю, прося прислать другого доктора. Государю хорошо известен один Рамбах. Митя, вернувшись из Гатчины, передал мне от имени Государя, что он надеется на добровольную с нашей стороны уступку Рамбаха и что мы не будем пенять за это.

13 ноября.

Никаких существенных изменений в положении Гаврилушки.

Понедельник. 12.

Ко мне приезжал академик Плеске. Он рассказал мне, что еще при графе Толстом (моем предшественнике) был поднят вопрос об устройстве при содействии м-ва государств. имуществ сети орнитологических станций по всей России для наблюдений за перелетными птицами. Представление по этому делу не имело ходу и осталось в канцелярии непременного секретаря. Я поручил Плеске справиться предварительно у Аничкова, можно ли снова завести речь об этом деле. Плеске сообщил мне кроме того, что в новой Комиссии, избранной в последнем заседании I отделения для пересмотра постановлений прежней комиссии о целях академической экспедиции для отыскания трупа мамонта в Сибири, пришли к заключению, что наивыгоднейшим казалось бы снарядить известного своими путешествиями Черского.

Вторник. 14.

Вечером, или вернее ночью, когда измерили 12-часовую температуру и она оказалась 40, на меня опять напало уныние. На сон грядущий молился в своей крестовой и плакал горькими слезами. Старался приучить себя к мысли о худшем исходе болезни Гаврилушки. Молился, чтобы Господь помог мне безропотно покориться Его воле и признать в ней благо.

23 ноября.

Выздоровление Гаврилушки идет правильно. Он еще очень слаб и худ, но этим тревожиться не следует, как неизбежными последствиями тяжелого тифа.

24 ноября.

Мое сердце смущается: сегодня было у меня уже три неприятных разговора: с нянькой, офицером и солдатом.

3 декабря.

Понедельник. 3.

Вчера я уже в 8 утра был в роте, меня встретил новый субалтерн Воронов. Я поручил ему заведовать новобранцами. Первый урок так называемой ‘словесности’ давал им сам. Спросил их, зачем они сюда прибыли, чтобы заставить самих выразить понятие о службе. Этот прием удался…

7 декабря.

Четверг. 6.

В роте по случаю ротного праздника отслужили молебен. Потом я там же оделся в парадную форму гвардейского экипажа и поехал в Аничков к обедне. Здесь теперь принц Адольф Нассауский, женатый на дочери Пушкина, присланный возвестить о восшествии своего брата на Люксембургский престол.

Я дежурил у Государя. Церковный парад удался. Гвардейский экипаж выставил по 62 ряда в ротах, тогда как императорские стрелки только по 24. — После завтрака разошлись лишь в 4-м часу. Государь с Государыней уехали в Гатчину в 4 1/2. В вагоне пили чай. Царь много говорил о ‘Пиковой даме’ Чайковского. Говорил и о литературе, осуждал Апухтина, что он мало пишет. Из молодых поэтов признает он только графа Голенищева-Кутузова…

Суббота. 8.

Вчера был на открытии устроенного Алеком Ольденбургским и принесенного в дар правительству Института экспериментальной медицины. Преосвященный Антоний, ректор здешней Духовной академии, произнес речь, в которой высказал церковный взгляд на врачебное искусство. Был читан высочайший рескрипт, которым Алек назначен попечителем нового учреждения.

Среда. 12.

Есть у меня рядовой Дмитриевский, батальонный писарь. Он хотя из дворян, но ничему не учился и служит на общих правах. Первый год он прослужил исправно. Я даже получил письмо от его родной сестры, акушерки. Она выражала мне благодарность за исправление брата, который дома ничего не делал, а только пьянствовал. Но вот к концу первого года, когда мы уже хотели назначить его в учебную команду, он снова стал выпивать. Шло все хуже и хуже, прошлую зиму он пропил вещи, данные ему на время товарищем солдатом… Пока трезвый, он человек хороший и толковый, но несчастная и непреодолимая страсть к вину его губит. Я вздумал подвергнуть его лечению посредством подкожного вспрыскивания стрихнина. Ничего не помогло. Тогда меня надоумили попытаться вылечить его гипнотизмом с помощью внушения. А неделю назад полковой врач прислал к нам в приемный покой известного д-ра Данило… Нас было несколько человек офицеров и докторов. Пришел и командир полка. Дмитриевский положительно спал. Но ему пока ничего не внушили, доктор хотел убедиться, последует ли усыпление, а в следующий раз приступит ко внушению.

Пятница. 14.

Поэма опять подвинулась на 4 стиха после двухнедельного перерыва. Целый день был в движении. Утром занятия, после завтрака под вечер надо было заехать в Курсы на репетицию по Русской истории и в роту встретить молодых. Последние четверо — чудесные люди.

Суббота. 15.

Полковник приходил посмотреть на последних четверых новобранцев. Он расспрашивал одного из них, Семена Давыдова, про его домашних, про жену и детей, и тот расплакался. Как мне стало жаль его. Ведь ничем не утешишь, разве мои участливые слова облегчат его горе?

Рождество Христово.

Подарки разосланы. Я получил от Сергея красивую чару из вороненого серебра с вделанным в дно крестовиком Петра I, также акварель Крамского — вид в Павловске. От жены — английскую стеклянную чернильницу с серебр. крышкой: она уже украшает мой письменный стол. Елка будет у нас, когда жена встанет (после рождения сына Константина. — Э. М.).

Суббота. 29.

Что за наслаждение иметь в своем распоряжении целый свободный вечер, читать книгу с сигарой во рту и стаканом чая на маленьком столике и знать, что никто не помешает и не нарушит одиночества.

31 декабря.

Остается полтора часа до наступления Нового 1891 года. Прошли времена, когда я суеверно боялся этой минуты, я теперь незаметно и почти равнодушно перехожу из старого года в новый, а все-таки по старой привычке хочу и сегодня лечь спать пораньше, чтобы не слышать, как пробьет двенадцать часов.

Воскресенье. 6.

Совершенно здоровый поехал рано утром в Зимний дворец на Крещенский парад. Весело стоять в строю обер-офицером. В штаб-офицерском чине эта прелесть утратится, будешь дальше от солдат. Сочиняю сонет ‘Поступление’ в pendent к сонету ‘Пред увольнением’, но сомневаюсь в удаче. — Государь кивнул мне, проходя мимо полуроты. Нас вывели на набережную в мундирах. Успел поддеть куртку на меху. Было градусов 5 мороза, без ветра, сыпал снег. Торжество водосвятия так прекрасно, что забываешь о холоде…

Четверг. 10.

Подвинул солдатский сонет, начало и конец готовы, остается доделать середину. Теперь уже нечего бояться, что сонет не будет кончен, главное сделано. Это второй солдатский сонет. Мне бы хотелось написать их несколько. Хочется сочинить один под заглавием ‘Знамя’, это богатая, но весьма трудная тема. Другой — ‘Смотр’ — не удался мне, как я ни ломал над ним голову…

Видел в макете памятник гр. Муравьеву-Амурскому, его бронзовую статую, которую поставят в Хабаровске. Она прекрасно вылеплена Опекушиным и отлита у Лаврентьева или Ларионова, первого русского литейщика, исполняющего такую крупную работу.

Вечер был в экстренном заседании Географического общества в зале Кредитного общества, где капитан Громбчевский сообщил о своей экспедиции на Памиры, в Тибет и в Кашарию. Было очень любопытно его слушать.

Пятница. 11.

По дороге в Павловск и обратно сочинил и, наконец, кончил сонет. Вот он:

Поступление

Прости семья! Прости родная хата!

Теперь с великой воинской семьей

Сольешься ты родством меньшого брата,

И светлый путь лежит перед тобой.

Отвагу, честь, все доблести солдата

Тебе внушить отныне долг святой.

Усердием душа твоя богата,

Хоть утопает ум во тьме густой.

Но мрак уступит истины сиянью:

Все доброе, досель в груди твоей

Дремавшее, пробудится к сознанию.

И вновь придешь к своим, в простор

полей…

Пребудь же верен воина призванью

И семена любви и правды сей!

Аничков дворец. 15 января.

Понедельник. 14.

В полдень был в Аничкове. В 1 ч. меня позвали завтракать. Там, кроме детей, был один только П. В. Жуковский, сын поэта, близкий здесь человек, милый, искренний, живописец-любитель… — Имел случай говорить Государю об экспедиции, которую Академия предполагает отправить в Каракорум, для отыскания камней с надписями на неведомом языке.

2 марта, утром.

Пятница. 1.

Вчера перед обедней успел пописать и почитать. В Крепости был Государь, все наше семейство собралось к заупокойной литургии. Уже 10 лет прошло с ужасного дня 1 марта 1881 г. Государь казался растроганным, по окончании богослужения слезы были у него в глазах.

5 февраля.

В Аничковой дворце перед

сменой с дежурства.

Воскресенье. 3.

В свободные минуты третьего дня читал ‘Торквато Тассо’ Гете. Превосходный язык, удивительно сильные и картинные выражения, но есть, кажется мне, какая-то неестественность, натянутость. Несносно было бы встретиться с таким человеком, каким Гете изобразил Тасса. Может быть, я еще недостаточно созрел, чтобы по достоинству оценить это произведение Гете.

Были в Патриотическом концерте. Чайковский сам дирижировал свою сюиту g-dur.

6 февраля. Мраморный.

В понедельник вступил на дежурство в Аничковом дворце. Жену пригласили туда завтракать. Потом я оставался внизу до 5-ти часов и писал письма. В 5 меня позвали наверх к чаю. Кроме меня никого не было. Государь говорил о формировании новых флотских экипажей с тем, чтобы каждый имел одно крупное судно и несколько мелких, как было до крымской кампании.

Вторник. 5.

У меня был строитель закаспийской жел. дороги ген. лейт. Анненков (сын Веры Ивановны). Он изложил мне свои взгляды и предположения на постройку сибирской железной дороги от Челябинска до Владивостока, одной непрерывной линией. Вечером я читал его записки по этому животрепещущему вопросу.

Воскресенье. 10.

Павел и Алике в первый раз давали у себя большой бал, более чем на 500 человек, и он удался как нельзя лучше. Я был в конногвардейском виц-мундире и много плясал. Белая и лиловая сирень, ландыши, фиалки, анемоны сыпались дождем во время мазурки и котильона, и было очень оживленно. Я привез с собою 13 бантиков.

Среда. 13.

По возвращении из Павловска решили обсудить, покупать имение Осоргина или нет? Решили, что дорого и на покупку не решаться, а попросить владельца уступить нам усадьбу в наймы на лето.

Вторник. 19.

Императрица жаловалась на нездоровье, ей неизвестен ни один врач, к кому она могла бы обратиться с полным доверием, после того, как не стало Боткина. Она предупредила меня, что в субботу с Государем приедет на педагогические курсы, но не желает, чтобы это было там известно заблаговременно. Разумеется, я скрою там, что знаю об этом посещении и заранее радуюсь радости начальствующих, учащих и учащихся.

Вторник. 26.

Сегодня в Правит. вест. помещен Высочайший указ Сенату о назначении Сергея Московским генерал-губернатором и рескрипт Князю Вл. Андр. Долгорукову. Он назначен в Государственный Совет. Назначение Сергея всеми встречается с радостью. Он будет продолжать командовать Преображенцами, пока не найдут им нового командира. Называют Гессе, графа Шувалова. Сергей, хотя и мечтал когда-то о своем новом звании как о чем-то несбыточном и недосягаемом, еще не может отдаться чувству радости: мысль о разлуке с полком его сильно огорчает. Недаром, еще в четверг, на Аничковом балу он умолял меня не отказываться от Преображенского полка. Но я мечтаю об Измайловском и не могу принести такой жертвы. Да и странно было бы мне, пока еще только ротному командиру, вдруг принимать полк и, наверно, этого не будет.

Понедельник. 4 марта.

2. Великий пост первой

недели.

В субботу утро провел дома. Писал дневник, читал книгу Тьерри, играл. Разучиваю 2-й из 3-х сонетов Листа. — На молебне в Исаакиевском соборе по случаю 10 годовщины вступления Государя на престол меня неприятно поразил беспорядок: еще не кончилась обедня, вместо причастного стиха говорилось слово. Тут как будто все позабыли, что стоят в церкви, ходили, говорили, стояли спиной к алтарю.

Среда. 6.

Был в академическом заседании: отпустил 12000 р. своих денег на Каракорумскую экспедицию, в надежде, что м-стр финансов вернет их мне в будущем году.

Пятница. 8.

Я не ошибся: Владимир передал мне предложение Государя принять от Сергея Преображенский полк и представил мне откровенно высказаться. Я положительно ответил, что отказываюсь, и привел доводы: трудность принять на себя такую ответственность, трудность, усиливаемую моей деятельностью по Академии, желание командовать Измайловским полком, а перед тем одним из стрелковых батальонов, опасения быть командиром именно Преображенского полка, крепкого своей сплоченностью, своими преданиями, а потому и не слишком податливого для человека, незнакомого с его внутренней жизнью. Владимир горячо опровергал меня, но я стоял на своем, и он обещал передать мои сомнения Государю на другой день и сообщить мне ответ как можно скорее.

Забежал поделиться впечатлениями с женой и вышел погулять по набережной. Меня осенила счастливая мысль пойти к Спасителю. Народу там не было, никто не мешал мне молиться. Честолюбивые мысли снова поднимались в голове, я старался их заглушать, но замечал, что невольно сожалею об отказе, высказанном Владимиру. После вечерни Митя пришел к нам обедать. Я передал ему свой разговор с Владимиром и спросил совета. Он заметил мне, что ‘от службы не отказываются и на службу не напрашиваются’, всячески убеждал не отказываться и посоветовал переговорить с Ильей Александровичем, а потом поехать в Павловск и там переговорить с Мама и Палтоликом. Я поехал в Павловск, но по дороге был у Владимира, прося подождать до возвращения из Павловска и не сообщать Государю моего ответа до этого. Внутренно я уже решился на этот шаг. В прошлом году я отказался, когда Государыня предложила мне ведомство учреждений Императрицы Марии: но эта деятельность ничего не имела общего со всем моим прошлым, и отказ был основателен. Теперь же мне предлагают то, что я считал конечною целью моего служебного поприща. К тому же удобно ли отказываться от такой Высочайшей милости, в которой сказывается столько доверия? Владимир не скрыл от меня, что и он, и сам Государь с особенной теплотой и привязанностью относятся к Преображенцам.

В вагоне целый водоворот мыслей кружился в моей голове. Я вызвал в Павловске Палтолика, его очень поразила эта новость, он сказал, что хоть и очень трудная задача выпадает на мою долю, но отказываться неловко. Он предупредил Мама о моем прибытии, чтобы она не перепугалась. Я попросил ее благословения. Она была очень растрогана, обнимала, крестила меня, говорила то же, что и я сам постоянно себе твержу: не зазнавайся, побольше смирения — и в слезах отпустила меня. — В полночь я опять был у Владимира и сказал ему, что готов.

Скажем с Цезарем: AlИa jacta est.

Помоги бог!

А Измайловская рота?..

11 марта. Мраморный дворец.

Суббота. 9.

Ездили с женой в Павловск. Папа и Мама приобщались, обедня только что отошла, когда мы поднялись по лестнице. Папа плакал от радости, узнав о моем назначении.

Мое назначение всеми принимается с радостью. — Я до Пасхи буду командовать ротой и приму Преображенский полк не ранее Святой.

Воскресенье. 10.

Вчерашний день был испорчен головной болью. — На фамильном обеде в Аничковом все семейство приветствовало меня с почетным и необыкновенным назначением. Когда встали из-за стола, подойдя благодарить Государя за обед, я поблагодарил и за милость. — ‘Я рад, что это решено. Но ты согласился не без борьбы? Хорошо, что ты воспользовался этим случаем, а то Бог знает когда еще ты дослужился бы до командования полком’. — И это говорил самодержавный царь!

Вечером, невзирая на сильную мигрень, играл роль Пимена. То была еще только репетиция. Скалон играл плохо, а меня хвалили. Горюю о моем уходе из полка.

12 марта.

Сейчас вышел от меня преосвященный Амвросий, архиепископ Харьковский. Я не ждал встретить в престарелом монахе столь образованного человека, в нем незаметно ничего семинарского, он говорит о высоких ученых вопросах, как человек сведущий. Был он у меня, желая передать свой взгляд на необходимость преобразования наших университетов. По его мнению, в них обучение обременяет множеством подробностей, специальностей и не дает конечных познаний о высших и главнейших понятиях: О Боге, о природе, о человеке. Он дал мне свою брошюру ‘О причинах отчуждения нашего образованного общества от церкви’. — Прав он или нет, не знаю, но его беседа запала мне в ум и душу.

13 марта.

19-я передвижная выставка картин на мой взгляд лучше прошлогодней. Я купил на ней за 500 р. картину Богданова-Бельского ‘Тайная молитва’: крестьянский мальчик затеплил восковую свечу на еловом суку и молится, стоя на коленях — будущий подвижник. Пейзаж опять преобладает. Тенденциозных картин почти не заметно.

Видел академическую выставку картин: она много хуже передвижной. Ничего особенно не запомнилось.

17 марта. Воскресенье.

Сегодня память преподобного Алексея, Человека Божия, осенью, когда я начал новую поэму, я думал окончить ее к сегодняшнему дню: но даже и первая глава не готова.

Пятница. 15.

Вечером на Досуге в полку собралось 63 участника. Я со Скалоном под конец сыграли сцену Пимена из Бориса Годунова. В библиотеке большой круглый стол был сдвинут в угол, чтобы не мешать зрителям, всю комнату заставили рядами стульев и потушили лампу. Сценою служила узенькая проходная комнатка между дежурной комнатой и библиотекой. Вместо занавеса мы просто растворили двери и ея рамки, т. е. 2 арш. в ширину и около 4-х в вышину были кулисами. Декорацию, изображающую сцену кельи с остатками живописи и окном с цветными стеклами, поставили наискось, к ней, в глубине справа, приставили декорацию изразцовой печи. Кресло и стол я взял с нашей детской. Скалона загримировали Гришкой Отрепьевым со старинной гравюры, и он был замечательно на него похож, но тем не менее своей роли не знал, путал слова, выпуская иные, а иные вставляя. Я тоже был загримирован, и говорят, казался очень дряхлым и старым, только глаза и голос выдавали меня. Я помнил свою роль очень хорошо и произносил монологи с любовью и увлечением. Все остались очень довольны. Наконец-то удалось мне играть драматическую роль.

19 марта.

Суббота. 16.

Елизавета Григорьевна покидает детскую.

Воскресенье. 17.

Третьего дня утром пришлось иметь с ней объяснение. Я большой трус на такие разговоры. Нельзя же ей прямо сказать, что она не довольно умна и упрекнуть за бестактность. А она очень огорчена, плачет и спрашивает, за что ее гонят. Так жалко ее! Она прекрасная, добрая, благочестивая женщина, но при детях оставить ее нельзя, у нее понятия о воспитании довольно смутные.

За семейным обедом у Сергея Государь взглянул на меня (я сидел подле Алике, бывшей его соседкой), поднял стакан вина и проговорил: ‘Измайловский полк!’ За семь лет службы в полку я ни разу не слыхал этого от Государя. Он, должно быть, чувствует, каково мне расставаться с Измайловцами.

Понедельник. 18.

Вчера два раза был в роте. Стараюсь исправить все, что не совсем в порядке, желая сдать роту в полном блеске. Завожу мраморную доску с именами всех командиров роты Его Величества, бывшей с основания полка, т. е. 1730 г. и до 1797 гренадерскою, а потом до 1825 ротою Его Высочества. Я счетом 27-й командир роты.

Вторник. 19.

Заказываю икону Св. Троицы в батальонную столовую в память моего трехмесячного заведования продовольствием первых четырех рот. Запасся книгами и руководствами к командованию отдельной частью. Начал с книги Карцева. Читаю и историю Преображенского полка.

22.

Видел итальянскую актрису Дузе. Она замечательна, не играет, а живет на сцене, ничего деланного, условного.

Был на музыкальном вечере у М-mе Абаза.

25.

Я узнал, что Миша без ведома и согласия родителей и Государя тайно и неизвестно где обвенчался с дочерью Софьей Принца Николая Нассауского от морганатического брака с дочерью Пушкина графиней Меренберг. Миша написал о своем браке Государю и родителям. Здесь все поражены и возмущены. Если б он женился таким же образом на графине Игнатьевой, такой поступок был бы неосторожен, но по крайней мере понятен. Но теперь помимо преступления, неповиновения государевой воле, он действует совсем глупо и непоследовательно. Необъяснимо, как может он так быстро переходить от одной любви к другой. Он теперь уже (сегодня 27 число) исключен из службы {Марта 26-го дня, в С.-Петербурге.

Флигель-Адъютант Штабс-Капитан Лейб-Гвардии Егерского полка Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Михайлович исключается из службы.

49-му Пехотному Брестскому Его Императорского Высочества Князя Михаила Михайловича полку именоваться впредь 49-м Пехотным Брестским Полком.}.

18 апреля. Мраморный.

Среда. 17.

Близится время сдачи роты, и сердце мое смущается. До сих пор я как в чаду от новизны впечатлений, не отдавая себе отчета в значении для меня этой разлуки, но теперь когда надо все приготовить к сдаче согласно положению, закончить отчетность и все дела, казавшееся несбыточным скоро станет действительностью. И мне страшно, и больно, и горько. Получение Преображенского полка меня не радует, напротив того, я подмечаю в себе недоброе чувство к нему.

Вчера утром со всею ротой снимался группой на дворе нашей казармы. Не хватало только двух человек против полного списочного состояния, молодых солдат последнего призыва, больных Белоусова и Дешги, а то все были налицо — принесли заказанную мною в столовую 1-го батальона большую стенную икону Пресв. Троицы. Она прекрасно написана на целиковой доске по правилам древней русской иконописи. Дубовая рама сделана по рисунку окна в Соборе св. Марка в Венеции…

Вечером исповедовался у о. Арсения. На душе было как-то неспокойно, тревожно.

Четверг. 18. Страстная пятница.

…Ездил помолиться к мощам св. Князя Александра Невского, зашел к наместнику Лавры, архимандриту Исаи, был в Казанском соборе и в роте.

Страстная пятница. 19.

Петербург. Пасха. — Я более не ротный командир…

Суббота. 20.

Незадолго до полночи военный министр прислал мне приказ, которым я произведен в полковники за отличие. Явился на выход во дворец в густых эполетах, при шпорах. Государь меня поздравил и, ласково шутя, сказал: ‘Ты теперь почти генерал и заважничаешь’.

Пасха. 21.

На душе у меня грустно. Пришло это в светлый праздник. Я упрекал себя, что недостаточно благодарен Богу за те счастливейшие 7 лет, что командовал Измайловской ротой… Надо было уходить… Люди выстроились в коридоре. Минкельде сказал, что хотя словами и нельзя выразить, что чувствуешь перед разлукой, но на прощанье хочется им благословить меня. Он вызвал Шапошникова. Вышел перед фронт Василий Александрович и заговорил, в руках у него была складная икона св. царя Константина и Николая-Угодника, обитая красным бархатом. Что он говорил — слово в слово не припомню, знаю только, что говорил он хорошо, задушевно, со слезами в голосе. У меня тоже слезы выступили. Я велел людям зайти справа и слева и сам стал говорить… Потом с каждым поцеловался троекратно. Мне казалось, что я словно покойник, и лежу в гробу, и что они один за другим подходят ко мне с последним целованием. Уходя, я сказал им: ‘Христос с вами’, — да только голос оборвался и я окончательно заплакал.

Среда. Мая 1-го.

Когда я встал вчера, камердинер Степанов показал мне ‘Правительственный вестник’, в котором была телеграмма об избавлении Цесаревича от грозившей ему опасности. Это было в Японии, в окрестностях города Киото. На наследника напал японец-полицейский и нанес ему удар саблею по голове. Бывший тут мой племянник GИorgie, грек, повалил на землю злоумышленника, ударив его палкой. Рана Цесаревича, к счастью, не опасна, он не слег и чувствует себя хорошо. В Гатчине был назначен благодарственный молебен. Я и так собирался ехать туда являться по случаю вступления в командование полком, а тут и вся семья туда поехала. Я был позван к Государю в его приемный кабинет, хотя прием и был отказан. Я вошел к Государю, как только кончился доклад статс-секретаря по делам Финляндии Дена. Царь меня поцеловал и, выслушав мои поздравления со спасением Цесаревича, сказал, что телеграммы приходят успокоительные, что у Ники нет лихорадки и он продолжает путешествие. Я сказал Государю, что мне страшно в положении полкового командира, он ответил, что понимает это, так как и недели не прошло, как я командовал ротою.

5 мая.

Мне кажется, я никогда не научусь быть строгим начальником, на это меня не хватает. Могу быть внимательным, исполнительным, но взыскательным — это не по мне.

Суббота. 4.

Вчера утром был в Измайловском полку, Васмундт делал смотр молодым солдатам 1-го батальона и в том числе бывшей моей роте. Из словесности они отвечали положительно лучше прочих трех рот, а в строевом отношении были хороши, хотя особенно от других не отличались. Но не в смотру дело: я знаю, что из них выйдут отличные солдаты.

Вт. 7.

Был на фуражном дворе, осмотрел склады неприкосновенного запаса, заходил в нестроевую роту, в артель нижних чинов, и в библиотеку, и арсенал при дежурной комнате.

11 мая.

В четверг я слышал от митрополита Исаи слова, запавшие мне в душу, они заставили меня задуматься. 92-летний старец сказал, что нет особенной добродетели в посещении знакомых. Вот посетить больного бедняка, незнакомого и не имеющего около себя никого близкого, — это другое дело. Я ответил, что мы, офицеры, навещаем же наших больных солдат. А владыка возразил, что и в этом нет ничего выдающегося. Не будь солдат, не нужны были бы и офицеры, делать добро своим солдатам все равно, что делать его себе: ‘и язычницы такоже творят’. Это очень верно.

14 (марта) мая.

Прослужив год под начальством Васмундта, я научился у него многому хорошему и намерен применить приобретенные сведения к новой своей деятельности. Рядом с разумными и добрыми поступками Васмундта мне случалось видеть и его недостатки, которые также послужат мне уроком, чтобы избегать всего того, что мне не нравилось в его деятельности.

Понед. 13.

Принимал Бредихина. Он постепенно изгнал из Пулкова неспособных шведов и дерптцев, заменив их дельными русскими. Остался один Герман Струве, обещающий сделаться хорошим астрономом и подчиняющийся новым порядкам. — Устроил у себя очную ставку академика А. Н. Майкова с владельцем Астафьева князем Вяземским (адъютантом дяди Миши). В архивах Князя имеется многое касающееся Пушкина и нужное для академического его издания.

Воскресенье. 26.

Папа было вчера лучше. Днями бывает хорошо, днями плохо: замечают вялость, сонливость, слабость, равнодушие, онемение пальцев здоровой руки, нарушение управления движениями. Я поймал себя в гадком чувстве: как бы с нетерпением, с жадностью ловишь каждое известие о новом угрожающем признаке. Два года назад мы не сомневались в близости конца, но время шло, мало-помалу мы привыкли к новому порядку вещей. В зиму с 89 на 90 год появились некоторые тревожные признаки. Я опять ждал конца, как освобождения. Затем здоровье Папа, по-видимому, улучшилось, последняя зима прошла очень хорошо. И вот опять являются опасения, и я не могу отделаться от гадкого, нетерпеливого чувства: когда же это кончится?

Красное Село. 3 июня.

В свое рождение Митя получил поздно вечером такую телеграмму от Государя: ‘Спешу загладить мою забывчивость и поздравляю. Передай Мама, что я поздравляю ее с таким примерным и хорошим сыном’. — Государь любит Митю, да и есть за что: нелегко найти такого образцового человека. Вот истинный слуга Царю и Отечеству. Эти добрые слова в особенности много значили в устах Государя. Он не скоро и трудно привязывается к людям, а родственные связи имеют для него очень мало значения.

Воскресенье. 2.

После разговора с Павлом Егоровичем я и вчера утром был, как в воду опущенный. Вдумавшись в его предостережения, я понял, что он глубоко прав. Вот уже второй месяц командую я полком, но сказать по совести, скорее полк мною командовал. Конечно, надо придерживаться полковых преданий и обычаев, быть безгранично вежливым с офицерами, но все-таки оставаться в их глазах начальником, и начальником строгим, требовательным и взыскательным. А я? Мне совестно самому себе признаться, а Палтолику я бы никогда не открыл, что иной раз мой полковой адъютант, юный 22-летний подпоручик Миркович, читал мне уроки, а я так несмел, застенчив и боязлив на строгость, что повиновался. Вижу, что надо внимательно за собой следить, обдумывать не только всякий свой поступок, но и каждое слово. А уже сколько раз случалось мне подмечать кое-какие, положим, мелкие неисправности, например, неправильное отдание чести, неверно написанный рапорт, и проходить молчанием из опасения показаться придирчивым. Повторяю, что эти соображения очень меня расстроили и я вчера был немало смущен и всю обедню томился сознанием своего бессилия.

Лагерь. 7 июня.

Через час я буду в Измайловском полку, где мне дают прощальный обед, и я очень расстроен этим. Такой обед стоит отпевания. Как я ни отказывался, ничто не помогло… Вероятно, будет и подарок. И чего все это им стоит, а люди они все несостоятельные.

Пятница. 7.

…Много было говорено, даже были и стихи, их прочитал Косач, говорили про меня и как про товарища, и как про учредителя Измайловского Досуга, и как про Президента Академии, и как про поэта…

Воскресенье. 16.

Всю прошлую неделю стояла чудесная погода, жаркая и тихая. Земля высохла и просит дождя. Барометр постепенно падает со среды 12-го, а дождя все не было. Вчера с утра уже было очень жарко, в течение дня надвигались тучи, казалось, разразится гроза, но пронесло мимо. Во многих местностях России жалуются на засуху и опасаются голода… Днем читал в ‘Русской старине’ воспоминания об Александре II-м и дневник академика Никитенки. Очень любопытно. Он описывает борьбу немцев с русскими и мне знакомую отчасти. Но теперь в академии перевес остается за последними. Не могу приписать этого себе — само время берет свое и немцы уступают.

Красное село. 27 июня.

Среда. 26.

Вдохновение мое дремлет. Муза, так охотно и часто прилетавшая ко мне сюда в лагерь, меня еще не навещала…

Павловск. 30 июня.

Пятница. 28.

Я здесь третий день. В пятницу войскам был дан отдых и никаких занятий не производили. Все утро я провел в лагере и уехал в Павловск в 12, чтобы поспеть туда к завтраку. Дорогой обогнал солдатика: издали вижу красный воротник и думаю: наш или Московского полка? Оказался преображенец, отпущенный в Павловск. Я велел ему сесть на козлы и подвез. Он оказался молодой солдат 12-й роты Афанасий Степанов и собирался в Павловск к брату на похороны матери.

Суббота. 29.

У меня в кабинете чудесно пахнет живыми розами, особенно вечером. Это навело меня на мысль стихотворения, которое, верно, не удастся, так как я не в ударе сочинять.

Лагерь. 4 июня.

Главное, владеющее мною чувство — сознание моей неудовлетворительности как командира отдельной части. Главные мои недостатки: ограниченность силы воли и настойчивости, неумение быть твердым, строгим и последовательным, неуверенность, шаткость и нерешительность. Все эти слабые стороны не могли так выступить наружу, пока я только командовал ротой. Но с расширением власти эти недостатки могут породить дурные плоды, и я опасаюсь, что через некоторое время моя несостоятельность будет замечена. Как я ни дорожу доброй славой, как ни приятно мне слушать о себе лестные отзывы, я не себя пожалею, когда обнаружатся мои недостатки, а полк, который я, весьма вероятно, испорчу и распущу.

Среда. 3.

Штабы суетятся. Только и разговору, что про переход полка в Петергоф и про парад, предстоящий 8 июля по случаю имеющего исполниться 25-летия со дня вступления в командование полком Государя.

Четверг. 4.

Гаврилушке исполнилось 4 года. Я успел побывать днем в Павловске, а вечером вернулся в лагерь.

Лагерь. 5 июля.

В окно доносятся ко мне звуки церемониального марша, отрывочные команды, чириканье птиц и шум листьев, встревоженных ветром. Только что отпил кофе на балконе за книгой ‘Вечерних огней’ Фета. Что это за волшебник! Откуда у него эти удивительные мысли, эти восхитительные сравнения? Душа словно чище, лучше становится, словно у ней крылья вырастают, когда его читаешь. И жаль за собственное свое бессилие!

Петергоф. 8 июля.

Воскресенье. 7.

Сегодняшнее торжество кончилось. Теперь восьмой час вечера, я поуспокоился после пережитых впечатлений и, кажется, могу приняться за описание. — Вчера у меня разболелась голова от целого утра, проведенного в передвижениях. В спальной моей было душно, ее окна выходят на восток, и первые утренние лучи, несмотря на всю ночь растворенное окно, нагревают ее в значительной степени. Я дурно провел ночь, с рассветом часто просыпался, курил и подчитывал уставы, касающиеся парадов.

Понедельник. 8.

Утром я поехал от имени полка к Государыне с огромным букетом из красных роз. К нему привязали красные бархатные ленты, на них было вышито золотом XXV и года 1866 и 1891… Я сказал Государыне, что 25 лет назад Преображенцы полюбили в ней невесту своего командира, а теперь любят Супругу Державного Шефа и Мать дорогих для всей России детей. Пришел и Государь. Мы все стали его поздравлять. Он меня поцеловал. — Ровно в 11 ч. я вышел перед полк на площадку около дворца. 1-й, 2-й и 3-й батальоны построились вдоль кавалерского дома и тылом к нему, а 4-й под правым углом, перед дворцовой церковью. В окнах, на балконах и на краю площадки, позади шатра Императрицы было множество народу. Солнце заливало весь парад жгучими лучами с синего безоблачного, словно итальянского неба. Я обошел полк, поздоровался, поздравил с праздником и принял знамена. В руке у меня была новая шашка: мне вручили ее накануне полковники от имени офицеров перед репетицией парада. На этой шашке изображено преображенское шитье и слова полкового марша. Такую шашку имеет каждый преображенец.

Я впервые переживал минуты ожидания, предшествующие параду, которым сам должен был командовать. И парад этот не был из обыкновенных, а особенно знаменательный. Не могу сказать, чтобы я очень робел или волновался, разумеется, я не был и совершенно спокоен. Я испытывал довольно приятное волнение. Весело быть начальником, появиться перед полком в блестящем мундире, громко и лихо командовать, молодцом проходить церемониальным маршем мимо Государя. Я более всего опасался не за себя, а за благополучное окончание. Могла бы встретиться какая-нибудь неудача, оплошность, неприятность. Но все было как по закону. Начало съезжаться начальство. Бригадный, дивизионный, корпусный и наконец Главнокомандующий. Я к каждому подходил с рапортом и вручал строевую записку. Жара была страшная. Мы, даже стоя на месте, так и обливались потом. Наконец подъехал Государь. Скомандовав: ‘Полк, слушай, на караул!’, я пошел Царю навстречу, остановился перед ним в двух шагах и отрапортовал громко, внятно и с расстановкой. Он подал мне руку, сказав: ‘Я, кажется, в первый раз вижу тебя перед полком’. — ‘Так точно, Ваше Императорское Величество’, — и пошел провожать Государя по фронту. Только что он поздоровался и люди ответили, звуки нашего марша сменились гимном и разразилось оглушительное ‘ура’. Обойдя все батальоны и приблизившись к бывшим преображенцам, служившим при Нем в полку, Государь подал знак, я махнул шашкой и воцарилась мертвая тишина. Царь велел мне командовать к церемониальному маршу поротно и сказал, что сам пройдет во главе полка. Я так и обомлел от радости. С тех пор что Он воцарился, Его еще не видали ни перед одним полком на таких парадах. Командовал я громко, не сбился, и когда 1-й батальон зашел плечом и я пошел к нему, чтобы встать впереди полкового адъютанта, Царь приблизился и обнажил оружие. Я проходил за Ним в двух шагах, преисполненный самой блаженной и гордой радости. Он взял шашку под высь и опустил ее, проходя мимо Государыни, которая опустила зонтик в знак поклона. Государь зашел, а я за ним, остановился и, как вкопанный, стоял, пока не миновал весь полк. Второй раз проходили по отделениям, и оба раза отлично. После второго прохождения 1-я полурота отделилась и свернула влево для относа знамен, а весь полк пошел в верхний сад, где составил ружья и поспешил занять места у столов под тенью вековых лип с трех сторон четырехугольного пруда. После относа знамен Государь с Государыней, дамами и свитой подошел к столу Государевой роты. Потом, взяв чарку, он пил за наш полк, назвав его первым в русской армии и напомнив, что поэтому мы во всем должны подавать пример другим. Потом я, что хватало голосу, крикнул: ‘За здравие прежнего командира, Державного Шефа!’ Так же пил за Государыню, и за Цесаревича и его благополучное возвращение. Государь обходил столы, жена сунула мне в руку маленькую коробочку, в ней был крохотный разрезной ножичек, служащий в то же время и закладкой в книгу, из золота с Преображенской петлицей из красной эмали и надписью ‘8 июля 1891’.

Перед завтраком у высочайшего стола все служившие при Государе Преображенские офицеры и служащие ныне собрались в одной из крайних зал большого дворца для поднесения Государю иконы. Ее превосходно изготовил Фаберже. Образа писаны в Москве: посредине Преображение Господне, а на створках Казанская Божья Матерь (празднуемая 8 июля) и св. Вел. Кн. Александр Невский. Поднося икону, я сказал: ‘Ваше Императорское Величество! 25 лет тому назад в этот самый день л.-гв. Преображенский полк был осчастливлен назначением Вашего Величества командующим полком. Сегодня, спустя четверть века, полк просит своего старого командира принять эту икону. Да будет она Вашему Императорскому Величеству благословением верных Преображенцев и выражением их непрестанных горячих молитв за благоденствие Державного Шефа’. — Царь перекрестился, приложился к иконе и прочувствованным голосом долго говорил нам. Государь редко и мало говорит, никто не запомнит, чтобы Он произносил длинные речи, но тут мы ушам своим не верили: Царь говорил так хорошо, так просто, хотя, очевидно, не подготовившись, каждое его слово было так веско, что никто из нас никогда не забудет этой царской речи… ‘Есть в нашей гвардии батальон Императорской Фамилии, но я считаю Преображенский полк еще более полком Императорской Фамилии, еще более близким нашему семейству и в особенности Государям. Начиная с Петра все царствующие государи и Императрицы были шефами полка. И потому он всегда должен быть первым в нашей армии, как я сказал уже нижним чинам. Это доказала его боевая слава еще в недавнюю кампанию…’

Среда. 10.

А вчера я готовился к своему первому полковому учению, внимательно подчитывал устав. Я выехал перед полк галопом и начал ученье.

Учились прекрасно.

Воскресенье. 14.

Вспоминая собственное детство, я невольно делаю сравнение между собою в младенческом возрасте и своими детьми. Помнится, я преимущественно оставался на детской половине с нянями, а к родителям ходил более по обязанности. У наших детей не так: они все льнут к нам, просятся с нами гулять, ласкаются, нежничают.

В Петергофе. 17 июля.

Вторник.

Убивал время, читая ‘Русский вестник’… Там приветствуется прибытие в Кронштадт французской эскадры. Все это прекрасно, я сам сочувствую нашим дружеским отношениям с Францией. Но у нас не могут не пересолить. Каких только глупостей не придумает Петербургская публика! И цветами путь французам усыпают, и подарки дарят, и ‘Марсельезу’ поют, и тают и млеют!

Четверг. 18.

В 3-ем часу у меня был непременный секретарь Академии, который просил назначить ему время для доклада. В большой академической конференц-зале потолок грозит падением, и архитектор запер двери. Не знаю, как быть с исправлением: потолок покрыт живописью во вкусе империи en grisaille и возобновление ее обойдется дорого, а средств нет.

Суббота. 20.

Вчерашнее ученье доказало мне, как все мы с непривычки теряемся, видя перед собой вчетверо больше людей, чем в частях мирного состава. Это множество нас озадачивает, мы не знаем, как с ним справляться, не находим себе места. Придет война, и мы голову потеряем…

Среда. 24.

Пообедав в офицерском шатре, я с Адлербергом обходил в темноте солдатские палатки. Грелись у угасавшего костра перед фронтоном 2-го батальона. Возвращаясь вдоль тыла полка, мы услыхали из-под одной палатки возле патронных одноколок громкий голос. Остановились, прислушались: какой-то солдат рассказывал сказку. Он, очевидно, нашего приближения не заметил. По говору невидимого рассказчика можно было заключить, что он малоросс, хотя говорил по-русски. Сказка была про богатыря-дурачка, какого-то русского Ивана, совершавшего подвиг за подвигом и все-таки не достигавшего благополучия. Был тут и конь, у которого ‘в лобу солнце, в затылку месяц, а скрозь звезды’. Сказка тянулась бесконечно. Я стоял долго и все слушал, радуясь, что удалось так хорошо слышать солдатскую речь, оставаясь незамеченным. Любопытно было, с каким участием относились к сказке слушатели, иногда прерывая рассказ замечаниями, вопросами и восклицаниями.

Воскресенье. 4.

4 августа принесло великую радость Царской семье и всем нашим войскам, расположившимся в Красном: мы встречали Цесаревича, возвращавшегося из десятимесячного кругосветного путешествия, сопряженного с опасностью для его жизни. Он вернулся к нам возмужалый, пополневший, с большими усами и цветущим здоровьем.

18 августа.

Опять после долгого перерыва настали чудные теплые дни. Это последняя ласка лета. Грустно становится, когда подумаешь, что скоро, скоро пройдут они и мы опять надолго замрем, скованные зимним холодом.

Пятница. 16.

Я так люблю подолгу застриваться на нашем балконе за утренним кофе с книгою каких-нибудь стихов. В эту осень очередь за стихотворениями Гете.

С детьми — я говорю про двух старших мальчиков, — мы живем в самой нежной дружбе и много времени проводим вместе. Иоанчик особенно ласков со мною. Он умный, способный, добрый, но чрезвычайно рассеянный и нетерпеливый ребенок. Ласкою можно все из него сделать, а раздражительность и гнев только раздражают его. Ездили со старшими мальчиками и Татьяной в Царское село показать им маленького десятимесячного слона, привезенного Цесаревичем, если не ошибаюсь, из Сиама. Слон уже ученый и проделывает всякие штуки.

Суббота. 17.

Первое после вакаций общее собрание в Академии Наук. Нас было немного, со мною одиннадцать, еще не все съехались.

Надо заместить покойного Максимовича, и об этом заботится единственный оставшийся у нас ботаник Фаминцын. Он хочет предложить Бекетова, бывшего ректора университета, но боится, что немцы наши противуставят ему Шмальгауза. Этот последний хоть и более известен своими работами, чем Бекетов, но как немец мне не желателен в видах обрусения академии.

21 августа.

Вот уже ровно полгода я не в состоянии сочинить ни одной строчки стихов. И не запомню такого продолжительного перерыва в своей творческой работе. Эта неповоротливость ума и оскудение мысли меня очень смущает и тяготит.

Павловск. 22 августа.

Бывают дни, когда время как-то само собою находится и необыкновенно много успеваешь сделать. Я очень люблю, когда удается провести день, так сказать, ‘по программе’. Помню, как мне доставалось за эту наклонность от Алексея в 76-м году на ‘Светлане’ и как меня тогда дразнили педантом и заведенной машиной. Но теперь я нахожу, что в этой моей привычке ничего дурного не было.

25 августа.

Ездил кататься с Мама, чтобы иметь случай поговорить с глазу на глаз. Ей хотелось отвести душу со мною наедине. Ее тревожат недоразумения, возникшие во время путешествия Цесаревича с греческим GИorgie на ‘Памяти Азова’. GИorgie спас ему жизнь, ударом палки свалив с ног убийцу-японца, покусившегося на жизнь Цесаревича в Отсу. Этот подвиг не заслужил Олину сыну ничьей благодарности, об нем даже старались умалчивать, приписав спасение одному из полицейских. Государь даже слова не написал и не телеграфировал GИorgie. Ему не было позволено сопровождать Цесаревича в путешествие по Сибири. Теперь разъяснилось, что свита Цесаревича, не ужившись с кают-компанией ‘Памяти Азова’, невзлюбила и входившего в состав ее GИorgie. Его оклеветали в глазах Государя, сообщали, будто GИorgie имел дурное влияние на Цесаревича, и возводили на него всякую небывальщину. — Надеюсь, что все эти недоразумения будут разъяснены и устранены теперь, при свидании в Дании.

Среда. 28.

Всенощную отстоял в здешней учительской семинарии. Тамошнее богослужение не мне одному нравится: мне говорил и фельдфебель Кидалов, что священник и один из учеников так ‘трогательно’ читают возгласы и шестопсалмие. Впервые слышу это выражение от простого солдата.

Оля телеграфировала, что Государь пожаловал ее сыну GИorgie золотую медаль за спасение погибающего. По-видимому, в Дании состоялось объяснение и недоразумения устранены.

Фет на мои жалобы, что Муза вот уже полгода как ко мне не возвращается, ответил прелестными стихами {Публикуется впервые.}:

Не сетуй, будто бы увяла

Мечта, встречавшая зарю,

И что давно не призывала

Тебя богиня к алтарю.

И сам ты храм любвеобильный,

И усладительной волной

В него влетает зов всесильный,

Колебля свод его живой.

Пускай чредой неутомимой

Теснятся трудовые дни,

Но помним мы, что там незримый

Орган безмолствует в тени.

Когда затихнут на мгновенье

И блеск, и шум, — тогда лови

И мир души, и вдохновенье,

И нам запой слова любви.

Среда. 4.

Вчерашний день по большей части провел в городе. Надо было написать строгий приказ: временно командующий 4-й ротой Джунковский, проверяя караул в Новом Арсенале, застал двух часовых спящими. — Заходил на полковую гаупвахту к содержащимся там нижним чинам, изнасиловавшим женщину 9 июля в Красное. Их в субботу будут судить в Окружном суде. Я говорил им_, чтобы они не изворачивались, а говорили всю правду, что только таким образом можно им будет заслужить сожаление.

8 сентября.

Суббота. 7.

Большую часть вчерашнего дня — от 11 утра до 4-х пополудни — провел в заседании Окружного суда по делу об изнасиловании мещанки Бахваловой нижними чинами полка: ефрейторами Легким, Ячником, Позиком и Молоковым и рядовыми Поляковым, Нечаевым и Захарченкой. Все семеро держали себя на скамье подсудимых замечательно хорошо, с достоинством, во всем повинились, не сваливали вину один на другого, не изворачивались и говорили чистую правду, как добрые солдаты. Приговорили: Полякова, Ячника, Легкого и Нечаева за изнасилование к ссылке в каторжные работы на восемь лет, Молокова и Захарченку на четыре года. Позик оправдан. По обвинению в грабеже оправданы все. Когда по окончании разбирательства им было предоставлено сказать последнее слово, все они еще раз повинились, чистосердечно покаялись, говорили, что осрамили полк, досадили начальству, и просили милости ради прежней своей беспорочной службы. Больно было их слушать… Защитник подал на кассацию. Мне остается еще для облегчения их участи прибегнуть к Высочайшему милосердию.

Понедельник.

15-го числа скончался Ив. Ал. Гончаров. Мне об этом телеграфировала ходившая за ним старушка Ал. Ив. Трейшут. Я поехал поклониться его праху. На Моховой в доме No 3, где я часто бывал у покойного, в кабинете, из которого убрали всю мебель, лежал старичок, точно спящий.

Четверг. 19.

…Мне необходимо надо было быть в городе: хоронили И. А. Гончарова и я был на отпевании в Лавре.

Павловск. 29 сентября.

Четверг. 26.

Я созвал Пулковский комитет, которого состою председателем по званию президента академии. В 1 ч. дня собрались в Николаевской обсерватории в кабинете директора Бредихина, и он прочитал нам отчет деятельности обсерватории за время с 1 ноября 89 по 1 сентября 91. Отрадно видеть, как оживилось это ученое учреждение с тех пор, как во главе его стоит умный, живой и деятельный Фед. Александр. Бредихин. Работа кипит, вычисления, лежавшие под спудом, стали быстро печататься, астрофизике дан толчок вперед, царство вялых шведов и немцев прекратилось, многие из них повыбыли, уступив свое место молодым русским ученым, жаждущим дела, которые прежде или затирались, или вовсе не допускались. Пулково вступило в постоянные сношения с другими русскими обсерваториями.

Суббота. 28.

В заседании председательствующий Я. К. Грот представил первые окончательно отпечатанные листы академического словаря. Показал также отзывы разных лиц, коим было поручено высказаться о сочинениях на Пушкинскую премию. Полную премию можно будет выдать одному Я. П. Полонскому за ‘Вечерний звон’. Гр. Кутузов считает достойным поощрительной премии сборник стихотворений Львовой. Остальные — рассказы Потапенки, Эсхилов ‘Скованный Прометей’ в переводе Мережковского, трагедия Кн. Сумбатова и пр. ничего не получат.

Воскрес. 29.

Фет прислал мне прелестное стихотворение на погребение Аликс {Публикуется впервые.}.

Там, где на красные ступени,

У гроба, где стоите вы,

Склонялись царские колени

И венценосные главы,

Немеет скорбь, сгорают слезы,

Когда, как жертва убрана,

Нежней и чище вешней розы

Сама безмолвствует она.

Лишь миг цвела она меж нами

С улыбкой счастия в тиши,

Чтоб восприяли мы сердцами

Весь аромат ее души.

Нам не поведал Ангел света,

Зачем, когда переносил

К нам райский цвет он, — в час рассвета

Его он в бездну уронил.

Иль полным благодатной силы,

Цветку расцвесть в руке Творца,

Чтобы скорбящих у могилы

Родные врачевать сердца.

1 октября.

И я тоже пытался написать стихи на смерть нашей незабвенной Аликс, и уже много написано, но я недоволен: все как-то натянуто, слишком наставительно, сухо. А вот у Фета — чистая поэзия. Я все более сомневаюсь в своих силах. Другие в мои годы как много уже сделали. А между тем самолюбия у меня — неисчерпаемая бездна. Все мечтаю, что и меня когда-нибудь поставят на ряду с великими деятелями искусства. Про кого бы из художников я ни читал, все примеряю на себя, вчитываюсь, присматриваюсь, чтобы заметить, нет ли в развитии моего дарования чего-либо сходного с постепенным совершенствованием великих людей художества. Вот уже более полугода ничего путного не сочинил, начатая поэма целый год лежит без продолжения. И мне временами представляется, что иссяк во мне источник вдохновения.

Понедельн. 30.

Смотрел в Тавриде новые батальонные кухни и столовые.

Читал книжку какого-то Никифорова ‘Задачи русского народа’. Это выдержки из писаний покойного Ф. М. Достоевского. Я еще был мальчишкой, мне едва было 20 лет, когда я познакомился с творцом ‘Преступления и наказания’. Я еще не писал стихов, а уже и тогда меня притягивал к себе этот человек. Он относился ко мне с расположением, и помню, как однажды предсказал мне великую будущность. Я верю, что он обладал даром пророчества.

Среда. 2 окт.

Начал новую книгу известного сельского учителя-любителя Рачинского ‘Сельская школа’. Автор известен мне лишь понаслышке, по его рассказу ‘Школьный поход в Нилову пустынь’ да по газетной статье. Раскрыв книгу, я сразу ею увлекся и жадно читаю. Она есть взятое из действительности подтверждение заветных мечтаний Достоевского. Я вижу в Рачинском ту же привязанность к детям своей школы, какую я сам испытывал к солдатам Измайловской Государевой роты, а теперь питаю к Преображенцам.

4 октября.

Четверг. 3.

Я весь под впечатлением книги Рачинского. Прочитал уже половину. Вчера был опять на вступительном экзамене в учебную команду и советовал офицерам приобрести книгу. Она затрагивает самые заветные струны души, дает ответ на то, что смутно сознается, во что бессознательно веришь — в духовное величие и силу простого народа.

5 октября.

Пятница. 4.

Люблю возить детей гулять куда-нибудь подальше, а не по одним и тем же знакомым дорожкам. Бродим по пахоте, заходим в лес, и эта новизна мальчиков забавляет. Вчера в первый раз начал я рассказывать Иоанчику и Гаврилушке Священную историю. Рассказал о Благовещении и Рождестве. И вот, стараясь передавать им эти евангельские повествования как можно проще, естественнее и в то же время картинно, я умилился духом и должен был останавливаться, чувствуя, что слезы подступают к горлу. Особенно внимательно слушал Гаврилушка. Ему очень понравился Ангел. А когда я дошел до путешествия из Назарета в Вифлеем, он спросил: ‘А как ехала Богородица на осле? В амазонке?’

Павловск. 1 ноября.

Четверг. 31.

Вчера познакомился с известным юристом сенатором Анат. Фед. Кони, очень приятным человеком. Пригласил его в Мраморный, чтобы посоветоваться насчет процесса Академии с Ахматовой. У Кони много знакомств в литературном кругу. Он был дружен с покойным Ив. Ал. Гончаровым. Я узнал от Кони, как Иван Александрович был ко мне расположен и как дорожил каждым моим письмом, каждой строчкой. Раз, в присутствии Кони, он получил от меня записку и прочел ему ее. Кони попросил его подарить ему конверт с адресом, написанным моей рукой, чтобы отдать его некому Гогелю, собирателю автографов. Ив. Алекс. не говоря ни слова спрятал конверт в ящик и запер на ключ.

В заседании 2 отделения академии, назначенном взамен несостоявшегося в субботу, избирали членов-корреспондентов на имеющиеся вакансии. Я просил… замолвить слово за автора ‘Сельской школы’ С. А. Рачинского как за одного из полезных русских людей, деятелей на поприще народного образования… Баллотировкой избрали единогласно в гл.-корреспонденты Рачинского, Пыпина и Графа А. Голенищева-Кутузова.

Мраморный. 8 ноября.

Четверг. 7.

Дома вечером засел читать письма покойного Ив. Алекс. Гончарова. После его смерти его душеприказчики возвратили мне все мои письма к нему, кроме тех, которые покойный сам принес мне года 2 назад, боясь, что кто-нибудь ими завладеет. Он завещал мне бронзовую ширмочку с фотографиями покойных Государя и Императрицы, Саши, Минни, Владимира, Алексея, Сергея, Павла и Мари и раскрашенные портреты мой и жены в складной кожаной рамке. — Время прошло очень приятно и скоро в перечитывании его писем ко мне и моих к нему. Переписка начинается с 1884 года. Я успел прочесть только половину.

9 ноября.

Прочитал все 34 письма И. А. Гончарова, обнимающие промежуток времени с января 84 по 31 декабря 91 года. В связи с ними читал и мои письма к нему. Когда-нибудь, не скоро, в печати эта переписка представит очень приятное чтение. Но исполню волю покойного, я, пока жив, не напечатаю ее.

11 ноября.

Я по-прежнему остался председателем комитета Измайловского Досуга. Офицеры постановили на общем собрании, еще когда я служил в полку, что я буду председательствовать, пока сам не откажусь. В последнем заседании комитета было постановлено, чтобы каждый из нас, членов комитета, взял на себя любой отдел из истории нашей литературы начиная с времен Петра I и прочел бы о нем на Досуге. Была уже у нас попытка излагать историю родной словесности с древнейших времен, но это не удалось. Теперь же на мою долю выпало рассказать или написать про литературную деятельность Екатерины II, и я готовлюсь к этому.

Понедельник. 11.

Видел у Репина новые, еще не выставленные картины: хохот запорожцев, отвечающих на грамоту султану, и ‘Крестный ход’.

В городе, в обществе, на бирже поговаривают, что Германия воспользуется нашим невыгодным положением, голодом и еще не начатым перевооружением и объявит нам войну.

Вторник. 17.

Читаю записки Императрицы Екатерины II, в переводе Искандера (Герцена), Лондонское издание 1859 г. В высшей степени любопытно.

Петербург. 1 января 1892.

Вторник. 31.

Вчера я возвращался сюда из Гатчины с Цесаревичем в его вагоне. Он рассчитывает со временем командовать у меня в полку батальоном. Для меня это будет и лестно, и почетно, и отрадно. Я нежно люблю его не только как Наследника нашего Престола, но и как человека, преисполненного сознания долга…

1/I — 31/XII — 1893

Старые английские часы. Перевод ‘Короля Генриха IV‘ Шекспира. Надежда

на службу в одном полку с Цесаревичем. Государева рота. Ники в сюртуке. Ожерелье из

сапфиров и бриллиантов. Писатель и актер Горбунов забавляет великокняжескую семью.

Приезд Марии Петровны Шеншиной. Майков просит дать отзыв на его стихи.

Товарищеский обед для Ники (Николай II). Большой придворный бал и белое платье

с лиловыми орхидеями. Государыня раздает конфеты балеринам. Надежда на

исправление. Заседание русской и славянской археологии. Репин пишет портрет К. Р.

Полное собрание сочинений А. А. Фета. Веймар. Дядя Карл-Александр часто бывал в России.

У Императора Вильгельма не было времени уставать. Перевод ‘Мессинской невесты’.

Болезнь и смерть П. И. Чайковского. Ники пора жениться. Семейные раздоры вокруг невесты

Аликс Гессенской. Возвращаются письма, написанные Чайковскому.

Петербург. Мраморный дворец.

1 января 1893 г.

Пятница.

Новый год, вечером. Я уже засыпал, но старые английские часы забили полночь и разбудили меня, потом я долго не мог заснуть. То приходили в голову стихи из ‘King Henry IV’ Шекспира, в которых по указаниям Майкова надо сделать изменения (то есть ни в стихах Шекспира, а в моем русском переводе), то раздумывал, как мы будем вместе служить в одном полку с Цесаревичем, мне представлялось, что я со всеми офицерами встречаю его в подъезде казармы на Миллионной.

…С утра 18® мороза. Вот что я отдал сегодня в приказ по полку: ‘Во исполнение Высочайшего повеления, предписываю флигель-адъютанту Полковнику Его Императорскому Величеству Государю наследнику Цесаревичу и Великому Князю Николаю Александровичу вступить в командование 1-м батальоном’.

Дай Бог, в добрый час!

Мраморный. 2 января.

Суббота. 2.

Знаменательный день. Наследник Цесаревич снова вступил в ряды нашего Преображенского полка. Он уже был в строю в нашем полку и командовал Государевой ротой, то было в лагерное время, в 1887 и 88 годах. Но тогда он оставался на службе недолгое время и командовал только по наружной части. Теперь же он принял батальон вместе со всеми строевыми и хозяйственными обязанностями батальонного командира, принял на довольно продолжительный срок, т. к. в нашем лагере ему строится дом и, след., он пробудет в полку более полугода. — Но расскажу по порядку. Я с утра был так радостно взволнован и счастлив, что меня не испугал 22-градусный мороз, и я, поездив верхом в манеже, пошел в казармы на Миллионной в обыкновенном своем летнем пальто поверх парадной формы. Офицеры собрались уже на казарменной парадной лестнице, кроме офицеров 1-го батальона, стоявших вместе с ротами в своих помещениях.

Наконец подъехал к подъезду Цесаревич в санях и вошел в подъезд. Я его встретил и за ним стал подниматься по лестнице. Он каждому офицеру подавал руку, направо и налево, и никого не пропустил. Я шел за ним, переживая минуты сладостного умиления. ‘Он, наша радость с малолетства, как сказал поэт, он надежда России и снисходил до нас, слуг Царевых, готовых каждую минуту сложить за него головы’. В душе моей как бы звучала горячая молитва: ‘да почиет над Ним Божие Благословение, да поможет нам Господь всегда помнить, какое выпало на нашу долю счастие и быть его достойными’. Но нет, это только слова, а словами я не выражу того, что переживал.

Дверь в казарму Государевой и 2-й роты была отперта, я указал Наследнику на нее, и он вошел. А я спустился и в своем кабинете переоделся в сюртук.

3 января, перед крестинами Олега.

Продолжаю про вчерашнее. Прошло полчаса, все офицеры пришли в собрание, многие переоделись в сюртуки. И вот Огарев явился с докладом о сдаче, а Цесаревич о приеме 1-го батальона. Я принял их в своем кабинете. Оставшись с Ники с глазу на глаз, я благословил его иконой, — створцами с изображением Преображения Господня, Николая Угодника и Ангела хранителя. Ники переоделся в сюртук, пошли закусывать и сели завтракать, он справа от меня. — Я заметил, что Ники как бы опасался, чтобы с ним не обходились как с Наследником престола, желая во всем сравняться с прочими батальонными командирами. А мне нужно было усилие, чтобы держаться по отношению к Ники как подобает начальнику.

4 января.

Продолжаю. За завтраком тосты были нарочно устранены, чтобы этот завтрак не имел ничего торжественного. Но после кофе мне показалось, что будет как-то сухо, если просто встать и выйти из столовой. Я велел подать большой золоченый жбан, подарок Сергея, и наполнить его шампанским. Тогда запели застольные песни и между прочим ‘Николай Александрович, здравствуйте!’, таким образом все выпили за здоровье нового батальонного командира, но запросто. — Когда встали из-за стола, Ники еще долго, часов до 4-х, оставался в собрании. Я нарочно не держался все время около него, чтобы не мешать ему говорить с офицерами. Принимал доклад, говорил по делам и просто так, то с теми, то с другими. Мы с Ники вышли из собрания вместе. Я еще прогулялся пешком, несмотря на —22®.

Воскресенье. 3.

Не умею описывать такие торжества. Я был как всегда во время крещения моих детей глубоко растроган и проникнут умилением. Все дети, кроме Олега, которого несли в процессии на золотой подушке, были уже в церкви, когда мы туда вошли. Приложившись к кресту, я спустился к жене и подарил ей ожерелье из сапфиров и бриллиантов. А она подарила мне столовые часики, золоченые, с синей эмалью, в стиле Louis XVI с надписью: ‘Олег’ и числами ’15 ноября 92 и 3 января 93′.

Среда. 6.

К нам заезжал Цесаревич. Такую любезность я приписываю только тому, что он поступил в полк, а прежде он ездил к нам только по случаю какого-нибудь рождения или именин. Был он в Преображенском сюртуке. Так радостно видеть на нем нашу форму.

У Мама обедал Август Ольденбургский {Двоюродный брат К. Р.}. Он милый, умный и забавный малый. Он с Митей разговорился за обедом о седловке и рассказал, что в Германии предпочитают в коннице такие седла, чтобы всаднику было не легко с него слезть, а то перед атакой от трусости будут стараться спешиться. Потом мы с Митей с глазу на глаз возмущались: хорошо войско, если надо принимать во внимание его трусость! Неужели это современные немецкие взгляды на военное дело?

Вечером слушал у Грота сказителя былин, крестьянина Олонецкой губ. Рябинина, сына старика, бывшего в Петербурге лет 20—25 назад. Удивительное впечатление делает его пение, веет от него седой стариной, русским богатырским духом.

Пятница. 8.

Ники приезжал утром в батальон, мы виделись в собрании, где он закусывал. Видимо, он уже втягивается в новую среду. Он держит себя совсем просто, но с достоинством, со всеми учтив, ровен, в нем видна необыкновенная непринужденность и вместе с тем сдержанность. Ни тени фамильярности и много скромности и естественности. В 1/2 был товарищеский обед. Пригласили Горбунова. Под конец обеда и потом весь вечер он опять забавлял нас. Рассказывает он с неподражаемою художественностью, так и видишь типы из купечества, чиновничества и простонародья. Мимика у него необычайная.

Понедельник. 11.

Вчера утром я со всеми офицерами провожал Цесаревича на Варшавском вокзале. Ники на неделю уехал в Берлин, на свадьбу сестры Императора. У меня был большой прием, до завтрака перебывало человек 18, сперва совет археологического общества, которого я назначен представителем, потом академики и члены-корреспонденты Академии.

Января 13.

Вторник. 12.

Жене сегодня исполнилось 28 лет, но мы не празднуем, т. к. исполнился год со дня смерти Папа.

Понедельник. 18.

Мария Петровна Шеншина (вдова Фета) уведомила меня запиской, что прибыла в Петербург по делам издания сочинений мужа.

21 января.

В воскресенье 17-го января Майков прислал мне новое, только что им написанное стихотворение ‘Аскет, спасавшийся в пустыне’, прося меня дать о нем чистосердечный отзыв. Мне было очень лестно желание маститого, заслуженного поэта знать мое мнение, он называл меня экспертом, что пощекотало мое самолюбие. Я и ответил ему откровенно, высказав, что мне не понравилось. В общем стихотворение чудесное. Но бывало, стихи Фета, так сказать, жгли меня восторгом, а тут я любуюсь спокойно. Не оттого ли, что Фет чувствовал, а Майков размышляет? А в лирике, кажется мне, надо именно более чувствовать, чем думать.

Одолел ‘Собак’ Полонского и ничего не понял.

Вторник. 19.

Главными впечатлениями третьего дня были: встреча со вдовой Фета и большой придворный бал.

Марья Петровна Шеншина к нам приехала в 5-м часу. Я был глубоко растроган, увидевшись с ней. Много благодаря за участие, принятое в ее горе, она привезла мне золотое перо с серебряной ручкой, которым Фет писал последние три года, и тетрадь неизданных стихотворений. М. П. мне и Страхову поручает издание полного собрания стихотворений покойного. Я сам намекнул ей о Страхове, зная как Афанасий Афанасьевич дорожил его мнением. Страхов очень любил покойника и почитал его талант. Я надеюсь, что в наших руках издание будет достойно Фета. — Мы напоили Марью Петровну чаем, водили ее по всем комнатам, жене надо было отдохнуть перед балом, и я проводил старушку к детям. Когда она в последний раз была у нас, еще с мужем, Татианы, Кости, Олега еще не было на свете.

Жена была очень хорошо одета к балу, в белом с лиловыми орхидеями и вереском, в жемчугах и алмазах. Платье ей подарила Мама, она с самой нежной заботливостью придумала ей туалет и пришла на нее посмотреть уже одетую…

Вернувшись с бала, получил от А. Н. Майкова ответ: он согласился с моими замечаниями и переделал стихи…

Среда. 20.

В полку был товарищеский обед, уже второй в январе, т. к. Ники любит эти обеды. Потом пели неаполитанские певцы. Цесаревичу у нас кажется не скучно. Он пробыл в полку долго, я ушел в 2 ч. ночи, а он еще оставался. Он со мною почтителен. Я начинаю осваиваться со своим начальственным по отношению к нему положением.

5 февраля.

Четверг. 4.

Вчера дневной спектакль в Мариинском театре. Шел балет Чайковского ‘Щелкунчик’ и акт из балета ‘Пахита’. В антрактах Государь и Государыня раздавали в комнате за ложей конфеты маленьким танцорам и танцовщикам. Каждая конфета была завернута в бумажку с царскими вензелями.

Пятница. 5.

Днем в балете ‘Спящая красавица’. Он идет уже третий, если не четвертый год, и все с тем же успехом. Был вечером в заседании русской и славянской археологии.

Четверг. 11.

С сокрушенным сердцем готовился к исповеди. Опять должен был нести духовнику покаяние в том же грехе, как и четырнадцать лет назад. Невольно рождался в голове мучительный вопрос: ужели не в последний раз каюсь я в этом грехе? К этому примешивался и стыд и жалко было огорчить старого о. Двукраева своей неисправимостью. И, действительно, он был глубоко огорчен. Я жадно слушал его наставления, желая почерпнуть в них силы на борьбу. Он грозил мне тем, что грех мой перестанет когда-нибудь быть тайным, что все о нем узнают. Меня и самого пугала эта мысль, хоть перед своей совестью грех одинаково дурен, знают ли о нем или нет, но огласка была бы ужасна. Только незаслуженной ко мне милостью Божией могу я считать неизвестность моего греха.

И вот я получил отпущение и твердо надеюсь исправиться.

Понедельник. 15.

Государь посетил передвижную выставку картин, открытую в Академии наук. Я встречал Государя у входа. Репин выставил писанный им с меня для Измайловского полка портрет. Царь очень его хвалил. Вообще выставка оставляет мало впечатления. Множество картин крайне бессодержательны, про половину из них можно отозваться, как Пушкин, что они vulgar. Ну можно ли писать картину под названием ‘Горничная перед прогулкой’.

17 февраля. Мраморный.

Более всего занимает меня теперь подготовление к печати полного собрания стихотворений Фета. Он сам незадолго перед смертью хотел издать такое собрание и сделал для него оглавление, которое Марья Петровна привезла мне. В этом оглавлении стихотворения разбиты на отделы: ‘Элегии и думы’, ‘Подражание восточному’, ‘К Офелии’, ‘Весна’, ‘Лето’, ‘Осень’, ‘Снега’, ‘Гадания’, ‘Молодки’, ‘Вечера и ночи’, ‘Баллады’, ‘Антологические стихотворения’, ‘Море’, ‘Послания и Посвящения’ и ‘Разные стихотворения’. Я пересматриваю все перечисленные пьесы, и мне кажется, что многие следовало бы перенести из отдела в отдел. Напр., ‘Я пришел к тебе с приветом’ так и просится в ‘Весну’. Кроме того, хотелось бы видеть отдел ‘Вечерние огни’ как заглавие последних выпусков стихов Фета и включить туда все написанное поэтом и не подходящее ни к одному из означенных отделов.

2 марта. Петербург.

Понедельник. 1 марта.

Готовлюсь к поездке за границу, привожу в порядок бумаги. Поезд завтра.

Штутгарт. 9 марта.

Четверг. 4.

На границе я переоделся в статское… По обыкновению у меня сердце сжималось при переезде через ручей, отделяющий Россию от Германии. Я мечтал при этом уже о том, как на обратном пути буду опять переезжать через этот ручей, но с радостным чувством.

Пятница. 5.

После спокойного переезда прибыли в Веймар. Милый дядя Карл-Александр встретил меня на станции с сыном и его шурином Бернардом… Меня усадили обедать, потом сидели за чаем у тети в библиотеке. Под конец дядя провел меня в мои комнаты (там же, где и 6 лет назад), и мы еще с час проговорили.

На одном из столов моей спальни красовался серебряный туалетный прибор с вензелями матери дяди, Марии Павловны, подаренный ей Екатериной II. Эта прелестная комната, угловая, обитая зеленым штофом с золочеными рамками и лепной работой на потолке, во вкусе империи. В Веймаре я провел два дня и три ночи. Свободного времени не было у меня ни минуты, еле-еле успевал написать жене, а дневника не трогал. С утра ходил к дяде, мы вместе пили кофе и разговаривали. Он очень дорожит связями с нашим семейством и считает себя полурусским, от своей матери он знает многое из жизни Екатерины, Павла и Александра, с 40 года не раз бывал в России и внимательно следит за всем, что у нас делается.

Петербург. 24 марта, среда

Страстной недели.

Наконец я дома… С какою радостью перекрестился на мосту через речку, отделяющую Россию от Пруссии! Весело было поздороваться с первым солдатом пограничной стражи и услышать его ответ… Наконец, добрались и до Петербурга. Под городом в полях еще лежит много снегу, на улицах Петербурга его уже сгребли. Дул ветер, шел снег… Жена и дети ждали меня дома, на подъезде, все здоровы. Давно уже я не испытывал такой светлой радости при возвращении домой. Маленький Олег сидел у кормилицы на руках на детской, в чепчике и в платье.

Среда. 28.

Последний день апреля, утром. Наконец, весна и нашему северу улыбнулась, уже дня четыре подряд днем тепло и в тени, а на солнце жарко. Зелени еще, кроме свежей травки в Александровском саду, не видать. Тянет вон из города. Но занятий последние две недели столько, что не на самого себя, на свои удовольствия времени не остается. В полку смотры, в курсах экзамены, а академические занятия продолжаются.

Четверг. 29.

Вчера делал последнюю проверку в казармах: спрашивал унтер-офицеров 1-го и 4-го батальонов. — На меня произвел вчера неприятное впечатление подпоручик Князь Оболенский (младший сын начальника дивизии), он явился, чтобы проситься на 3 недели в отпуск. Я знаю, что он в 11-й роте единственный офицер, и спрашиваю его, согласен ли на его отъезд ротный командир Комаров? Оказалось, что Оболенский его даже и не спрашивал. Я выразил ему удивление, что он оставляет своего командира без помощника, а он отвечает, что устал и хотел бы отдохнуть. Меня это рассердило, и я сказал ему, что рано уставать в его годы. — А покойный император Вильгельм на смертном одре говорил, что у него нет времени уставать.

23 октября. 8 1/4 утра.

Вчера мне прибавилось работы. Петр Исаевич Вейнберг прислал корректуру моего перевода ‘Мессинской невесты’. Этого Вейнберга очень удачно назвал Я. П. Полонский вечным хлопотуном по литературным делам, профессором, инспектором, журналистом, юмористом и поэтом на все руки. Я его знал еще, когда он читал русскую литературу в Педагогических курсах. Теперь он затеял новое полное русское издание Шиллера и хочет для него воспользоваться моим переводом. Я согласился, но просил прислать корректуру. За вчерашний день прочитал ее. Признаюсь, я ждал, что этот мой первый труд, который я порядком таки позабыл, произведет на меня худшее впечатление. В нем положительно есть прекрасные места, особенно лирические. Но встречаются и значительные промахи. — Кроме того, Ник. Ник. Страхов доставил мне готовое к печати собрание сочинений Фета. Я вчера весь день читал и то, и другое. В ‘Мессинской невесте’ кое-что исправил, но под руками нет у меня Шиллера и первого издания моего перевода, соберу все что надо и еще поработаю.

В Фете тоже исправил ошибки.

Написал Радлову отказ на представление… Андерсона в адъюнкты по угро-финским языкам. У нас нет, к счастью, вакансий, и я рад, что на этом основании имею право не впускать нового немца в Академию Наук.

Суббота. 23.

В полку мне сказали, что у П. И. Чайковского настоящая азиатская холера, начавшаяся в четверг, и что он находится в опасном положении. Племянник его Давыдов состоит вольноопределяющимся в 4-й роте. Я очень беспокоюсь за Петра Ильича.

Воскресенье. 24.

В эту минуту получил телеграмму от Модеста Чайковского: Петр Ильич в 3 часа ночи скончался. Сердце больно сжимается. Я любил его и почитал как музыканта. Мы были в хороших, сердечных отношениях, мне будет недоставать его.

В тот же день, в Гатчине.

Я долго не мог в себя придти, получив горестную весть о кончине Чайковского. Еще одним человеком, дорогим для русского искусства, меньше. Мы с ним переписывались, у меня хранится немало его писем. И все увеличивается число пакетов с письмами от людей, которые мне уже писать не будут. А те, что еще живы, стары и недолго мне оставаться с ними в сношениях: Страхов, Майков, Полонский.

Гатчина.

Понедельник. 25.

Вчера утром я был сам не свой. Все оплакивают безвременную кончину Чайковского, все поражены ею. … Порывался также написать стихи на смерть Чайковского, но ничего не удавалось… Смерть Чайковского очень огорчила и Царя и Царицу.

Стрельна. 28 октября.

Вторник. 26.

Третьего дня утром в Гатчине, записав дневник, я доканчивал просмотр присланных Страховым и приготовленных им к печати стихотворений Фета. В 11-м часу за мной послала Государыня. Пошел наверх в антресоли и застал ее с детьми в государевом кабинете за чайным столом. Самого Государя с ними еще не было. Он вышел на прогулку, но скоро вернулся и сел к письменному столу. Он прочел нам вслух последние газетные телеграммы. Я рассказал, что накануне слышал от одного из министров, будто бы император Вильгельм мечтает о восстановлении польского королевства, Государь отнесся к этому недоверчиво. Императрице прислали ноты последних сочинений Чайковского, серию фортепианных пьес и несколько романсов на слова Ратгауза. Я сыграл два из них. Мы уехали из Гатчины вместе с Ники. В вагоне завтракали. Говорили с ним о сибирской железной дороге, о его женитьбе. Он сказал мне, что ему пора жениться, а я ответил, что вся Россия только и думает об этом, загадывая, кто бы была ему невестой. Но этого, кажется, он и сам не знает. В городе он довез меня до полка. Принимал доклады. Надо было принять несколько человек, и я назначил прием в Мраморном, раздумав ехать в Стрельну. Послал за Л. Н. Майковым и предложил ему быть вице-президентом (Академии наук). Он очень доволен и я тоже. Наконец, решен этот вопрос.

Стрельна. 29 октября.

Четверг. 28.

Вчера был месяц, как я получил последнее письмо от Чайковского, и уже его похоронили. Я нарочно поехал в город, чтобы отстоять в Казанском соборе заупокойную литургию и отпевание. Государь взял на себя расходы по погребению, им распоряжалась дирекция Императорских театров и обставила его большою торжественностью. В Соборе служил преосвященный Никандр, епископ Нарвский, пел хор русской Императорской оперы. Около гроба во время всего богослужения стояло по шести правоведов, как питомцев училища, из которого вышел покойный. Церковь была полна, впускали только по билетам. Давно не видал я такого торжественного богослужения. Пели ‘Вторую’ и ‘Тебе поем’ из литургии, сочиненной покойным. Мне хотелось плакать и думалось, что не может мертвый не слышать своих звуков, провожающих его в иной мир. Уж я не видал его лица, гроб был закрыт. И больно, и грустно, и торжественно, и хорошо было в Казанском соборе. Оттуда гроб повезли в Александро-Невскую лавру, где и похоронили на кладбище.

Сильно болела голова.

Понедельник. 1 ноября.

Я справился с ‘Мессинской невестой’. К стихотворению памяти Чайковского прибавил еще одну строфу, но, кажется, оно далее не подвинется.

В тот же день в Гатчине на дежурстве.

Четверг. 4.

Я прямо от Императрицы и под свежим впечатлением спешу записать все, что с необыкновенной и глубоко трогающей меня доверчивостью она мне говорила. Я никому не могу пересказать ее слов, но вверяю их дневнику, ключ которого всегда при мне.

В 5 ч. меня позвали наверх на антресоли Их Величество к чаю. В Императрицыной гостиной я застал Царя с Царицей, дядю Мишу, Ники и Ксению. Когда все ушли, Минни оставила меня у себя. Она спросила, видел ли я Сергея? Я ответил, что мне удалось застать его одного и что мы очень хорошо и приятно поговорили. Она продолжала, что очень сердита, и по ее лицу я видел, как глубоко она расстроена. Я спросил, на кого она гневается? Она ответила, что это длинная история, и начала рассказывать. И вот я впервые услыхал от нее, что Ники любит сестру Эллы, Аликс Гессен-Дармштадтскую. Нынешней весной Минни его спрашивала о ней, и он признался ей в этом чувстве. Тогда Государь и Императрица разрешили ему на ней жениться и повести об этом переговоры, если к тому встретится случай при поездках за границу. Но случая не встретилось. Летом Ники спрашивал Эллу, согласилась ли бы ее сестра принять православие, чтобы стать его женой. В октябре Сергей и Элла были в Дармштадте. Ники получил оттуда письмо от Эллы, она писала, что Аликс колеблется переменить веру, хотя любит его, что вероятий на устройство женитьбы ради этого не много, но чтобы он немедленно туда приехал и что тогда, быть может, дело уладится. Но родители Ники не одобрили этой поездки: и действительно, если бы Ники получил отказ, то был бы поставлен в весьма неловкое положение, а путешествие за границу возбудило бы толки. Ники так и ответил. На это ему написал Сергей, обвиняя его в малодушии и недостатке воли. Затем Сергей и Элла приехали. Императрица говорила с Эллой, а Сергей с Ники. Оба разговора были неприятного свойства. Желательно, чтобы брат и сестра Эллы приехали сюда, но в Дармштадте этого не хотят. Царь и Царица желали бы, чтобы переговоры велись без содействия Сергея и Эллы, а Сергей и Элла хотят быть посредниками. Элла говорит, что в вопросах о присоединении к православию Аликс без ее содействия обойтись не может, и происходит обоюдное неудовольствие, неловкость и натянутость. Ники не прячет писем от родителей и передает им все, а Сергей и Элла действовали без ведома Их Величества. Государь об этом ни слова ни с Сергеем, ни с его женой не говорил, но во всем одного мнения с Императрицей. На этом дело и остановилось. — Я очень сожалею, что Сергей впутался в это и писал резкие письма Ники, это ни к чему не ведет. Ники ничего не говорил мне об этом.

Я так тронут доверием ко мне Императрицы.

Стрельна. 6 ноября.

Пятница. 5.

Вчера возвращался с дежурства в Гатчине в вагоне Ники. Он ехал в город по делам. Мы приятно и дружелюбно говорили о всем на свете. Но мне неловко, что я знаю его сердечную тайну, а он об этом и не подозревает. Мне бы так хотелось, чтобы он мне в этом признался.

Гатчина. 31 декабря.

Царица, после завтрака, когда мы остались с глазу на глаз, говорила мне про Аликс Гессенскую, она написала Ники письмо, в котором пишет, что не может решиться на присоединение к православию, а поэтому вопрос о браке падает сам собою. А Ники еще три года назад сказал своим родителям, что любит ее и хотел бы на ней жениться. В это дело впутались Сергей и Элла и, думая, что Государь и Императрица не будут согласны на этот брак, старались его уладить без их ведома. Тут много недоразумений, путаницы и проистекающих из них неудовольствий. Теперь брат Аликс великий герцог Гессен-Дармштадтский, женится на дочери Мари, Виктории Кобургской. — Ники мог бы в апреле ехать на свадьбу, но не хочет, если Аликс откажет ему в своей руке.

Пятница. 31.

Мне возвратили мои письма к покойному П. И. Чайковскому, я их разобрал по порядку и вложил в конверт с письмами покойного в хронологическом порядке.

Вот, через 20 минут кончится 93 год. Что-то принесет 94? Помоги, Господи, быть лучше, чем был я до сих пор, исправиться и быть меньше недостойным незаслуженного мною счастья.

1/I — 31/XII — 1896

Высочайший выход в большую церковь. Таманьо в Итальянской опере. Двухвековая льгота Преображенцев. Д. В. Григорович читает ‘Пикник’. Николай II на ‘Пиковой даме’. В Москве

на съезде русских деятелей по техническому и профессиональному образованию. Галерея

Третьякова. Эскизы Васнецова для Киевского собора св. Владимира. Выставка 80-летия Айвазовского. Первый придворный бал при Николае II. Выставка Верещагина. Бенефис

актрисы Жулевой. Ходатайствование Академии об учреждении в Риме постоянной комиссии

для занятий в Ватиканском архиве. Ростан в Малом театре. Смерть Ник. Ник. Страхова.

Бал у Великого Владимира. Финансовая реформа. День рождения Николая II. Торжественный

въезд в Москву Николая II. Коронация. Ходынка. Взгляд на несчастье августейших особ. Их Величества в Ильинском. ‘Наговоры разных свиней’.

Петербург.

2 января 1896.

Понедельник.

1 января 96.

Я не слыхал в ночь на Новый год, как пробило 12, спал как убитый. Первый поздравил меня мой старый камердинер Анд. Макс. Степанов, бывший дежурным, Вава, Атя и Ика пришли вместе со всеми шестерыми детьми к моему кофе в столовую, где еще стоит елка. — Поехал развозить карточки и где следует расписываться, а в 3/4 10-го утра уже был дома. Успел немного позаняться и почитать, а без 20 мин. в 11 ч. отправились с Митей в Зимний к Высочайшему выходу в большую церковь. В первый раз по переделке увидал комнаты за Малахитовой гостиной окнами на Неву, ставшие теперь жилыми покоями молодой Императрицы. Она была в белом с золотом, а Царь в л.-гв. Егерском мундире. За обедней Императрица садилась всего один раз, во время причастия. Богослужение длилось несколько более часа. Я стоял перед решеткой, между Алексеем и Митей. Владимировичи еще несовершеннолетние и уступают нам место. В тронном (Георгиевском) зале прием дипломатического корпуса продолжался 3/4часа, потом был семейный завтрак в Царской столовой, бывшей Помпеевской, где мы так часто бывали в детстве у Сергея и Павла. Теперь она вся белая Louis XV, с четырьмя гобеленами, вделанными в стены, бледно-зеленой мебелью и хрустальной люстрой с музыкой, когда-то принадлежавшей Потемкину и взятой из Таврического дворца. Был baise-main: подходили государственный совет, двор, дамы и свита. — Мы с братом заезжали к Имп. Марии Федоровне, которой не было на выходе… Я ездил в Итальянскую оперу. Шел ‘Отелло’ Верди, Таманьо бесподобен.

Среда. 3.

Был около 12-ти у Государя в Зимнем дворце.

…Доложить надо было следующее. В начале прошлого м-ца преображенец флиг.-адъютант Озеров, командир сводно-гвардейского батальона, предупредил меня, что в течение зимы генер.-адъют. Черевин (которому вверена охрана Особы Государя) будет меня просить об отведении в казарме на Миллионной помещения для части сводно-гвардейского батальона. Жизнь Государя в Зимнем требует усиления охраны, которая в прошлое царствование сосредоточивалась в Аничковом дворце. — Не обдумав хорошенько, я не отказал Озерову, а, напротив, обнадежил его. В полку известие о предположении поместить в наших казармах людей чужих полков произвело очень неприятное впечатление. Я только тут спохватился, что наше соседство с Зимним дворцом есть двухвековая льгота 1-го батальона Преображенцев и что этой льготой мы ни с кем не должны делиться. Мне оставалось предупредить Черевина и обо всем передать Государю в надежде, что он нас отстоит. Я так и сделал.

Петербург. 5 января.

Четверг. 4.

…Был у меня церемониймейстер Барон Корф, женатый на сестре нашей Луизы Константиновны, и просил хлопотать о назначении его со временем директором Эрмитажа…

Пятница. 5.

…Eugenia позвала меня к себе на вечер, Дм. Вас. Григорович читал у нее новую повесть ‘Пикник’. Это скорее карикатура, чем сатира, растянуто и грубовато.

Суббота. 6.

Обрадован манифестом о предстоящей в мае коронации… Уже потребованы наградные списки представленным к орденам к коронации… Позвал к чаю 3-х надзирательниц с Педагогических курсов. Пили чай в столовой, у елки, зажженной в последний раз, тут были и все дети. — Слышал, что в четверг Их Величества были в первый раз в театре, шла русская опера, давали ‘Пиковую даму’. Публика потребовала гимн, который был повторен трижды, кричали ‘ура’. Как досадно, что мне не удалось быть в театре…

Воскресенье. 7.

Поезд немного опоздал прибытием в Москву. Заехал помолиться к Иверской, а оттуда отправился в генерал-губернаторский дом на Тверскую, куда Сергей и Элла перебрались накануне из Нескучного. Я застал их в прелестной домовой церкви у обедни. — К завтраку явился Николаша — новый генерал-инспектор кавалерии, он тут делает смотры. — В 2 ч. я был в Благородном собрании на заключительном общем собрании II съезда русских деятелей по техническому и профессиональному образованию…

Понедельник. 8.

…Я никого не велел принимать, да, впрочем, никто и не приходил. В 1/2 12-ти пошел гулять, погода теплая. Отправился по Б. Чернышевскому переулку, налево по Б. Никитской, опять налево по Моховой, потом вниз по Тверской, направо и вдоль Неглинного проезда, тут зашел в железную лавку бывшего фельдфебеля 4-й роты Измайловского полка Шумова, видел его и поговорил с ним. Далее пошел к Троицким воротам и вдоль Кремлевской стены, повернул направо, чтобы, сняв шапку, пройти в Святые ворота. Спустился к церкви Константина и Елены, зашел в нее помолиться, поднялся у Тайницких ворот к дворцу, вышел из Кремля Боровицкими воротами и вернулся домой к завтраку Воздвиженкой, Шереметьевским и Долгоруковским переулками и Тверскою. — После завтрака художник Крачковский показывал свои картины, я купил за 300 р. розы…

Мраморный дворец.

11 января.

Вторник. 9.

Последний день в Москве прошел так же приятно и беззаботно, как предыдущий. Никто меня не тревожил. Утром побывал я в состоящем под моим покровительством Комиссаровском техническом училище. Там меня не ждали, никого из начальства не было, сопровождал меня по училищу воспитатель и смотритель. Большинство учеников было распущено ввиду того, что училище в это утро было на похоронах профессора Вейнберга, преподававшего математику, налицо оставалось человек полтораста. Я обошел все помещения, видел, как мальчики обедали, и отведал пищу.

Днем ездил в картинную галерею Третьякова. Я в первый раз увидал картины Васнецова — эскизы живописи в Киевском соборе св. Владимира. Они произвели сильнейшее впечатление, сколько в них мощи, благоговения…

Среда. 10.

Вчера вернулся домой (в Петербург. — Э. М.) веселый и довольный, чувствуя, что хорошо отдохнул… Был и в полку, и в Академии, где в физико-математическом Отделении большинством — 16 избирательных против 3 неизбирательных голосов — профессор.

Анучин избран в ордин. академики по кафедре зоологии для занятий антропологией. Был и в курсах, и на выставке новых картин 80-летнего Айвазовского.

Вечером смотрел ‘Власть тьмы’ в Александринском театре.

Четверг. 11.

Первый большой придворный бал в новое царствование. Приглашений было разослано 3500, явилось на бал 2500, толпа и давка, ужин был накрыт на 2400, осталось свободны только 60 приборов. Государь не танцевал, он был в алом конногвардейском мундире, Императрица Александра Федоровна в бледно-зеленом с рубинами, ей представляли множество дам. Все ею восхищены.

Мраморный. 14 января.

Пятница. 12.

В пятницу был с Порецким на выставке новых картин Верещагина. Он изобразил несколько эпизодов Отечественной войны: Наполеона на Воробьевых горах, французскую конюшню в Успенском Соборе, бегство французов из пылающей Москвы и пр. Встретил на выставке Дм. Вас. Григоровича, нельзя с ним не согласиться, что большинство картин Верещагина значительно ниже прежних его работ. Есть какая-то небрежность, иногда условность, нечто напоминающее лубочные издания. Бесспорно хороши изображения одной старинной церкви, чуть ли не в Ярославск. губ…

Суббота. 13.

Жене минуло вчера 31 год, она у родителей в Альтенбурге. 4 года с кончины Папа. Панихида в Крепости…

Вторник. 16.

Вечером Их Величества и вся наша семья были в Александрийском театре, переполненном зрителями. Шло представление в честь старой, почтенной актрисы Жулевой, праздновавшей 50-летие своей службы на петербургской Императорской сцене. Это было очень милое и трогательное торжество, и, я думаю, многие умилялись подобно мне, видя на нем Царя с Царицей. Владимир, Алексей, Сергей, Павел, д. Миша, Алекс и я подарили Жулевой большой ящик с красивым серебряным чайным прибором из серебра. Между прочим, шли две сцены из ‘Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского’ Островского, одну из них я прошлую зиму играл у Измайловцев. Мою роль исполнял Дальский, по-моему, он сыграл ее далеко не в совершенстве, и все же, глядя на него, я убедился, что мне надо еще много, чтобы быть хорошим актером. — Была поставлена пьеса, нарочно сочиненная для юбилея Жулевой. Ее чествовали представители всех театров и многих обществ, какая-то неизвестная учредила стипендию ее имени, на нее сыпались цветы, венки, адресы и подарки. Милая старушка, видимо растроганная до глубины души, обратилась к зрителям с прекрасными словами благодарности. Под конец был потребован гимн, его повторили трижды, покрывая криками ‘ура’.

Среда. 17.

…Составленная в Академии Комиссия, вызванная запиской нашего министра-резидента при Папе Извольского, поставила ходатайствовать об учреждении в Риме постоянной комиссии для занятий в Ватиканском архиве и исследовании в области классической археологии и восточной археологии. Видел в Малом театре ‘Принцессу Грезу’, очень недурный спектакль новой французской пьесы молодого автора Postand ‘La princesse Lointaine’. Это замечательно поэтическое сочинение, написанное с большим одушевлением и вкусом. Я глубоко наслаждался. Играли в общем недурно, но можно бы получше знать роли и правильнее читать стихи…

Четверг. 18.

…Был в Концертном зале. Государь в кавалергардском алом мундире. Императрица в розовом платье с серебряными и стальными блестками и изумрудами. Танцевал мазурку с Княгиней Юсуповой, Государь хотел, чтобы ему оставили место подле нее за ужином. А с другой стороны сидела Толстая (рожд. Шереметева)…

Петербург. Утром, 23 января.

Понедельник. 22.

Я не заметил, как прошло время в разговорах с Императрицей М. Ф. И о чем только мы не говорили! И о нынешних временах, но больше о прошедших, в особенности о 80-м годе, о той поре, когда после кончины Императрицы Марии Александровны Государь женился на Княжне Долгорукой. Я думаю, в жизни Минни это было самое мучительное время.

Мраморный. 26 января.

Четверг. 25.

Вчера утром камердинер Андрей Макс, сказал мне, что в газетах объявлено о смерти Ник. Ник. Страхова. Вот и еще одного из моих милых старичков не стало. На дневную панихиду не попал — был у меня прием. Ездили с женой на акварельную выставку, жена купила маленькую вещь Писемского, а я ‘Сирень’ Крыжицкого… Мы показали вице-президенту Академии художеств графу Ив. Ив. Толстому портрет Рубинштейна, нарисованный юношей-самоучкой, и просили принять в нем участие.

Конст. Як. Грот продолжает присылать мне корректуры переписки своего отца с П. А. Плетневым, которая войдет во 2-й том сочинений покойного Якова Карловича, в этих корректурах отмечены синим карандашом места особенно интересные, а красным те, где упоминаются имена кого-нибудь из нашего семейства. — Был на вечерней панихиде у Страхова, жил он в 5-м этаже у Торгового моста, в бедной квартирке, как живой, он лежал в серебряном гробу. Из знакомых я там видел только Ап. Ник. Майкова…

Пятница. 26.

…Ездил в парадной форме к генерал-фельдмаршалу Гурко, меня приняла его жена (рож. Графиня Салиас), вскоре вышел и он сам. Его вызвали в Петербург обсудить вопрос об устройстве десанта, имея в виду Босфор и Дарданеллы. Гурко постарел и плохо владеет ногой.

Суббота. 27.

…В полк дали 18 новобранцев, из них довольно много Тобольской губ. и один Акмолинской области. Впервые благодаря Сибирской железн. дороге прибывают в гвардию люди из тех стран…

Пешком по Морской отправился домой. Неподалеку от арки перегоняют меня парные сани, а в них Измайловский офицер, я удивился, кто это из измайловцев завел себе такой нарядный экипаж, а офицер повернул голову и пристально на меня смотрит. Вдруг я узнал Государя и поспешил стать во фронт, а сани уже далеко умчались. Государь по очереди носит гвардейские мундиры. — Читаю прелюбопытные письма Импер. Марии Федоровны к Екат. Ив. Нелидовой, издание княгини Lison Трубецкой.

Воскресенье. 28.

Как интересны письма Марии Федоровны к Нелидовой! Из них совершенно ясно, что между последней и Павлом I никогда ничего не было, кроме самой законной дружбы…

Понедельник. 29.

…У меня был Апол. Ник. Майков. Он по моей просьбе достал для меня мои письма и записки к покойному Страхову, он принес также новое стихотворение гекзаметром, памяти покойного Государя…

Среда. 31 января.

…В письмах Эдиты Федоровны Раден поражает трезвый и верный взгляд на текущие события, до 1 марта 1881 года она осуждает ложно-либеральные меры, принимаемые Графом Лорис-Меликовым, а в начале мая того же года приветствует решение нового Государя усилить принцип неразделенного самодержавия. Не так трудно судить правильно по прошествии некоторого времени, но видеть качества и недостатки современности дано только возвышенным умам.

Переписка Императрицы Марии Федоровны и Нелидовой издана небрежно и сбивчиво, иногда годы проставлены под письмами неверно, многое требует объяснения.

Пятница. 2.

…У Владимира и Михен был бал, на который дам просили съезжаться в обыкновенных бальных платьях, но со старомодными прическами. Мы с женой смотрели с хор. Большинство дам приехало с напудренными волосами. Лучше всех была Императрица Мария Федоровна в ярко-розовом бархатном платье с таким же беретом, она походила точь-в-точь на портрет моей бабушки Императрицы.

Суббота. 10 февраля.

…Около часа дня я был в Зимнем дворце, думал увидеть Государя до завтрака, но оказалось, что сели завтракать в 1/2 1-го. Ники принял меня в своей библиотеке, выйдя из-за стола. Я от имени Мама просил его почтить своим присутствием Патриотический концерт. Поздравил с принятием св. Тайн, а Царь велел мне поздравить с тем же 1-й батальон. Говорили про брошюру Семенова. (Автор — сенатор Н. П. Семенов, ‘Освобождение крестьян в царствование Александра II. — Э. М.), об общине и неотчуждаемости крестьянских земель и о записке Витте, касающейся того же предмета. Ники разделяет эти два мнения и след. не разделяет взглядов Владимира и его единомышленников, он сказал мне, что Владимир, вероятно в силу полученного им воспитания, смотрит на эти вопросы с западной точки зрения.

Вторник. 13.

…Прием. Был между прочим старик Богданович, он заказал к коронации акварель, изображающую Государя и Императрицу в коронационном облачении под иконой Владимирской Божией Матери, она, т. е. эта акварель, будет отпечатана в сотнях тысяч экземпляров для раздачи народу. По просьбе Богдановича я послал эту акварель Ники, прося не трудиться писать, если не будет никаких замечаний. Государь возвратил мне ее без письма — значит, акварель одобрена.

Вторник. 20.

…Вечером у Сольского комитет Финансов. Мне не только не было скучно, но, напротив, я даже увлекался и сам говорил. Рассматривался вопрос об увеличении в Госуд. банке золотого фонда и о выпуске государств. 4% ренты с целью впоследствии перейти к размену кредитных билетов на золото, и притом так, чтобы монетной единицей будет уже не серебряный рубль, а рубль кредитный.

Это чрезвычайно крупная мера.

Среда. 6 марта.

…Что за благодать осенила меня в эти три дня: благодаря тому, что нельзя было выходить из дому, я успел сделать то, что не удается и в целую неделю. Не будь этой благословенной простуды, когда бы я успел покончить с длиннейшими записками Голубова и Мансурова по вопросу о монетной реформе? Держась правила спешить покончить с наименее приятным делом, я не откладывая засел за эти записки и одолел их. Вторая меня сильно смутила, я даже ночью об ней думал, заснул под тяжелым впечатлением вызванных ею сомнений, просыпался и сегодня встал все об ней раздумывая. А ну как Мансуров прав? Что, если действительно слова манифеста Екатерины II, где она и за себя и за своих преемников ручается, что ассигнации всегда могут быть разменены на золото или серебро и теперь должны бы оставаться в силе. Что, если мы в комитете Финансов, околдованные умным и ловким Витте, потворствуем реформе, которою Правительство обманывает народ? Жена и Илья Александрович советуют мне просить Государя об освобождении от обязанностей члена комитета Финансов.

Витте хочет меня видеть, он невольно идет еще навстречу: я сам хотел с ним переговорить и жду его завтра…

Вторник. 12.

Март.

…У нас обедал д. Миша, слышал от него, что Государь, так же как и я малознакомый с наукой о финансах, не имеет ясного понятия, полезна или вредна предполагаемая денежная реформа, последнее услышанное им суждение кажется ему правильным…

Утром в Лазареву

субботу.

Пятница. 15.

Нам прислали напечатанное на картонных карточках расписание коронационных торжеств, они будут продолжаться три недели, с 6 мая (приезд Их Величеств в Петровский дворец) до 26-го (парад войскам, обед московским властям и отъезд Их Величеств из Москвы)…

Утром в Вербное воскресенье. Морозу с утра 10®, вот тебе и ‘с гор потоки’! В ходе весны произошла остановка.

Страстной вторник.

Понедельник. 18 марта.

Читал Павлищева, играл песни Шуберта в переложении Листа и записывал воспоминания о 2-м января 93, когда Ники поначалу в полку нес службу в должности батальонного командира. Выбирал пасхальные яички, присланные на показ из магазинов Фаберже, Бутца, Гана и Фохта, это чистое разоренье.

В четверг 21 марта.

…Д. Миша официальным письмом сообщил мне, что государь Высочайше соизволил повелеть мне присутствовать в заседаниях Государственного Совета при рассмотрении представления Министра Финансов об исправлении финансового обращения. Я польщен, но и сконфужен: ведь право смешно предполагать во мне финансовые способности. Это может показаться злой иронией.

28 марта.

Среда. 27.

Вчера, наконец, кончил Павлищева. Теперь на полке подле кресла, в котором я читаю, осталось только две книги, вперед намеченные для чтения и давно ожидающие своей очереди. Потом хочу приняться за историю Карамзина.

Все забываю записать, что в первый раз читаю подряд Баратынского, что за прелестный поэт! Какая теплая и твердая вера, высота и чистота мысли!

Утром 29 марта.

Наконец попал на подходящие мне перо и чернила, до сих пор перья были все неудачные, а чернила или слишком густые, или чересчур жидки. С понедельника у меня золотое перо от Графини Анны Егоровны, а чернила (шведские) от Людм. Петр. Буксгевден.

Суббота. 30.

Виделся у Павла Егорыча с Мих. Ильич. Кази. Он находит, что Россия изменила внешней политике Александра III, который не вмешивался в дела иностранных государств. По мнению Кази, защита корейского короля на крайнем востоке и признание Фердинанда Кобурского болгарским князем легко втянут нас во всевозможные приключения, поставив себя в необходимость заниматься внешними делами.

Мы невольно отведем наши взоры от своих внутренних обстоятельств, которые для нас несомненно гораздо важнее. А ведь, пожалуй, Кази прав. Он говорил, между прочим, что, поставив одну ногу на не слишком твердую почву Болгарии, мы можем ожидать, что нам больно наступят на эту ногу, а тогда придется, пожалуй, взяться и за оружие.

Среда. 3 апреля.

…Императорские регалии отвезли в Москву…

Утром 13 апреля.

Пятница. 12 апреля.

Вчера предполагалось две репетиции предстоящего на 15 число парада всем здешним войскам: одна моя, другая начальника дивизии. Чтобы не утомлять людей, заставляя их два раза сходить на Царицын луг, я утром сделал сперва репетицию 1-му и 4-му батальонам на разводной площадке, а потом остальным в Тавриде, на дворе казармы. Было холодно. Только что кончил, пошел дождь…

Мраморный. 20 апреля

после прогулки верхом,

утром.

Пятница. 19.

Еще нет настоящего тепла, еще не видно зелени, но весна заметно вступает в свои права, погода приятная, на деревьях и кустах почки готовы распуститься. — Кончил всего Баратынского (изд. 1884 г.) — и стихи, и прозу, и материалы к биографии, и письма. Какой это был тонкий, наблюдательный ум, что за чуткая, возвышенная душа, сколько благоволения, как много приветливости в этом светлом, уравновешенном характере. — Читаю и стихотворения Лохвицкой (по мужу Жибер), сестры Измайловского офицера. Они безусловно талантливы, есть прекрасные вещи, хорошие мысли, добрые чувства, она только не вполне владеет языком, попадаются неудачные, нерусские выражения…

Суббота. 27.

В пятницу лег около 1 ч. ночи, а подняли меня уже в 5 утра. Около 6-ти выехал на Николаевский вокзал, стояло прохладное солнечное утро. Людей по 35 человек рассаживали по вагонам. Идут в Москву 1-й и 2-й батальоны, к которым прикомандированы все окончившие в нынешнем году курс учебной команды, а также по нескольку человек с каждой роты. Всего вагонов было, кажется, около 40, из них три 1-го класса для офицеров. У меня отдельное купе. Перед самым отходом приехал Владимир и пожелал нам счастливого пути. В 6 3/4 мы тронулись. Везли нас до Москвы черепашьим ходом, целых 33 часа…

Воскресенье. 28.

В воскресенье мы проснулись при пасмурной и ветреной погоде, было не больше +2®R. Словом, чем ближе к Москве, тем хуже. Прибыли в Белокаменную около 4-х пополудни. Высаживались на Бычьей платформе, не доходя вокзала. Когда батальоны построились, я сел на своего Голубка, в этот день ему минуло 7 лет, по случаю чего я нежно поцеловал его в морду. (Мои лошади и экипажи были отправлены в Москву заблаговременно.) Принял знамя и повел батальоны. Мы были в мундирах, несмотря на поддетую фуфайку, я зяб порядочно, руки коченели, как зимой. И все-таки, несмотря на неприветливую, пасмурную погоду, холод и сильную боль в левом виске, я глубоко наслаждался, вступая в Москву верхом, во главе моих батальонов, под звуки марша из ‘Жизнь за царя’, люди пели стройно. Нас сопровождала толпа народа, впереди, как водится, бежали мальчишки. Не доходя Иверской часовни, я велел выстроиться в батальонные четырехвзводные колонны, фронтом к зданию Думы, составили ружья. Я слез с коня и пошел в часовню поклониться Московской святыне, за мной пошли полковой адъютант, жалонер, штаб-горнист, музыканты и, наконец, все роты при своих офицерах, пока они прикладывались, я оставался в часовне. Когда подошел последний солдат 8-й роты, я после него еще приложился к Иверской иконе, вышел из часовни и сел на лошадь, народ закричал ‘ура’, взяли на плечо и прошли сквозь правый пролет Воскресенских ворот на Красную площадь. Здесь было бы ближе войти в Кремль Никольскими воротами, но я непременно хотел провести людей через Спасские. Вся Красная площадь пестрела местами для зрителей к будущему вступлению Государя. С нами шла густая толпа народа, кричащая ‘ура’, и кидала шапки в воздух. И вот Святые ворота. Музыка смолкла, мы обнажили головы и вошли в Кремль — сердце России…

Обедали вечером, оставался у Сергея. У него поместились 18 человек наших офицеров. Около полночи вернулся домой в Потешный дворец, привел в порядок вещи.

Среда. 1 мая.

…Ежедневно прибывают новые гвардейские части, на улицах встречается множество солдат, щеголевато одетых и в полном порядке, мои Преображенцы мне радуют сердце: такой у них праздничный вид. Не произвело ли на них впечатление то, что я им и сам говорил и писал в приказе, напоминая, что в Москве надо держать себя безукоризненно, как подобает носящим наш мундир…

Четверг. 2 мая.

Во всем, в приготовлениях украшений города, в каком-то необыкновенном оживлении на улицах, в этом множестве войск, постепенно прибывающих в Москву и наводняющих ее красивыми гвардейскими мундирами, в самом воздухе чувствуется ожидание наступающих великих дней. Наша семья, вся почти без исключений, съезжается сюда, со всех сторон света прибывают иностранные принцы. Навестил Юрия (на Пятницкой, в Замоскворечье) и Петюшу с Милицей (там же, в Климентовском переулке). Вечером видел прелестный японский балет.

Кремль.

Пятница. 3.

Вчера утром приехала Оля с сыновьями Георгием и Николаем на Курском вокзале. Не заметно, чтобы она была больна, тем не менее ей надо очень беречься, сидеть, даже лежать дома. Митя, бывший у себя на заводе, присоединился к ней по пути, и они приехали сюда вместе. Завтракали у нее в кавалерском флигеле дворца, как раз напротив Потешного дворца, дверь в дверь. Из Петербурга прибыл Владимир с семьей и поместился в Николаевском дворце. Я выхлопотал у него перевод солдата Рыбакова… ко мне в полк. — В 4-м часу встречал на Смоленском вокзале Веру с дочерьми. Они остановились рядом с нами, в Потешном за углом. Пили чай у Оли. Ходил с греческим Ники в Успенский и Благовещенский соборы и по помостам для шествия в день коронации…

Утром 5-го.

Суббота. 4.

Погода все еще держится неприятная, после нескольких холодных, дождливых и ветреных дней вчера было немного теплее. Все ждут, что к приезду Государя, а Его ждут завтра, погода будет лучше. Был в Кремлевских казармах, в Политехническом музее и в Покровских казармах. Оттуда проехал на Николаевский вокзал и встретил Мама с женой. Поклонились Иверской и все пришли к Оле, которая никуда из своих комнат не выходит: доктор Муринов, приехавший с Мама в Москву, советует Оле быть как можно осторожнее и побольше оставаться в лежачем положении. У меня разболелся правый висок, (обыкновенно болит левый), сделалась настоящая мигрень…

Кремль. 6 мая.

Воскресенье. 5 мая.

Жизнь ведем довольно беспокойную, но иначе и быть не может, чем дальше, тем будет становиться суетливее. Утром дождь, после полудня хорошая погода, несколько теплее… Ездил с женой на Смоленский вокзал встречать наследных принца и принцессу Румынских. Какая она милая. Были с визитом у Петюши, а потом у Елены Альтенбургской на Николо-Ямской, в тех краях я никогда не бывал, но, изучив местность по плану, уверенно указывал дорогу жениному кучеру Даниле, который Москвы не знает. Не нарадуюсь быть в Москве: и замысловатые названия улиц, и вид старинных стен, и ворота с горящими перед иконами лампадами, и множество прелестных по своей необыкновенности церквей — все приводит меня в восхищение. — Обедали у Сергея, потом сидели у Оли, а перед сном я с полтора часа читал про Ивана Сусанина и его потомков-белопашцев.

Потешный дворец. 7 мая.

Понедельник. 6.

Вчера Москва праздновала день рождения Государя. Торжественное богослужение в Храме Спасителя. С утра и весь день дождь и холод, и это наводит уныние, неужели Господь не смилуется и так будет и дальше, при въезде и в день коронации? Произошло недоразумение с встречей принца Генриха Прусского, первоначально она была назначена в 3 ч. 30 м., а потом разослали отпечатанные повестки о том, что он приезжает в 4 ч. 30. Мы с Митей поехали на Смоленский вокзал в 3 ч. 55 м. встречать Августа Ольденбургского. Приезжаем, нам говорят, что Прусский принц уже приехал и отправился к Красным воротам в Дервица, где ему приготовлено помещение, ни Владимир, ни Алексей, ни Павел, ни д. Миша его не встретили, а были только Алекс, и EugХne, немцы и германский посол обиделись. — Встретив Августа, мы оставались на вокзале до 5 ч. 30 м., в ожидании Государя пили чай в буфете, к нам присел Драгомиров, и мы с ним разговорились. Мне еще не приходилось с ним беседовать, но я читал некоторые его труды и рад был его послушать. Несмотря на подражание чудачествам Суворова и часто грубые и неприличные прибаутки, он большой знаток военного дела, любит и понимает солдата.

И вот под проливным дождем встретили мы Царя и молодую Царицу. Государь был в сюртуке 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского полка. В галерее, вновь выстроенного павильона, был выставлен почетный караул от лейб-улановского полка, шефом которого молодая Императрица. С вокзала Их Величества, а за ними и мы все поехали в подъездный Петровский дворец, где они проживут до торжественного въезда в Москву…

Вторник. 7 мая.

Сегодня утром Владимир приезжал посмотреть на размещение гвардейских частей в Покровских казармах, и я там его встречал. Три раза были на Смоленском вокзале: в 12 ч. 30 м. встречали Артура Коннаутского с женой, от 3 ч. 30 — 3 ч. 55 кронпринца Датского, Альбрехта Виртембергского, наследного велик. герцога Баденского и принца Японского Саданару Футими, а вечером в 10 ч. 15 м. Мари Кобургскую с мужем Альфредом, сыном и младшей дочерью. Объезд лагеря на Ходынском поле и заря с церемонией были отменены по случаю смерти эрц-герцога Карла-Людвига Австрийского…

Потешный дворец. 9 мая.

Среда. 8 мая.

Вчера уже в 9 ч. утра мы с Митей были на Смоленском вокзале и встретили принца Сиамского, он маленький, с желтым, но милым лицом и большими красивыми черными глазами, воспитывается в Дании. Его зовут Шира. — Входящие в состав моего сводного полка семеновцы заступили в караул в Кремле, расход людей очень большой…

Принимали с женой китайского посла Ли-Хун-Чана и Хивинского хана с сыном. — В 2 ч. 30 м. опять были с Митей на Смоленском вокзале и оставались там два часа, в этот промежуток времени встретили приход поездов Анастасьи, принца Георга Саксонского, Князя Черногорского с сыновьями Данилой и Мирко и Императрицы Марии Федоровны. Ей была назначена торжественная встреча, но она ее отклонила, встречало только семейство: мы, мужчины, на вокзале, а наши жены в Петровском дворце…

В 9 ч. был в Петровском, где у Государя собралась вся семья и иностранные принцы с принцессами послушать серенаду. Ее исполняли на дворе дворца тысяча человек певцов, это были всевозможные московские хоры с оркестрами, каждый поющий держал по шесту с фонариком — целое море пестрых огней, кругом дворца столпилось огромное множество народу. Их Величества и все мы слушали на балконе. Пение исполнялось прекрасно, после первой пьесы Государь сказал: ‘Давайте хлопать’. В ответ на наши рукоплескания раздалось громовое ‘ура’, стояла тихая, полусветлая ночь, на небе сиял новый месяц.

Четверг. 9 мая.

Много надо умения, чтобы хорошо описать сегодняшний день. Проснувшись поутру, все с радостью увидали, что погода, внушавшая все это время опасения, наконец, переменилась: было тепло и тихо, радостно сияло солнце, как бы заодно с москвичами желая встретить Государя, вступавшего в свою первопрестольную столицу. У нас под окнами с раннего утра гремела музыка: воинские части, одна за другой приходили к дворцу за своими знаменами. Три батальона моего сводного полка, оба Преображенские и один Семеновский (другой занимал Кремлевские караулы) должны были расположиться в Кремле от Спасских ворот до Архангельского собора. Около 12 ч. я сел верхом и поехал через Императорскую площадь и мимо большого дворца к соборам. Полурота моей 3-й роты принимала в это время знамя из дворца. Мне было весело в парадной форме, с Преображенским знаком на шее, в Андреевской ленте и орденах, на красивой лошадке, оседланной с вольтрапом…

В полдень раздался салют в 9 выстрелов с Тайницкой башни и загудел большой колокол на Иване Великом. Многие перекрестились. Владимир объехал мои батальоны и направился вдоль пути шествия навстречу Государю. Нам позволили составить ружья. Я слез с лошади и пошел на соборную площадь к моим первым двум ротам, тут на помостах, устланных алым сукном, толпились сановники в богато расшитых мундирах. Пошел на главную гауптвахту и поднялся в залы к внутреннему караулу. Из дворца спустился по Красному Крыльцу. — Заходил с нашими двумя офицерами в соборы, в Архангельском приложились к мощам и прочли все надписи на гробницах. Потом сел на лошадь и поехал через всю Красную площадь к Иверской часовне. Что за восторг! Народу тьма, трибуны кипели зрителями, вдоль Верхних рядов тянулись тысячи волостных старшин, в воздухе стоял гул колоколов. И вот ударил первый выстрел салюта, возвещающего, что Царь выехал из Петровского дворца, веселее зазвенели колокола, все сняли шапки и перекрестились. Разобрали ружья, и вот в Спасских воротах показалась голова шествия — жандармы, за ними Собственный Е. В. конвой, потом лейб-казаки, за ними царская охота, придворный музыкантский хор и золотые кареты. Долго, очень долго тянулось шествие. Вот остановка: это Царь с Царицами молятся у Иверской. И опять тронулось шествие, снова потянулись придворные ливреи, золотые кареты и коляски, шитые мундиры, лошади в золоченых чепраках. Вот прошли мимо нас кавалергарды. На Красной площади войска взяли на караул, загремело ура, у нас скомандовали: ‘По батальонам слушай на караул’. Прошел эскадрон конной гвардии, минута ожидания. Держа шапку в руке, из Спасских ворот показался на белом коне Государь. Он перекрестился на иконы и хоругви, вынесенные духовенством и монахинями из Вознесенского монастыря, и надел шапку. Он был в Семеновском мундире. И у нас раздалось ‘ура’. Царь не здоровался с войсками, не ожидал его приветствия, они встречали его криками ‘ура’. Перед тем, как слезть с лошади, Он поздоровался только с 3-й и 4-й ротами. Подъехала карета под золотой короной, в ней сидела Императрица-Мать. За ней в карете без короны ехала юная Царица. Между ними Царь направился к Успенскому собору. Я видел, как они втроем прикладывались к иконам и мощам Святителя Филиппа. Из Успенского Собора прошли в Архангельский и потом мимо Благовещенского на Красное Крыльцо, с его верхней площадки Царь и обе Царицы трижды поклонились народу. Чудная минута!

Кремль. Троицын день.

Утром.

Три страницы исписал я о торжественном въезде, а кажется, ничего не сказал. Да и как изобразить всеобщее настроение! Говорят, в толпе многие молились, многие крестили Государя вслед. Имп. Мария Фед. в своей золотой карете все время плакала: ей слишком тяжело вспоминать, как 13 л. назад она эти же торжества переживала со своим возлюбленным мужем. — При выходе из Успенского собора в Архангельский произошло небольшое замешательство: духовенство, предшествовавшее Государю, направилось не в южные двери, а в северные. Владимир громким голосом (он не может говорить тихо) окликнул митрополита, который повернулся кругом, и затем шествие тронулось, как следовало. По церемониалу надо было зайти в Благовещенский собор, но Их Величества почему-то прошли мимо его дверей прямо к Красному Крыльцу, вследствие чего духовник Янышев, которому надо было предшествовать, очутился сзади их Величеств…

В тот же день мы с женой… ездили в балет, давали ‘Лебединое озеро’ Чайковского. Город прекрасно иллюминирован, на улицах сплошная толпа народа, наша карета должна была двигаться шагом. Я не заметил ни одного пьяного.

Суббота. 11.

Всем сводным полком отправились в село Преображенское, чтобы отслужить молебен в колыбели Преображенцев. Семеновцы, не доходя Преображенского, свернули направо, в с. Семеновское. — Я от самого Кремля ехал перед 1-м батальоном, знамя было в строю…

Троицын день 12 мая.

Был назначен Измайловским батальонам, Уланам, Саперам, Ростовскому и Таврическим полкам в Высочайшем присутствии церковный парад на Ходынском поле. Но с утра шел проливной дождь. Я уже был готов ехать в Измайловском мундире на парад, когда пришло известие об его отмене. Бедные Измайловцы! Так мне и не удалось увидеть сегодня полк в полном составе! Правда, через час буду ужинать в Московском трактире, но там будут только офицеры, а не все Измайловцы.

В тронном зале Оружейной палаты в Высочайшем присутствии освящение Государственного знамени, Ники в Измайловском мундире. Читались прекрасные молитвы, и Янышев произнес, обращаясь к Государю, очень хорошее слово, заключив его молитвой: ‘С нами Бог’, певчие подхватили ее и пропели до конца.

Москва.

Духов день 13.

Вечером накануне св. Коронования. Я встал сегодня не слишком поздно после Измайловского ужина в Старом Московском трактире, откуда вернулся в 4 утра. Там было не слишком оживленно: все находились под унылым впечатлением неожиданной отмены парада: к нему долго готовились, радовались видеть Государя, мокли под дождем, все было готово, приехал и Главнокомандующий, оставалось 5 мин. до начала, как вдруг отказ…

Поехали с женой на Николаевский вокзал встретить Иоанчика и Гаврилушку. Мы выписали их из Стрельны… Мальчики не могли не нарадоваться, что попали в Москву и увидят коронацию. Заехали с ними к Иверской и въехали в Кремль Спасскими воротами…

В 7 Их Величества слушали всенощную у Спаса за Золотой решеткою, перед пением Евангелия по всей Москве раздался благовест. Когда вся семья собралась к этой всенощной, поздравляли друг друга с наградами: я получил Владимира 3-й ст., Митя — генеральский чин, д. Миша — портрет четырех Императоров, Владимир — портрет двух Императоров, Алексей — рескрипт, Сергей — генерал-лейтенанта, Павел — Владимира 2-й ст., Петя Ольденбургский — флигель-адъютанта, Эльза и Ольга Екатерининский орден, Ники — Андрея Первозванного. Наступает великий день. Сердце бьется, ожидается нечто необыкновенное, важное, полное глубокого значения.

Москва. Вечером.

После коронации.

Вторник. 14 мая.

Как будто снился мне волшебный сон и я теперь проснулся, не веришь, что все виденное, слышанное и перечувствованное было наяву.

Я уже в 7 ч., пройдя через полные народом большие залы дворца, очутился на Красном Крыльце. Загудел колокол Ивана Великого, раздался салют, на небе не было ни облачка, солнце яркими лучами заливало соборную площадь: высоко под самыми голубыми небесами с пронзительными криками реяли ласточки. Уже было жарко. Войска уже построились, зрители занимали места на трибунах. В 8 ч. семья и иностранные принцы стали собираться в парадной гостиной дворца. В 8 3/4 растворились двери и появилась Императрица Мария Федоровна, сердце сжималось у нас при виде ее, она была в короне и тяжелой порфире, точно жертва разубранная перед закланием. Ее лицо выражало страдание. Следом за нею пошли мы в Успенский собор. Ее ассистентами были Алексей и кронпринц Датский.

Шествие так растянулось, нас с иностранцами было так много, что, когда она вступала в Собор, мы еще не дошли до Красного Крыльца. Издали доносились до нас крики ‘ура’, приветствовавшие ее появление на Красном Крыльце. В Соборе справа от трона и несколько ниже по верхней площадке стояли в. княгини и принцессы, слева (глядя на алтарь) мы, мужчины. Императрица восседала на своем троне, несколько правее престолов Царя и молодой Царицы. Мы заняли места. Мама, Иоанчик и Гаврилушка в нашем шествии не участвовали, а вошли в Собор западною дверью. Мама стала с в. княгинями, а И. и Г. на эстраде напротив нас с Ольденбургскими, Лейхтенбергскими и Мекленбургскими. — Крики на площади возвестили нам шествие Их Величеств. Духовенство вышло встречать речами и ‘почтить их каждением фимиама и кроплением святой воды’. Скипетр нес Гр. Делянов, державу — Набоков, большую корону — Милютин. И вот вошли Их Величества и совершили поклонение местным иконам. Государь был сосредоточен, лицо Его имело набожное, молитвенное выражение, во всем облике Его сказывалось величие. Молодая Царица — воплощение кротости и доброты. Императрица-Мать казалась также молода, как и 13 л. назад, в день своего коронования. Когда Государь с Супругой воссели на престолах, сановники, несшие регалии, и их ассистенты загородили их от меня, так что я почти ничего не видел, с трудом мог рассмотреть Государя, но слышал хорошо, как Он прочитал ‘Символ веры’. Его ассистентами были Владимир и Миша. Они помогали ему надеть порфиру, при этом разорвалась Его большая бриллиантовая Андреевская цепь. Мне плохо было видно, как Он возложил на себя корону и взял скипетр и державу, а коленопреклоненную перед Ним Императрицу мне совсем не было видно, удалось только рассмотреть, как Он приподнял и поцеловал ее. Слов митрополита Палладия почти не было слышно. Точно так же я плохо слышал молитву, прочтенную Государем, стоящим на коленях. Только когда все опустились на колени, а Государь один стоял во весь рост, я мог на него налюбоваться…

Когда кончился обряд коронования, вся семья, начиная с Императрицы-Матери, подходила приносить поздравления коронованным. Государь поцеловал меня, я чуть не заплакал и сказал ему: ‘Христос с тобою’.

Вечером 15-го.

Величие всего происходившего в Соборе производило подавляющее, неописуемое впечатление. Богослужение от начала коронования до конца литургии продолжалось 2 ч. 30 м., но время проходило незаметно. Все соединилось тут, возвышая душу и преисполняя ее восторгом: и редкостное по красоте и роскоши зрелище, и дивное пение, и трогающее до глубины сердца молитвословие. Лично я умилялся вдвое, видя Государя в нашем родном Преображенском мундире, наш красный, шитый золотом мундир был заметнее под порфирой. Глубоко потрясенный, я видел, как после причастия два архиерея взошли на площадку трона пригласить Государя шествовать к царским вратам и как совершался обряд миропомазания. После этого, когда Государь вошел в алтарь и сотворил перед престолом земной поклон, царские врата затворились и воцарилось молчание, прерываемое редким пением: ‘Тело Христово примите’. Когда вновь растворились врата, было видно, как Государь умывал уста и руки. И вот все кончилось. Мы возвратились за Императрицей-Матерью на Красное Крыльцо и, отстав там от шествия, ожидали появления Государя на помосте между Иваном Великим и Архангельским Собором. Когда, зайдя в Благовещенский Собор, Он поднялся на Красное Крыльцо и с высоты его трижды поклонился народу, мы поспешили наружной террасой в Андреевский зал и внутренние покои, чтобы там встретить Государя. Сняв порфиру, Он ушел с Супругой к Матери, а мы — вся семья и иностранные принцы — сели завтракать. Через час Их Величества — все трое — облачились в порфиры и шествие тронулось в Грановитую палату, к торжественной трапезе. Во Владимирском зале разделились: семья поднялась в тайник. Я видел в низкое окно, как охотно Государь кушал на троне между Императрицами. В 5-м часу все было кончено.

…Вечером повезли с женой детей полюбоваться иллюминацией. Через Боровицкие ворота, по Волхонке и Ленивке и Каменному мосту, той стороной Москвы-реки, Москворецким мостом, Красной площадью и обратно в Кремль, Никольскими воротами, ехали мы целый час. Громадная толпа народу, ни одного пьяного, нас узнавали и сопровождали оглушительным ‘ура’, часто невозможно было двигаться в густой толпе. Иллюминация волшебная — море огня.

Среда. 13 мая.

В 11 1/2 были во дворце: Государь принимал поздравления от Высших сановников и дворянства. Подносили без счета дорогие блюда с хлебом-солью, ими заставили в Андреевском зале несколько больших столов. Что за непроизводительный расход! Сколько можно было бы сделать добра на эти деньги!

…В 7 ч. в Грановитой палате торжественный обед духовенству и особам первых двух классов.

Четверг. 16.

…Вчера Государю было поднесено 192 блюда с солонками, более других привлекает внимание блюдо от Московского купечества, оно исполнено по рисунку Виктора Васнецова и изображает Георгия Победоносца, поражающего дракона. Сегодня продолжались принесения поздравлений, от 11 1/2 до 2-го часа дипломатический корпус, чины двора и военные. Мы — семья — подходили со своими частями, я во главе 1-го сводного полка. Потом семейный завтрак в парадной гостиной. Я сидел между Тино и бельгийским Альбертом, сыном графа Фландрского и будущим Королем. Ему 21 год, он высок ростом, с очень милым и приятным лицом. С ним легко и интересно говорится. Я заметил, что он очень образован и всем интересуется. После завтрака Их Величества, предшествуемые верховным маршалом Графом Паленом и церемониймейстерами с жезлами, опять вышли в Андреевский зал и стали перед троном. Поздравления продолжались до 3 1/4. Подходили волостные старшины, войты и представители инородцев. Каких тут только не было типов и нарядов… Среди старшин Симбирской губ. Сызранского уезда я нашел и измайловца бывшей моей роты, левофлангового Тимаева, который как-то на привале во время маневров

‘на арабском языке

Прочел мне надпись на старинном

Дамаскированном клинке’.

Этот Тимаев ушел в запас в 87 году. Незадолго до отъезда в Москву я получил от него письмо, он писал мне, что в качестве волостного старшины его посылают в Москву на коронацию и что ему хотелось бы меня увидеть. В день въезда я разыскал его на Красной площади среди тысячи других старшин и велел ему придти ко мне на другой день. В 10 ч. выход в Грановитую палату и польский. Пышное зрелище. Государь по ошибке надел кавалергардский алый мундир вместо белого.

Пятница. 17 мая.

…Вчера вечером парадный спектакль в Большом театре. Императрица была в серебряном парчовом платье: говорили, что Имп. Мария Александровна была в таком же платье на парадном спектакле 56 года. Кто-то вспомнил это, и вот Императрица заказала себе такой же наряд. Зрелище прелестное. — 1-е действие и эпилог ‘Жизни за царя’ исполнялись довольно плохо, кроме хоров…

Вечером этого же дня.

Суббота. 18.

Сегодня утром я с дядей Карлом-Александром и его свитой (из русских при нем и его внуке состоят генер.-адъют. Князь Барклай де Толли Веймар, и нашего полка флиг.-адъют. Кира Нарышкин) был на месте закладки памятника Александру II. Водил нас там П. В. Жуковский.

Дома услыхал от людей, что будто ранним утром, когда на Ходынском поле, где в 2 ч. должен был начаться народный праздник, раздавали народу от имени Государя кружки и посуду (кружек было заготовлено 1/2 миллиона), произошла страшная давка и оказалось 300 человек задавленных до смерти. Тяжело было ехать к 2-м часам на народный праздник, зная что уже до начала было столько несчастий. Перед самым нашим выездом мне дали знать по телефону, что 2 батальона моего сводного полка вытребовано по дороге на Ходынское поле. По пути мы видели множество войска, гвардейской кавалерии и пехоты, они становились шпалерами по Тверской. Сам я не видел, но мне говорили некоторые, между прочим Митя, что по дороге попадались навстречу пожарные с большими фургонами, переполненными трупами несчастных пострадавших.

На поле перед павильоном, выстроенным для Государя, напротив Петровского дворца, собралось семьсот тысяч народу, т.е. более чем Наполеон привел с собою в Москву. Тут говорили, что погибших уже не 300, а около 1500. Когда Их Величества показались на балконе павильона, грянуло оглушительное ‘ура’. Это была торжественная, дух захватывающая минута. Огромный хор пел ‘Боже Царя храни’ и ‘Славься’ при колокольном звоне и громе пушек. Потом мне посчастливилось быть свидетелем торжественных, восхитительных минут: Государь обратился с речью к волостным старшинам, собранным при дворе Петровского дворца. При этом никому из семейства не предполагалось присутствовать, но Оля напросилась, и, так как ей не с кем было бы вернуться, она и мне испросила у Государя позволение присутствовать. На дворе дворца были разбиты два шатра для угощения волостных. Государь с молодой Императрицей вошел в круг, оставшийся свободным посреди густой толпы представителей от дворян и старшин. Когда смолкло ‘ура’, Он громким голосом, отчетливо и ясно произнес следующие приблизительно слова, обращаясь к старшинам: ‘Императрица и я от всего сердца благодарим вас за вашу любовь и преданность. Когда вы будете дома, передайте односельчанам нашу благодарность. Многие из вас присутствовали здесь же и помнят слова, сказанные покойным моим Отцом. Я хочу, чтобы вы все помнили эти слова. Я близко принимаю к сердцу ваши нужды и желаю вам успеха, да поможет вам Господь в ваших добрых делах’. — Я видел, как многие, пока Он говорил, утирали слезы, сам я плакал, да и все плакали. Кажется и у Императрицы глаза были влажны от слез. Это была великая, незабываемая минута. Много десятков лет пройдет, а слова эти все будут помнить.

Я, кажется, дурно передал Его речь. Боже, как хорошо Он говорил. Потом от имени дворян говорил московский предводитель, не очень складно, но трогательно. Государь ответил, обратившись к дворянам и сказав громким голосом, медленно выговаривая слова. Слова приблизительно следующие: ‘Я знаю, что вы теперь переживаете трудное время. Дворянство всегда было главною опорой государства. Я желаю, чтобы вы верили, что я всеми силами стараюсь облегчить ваше положение. Благодарю Вас за сочувствие, выраженное нам в эти великие дни’. Затем Государь обходил столы, за которыми расселись обедать старшины. Входя во Дворец, он обернулся и при громких ‘ура’ всем поклонился. — Вечером Их Величества и все мы были на балу у французского посла (угол Воздвиженки и Шереметьевского переулка, д. графа А. Д. Шереметева). Французское правительство отпустило великолепную мебель и гобелены на украшение дома. Весь вечер проходил с Кн. С.Н. Голицыной и ужинал рядом с ней. Слышал от Витте, что из Государственного казначейства отпускается 300 000 р. в помощь семьям пострадавших на народном празднике.

19 мая вечером.

Воскресенье.

Больно подумать, что светлые торжества коронования омрачились вчерашним ужасным несчастием: более 1000 человек погибло утром перед народным праздником. Еще больнее, что нет единодушия во взглядах на это несчастие: казалось бы, генерал-губернатор (В.К. Сергей. — Э. М.) должен явиться главным ответчиком и, пораженный скорбью, не утаивать или замалчивать происшествие, а представить его во всем ужасе. Между тем это не совсем так. Вчера вечером Государь узнал, что погибло 300 человек — истинное число пострадавших еще не было Ему известно, — вышел к обеду заплаканный и глубоко расстроенный. Я слышал это от очевидца — Сандро.

Государь не хотел было ехать на французский бал, но Его убедили показаться там хотя бы на один час, и что же: на балу Владимир, Алексей и сам Сергей упросили Государя остаться ужинать, т.е. отъезд с бала показался бы ‘сентиментальностью’. И Государь уехал с бала после ужина, в 2 ч. Казалось бы, следовало бы Сергею отменить бал у себя, назначенный на завтра, но этого не будет. Казалось бы, узнав о несчастии, он должен бы был сейчас же поехать на место происшествия, — этого не было. Я его люблю и мне больно за него, что я не могу не примкнуть к порицаниям Михайловичей. Я разделяю их мнение вопреки взглядам дядей Государя. Сегодня Их Величество посетили в больнице раненых. — За обедней во дворцовой церкви Рождества Пр. Богородицы по приказанию Государя на эктении и литии поминали ‘верноподданных Царевых, нечаянно живот свой положивших’. Царь отпускает по 1000 р. семьям пострадавших.

Днем 23 мая.

Москва.

Понедельник. 20 мая.

Блестящий бал у Сергея. Я слышал мнение, что не следует отменять празднеств ради катастрофы на Ходынском поле, ввиду того, что Коронация слишком большое торжество и должно быть празднуемо. Это я слышал от Пешкова. Число погибших все растет, теперь говорят, что их более 2000.

Мазурку сидел и ужинал со светлейшей княгиней Голицыной (Пушкиной)…

Вторник. 21.

Выходя из казарм, встретил Государева ездового, он передал мне сверток с Царским подарком: пару пуговок с бриллиантовыми коронами по красной эмали, в футляре была вложена бумажка с надписью карандашом: ‘От Аликс и Ники 21 мая 1896’. Я узнал почерк Государя. — Я очень, очень был обрадован и польщен…

Обед у Австрийского посла. Были Их Величества и многие из семьи. Мы с женой ездили туда в парадной карете, четверкой. Комнаты были убраны великолепными гобеленами, из которых некоторые, как, говорят, принадлежали еще Карлу V. Вернувшись оттуда, жена наскоро переоделась в другое вырезное платье и мы отправились на бал в Благородное собрание. Там было великолепно, только жара стояла невыносимая. Ужина не было.

Среда. 22 мая.

Вчера Оля выхлопотала мне позволение ехать с Их Величествами к Троице. Царский поезд отошел в 9 утра. Ехали Импер. Мария Федоровна, дяди Государя, Мари, Анастасия, Владимировичи и греки. Жаркий день. Отстояли обедню в Троицкой церкви. После молебна два монаха вынесли из алтаря богатейшую пелену, заказанную Их Величествами для мощей Преп. Сергия. Митрополит обратился к Угоднику с молитвенным словом, он между прочим сказал: ‘да примет твоя нищета земная и слава твоя небесная сие приношение Государя и Государыни, склоняющих перед тобою венчанные головы свои’. Он говорил так трогательно, что у меня слезы выступили. Завтракали у Митрополита Сергия, осмотрели ризницу, были в скиту, а оттуда ходили в чудесный храм Черниговской Божией Матери. — Вернулись около 6. А в 7 Оля с сыновьями уехала обратно в Грецию. У меня что-то нервы расходились, стоит мне только увидеть или услыхать что-то трогательное, или почувствовать сожаление — слезы выступают. Прощанье с Олей имело на меня такое действие. Она для меня самое любимое существо, при ней я могу думать вслух. И вот она уехала.

Четверг. 23.

…В 2 ч. мы все ожидали Государя в городской думе, вокруг ее были собраны все городские училища. Тысячи детских голосов встречали нас криком ‘ура’. В зале думы был собран большой детский хор на эстраде, запели кантату Ипполитова-Иванова. Потом городской голова Рукавишников говорил прелестную приветственную речь. Государь прекрасно ответил… Вечером большой бал в Кремлевском дворце. Я танцевал. Жара страшная.

Теперь 3-й час ночи.

Москва. 25 мая утром.

Пятница. 24.

Утром заехал с женой на Пречистенку за дядей Карлом-Александром и повезли его за Москву-реку в Лаврушинский пер. в галерею Третьякова. Там нас ожидал Павел Жуковский и обращал наше внимание на лучшие картины. Дядя удивителен: в 78 — он ровесник покойного Государя Александра II — он всем интересуется и ничем не утомляется. — В 1/2 1-го я хотел перед 1-м батальоном ехать на репетицию парада на Ходынском поле, но мой жеребец захромал. Я попросил себе лошадь из большой конюшни… Репетицию делал Владимир: жара, пыль, потом проливной дождь и снова жара и пыль. Только около 6 вернулся домой. Был у меня тайн. сов. Богданович, издавший к коронации картинки для народа с изображением Их Величеств. Он много наболтал мне неприятного и страшного по поводу катастрофы на Ходынке. — Музыкальный вечер у Германского посла: лучшие исполнители были выписаны из Германии. Невыносимая жара. Сильно устал.

Суббота. 25.

Сегодня день рождения молодой Императрицы. Большого приема не было. Обедня в Кремлевской дворцовой церкви Рождества Пресв. Богородицы. Вся семья и иностранные принцы с принцессами собрались в парадной форме и нарядных платьях. Луи Баттенберг говорил мне, что пение придворных певчих за обедней понравилось ему больше вчерашнего концерта. Были с женой у старушки Анненковой и у Коннаутских. Банкет в Георгиевском зале для дипломатического корпуса. Вокальная и инструментальная музыка. Сидел между Сергеем и Николашей. С Сергеем я не говорю о Ходынской катастрофе, вообще я избегаю с ним касаться деловых разговоров. При всей любви к нему и нашей старой дружбе, я не разделяю его взглядов на службу, на дела, на ответственность за вверенное. Граф Пален (бывший министр Юстиции) назначен председателем следственной комиссии для выявления причины катастрофы. Говорят, Сергей отстаивает здешнего полицмейстера Власовского, который не представлен к генеральскому чину, говорят, удалось убедить Сергея, что теперь не время награждать Власовского, но будто Сергей настаивает, чтобы Власовский не был уволен от должности. — Слышал от графа Палена, будто Сергей очень взволнован и хочет просить об увольнении, что было бы понятно немедленно после катастрофы, но не спустя неделю. Ничего не понимаю. Сергей сидел рядом со мной за обедом веселый и довольный.

Теперь 11ч. вечера

Воскресенье. 26 мая.

Государь отбыл на две недели к Сергею в с. Ильинское, и коронационные празднества кончились. Но все светлое и радостное, все трогательное и умилительное, пережитое в эти три недели, омрачено и испорчено Ходынской катастрофой, и не столько катастрофой, — в ней сказалась воля Божия, — как отношением к ней ответственных лиц. Конечно, Сергей лично не виновен, но он сам причиной того, что на него сыплются обвинения. Съезди он на место происшествия, вместо того, чтобы встречать Государя на народном празднике, явись он на похороны погибших, заяви он Государю, что как Главное ответственное лицо не считает себя достойным оставаться генерал-губернатором, сам попроси он о назначении строжайшего следствия — и никто бы его не обвинил. Напротив, он завоевал бы общее сочувствие. Вместо всего этого что же он делает? 18 числа, в день катастрофы, он условился с живущими у него в доме Преображенскими офицерами сняться группой у себя во дворе. Узнав о несчастии, офицеры разошлись, думая, что теперь не до фотографа. Сергей посылает за ними, и они снимаются. — Государь глубоко расстроенный, весь в слезах, не хочет ехать на французский бал, Ему вечером известно о 300 жертвах, тогда как утром адъютант Сергея Гадон знал за достоверное, что погибших никак не менее 400. И что же? Сам же Сергей, которому следовало бы сокрушаться не менее Государя, вместе с братьями уговаривает Государя остаться на балу. Наконец, когда Государь желает назначить чрезвычайное следствие, Сергей вместо того, чтобы обрадоваться, через Министра Внутр. Дел доводит до сведения Государя, что подает просьбу об увольнении, если состоится рескрипт на имя Палена с назначением его председателем следственной комиссии. Словом, Сергей всю эту неделю действовал не так, как, по крайнему моему разумению, следовало бы, а как раз наоборот.

За эти дни у меня душа изныла за Сергея, я искренно его люблю, мы дружны с детства, и вот мне со всех сторон приходится слышать порицания ему, и я не имею возможности сказать хотя бы слово в его защиту. Говорить с ним я не могу, мы бы только рассорились, а проку из этого не вышло бы. Сегодня блестящий парад на Ходынском поле под жгучими лучами солнца. После завтрака в Петровском дворце Сергей с негодованием сказал мне о предположении назначить особое следствие с Паленом во главе, по его словам, подобное следствие под председательством Муравьева было наряжено только раз, в 1866 г. после покушения на жизнь Императора Александра II. Тогда оно было вызвано тяжелыми обстоятельствами государственной жизни. Сергей находит, что Ходынскую катастрофу, как она ни ужасна, нельзя приравнивать к событию 4 апреля 66. Положим так, но следствие ничему не мешает, и весть о нем произвела на всех о том услышавших самое благоприятное впечатление. Но все братья Сергея возмутились, Владимир и Павел говорили Палену, что всех их хотят разогнать. Сергей мне сказал, что надеется на мою поддержку: я отвечал, что слишком мало знаком с этим делом и не могу еще составить о нем положительного мнения. — Я глубоко смущен и опечален.

Большой обед в Александровском зале. Потом проводы Их Величеств на Смоленский вокзал. Имп. Мария Федоровна уехала в Гатчину, а Царь с молодой Царицей в Ильинское.

Потешный дворец.

Вечером 27 мая.

Понедельник. 27 мая.

Прошли дни торжеств, и наступило спокойное время. Но осталось в душе горькое чувство. Меня мучило сомнение: следует ли мне высказать Сергею мой взгляд на сделанные им ошибки? Много размышлял об этом, придумывал письмо и советовался с Палтоликом. Он полагает, что ни говорить, ни писать не надо. Говорить я и сам бы не хотел. Сергей не любит, когда с ним не согласны, раздражается, теряет способность судить хладнокровно и логично. А напиши я ему — никакого толка не вышло бы. Теперь дела не поправишь, а следствием письма могла бы возникнуть ссора.

О, если бы Государь был решительнее! Но он окружен советчиками. Владимир постоянно дает Ему советы и даже побуждает Его изменять принятые решения, как напр. в деле назначения Палена. Рескрипт был уже заготовлен. Сергей, поддерживаемый Владимиром и Павлом — хотя все трое проекта рескрипта не читали, — решил просить об увольнении, и Государь не подписал рескрипта.

Вчера был 9-й день по кончине погибших на Ходынке. По совету Палтолика я после парада позволил себе написать приблизительно следующее:

‘Милый, дорогой Ники, день твоего отъезда из Москвы, после трех недель торжества и восторга, совпадает с 9-м днем по кончине погибших на Ходынском поле. Как было бы умилительно и трогательно, если б Ты приказал отслужить по них панихиду в Своем присутствии. Какое бы это произвело умиротворяющее впечатление! Я знаю, что Твое время рассчитано по минутам. Еще лучше этого знаю, что суюсь не в свое дело. Но Твое благо и обаяние Твоего имени дороже мне других соображений. Весьма вероятно, что предлагаемое мною неисполнимо. В таком случае очень прошу Тебя предать все это забвению и ради нашей прежней совместной службы не поставить мне в вину эти непрошеные строки.

Горячо Тебя любящий Костя’.

Отправив эту записку, я был почти уверен, что мое предложение останется без последствий. Так и было. Да и после большого обеда, а также и на проводах на Смоленском вокзале я сторонился от Государя и старался не попадаться Ему на глаза. Таким образом, я с Ним и не простился.

…Были с женой у Спаса на Бору. Что за прелестная церковь! Какой восторг ее маленькие приделы наверху, под крышей! Жена в восхищении от Москвы.

С. Ильинское.

Четверг. 30 мая.

Вчера я встал в 6 ч. и в 7 выехал из Москвы на своей тройке в Ильинское. Был ясный, очень жаркий день. В дороге находился час и три четверти. Здесь уже не спали. Сергей с раннего утра отправился ловить рыбу неводом и еще не возвращался. Государь и Императрица катались верхом — в первый раз вместе, с тех пор, что Она в России. Элла с братом вел. герцогом Гессенским Erny, его женой и обоими Баттенбергскими пили кофе в тени деревьев перед домом. Поблизости четыре Преображенца, приглашенные сюда гостить… Скоро вернулись с прогулки Царь с Царицей. Их ребенка, премилую, толстую круглолицую девочку, возили по саду в колясочке, потом Императрица посадила ее к себе на колени, она мне улыбалась и играла цепочкой от моих часов. Я брал ее на руки. Ходили на скотный двор, бродили по саду. Вернулся и Сергей, я поместился в его уборной. К завтраку собралось все общество — за стол село 30 человек. Государь мне предложил с ним купаться. В 1/2 5 я ждал Его перед домом в саду. Заметив меня с балкона, Он позвал меня в комнаты, они выходят окнами на Москву-реку. Я жил в них в мае 87 года. Мы спустились к реке, сели вдвоем в лодку, взяли каждый по веслу и поплыли вверх по течению. Выбрав песчаное место на противоположном берегу, поставили лодку на мель, разделись и стали купаться. Нам вспомнились подвижные сборы 93-го года, когда мы тоже вместе купались. — Выбежали на песок, ложились в траву и снова погружались в воду. Отрадно видеть Государя здесь среди привольной тишины после трех недель, когда Он ни минуты не имел покоя. Он говорил, что Московские торжества кажутся ему каким-то сном, от которого Он только очнулся…

Чай пили под липами… Погода дивная, тепло, пахнет сиренью и тополем, свобода и тишина.

Ильинское,

утром, 1 июня.

Пятница. 31 мая.

Павел Егорович был прав: не следовало Сергею писать о том, что меня смущало и огорчало: мое письмо дело не поправило бы, а только принесло Сергею неприятность. Здесь в Ильинском отдыхают, наслаждаются жизнью, забывают заботы и тревоги, зачем же врываться в эту тихую, привольную жизнь подобно осеннему ветру и портить мирное настроение. Вот отчего я на словах боюсь коснуться всего того, что озабочивало меня после Ходынской катастрофы. Сергей, очевидно, далек от тех взглядов и мнений, которые у многих создались невольно, он себе не отдает отчета, насколько его отношение к этому несчастию несогласно с тем, что пожелали бы ему все сочувствующие ему. Главной его заботой было оградить Государя от всевозможных опасностей, все остальное, даже гибель около 2000 челов., представляется ему не столь важным после того, что Государь благополучно прожил в Москве все 3 недели коронационных торжеств. Я не стану Сергею открывать глаза.

Я думаю, впервые по вступлении на престол Ники находится в совершенно привольной обстановке, находясь в то же время в многочисленном обществе. Здесь нет никаких стеснений, никакого этикета. Он принимает участие в прогулках, играх, забавах и шутках. Радостно видеть, как Он весел и беззаботен… Было все так же жарко. Временами принимался идти дождь, вдали гремел гром. Сад благоухал.

Суббота. 1 июля.

…Скоро после завтрака я распростился и уехал. Ники жалел о моем отъезде, чем я польщен и тронут. Мне непременно надо было ехать, чтобы к 5 часам быть на Николаевском вокзале и проводить уезжавшие в Петербург Семеновские батальоны. Я жил с ними дружно, они были со мною очень замечательны, мне казалось, что и нижние чины очень приветливо на меня глядели.

Простились дружески, господа и люди…

Павловск. 5 июня.

2. июня.

В воскресенье, в Москве — это был день отъезда в Петербург — встал пораньше и в 9-м часу пошел к обедне к Спасу на Бору. Эта маленькая, старейшая в Москве церковь, с низкими расписными сводами и таинственными закоулками, имеет для меня особую прелесть, стоял налево от входа в углу, у самой раки Святителя Стефана Пермского. Широкий столб, поддерживающий свод, скрывал от меня царские врата, так что служба была мне не видна, а только слышна. Прямо перед собою, ближе к северным дверям, я видел в иконостасе икону Божией Матери, меня занимало не столько изображение Ее самой — оно покрыто грубой серебряной ризой, сколько написанные вокруг по темно-золотому фону, в красивых узорах в виде листьев, пророки, вероятно те, которые прорицали о Божией Матери, между ними вверху образ Неопалимой купины — символ бессмертного зачатия. — Был в мастерской Виктора Васнецова. Меня пленяет его талант, его глубокая религиозность и любовь к старинной русской поэзии. В его работах заметна преемственность преданий староитальянской школы Джотто, Фра Беато, Синьорелли, вместе с идеалами древневизантийского и наконец старорусского искусства. Ко всему этому он присоединил и свои личные художественные мысли. Получается что-то новое, небывалое, великолепное и чрезвычайно привлекательное. Главная, но еще неоконченная вещь — большая картина Богатыри. Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алексей Попович, все трое верхом, выезжают на подвиги. Какая сила, и вместе с тем как красиво.

Был с Порецким и Комаровым (Преображенцами) в Новодевичьем монастыре. Там на кладбище видел могилу историка Сергея Михайловича Соловьева. Любопытно было видеть гробницы Софьи Алексеевны и Евдокии Лопухиной… Дома я нашел различные приношения от иегуменьи Вознесенского монастыря (В Кремле). Пошел ее благодарить. Поклонился мощам супруги Дмитрия Донского. Невольно охватило меня чувство умиления при виде гробниц царицы Натальи Кирилловны, Анастасии и матери Св. Дмитрия Царевича Марии Нагой. Мощи ее сына во время французского нашествия были скрыты за иконостасом, наверху в той же церкви, где покоится тело его матери. — На прощанье с Москвой, перед тем как сесть на лошадь, пошел поклониться московским чудотворцам: Михаилу Черниговскому с его боярином Федором и Дмитрию-Царевичу в Архангельском соборе, трем святителям в Успенском и четвертому в Чудовом монастыре…

Павловск. 9 июня.

Суббота. 8 июня

Вчера приезжал сюда дядя Миша и пробыл у нас от 1 ч. до 5. Я много говорил с ним о несчастии на Ходынском поле. Мы с дядей хорошо поняли друг друга и совершенно согласны во взглядах на этот предмет… Непонятно, чем руководствовались все четыре дяди Государя, единодушно подавая Ему неблагоразумные и недальновидные советы. В три дня Государь трижды изменил свое мнение. Сперва он согласился с доводами министра Юстиции Муравьева, который, как говорят, хотел устроить следствие таким образом, чтобы выгородить и московское генерал-губернаторство, и м-во Двора. Затем Воронцов предложил Государю назначение Палена для следствия. Государь с радостью согласился. Наконец Он отказался от своего намерения, когда Владимир и его братья объявили, что в случае назначения Гр. Палена все они попадут в отчисление от занимаемых ими должностей. Это что-то возмутительное позволить себе в самодержавном государстве объявлять Государю какой-то ультиматум, стращать, запугивать!! О! Если б Государь был построже и потверже!

Воскресенье. 16.

С помощью Буксгевдена, хорошо знающего по-французски, составил телеграмму французскому послу: он сообщил Илье Александровичу, что французский министр Народного Просвещения просил разрешения вписать мое имя во главе распорядительного комитета по устройству памятника Виктору Гюго на его родине в Безансоне. Я отклонил это.

Лагерь. 20-го утром.

Среда. 19 июня.

Тяжелое впечатление после мер, принятых или, вернее, не принятых по поводу Ходынской катастрофы, до сих пор не изгладилось. Где только встретятся двое или трое, не видавшиеся со времени разъезда из Москвы, начинаются разговоры о степени ответственности Сергея и Воронцова. У меня столько горечи накопилось в сердце! Оно болит и ноет и за Государя и за Сергея, чем больше думаешь обо всем бывшем, тем более негодуешь и сокрушаешься. Говорят, Воронцов подал в отставку и на его место прочат: одни — Графа Пушкина, другие — графа Палена, третьи — Барона Фредерикса. Все упорнее носится слух о том, что будто у Государя в Ильинском было разлитие желчи. Не знаю, правда ли это, но мне кажется, было с чего разлиться желчи, ведь не может же Он не смущаться различием в мнениях своих советчиков.

Вторник. 25 июня.

Вчера исполнилось 100 лет со дня рождения Анпапа. Гвардейские саперы объявили в газетах о панихиде, которую они служат в 3 ч. утра, час рождения Николая I.

Среда. 26 июня.

…Я вспомнил слова Ники, сказанные мне у нас в Павловске в день его возвращения из Ильинского: я тогда спрашивал Его, какое впечатление произвела на Алексея записка Сандро о необходимости сильного флота на Тихом Океане? Ники отвечал: ‘вышла целая история, Алексей обиделся, не подает Сандро руки и говорит, что, напиши такую записку обыкновенный офицер, он был бы исключен из списков флота’. Между тем, Государь вполне одобряет содержание записки Сандро. И, действительно, она составлена очень дельно и не содержит ни единого слова порицания существующему порядку. И с чего только Алексей обиделся? Говорят, будто он хочет отказаться от управления флотом.

Вторник. 2 июля.

В ответ на мое письмо Императрица М.Ф. пригласила меня завтракать в Петергоф, и я поехал туда в 1 часу. Государя я, к сожалению, не видал, у Минни завтракали только Ксения, Миша, Ольга и Кн. Оболенская. Мы долго и много говорили с Минни при Ксении и одни. Конечно, более всего было говорено обо всем происшедшем после несчастия на Ходынском поле. На этих днях Минни об этом же говорила с Павлом, горько порицая и его, и Владимира за их вмешательство и неловкие советы. Он, т.е. Павел, был после этого у Государя, передал ему разговор с Императрицей-Матерью и жаловался на графа Палена, который в Москве будто бы был с ним, Павлом, очень непочтителен, когда обсуждали вопрос о назначении Палена верховным следователем. А Минни говорит, что Пален был вызван на непочтительность резкостью Павла. После того Государь сказал матери, что если бы она не слушала ‘наговоров разных свиней’, то не выходило бы разных неприятностей. Словом, произошло огорчение… Я совершенно разделяю взгляды Императрицы в данном случае. Но мне больно замечать, что между нею и Ее невесткой рождаются глухие неудовольствия… Императрица М.Ф., так же как и мы все, глубоко скорбит, что Он подписал рескрипт Палену, а потом взял его назад. — О, как все это меня печалит и смущает!

Павловск. 14-го утром.

Пятница. 12 июля.

Третьего дня в театре виделся с Владимиром и Минхен. Мне не очень хотелось с ними встречаться, особенно с ней. После их участия в обсуждении последствий Ходынской катастрофы и их неудачных советов Государю я не могу побороть в себе некоторой горечи по отношению к ним. Кроме того, опасаюсь, чтобы Минхен по примеру прошлых лет не назвалась на завтрак в полку, я бы желал этого избежать, т.к. зимой, когда у них был бал, она не пригласила ни одного из наших офицеров. После такого невнимания к полку в благодарность на все наши любезности и неоднократно оказанный ей в полку гостеприимный прием, я не хотел бы ее приглашать. — Видел в театре и Сергея (Михайловича). Он недавно вернулся из Дрездена, где лечился от летучего ревматизма у Рейера, очень поправился и прибыл в весе на 16 ср. Прежде я не очень ему сочувствовал: он пустоват, ничего не читает и несколько злоязычен. Но нельзя ему отказать в уме и здравом смысле. На этот раз я был рад с ним встретиться, в надежде узнать от него новости о петергофской жизни и о том, что делается около Их Величеств. Он сказал мне, что Пален уже составил мнение о следствии по поводу Ходынской катастрофы, но не знает каково оно. Дядя Миша после того виделся с Паленом, но Сергей и от отца ничего еще не слыхал к чему там пришли. — Говорили мы с Сергеем М. и о Государе. Сергей говорит, что хорошо его изучил, когда Он еще был Наследником. И очень его любит. Его нерешительность и недостаток твердости С. приписывает воспитанию, он подтвердил мое мнение: никто, собственно говоря, не имеет на Ники постоянного влияния, но к несчастью Он подчиняется последнему высказанному Ему взгляду. Это свойство соглашаться с последним услышанным мнением, вероятно, будет усиливаться с годами. Как больно и страшно, и опасно!

1/I 1899 — 1/I 1900

Учреждение при Академии наук Пушкинского отделения изящной словесности. Опровержение

учения Дарвина. Шильдер и его гипотеза о загадочной смерти Александра I. Утверждена

программа чествования 100-летия со дня рождения A.C. Пушкина и создан комитет из

старейших лицеистов. Выставка Виктора Васнецова. Дочь поэта И. Козлова передает K.P. автограф Пушкина. Постановка ‘Гамлета’ в Мраморном дворце. В роли Гамлета K.P.

Студенческие беспорядки. Академик Фаминцын обращается к царю. ‘Слово и дело’ времен

Николая II. Царь считает Витте виновником студенческих беспорядков. Обсуждение

вопроса о допуске иностранного капитала в Россию. Противостояние Витте и

Победоносцева. На карте Империи появляется город Мирный. Экспедиция на Шпицберген.

Посвящение перевода ‘Гамлета’ Александру III. Богослужение в честь Пушкина в Казанском

соборе, вечер в консерватории. Домашний пушкинский праздник. Сонет ‘Полк’. Царь дает

согласие на репетиции ‘Гамлета’ в Эрмитажном театре. Поездка в Черногорию. Интриги

великого Князя Владимира. Отстранение Константина Романова от должности

командира Преображенского полка. Денежный клад в Киевской лавре. Кабинет Николая II.

Поселок Константиновский (в честь K.P.) на острове Шпицбергене.

Экспедиция на землю Санникова.

Вечером 3 января.

Мраморный

Пятница. 1 января 1899.

Хоть и лег пораньше накануне Нового года и начал было засыпать, но бой часов в полночь меня разбудил к немалой моей досаде: я предпочитаю не слышать этих двенадцати ударов, возвещающих смену старого года новым.

До обедни успел кончить визиты и расписаться, где надо. Большого выхода не было ввиду того, что молодую Императрицу берегут, она простудилась и лежит, так что переезд Их Величеств из Царского, предполагавшийся 31-го, не состоялся…

Воскресенье. 10.

Прибивка нового штандарта Кавалергардам в Аничковом дворце. Мы с Митей в конно-гвардейских мундирах. Мария Федоровна как шеф пожаловала своему полку замечательной красоты воздуха для полковой церкви, шитые золотом, серебром, шелками и драгоценными каменьями в Московском женском Алексеевском монастыре по рисунку Васнецова.

В 3 заседание Пушкинской комиссии в полном ее составе. Присутствовал и Витте, он оказался смелее нас всех и для увековечивания памяти поэта предложил учредить при Академии наук особое Пушкинское отделение по изящной словесности. Это будет возвращением к прежней Российской Академии. — Победоносцев на этот раз оказался гораздо сговорчивее. Программа выработана, остается повергнуть ее на Высочайшее благовоззрение.

22 января.

Среда. 20.

С утра уже испытывал боязнь и волнение в ожидании спектакля, хотел бы ничем не развлекаться — это, кажется, лучшее для игры, да не удалось… В заседании физико-математического отделения Коржинский представил свой новый труд и при этом, против обыкновения, сказал длинную речь. Он с жаром и убеждением опровергал взгляды последователей Дарвина и указывал несостоятельность учения естественного подбора. Некоторые слушали его с глубоким сочувствием, например Бредихин, Чернышев и я, но другие, как, например, Ковалевский, кажется, остались недовольны. После очередного было еще заседание Шпицбергенской комиссии, и я вернулся домой только в 1/26-го. — Чем ближе к спектаклю, тем все сильнее и сильнее разбирал меня страх, даже гораздо больше, чем перед первым представлением {15 января 1899 года в Измайловском досуге была представлена трагедия В. Шекспира (перевод K.P.) ‘О Гамлете, принце Датском’. Гамлета играл Вел. Князь Константин Романов.}, и вместе с тем мучительно и страстно хотелось играть… Стоя за кулисами и ожидая своей очереди выйти на сцену, я умирал от волнения, крестился и молился Богу. — Грешно ли это? — не думаю: в драматическом, как и во всяком, искусстве есть Божия искра. А играть хочется не из пустого тщеславия, а любя искусство. И вот я вышел. Первые слова и извлечение меча, кажется, удались, но тем не менее я чувствовал, что у меня даже ноги дрожат от волнения. Впрочем, это скоро прошло, и я вполне овладел собой… Словом — успех необыкновенный. Только и слышалось, что надо показать это представление Государю и играть не на нашей маленькой сцене, а на Эрмитажном театре. Вот бы хорошо было!

Понедельник. 25 января.

Вчерашний день прошел довольно толково. С утра было около 20 градусов. — У нас обедали Петя Ольденбургский и генер.-лейт. Шильдер, автор Истории Александра I. Разговор шел оживленно и все на исторические темы. Позвали мы Шильдера вследствие того, что Петя очень заинтересовался легендой о том, что Александр Павлович не умер в 1825 году, а ушел в Сибирь, где проявился в Томске под именем старца Федора Кузьмича, скончавшегося в 1862 или 64 году. Сам Шильдер, хотя и не имеет непреложных доказательств в подтверждение этой легенде, склонен, однако, ей верить.

Мраморный. 28 января

Вторник. 26.

Было заседание Пушкинской подкомиссии, в котором определили печатать портрет Пушкина с гравюры Райта в 100 000 экземпляров, выбить 4 золотых медали, 20 серебряных и 1500 или 2000 (точно не помню) бронзовых. В отделении русского языка и словесности постановили ходатайствовать перед М-ром Финансов об 6 креслах, таким образом, число ученых будет увеличено до 8, а в память Пушкина окажется 4 кафедры для представителей изящной словесности.

Четверг. 28 января.

Второй год служили панихиду в крепости у могилы основателя полка Петра Великого по случаю годовщины его смерти. Это чествование Петра завел я в прошлом году, хотя сам был тогда за границей. На панихиде были все офицеры и фельдфебеля и с каждой роты по унтер-офицеру, ефрейтору, рядовому и молодому солдату. Все прикладывались к гробнице Петра. — Сильный мороз.

Начал читать прошлогоднюю статью графа Л. Толстого ‘Что такое искусство’ в журнале ‘Вопросы психологии и философии’. Поразительное смешение здравых и вздорных понятий.

30-го.

Пятница. 29.

Высочайше утвержденная программа чествования 100-летия со дня рождения Пушкина напечатана в газетах. Объявлен также конкурс на слова юбилейной кантаты, которую сочинять будет Глазунов. Слова должны быть доставлены Непр. секретарю Академии наук не позже 15 февраля под девизом, а фамилия автора в запечатанном конверте. Я нарочно не принимался за стихи, пока не появится объявление конкурса, и начал сочинять вчера. Боюсь, ничего не выйдет. Вечером, разувшись, ходил по темной столовой и выдавил из своего мало вдохновенного мозга строк 12. А так бы хотелось написать хорошие слова…

Утром в 9 ч. 5 февраля.

Четверг. 4.

С вечера 3-го, всю ночь и вчера полдня болела голова, встал часом позже, чем хотелось, настроение духа было мрачное. Стихи не удавались, третий день бился над одной и той же строфой, обдумывал ее, идя по Екатерининскому каналу, Невскому и Казанской в курсы, и, наконец, справился.

После завтрака был у меня художник Васнецов (Виктор Мих.), одно из наших современных художественных светил. Говорили с ним про статью Л. Толстого ‘Что такое искусство’ и вместе возмущались. Васнецов выставляет в Академии художеств свои картины.

Императрица М.Ф. позвала нас чай пить в Аничков дворец. — Вечером окончил вступительный хор Пушкинской кантаты.

Утром, 6-го

Пятница. 5 февраля.

Много принимал вчера. Товарищ гр. Протасова-Бахметьева, бывший лицеист П.М. Кауфман говорил мне о мысли, возникшей между старыми лицеистами учредить при Академии наук род нового комитета из старейших и наиболее выдающихся лицеистов для издания книг, полезных для народа, помимо ученого комитета М-ва Нар. Просвещения… — Были на выставке картин Васнецова, какая сила и сколько поэзии!

Понедельник. 8 февраля.

Существует 87-летняя старушка Александра Ивановна Козлова, дочь поэта-слепца. Вчера я получил от нея след. письмо: ‘В.И.В.! Позвольте просить вас взять под ваше покровительство прилагаемое стихотворение Пушкина — автограф, полученный моим отцом, слепцом-поэтом Козловым в ответ на посланную им Пушкину свою первую поэму ‘Чернец’. Я радуюсь вручить именно вам этот драгоценный листок, в котором священная для меня память моего отца соприкоснулась с великим именем Пушкина. — Я совершенно одинока, стара (мне 87 лет) и слаба, но я живо помню встречи с В. В-м, у гр. Блудовой и у Якова Грота. Примите же от меня горячее пожелание долгих лет вашему семейному счастью, любви к доброй науке, поэзии и к музыке. В.И. В-ва покорная слуга Александра Козлова, дочь поэта’.

Автограф Пушкина на четверти листа, в правом верхнем углу которого стоит цифра 1.

И. И. Козлову.

Певец, когда перед тобой

Во мгле сокрылся мир земной,

Мгновенно твой проснулся гений,

На все минувшее воззрел

И в хоре светлых привидений

Он песни дивные запел.

О милый брат, какия звуки!

В слезах восторга внемлю им.

Небесным пением своим

Он усыпил земные муки:

Тебе он создал новый мир:

Ты в нем и видишь и летаешь,

И вновь живешь, и обнимаешь,

Цветущей юности кумир!

А я — коль стих единый мой

Тебе мгновенье дал отрады,

Я не хочу другой награды

Недаром темною стезей

Я проходил пустыню мира.

О нет! недаром Жизнь и Лира

Мне были вверены Судьбой!

А.П.

15 мая 1825.

Михайловское-Арапово.

Письмо старушки писано (кроме последних слов) Софией Александровной Стахович, которая приложила записку и от себя, поясняя, что А. И. Козлова хотела бы через меня передать автограф в Румянцевский музей или Александровский Лицей. Я написал С. А. Стахович, умоляя оставить эту драгоценность у меня вплоть до моей смерти.

15 февраля вечером,.

Меня волновала, — да и теперь еще волнует, — постановка ‘Гамлета’ у нас дома. В Мраморной зале поставили довольно большую сцену. Мы не играли почти м-ц, надо было подрепетить.

Пятница. 12.

Репетицию назначили на пятницу в 8 вечера… Я ‘играл вовсю’, впрочем, как и всегда, даже на первых репетициях, потому что очень строго отношусь к Шекспиру и не хочу, да и не могу шутить, играя Гамлета. Для меня это род священнодействия.

Воскресенье. 14 февраля.

Послал за служащим в конторе писцом Александром Коровиным, он уже успел напечатать мою кантату на ручной машинке, я дал ему приписать девиз ‘Душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел’, имя K. P. вложил в особый конверт, снаружи которого должен был быть помещен тот же девиз, и поручил отнести все в Академию к Дубровину. Коровина там не знают, так что тайна будет сохранена.

Утром 16-го

Понедельник. 15.

В городе много говорят о студентах здешнего университета: 8-го числа там бывает годичный акт. На нынешний раз перед этим днем министерское начальство объявило, что в случае беспорядков будут приняты строгие меры, а в самый день нарядили множество полиции, кот., как слышно, действовала глупо и непоследовательно, были даже пущены в ход нагайки, хотя студенты ни в чем не провинились. Теперь ученики всех высших заведений перестали ходить на лекции. У меня в Курсах тоже волнуются: их срамят ‘Гороховыми дурами’, упрекают в недостатке товарищества и в том, что они продолжают учиться.

Мраморный. 17 февраля.

Вторник. 16.

Вчерашний день один из счастливейших в моей жизни: в 2 ч. в Академии началось заседание Отделения русск. языка и словесности, в которое были также приглашены Непр. секретарь, сенатор Кони и композиторы Римский-Корсаков и Глазунов. Из сорока сочинений, присланных на конкурс, комиссия после долгих прений остановилась на двух стихотворениях, из них одно более удовлетворяло потребности композитора, а другое имело преимущество в литературном отношении. Сначала решили вскрыть конверт с именем автора первого сочинения, это оказался некто неизвестный в литературе врач Давид Львович Мандерштейн (кажется, так). Но этим не удовлетворились и единогласно решили вскрыть и другой конверт, приложенный к стихотворению литературно более совершенному, там оказалось имя K. P. — В это время я, нарочно не принимавший участия в заседании, ходил по академическим залам, где развешивались картины выставки Общества Петербургских художников. М. И. Сухомлинов пришел сказать мне об одержанной мною победе. Я перекрестился. Мне везет удивительно! Я точно родился под счастливой звездой.

Утром 18-го.

Среда. 17 февраля.

Вчера должно было состояться чрезвычайное заседание министров по поводу студентских происшествий. Результата не знаю. У меня на Курсах волнуются, но пока все довольно благополучно, многие слушают лекции. Два академика, Фаминцын и Бекетов (последний был преподавателем Государя), подали Его Величеству через генерала Гессе письмо, в котором просят милости и защиты студентам.

Петербург. 19 февраля.

Четверг. 18.

Весь город только и говорит, что о студентском столкновении с полицией 8 февраля, царит общее негодование. Учащаяся молодежь глубоко возмущена, волнуется, но вместе с тем держит себя вполне спокойно и прилично.

Утром 20-го

Пятница. 19 февраля.

Вчера был у меня градоначальник Клейгельс. Я спрашивал его, не знает ли он чего о пострадавших в свалке с полицией студентах. Он положительно отрицает это. Удивительно, непонятно и противно!.. Были у меня Фаминцын и Бекетов, просили устроить им аудиенцию у Государя и подали письменное об этом прошение. Я послал его Царю, который написал на нем: ‘Могу принять их завтра в 2 1/2’.

Мраморный, утром в

Прощеное воскресенье.

Суббота. 27.

Академик Фаминцын был у меня и сказал, что опять подал Государю письмо через дежурного флигель-адъютанта. Дело в том, что, несмотря на производство генер.-адъютантом Ванновским назначенного Государем расследования, м-во народ, просвещения, и одно оно, продолжает высылать студентов, и в значительном количестве. Я знаю достоверно, что эти высылки производятся крайне бестолково, без достаточных оснований и безо всякой вины. Фаминцын в письме, написанном прекрасно, сдержанно и с достоинством, умоляет Государя прекратить эти высылки, угнетающим образом действующие на молодежь, за спокойствие которой опять нельзя ручаться. — Так больно и обидно!

Первый день после поста,

утром 1 марта.

Воскресенье. 28 февраля.

Всеподданнейшее письмо Фаминцына дало мне повод встревожиться за его автора. Несомненно, что он бельмом засядет в глазах министров Внут. Дел и Народ. Просвещения, которые чего доброго набросят на него тень ‘политической неблагонадежности’ этого ‘слова и дела’ наших дней.

2 марта.

Понедельник. 1 марта.

Вечером слушали у EgИnie продолжение нового романа Л. Толстого ‘Воскресенье’ в чтении М. И. Стаховича. Удивительные есть страницы!

Утром 19 марта.

Четверг. 18.

Что мне приходится слышать, что если бы я был министром просвещения, то беспорядков среди студентов не было, что я среди молодежи популярен. Да я и сам думаю, что, пожалуй, сумел бы с ними справиться, я люблю молодежь и доверяю ей. Но нет, я не попаду в министры, меня в высших сферах считают либералом, мечтателем, фантазером и выставляют таким перед Государем, и он, думается мне, сам приблизительно такого же обо мне мнения. Он не видит во мне того, за что меня выдвигают в общественном мнении, во мнении не правящих классов, у Царя, кажется мне, есть против меня некоторое недоверие, по крайней мере, за четыре с половиной года его царствования он ничем не показал мне своего доверия, я не получил ни одного самостоятельного назначения, не считая разве Пушкинской юбилейной комиссии. Назначение членом Комитета Финансов не в счет, его придумал Витте. Честолюбие и тщеславие, этих два моих скрытых качества, возбуждают во мне желание занять ответственное место в Государственном управлении, но рассудок подсказывает, что сам Государь бережет меня от этого. Будучи министром, я бы лишился возможности заниматься своими любимыми трудами. И все-таки где-то внутри, в самых затаенных закоулках души, гнездится дурное чувство обиды на то, что мною не хотят пользоваться.

20 утром.

Пятница. 19 марта.

Распоряжением министра Просвещения все студенты здешнего университета уволены с представлением им права подать заявления о поступлении вновь. Не понимаю эту меру, одновременно карающую и виновных — меньшинство — и правых, которых, несомненно, гораздо больше. Как будто министерство создано не для того, чтобы давать, а для того, чтобы отнимать просвещение!

24 марта.

Воскресенье. 21.

Принимал по делам московского Политехнического музея товарища министра Финансов Коковцева и узнал от него любопытные подробности о последних событиях. — Государь прислал министру Финансов какую-то безымянную записку, в которой он, Витте, назывался главным виновником вновь возникших беспорядков среди учащейся молодежи, как автор предложения прибегнуть не к крутым мерам, а всестороннему расследованию, его же, Витте, обвиняли и в том, что он приложил все старания к наибольшему распространению этого его мнения, поданного в совещании министров. Коковцеву не известно, кто подал Государю эту записку, Витте полагает, что это дело Горемыкина.

После того, в среду 17-го было у Государя особое совещание для обсуждения вопроса, следует ли допускать в Россию иностранные капиталы. Царь вышел к собравшимся министрам, видимо, расстроенный — вероятно, университетскими беспорядками.

В заседании он сказал, что прежде считал вредным прилив в Россию чужих капиталов, что потом он стал склоняться на сторону мнения Витте, который в этом приливе видит только одну пользу, а впоследствии, под влиянием различных записок и отдельных мнений снова поколебался в своих суждениях. — Витте говорил необыкновенно убедительно, горячо и ясно. Большинство согласились с ним. Противного мнения держались Куропаткин и граф Муравьев. Первый, как и всегда, говорил с замечательным красноречием, но с помощью громких слов, как, например, честь, достоинство России, патриотизм и т. п., старался опровергнуть доводы Витте. То же делал и Муравьев, читая по писанному свое мнение, не имеющее никакого значения. Государь остался на стороне министра финансов, и было решено не препятствовать притоку в Россию иноземных капиталов. — В тот же день все министры были приглашены на совещание к Горемыкину. Он начал с того, что попросил Витте посоветовать, как быть с университетами. Витте, сильно раздраженный анонимкой, направленной против него и поданной Государю запиской, резко ответил, что не за чем к нему обращаться за советом, что он выдает финансы, а что если надлежащие министры не знают, что им делать и как управиться с учащимися, да еще во всех этих брожениях непременно хотят найти политическую подкладку, то лучше всего закрыть все учебные заведения. Не приняли ли эту злую иронию за совет, которому надо последовать?

30 марта.

Тяжело на душе, сердце болит за бедную молодежь. Недавно Павел говорил Мите, что университетские непорядки истекают из политической пропаганды и что если не принять самых строгих мер, то можно дождаться повторения 1 марта 1881 года. Полагаю, что этот тупой взгляд на современные дела внушен Павлу Сергеем из Москвы. Неудивительно, если такого мнения держатся и некоторые государственные люди. Расстроенный этим мучительным вопросом, я вчера был у Витте и целый час говорил с ним. Услыхал я от него ужасные вещи. Витте осуждает карательные меры, высылки, аресты, применяемые направо-налево и притом бестолково. Другой лагерь состоит из трех человек: Победоносцева, Горемыкина, всем старающегося ему подслужиться, и Боголепова. Они сумели ‘подействовать’ на Сергея, который всегда склонный преувеличивать политическую неблагонадежность учащих и учащихся, из Москвы то и дело пишет ‘зажигательные письма’… Горемыкин сам посылает в толпу учащихся своих сыщиков — agents, — сеющих там волнения, сам печатает и распространяет возбуждающие умы воззвания, и, когда эти меры приводят к смятению и беспорядкам, нашептывает Государю, что студенты и прочие учащиеся в высших учебных заведениях — это враги отечества и самодержавия…

Утром 21 апреля.

Вторник. 20.

В понедельник вечером написал, а вчера рано утром послал Царю письмо, в котором упомянул о Коростовце. Вчера же пришел царский ответ. На докладах по Пушкинской комиссии Государь сделал испрошенные мною резолюции: соизволил на поднесение мною к Высочайшему подписанию указа об учреждении при Отделении русск. языка и словесности особого Пушкинского разряда и Пушкинского фонда. Председателем комитета по сооружению памятника Пушкину в Петербурге Царь избрал меня.

Утром в Фомино воскресенье.

Суббота. 24 апреля.

И. А. месяц назад подарил мне канареечку — самочку в подруги к моему снегирю, говорят, что иногда, впрочем редко, от такого скрещивания происходят премиленькие птенцы. Но у меня таковых, кажется, не будет: птички никакого внимания друг на друга не обращают. По утрам я выпускаю их из клетки. Туда они сами собой возвращаются.

Утром 27 апреля.

Понедельник. 26.

Начал вчера списывать свои стихотворения, написанные после издания 1889 г., в чистую тетрадку, и в том порядке, в каком хочу выпустить книжку. Всего будет в ней 40 пиес. Жидковато для целого десятилетия 1889—1899, но что же делать! Разбил стихотворения по отделам: таких отделов будет 8. В первом, ‘У берегов’ 6 пиес, во втором, ‘Весна и Лето’ — 5, в третьем, ‘Ночи’ — 6, в четвертом, ‘Осень’ — 7, в пятом, ‘В строю’ — 5, в шестом, без заглавия — 3, в седьмом, ‘Послания и стихотворения на разные случаи’ — 6 и, наконец, в восьмом, Переводы — 2. Вчера списал стихи в три первые отдела.

Воскресенье. 2 мая.

Царь сказал мне, что пришлет проект указа министру финансов о создании близ Да-лянь-ваня нового русского города, которому надо дать имя. Предложены различные названия, но они не нравятся Государю, и он поручил мне придумать какое-нибудь, пригласив, если я найду нужным, и академиков. Желание Государя состоит в том, чтобы имена Александр и Николай не входили в эти названия, чтобы по возможности в него вошло слово ‘мир’ и чтобы оно было удобопроизносимо иностранцам.

10 мая в день приезда в

Стрельну.

Воскресенье. 9.

На военном транспорте ‘Бакан’, который везет ученую экспедицию Академии на о-ва Шпицбергена, был вчера утром напутственный молебен. ‘Бакан’ стоял в Неве, пониже Николаевского моста, я там был, прослушал молебен, осмотрел транспорт и пожелал плавающим счастливого пути. — Днем с Мама на публичном акте в Консерватории. — Написал Царю о том, что в Отделении русск. языка и словесности, которому я передал Государеву волю о приискании названия для созидаемого на Квантунском полуо-ве нового города, придумано имя: Мирный. Оно одновременно пришло в голову и Майкову, и мне.

Утром 19-го в лагере.

Вторник. 18 мая.

Почти не выходил вчера из барака, только утром был на передней линейке, на смотру охотничьей команды, да ходил завтракать и обедать в собрание, причем был в меховом сюртуке. С утра 10® градусов, потом дождь, после полудня подул пронизывающий северный ветер и температура спустилась до +5®. У меня горло болело, непогода подействовала на меня удручающим образом. — Чувствую себя преплохим полковым командиром, мало сведущим, мало власть имущим. Надо бы мне улучшить в полку стрельбу, как это сделал Васмунд в Измайловском полку в 1890 году, кажется, я бы должен был у него научиться, но стрелковое дело и не любо мне и не хорошо знакомо, я совершенно неспособен на всякую технику. Кроме того, я весьма склонен к лености, охотно сижу дома, не делая движения. Для здоровья вредно, и производит уныние. Безвыходно оставался вчера в бараке с 1 часа до 8 часов. — Начал читать книгу Григоревского о Черногории на случай, если меня послали бы в эту страну.

Красное. 20 мая.

Среда. 19.

Вчера утром холодно, днем несколько теплее, но дождь, к вечеру опять холод с сильным ветром, 5—6 градусов, одна грусть. Начали курс стрельбы. Идут ротные ученья. В нынешнем году приказано производить строевые смотры внезапно, в этом заметно намерение бороться с рутиной, чему нельзя не радоваться. — Ездил в город в Академическое заседание. Отправлению Шпицбергенской русско-шведской экспедиции встретились препятствия: частный пароход ‘Находка’ оказался далеко не готовым к отплытию. Пришлось нарушить контракт с владельцем этого парохода, не выполнившим условия, а поручить академику Чернышеву зафрахтовать в Швеции другой пароход.

Пятница. 21 мая.

Погода в мои именины с утра солнечная, но очень холодная, ветреная, под вечер буря с градом. Стынешь даже в комнатах. Каково-то бедным солдатам в палатках! Приема не было. Обедня во временной церкви, в одной из комнат среднего этажа. За завтраком одни свои домашние. Получил 160 (=) поздравительных телеграмм и, кроме того, довольно много писем. От Царя и молодой Царицы прислали мне в подарок премилую папиросницу красной эмали с золотыми украшениями fin de siell работы Фаберже.

Красное Село. 24 мая

Суббота. 22.

Кончил сонет — посвящение к ‘Гамлету’, но не знаю, хорошо ли. Есть удачные строки, особенно конец, а середина слабая.

Вечером.

Вторник. 25.

Л. Н. Майков, которому я послал из Красного свой сонет — посвящение с просьбою высказать мнение и свое и женино, ответил мне премилым письмом: жена его, ‘которой ум и тонкий вкус знаток в твореньях самых строгих муз’ (по словам, к ней обращенным покойным А. Н. Майковым {Аполлон Майков — русский поэт, Леонид Майков — его брат.}), осталась вполне довольна сонетом, а сам Леонид Ник. предложил только вместо ‘русской речи’ сказать ‘речи русской’.

Теперь не стыдно вписать сюда этот сонет, посвящение перевода ‘Гамлета’ покойному Саше {Саша — Александр III.}.

Как сладкую мечту, о Незабвенный,

В душе таил надежду ТВОЙ поэт:

Перед Тобой повергнуть труд смиренный,

Желанный плод усилий долгих лет.

Ты повелел, чтоб ‘Гамлет’ несравненный

На речи русской вновь увидел свет, —

Но перевод, Тобою вдохновленный,

Созрел — увы! — когда тебя уж нет.

С тобою мы разлучены могилой,

Но верится: и в небе будет мило,

Что на земле свершилося в любви.

Любовь Твое исполнила веленье…

Прими ж, о Царь, поэта посвященье

И труд его с небес благослови!

Стрельна. 27 мая.

Среда. 26.

С утра до вечера дождь, к ночи — буря. До 10-ти я уже был в Казанском соборе, митрополит облачался, в большом храме — почти пусто, из знатных никого. Попозже стали съезжаться: гр. Ив. Ив. Толстой, Зверев, Л. И. Майков, Милица и Стана со своими свитами, внук поэта, гвардейский стрелок 2-го батальона поручик Пушкин, — вот и всё. Богослужение очень торжественное и благолепное, чудное пение. Между литургией и панихидой Владыко произнес слово, может быть, его осудят, но, по-моему, он как иерарх не мог говорить иначе: нельзя обелять того, что черно, оставаясь верным правде. Он указал на пререкаемость имени Пушкина, на резкую двойственность его натуры, его нехристианское и христианское, последнее в нем восторжествовало. Не понравилось мне в слове митрополита только употребление нерусских слов: момент и др. — Богослужение было очень длинно, кончилось только в 2-м часу. — В 2 зала консерватории ломилась от публики: великие князья и княгини, сановники, министры, дамы, люди разных сословий, военные, учащиеся. В глубине сцены среди зелени, освещенный ярким электрическим лучом, бюст Пушкина, перед ним придворный оркестр в красных мундирах, на помосте, продолжавшем сцену и выступавшем в залу, во всю ширину длинный стол под малинового скатертью, за которым поместились академики, я — в середине. Заседание было мною открыто чтением телеграммы Государя (мною же и сочиненной: но слова ‘Наша Россия’ царь заменил словами вся Россия!). Потом я же читал Высочайший указ Сенату и, когда все сели, произнес свое вступительное слово. Говорил очень громко и отчетливо, так что, как мне стало известно потом, все слышали каждое слово. Нельзя сказать того же про А. И. Веселовского и А. Ф. Кони, которые целые полтора часа читали после меня.

Красное Село. 28 мая.

Продолжаю про торжественное собрание Академии.

После речей я прочитал главнейшие адресы и телеграммы, полученные из разных краев: приветствие князя Николая Черногорского (французскую телеграмму), депешу Стааля от русской делегации на Конференции мира в Гааге, адрес Сербской академии, Веймарских соединенных литературных обществ, Чешской Академии, телеграмму из Москвы от Об-ва любителей русск. словесности, членом которого был Пушкин. В заключение артисты Долина и тенор Ершов, хор русской оперы и придворный оркестр исполнили под управлением композитора Глазунова его Кантату на мои слова, они были напечатаны на отдельных листах и разложены по всем стульям залы. Сочинение мне понравилось и тронуло меня, я слушал его из боковой ложи. Так закончилось академическое торжество. — К обеду — в Стрельне. Буря с дождем. В честь Пушкина Мама позвала к обеду четверых старших детей.

Красное Село. 31 мая.

Воскресенье. 30 мая.

Дома, в одной зале наверху, показывали детям и домашним туманные картины из произведений Пушкина. Началось с портрета Пушкина, после чего была показана картина, изображающая келью в Чудовом монастыре с пишущим Пименом и просыпающимся Григорием. При этом Иоанчик и Гаврилушка наизусть сказали всю Пушкинскую сцену. Гаврилушка, легче запоминающий наизусть, говорил роль Пимена, как более длинную. Оба мальчика говорили эти дивные стихи прекрасно, местами необыкновенно толково и выразительно, так что трогательно было слушать. При появлении картины из сказки о ‘Спящей царевне’ соответствующие стихи говорили попеременно Татиана, Костя и оба старших мальчика. Маленькое четверостишие сказали и двое младших. А когда показали Петра на ‘берегу пустынных волн’, Татиана произнесла вступление к ‘Медному всаднику’. Словом, вышло прелестное домашнее Пушкинское утро.

Пошли корректуры 5 акта ‘Гамлета’.

Красное, утром 1 июня.

Понедельник. 31 мая.

Вечером окончил новый солдатский сонет ‘Полк’, задуманный еще в 1895 году. При этом я строго исполнил требование Микель-Анджело, по-верному мнению которого задумывать произведение — (неразборчиво) — следует пылко и страстно, а исполнять спокойно и рассудочно. Четыре года назад мне горячо хотелось написать этот сонет, но, несмотря на пламенную охоту, ничего не удавалось, прошло время, мысль созрела, и теперь я, наконец, совладал с нею.

Лагерь, 11 июня.

Четверг. 10.

Однако надо сюда вписать новые стихотворения, в нынешнем году написано уже 5, давно не было столько в подобный срок. Списываю два последних.

ПОЛК (сонет)

Наш полк! Заветное, чарующее слово

Для тех, кто смолоду и всей душой в строю.

Другим оно старо, для нас — все так же ново

И знаменует нам и братство, и семью.

О знамя ветхое, краса полка родного,

Ты, бранной славою венчанное в бою!

Чье сердце за твои лоскутья не готово

Все блага позабыть и жизнь отдать свою?

Полк учит нас стерпеть безропотно лишенья

И жертвовать собой в пылу святого рвенья.

Все благородное — отвага, доблесть, долг.

Лихая удаль, честь, любовь к отчизне славной,

К Великому Царю и вере православной —

В едином слове том сливается: наш полк!

А вот оконченное вчера:

* * *

Когда креста нести нет мочи,

Когда тоски не побороть,

Мы к небесам возводим очи,

Творя молитву дни и ночи,

Чтобы помиловал Господь.

И если вслед за огорченьем

Нам улыбнется счастье вновь,

Благодарим ли с умиленьем,

От всей души, всем помышленьем

Мы Божью милость и любовь?

Стрельна, 13^го.

Суббота. 12 июня

…Сонет (‘Полк’. — Э. M.), а также посвящение к ‘Гамлету’ послал Государю {}* и получил следующий ответ: ’12 июня 1899 г. Милый мой Костя, с умилением прочел я Твое трогательное посвящение памяти моего дорогого Отца. Разумеется, напечатай его в главе твоего издания. Вторая сонета {}** мне также сильно пришлась по сердцу: трудно было бы более кратко и столь выразительно изобразить всю суть воинского долга…’

1899—1900 гг.

Июль.

Воскресенье. 4.

Я получил приказание все-таки ехать в Черногорию. На проводах Минин спросил Царя, когда мне явиться перед отъездом? Он назначил 7 1/2 вечера. К назначенному времени я и поехал в свитской парадной форме. У него в кабинете окнами на море чудесно: вид обворожительный, прохладно, уютно. А жара была сильнейшая. Сперва он побранил меня за парадную форму. Вручил мне бриллиантовое ожерелье для невесты {}*. Я оставался у него с полчаса. Впервые услышал от него о своем будущем назначении в Военно-учебные заведения. Говорили и о славянстве: он вспомнил, что есть у Пушкина стих об этом, и я поспешил привести этот стих наизусть: ‘Славянские ручьи сольются в русском море, Оно ль иссякнется?’

Цетинье, дом князя Мирко.

9 июля 11 1/2 вечера.

Описывать путь от Петербурга до столицы Черногории и скучно, и долго, и не любопытно, оно так бледно и незначительно в сравнении с сегодняшними впечатлениями. Ограничусь общими чертами. В день отъезда был у меня довольно неприятный разговор с Мама: ей не по сердцу моя посылка в Черногорию. Сказывается столкновение германского духа со славянским.

Вторник. 6.

В дороге все читал о Черногории, все знакомился с этой необыкновенной, своеобразной, особенно привлекательной страной.

Четверг. 8.

В 2 пришел из Триеста пароход Graf Wurmbrand, на нем прибыли и поплыли с нами далее дочь Черногорского князя Анна с мужем, принцем Баттенбергом, и князь Петр Карагеоргиевич (покойная его жена — 1890 г. — была дочь князя Николая) с прелестными двумя сыновьями Георгием и Александром 11-ти и 10-ти лет… Но что за ночь — волшебство! Тишина, светлый месяц, звезды. Далматинский берег очень живописен. Если бы не владычество Австрии!

Пятница. 9 июля.

Утром пароход заходил в Рагузу (Дубровник). Что за дивное утро! Что за чудесные виды на прибрежные горы и скалы! Сейчас же от восхищения стихи завертелись в голове… Голубое, как сапфир, море отовсюду замкнутое высочайшими горами, а в глубине залива, высоко и далеко — Черногория, там, под облаками. Обидно вспомнить, что наш импер. Александр I письмом Владыке Петру II принудил его отдать Котор Австрии!! Австрийцы портили мне впечатление, если только можно испортить: оно было так необыкновенно, так величественно. — Прошел вдоль караула, отделался от австрийского начальства любезными фразами и — поскорее с Нарышкиным в коляску. На козлах два черногорца в живописной одежде. Кучер в красном, расшитом золотом на спине, а рядом с ним ‘пернаник’ — один из 60 телохранителей Князя, в малиновом сукне с черными на спине шнурами. И так эти черногорцы честно смотрят прямо в глаза, так приветливо улыбаются. Я вздохнул свободно, оставив за собою австрийцев. Перед нами отвесная высочайшая стена, дорога каким-то чудом лепится по ней, извиваясь змейкой… Все выше и выше! Которский залив все дальше и дальше и глубже в бездне под ногами. Вот попадаются черногорцы — рабочие… Я крикнул им: ‘Помогай Бог!’ — и один из них, молодой, с милым открытым лицом, так весело закричал мне в ответ: ‘Добра все встреча!’ Все выше и выше! Вот мы на вершине, внизу Которский залив кажется уже только милым бирюзовым озером. Мы на границе. Меня встречает Мирко, второй сын Князя, молодец, 20-летний красавец, с прекрасным, каким-то ‘соколиным’ лицом. Мы знакомы с 96 года, оба сочувствуем друг другу. Расцеловались. С ним наш поверенный в делах К. А. Губастов, его чиновник С. А. Лермонтов, воспитатель Мирка русский полковник Сумароков и два молодца черногорца, назначенные при мне состоять. Далее я ехал с Мирком… Вот дорога начинает постепенно спускаться, все изгибами и извилинами. Видна равнина Цетинья. Дождь проходит. Весело, сердечно, откровенно болтаем. Вот и Цетинья. Маленькие, скромные, каменные строения, но мне все нравится, все по сердцу, всех бы обнять, всем бы закричать, что мы родные братья! Раздаются пушечные выстрелы, звонят в колокола. Я уже завидел у дверей дворца Князя Николая. Выпрыгиваю, обнимаемся с ним, передаю ему Царский поклон. Он ведет меня мимо почетного караула. Я кричу им: ‘Помогай все Бог, юнаци!’ Наверху, на балконе, Княгиня Милена, снимаю перед нею шапку. Идем с Князем в монастырь, где рака владыки Петра I. Митрополит встречает с крестом и св. водою и слушаем краткий молебен… Чувствую себя совсем как дома, в семейном кругу. Меня ведут ко мне, через улицу, напротив дворца, в доме Мирка. Маленькие, уютные комнаты. — В 8 обед во дворце. Просто, незатейливо, радушно. Гуляем в лунную ночь с Князем по саду.

Цетинье, 11-го.

Суббота. 10 июля.

Я здесь утопаю в блаженстве: чудный по красоте, солнцем пригретый край, глаз не видит темных, опошленных сторон гражданского развития. Нет западной плоскости культуры. Народ нам родной, православный, слышна речь близкая к родной, своя одежда, живописная, красивая, не заменена европейской. Все мало, но есть какая-то благородная простота и достоинство. Видел казармы на два батальона пехоты с артиллерией. Чистота поразительная… На горе могила владыки Даниила, любовался видом на всю крохотную столицу. Где я живу — три окна по фасаду: одно в кабинете, другое в гостиной, третье в спальне, первая и третья из этих комнат угловые и имеют еще по боковому окну. Из спальни я переговариваюсь в боковое окно с Мирко, который живет в соседнем доме, через проулочек и его окно напротив моего. — Был у симпатичного митрополита, владыки Митрофана, который, будучи еще игуменом, геройски защищал от турок монастырь на Мораче и имеет Георгиевский Крест. Дивной ночью гулял пешком с Мирком. Ему хочется послужить в строю в России. Если бы у нас в полку!

Понедельник. 12 июля.

Прибыли в Антивари, или, вернее, Тополицу (первое название принадлежит городу с портом, а второе — местечко на пустынном берегу моря, где находится небольшой дворец Князя и прилегающие к нему здания). Здесь меня встретил Дано, последний черногорский Князь.

Вторник. 13 июля.

Дано и Мирко (сыновья Князя Черногории Николая) возили меня в старый город, разгромленный черногорскими пушками и отнятый у турок в 1877 г. Подобно Севастополю, он поныне стоит в развалинах, заросших виноградом и плющом, но, несмотря на это, жители в нем есть, по большей части мусульмане, улицы между жилыми домами круто поднимаются в гору и вымощены большими камнями, настолько наглаженными ходьбой, что ноги скользят по ним, как по льду. В старой католической церкви теперь склад оружия. Есть заброшенная церковь византийских времен с остатками хорошей стенной живописи. Были и в новой церкви, где сегодня Ютта присоединится к православию. В 8-м часу вечера, когда в море показался пароход австрийского Ллойда, Graf Wurmbrand, привозивший из Триеста невесту с ее матерью и братом, мы в парадной форме перебрались на яхту и пошли навстречу.

Среда. 14 июля.

В 9 утра было назначено присоединение принцессы Ютты к православию. Мать и брат не желали при этом присутствовать, и мне было предложено отвезти невесту в Антиварийскую церковь. Ютта была очень хороша в черногорийском наряде. Дорогой в церковь, в коляске разговор клеился не слишком, она спросила меня, придется ли ей отрекаться — abschworen — от лютеранской веры. Я ответил, что ее присоединение состоится по тому же обряду, по которому наше вероисповедание приняла императрица Александра Федоровна, и прибавил, что оба наши вероучения христианские и что лютеранам ни от чего отрекаться не надо, а надо только принять ко всему существующему еще кое-что новое… Символ веры Ютта прочитала сама по книжке, в которой он был написан немецкими буквами. Ей нарекли имя Милицы.

…Я расспрашивал нашего посланника Губастова о здешних делах и услышал от него многое такое, что разочаровало меня. Он видит немало темных сторон в Черногории: беспорядочность финансов, не всегда точное исполнение требований Князя, которые в свою очередь бывают часто противоречивы и непоследовательны. Сыновей Князя Губастов считает избалованными, плохо воспитанными, пустыми, ленивыми. Даниил будто бы не любим в стране, невнимателен, даже резок и груб, оттирает от отца его главных советчиков и способных людей, стараясь получить над ними преобладающее влияние, окружает себя ничтожными людьми… Мирко, по мнению Губастова, лучше старшего брата, но мало способен и пустоват, ничего не читает. Мне было больно слышать это: я видел здесь все в розовом свете и не замечал темных сторон, все же мне кажется, Губастов преувеличивает эти темные стороны.

Четверг. 15 июля.

Во всех деревнях жители встречали жениха и невесту с цветами и с графинами воды, водки или вина, которые вместо пробки накрыты апельсинами… Цетинье стало неузнаваемым: со всей страны собралось множество народа, везде флаги, цветы, зелень, по улицам войска шпалерами, выстрелы из пушек, колокольный звон, крики ‘живио’. Зрелище и красивое, и торжественное, и трогательное.

Цетинье. 17-го.

Удивительный народ эти черногорцы: я уже говорил, что к свадебным торжествам со всех краев страны сюда пришли толпы народа и живут в театрах и палатках по всей равнине вокруг столицы. Полиции никакой, а беспорядка не заметно. Пьяного я ни одного не видал: их здесь не бывает…

Цетинъе. 18-го в день

отъезда.

Суббота. 17.

Давно мне не случалось за границей не радоваться возвращению в Россию. Здесь, в родной Черногории, я чувствовал себя не за границей, а как бы дома. Очень мне жаль, что сербский язык мне неизвестен. Просил здесь достать мне Библию в сербском переводе (Ветхий Завет — Даничича, а Новый — Караджоеча) и читаю Евангелие, кое-как справляюсь и понимаю, но говорить не могу.

На греческом военном судне

‘Крит’ в Адриатическом море

Воскресенье. 18.

Последний день в Цетинье прошел суетливо. Надо было распределять подарки, я постарался быть как можно щедрее. Были у обедни в маленькой церкви Иван-Бега. Князь сам читал Вторую и молитву Господню. После завтрака началось томление, неизбежное при расставании. Ходили с Ники в дом наследника прощаться с великой герцогиней. Она слывет очень не умной и не вяжется с Черногорией, эти немецкие принцессы с узеньким миросозерцанием и придворного церемонностью здесь не на месте… Прощаться с черногорским семейством было очень жалко. Проводили меня как родного.

Стрельна, вечером 27 июля.

Я не подозревал всего того, что здесь без меня творилось. Прошел слух, что в полку произошла не кража, а растрата, в которой виновны офицеры, и что теперь стараются дело замять. Полагают, что слухи эти идут от двора Владимира…

Стрельна, утром 28^го.

Вторник. 27.

Вчера я пережил тяжелые впечатления, совершенно особого, до сих пор неведомого мне рода… Владимир задал мне вопрос: не знаю ли я кого-нибудь, кому мог бы сдать полк? Я был огорошен и внутренне возмущен, но сидел молча, не возражая ни словом и не оправдываясь. Когда он кончил, я доложил, что следствие обнаружило причастность к преступлению только трех негодяев и не предполагает и возможности целой шайки. Наконец, Владимир дал мне совет обо всем этом переговорить с его начальником штаба Васмундом.

Красное, 7 августа.

Пятница. 6.

Поехал в Петербург, в крепость. Генерал Васмунд вызвался поехать со мною — он желал поговорить. По его словам, Владимир еще до печального в полку происшествия покражи говорил ему, Васмунду, что хорошо бы мне, не откладывая, занять должность Гл. начальника военно-учебных заведений и, следовательно, его совет сдать полк ничего общего не имеет со совершенным преступлением.

Лагерь, 8^го утром.

Суббота. 7 августа.

Я спрашивал Царя, можно ли будет в январе поставить ‘Гамлета’ на Эрмитажном театре, как то было Высочайше повелено, или спектакль не состоится.

Узнал, что нам надо готовиться играть.

Павловск. 10 августа.

Воскресенье. 8.

После семейного праздника Царь похвалил мое стихотворение ‘Черногории’ (я вручил его накануне), позволил послать его Князю Николаю, но не пожелал, чтобы оно было напечатано, покуда жив нынешний император австрийский.

Вечером разбирал вещи, которые — в Петербург, которые — в Стрельну и Павловск, и думал: не последний ли раз я в милом лагерном бараке? Расставаться с ним жаль, но мне кажется, жди меня это расставание годами двумя, тремя раньше, мне было бы гораздо больше жаль, чем теперь. Кто знает, проведу ли я еще один лагерь в полку?

Павловск, 12 августа

1/2 9 утра.

Среда. 11.

Так хочется начать здесь жизнь деятельную, вставать рано, спать поменьше, не тратить попусту времени. Главное теперь увлечение — перечеркивание, в уже сброшюрованном экземпляре I тома моего ‘Гамлета’ на ватманской бумаге, всего того, что может быть выпущено при постановке на сцену, целиком поставить трагедию невозможно — потребовалось бы часов шесть времени, а на придворный спектакль в Эрмитажном театре можно уделить не более трех. Поэтому нужно прибегнуть к значительным сокращениям.

Павловск. Утром 13^го августа.

Четверг. 12.

Между прочим Якубовский сказал мне, что я назначаюсь Гл. начальником военно-учебных заведений через 3 месяца, а именно 14 ноября. Так сказал ему военный министр, по секрету, а он, Якубовский, думал, что мне это известно. Я же слышал это в первый раз. Значит, Владимир говорил с Государем, а Государь под этим влиянием говорил с Куропаткиным. Итак, мне через 3 месяца придется сдавать полк. У меня сердце сжимается при этой мысли.

Павловск. 5 октября.

Понедельник. 4.

Меня очень смущает мысль, что я буду назначен на новую ответственную должность до окончания представлений. Я боюсь, что мое появление на подмостках сцены, да еще сцены придворной, где меня увидит все общество, и появление немедленно по вступлении в новую и важную должность произведет очень невыгодное впечатление. Скажут, и не без основания, что не успел я взяться за новую обширную деятельность, как уже ломаюсь на театре.

Среда 27. Октябрь.

С волнением ожидаю понедельника 1 ноября, когда предположено начать репетиции ‘Гамлета’ в Эрмитажном театре. — Не представляю себе, как провести главную сцену (III, 2), еще не игранную мною у Измайловцев, особенно то место, когда после представления уличенный король покидает залу и Гамлет поет глупую песенку. Тут Мочалов разражался истерическим хохотом, боюсь, что никак не справлюсь. Мая Лопухина (рожд. Клейнмихель), играющая Офелию, по нездоровью не может прибыть к началу репетиций.

Утром 29 октября.

Четверг. 28.

Продолжают приходить письма с благодарностью за ‘Гамлета’. Посвящение вызывает единогласное одобрение.

8 1/2 утра 30 октября.

Пятница. 29 октября.

Часто, уже лежа в кровати, обдумываю роль Гамлета и не могу заснуть. Это было, например, третьего дня, до 2-х ночи не спал и встал все-таки в 7 1/4, но с головною болью, которая, все усиливаясь, промучила меня до позднего вечера. Много играл Грига, норвежского композитора.

Утром 31 октября.

Суббота. 30.

Мысли о роли Гамлета все чаще не дают мне засыпать, обдумываю жесты, позы, интонации голоса, стараясь приискать все более тонких оттенков, невольно волнуюсь ввиду близости начала репетиций и не могу спать.

8 ч. 45 м. утра 1 ноября.

Воскресенье. 31 октября.

Более двух месяцев с лихорадочным нетерпением, как дети ждут рождественской елки, ждал я 1 ноября, когда назначена была первая репетиция ‘Гамлета’ в Эрмитажном театре, и вот сегодня дождался. И все еще кажется мне, что это слишком хорошо, так хорошо, что что-нибудь помешает представлению. Предвижу много попутных препятствий, огорчений, неудач и неприятностей. — Все настойчивее говорят, что новое мое назначение состоится 14 ноября. Царя ожидают в Царское 4-го. Буду просить его отстрочить назначение до февраля или марта, словом, когда кончится спектакль. Любопытно мне узнать, когда и почему Царь изложил свое желание назначить меня не ранее ноября 1900 года.

Утром. 5-го.

Четверг. 4.

По поручению военного министра у меня был генерал-лейтенант Якубовский и сказал, что Куропаткин не встречает препятствий испросить Государя на мое назначение не раньше великого поста. И прекрасно! Я так опасался, чтобы это назначение не состоялось одновременно с представлениями ‘Гамлета’ или, что было бы еще хуже, до начала их.

Понедельник. 8.

Вечером третья репетиция в Эрмитажном театре. Сперва актер Давыдов, наш режиссер, прочел нам вслух весь первый акт, указывая на мелкие подробности каждому действующему лицу. Мы много вынесли впечатления из этого чтения.

Утром 10 ноября.

Вторник. 9.

Почти каждый день посвящаю по возможности не менее часа времени чтению о военно-учебных заведениях, теперь на очереди XV книга Свода Военных Постановлений. Уже не далеко до последних по списку книг, присланных мне летом Военным министром. — Продолжаю вставать непременно в 7 1/4, даже если и лягу поздно накануне, и как приятно иметь свободные утренние часы, особенно в дни, когда поневоле приходится тратить время на разных обязательных празднествах… Заседание в Археологическом обществе в первый раз с новым вице-председателем Гр. Ив. Ив. Толстым. По поводу любопытного сообщения о находке в ноябре прошлого года богатого денежного клада в Киевской лавре распорядился составить Всеподданнейший доклад о необходимости приобресть в Государственную собственность главнейшие редкие медали и монеты из этого клада.

22 ноября.

Введение во Храм. 21.

Воскресенье.

На семеновском параде стоял при встрече Государя и потом проходил в качестве временно командующего бригадой на правом фланге.

Государь перед завтраком рассказывал, как однажды в Царском на прогулке, когда он поздоровался с одним из низших чинов сводно-гвардейского батальона, тот ответил: ‘Здравия желаю Ваше Высокородие’. Другой раз кто-то из солдат ответил: ‘Ваше Превосходительство’. Первому Государь ничего не сказал, только улыбнулся, а второму заметил двойную ошибку: полковничий чин никак не оправдывает обращения, как к генералу. Я просил Государя когда-нибудь назначить мне время для не слишком краткой беседы. — Видел Мунэ-Сюлли в ‘Гамлете’. Впечатление не слишком благоприятное. — Во-первых, текст (в переводе Дюма и Мёриса) искажен и полон невозможных вставок во французском роде: например, Гамлет после исчезновения призрака в конце I акта клянется, между прочим, позабыть Офелию. Офелия видит Гамлета за кулисами в 1-м акте и страшными восклицаниями выражает свою любовь к нему. Мунэ слишком стар для Гамлета, крики и завывания располагают скорее к смеху, нежели к сочувствию. Но есть отдельные подробности, которым я не премину подражать.

Утром около 9 ч. 24 ноября.

Понедельник. 22.

Эти дни наш Олег в первый раз говел. Несмотря на то, что ему только 7 лет, он приступил к таинству покаяния вполне сознательно и прекрасно подготовленный Настенькой и о. Григорием Петровым. Весь в слезах приходил он просить у нас прощения. Чтобы не думали, будто это слезы от капризов, он говорит, что плачет ‘от грехов’. Что за прелестный мальчик!.. На 7-й репетиции ‘Гамлета’ приступили к разучиванию последней сцены. Опасаемся за слишком большую продолжительность представления и подумываем о новых сокращениях.

Четверг. 25.

На 8-й репетиции ‘Гамлета’ главнейшие участники, наконец, были в полном составе, дождались-таки и Марьи Алексеевны Коссиковской — Королевы Гертруды. Она играет прекрасно, жаль только, что так мала ростом. Разучивали мою сцену с королевой. Чтобы поберечь горло, я выпускал свои монологи.

Шли по порядку все четыре акта, кроме сцены в молельне Короля. Офелия играет все лучше и лучше. Кончили около полуночи.

Мраморный, 28 ноября

9 ч. 10 м. утра.

Суббота. 27.

Лучший знаток Шекспира в России, московский профессор Стороженко по моей просьбе прислал мне замечания на мой перевод ‘Гамлета’. Их не слишком много, но они существенны, и я уже начал исправлять по ним свой текст. Бьюсь над заключением монолога Гамлета в 5 сцене 1-го акта.

9 утра 29 ноября.

Воскресенье. 28.

Один из священников собора Спаса Преображения о. Александр Златковский подвергнулся обвинению в том, что плату за требу не всю внес в церковную кружку, а частью воспользовался на собственные нужды. Это случилось уже не в первый раз. Ему было предложено добровольно покинуть собор, на что он было и согласился и собрался идти в монахи, да передумал и стал оправдываться…

Был в комиссии в Консерватории по вопросу о сооружении статуи А. Г. Рубинштейну.

30 ноября.

Понедельник. 29 ноября.

На девятую репетицию в Эрмитажном театре собрались все участвующие, считая и тех, что изображают двор, офицеров, солдат и пр. Много Преображенцев, есть Семеновцы, Егеря, 4 Конно-Гренадера, есть и барышни: Зеленыя, две Комаровы, две княжны Урусовы, Фукс, Пешкова, Шевичи и другие — я и сам их не знаю, Давыдов обучал всю эту толпу, и мы повторяли только те сцены, где вся она должна появляться…

Вторник. 30 ноября.

Ко мне являлся новый управляющий министерством Вн. Дел Дм. Серг. Сипягин. Он вполне порицает действия своего предшественника Горемыкина по поводу студенческих волнений прежней зимы, но и не совсем соглашается с мнением Ванновского, что ничего политического в этих волнениях не было.

9-го утром, декабрь.

В Николин день не было репетиций ‘Гамлета’, и у меня, как у присяжного актера, просто руки чешутся, так хочется играть. С 1 ноября, можно сказать, жил от репетиции до репетиции, в промежутки считая дни, остающиеся до следующей. Что же со мною будет, когда кончатся представления ‘Гамлета’?

Четверг. 9.

Наконец, после промежутка в целую неделю состоялась репетиция ‘Гамлета’ в Эрмитаже… Среди зрителей была актриса Комиссаржевская и дала нам несколько очень ценных указаний. Вот уже было 11 репетиций, а декораций еще нет и костюмов также. Но впереди еще целый месяц.

12 декабря.

Пятница. 10.

По желанию молодой Императрицы в залах Таврического дворца устроена большая ‘Рождественская ярмарка’ в пользу Патриотического общества, к ней привлечены дамы большого света, согласившиеся быть продавщицами. Вчера на открытие этого базара прибыли из Царского Их Величества. Государь сказал мне, что еще не посылал за мною, так как был очень занят — накануне работал до 10 вечера.

Воскресенье. 12.

Стоят самые короткие дни в году, темные, мрачные, солнца мы уже давно не видали, морозу градусов 7, не более…

На парад Финляндского полка ездила только жена, а я с EgИnie и Георгием был в Академии художеств на торжественном праздновании юбилея К. П. Брюллова. Там собраны картины и рисунки этого художника, я дал для нее принадлежащий мне портрет Брюллова, писанный им самим.

Утром 14-го.

Понедельник. 13 декабря.

Сегодня торжествую свою исправность: хоть и лег вчера после репетиции во 2 часу, а заснул лишь в третьем, сегодня встал в положенное время и около 8-ми пил кофе у детей. — Вот и снегирь решается прилетать на письменный стол и усаживается на какой-нибудь портрет, в эту минуту он даже отважился пересесть ко мне на руку и взял с нее угощение. Канарейка гораздо смелее, доверчивость все более побеждает в ней всякий страх. Вчерашний день ожидался мною с нетерпением, так как была вечером назначена репетиция, а эти репетиции теперь моя жизнь, живу от одной до другой.

Был у меня юноша Черногубов, занимающийся биографией Фета, и подарил мне черновик последнего, мне посвященного стихотворения Афанасия Афанасьевича. Он получил его от Екатерины Владимировны, бывшей чтицей Фета в последние годы его жизни.

Мраморный, 15 декабря.

Вторник. 14 декабря.

Продержал корректуру 5-го полулиста предисловия к ‘Гамлету’, еще до конца его далеко, пока идет история трагедии в Германии, а впереди предстоит еще ее судьба во Франции и, наконец, в России. Типография работает хорошо, но невозможно медленно.

Пятница. 17 декабря

Царь с молодой Царицей позвали нас к обеду в Царское. Очень кстати прислали мне начисто изготовленный Всеподданнейший доклад о расширении Отделения русского языка и словесности, который я и захватил с собою в Царское… Царь пришел к самому обеду. Был позван к столу и Борис — дежурный флигель-адъютант. Только сели обедать, Ее Величество вызвали из-за стола на детскую, вскоре она вернулась: у маленькой Татианы Николаевны сделался какой-то кашель с хрипом, позванный доктор Гирш определил ложный круп. Царь говорил о моей комиссии по переходу к григорианскому календарю и говоря, что очень желал этого перехода, опасается неопреодолимости препятствий… Говорили также и о вопросе дня — англо-трансваальской войне. После обеда Царь позвал меня к себе в кабинет и тут продержал меня с глазу на глаз с добрый час. Он показал мне некоторые предметы — образки, кресты, распятия, коробку золотых карманных часов, монеты, добытые со дна Чесменской бухты, где в бою в прошлом столетии пошел ко дну русский корабль ‘Евстафий’. Среди этих предметов был и осколок бомбы с крепко приставшей к нему частью кости человеческой ноги и остатками подошвы сапога. — Я доложил дело по Академии и перешел к вопросам, касающимся полка. Я услышал от Царя — он откровенно рассказал мне это — что вскоре после покражи денежного ящика Владимир докладывал ему о необходимости для меня сдать полк, доведенный до значительной расшатанности внутреннего порядка, Владимир находил, что мне следует сдать командование по крайней мере немедленно по окончании лагеря. Царь не разделял этого взгляда, который позже и сам Владимир изменил.

Суббота. 18 декабря.

Только роль Гамлета может меня расшевелить хотя бы среди глубокой ночи. Даже стыдно признаться: во глубине души я считаю исполнение этой роли своим любимым и главным делом — все остальные перед ним бледнеют.

Мраморный, 20-го

Воскресенье. 19 декабря.

В 9 1/2 y Павла Егорыча, подарил ему шитую золотом рукавичку с руки препод. Ильи Муромца, мощи которого почивают в Киевских пещерах, эта рукавичка у меня перед образами уже очень много лет, но только теперь я узнал, что память препод. Ильи Муромца совершается 19 декабря.

10 утра 21 декабря.

Понедельник. 20.

На 14-й репетиции в Эрмитаже в первый раз появились декорации тронного зала, служащего и для сцены спектакля молельни короля, комнаты королевы, покоя во дворце для II акта, а также для сцены сумасшествия Офелии, комнаты в доме Полония и залы для заключительной картины. Все эти декорации прекрасны. В картине II акта очень удачно написана галерея, согласно словам Полония: ‘Вы знаете, он здесь часами иногда по галерее ходит’. В молельне короля на стенных коврах изображены события из Нового Завета: Вифлеемские ясли и даже Спаситель, распятый на кресте. Я думаю, что надо будет сильно затушевать: мы не привыкли видеть на театре этих священных изображений… Зала была полна зрителей…

Среда. 29.

Торжественное заседание в Академии наук. Ездил туда с женой и Софьей Николаевной и открыл его чтением Высочайшего указа Сенату об учреждении при Отделении русск. языка и словесности разряда изящной словесности в память Пушкина и о соответственных изменениях в Положении об Отделении. — Академический обед у Додона. Пили за мое здоровье, как за переводчика ‘Гамлета’, а также как за председателя шпицбергенской комиссии. Вспоминали тружеников науки в числе 19 членов, отрезанных более чем на полгода среди непроглядной тьмы полярной ночи во льдах Шпицбергена в поселке, в честь мою названного Константиновским.

1 января 1900 г.

Пятница. 31 декабря.

Сильные морозы, около 15®. Стоит серый туман. Академик Шмидт, председательствующий в комиссии по снаряжению ученой экспедиции на землю Санникова, приезжал ко мне с одним из участников этой экспедиции — лейтенантом Матисеном, они просили меня похлопотать, чтобы лейтенанта Колчака, служащего на ‘Петропавловском’, тоже назначили в состав экспедиции, оставив его на службе, в противном случае Колчак выйдет в запас флота. Я переговорил об этом с Управ. Морским М-вом Тыртовым по телефону. Последовал отказ, несмотря на мое указание, что Колчак подаст в запас. ‘Пусть подает, а отпустить невозможно’, — был ответ. — Я плохо понимаю такой ограниченный взгляд на вещи первой важности.

1/IV — 31/ХII — 1906

Рождение княгини Веры Константиновны. Обсуждение статей законов, касающихся Императорской фамилии. Уделы — собственность Царя или Императорского Дома?

Императрица сочиняет церемониал открытия Государственной Думы. Торжественный

церемониал на крестинах княгини Веры Константиновны отменен в связи с тревожным

временем и открытием Думы. Сонет ‘К ночи’. Витте подает в отставку. Покушение

на Дубасова в Москве. Торжественное открытие Государственного Совета и

Государственной Думы. Речь Царя. Петрункевич требует амнистии политзаключенным.

Николаю II председатель Гос. Думы Муромцев нравится. Дума — очаг революции. Новая усыпальница в Петропавловском соборе. По всей России — политические убийства.

Дума не вносит примирения в стране. Хлеб и булки из придворной пекарни. Среди

Преображенцев — бунт. Лейтенант Гаршин, племянник писателя.

Прогноз князя Андронникова: ‘Династию выгонят вон’. День рождения Иоанна

Константиновича — в лесу чай и шоколад. Ожидание гибели Царствующего Дома,

междуусобные войны, кровопролития. Крайне левые считаются неуязвимыми. Погребение

генерал-губернатора Москвы, Великого Сергея. Юнкера в Орле, Киеве, Елизаветграде.

Гос. Дума распущена. Слухи о заговоре: цель — захватить банки. Николай II предлагает

Великим князьям встать во главе уступок земли неимущим крестьянам. Царь наказывает

взбунтовавшихся Преображенцев молчанием. В Петербурге провалился мост через Мойку.

К. Р. организовывает лекции для военных училищ о законе, правах монарха, земельном

вопросе, социалистических учениях. Решение строить Пушкинский дом. Семейные радости:

дети, подарки, рождество, елка.

Павловск (Пишу вечером

12 апреля, на другой день

после рождения нашей

маленькой Веры)

Вторник. 11 апреля 1906.

Фомина неделя.

…Жена очень страдала, помнится, ни один ребенок не давался ей так болезненно. Почти не было перерыва между схватками. В 8 ч. появились Отт {Д. Отт — лейб-акушер, профессор.} и Женя, а через 23 минуты мы с женой с блаженством услыхали крик нашей маленькой Веруси. И сразу прошли у жены боли, она опять стала веселая и довольная, а сверх того безмерно счастливая появлением дочурки. Господь как будто вознаградил нас за утрату нашей бедной милой Натуси… Послал за детьми. Первая прибежала Татиана, я объявил ей, что у нее сестрица Вера, и мы оба заплакали. Пришли и все мальчики, я и их поздравил с сестрой. Они догадывались, что родился ребенок, т. к. Игорь видел в окно, как приехала Кондратьевна, и сейчас же рассказал братьям. Побежали к Мите, который еще лежал в кровати. Иоанчик и Гаврилушка очень просили послать их к Их Величествам сообщить о новорожденной, я было хотел послать туда Короченцова. Посоветовался с Митей и пустил мальчиков в Царское… В 1/2 2 в нашей походной церкви отслужили молебен, к которому приехала Имп. Александра Федоровна со Станой и ее сыном Сергеем. Как мило со стороны Императрицы! — Обедали с детьми, Надей и Сашенькой Короченцовым в зале Мира.

Пишу в Павловске 13-го

Среда. 12 апр.

Хорошо выспавшись, встал с головной болью — расплата за предыдущую бессонную ночь и волнения, хотя и радостные. — Кормилицу достали из Тверск. губернии, Аннушку, жену полового какого-то трактира в Москве. Поступила к нам новая помощница Ике, по имени Мари, православная, говорящая по-русски и по-немецки. Новорожденная сосала исправно, спала тихо, в одной комнате с Георгием, который (неразб. — Э. М.) хотел, чтобы ее положили к нему в кроватку. — Погода не очень теплая — восточный ветер — но солнечно. Жена чувствует себя прекрасно. Ни слабости, ни нервности, настроение прекрасное… Приходила Императрица и передала людям для жены букет из чудесных роз.

Пишу 14-го.

Четверг. 13 апреля.

Государственный секретарь барон Икскуль передал мне в письме приглашение Владимира быть у него в 4 ч. в Петербурге ‘для обмена мыслей по поводу статей Основных законов, касающихся Императорской Фамилии’. Застал у Владимира Николашу, Сандро, Андрюшу, Министра Двора Фредерикса и Барона Икскуля. Поставлен был вопрос о необходимости оградить Учреждение о Импер. Фамилии от посягательств будущих Государственных Совета и Думы. По статье 55 вновь выработанных Основных Государств. законов почин пересмотра их принадлежит единственно Императорскому Величеству. Но чтобы пересмотр Учреждения о Имп. Фамилии миновал и Государств. Совет и Думу, мы единогласно предположили, чтобы в случае пересмотра он производился по указаниям Государя. Попутно затрагивались несколько довольно щекотливых вопросов, из которых главный — как смотреть на Уделы, как на собственность Государя или Императорского Дома. В совещании все видели в Уделах собственность Импер. Дома, которую опекал Государь, как его глава. Но указывалось, что в действительности нередко деятельность Уделов выражалась как ничего не имеющая общего с Императорским Семейством, а только с самим Государем. Так, наприм., без нашего ведома в минувшую войну было выдано в пользу раненых 2 миллиона из удельных сумм, как бы от имени Императорск. Фамилии. Владимир будет просить Государя разрешить пересмотр Учреждения о Импер. Фамилии для выяснения многих темных его сторон.

Павловск. Пишу 16-го.

Пятница. 14 апреля.

В Мраморном было у меня совещание с профессорами, вызвавшимися читать лекции на курсах для учителей и учительниц низшей школы в Павловске, в нынешнем году опять предполагаю открыть курсы с 16 августа по 14 сентября.

В Павловске.

Пишу 17 апреля.

Воскресенье. 16.

Большая прогулка с детьми. — По желанию жены угощали шоколадом в тронной зале всех детей наших служителей, детей было 94, это по случаю рождения нашей Веруси.

Пишу 19 апреля.

Понедельн. 17.

Чудные летние дни. На площади перед большим Царским дворцом церковный парад л.-гв. 1-му Е. В. и 2-му стрелковым батальонам и л.-гв. 6 Донской казачьей батарее.

Солнечный, тихий теплый день. Оба командира батальонов назначены флигель-адъютантами. Я так рад за Петю Дельсаля! — За завтраком сидел подле Императрицы Александры Федоровны. Просил ее крестить вместе с нашим Костей маленькую Верусю, и Императрица по-видимому этому обрадовалась. Узнал от нее, что она вместе с церемонимейстером бароном Павл. Павл. Корфом сочиняет церемониал открытия Государственной Думы, которому будет придана возможная пышность. Дамы в русских платьях, Государь взойдет по ступеням на трон в Георгиевском зале Зимнего дворца, Императрицы займут особо приготовленное для них место. Государь прочтет тронную речь. Алике говорила, что в составлении церемониала старается не подражать западным образцам, а согласовать его с русскими обычаями. Но я смею сомневаться, чтобы эти обычаи ей слишком хорошо известны, да и как связать их с парламентом?.. Государь назначил наши крестины на 25 апреля, за два дня до открытия Думы.

Пишу в Павловске

21 апреля.

Числа с 16-го у нас идет некоторое брожение. Митя передавал мне после одной из поездок в город, куда ездил раза три-четыре в неделю, что Павел Егорович советует обставить крестины маленькой Веры как можно скромнее и проще, наподобие того, как год назад крестили покойную нашу Натусю. Ему кажется, что в настоящее тревожное время крестины, устроенные по торжественному церемониалу за два дня до полного грозной неизвестности открытия Государственной Думы, могут вызвать нарекания. — Лично я не соглашался с этим, полагая, что своим правом можно и должно пользоваться везде и всегда и что если верноподданные, конечно, не усмотрят в торжественности крестин ничего неуместного, то для врагов престола совершенно безразлично, пышно или бедно обставлены крестины в доме одного из членов Императорской Фамилии, враждебно настроенным все равно ничем не угодить. — 17 Государь назначил крестины на вторник 25 апреля по примеру крестин всех наших мальчиков, т. е. с церемониалом. Я колебался, от какой части набрать почетный караул, от 2-ой ли роты Им. стрелков или от эскадрона Кавалерийского училища, в котором теперь состоят наши старшие сыновья, и просил Государя решить это, он остановился на эскадроне… Имп. А. Ф., сочиняя церемониал открытия Думы, предполагала прибытие в Петербург на яхте к самому Зимнему дворцу. Но это отвергнуто ввиду возможности дурной погоды, очень бы затруднившей бы дам в русских платьях. Поднят вопрос, как быть Государю на открытии, в короне ли и порфире? Фредерике от меня собирался к графу Палену, чтобы с ним посоветоваться.

Пишу в Павловске

22 апреля.

Стоят восхитительные, весенние, но по теплу точно летние дни. Еще в среду 19-го мы всем нашим обществом завтракали на крытом полукруглом балконе, примыкающем со стороны двора к картинной галерее. В тот же день ужинали в зале Мира: к вечеру стало прохладнее и сырее. — Зелень распустилась, даже на дубе и липе почки развертываются и кажутся зелеными точками. 20-го вечером было чудесно, волшебная ночь, луна, совсем тепло. Мы обедали или, вернее, ужинали в 7 ч. на Гонзаговой галерее. А в 10-м часу поехал встретить на станции Митю, который на несколько часов ездил в город. Потом походил еще, чтобы полюбоваться лунной, теплой, тихой ночью. И вот опять зародился новый сонет ‘К ночи’, это уже седьмой.

Пятница 21 апреля.

Гулял ночью. Сонет готов.

В Павловске ,

в Юрьев день

Суббота. 22.

Жаркая погода — июльской в пору, вчера в тени 20®. А вот новый ‘Сонет к ночи’.

Какой восторг! Какая тишина!

Благоуханно ночи дуновенье

И тайною истомой усыпленья

Природа сладостно напоена.

Тепло. Сияет кроткая луна…

И очарованный, в благоговенье

Я весь объят расцветом обновленья

И надо мною властвует весна.

Апрельской ночи полумрак волшебный

Тебя, мой стих мечтательно-хвалебный,

Из глубины души опять исторг.

Цветущую я созерцаю землю

И, восхищен, весне и ночи внемлю,

Какая тишина! какой восторг!

…Граф Витте подал в отставку и заменен в должности Председателя Совета Министров бывшим министром Вн. Дел И. Л. Горемыкиным. Говорят, что выходит весь кабинет. В Разряд изящной словесности вместе с другими избрал в Почетные Академики Алексея Николаевича Веселовского.

Воскресенье. 23 апреля.

Нашему прелестному Георгию минуло 3 года. В Царском Селе парад лейб-уланам. Государь лично выдавал награды офицерам, бывшим под командой Орлова в Лифляндской губ. для усмирения восстания. — За завтраком слышал, как он говорил, что всегда противился назначению Куропаткина Главнокомандующим действ. армии и что упрекает себя за уступку общественному мнению.

Пишу в Павловске

26 апреля.

В Царском Селе перед Высочайшим завтраком распространилась весть о покушении на жизнь Дубасова в Москве, он уцелел, только легко ранен в ноги, а его ординарец граф Коновницын и сам убийца, переодетый лейтенантом флота, убиты наповал брошенной бомбой.

Понедельник. 24.

…К 7 1/2 ч. поехал в Ж. Педагогич. Институт на конференцию. Просидел до 12 1/2. Говорили о Законе Божием. Наши левые настаивают, чтобы этот предмет не был обязательным, так же как и русский язык, но им не удалось этого провести. Они не останавливаются перед неблаговидными приемами прений, умышленно не понимая поставленного им вопроса и придавая ему ложное толкование.

Четверг. 27.

Продолжается та же чудесная, жаркая погода. Пили кофе с Татианой и младшими мальчиками на балконе у картинной галереи. — Уехали в Петербург в 10 ч. Митя, Татиана, пять старших мальчиков и я. Жена, отпуская нас, тревожилась. Как-то сойдет сегодня торжественное открытие Государственного Совета и Государственной Думы? Не будет ли каких ужасов или безобразий?

Теперь 12-й час дня. Иоанчик и Гаврилушка будут стоять в строю, во взводе от эскадрона Никол. Кавалер. училища, а Костя во взводе корпуса Александра II в Николаевском зале. Татиана, Олег и Игорь дождутся в Романовской галерее прихода Великих Княгинь, чтобы вместе с ними пройти на эстраду в Георгиевском зале. — (Тогда же, 27 апреля, в Павловске.) — По приезде в Мраморный записал дневник. К завтраку приехали к нам падчерицы Елены Альтенбургской, чтобы вместе с Татианой поехать в Зимний. — К 1 ч. повез туда Иоанчика, Гаврилушку и Костю. Громадный съезд у дворца, вся набережная запружена экипажами. Подъехали к маленькому Государеву подъезду, поднялись по машине, и я провел мальчиков через малую столовую, Арабскую и Помпеевскую галерею в Николаевский зал, где они стали в строй. Обходил взводы от в. у. заверений. В зале было много членов Думы, одетых кто во фрак, кто в пиджак, кто по-русски. Вскоре их пригласили перейти в Георгиевский зал. Семейству надо было собраться к 1 1/2 в покоях Императрицы. Все были налицо. К этому дню прибыли из-за границы Михен, Алексей, Борис. Незадолго до 2-х пришли Их Величества. Государь был в Преображенском мундире, Им. М. Ф. в белом атласном, опушенном соболем, русском платье, Им. А. Ф. в белом с золотом, с диадемой из огромных жемчужин Екатерины II. Шествие направилось в Георгиевский зал из Концертного, оттуда, во главе его, несли Императорские Регалии — печать, меч, знамя, державу, скипетр и корону. За ними следовал Государь, один, за ним обе Императрицы рядом, а потом все мы попарно. Я вел Стану. Мои мальчики молодцами стояли в строю. В Гербовом зале Великие Княгини отделились от нас, чтобы Пикетной комнатой, запасной половиной и Романовской галереей пройти в Георгиевский зал на особо приготовленное Императрицам и им возвышение, по правую сторону трона. Мы же за Их Величествами вошли в Георгиевский зал через галерею 1812 года. Когда Их Величества приложились к кресту, митрополит Антоний начал молебен перед лежавшей на аналое иконой Спасителя, привезенной из часовни Петра Великого. Налево стояли члены Госуд. Совета, направо члены Думы. Слова молитвы трогали душу и проникали глубоко в мысль и в сердце. Отошел молебен. Государь остался стоять посереди зала, певчие и младшее духовенство стали выходить из зала, унося с собою икону, аналой и подсвечники. Императрицы направились к своему месту, где уже были Великие Княгини. Среди них была и наша Татиана, а Олег и Игорь прижались там к стене за колонной, так что их не было видно, а им все было видно. Мы — Великие Князья прошли мимо Государя и расположились по трем нижним ступеням, ведущим к трону, между ним и возвышением для Императриц и Велик. Княгинь. Тут же на ступенях стояли несшие Царские Регалии. Когда все заняли свои места, Государь медленно и величественно направился к трону, взошел по красивым его ступеням и сел на престол.

Через спинку трона была наброшена императорская порфира. По знаку Государя министр Двора взошел по ступеням и с низким поклоном подал бумагу, Государь взял ее, отдав Фредериксу свою шапку, а потом встал, сделал шага два-три вперед и громко, внятно, медленно стал читать свою речь. Чем дальше он читал, тем сильнее овладевало мною волнение, слезы лились из глаз. Слова речи были так хороши, так правдивы и звучали так искренно, что ничего нельзя было бы добавить или убавить. В них было и величие, и вера в светлое будущее России, и любовь к народу, и желание видеть его счастливым. Закончил Царь свою речь словами: ‘Бог в помощь Мне и вам’. И речь была покрыта громовым ‘ура’. Тем же порядком шествие двинулось обратно. По пути следования шествия гремело ‘ура’.

В Павловске 28 апреля.

Мы вернулись в Павловск в 6-м часу. Жара, благорастворение. Перед ужином и после сидел с женой на ее балконе. — Председательствующим Государственной Думы избран Муромцев. — О, какое томление духа и сколько опасений за будущее возбуждает эта Дума! Не будет ли она терять время в пустозвонной болтовне крайнего направления, пренебрегая делом.

(Пишу в Павловске 29 апреля.) Чего доброго ждать от так называемых ‘лучших людей’, от якобы представителей народа, от желанной Государственной Думы, когда именно по ее открытии, когда был ею избран в председатели Муромцев и еще до его вступительной речи, по его приглашению взошел на кафедру мерзавец Петрункевич, потребовал от правительства амнистии всем находящимся в заключении политическим преступникам, и когда это требование не только принято единогласно, но и покрыто рукоплесканиями? Если бы Дума занялась вопросами благоустройства крестьянства и нуждами просвещения — можно было бы надеяться, что она будет делать дело, но по началу уже видно, что этого не будет.

Воскресенье. 30 апреля.

В 3 часа были крестины нашей Веруси. Справили их самым скромным образом, без церемониала, почет. караулов, салюта и пр. Было только семейство, запросто, кто в сюртуке, кто в кителе, и близкие домашние. Тем не менее залы были чудесно убраны цветами и растениями. Прибыли из Петергофа и Гатчины Их Величества…

Чай, кофе, шоколад и шампанское в моем кабинете. Для маленьких — четырех Государевых дочек и Ирины был накрыт особый низенький стол. Государь был в форме императорск. стрелков. Слышал от него, что Муромцев ему скорее понравился, держа себя скромно и глядя прямо в глаза.

Среда. 3 мая.

Утро в 1-м кад. корпусе. Смотр внеклассных занятий. Смотрел работы по рисованию, ручному труду, танцы, гимнастику и фехтование.

Пятница. 5 мая.

Наконец, целый день в Павловске. Сильная жара, как в июле. Сирень в полном цвету. — Ответ Думы на тронную речь — гадость. Дума — очаг революции…

Суббота. 6.

Поехали с Митей в Петергоф на бензинном моторе, нанятом здесь, в Павловске. Ехали полтора часа. Жара. Был дежурным генерал-адъютантом. После обедни в большом дворце Их Величества принимали поздравления в одной из проходных зал. В числе поздравляющих был и председатель Думы Муромцев.

За завтраком меня посадили подле Имп. Марии Федоровны. Она засунула мне за колодку с орденами этот цветок… (Вклеен цветок ‘анютины глазки’. — Э. М.)

Павловск.

Понедельн. 8 мая.

Читал в газетах, что Государь не пожелал принять депутацию от Госуд. Думы с ответом на его ей приветствие, а повелел направить адрес через Министра Двора. По тому же пути направлен и адрес Госуд. Совета. — Анчутин уехал выдавать знамя Одесскому корпусу. Тамошний командующий войсками Каульбарс сообщил, что мне ехать туда небезопасно, что он не ручается, чтобы не подстроили бомбы. Пришлось испросить Высочайшее повеление на передачу знамени через моего помощника. Таким образом, не исполнилась моя мечта побывать в Одесском корпусе перед первым выпуском. Но еще не теряю надежды побывать в Варшаве в Суворовском корпусе, тоже дающем первый свой выпуск. Генерал-губернатор Скалон уведомил, что препятствий к моему приезду не встречается, лишь бы ему, Скалону, не надо было меня встречать и сопровождать, т. к. его травят. — Мой отъезд задерживается парадом с освящением знамен для Николаевского и Александра II корпусов, Государь все еще не назначил день для парада… — У моих старших двух мальчиков удачный экзамен из артиллерии, получили по 11-ть.

Пишу 11 мая.

Среда. 10 мая.

Сегодня нашей новорожденной исполнился м-ц, она хорошо растет и прибывает в весе. А вчера, 10-го, был год, как скончалась наша Натуся… С утра, в 10-м часу поехали с Митей и 6-ю старшими детьми в город, в Петропавловский собор, где, стоя у украшенной белою сиренью и лилиями могилы малютки, слушали обедню. В последний раз пели ‘Христос воскресе’ — отдание Пасхи… Новая усыпальница еще не готова внутренней отделкой, задерживающейся из-за устройства в ней церкви. Наружный деревянный забор снят. Гаврилушка заметил, что эта усыпальница, скорее, похожа на вокзал. — Были в Мраморном у Мама, ей немного лучше. Наскоро позавтракали и на 1 часовой поезд поспели…

14 мая в вагоне

дорогой в Варшаву

Пятница. 12 мая.

Меня огорчили известия из Полоцка. Кадеты, особенно выпускные, в том числе вице-фельдфебель и некоторые вице-унт.-офицеры непозволительно распущенны, неповиновение, дерзости старшим, самовольные отлучки — обыкновенное дело. 4-го человек 15 ушло без спросу гулять, встретили воспитателя, и один из кадет, швырнув камнем, сильно поранил ему голову. — Один выпускной, Важинский, за крупные дерзости воспитателю, отправленный директором к матери, пришел ко мне и, с развязной откровенностью рассказав о своем поступке, просил допустить к продолжению экзаменов. Отказал…

Суббота. 13.

…В 6 ч. у старших мальчиков был экзамен по закону Божию — последний. Он происходил в ковровой комнате (подле кабинета Павла I), где 30 лет назад экзаменовали меня из гардемарин в офицеры. И. и Г. {Иоанчик и Гаврилушка.} отвечали прекрасно, на 12.

Стрельна. 1 июня.

Среда. 31 мая.

День теплый. Газеты приводят в ужас, негодование и омерзение, по всей России политические убийства, грабежи с захватом денег на цели революции, взрывы бомб, бесчинства. В Думе процветает та же революция и не слышно ни одного разумного слова.

…Татьяна Васильевна спустилась вместе с Татианой в сад, в палатку, рассчитывая, что, как в прошлые годы, будет со мной и детьми пить утренний кофе. Но еще с последней зимы, в Павловске, я завел, чтобы дети пили кофе у меня без Т. В. и воспитателей. Я так мало имею времени для детей, что хочу хотя бы утренний кофе пить с ними без окружающих и намерен и впредь так продолжать. — Лакей Бегайкин доложил Т. В., что ей придется кушать одной. Об этом я ничего не знал. Т. В. очень обиделась и вознегодовала. У ней на днях вечером был неприятный разговор с женой, который она мне передала, и я тут узнал о происшедшем. — Вечером был и у меня разговор с Т. В. Я сам его начал, прося извинение за неловкость, допущенную Бегайкиным. Но мне кажется, Т. В. лучше бы сделала, если б не спускалась к нашему кофе, не уверенная, приглашена ли она. Разговор был неприятный. Я настаивал на том, что имею же право желать видеться иногда с детьми без окружающих. Татиана была уже в постели, догадываясь, что у нас неприятный разговор, она плакала. Жена должна была ее утешать.

Пишу в Стрельне 4-го.

Суббота. 3 июня.

После кофе с детьми под арками, где к нашей трапезе слетается много голубей и воробьев и клюют бросаемый им хлеб, ходил по террасе и читал ‘Нов. Время’. Это чтение вызывает раздражение, уныние и томление духа. Положение России становится, кажется, все хуже. Г. Дума не только не вносит примирения, но прямо толкает к революции. Гадко и противно читать речи, произносимые в Таврическом дворце: сколько лжи, искажения действительности, самого недобросовестного отношения к своим нравственным обязанностям.

Пишу в день ангела Игоря.

Воскресенье. 14 июня.

Опять читал ‘Нов. Время’, гуляя по террасе, и опять негодовал и возмущался наглости речей в Г. Думе… Был в Благочестивом семействе. Павел Егорович, к опытности которого все мы прибегали, желая получить верную оценку переживаемых событий, думает, что современное настроение Г. Думы должно привести к кровопролитию большему происходившего в Москве в декабре 905 года, а потом, когда восстание будет подавлено военного силою, наступит успокоение. Забастовали в Петербурге и окрестностях пекари. Мы в Стрельне получили хлеб и булки в придворной пекарне…

Воскресенье. 11.

…Ко мне явился Преображенский капитан Старицкий. По лицу его и слезам в голосе угадал, что случилось что-то недоброе. Повел его в сад и там услыхал от Михаила Ивановича, что еще перед выступлением Преображенцев в Петергоф, куда полк был наряжен на неделю на смену Измайловцам для усиления гарнизона, в Красносельском лагере было замечено в 1-м батальоне брожение, раздавались крики: ‘На родину’, как бывает перед увольнением запасных, кричали также: ‘Не пойдем в Петергоф’ или ‘Велят стрелять — не будем’, выражалось неудовольствие, что ведут, а не везут. Тем не менее до Петергофа дошли благополучно и расположились нечетные батальоны в казармах Лейб-Уланских, а четные в Конно-Гренадерских.

Пишу в Сретенье

15 июля утром.

Старицкий дежурил по полку с 10-го на 11-е. Люди 1-го батальона, кроме 4-й роты, которою командует Старицкий, собрались на род митинга на одном из дворов. Старицкому удалось проникнуть к ним через запертые ворота, когда их отперли, пропуская конного ординарца. Люди встретили его враждебно, слышались угрозы и ругательства. Извещенный об этом командир полка Газон сообщил по телефону о случившемся начальнику дивизии (бывшему командиру полка) Озерову. Тот побывал у главнокомандующего и получил указание постараться успокоить людей, к резким насильственным мерам не решились прибегнуть, по словам Старицкого, опасаясь, что и в других гвардейских полках такое же брожение.

Озеров прибыл в 1-й батальон один и говорил с солдатами без офицеров. Они предъявили ему ‘требования’, изложенные письменно в 18 или 19 пунктах. Хотя он и заявил, что требовать они права не имеют, а могут только просить, но вступил с ними в обсуждение пунктов. Они и возмутительны и нелепы: не отдавать честь офицерам, право ездить в отпуск по даровым билетам, право собирать митинги, право иметь представителей в Гос. Думе, не есть гороха, возвращение и восстановление в званиях, а также безнаказанность нижн. чинов Преображенцев (11 челов.) в политической пропаганде. Озеров долго обсуждал с солдатами эти требования. Под конец они успокоились, даже просили позволения спеть народный гимн и, несмотря на одного унт.-офицера 3 роты, который пытался их отговорить, подняли Озерова на ‘ура’ и вынесли на руках… — Среди Преображенцев — бунт… Какой ужас! Прав Старицкий, что пропал Преображенский полк. Я плакал слезами стыда и глубокого горя. — Жене и детям не сказал причины приезда Старицкого. Когда они пошли спать, побежал к Мите и ему с Короченцовым передал содержание сообщений Старицкого, связав их предварительно словом, что они этого не разболтают. Но нельзя было не предвидеть, что молва пойдет сама собою.

Понедельник. 12 июня.

…Митя ездил обедать с мальчиками в Красное. Дорогой туда он встретил Николашу в тройке и за ним полки Лейб-Уланский, Лейб-Гренадерский и Л.-Гв. Стрелковый (командир — бывший Преображенец Бакулин), шедших из Красного в Петергоф ‘усмирять Преображенцев’…

Пятница. 16 июня.

Вышел приказ о переименовании 1-го батальона Л.-Гв. Преображенского полка в Особый пехотный батальон с лишением его прав гвардии… Что за горе! Что за срам! Знаю от Редигера, что Государь имел намерение раскассировать батальон, но Военный министр основательно указал на то, что если люди батальона заражены преступными идеями, то опасно переводить их в другие воинские части, которым в свою очередь было бы обидно принять к себе мятежников. Редигер предложил ссылку батальона в полном его составе в Медведь, где будет производиться судебное следствие, и меру, объявленную в приказе. Государь ее одобрил.

Пишу 18-го.

…Пригласил к завтраку флиг.-адъют. полковн. Комарова, Преображенца и командира Сводно-гвардейского батальона. Хотелось поговорить с кем-нибудь из однополчан о последних, для полка столь тяжких событиях. Комаров накануне побывал в полку. Он слышал, что, кажется, в ночь на 16 июня приходил в лагерь полка какой-то ‘вольный’ и спрашивал унт.-офицера 3-й роты, того самого, который был задержан в Петергофе. Очевидно, пришедший еще не знал, что 1-й батальон, обезоруженный, под конвоем роты л.-гв. Финляндского полка, уже отбыл в с. Медведь, Новгородск. губ. В палаточном лагере 1-го батальона разместили учебную команду. Дневальный, догадавшись, в чем дело, сказал ‘вольному’, что унт.-офицер 3-й роты дома и впустил пришедшего в одну из палаток, а там созвал солдат, которые схватили пришедшего, пытавшегося было сбежать. При нем были прокламации, как возмутительного свойства, так, для отвода глаз, и законного, а кроме того, список нескольких солдат различных гвардейских полков и записка за подписью члена Гос. Думы Аладьина, другую записку пришедший успел проглотить.

Обед у Государя в его приморском доме. Ни слова о событиях среди Преображенцев.

Мраморный.

Вторник. 20.

Когда мы с Олей и женой сели завтракать в нашей столовой, Оле доложили о молоденьком лейтенанте Гаршине (племянник писателя), сильно раненном в Порт-Артуре. Я ему говорил ‘ты’, т. к. до поступления в Морской корпус он в 1900 г., когда я уже был назначен Гл. Начальником, воспитывался в 1-м кадетском. Зимой его лечили у Оли в госпитале в Пирее.

Пишу в Стрельне 22 июня

Костя Зеленой, флигель-адъютант Преображенцев, передал мне, что Гадону {Командир лейб-гвардии Преображенского полка, Свиты Его Величества генерал-майор.} предложено подать в отставку. Странно это, когда он был у Государя для доклада о печальных обстоятельствах и просил об отчислении от командования полком и предании суду, Государь его отставки не принял, утешал его, целовал и даже перекрестил… Гулял в Летнем саду, встретил там Навроцкого, бывшего Преображенца, ходили вместе. С женой и Олей приняли князя Андронникова, он всё видит в черном свете, полагая, что революция идет быстрыми шагами и что в августе династию выгонят вон, если не хуже. Настаивает, что кому-нибудь из нас надо известить Государя о грозящей опасности.

Но разве это поможет?

Пятница. 23 июня.

И вот пролетело 20 лет со дня рождения нашего Иоанчика. Милый юноша, совсем еще мальчик, благочестивый, любящий, вежливый, скромный, немного разиня, не обладающий даром слова, не сообразительный, но вовсе не глупый и бесконечно добрый. — Мы подарили ему с женой наши портреты масляными красками работы Леонтовского, довольно удачные. Пригласили всех, имеющих отношение к Иоанчику, домашних воспитателей, докторов и т. д. Но все были запросто, в кителях. За обедней в домовой церкви служил большедворский протодиакон Громов. Завтракали под арками со стороны террасы, нас было человек 30. — Приехал и начальник Никол. кавалеров Де-Витт и произвел Иоанчика в младшие портупей-юнкера, погоны и темляк выдала мальчику Оля. В 4 ч. она уехала. А мы всем нашим маленьким обществом отправились в лес направо от Красносельского шоссе, за ‘Четырьмя двориками’, дамы в экипажах, а мы все и Татиана на велосипедах. В лесу пили чай и шоколад.

Вечером довольно много подвинул разбор стихотворений Аркадия Семенова.

В Стрельне, в Петров день

Среда. 28 июня.

…В обществе много говорят о решительной невозможности правительству, т. е. кабинету Горемыкина работать с данным составом Г. Думы. Поговаривают о желательности составить новое министерство из умеренных, но более приятных Думе, чем нынешнее министерство. — Часто слышно, что мы быстрыми и широкими шагами приближаемся к какому-то страшному бедствию, тем более грозному, что оно неведомо. Будет ли это гибель Царствующего Дома, междуусобная война, кровопролитие?

Люди положительные, монархического направления жаждут разгона Г. Думы, диктатуры, крутых мер, казней, насилия, террора в ответ на террор. Другие, и я к ним присоединяюсь, полагают, что Думу лучше не трогать и дать ей самой провалиться в обществ, мнении. — Злоба накипает, когда слышишь и читаешь о действиях мерзавцев в роде Аладьина, Седельникова — представителей крайней левой в Думе. Возмутительно, что они считаются неуязвимыми…

Стрельна. Пишу 30 июня.

Петров день.

Вернувшись в Стрельну, застал у себя Риттиха уже в форме Пажеского корпуса. На будущей неделе, пользуясь тем, что еще не вступал в должность инспектора, он поедет со мною из Москвы в Орел, Киев и Елизаветград. — Приходил ко мне кадет VII класса Герберт Вульфиус, просил разрешения о переэкзаменовке. — Купался с 5-ю мальчиками. Старшие двое после ужина уехали верхом в Красное. — Ика Клейн заявила жене, что силы ей изменяют и что она не может более оставаться у нас няней, просит к зиме найти ей заместительницу. Это очень жалко и совсем не легко.

Пишу 1 июля.

Пятница. 30 июня.

Опять недоволен собой, нечистые мысли вот уже месяц снова одолевают. Спокойное, в мире с совестью расположение духа, продолжавшееся с декабря по май, когда я испытывал, конечно, уже не в первый раз и только временно, какое-то духовное перерождение, сменилось состоянием, в котором удаляешься от Бога, падаешь и не хочешь подняться…

Москва. В Николаевском

дворце 5 июля.

Вторник. 4 июля.

Прибыв в Москву, поехали Оля со мной, а жена с Татианой и Христофором к Тверской в Кремль, в Николаевский дворец, где Элла нас приютила. По городу расставлены городовые, из которых многие стоят с винтовками. В Кремле наружные часовые чести не отдают, т. к. винтовки у них заряжены. К погребению Сергея прибыли Алексей и Борис. Элла водила нас в Андреевскую церковь Чудова монастыря ко гробу Сергея, а потом во вновь освященную церковь во имя препод. Сергия, расположенную над Алексеевской. Она устроена под высоким синим, с золотыми и разноцветными звездами сводом, склон которого начинается немного выше старого, с красноватой каймой мраморного пола. Иконостас весь из чисто белого мрамора исполнен по рисункам Павла Жуковского в византийском стиле и напоминает San Miniato близ Флоренции. По стенам тянется кайма синего цвета по золоту с белыми и малиновыми обрамлениями. В северной стене полукруглая выемка под пологим золотым мозаичным полусводом, под ним приготовлена могила Сергею, а рядом Элла устроила место и для себя. Эта церковь бесподобно хороша, в ней таинственно-укромно. Освящение ее состоялось рано утром перед нашим приездом, и Элла с Марией причастились за первой обедней. — Днем ходил с Олей, Татианой, Марией и Христо в Архангельский собор, в Кремлевский дворец, в Грановитую палату и в терема. — Вызывал начальника Александровского училища Ферсмана и просил его приютить меня в лагере училища на две ночи. Узнал от него, что настроение юнкеров если не тревожное, то повышенное и что всегда можно ожидать брожения и нарушения дисциплины.

Всенощная в Андреевской церкви, после чего мы подняли гроб Сергея и понесли его к месту вечного успокоения, по пути около мощей святит. Алексея отслужили литию. Потом по парадной лестнице Николаевского дворца и по площади внесли гроб в ворота Чудова монастыря и из-под них направо в новую церковь и опустили в могилу.

Пишу 5 июля в лагере

Александровского военного

училища на Ходынском поле,

близ Всесвятской рощи.

Среда. 3 июля.

Мы с женой спали в комнате Е. Ф. Джунковской, воспитательницы Марии. В старину это была спальня моей бабушки Александры Федоровны. Нам уже приходилось спать в этой опочивальне, когда мы приезжали на юбилей Александровского училища в декабре 1901 года. Татиана спала вместе с Олей в спальне Марии, которая перебралась в уборную Эллы.

В 10 — обедня в новой Сергиевской церкви. За завтраком много народу. В 3-м часу Оля, жена, Татиана и Христофор уехали с Эллой в Ильинское, откуда жена с Татианой должны были вечером ехать на ст. Химки, чтобы вернуться в Петербург… А за мною приехал Риттих, с которым собираюсь провести два дня в Ходынском ‘лагере’, чтобы побыть в училищах и съездить в Орел, Киев и Елизаветград… У Петровского дворца, где сворачивают в поле, поджидали меня верхом три юнкера-Александровца (Любинский, Спрадский и Альбанович), конные ординарцы, и проводили до лагеря училища… Отпустив начальство, зашел в один из бараков и говорил со вновь поступившими. Сходил с визитом к Гершельману. Вернувшись в училище, зашел в лазарет и продолжал говорить с юнкерами. Видел их в столовой. Нашел немало знакомых. Обедал у офицеров и опять говорил с новичками. Эти беседы я так люблю, болтаю с ними как с детьми, ласкаю, бранюсь, высмеиваю, и никогда они не обижаются. — Поместили меня в бараке батальонного командира.

В вагоне между Орлом и

Киевом, на ст. Конотоп,

Черниговск. губ., 9 июля.

Суббота. 8 июля.

В ночь на 8-е прибыли в Орел. Оставался в вагоне, старом знакомом, Сибирской ж. д., в котором разъезжаю по России с 1900 года. Праздник моего Тифлисского полка, и я был рад быть в его форме, у меня с собою только китель, не взял даже и орденов… Рыков, директор, в отпуску и приехал из ст. Чернь только к моему посещению. — Познакомился с молодыми воспитателями, недавно поступившими Остоцким, Офросимовым 2 и Левитским, все трое обещают стать хорошими воспитателями. — Один из самых маленьких кадетиков — Воля (Всеволод) Веселаго — сын воспитателя корпуса, славный шустрый мальчуган. Самый крохотный, перешедший во II класс Толя (Анатолий) Горохов — я прозвал его ‘горошком’ — совсем маленьким лишился матери и теперь у него злая мачеха, а отец живет в Орле. Мальчик умеет сигнализировать двумя красными флагами. — Был в лагере и Коля Хомический, с которым год назад мы ехали от Орла до ст. Знаменки. Я его не узнал — так он вырос и возмужал…

12 июля в вагоне,

Киев — Елизаветград

Воскресенье. 9 июля.

…Весело забилось сердце при виде выстроенных на передней линейке дорогих моих юнкеров в белых рубахах с голубыми, обшитыми серебряным галуном погонами и в фуражках с красными околышами и козырьками. Юнкерская музыка играла марш. Пошел вдоль фронта. На левом фланге, когда молодежь распустили, перекинулся несколькими словами с офицерами. Тут подъехал Сухомлинов. От него узнали радостную весть, что Государь распустил Г. Думу и что Столыпин назначен первым министром с оставлением министром Вн. Дел. От Риттиха слышал потом, что при этом известии многие юнкера крестились. Из учтивости беседовал с Сухомлиновым, но так меня и тянуло к моим юнкерам. Команд, войсками — спасибо ему — задержал меня очень недолго, вошел в толпу юнкеров, и пошли расспросы — кто такой, откуда, или — если попадалось знакомое лицо — называл фамилию и из какого корпуса, а то старался фамилию припомнить. Одним из первых попался на глаза юнк. Плятт, помню, как в прошлом году, еще студентом Киевского политехникума, он приходил в Осташево проситься в училище, я принял его в сумерки, в саду и, помню, как наш… Егорушка Феоктистов наблюдал за ним в стеклянную дверь, опасаясь, как бы студент — а следовательно, человек не безопасный, не вздумал посягнуть на мою жизнь. Плятту разрешили поступить, несмотря на то, что он женат…

Кадет, как в старшем классе, так и новичков, немало, но все же менее половины всего состава, бывших студентов, гимназистов и реалистов все же больше, чем кадет, и последние, к сожалению, учатся хуже первых, да оно и неудивительно: со стороны берут только с лучшими свидетельствами, а кадеты поступают в пехотные училища из числа худших по успехам… Многие фамилии были мне знакомы, помнил и лица некоторых, а иных очень, очень радовался снова повидать, например, Симбирца Колосова и реалиста из Костромы Федора Прокофьева из крестьян, который много раз приходил ко мне прошлой осенью, такой бедный и жалкий, и умолял принять его, т. к. ему некуда было деваться.

Понедельник. 10 июля.

…Обед и ужин с офицерами. Опасались, не вызовет ли роспуск Г. Думы волнений и беспорядков, но, к счастью, везде тихо и спокойно. Вечером был юнкерский концерт под навесом столовой. Отличались тенор Бойко, нигде не учившийся пению, но обладающий прелестным, задушевным и от природы хорошо поставленным голосом и вкусом. Хорошо играл на виолончели толстяк Островершенко, очень хорошо мелодекламировал Карсун.

В вагоне, Елизаветград —

Петербург 14 июля.

Лагерь Киевского

училища.

Уже собирался лечь спать, когда Риттих пришел сказать мне, что от Данкварта и нескольких юнкеров он слышал о существовании в училище некоторого числа молодых людей, преимущественно из студентов, зараженных вредными учениями и старающихся распространить их среди товарищей. Самым вредным из них считают Аносова (старш. класса). Эти юнкера тайком собираются на сходки в роще за инспекторской дачей и читают незаконные книжки, Аносов позволяет себе оскорбительные речи о Государе… Решил, что надо предупредить Коссовича (начальник Киевского училища, Георгиевский кавалер Лев Игнатович Коссович. — Э. М.) и поговорить с твердым в своих верноподданных убеждениях юнкером (тоже из студентов) Сорокиным, и это удалось мне на другое утро.

Лагерь Киевского училища.

Вторник. 11 июля.

Настало время прощаться. Перед тем как сесть в коляску, вошел в середину толпы юнкеров и сказал несколько слов о важности верного служения нашему воинскому долгу, о непринадлежности ни к каким партиям и верности святым понятиям — Бог, Царь и Родина, без которых нельзя быть истинным воином…

Стрельна. 20 июня.

…Митя передавал, что Г. Дума была распущена ввиду добытых правительством сведений, что в ней составился заговор, имевший целью овладеть всеми банками. Опасались больших беспорядков, в Петербург было стянуто очень много войск. Но общественное спокойствие почти не нарушалось. Если правительство заберет в руки твердую власть и не будет бездействовать, революцию удастся подавить…

Петербург.

Воскресенье. 30.

Мы взволновались с Митей, когда после завтрака у Их Величеств на ферме (по случаю рождения Цесаревича была обедня в Александрийской церкви) Николаша передал, что Государь зовет нас к себе. В приморском дворце были кроме нас Владимир, Николаша и Петюша. Государь позвал нас в кабинет и сказал, что аграрное движение, охватившее всю Россию, побуждает его подумать о том, что Царствующему Дому следует стать во главе уступок земли неимущим крестьянам, уступок предполагаемых и в Госуд. имуществах и в кабинетских владениях и в насильственном отчуждении частновладельческих земель, решаясь на продажу крестьянам 1 800 000 десятин Удельной земли, состоящей у крестьян в аренде. Николаша и Петюша поддакивали. Владимир горячо ополчился на это предположение, говоря, что если надо принести жертву, то следует зрело обдумать, насколько она будет целесообразна и кого удовлетворит, что если эта мера является только уступкой дерзким заявлениям, высказанным в бывшей Г. Думе, то следует помнить, что уступки никого не удовлетворят, что мы видели за последний год, к чему привели уступки и что если на требование отдать руку… то доберутся и до головы. Кроме того, Владимир указал, что мы, члены Царств. Дома, здесь далеко не все в сборе и что такой важный вопрос нельзя решать, не спросив всех членов семьи, из которых иные совершеннолетние и имеют совершеннолетних сыновей. Государь согласился на заявление Владимира потребовать положительных указаний о числе лиц, которые воспользовались бы предполагаемой продажей Удельных земель.

В Стрельне 4 августа.

Четверг. 3 августа.

…Ко мне являлся новый командующий Преображенским полком полковн. В. М. Драгомиров и понравился мне, у него простое, но доброе, открытое лицо и смотрит прямо в глаза. Слышал от него, что он умолял Государя еще в половине июля не восстанавливать 1-го батальона переводом в полк людей чужих полков, хотя бы Георгиевских кавалеров, а воссоздать его, воспользовавшись солдатами батальона, не бывшими в Петергофе и, след., не принимавшими участия в беспорядках, а кроме того, перевести из каждой роты полка, начиная с 5-й по взводу, и эту сборную, но все же Преображенскую часть наименовать 1-м батальоном. Государь ответил, что, прибыв в Красное, переговорит об этом с Главнокомандующим. Но до сих пор окончательное решение неизвестно.

На параде в Красном Государь, здороваясь, сказал не ‘Здорово, братцы’, как бывало, а ‘Здорово, Преображенцы’. — Он не будет на полковом празднике.

Пишу в Мраморном вечером.

Суббота. 3 августа.

Спросил Государя, ехать ли мне на другой день к Преображенцам на церковный парад и если ехать, то как быть: парад должен был принять командующий дивизией, я бы его стеснил, а принять парад сам могу лишь по указанию свыше. Царь сказал, чтобы я пропустил этот праздник и совсем не ездил бы в полк. На него гневаются: Царь, а также Николаша и Петюша были не в Преображенских мундирах. Слышал от Комарова, что после отбоя, на последнем маневре Государь, проезжая мимо воинских частей, благодарил полки, расположенные по обе стороны дороги, а мимо Преображенцев проехал молча. Командующий полком спрашивал Фредерикса, ехать ли 6-го к Государю с поздравлениями и к Государыне с букетом? Министр Двора передал этот вопрос Николаше, и Драгомирову было сказано — не ездить. — Мне кажется — пересаливают, покарали 1 батальон, ну и довольно, а теперь это уже добивают. Грустно.

Среда. 9.

Митя, Николаша, Петюша, Николай, Георгий и Сергей, а также Владимир с сыновьями Борисом и Андреем и я были позваны к Государю в фермерский дворец на совещание. Были там еще министры Вн. Дел Столыпин, финансов — Коковцов, земледелия — Кн. Васильчиков, Двора — Барон Фредерикс и начальник Управления уделов Кн. Кочубей. Обсуждался вопрос, по которому Государь созывал нас 30 июля. Николай предложил ввиду политической необходимости пойти навстречу безземельным крестьянам, не продавать арендованной земли, а пожертвовать ею. Но, вникнув в это предложение, пришли к заключению, что жертва будет настолько ощутительна для некоторых членов семьи и что потеря доходов настолько сократит наше содержание, что жертвовать невозможно. Решили все-таки землю продавать.

Четверг. 10 августа.

Мне минуло 48 лет. Молодость уходит. Холодная погода. Обедня дома, запросто.

Стрельна. 13 августа.

Суббота. 12.

Причащались в монастыре. Архимандрит Михаил сам вызвался служить в трапезной церкви, соборне. Опять примирился с совестью, сильно загрязнившейся за это лето. — В Петербурге провалился Ново-Михайловский мост через Мойку. Хороши думские порядки! Грабежи и убийства по всей России продолжаются, грабители и убийцы большей частью благополучно скрываются.

Пишу 15-го.

Понед. 14.

Накануне на Ново-Петергофском вокзале неизвестной женщиной убит командир Л.-гв. Семеновского полка свиты Е. В. генер. Мин. Революционеры этим отомстили за его решительные действия по подавлению восстания в Москве.

Пятница. 18 августа.

…Принял профессора (бывшего в 90-х годах ректором С.-Петербургского университета) В. И. Сергеевича. Он воодушевился моим приглашением прочесть несколько лекций в одном из военных училищ, но хочет подготовиться и начать не ранее половины октября и продлить лекции на полчаса. Быть может, это и удастся. Лекции свои он предполагает разбить на 4 отдела: о законе, о правах монарха, о земельном вопросе и о социалистических учениях, приводя каждый отдел к применению к нашей действительности. — Ему и книги в руки.

Стрельна.

Воскр. 20 августа.

Буря, западный ветер так и ревет. Ходил на пристань смотреть на бушующие волны. Публика стала заметно менее приветлива, многие не кланяются, очевидно намеренно….

Вторник. 22 августа.

…Кончил сонет памяти Глинки, начатый еще в январе.

Пишу в Павловске

25 августа.

Четверг. 24.

Митя с пятью мальчиками и Сашенькой в 1/2 8-го утра верхом выехали в Павловск. В начале 9-го я вдвоем с Татианой пил кофе. Прошелся напоследок по саду. В 10 с женой и Татианой поехали в Павловск в ландо. Как ни радовался я переезду в мой милый Павловск, где мы опять хотим перезимовать, Стрельну покинул не без сожаления… Какое наслаждение опять быть в дорогом Павловске! — Круглый зал, что под ротондой, за лето окрасили белым, а вдоль арок пустили узор, как в нижнем кабинете Марии Федоровны. В нашей маленькой столовой постлан серый ковер во всю комнату и устроены занавески к дверям и окнам. — Забежал к Ваве, которая с племянницей Верой Николаевной переехала накануне. Заглянул к Мите и к Сашеньке. У Татианы комната выкрашена в белый цвет. Взял Татиану и с нею прошел в караульный дом, тоже вычищенный и покрашенный. Заступали Императорские стрелки, поболтал с ними. Обошли с Татианой комнаты мальчиков, тоже все заново окрашенные в светлые цвета по их вкусу. — Днем выходил в сад опять с Татианой…

Павловск. 26 августа.

Пятница. 25 августа.

Не нарадуюсь сознанию, что опять живу в Павловске и что, даст Бог, мы проведем здесь всю зиму. — Особенно способствует благодушному настроению мой огромный кабинет, своей величиной, красотой, удобством и уютностью придающий жизни много прелести. — Погода сырая и не теплая… Жена уходит спать в 11-м. Остаюсь один, занимаясь в кабинете до 12, иногда до 1 ч.

Павловск.

Понед. 28.

Прочел на днях в фельетоне Меньшикова в ‘Нов. Времени’ о новой книжке сонетов некоего Владимира Жуфа. Приобрел ее. Целых 200 сонетов. Есть очень милые, изящные, образные. Удивляюсь легкости, с какою даются они автору. Каждое путешествие, напр. в Египет, в Палестину, дарит ему целый ряд вдохновений, и он облекает в сонеты один за другим встречаемые на пути предметы. Завидую этой способности так легко и часто вдохновляться. Сколько раз я мечтал таким же образом передать свои путевые впечатления, и все напрасно. Удалась только Венеция, и то давно. Из задуманных образов прошлого, за два года или более, одолел только Суворова и Глинку. Досадная скудость!

Павловск. 30 августа.

Павел Егорович в общем одобрил мой сонет памяти Глинки, но верно заметил, что во 2-м стихе ‘Сродни их (его песен) звуки русскому душой’ надо бы изменить, т. к. эти звуки нам не только сродни, а родные. Теперь обдумываю это место, чтобы его переделать. Павел Егорович нашел еще, что хотя у меня упомянуты главнейшие произведения Глинки, и ‘Руслан’ и ‘Жизнь за Царя’ и отдельно ‘Славься’, можно было бы сказать больше.

Вторник. 29 августа.

…Кончил разбор стихов, присланных мне моим питомцем по Александровскому училищу Котомкиным. Он из крестьян. Теперь, по моему ходатайству, переведен из Усть-Двинского полка в Лапшевский резервный батальон в Казани, на родину.

Пишу в Павловске 6 сентября.

Четверг. 31 августа.

С утра и часов до 5 1/2 все мне мешали выйти на воздух, а погода была чудная. — Слушали лекцию С. Ф. Платонова об Александре I, которого он оценивает почти исключительно с отрицательной стороны: так, упоминая Елизавету Алексеевну, он называет ее просто женою Александра, не лучше ли было бы называть Императрицей. Будь это кто другой, я бы возмутился, но в устах Сергея Федоровича такие промахи меня огорчили.

С тех пор, как писал в последний раз, успел побывать в Пскове, провести в тамошнем корпусе два дня и вернуться домой…

Кроме часов завтрака, обеда, чая и отдыха в квартире директора, все время оставался в корпусе, то в одной роте, то в другой. Говорил в VII классе о различии между поэтом и стихотворцем, предложил кадетам самим определить в чем разница, кто-то верно ответил, что различие в художественности, без которой стихотворцу не стать поэтом.

Суббота. 2 сентября.

Ходил по классам. Беседовал со старшими кадетами о их ссоре между классами. Главное всему причиной — проклятая политика, в VII классе несколько человек и гораздо большее число в VI-м считаются ‘красными’, т. е. зараженными слишком передовыми взглядами, читающими газеты крайнего направления. Их-то и имел в виду Гурский, когда (во время ссоры между классами. — Э. М.) обозвал их сволочью. Есть деление на ‘черносотенцев’ и ‘красных’. Старался внести успокоение и примирение…

Вторник. 5.

Скромно отпраздновали именины отсутствующей жены. Молебен, завтрак в Греческом зале. Опять прогулка с мальчиками на велосипедах и кофе с творогом на ферме. — Вечером на две ночи приехала Оля. — Получил письмо от Татианы из Hummelshain’a, длинное, обстоятельное, содержательное, остроумное. Очень развилась славная девочка.

Павловск. 8 сентября.

У мальчиков с 8-ми утра начались уроки, они принялись за ученье охотно и весело. — Гулял с Олей, за нами ехала коляска, мы в нее садились, катались, потом снова шли пешком и опять садились в нее. Любовались Павловском в его чудесном осеннем уборе. — В Петербурге хоронили Трепова (дворцового коменданта). Элла нарочно к похоронам на несколько часов приехала из Ильинского. Ей хотелось видеть Олю, и я с ней поехал в город. Зашли в Публичную библиотеку, где она никогда не бывала. Осмотрели главнейшие сокровища.

Суббота. 9.

Побывал в городе. Заехал помолиться на могиле Папа — (день его рождения). В 1-м корпусе знакомился с новичками. — Завтракал с Олей в Мраморном. Был в Общем собрании Академии. Впервые увидел двух новых академиков — Вернадского (минералогия) и Дьяконова (русская история с юридической точки зрения). Заседание кончилось раньше, чем я рассчитывал. Отправился на вокзал пешком. — Всенощная в большой Павловской церкви.

Начал писать приказ по военно-учебным заведениям. Проекты составили мне Бутовский, П. В. Петров и И. П. Книпер, из них и перерабатываю свой приказ о патриотичности воспитания.

Вторник. 12 сентября.

…Палтолик посоветовал посократить мой приказ о патриотичности воспитания и обучения и исключить слова, касающиеся лжеучений и революционной пропаганды. Уже в полночь с жаром принялся за переделки и к 1ч. ночи кончил.

Пишу в Павловске

15 сентября.

Среда. 13.

Узнал от Преображенского капитана Графа Литке — (он был у меня на приеме 12-го), что новый командующий дивизией ‘свиты’ Е. В. генерал Лечицкий, невзлюбив почему-то полк, на смотру учителей молодых солдат только и делал, что бранился, ругаясь самыми непозволительными словами, вроде: хам, мерзавец, негодяй, сволочь. Он потом (кажется, 11-го числа) вызвал по тревоге весь полк в казармы на Кирочную, объявил, что на его имя прислано безымянное письмо и долго непозволительно ругался, слово ‘сволочь’ почти не сходило с его языка. Между тем письмо было подписано ‘запасный унтер-офицер’, из чего еще не следует, что писал его Преображенец. В заключение он приказал всех нижних чинов полка не увольнять со двора в течение недели. — Драгомиров подал прошение об отставке. И офицеры, и солдаты крайне озлоблены против Лечицкого.

Четверг. 14 сентября.

Обедню отстоял во вновь расписанной и на славу удавшейся церкви Педагогического института… Глядел и не мог наглядеться. Узоры иконостаса, из-под которых отливает всеми цветами и красная, и синяя, и малиновая, и вишневая, и меловая, и голубая, и зеленая фольга, превосходно исполненные по древним образцам иконы и стенная иконопись, эта строгость стиля, гармония очертаний и красок ласково действует на душу.

Суббота. 16.

В Академии читал свой отзыв о стихотворениях сына лесничего А. А. Семенова. Ему решено помочь и деньгами, и книгами.

Павловск.

Воскресенье. 17 сентября.

Татиана вернулась из-за границы счастливая и довольная, ей было там хорошо, но она узнала и тоску по родине.

Пишу в Павловске

21 сентября.

Среда. 20.

Хорошо выспался. В свободные минуты сочиняю новое стихотворение. Умывшись и одевшись, выхожу из уборной в кабинет, молюсь Богу на коленях в углу около письменного стола перед иконами, у которых всегда теплится лампадка в виде молящегося херувима, и читаю Апостол и Евангелие дня. Потом покормлю рябиной снегирей и иду к двум младшим детям. Георгий взял меня за руку, просясь к моему кофе. Беру его. В маленькой столовой он усаживается не на стуле рядом, а непременно ко мне на колени, стучит ложечкой по яйцу, чтобы разбить скорлупу, накладывает мне сахару в чашку, наливает в мой кофе сливок и мешает ложечкой. На его долю тоже приходится скромное угощение. Говорит он мало, а если говорит, то все шепотом, это со мной и с детьми. У себя же на детской болтает громко. — Шел дождь. Все утро провел дома. В 10-м часу прибежали дети. Олег именинник, но тем не менее у всех были уроки. Дал Олегу подарки, купил ему накануне полочку красного дерева с акварельным видом Крыма. Пришла Оля, расположилась с книгой в кресле, и мы наслаждались, благодушествовали, пользуясь свободой, тишиной и спокойствием. Перед завтраком молебен в церкви. Завтрак в зале Войны. Днем гулял сперва с Татианой, потом с ней и Олей, а под конец, когда Татиана ушла на урок, с одной Олей заходили на дачу бывшую графини Кутайсовой, теперь Шнобеля, думали найти хорошую старинную мебель, но почти ничего порядочного, кроме одного шкапика Jacob, не оказалось. Пили кофе у Вавы. Зашли к двум младшим детям. Георгий опять взял меня за руку и попросился ко мне. При нем разулся в уборной, он взял сапоги и хотел отнести их Мише, но, не найдя его, отдал курьеру, привезшему бумаги из Главного Управления. На мой вопрос, отдал ли он сапоги Мише, маленький пояснил, что его нет, а был солдат.

Ужин в семейном кругу, — за хальмой с детьми. Остаток вечера за фортепиано и письменным столом.

Пятница. 22 сентября.

В 2 часа у меня в столовой собралась Пушкинская комиссия — Граф И. И. Толстой, вице-президент и непременный секретарь Академии наук, Саломон, Исаков, Султанов. Предполагали кроме памятника Пушкина на Петербургской стороне, при съезде с Троицкого моста, направо на набережной выстроить Пушкинский дом для хранения рукописей и всего относящегося к Пушкину и писателям, появившимся после него. Обсуждали ‘положения’ этого Дома.

Вечером 24-го.

Воскресенье. 24 сентября.

Завели новое знакомство: здесь, в Павловске, более 10 лет живет член Совета и юрисконсульт Министерства Путей Сообщения Павел Викторович Деляров, образованный человек, знаток искусства, обладатель собрания картин старинных мастеров и приятный собеседник. Это приятель Киреева, который мне и посоветовал познакомиться. Пригласил его сегодня завтракать. Стол накрыли в первый раз в Ковровой комнате между кабинетом Павла I и залой Войны. Были еще Е. К. Булгакова, Риттих и Петя Дельсаль. Деляров сидел подле Татианы, близко от меня и всех нас очаровал своей беседой. Надо будет чаще видаться.

Приходила сестра Преображенца, графиня Мария Михайловна Лорис-Меликова, просить, чтобы я взял обер-офицером для поручений ее зятя, Преображенца Нолькена. В этом я ей отказал, говоря, что не хочу плодить тунеядцев, хотя и люблю Нолькена, но целый час водил ее по дворцу и показывал наши сокровища.

Петербург.

Понедельник. 25.

В соединенном заседании Отделения русского языка и словесности нас собралось немного: за А. Н. Веселовского, почти умирающего, председательствовал Фортунатов, были еще академики Ламанский, Шахматов, Голубинский и Соболевский и почетные академики Кони, Арсеньев и Вейнберг. Я читал в извлечениях свой длинный отзыв о стихотворениях А. А. Семенова. По-видимому, с моим мнением о поэтических их достоинствах собрание согласилось.

Утром 27-го.

Вторник. 26 сентября.

Все бы хорошо, если б быть в ладу с совестью. Но отговев немного более месяца назад, опять уступил и нехорошим мыслям и минутной слабости. С годами все мучительнее сознаю раздвоение своей природы и мгновенные переходы от добра ко злу и обратно — Господи, помоги!.. Но не кощунственна ли такая молитва? Ведь нельзя же не признать глубокой правды в словах ‘На Бога надейся, но сам не плошай’, словах, в которых сказалась народная мудрость. Знаю, что не годится уповать на одну Божию помощь, не идя ей навстречу упорной борьбой с самим собой, со своими слабостями, со злом, так же как нельзя рассчитывать только на свои силы без помощи свыше…

В Павловске 29 сентября.

Среда. 27.

Стоит благодатная осень. Мой кабинет становится все уютнее и красивее, устроил поуютнее оба угла по сторонам большой зеркальной двери, ведущей в старую биллиардную, где потом был кабинет Папа, в котором он и скончался, а теперь живут Георгий и Вера. На днях один немецкий ученый, кажется из Марбурга, пишет мне, прося сообщить, не имеется ли среди неизданных рукописей Лафатера (?), принадлежащих здешней дворцовой библиотеке, чего-нибудь, касающегося Гете и его друзей. Мы достали эти рукописи. Их — четыре тома в красных сафьяновых переплетах. Это акварельные рисунки всевозможных типов, тончайше миниатюрной работы с подписями рукой Лафатера. Собраны они по приказанию моей прабабки Марии Федоровны в 1796 г. Аделунгом.

Пятница. 20 октября.

В Медведе окончился суд над нижними чинами бывшего 1-го батальона. Во время суда прибыл адъютант Главнокомандующего с инструкцией раздуть дело, чтобы оправдать целесообразность уже принятых мер. Если так, то это чудовищно. И точно, прокурор, обвинивший только за неповиновение, сразу перескочил к обвинению в явном восстании. Пятеро приговорены к каторге. А Совет рабочих депутатов одновременно приговорен к лишению прав и ссылке на поселение. Каково соответствие!

Павловск. 25 октября.

Вторник. 24.

Вчера в ‘Нов. Времени’ появилась статья ‘Слово правды’, в которой Эль-Эс (капитан Соловьев, бывший мл. офицер Киевского в. училища, раненный в действующей армии и теперь прикомандированный на полгода к моему Главному Управлению) описывает печальные события за минувший июнь м-ц в Преображенском полку и суд в с. Медведь, при котором он, Соловьев, присутствовал с начала до конца. По прочтении этой статьи в сознании ясно обозначается истинное значение события. Нельзя не признать, что зачинщики, виновные в подстрекательстве к неповиновению, отнюдь не виновны в Государственном преступлении. Ничего политического в этом деле не было. Между тем военный прокурор Шебеко, несомненно под давлением высшего гвардейского начальства, перескочил от обвинения в неповиновении к пристрастному усмотрению в этом простом дисциплинарном проступке явного восстания. Следствием этого 5 человек приговорены к каторге. — Тоска берет, когда подумаешь об этом.

Пишу в 9-м часу утра

31 октября в Павловске.

Воскресенье. 29 октября.

Отстояв обедню в Мраморном, услыхал от Мити, а потом от Павла Егорыча, что Николаша был вне себя, прочтя в ‘Нов. Времени’ от 24 октября статью Соловьева, наведя справки и узнав, что его прикомандировывают к моему Главному Управлению, Николаша будто бы выразился, что всякие поблажки и либерализм исходят от меня. Он заявил Военному Министру, что Соловьев должен быть или предан суду, или исключен из службы. Эти сведения получены от кн. Андронникова, который побывал у Редигера.

Понедельник. 30.

Ночью спал тревожно, сквозь сон беспокоила меня мысль о необходимости написать Государю, послать ему статью Соловьева, просить о смягчении участи Преображенцев, подвергнувшихся не в меру жестокому приговору суда. Но колеблюсь и малодушно не могу решиться.

Павловск, 9-й час утра

1 ноября.

В понедельник, войдя в кабинет, я увидел окрестность в полном зимнем уборе, за сутки выпало много снега, им густо облепило кусты и деревья и застлало землю. Картина чудесная. И здесь, и даже в городе сразу установился санный путь. И теплее, и уютнее, и бесшумнее, и веселее на полозьях, чем на колесах.

Пишу в Павловске

3 ноября.

Среда. 1 ноября.

В соединенном заседании Отделения русского языка и словесности и Разряда изящной словесности А. Ф. Кони читал подписанное им, а также Арсеньевым и Вейнбергом представление в Почетные академики Нестора Котляревского.

В Павловске 7 ноября.

Пятница. 3.

За обедом С. Ф. Платонов, к общему нашему ужасу, рассказывал о возмутительных, царящих в Петербургском университете порядках, ссылаясь на одного из своих коллег-профессоров. Платонов привел его сравнение университета с общественной грелкой: всякий, кому вздумается, прямо с улицы идет туда, как бы ни был одет, в коридорах, даже в аудиториях ходят в шапках и курят, и никто с этим безобразием не может справиться.

Суббота. 4.

Прослушал вторую лекцию генерала Бородкина в Пажеском корпусе, она была лучше первой, и конец звучал одушевленнее начала. Излагались сходство и различие французской революции с тем, что происходит у нас за последние 2 года.

В зале Войны.

Воскресенье. 24 декабря.

…Писал на карточках поздравление к празднику. У Мити и Иоанчика инфлюэнца, их не выпускали из их комнат, так что они не могли быть на елке. Днем, увидав в окно, что Государевых стрелков пришли сменить Императорские, переоделся в строевую форму и в ней ходил с Гаврилушкой, Татианой, Костей и Игорем. Олег заканчивал свой подарок Государю — деревянный столик, на полках которого срисовал акварелью Вещего Олега по Васнецову. Вышло очень хорошо. Мы ходили по лавкам за последними покупками, были в аптекарском магазине, в колониальном у Соколова и в немецкой булочной. У Соколова купил забавную бонбоньерку в виде жестяной деревянной будки, на передней стороне изображен часовой, держащий ружье у ноги, если подавить незаметную пружину, эта сторона открывается и на обороте появляется часовой с ружьем ‘на плечо’. Эту коробку с леденцами, вернувшись домой и зайдя в караульный дом, я отдал тому из стрелков, который сумел ее открыть, с тем, чтобы он разделил леденцы между товарищами. — Около 4-х в моем кабинете зажгли свечи на крохотной елочке для Веры, она во все глаза и, раскрыв беззубый ротик, уставилась на огоньки. В 4 началась всенощная, к концу которой в церковь привели Георгия. После службы все собрались в тускло освещенной комнате Павла I, младшие дети держали шест с рождественской звездой, и мы славили Христа, повернувшись к образу. Я зазвонил в колокольчик, раскрылись двери, и через ковровую комнату все побежали в залу Войны, где направо у окна сияла огнями большая, до самого потолка пышная елка, вся увешанная стекляшками вместо ледяных сосулек, усыпанная ватой вместо снега и точно облитая золотым и серебряным дождем, под которым блестели золотые и серебряные орехи. По стенам, на столах были разложены подарки. Потом ходили к Иоанчику. Он был заперт в спальне, а в кабинете мы засветили маленькую елочку, спели молитвы, и по моему звонку Иоанчик вышел к нам и получил подарки. То же самое сделали у Мити. Ужинали в Ковровой: в открытую дверь была видна елка. Все были веселы и довольны. К вечеру порядочно устал.

Воскресенье. 31.

…Один Гаврилушка еще сидит у меня и читает ‘Анну Каренину’. Вот наступает скоро и Новый год. Будет ли он счастливым для бедной России. Буду ли я лучше?

Благослови, Господи.

1/I —31/ХII — 1910

Серп нового месяца, вечерняя звезда и белый снег в Осташево на Рузе. ‘Царь Иудейский’ — первые строфы евангельской поэмы. Коллекции Бахрушина. Храм в память моряков, погибших в войне с Японией. Борьба с собственной духовной мерзостью. Слухи о юродивом Григории, введенном к Императрице. Опера Кюи ‘Анджело’. Императрица-Мать вернулась из Дании. На древнем камне из-под Керчи — древние стихи. Маленькая винтовка для Царевича. Шесть лет царь не посещал в.-у. заведения. У Императрицы — неврастения. Доклад Царю о детях К. Р. Эмир Бухарский, царь и царица Болгарские в России. Красивый бал у Раевской. Образчик развязности барышень. Назначение К. Р. генерал-инспектором военно-учебных заведений. Сербский наследник ищет невесту в семье Великого Князя Константина. Николаю II нравятся исторические спектакли. Преображенцы ставят памятник Петру Великому. Парадный завтрак в Царском Селе. Царь не доверяет Гучкову. Хор певчих в ресторане Крынкина на Воробьевых горах исполняет ‘Умер бедняга’. Мальцевские магазины, товары у Мюра и Мерилиза, фарфор братьев Корниловых. Элегия ‘Осташево’. История любви любимой дочери К. Р. Татьяны. Гибель летчика Мациевского. Тост за Эстлянское дворянство. Гуляние в Ревеле в честь единения с великой Российской державой. Статья ‘Недоверие к солдату’ послана Царю. Врач Биртенсон передает К. Р. подаренное ему дочерью Пушкина письмо поэта к H. H. Гончаровой. Бунин, его стихи и рассказы, ‘граничащие с порнографией’. Сладкий пирог для сына. Подлинное письмо Лермонтова к Марии Лопухиной. К. Р. составляет завещание. К. Р. не считает себя собственником Павловских сокровищ. 1910 год — благоприятен для творчества К. Р.

Осташево.

Пятница. 1 января.

1910.

За ночь немного подморозило. Весь день сыпались поздравительные телеграммы, это единственное темное пятно, а то жизнь здесь, среди тишины — наслаждение. Обедню стояли — мальчики на клиросе, а я в алтаре… Попытаюсь приступить сегодня к давно задуманной евангельской поэме.

Осташево. 3 января.

Суббота. 2.

В первые два дня наступившего года подвинул немного ‘Царя Иудейского’. Но очень опасаюсь, что это будет слабое, неудачное произведение… Ходили на лыжах. И что был за вечер: на бледно-голубом небе сиял узкий серп нового месяца и горела вечерняя звезда. А внизу везде белый, белый снег.

Вторник. 5.

Последний вечер в дорогом Осташеве! Сегодня опять оттепель, с утра мело. Мы проспали, и, когда после кофе вышли из дому в церковь, нам навстречу шел народ с кувшинчиками со св. водой: служба уже отошла. Позднее батюшка приходил кропить наш дом. К обеду пригласили женщину-врача здешней земской больницы Дору Семеновну. По фамилии ее никто не называет. Днем показывалось солнце, в 4 часу оно уже было на закате, и с реки было видно, как отливали золотом окна нашего дома. Между облаков кое-где проглядывало бледно-голубое небо, а снег ослепительно белый. Так красиво! После чая, когда уже темнело, прокатился с Татианой в Колышкино в одиночных санях на коне Артиллерист, а за кучера был Игорь. Он здесь ведает конюшенной частью. Молодой месяц светил с неба, и мы отбрасывали легкую тень на снег. Вечером молодежь сожгла на дворе фейерверк. Потом еще забавлялись играми, писали стихи на заданные рифмы, кормили петуха овсом, играли в прятки…

Петербург.

Суббота. 9.

Надо было присутствовать в Академии в Общем собрании… В Академии за отсутствием Голицына должность Непр. Секретаря исполнял Лаппо-Данилевский. Докладывалось о пожертвовании Бахрушиным Академии его богатейшего собрания предметов, касающихся литературы и театра…

Пишу в Павловске 12-го.

Воскресенье. 10 января.

…С нового года я очень одушевлен своей Евангельской драмой, и она не выходит у меня из головы. — Был в морском сюртуке на выставке Художествен. произведений моряков, устроенной в Академии наук в пользу построения храма в память моряков, погибших в войне с Японией. — Вечером в Павловске до поздней ночи с жаром и увлечением писал монолог Никодима, в котором переложил стихами слова Спасителя из III главы Евангелия от Иоанна.

Пишу в Мраморном 16.

Пятница. 15.

Так хочется справиться со своей драмой, чтобы она была и порядочным художеств, произведением и в то же время сценической пьесой, т. е. смотрелась без скуки. Не имея опыта, руководствуюсь знатоком сцены Ростаном, стараюсь приноровиться к ‘Принцессе Грез’, конечно же, не в содержании, а в чередовании выходов действ. лиц и в продолжительности речей. — Писал на первой странице этой тетради, что под влиянием проповеди в Новый год принял решение бороться с самим собой. Казалось, что во мне свершился перелом: грешные мысли покинули меня. Но вот прошло 2 недели, и опять все по-старому. Ни поэтическое творчество, ни красота природы не побеждают моей духовной мерзости. — Ездил на Измайловский Досуг. Появилось несколько новых чтецов: кн. Манвалов, Подладчиков, Хомутов. Чтения были разнообразны и довольно удачны.

Петербург.

Суббота. 16 янв.

…До завтрака с Иоанчиком и Робертом разбирал письма за многие годы, полученные по поводу моих стихотворений. — В Отд. русск. языка и словесности избирали в действ. члены проф. Флоринского, но, получив 5 белых шаров и 3 черных, он оказался забаллотированным…

В Мраморном, 19 янв.

Воскрес. 17.

Преосвящ. Владимир (Путята) вызвался служить у нас в Павловске и служил не по архиерейскому, а просто по Iерейскому чину, в обыкновенном облачении. Царских врат от большого входа с Дарами и до запричастного не закрывали. После завтрака Владыко хотел со мной побеседовать, при этом была жена и Иоанчик. Епископ говорил по двум вопросам: о слухах про какого-то юродивого, Григория, из простых мужиков, введенного к Императрице А. Ф. Милицей и будто бы имеющего сильное влияние в домашнем обиходе Царицы. Меня несколько неприятно удивило, что Владыко коснулся совсем чужого нам вопроса, в котором весьма трудно разграничить, где кончается правда и где начинаются сплетни. Другой вопрос, о котором говорил епископ, касался назначения архиерея на должность протопресвитера военного духовенства по кончине Желобовского. Вопрос этот будто бы возник в бытность Воен. министром Редигера, и будто бы проект этот был одобрен Государем. Вынес впечатление, что епископ Владимир очень хочет со временем заменить Желобовского.

Петербург.

Понедельник. Январь. 18.

…В Мраморном у нас завтракали бывший Ярославский губернатор, а теперь сенатор А. А. Римский-Корсаков с женой Людмилой Павловной. Он убран с прежней должности по несогласию во взглядах со Столыпиным, и теперь хочется ему отдаться деятельности ‘Союза русск. народа’.

Видели оперу Кюи ‘Анджело’, которою очень увлекался 30 л. назад. Она шла во 2-й раз по возобновлении, при довольно полном театре, но без всякого успеха. Музыка хороша только местами, а большей частью содержание драмы захватывает больше, чем музыкальное его изображение.

Петербург, вечером 20-го

в Мраморном

Среда. 20 января

…Гуляя, повторял вполголоса свои роли в Гамлете и Генрихе IV. Позавтракав, ходили с женой, Татианой, Тат. Вас и с Н. Корф в Константиновский дворец и смотрели там мебель, чтобы кое-чем воспользоваться для устройства Татианиной залы (пилястровой).

Пятница. 22.

К завтраку вернулся в Павловск. Татиана с Тат. Васильевной очень красиво и уютно расставили мебель в пилястровой комнате. …Много бумаг, надо было утверждать скучные аттестации, так что на мои литературные работы решительно не было времени. Имп. Мария Федоровна вернулась из Дании. Слышал, что она будет жить в Аничковом дворце, чего не бывало уже 5 лет.

Мраморный. Вечером 24-го.

Суббота. 23.

…М. И. Ростовцев говорил мне о камне, найденном на юге России, если не ошибаюсь, неподалеку от Керчи. Этим камнем, пирамидальной формы, с просверленным отверстием, пользовались рыбаки, привязывая его ради тяжести к сетям. На нем оказалась греческая надпись в стихах. Я просил Ростовцева списать мне это четверостишие с подстрочным переводом. На утренней прогулке обдумывал, как бы передать его по-русски. К возвращению домой, к завтраку, перевод в голове был готов:

Здесь, о Гликерия, здесь, о царица, Асандра супруга,

У родника твоего выпил воды я с вином,

Жажду свою утолив, молвил я: и при жизни, и в смерти

Всем, кому гибель грозит, ты избавленье даришь.

Царское Село.

Вторник. 26.

(Павловск 29 янв.). 26-го был назначен Государем в Царскосельском Александровском дворце прием депутации от 1-го кадетского к-са для поднесения Цесаревичу маленькой магазинной винтовки. Я телеграфировал Государю, испрашивая, могу ли прибыть вместе с депутацией и предупреждал, что ввиду ветряной оспы, уже проходящей у Кости, с которым я не виделся уже 5 дней, явлюсь только в случае разрешения по телефону. В ответ меня пригласили к завтраку. Государь вышел к завтраку в малиновой стрелковой рубашке с 4-мя дочерьми. Он сел между Татианой и Марией и указал мне место между последней и Ольгой, подле которой села Анастасия. Девочки не принимали участия в нашем разговоре, а перешептывались между собою. Государь говорил, что на днях возобновит посещение в.-у. заведений, начав с 1-го корпуса, и хочет, чтобы никого не принаряжали, а при отъезде не провожали бегом за экипажем во избежание несчастного случая. 6 лет прошло с тех пор, как Он в последний раз приезжал в мои заведения: в смутные годы приездов в Петербург по возможности избегали. — Депутация состояла из директора корпуса Григорьева, командиров рот. Его Величества и 4-й, фельдфебеля Череп-Спиридовича и 11-летнего, но крохотного ростом кадетика 1-го класса Фомичева. Он оказался совершенно одинакового роста с Цесаревичем. Между завтраком и приемом Царь провел меня к Императрице, все не поправляющейся. Уже больше года у нее боли в сердце, слабость, неврастения. Она лежала на кушетке, румяная и очень красивая. — После приема я несколько минут оставался в кабинете у Государя и докладывал 1) о Косте, предполагается, что он летом выйдет в Измайловский полк, но первый год еще не будет правильно нести службу, а продолжать учебные занятия, 2) Об Олеге, который по окончании курса кадет. корпуса хочет в течение 3-х лет слушать курс Лицея. Государь на это соизволил и согласился со мною, что лучше бы Олегу посещать Лицей в форме юнкера одного из воен. училищ, 3) Передал просьбу Гладкова, желающего поднести Государю свои книги…

Петербург.

Среда. 3. Февраль.

…У Царя в большом Царскосельском дворце в самой большой зале парадный обед Эмиру Бухарскому, назначенному шефом Оренбургского казачьего полка по случаю 25-летия правления. Обед был без дам, человек на 80.

В Мраморном, 12-го.

Среда. 10.

В 5-м часу мы, вся семья с Государем во главе, в Царском Селе на Царской ветке встречали царя Фердинанда и царицу Элеонору Болгарских. Она некрасива, но привлекательна и приветлива. Перед Государем она приседала. К обеду меня с женой позвали в Александровский дворец. Нас за обедом в библиотеке было только семеро: Их Величества — наши и Болгарские и Дмитрий II. Общий разговор шел весело и непринужденно… Наша Государыня была чудесно хороша в полувырезанном черном платье, с ниткой крупного жемчуга в волосах и большим бриллиантом, спускавшимся с нее на лоб.

Питер.

Пишу в Павловске 14-го.

Пятница. 12.

Красивый бал у вдовы М. Гр. Раевской, рожденной княжны Гагариной. На балу у Гартонгов был за ужином ее соседом. Слышал от нее, что покойный Бор Ник. Чичерин говорил обо мне как о первом нашем современном поэте. Как ни неожиданен и лестен отзыв такого выдающегося и к тому же мне незнакомого человека, не могу признать его суждение верным, оно, несомненно, преувеличено. — На своем балу М. Г. Раевская спускалась по лестнице нас встретить, а одна из двух незамужних ее дочерей следовала за матерью, усевшись на поручень лестничных перил и скользя по ним. Вот образчик развязности нынешних барышень.

Питер.

Воскресенье. 14 февр.

Сегодня получил приказ, подписанный Государем вчера, о назначении меня Генерал-Инспектором военно-учебных заведений. Благослови, Господи!

Павловск.

Среда. 3. Март.

В церкви, как ни стараюсь внимательно прислушиваться к любимым и хорошо знакомым словам великопостного богослужения, а мысли часто уносятся в область творчества, задумываешь новые произведения, исправляешь старые, переделываешь то, что пишешь в настоящее время. Пригласил Измайловца милого Данильченко, чтобы подготовить представление ‘Гамлета’ и ‘Генриха IV’ на Павловской сцене 17 марта.

Мраморный, 11 марта.

Вторник. 9.

…В 4 1/2 в павильоне царской железнодорожн. ветки встреча Сербского короля Петра. Был Государь. Почетн. караул от лейб.-гусар. В 7 1/2 в большом дворце парадный обед, без дам. Царь говорил тост по-русски, а король по-сербски.

Среда. 10 марта.

…Заходил в Казанский Собор и в Храм Воскресения. Когда вернулся домой, у жены был Король. Он собрался уезжать, да, встретясь со мной в прихожей, пожелал поговорить со мной. Я провел его в мою приемную. Тут с глазу на глаз он заговорил о видах своего наследника Александра на нашу Татиану. Еще летом писали мне об этих видах, но через министерство Иностранных дел ответили, что Т. не расположена согласиться на переговоры, и я думал, что дело кануло в воду. Таким образом, Король застиг меня врасплох. Не мог же я сказать Королю, что противлюсь этому браку ввиду того, что сербская династия не достаточно утвердилась на своем шатком престоле. Сослался на Т., что все зависит от ее согласия. Король спрашивал, нельзя ли где-нибудь устроить свидание. Я ответил, что у нас пока нет никаких предположений на лето, и неизвестно, будем ли мы за границей, где встречу было бы легче устроить. Тем и кончилось.

14—18 марта.

На прошедшей неделе у нас было три спектакля: 14-го — 3-й исторический, 16-го Шекспировский вечер и 18-го последний исторический. Немало было хлопот с приглашениями. Кажется, перебывал весь Петербург, вся знать и много знакомых не чиновных, а скромных. Наибольшее число незванных на вечер превышало 200. Места, однако, всем хватало. 14-го удостоила нас своим присутствием Имп. Мария Федоровна. Государю у нас, должно быть, понравилось — он не пропустил ни одного вечера и был чрезвычайно приветлив и с нами, и с исполнителями, и с нашими гостями.

Павловск, 14 мая.

Четверг. 13. Май.

Прекрасное торжество справлялось вчера у Преображенцев на Кирочной ул. Посреди садика перед офицерским собранием в память 200 лет, истекших со дня Полтавской победы, полк воздвиг памятник своему основателю Петру Великому, бронзовую статую, точный снимок с памятника Антокольского в Петергофском саду близ Mon plaisir’a. Преображенский памятник отличается от Петергофского только подножием. В прошлом году что-то помешало открыть памятник, и открытие было назначено Государем на 13 мая! К этому случаю съехалось много старых Преображенцев…

Царское.

Пятница. 14 мая.

В Царском был выход, но без Императрицы и великих княгинь. Ее Величество очень утомилась за целый ряд праздников, и ее надо поберечь. Государь был в кирасирском своего полка мундире. Все в зимней парадной форме. Обедню стояли на хорах. Пела ‘Херувимскую’ Бахметьева, ‘Верую’ Чайковского и ‘Октинию’ (Господа помилуй, и подай, Господи) уральскую. Был прием поздравлений. В большом зале парадный завтрак за круглыми столами… Государь указал мне нового Председателя Гос. Думы Гучкова, во фраке сидевшего подле морского министра. Государь рассказал, что год назад, когда Гучков в Думе произнес речь, в которой задел Николашу, Сергея М. и меня, он потребовал от него через Столыпина извинений, которые Гучков и принес при первом же представлении. Государь выразился, что хотя Гучков собеседник умный и приятный, но доверие внушает к себе неполное.

Москва.

Четверг. 15 июля.

…В Николаевском дворце узнал, что Элла в Москве (она ездила в Уфимскую губ.). Поехали к ней в Марфо-Мариинскую общину в Замоскворечье. Она приняла меня очень ласково. От нее веет святостью без тени ханжества, столько простоты и искренности. Съездил я с Робертом на Воробьевы горы, где я никогда не бывал. Там есть ресторан Крынкина с открытым балконом, оттуда восхитительный вид на изгибающуюся Москву-реку и всю Белокаменную. Только мы там сели пить чай, как на хорах хор певчих в русских боярских кафтанах затянул песню на мои слова ‘Умер, бедняга’. Я не знал, что они поются. Пригласили управляющего хором, некого Григория Николаевича, который меня узнал, он знал также, что ‘Умер’ — мои стихи.

Не упомянул еще, что за завтраком в Эрмитаже подходил ко мне бывший адъютант покойного Сергея Алексей Стахович, теперь директор Художественного театра Станиславского, и сказал мне, что у них со 2 августа начинаются репетиции ‘Гамлета’ в моем переводе. Качалов будет играть заглавную роль…

Пятница. 16 июля.

С утра ездили с Робертом по магазинам. Накупили кое-чего из мальцевского стекла, много нашли подходящего у Мюра и Мерилиза, в огромных магазинах этой фирмы пробыли долго. Были в магазинах фарфора бр. Корниловых и в нескольких складах кустарных изделий.

Суббота. 17.

Утром перед выездом из Москвы заглянули в магазин Дациаро, купил там для Осташева четыре гравюры в красках ‘Дождливый день’. Дорога от Волоколамска к нам в деревню порядочно испортилась. Но постройка шоссе решена, и говорят, оно будет готово к 1812 году (?) (1912 г.). — Дома все оказались здоровы. Когда мы с Робертом подъехали к границе имения, из-за опушки леса показалась кавалькада из 9 лошадей. Это были, Татиана, Костя, Олег, Игорь, Георгий, Miss Edgley и конюхи Климов, Зинченко и Шустов. — Вечером продолжал начатую еще по дороге в Ст. Руссу записку о нелепом ограничении свободы нижн. чинов и воспрещении им появляться во многих общественных местах.

Осташево, 24 июля

Пяти. 23.

…Отложил ‘Бетховена’ Карганова и взялся за ‘Разговоры Гете’ Эккермана в переводе Аверкиева. Надо еще немало почитать, прежде чем приступить к статье от переводчика, предпосылаемой переводу ‘Ифигении’.

29 июля.

Среда. 23.

Прохладно, но хорошо. Работа подвигается. Прочел или пробежал все, что у меня есть об ‘Ифигении’, а есть много. Все сделанные выписки со ссылками на сочинения, откуда они взяты, расположил в том порядке, в каком мне понадобится при писании статьи. М. б., сегодня и начну ее писать. — Смущает меня, что, отдыхая здесь и наслаждаясь работой, я почти чужд местному населению и не имею с ним ничего общего. А как сблизиться — не знаю, не умею.

30 июля.

Четверг. 29.

Статья от переводчика с Божьей помощью начата. Начал также утром на прогулке Элегию ‘Осташево’, октавами, но боюсь, что ничего из нее не выйдет.

Суббота. 31 июля.

К нам приезжала из своего имения Поречье, в здешнем же Можайском уезде, Графиня Уварова (Екат. Ник. рожд. гр. Гудович), пила у нас чай и оставалась до 5-ти. — После ее отъезда пошел в наш парк, и тут мне удалась вторая октава новой элегии. — Предисловие подвинулось, о мифе об Ифигении и о том, как им пользовались трагики Древней Греции, а потом итальянские, французские и немецкие, уже готово. От этих источников перешел к самому Гете. Описание его наружности взял из Льюса. Теперь надо будет сказать о произведениях, прославивших его имя до 1775 года, т. е. о Гёце фон Берлихингене и о Вертере. Далее пойдет краткий очерк Веймарского общества.

Осташево. 17 августа

Понедельник. 16.

Плохо подается моя элегия. — Приехал Иоанчик. — С увлечением ездил по реке в байдарке. Двух-трех крестьянских мальчишек покатал на ней. Возвращаясь, когда вылезал из байдарки, она опрокинулась, и я попал в воду…

19 августа.

Вторник. 17.

Еще зимой, когда у нас в Осташеве гостили кавалергард Багратион и кавалер — паж Анька Гернгрос, я их приглашал побывать здесь летом. Теперь лагерь кончен, они свободны, и дети, особенно Олег, настойчиво просят позвать обоих. Но, побывав в Питере, из разговора с Павлом Егорычем узнал, что еще весной Татиана признавалась ему в привязанности к Багратиону. Мы с женой не знали этого положительно, но догадывались, что такая привязанность весьма вероятна, и колебались звать молодых людей. После же разговора с П. Е. это колебание перешло в решимость не звать Багратиона. Теперь Иоанчик привез известие, что Б. ожидает приглашения, и ввиду этого никуда не выезжает. — Советовался с Олей, как быть, и с ее одобрения поговорил с Татианой. Сказал, что считаю неблагоразумным давать ей случай увлечься юношей, с которым она не может связаться браком. Я не обмолвился, что знаю об ее увлечении, и она не пошла на признания, и с моими доводами согласилась.

26 авг.

Суббота. 21.

Решительно не расположен описывать вчерашнюю поездку верхом с Олегом, Игорем, Дитрихом, нарядчиком Климовым и конюхом Чернышевым через р. Рузу ко впадению р. Рузы в Москву-реку. Погода была прекрасная, местность живописная. Поехали на Синюхово, Солодово, Шульгино, Курово, погост Лужки, откуда идет каменная дорога через Демидково, Леньково, Ракитино до самого уезд. городишки Рузы. Там свернули с большой дороги на Старую Рузу вправо и ехали через деревни Теряево, Лебехино, Городилово и Воробьево. Переправились вброд через Рузу на ее правый берег у Окулова, в какой-нибудь одной версте от устья. На левом берегу Москвы-реки поели провизию, взятую с собою у деревни Тимофеевки. Назад ехали другой дорогой, правым берегом Рузы, но далеко от реки, деревнями Бараново, Ново-Николаево, Тишино, Жолобово, Никулькино. Через реку на наш берег перебрались у Толбухина. Выехали в 9 утра, вернулись в 7 вечера. — Сделали около 90 верст. — Накануне Георгий из женских рук перешел к М.-r Denisov’у и спал с ним в нижней угловой комнате, где прежде жили мальчики, а во время пребывания Оли — Sophie Baltazzi. — По возвращении из поездки меня ожидало горе. Жена, очень взволнованная, передала мне свой длинный разговор с Татианой, которая призналась в своей любви к Багратиону. Им помогал Олег, передав ему о ее чувствах и взявшись доставлять письма. Дошло даже до поцелуев.

После ужина в присутствии жены у меня был разговор с Олегом. Выражал ему глубокое возмущение принятой им на себя ролью. По-видимому, он нимало не сознает, как она неприглядна. Когда они ушли, ко мне явилась Т. Мы больше молчали. Она знала, что мне все известно. Кажется, она не подумала о том, что если выйдет за Б. и будет носить его имя, то им не на что будет жить. Позвал жену и при ней сказал Т., что ранее года никакого решения не приму. Если же ей идти на такие жертвы, то по кр. мере нам надо быть уверенными, что это чувство глубоко.

Осташево. 23 авг.

Воскресенье. 22.

Тяжелые переживаем мы минуты. Признания, сделанные Татианой жене, далеко превосходят наши подозрения и опасения. Жена продолжает много говорить с Т., я же не могу. Был у меня продолжительный разговор с Олегом, вернее, я долго говорил с ним, стараясь выяснить ему всю неприглядность его лукавой по отношению к нам, родителям, роли. Он почти ничего не говорил, только нагло глядел мне в глаза, как будто не сознавал своей вины. Но под конец он, кажется, начал понимать, что поступал скверно. При всем этом тяжелом томлении духа, я, однако, не утратил способности заниматься своим любимым делом: катаясь более 2-х часов на байдарке, в уме исправлял готовую Элегию, а вечером в предисловии к ‘Ифигении’ ‘привез’ Гете в Веймар.

Осташево, 26.

Среда. 25.

Татиана просила позволения написать последнее письмо Багратиону, чтобы далее, во исполнение нашего родительского требования, на целый год прекратить с ним всякие сношения. Мы с женой позволили и, конечно, ее письма не читали. Я сам подписал адрес в Петербург, в канцелярию Кавалергардского полка. Мы ничего не имели против, чтобы и она от него получила еще одно последнее письмо.

Суббота. 28.

Глупое складывание картинки, изображающей восемь концертирующих кошек, занимало меня весь день и было окончено только поздней ночью. Олег получил письмо от Багратиона с вложением другого — Татиане, и на этот раз не передал его прямо сестре, а принес его жене. Мы с ней писем не читали. Т. сказала нам, что Б. рассчитывает, по нашем возвращении в окрестности Птб., просить разрешения на брак.

Погода чудная.

Вторн. 31.

Прибыли в Павловск в 9-м часу утра. Погода чудесная. Здесь меньше желтых листьев, чем в Осташеве, липовая аллея вся зеленая…

Павловск

Среда. 1 сентября

…Вызвал в Мраморный Багратиона. Принял его стоя, в моей приемной, говорил ему ‘вы’. Потребовал возвращения писем Татианы и Олега и прекращения переписки, свиданий и вообще сношений с ними до 21 августа 1911 года. Укорял, что он не прямо и не раньше ко мне обратился. Он сам чувствует себя виновным. Уверял, что чувство его глубоко и не изменится. Это мы еще увидим.

Павловск, 5 сент.

Суббота. 4.

Побывал в Пажеском корпусе, чтобы взглянуть на новичков, и поговорил с каждым. Генер. Шильдер назначается директором Александровского Лицея, о чем писал мне еще в Осташево. Молва называла ему преемником в Пажес. корпусе командира Лейб-Гусарского полка Воейкова, на которого те же придворно-гвардейские слухи указывали, как будущего воспитателя Цесаревича. Но молва ошиблась: назначают Усова из Тверского училища, и я очень доволен этим правильным выбором. Осмотрел только что отделанные помещения, надстроенные со двора, под прямым углом к фасаду католической церкви. Там хорошо устроены просторные и светлые классы и зала для 2-й роты…

21 сентября.

Понед. 20.

Прием отменил и утро провел среди занятий, причем успел гулять 1ч. 15 м. Приехал эстляндский губернатор полк. Изм. Владимир Коростовец, с которым я 9 лет прослужил в Преображенском полку. Мы говорили о предстоящих 28—30 сентября в Ревеле торжествах по случаю 200-летия присоединения Эстляндии. Будет открыт памятник Петру I. Государь посылает меня туда своим представителем.

Петербург

24.

В 2 1/2 был у Столыпина в Елагинском дворце, в Совете Министров. Обсуждались новые штаты Академии наук. Был назван и вице-президент. Разногласие встретилось по трем вопросам: о содержании заведующему книжным складом и его помощнику, о совместительстве звания академика с другими должностями и об отпуске только 20 т. вместо испрашиваемых 35 на ученые экспедиции физико-математического отделения. Все прошло, не удалось только отстоять помощника заведующего книжным складом. А самого заведующего переименовали в библиотекаря…

Павловск. 26.

Суббота. 25 сент.

В ‘Новом Времени’ описание гибели смелого летуна корабельного инженера Мациевского, который 24-го на глазах жены и множества народа сорвался с высоты 500 метр, и расшибся до смерти. А 23-го он поднимал с собой в воздух председателя Совета Министров Столыпина. — Теперь что ни день устраиваются в Питере на аэродроме полеты, это праздник авиации. Я ни разу там не был. Не тянет. — Побывал в заседании Отд. русского языка и cловесности… Предполагаю издать 4-й выпуск своих стихотворений, приложив к ним ‘Ифигению’…

Ревель

Вторн. 28 сент.

Яркое солнечное утро, но холодно, заморозок. Прибыл в Ревель, одевшись в парадную Преображенскую форму, пальто в рукава в 8 1/2. Встреча. Почетн. караул от 89-го Беломорского пехот. полка, которым командует Теплов. 30 лет не был я в Ревеле. Тогда здесь готовился к отплытию ‘Герцог Эдинбургский’, на котором со мною служил Эссен, а теперь он свиты Е. В. контр-адмирал, георгиевский кавалер, начальник флота. Он представлял мне моряков. С губернатором Коростовцом поехал в собор, где встречал архиерей Иоанн и благословил меня иконой Александра Невского. Красивый, с 5-ю золочеными головами собор очень хорош. Он на верхней части Вышгорода, напротив замка, где живет губернатор и где меня поместили очень широко и удобно. В зале замка прием служащих. Много поехало депутаций…

Гуляли пешком по городу с Коростовцом. После завтрака поехали в Катериненталь, где под желтеющими каштанами у домика Петра I торжественная панихида. Катались по берегу. Видели красивый памятник погибшим на ‘Русалке’ в 1893 году. — Чай в собрании Беломорского полка, предложенный гарнизоном. Отдых. В половине всенощной пошел в собор. В 8 обед от города в старинной ратуше. В реальном училище большой раут, тоже от города.

Павловск. 2 окт.

Среда. 29 сент.

Исполнилось 200 л. со дня сдачи Ревеля Петру Великому и присоединения Эстляндии к России. Погода нас щадила: было сухо и солнечно. Молился в соборе. По окончании обедни зашел в замок, надел оружие и шейный знак поверх пальто, застегнул чешуйку кивера под подбородком и пошел к месту памятника. По обе стороны пути тянулись шпалерами ученики учебных заведений, весело кричавшие ‘ура’, гудели колокола, везде развевались флаги. Вокруг памятника со всех сторон его эстрады были унизаны зрителями. Я обошел войска и здоровался. Мне было приготовлено место на помосте, у подножия памятника. Тут я ждал приближения крестного хода с архиереем во главе. В конце молебна, когда запели ‘Вечную память’ и все преклонили колена, сдернули пелену с памятника, и взорам предстал мощный, очень живо изображенный ваятелем Беренштамом образ Петра Великого. В правой руке он держит свиток, который можно принять и за зрительную трубку, а левою указывает на карту, которая не совсем понятна с первого взгляда — не знаешь, что это такое. Эти два недостатка, однако, не портят общего впечатления. Командующий парадом генер. Менчуков подал команду ‘Накройсь’, после чего я скомандовал: ‘Всем парадом слушай на караул’ и вынул шашку. К памятнику встали часовые, одетые в форму времен Петра. Депутации одна за другой клали к подножию статуи венки. Губернатор поднес мне выбитую по этому случаю медаль. Во главе войск я прошел мимо памятника церемониальным маршем. Меня повезли в латышский клуб, где были собраны волостные старшины со всей губернии. Оттуда поехали в Русское собрание на завтрак. Потом на выставку цветоводства. Расположенная у старинных городских стен с их башнями и высокими колокольнями, эта выставка представляла весьма живописное зрелище. В доме Черноголовых смотрел выставку предметов и бумаг, относящихся ко времени Петра I. В замке я принимал большое число депутаций с выражением верноподданнических чувств, которые они просили передать Государю. — Потом большой обед от дворянства в Actienclub. Сидел между Шиллингом и Мейендорфом. После тостов за Царя, за Императрицу, Цесаревича и за меня я сказал тост за Эстляндское дворянство, пожелав ему преуспевания в верности и преданности нашему великому Царю и в крепком единении с великой Российской державой. С обеда поехали в Катеринентальский дворец любоваться факельным шествием и слушать песни русских, немецких, эстонских обществ. С балкона дворца открывался вид на густую толпу с пестрыми фонарями, а по небу скользили яркие лучи от электрических прожекторов. — Были на гулянье эстонцев. В немецком театре концерт. Наконец, последним номером этого плотно заполненного дня был раут в доме Черноголовых.

Павловск, 5-го.

Понедельник. 4 окт.

…Хорошо поработал. Кроме вступительной статьи подвинул и примечания, пользуясь Льюсом и Бельшовским. — У меня в ротонду собрались на заседание наличные члены Отделения русск. языка и словесности: Шахматов, Корш, Котляревский и также вице-президент, непрем. секретарь и делопроизводитель Рышков. Кроме них был и мануфактур-советник Алексей Ал-др. Бахрушин, богатый человек из Москвы, жертвующий Академии наук свой богатейший московский театрально-литературный музей. Выработали положение и штат музея.

Пятница. 8 окт.

…За завтраком был Георгий Никольский. Дал ему прочесть мою статью ‘Недоверие к солдату’, которую 6-го числа послал Государю с фельдъегерем за границу. Отказался от намерения ее печатать: произошел бы шум, а я хочу не шума и скандала, а только отмены нелепых запрещений и стеснений.

(10 окт.). Да, я высказал Б. Никольскому свое намерение издать некоторые из моих стихотворений нарочно для простого народа. Он с радостью ухватился за эту мысль и предложил сделать выборку тех пьес, которые более подходящи для простонародья.

Мраморный, 29 ноября.

Воскр. 28 ноября.

К нам приехал Государь. Иоанчик у него дежурил и, сменившись, привез известие о прибытии Высокого Гостя в 4. Условился с женой, что попрошу переговорить с Ним с глазу на глаз, а она подождет в комнате рядом. Я подробно передал Царю об увлечении Татианы Багратионом и его взаимности. Никакие слухи еще не успели дойти до Их Величеств. Государь слушал очень внимательно и сочувственно. Решения он никакого не высказал, говоря, что надо подумать и обсудить. Изложив все, позвал жену. Говорили о необходимости разрешить Великим Князьям и Князьям Императорской крови вступать в морганатические браки, для чего надо выработать условия дозволительности их. Государь не высказал решительного запрещения на брак Т. с Б., но подтвердил мое решение, что надо терпеливо выждать прохождения целого года с 20 августа, когда Т. нам созналась.

Понедельник. 29 ноября.

…Морской врач Бартенсон, служивший лет 20 назад в Измайловском полку, прислал мне для передачи Академии наук подаренное ему дочерью Пушкина графиней Меренберг письмо ее отца к его невесте H. H. Гончаровой, написанное на обороте письма к Пушкину Языкова. Оба письма на французском языке. Побывал у вдовы покойного вице-президента Академии наук Леон. Ник. Майкова, Александры Алексеевны, рожденной Трескиной. Она с незамужней пожилою сестрой Ольгой Алексеевной живет уже не на Васильевском о-ве, а на Мал. Мастерской, 3. Давно не был у нее. Но мы переписывались. Я посылал ей почти все мои новые стихи. И теперь поехал к ней, чтобы просить подобно тому, как было при печатании ‘Гамлета’ и последнего издания моих стихотворений, и впредь прочитывать корректуры будущего 4-го выпуска. Алфавитный указатель имен и библиографический для ‘Гамлета’ она взяла на себя. Я спросил, не может ли она указать мне лицо, которому можно было бы поручить составление таких же указателей и к ‘Ифигении’. Александра Алексеевна вызвалась сама это сделать.

Почетн. академ. И. А. Бунин прислал мне новые две книжки: том 6-й стихотворений и рассказов и перевод Байронова ‘Манфреда’. Но что за разочарование: стихи отнюдь не поэтичны, все больше сонеты, с произвольно переставленными стопами, что в корне искажает характер сонета. Есть безобразные сравнения: напр., скала в Архипелаге уподоблена ковриге хлеба!!! И в стихах и в рассказах попадается нескромность, граничащая с порнографией.

Вторник. 30 ноября.

…Жену позвали к чаю в Царское к Их Величествам. Вернувшись оттуда в Павловск, она рассказала, что Императрица еще снисходительнее, чем Государь, отнеслась к видам Татьяны. Они оба говорили жене, что даже не посмотрели бы на брак ее с Багратионом как на морганатический, ввиду того, что он, подобно Орлеанам, потомок когда-то царствовавшей династии. Государь сказал, что Т. не лишится своего содержания из Уделов. Имп. нашла, что не надо ждать истечения года, но жена, ссылаясь на мой взгляд, возразила, что это необходимо для большей уверенности в прочности чувства обеих сторон.

Пяти. 3 дек.

…В газетах опять говорится о студенческих беспорядках на сходках по поводу самоубийства политического убийцы Сазонова. И опять наши власти не могут ни предупредить безобразий, ни справиться с ними.

Суббота. 4 декабря.

На ‘субботе’ у Ермолинского, посвященной Лермонтову, Грибоедову, Веберу и Шуберту, прочел принадлежащее мне подлинное письмо Лермонтова к Марии Алексеевне Лопухиной (по-французски) и приписанное в конце его стихотворение ‘Молитву странника’: ‘Я, Матерь Божия, ныне с молитвою’. Уже в 10 1/4 надо было уйти с ‘субботы’ и ехать на Павловск 2-й. Отправлялся в новую поездку в Полоцк, Варшаву и Киев…

Петербург

Понед. 20 декабря.

Дожили до совершеннолетия нашего Кости. Поутру он приехал из города и вошел ко мне, держа за руку свою крестницу и любимицу Веру. Перед молебном дали ему подарки. На столе в нашей маленькой столовой, в окне красовался сладкий пирог с воткнутыми в него 20-ми восковыми свечами и 21-й свечой жизни. Поздравлять его съехалось человек 60. Это были все домашние, служащие и служившие, несколько Измайловцев. Мы — семья — были в обыкновенной форме. Митя оказал особое внимание и оделся в Измайловский мундир. В церкви соборне служили молебен архимандриты Михаил и Макарий, оба здешние священники, и иеромонах Сергий…

Ездил в город на заседание Разряда изящ. словесности. Из почет. академиков были Кони и Арсеньев. Обсуждали способы увековечивания памяти Льва Толстого. Порешили, что я напишу Столыпину письмо, в котором заявлю, что по предложению членов Разряда и Отделения предполагается испросить Высочайшее соизволение на учреждение при Академии особого комитета для изыскания способов увековечивания памяти Л. Толстого. Ответ 1-го министра внесу в Общее собрание Академии.

Петербург

Среда. 22.

Являлся Государю по случаю возвращения из служебной поездки. Он принял меня в своем кабинете. Докладывал ему о своих впечатлениях. Доложил и о том, что доставил Николаше свою статью ‘Недоверие к солдату’ и что он заявил мне полнейшее сочувствие моим мыслям, но находит, что осуществить их нельзя. Спорить с Николашей не стал, о чем и сказал Государю, добавив, что если в течение двух столетий солдаты свободно разгуливали по Петербургу, то непонятно, почему начало 3-го века существования столицы требуется ознаменовать запрещением солдатам ходить по Дворцов. набережной, по солнечной стороне Невского и правой стороне Морской, в Летнем саду и Таврическом, на всем Елагином о-ве и ездить в трамваях. Государь со мной согласился и еще раз высказался за отмену этих запрещений и ограничений. Но я опасаюсь, что все останется по-старому…

Воскресенье. 26 декабря.

…Ходил с Георгием и Miss Edgley в здешнюю крепость на елку в приходском училище. Дети пели, говорили стихи, представляли маленькую наивную пьеску ‘Среди цветов’. В числе учеников и учениц было несколько знакомых детей нашей прислуги. — Все собираюсь и не могу продолжить разбор отвратительных стихов Милеевой, начатый еще до последней поездки. — А там надо приступить к составлению своего завещания.

Лишь после этого можно будет отдаться исправлению ‘Мессинской невесты’ и переводу ‘Макбета’.

Павловск.

Понедельник. 28 декабря.

…Писал письмо итальянскому послу Мелегари. Он писал мне об устраиваемой в будущ. году во Флоренции выставке портретов итальянских художников XV—XVIII веков и просил для нее работы Лампи, имеющиеся в Павловске. Надо было отказать, т. к. я не считаю себя собственником Павловских сокровищ, — я только обладатель майората…

Павловск. 31 декабря.

Четверг. 30.

Утром ходил дважды гулять, перед кофе и завтраком. Маленький мороз, туман, шел снег немного. В кармане была у меня с собой бумажка со списанным стихотворением Мюссе ‘Rappelle-toi’, и я продолжал переводить. На второй прогулке встретился в Старой Сильвии с женой, и она, заметив, что я сочиняю, оставила меня продолжать прогулку одному. После завтрака записал перевод, уже законченный и, как мне кажется, удачный.

1910 год был благоприятен для моего творчества: в январе написал одно стихотворение, в феврале — два, в марте — одно, в мае — одно, в июне — одно, в августе — одно, в октябре — одно и в декабре — два, итого за весь год десять стихотворений. Такого обилия давно не бывало. Думаю, что приписать это надо значительному сокращению бумаг, благодаря переименованию меня в Генерал-Инспектора.

Ездил в город на елку в школу Имп. Александра II. Вернулся в Павловск в 8-м часу, к ужину. — Настроение по окончании нового стихотворения торжествующее.

Читал жене и Татиане Чайковского. Писал Оле.

Мраморный. 31 декабря.

Пятница. 31 декабря.

С утра оделся в стрелковую малиновую рубаху. — Гулял, наслаждаясь прекрасной погодой и любуясь снежным видом…

19/VII 1914 — 11/V—1915

‘Дневник’ в плену у немцев. К. Р. отказывается от помощи Императора Вильгельма. Царь клянется

изгнать немцев с территории России. Беспорядки, стачки как рукой сняло. Вильгельм требует

отмены мобилизации в России. Николай II принимает ванну. Великий князь Константин провожает

сыновей Гаврилушку, Игоря, Олега на фронт. Гибель генерала Самсонова. Петербург переименован в

Петроград. Гибель летчика Нестерова под Львовом. Что творится с нацией Гете! Издан сборник

военных стихотворений ‘В строю’. Издан ‘Царь Иудейский’. 26-й год службы К. Р. в Академии.

Пролита кровь Царского дома: гибель сына Олега. В церквушке преподобных Олега и Серафима

Саровского в Осташево над могилой Олега Константиновича. Еще четверо сыновей ушли на фронт.

Наряд царских дочерей. Вечер поэзии К. Р. Охрана царьградских памятников. Вечерня и букет розовых роз. К. Р. вспоминает отца.

1914 г.

Суббота, 19 июля — 1 августа. Либенштейн.

(Павловск, 26 июля 1914)

Сегодня ровно неделя, как я уехал из Вильдунгена, за этот срок не писал дневника, да и тетрадь осталась в плену у немцев… Погода была прекрасная, теплая. Ничто не давало заметить тревожных событий, о которых сообщили газеты. Жители казались вполне спокойны, а население деревень занималось своим обычным трудом… Жена показалась мне взволнованной. Еще накануне ее двоюродный брат, новый герцог Саксен-Мейнингенский, Бернард напугал ее, говоря, что по причинам мобилизации нам не доехать до границы, и предложил приют у себя.

После Берлина.

(Павловск, 28 июля)

Воскресенье, 20 июля. Гумбиннен.

В Гумбиннен прибыли в начале 8-го часа вечера, еще засветло. Я с Шаховским и Сипягиным вышел походить по платформе. Тут было несколько солдат 33 пехотного полка. Говорили, что поезд дальше не пойдет. Шаховской с Сипягиным пошли на станцию отыскать ее коменданта и пригласить его ко мне. Он долго не появлялся. Между тем смеркалось. Нас загнали в вагон и запретили выходить. Ввели в вагон солдат с ружьями… Мы узнали, что офицер, комендант станции пошел по всем вагонам проверить паспорта. В ожидании, когда он доберется до нашего вагона, я подал мысль жене написать телеграмму Германской императрице, прося ее распорядиться доставлением нас на родину. Я считал ниже своего достоинства обратиться с такой просьбой к Императору Вильгельму… Наконец, пришел в вагон комендант станции, безусый, розовый лейтенант в очках, надо отдать ему справедливость: он был не только вежлив, но и почтителен и правильно титуловал жену и меня. Я обратился к нему с просьбой, как-нибудь доставить нас на границу. Он высказал предположение, что нас можно с рассветом довезти до след. станции Сталупяны, а там в 3-х моторах отправить на границу…

Понедельник, 21 июля.

К 5-ти утра все были на ногах… Наш вагон прицепили к паровозу и повезли на следующую станцию Сталупяны, отстоящую от нашей границы в 10 верстах. Тут мы вышли из вагона. Миллер более чем учтиво предупредил нас не выглядывать из окон автомобилей, чтобы нас не застрелили. Все мы, я с женой и двумя детьми… с ручным багажом тронулись на станцию, впереди, с боков и сзади шли солдаты с ружьями, бывшие тут немцы смотрели на нас враждебно. Было приготовлено три мотора. На козлы переднего, где поместились мы с женой и детьми, сел обер-лейтенант с пропуском в руках. Дорогой остановил нас сторожевой пост, но не задержал. Далее, когда мы проехали с 1/4 часа от станции, один поселянин закричал обер-лейтенанту, что близко русские разъезды. Остановились. Миллер не слишком вежливо приказал выходить из автомобиля и объявил, что дальше не поедет (хотя автомобиль был под белым флагом). Более двух часов пробыли мы здесь посреди большой дороги и за это время никаких разъездов, не только что войск, не показалось. По дороге мимо нас то и дело проходили телеги, доверху нагруженные всяким домашним скарбом, с привязанной сзади коровой, лошадью или свиньей. Это жители выселялись из Эйдткунена. Проходили пешие, проезжали на велосипедах. Враждебности среди этого населения не замечалось.

…Вот вдали, в стороне Эйдткунена, показались отдельные всадники. Нельзя еще было разобрать, немцы это или русские. Но вот всадники приблизились, трое из них проехали мимо нас по дороге к Сталупянам. Мы в них узнали Смоленских улан… С особо восторженным чувством перекрестился я на пограничном мосту…

Ковна

Узнаем, что накануне был Высочайший выход в Зимнем дворце и что Государь {Николай II.} в чудесной речи сказал, что не положит оружия, пока хотя один неприятель не будет изгнан из пределов России. Созваны Г. Совет и Г. Дума. Беспорядки, стачки и забастовки как рукой сняло, единение общее, подъем духа небывалый, все партии позабыты.

Павловск

Вторник, 22 июля.

День серый и теплый… Отъезд Иоанчика был назначен вечером того же дня, а три наши гусара должны были отправиться на другой день. — Заехали в Гусарский полк, где Игорь дежурил. Увидали его, вновь произведенного 10-ю днями раньше в корнеты, не выходя из мотора, у подъезда собрания. Он начал с того, что отрапортовал мне. …Здесь никто не понимал императора Вильгельма. Узнав о нашей мобилизации, он принял ее за угрозу и, несмотря на слово, данное ему Государем, не начинать неприятельских действий, резко требовал отмены мобилизации, а не добившись этого, объявил нам войну вечером 19 июля.

Вечером мы благословили Иоанчика и проводили на нашем подъезде. Нечего и говорить, как сжималось сердце. Елена придумала, чтобы все мы, Оля, Митя и дети, сложились и на общие средства устроили подвижной лазарет в 1-ю армию, в котором Елена с Марией Павл. младшей будут сестрами милосердия…

Павловск

Среда, 23 июля.

Провожали по очереди Гаврилушку, Игоря и Олега. Каждого ставили на колени перед иконами в моем кабинете. Не обходилось, конечно, без слез, хотя и сдержанных…

Александрия

Четверг, 24.

Меня с женой позвали в Петергоф к Их Величествам, в Александрию, в приморский дворец. Государь сосредоточен, но ясен_, как всегда. Он много расспрашивал о наших дорожных невзгодах. После завтрака он долго рассказывал мне о последних событиях. Вот что я от него услышал. Если не ошибаюсь, 17-го или 18-го был под его председательством в фермерском дворце Совет министров. Во время заседания входит дежурный флигель-адъютант Цвицинский и докладывает, что германский посол Пурталес неоднократно вызывает министра иностранных дел Сазонова. Государь отпустил его. Сазонов вернулся с известием, что Германия требует отмены нашей мобилизации и ждет ответа через 12 часов. Позднее Государь принял Пурталеса, прибывшего по собственному почину, а не по поручению своего императора, за что Государь похвалил его (Павловск, 1 августа). Посол умолял об отмене мобилизации. Государь ответил, что послу, как служившему в войсках, должно быть понятно, что объявленная мобилизация при громадных в России расстояниях не может быть сразу прекращена, даже при угрозе смертной казни военному министру. Но, прибавил Государь, мобилизация не есть война, и он дал Вильгельму честное слово, что ни один русский солдат не перейдет границы, пока будут происходить переговоры между Берлином и Веной. — 19 июля, в день Св. Серафима, столь почитаемого Государем, выходя от всенощной, он узнал от гр. Фредерикса, с которым для скорости говорил Сазонов, что у последнего был Пурталес с объявлением войны России Германией. При этом Пурталес вручил Сазонову бумагу, в которой содержались оба ответа германского правительства, как на случай благоприятного, так и не благоприятного ответа России относительно прекращения мобилизации. Не знаю, что руководило послом, растерянность или рассеянность. Итак, нам была объявлена война. Государь вызвал к себе английского посла Бьюкенена и работал с ним c 11 вечера до 1 ч. ночи. Государь совершенно свободно, как сам он выразился мне, пишет по-английски, но должны были встретиться некоторые технические термины, в которых он не был уверен. Бьюкенен тяжкодум и медлителен. С ним сообща Государь сочинил длиннейшую телеграмму Английскому королю. Усталый, во 2-м часу ночи зашел он к ждавшей его Императрице выпить чаю, потом разделся, принял ванну и пошел в опочивальню. Рука его была уже на ручке двери, когда нагнал его камердинер Тетерятников с телеграммой. Она была от императора Вильгельма: он еще раз (уже сам объявив нам войну) взывал к миролюбию Государя, прося о прекращении военных действий. Ответа не последовало.

Павловск

Пятница, 25 июля.

События развертываются с необычайной быстротой. Франция объявила войну Германии, Англия, в политике которой у нас не были уверены, объявила войну Германии. Германия встретила неожиданное сопротивление Бельгии, когда, нарушив ее нейтралитет, бросила свои войска на Францию через бельгийские земли.

Павловск

Пятница, 1 августа.

Он (Правитель дел, генерал инспекции Полторацкий. — Э. М.) приготовил мне к подписи бумагу на имя Воен. министра с протестом против распоряжения, которым офицерам воен.-учебн. заведений запрещен перевод в действ. армию, и с указанием, что офицеров, имеющих боевой опыт и, стало быть, необходимых на войне, могут заменить в заведениях прапорщики запаса. Я бумаги этой не подписал, а сделал на ней длинную резолюцию: имеющие боевой опыт офицеры в. у. з. составят в армии совсем ничтожный процент, а прапорщики запаса едва ли явятся желательными воспитателями.

Павловск, 4 авг.

Суббота, 2 августа.

Вечером простились с Костей, последним из пятерых сыновей, отправившихся на войну. Он отбыл на другой день. Появилось знаменательное воззвание Верховного Главнокомандующего к полякам, как русским, так и к германским и австрийским, с обещанием восстановления и объединения великой Польши под скипетром русского Царя…

Отношения между Италией, держащей себя строго нейтрально, с Австрией обостряются.

Германия подарила или продала Турции свои крейсера goeben и ‘Breslau’. Державы тройственного согласия усматривают в этом нарушение нейтралитета и грозят Турции. Последняя держит себя двусмысленно, вооружается и, можно опасаться, что примкнет к Германии. Зато Япония, по-видимому, готова начать войну с Германией. Болгария и Румыния еще нейтральны, но, пожалуй, ввяжутся в общую борьбу, неизвестно только, к кому они примкнут. Продолжают поступать известия о жестокостях немцев над русскими, уезжающими из Германии в Россию.

Павловск

Четверг, 7 августа.

Вернувшись, получил телеграмму Ермолинского из действующей армии без обозначения дня и места отправления: ‘После вчерашнего кавалерийского боя Их высочества живы и совершенно здоровы. Потери такие: Конной гвардии убиты Суровцев, два Курганинова, Зиновьев, два Каткова, Князев и Бобриков, ранены Бенкендорф, Гартман, Бобриков, Дубенский и Торнау. В Кавалергардском убиты: Карцов, Кильдишев, Сергей Воеводский. У кирасир двое раненых. Уланы — убит Каульбарс, ранены Гурский, Трубецкой и Скалон. Гусарский — ранен Кауфман. Конногренадеры — убит: Лопухин, ранены: Крамарев и два офицера. 3-й эскадрон Конной гвардии взял батарею. Немцы всюду отступают, сжигая деревни. Сердце сжимается. Подумаешь: в одной Конной гвардии убито 8 офицеров (в том числе родной племянник нашей Софихен) и пятеро ранено — какой Лопухин: отец или сын? Дорого же куплен успех!

Павловск

Понедельник, 18.

(19 августа) Вечером жена получила телеграмму от Буксгевдена из Копенгагена, в тамошних газетах сказано, будто наш Костя в плену у немцев. А он только что писал матери из-под Варшавы, правда, число отправления письмеца не было означено.

Вторник, 19.

Сегодня утром в ‘Нов. Вр.’ как громом поразило сообщение Верховн. Главнокомандующего: неприятель стянул большие силы, от его артиллерии мы понесли большие потери. Погибли генералы Самсонов (командующий 2-й армией), Мартос и Пестич. Бедный Самсонов, мой подчиненный по Елисаветградск. у-щу, а потом Туркестанский генерал-губернатор! Я его и любил и ценил. Пожалуй, если убит Самсонов, то верна и весть о пленении Кости.

Четверг, 21.

(22-го). На этих днях Высочайше повелело переименовать Петербург в Петроград.

Павловск

Среда, 27.

(28-го). Солнечно. Парк уже в осеннем уборе, жадно читаешь газеты трижды в день. Лазарет, устроенный женой в казармах Сводно-Казачьего полка, готов и освящен. Скоро туда привезут раненых… Бедный летчик Нестеров погиб под Львовом, сражаясь в воздухе с австрийским аэропланом.

Павловск

Четверг, 28.

(29-го). …Непонятное творится с нацией, давшей миру Гете, Шиллера, Канта, Вагнера, куда девался ее идеализм, что сталось с ее нравственностью! Парламентеров забирают в плен, выкидывают белый флаг, а потом вероломно стреляют, бросают с аэропланов бомбы на неукрепленные города, пристреливают раненых. Навестил А. А. Майкову на новой квартире по 18 линии No 7. Получил от нее последние корректурные листы 2-го тома нового издания моих стихов.

Павловск

Суббота, 30.

Погода как летом. Гулял без верхнего платья. Листва окрасилась во всевозможные осенние цвета. Один вяз над круглым озером, близ старого шалэ, весь лиловый… Пришло известие, что убит Чигаев, Измайловец, игравший Никодима в ‘Царе Иудейском’. Убиты также измайловцы Лялин и Кучевский. Последний играл Трибуна в моей драме.

Понедельник, 1 сентября.

(2). Стыдно показываться на людях: я еще не стар, относительно здоров, а не нахожусь на войне. Ведь всем не растолкуешь, что за 24 года успел отстать от строя, в чине полного генерала не найти подходящей должности в дейст. армии и что здоровье легко изменяет.

Павловск

Пятница, 5 сентября.

Когда Елена была в дейст. армии, то обедала в вагоне у Ранненкампфа и видела у него начальника штаба верхов. главн. Янушкевича, который производил наилучшее впечатление. Он хорошо осведомлен о крупных неладах между главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта Жилинским и подчиненным ему командующим 1-ой армиею Ренненкампфом. Эта рознь стоила жизни многих воинов.

Суббота, 7.

(Павловск, 8 сент.). Несколько дней назад вышло издание Сергиевского ‘В строю’. Это мои военные стихотворения, украшенные иллюстрациями. Есть книжки по 40 коп., есть и по 25. Приложены мой портрет и автограф, а также краткая биография. Теперь вышло и роскошное (20-рублевое), иллюстрированное в красках издание моего ‘Царя Иудейского’, первую книгу которого я послал Государю…

Благовещенский лазарет

Вторник, 9 сентября.

(10-го). Дождливо, но тепло. Гулять не выходил. Ольга Никол. (Царская дочка) написала мне на днях, прося взять на себя редактирование сборника рассказов раненых в пользу Комитета для семейств запасных. По ее поручению был у меня вице-председатель комитета К. В. Рукавишников. Много расспрашивал его о Рукавишниковском приюте (исправительном) для малолетних преступников. Славный такой старичок!

Павловск

Суббота, 13 (сентябрь).

(15-го). Общим собранием в Академии начался для меня 26-й год моей службы в Академии. Познакомился с новыми академиками — палеонтологом Андрусовым и членом Отдел. русск. языка и словесности Перетцем. Большой конференц-зал Академии превращен в Лазарет на 50 челов. раненых воинов.

Павловск

Суббота, 27.

(Осташево, 4 октября).

Не думал я, не гадал, что в эту пору мы попадем в Осташево… Но расскажу по порядку.

(Осташево, 5 окт.). В этот день, 27 сентября, мы еще и не подозревали, что случилось с нашим Олегом.

28.

После завтрака, когда гости стали расходиться, Тура Сабуров сказал мне на верхней площадке лестницы, что командирше лейб-гусар генеральше Шевич по телефону сообщено, будто бы Олег легко ранен в верхнюю часть ноги. Меня это сильно взволновало, но слово ‘легко’ утешало, так что я очень радовался. Признаюсь, у меня было сильное желание, чтобы кто-нибудь из сыновей был легко ранен, это бы вернуло его к нам и заодно доказало о добросовестной службе в строю. У себя внизу в конверте нашел 3 телеграммы. Жена отдыхала, а когда проснулась, я прочел ей все 3 телеграммы, стараясь скрыть волнение… Мы с женой решили ехать в Вильну.

Взял с собою для Олега Георгиевский крест, принадлежавший отцу и подаренный им мне. Засыпал в вагоне счастливый, полный уверенности, что Олег поправляется. Насколько было сладко заснуть под отрадным впечатлением и насколько стало горько при пробуждении от новых известий. Генерал Адамович не мог меня дождаться в Вильне и написал мне карандашом из Корсовки. Вот выдержки из его письма: …’Спешу скорее сделать вам известным все, что знаю об О. К. Он ранен третьего дня. Была схватка эскадрона с сильным разъездом. Его Высочество шел в атаку, но лошадь, по его словам, слишком вынесла. Его Высочество видел человека, который прицелился… Я был допущен к Олегу К-чу врачами. Его Высочество встретил меня как бы ‘нетяжелый’ больной. Приветливо, даже весело улыбнулся, протянул руку и взглянул Вашим взглядом. Войдя, я поздравил князя с пролитием Крови за Родину. Его Высочество перекрестился и сказал спокойно, без трепета: ‘Я так счастлив, так счастлив! Это нужно было. Это поддержит дух, в войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита Кровь Царского Дома. Это поддерживает Династию’. Оба князя сказали мне несколько восторженных слов о поведении солдат с ними вместе в боях’. Наш поезд двигался неимоверно медленно и опоздал в Вильну на целый час… В большой угловой комнате, ярко освещенной, направо ближе к окнам Олег лежал на кровати. …Он был очень бледен, но мало изменился. У встретившего нас на пороге этой комнаты Игоря {Игорь Константинович — сын В. К. Константина, брат Олега.} были расширенные, заплаканные глаза. Олег узнал нас, у него было сияющее выражение. Я поднес к его губам Георгиевский крест и вложил его ему в руку. По-видимому, он не совсем понимал… Я стоял у его изголовья на коленях, моя голова приходилась рядом с его головой. Смотря в упор мне в глаза, он спросил: ‘Паскин, ты здесь?’ и попросил обойти по другую сторону кровати. Я это сделал и приколол Георгиевский крест к его рубашке с правой стороны груди.

(Осташево, 6 окт.). В первые минуты, пока он был еще в сознании, как трогательно выразилась его радость свидания, которого он ждал с нетерпением. С 4-х часов его искусственно поддерживали подкожными вспрыскиваниями камфары и глотками шампанского, чтобы он дожил до нашего приезда. И Господь подарил нам это утешение. С какою нежностью обвивал он руками за шею мать и меня, сколько говорил нежных слов! Но сознание заметно угасало… Я то поддерживал его голову, то гладил по волосам и по лбу или закрывал ему глаза. Одно из последних его слов было ‘Пойдем спать’. Он постепенно успокаивался, переставал метаться, становился неподвижнее, дыхание делалось все ровнее и тише. Наконец, он совсем затих, и нельзя было уловить последнего вздоха. Когда наступила кончина, было 8 ч. 22 м. вечера. И не стало нашего Олега!

Осташево

Пятница, 3. Октябрь

Приехали в Осташево часа за полтора до прибытия гроба. Вышли ему навстречу на село. На площади, между часовенкой и памятником Александру Освободителю, служили литию. Гроб отвязали от лафета, осташковские крестьяне подняли его на руки и понесли по липовой аллее, направо на птичий двор, мимо окон Олега в сад и направо вдоль реки. Путь в начале парка, где ведет налево дорожка на холмик, возвышающийся над заливным берегом Рузы, под деревьями расположено ‘Натусино место’. Так мы назвали этот холмик, где есть скамейка: 9 лет назад, когда заболела наша Натуся, мы ждали тут телеграммы с известиями. Вместо крытого берестой круглого стола со скамейкой вырыли глубокую могилу, обделав ее деревянными досками. Здесь Осташевский батюшка Малинин, с нарочно прибывшими духовником Олега иеромонахом Сергием и Павловским диаконом Александром отслужили последнюю литию. Георгиевский крест на подушке из материи георгиевских цветов держал Георгий. Осташевский батюшка перед опусканием гроба в могилу прочел по бумажке слово, оно было не мудрое, но чтение прерывалось такими искренними рыданиями батюшки, что нельзя было слушать без слез. Мы отцепили от крышки гроба защитную фуражку и шашку, кто-то из крестьян попросил поцеловать ее. Опустили гроб в могилу. Все по очереди стали сыпать горсть земли, и все было кончено.

Осташево

4 октября

Временами нападает на меня тоска, и я легко плачу. Ужас и трепет берут, когда подумаешь, что с четырьмя сыновьями, которым вскоре нужно вернуться в действующую армию, может случиться то же, что с Олегом. Вспоминается миф о Ниобее, которая должна была лишиться всех своих детей. Ужели и нам суждено это? И я стану твердить: ‘Да будет воля Твоя’.

Воскресенье, 5 октября

…Чудные октябрьские дни. С утра морозит, на траве иней, на реке сало, а днем на солнце тепло. Приехал по нашей просьбе всеми нами любимый инженер Серг. Ник. Смирнов. Мы хотим, согласно желанию Олега, выстроить над его могилой церквушку во имя преподобных князя Олега и Серафима Саровского. Смирнов охотно за это берется.

Павловск

Вторн., 21.

Был у меня мой издатель Ник. Ник. Сергиевский, просидевший 3 м-ца в Ростоке, в плену у немцев… Он вскоре выпускает (своим, а не моим изданием) сборник избранных моих стихотворений. Туда будет включена и не печатавшаяся до сих пор моя ‘Черногория’ (письмо к князю Николаю Черногорскому от 1899 года). Говорили о напечатании отдельным томом всех моих статей в прозе. Многие из германских и австрийских подданных обращаются ко мне с просьбой о разрешении им не подвергаться высылки из России. Эта высылка требуется для всех часто без разбора.

Павловск

Воскресенье, 16 (октябрь)

Были на освящении пещерной церкви во имя Святых Константина и Елены, устроенной Вильгковскими в Царскосельском придворном госпитале. Она строго выдержана в византийском стиле IV—VI веков. Императрица А. Ф. и старшие ее дочери присутствовали, одетые сестрами милосердия. Я не совсем понимаю, к чему этот наряд? Во время обедни приехал в новую церковь Игорь. Он с Гаврилушкой отпущен домой на некоторое время. К Игорю я чувствую большую нежность, особенно после смерти Олега, больше, чем к трем старшим сыновьям. К ужину были Гаврилушка, Костя и Игорь.

Павловск

Понед. 17 (ноябрь)

Приехал мой издатель H. H. Сергиевский… Он просил и получил мое согласие на покровительство задуманному им роскошному изданию Истории русской одежды.

Павловск, Мраморный

Четверг, 20 (ноябрь).

В Мраморном по просьбе Шахматова принимал генерального секретаря Польского Ученого Общества Коница. Он ходатайствовал, чтобы я вышел с представлением к Николаше заступиться за профессоров Львовского университета, которые с переходом Галиции во власть России бедствуют, оставаясь без содержания.

Суббота, 29 ноября

…Почтенный Бор. Ил. Гладков, которого я очень уважаю, прислал мне рукопись своей драматический фантазии ‘Кто отвалил камень?’, которую просит посвятить мне. Это совсем слабое произведение. Пришлось сочинять послание, которым очень прошу не выпускать в свет этого сочинения и пускаюсь в разбор его.

Москва

Четверг, 11 (декабрь)

В Москве встретили меня директора кад. корпусов. Поехал в Сокольники в казармы гренадерского саперного батальона, куда еще в июле перебрался из-за войны из Варшавы Суворовский кадетский корпус. Помещение довольно убогое. Пока обходил классы, прибыл Государь. Он с Императрицей уже с 7-го числа в Москве. Он обошел все помещения и вышел на улицу, куда велел вывести кадет, и прошел вдоль их фронта. Он приказал распустить их на 3 дня. Из Суворовского корпуса, где со мной были г.-л. Степ. Нил. Лавров и полковн. Липинский, я с ними и Хоцановским поехал в 1-й Московский корпус. Там находится 2-я рота Полоцкого корпуса, который из-за войны переведен из Полоцка во Владикавказ, Москву, Сумы. Завтракал у Римского-Корсакова. Отдохнув у него, побывал за обедом у кадет. Ходил к раненым нижн. чинам, которых немало приютили в корпусе, где увидел его директора Быстревского. Потом был в 3-м корпусе и изрядно устал.

B 10 уехал в Орел.

Петергоф

Вторник. 30 декабря

(Последний день 1914 г.)

К полудню приехали с Олей в город. Там совершенно неожиданно для нас к нам в вагон вошел наш новый Георгиевский кавалер — Костя. Мы думали, что он в действ. армии, а он приехал на несколько дней сюда, краснощекий и пополневший. Большая радость.

С 2-х часов назначена была репетиция чтения на ролях ‘Ц. И.’ {‘Царь Иудейский’ — драма К. Р.}.

Музыку Глазунова к моей драме консерваторский органист… переложил для органа и фортепиано… Музыка звучала прекрасно. Зато чтение шло неверно и с перерывами. Было плохо слышно: пришлось усиливать голос и по два раза повторять прочитанное…

Приехал на эту репетицию милый Данильченко, отмороженные ноги которого заживают.

Мраморный, Павловск

2 февраля

Удушье и перебои сердца мучили меня ночью до 4-х утра, к утру прошло… С тех пор я проводил дни, сидя на большом кресле в моей приемной и никуда не ходил дальше моей уборной… Меня часто посещала Имп. Мария Федоровна. Раз посетил Государь и привез мне пряжку за 40 лет службы в офицерских чинах. Я бы должен был получить ее 10 августа 1914, но это было забыто.

Павловск

Вознесение. 30 апреля 1915.

Вчера для меня был праздник: в 4 ч. в Греческой зале состоялось повторение главнейших номеров устроенного H. H. Сергиевским в собрании Армии и Флота ‘Вечера поэзии К. Р.’. Мы пригласили двух старших царских дочек, Зизи Нарышкину, Изу Буксгевден и всех наших домашних с женами и дочерьми. Всего гостей было человек 30 с небольшим.

Греческую залу устроили красиво и уютно с помощью кресел, диванов, кушеток, столиков. Исполнителями были Ведринская, Тиме, Студенцов, Ходотов, Андреева-Дельмас, Райчев и др. Исполнялись мои стихи и романсы.

Воскресенье, 3.

Наши армии должны были отступать от Карпат… В 5-м часу нас навестили Их Величества… Царь рассказывал о своей поездке в Каменец-Подольск, Одессу, Николаев и Севастополь.

У меня был директор нашего археологического Института в Царьграде академик Ф. И. Успенский. Я обращался к Николаше и получил его согласие на поручение Успенскому охраны царьградских исторических памятников в случае овладения нами Царьградом.

Павловск

Троица, 10 мая

Измайловцам посланы телеграммы и в действ. армию и в запасной батальон в Красное. Состояние здоровья не позволило мне поехать в Красное. Обедню и вечерню стоял дома с букетом розовых роз. Было тепло. Сидел на берегу Славянки в старой семейной роще, когда приехали Костя и безрукий Измайловский командир Кругловский.

Духов день, 11

Нездоровилось. За день было несколько приступов спазматических болей в груди, действующих удручающим образом на настроение… Италия объявила войну Австрии. Это большой важности событие, ожидавшееся с нетерпением всеми, кто сторонник тройственного согласия. Вести о боях в Галиции более успокоительные. В дневнике баронессы Раден за 1853 г. прочел, что 6 февраля в Большом театре на представлении ‘Риголетто’ в. к. Елену Павловну в ложе, где она была со своими фрейлинами Раден и Zisa, навестили мои родители… Эдита Федоровна еще 9 лет до освобождения крестьян угадала в Папа будущего большого деятеля {Эта запись сделана за месяц до кончины Великого Князя. Смерть настигла его за чтением исторических мемуаров, необходимых для новой пьесы.}.

Комментарии

Константин Николаевич (папа) (1827—1892) — великий князь, второй сын Николая I, предназначался с детства для морской службы, 1851 г. — генерал-адмирал, с 1855 г. управлял флотом на правах министра, 1861 г. — наместник Царства Польского, с 1865 г. председатель Государственного Совета. В 1884 г. сложил с себя все должности.

Александра Иосифовна (мама) (1830—1911) — великая княгиня, до замужества — принцесса Саксен-Альтенбургская Августа, супруга великого князя Константина Николаевича.

Елизавета Маврикиевна (1865—1927) — великая княгиня, урожденная принцесса Саксен-Альтенбургская, жена великого князя Константина Константиновича Романова (К. Р.). После революции жила в Мраморном дворце с младшими детьми, князем Георгием Константиновичем и княжной Верой Константиновной. Покинув дворец, переселилась в дом Жеребцова на Дворцовой площади. В ноябре 1918 г. уехала в Стокгольм к шведскому королю и королеве вместе с детьми. Из Стокгольма переехала в Брюссель, потом в Германию, на свою родину в г. Альтенбург близ Лейпцига, где и скончалась.

Князья Иоанн (Иоанчик) (1885—1918), Константин (Костя) (1891—1918), Игорь (1894—1918) — дети великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны, вместе с великой княгиней Елизаветой Федоровной (Элла), великим князем Сергеем Михайловичем, князем Владимиром Павловичем Палей весной 1918 г. сосланы в Вятку, затем в Екатеринбург. Летом 1918 г. содержались в г. Алапаевске Верхотурского уезда Пермской губернии. В ночь на 18 июля их всех повезли из Алапаевска в Синячиху. Вблизи дороги сбросили живыми в старую шахту. Великий князь Сергей Михайлович был убит пулей в голову. Шахту забросали гранатами.

Гавриил Константинович (1887—1955) — великий князь, сын великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны. Выехал на Запад после революции с помощью Максима Горького. Жил в Париже, похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Татьяна Константиновна (Татиана) (1890—1970) — княгиня, старшая дочь великого князя Константина Константиновича Романова и великой княгини Елизаветы Маврикиевны, в первом браке княгиня Багратион-Мухранская (князь Константин Александрович Багратион-Мухранский убит под Львовом в 1915 г.). После революции не была арестована, но сопровождала в ссылку великого князя Дмитрия Константиновича (Митя), брата отца. Когда Дмитрий Константинович был казнен в Петропавловской крепости, она покинула Петроград вместе с детьми. Жила в Киеве, Одессе, Румынии и Швейцарии. В 1946 г. княгиня Татьяна Константиновна постриглась в Женеве в монахини, приняв имя Тамары, и уехала в Иерусалим настоятельницей русского Елеонского женского монастыря.

Олег Константинович (1892—1914) — князь, сын великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны. Убит на фронте 29 сентября 1914 г.

Георгий Константинович (1903—1937) — князь, сын великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны. После революции вместе с матерью уехал из России. Жил в Брюсселе, Швейцарии, Англии, Нью-Йорке. Умер в Нью-Йорке после операции аппендицита.

Наталья Константиновна (Натуся) (1905) — княгиня, дочь великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны. Умерла в младенчестве.

Вера Константиновна (1906) — княжна, младшая дочь великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны. После смерти матери жила в Лондоне, Альтенбурге, Гамбурге, откуда в 1951 г. переехала в Нью-Йорк.

Ольга Константиновна (Оля) (1851—1926) — королева эллинов, сестра великого князя Константина Константиновича, находилась в России, когда началась первая мировая война. Работала в Павловске, в госпитале. В Павловске ее застала революция. Она не хотела уезжать из России. Покинула ее в 1918 г., так как ее сын, греческий король Константин, смещенный с престола и живший в Швейцарии, заболел. В 1920 г. скончался ее внук, греческий король Александр. После его смерти королева Ольга Константиновна стала регентшей Греции, пока король Константин не вернулся в Грецию. После отречения короля Константина жила во Франции, Англии, Риме. Скончалась в Риме.

Дневник Великого Князя

Константина Романова

(К. Р.)

8/IV — 30.VI.1877 г.

Дмитрий Константинович (Митя) (1860—1919) — великий князь, сын великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны, в 1897—1905 гг. главноупр. Гос. коннозаводства. Расстрелян в Петропавловской крепости в январе 1919 г.

‘На фрегате ‘Светлана’ великий князь плавал в первые годы своей службы во флоте.

‘…Послать на Дунай…’ — речь идет об участии великого князя (К. Р.) в боях против турецкого флота у Силистрии в 1877 г.

25/V— 17/Х 1879 г.

Александр II (1818—1881) — российский император (1855—1881).

Мария Александровна — императрица (1824—1880), жена Александра II, дочь великого герцога Гессенского.

Сергей Александрович (1857—1905) — великий князь, ген.-адъют., ген.-лей., член Гос. совета, сын Александра II, дядя Николая II, командовавший лейб-гвардейским Преображенским полком, в 1891—1905 гг. — Моc. ген.-губ. Убит эсером Каляевым.

‘Поповка’ — броненосец ‘Вице-адмирал Попов’.

‘…Кроме Государя была княжна Долгорукая…’ — речь идет о романе царя Александра II и княжны Екатерины Михайловны Долгорукой.

Соловьев Александр — учитель. 2/14 апреля 1879 г. неудачно стрелял в Александра II. На суде сказал: ‘Не старайтесь, Вы ничего от меня не узнаете, я уже давно решил пожертвовать своей жизнью’.

Александра Павловна (1783—1801) — великая княгиня, четвертая дочь Павла I и Марии Федоровны, 13 лет помещала переводы с французского в журнале ‘Муза’. Брак с королем Густавом IV шведским расстроился. В 1799 г. вышла за эрцгерцога Иосифа, палатина венгерского.

Алексей Александрович (Алексей) (1850—1908) — великий князь, сын императора Александра II, ген.-адъют., ген.-адм., глава морского ведомства (1880 — июнь 1905), член Гос. совета.

Владимир Александрович (1847—1909) — великий князь, главнокомандующий войсками гвардии и Петербургским военным округом, член Гос. совета, член Комитета министров, президент Академии художеств.

Мария Павловна (старшая, Михень) (1854—1923) — великая княгиня, жена великого князя Владимира Александровича, урожденная герцогиня Мекленбург-Шверинская.

Александр III (Саша) (1843—1894) — российский император (1881— 1894), отец Николая II.

Мария Федоровна (Минни) (1847—1928) — императрица, жена императора Александра III, мать Николая II, дочь датского короля Христиана IX.

14/Ш —3/Х 1880 г.

Куинджи А. И. (1841—1910) — рус. художник-передвижник. Для пейзажей характерны романтическая приподнятость, декоративность и звучность колорита, близкие к натуре эффекты освещения.

‘Здоровье императрицы… развод отказали…’ — Это был последний год жизни тяжело больной и оскорбленной тайной связью Александра II с княжной Е. М. Долгорукой императрицы Марии Александровны. Умерла она 22 мая 1880 г.

Верещагин В. В. (1842—1904) — рус. художник. Близок к передвижникам. Обличал завоевательные войны. Погиб при взрыве броненосца ‘Петропавловск’ в Порт-Артуре.

Цесаревич — речь идет об Александре Александровиче, будущем императоре Александре III.

Ольденбургская Евгения Максимилиановна (Евгения) (1845—1925) — урожденная герцогиня Лейхтенбергская, княгиня Романовская.

Победоносцев К. П. (1827—1907) — юрист, обер-прокурор Синода (1880—1905), член Гос. совета. Вдохновитель реакции.

Николай Александрович (1843—1865) — второй сын Александра II.

‘…Какое положение займет бывшая княжна Д…’ — После смерти императрицы Марии Александровны Александр II сочетается тайным браком с княжной Екатериной Долгорукой. Тайным указом Екатерине Михайловне присваивается фамилия Юрьевская и титул светлейшей княгини. Александр II представляет царской семье свою морганатическую супругу. Дети, рожденные Екатериной Долгорукой, тоже возведены в княжеское достоинство.

Верховная распорядительная комиссия была учреждена указом в целях общественного порядка. Возглавил ее ген.-адъют. граф Лорис-Меликов. ‘Он имел право давать приказы каждому представителю государственной власти и являлся личным сотрудником царя во всех государственных делах. Никогда еще ни один из подданных русского царя не пользовался такой властью’ — так писал Морис Палеолог, французский дипломат, автор книги ‘Александр II и княгиня Юрьевская’.

22/V —5/Х 1886 г.

Воронцов-Дашков И. И. (1837—1916) — граф, ген.-адъют., генерал от кавалерии, 1881—1897 министр императорского двора и уделов и главно-упр. гос. коннозаводства, с 1905 г. по сентябрь 1915 г. наместник на Кавказе, главнокомандующий войсками Кавказского военного округа, член Гос. совета. После убийства Александра II начальник царской охраны и один из организаторов тайного общества по борьбе с революцией (‘священной дружины’).

Янышев И. Л. (1826—1910) — протопресвитер, протоиерей придворных соборов, духовник императора Николая II.

Тино (1868—1923) — сын королевы Греции Ольги Константиновны и короля эллинов Георга I, племянник К. Р., король греческий. Отрекся от престола в 1922 г.

Грот Я. К. (1812—1893) — рус. филолог, академик Петерб. АН (1856). Установил нормы рус. правописания, сохранившиеся до реформ 1918 г.

Апухтин А. Н. (1841—1893) — рус. поэт-лирик, очень популярный в свое время. Стихи положены на музыку (‘Ночи безумные’, ‘День ли царит’).

Дрентельн А. А. (1868—1925) — фон, флиг.-адъют., ген.-майор свиты, командир л.-гв. Преображенского полка, 1906 г. — штабной офицер для поручений, прикомандированный к императорской главной квартире, 1915 г. — ген.-майор свиты.

4/VIII 1888 г. — 2/V 1889 г.

Елизавета Федоровна (Элла) (1864—1818) — великая княгиня, урожденная принцесса Гессенская и Рейнская, сестра императрицы Александры Федоровны. Основательница Марфо-Мариинской обители в Москве. Убита 18 июля 1918 г. под Алапаевском.

Николай Николаевич старший (д. Низи) (1831—1891) — великий князь, сын Николая I, ген.-адъют., ген.-инспектор по инженерной части и ген.-инспектор кавалерии, председатель Гл. комитета по устройству и образованию войск, член Гос. совета, с 10 сент. 1864 г. главнокомандующий войсками гвардии и Петерб. воен. окр., с 10 авг. 1876 г. главнокомандующий действующей армией.

Цесаревич (Николай Александрович, Ники) (1868—1918) — старший сын Александра III, с 1894 г. — российский император.

Костомаров Н. И. (1817—1885) — историк, писатель.

Полонский Я. П. (1819—1898) — поэт, прозаик, мемуарист.

Страхов Н. П. (1828—1896) — философ, критик, публицист.

Сумбатов-Южин А. И. (1857—1927) — актер, драматург, театральный деятель.

Толстая С. А. (1825—1895) (урожденная Бахметева, в первом браке Миллер) — жена поэта А. К. Толстого.

Фофанов К. М. (1862—1911) — поэт, его творчество было особенно популярно с 1887 г. до 1890-х гг.

Бестужев-Рюмин Е. Н. (1829—1897) — историк, академик.

Надсон С. Я. (1862—1887) — рус. поэт, автор стихов гражданской скорби.

Майков А. Н. (1821—1897) — поэт, член-корр. Петерб. АН.

Голенищев-Кутузов А. А. (1848—1913) — граф, поэт, упр. двором и крестьянскими поземельными банками, в 1889—1895 гг. упр. канцелярией императрицы Марии Федоровны.

Делянов И. Д. (1818—1897) — граф, министр народного просвещения (1882—1897).

Александра Федоровна (Аликc) (1872—1918) — императрица, жена Николая II с 1894 г., урожденная Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса Гессен-Дармштадтская. Расстреляна вместе с семьей в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.

1/I —31/Х 1890 г.

Николай Михайлович (1859—1919) — великий князь, внук Николая I. Его монографии по истории России 1-й четв. XIX в. содержат значительный исторический материал, президент Рус. исторического общества.

Бредихин Фед. Ал. (1831—1904) — рус. астроном, академик Петерб. АН (1890). Труды охватывают почти все отделы астрономии.

Струве Вас. Як. (1793—1864) — рус. астроном и геодезист, академик Петерб. АН (1832), основатель и первый директор Пулковской обсерватории.

Струве Отто Вас. (1819—1905) — рус. астроном, академик Петерб. АН (1856—1879), директор Пулковской обсерватории (1862—1889). Сын В. Я. Струве.

Ковалевский Ал-др О. (1840—1901) — рус. биолог, академик Петерб. АН (1890).

Бутлеров Ал-др Мих. (1828—1886) — рус. химик-органик, основатель казанской научной школы, академик Петерб. АН (1871). Поборник высшего образования для женщин.

1/XI 1890 г. —1/I 1892 г.

Ольденбургский А. Д. (Алек.) (1844—1932) — принц, женат на Евгении Максимилиановне, герцогине Лейхтенбергской, княгине Романовской, ген.-адъют., генерал от инфантерии по гвардейской пехоте, сенатор, член Гос. совета, во время 1-й мировой войны главноначальник санитарной и эвакуационной частями. В эмиграции.

‘Несколько новых стихов продолжения поэмы’… — Видимо, речь идет о драматическом отрывке ‘Возрожденный Манфред’. Опубликован в ‘Русском обозрении’ (1894, No 3).

Опекушин А. М. (1838—1923) — рус. скульптор, автор памятников Пушкину в Москве, Лермонтову в Пятигорске и др.

‘…10 лет с ужасного дня 1 марта 1881 г…’ — день и год убийства Александра II Освободителя.

‘…Назначение Сергея встречается с радостью’ — великий князь Сергей Александрович Романов — сын Александра II. Он был назначен на должность московского ген.-губ. Александром III, на чью деятельность и политику оказывал немалое влияние, как впоследствии и на правление Николая II. Великий князь Сергей Александрович, по словам Витте, ‘до самой смерти был одним из самых близких и влиятельных лиц’ при дворе Николая II’. С К. Р. Сергея Александровича связывала дружба с юных лет.

Богданов-Бельский Н. П. (1868—1945) — рус. живописец, передвижник, автор жанровых картин, посвященных сельской школе, крестьянским детям.

‘Бывший тут мой племянник (GИorgie)’… — Георгий Георгиевич (Джорджи), королевич греческий, сын великой княгини Ольги Константиновны и Георга I, короля Греции.

Васмундт Г. Р. (1838—1904) — флиг.-адъют., полковник, командир л.-гв. 1-го стрелкового батальона, начальник штаба Петерб. округа. Умер в Швейцарии.

Никитенко А. В. (1804—1877) — рус. литературный критик, историк литературы, цензор, академик Петерб. АН. ‘Записки и дневник’ содержат большой литературный и исторический материал.

‘…поехал от имени полка к Государыне’ — к Марии Федоровне, жене Александра III.

Фаминцын А. С. (1835—1918) — рус. физиолог растений, основатель Петерб. научной школы, академик Петерб. АН.

Михаил Михайлович (Миша) (1861—1929) — великий князь, сын великого князя Михаила Николаевича и великой княгини Ольги Федоровны, флиг.-адъют. В 1891 г. вступил без разрешения царя в морганатический брак с графиней Меренберг. Был исключен со службы и жил постоянно в Англии.

…С фотографиями покойных Государя и Императрицы, Саши, Минни, Владимира, Алексея, Сергея, Павла и Мари… — Речь идет об императоре Александре II, его жене императрице Марии Александровне, их детях великом князе Александре (царь Александр III), Владимире, Алексее, Сергее, Павле, о дочери Александра II великой княгине Марии, а также о жене Александра III Марии Федоровне (Минни).

1/I — 31/ХII 1893 г.

Горбунов И. Ф. (1831—1895) — рус. писатель, актер. Мастер устных рассказов.

Ксения Александровна (Ксения) (1875—1960) — великая княгиня, дочь императора Александра III, сестра Николая II, жена великого князя Александра Михайловича.

Виктория Федоровна (Виктория) (р. 1876) — великая княгиня, урожденная принцесса Виктория-Мелита Саксен-Кобург-Готская. По первому браку жена великого герцога Эрнста Гессен-Дармштадтского, брата императрицы Александры Федоровны. Умерла в 1936 г.

1/I — 31/ХII 1896 г.

‘…молодой императрицы…’ — Речь идет о супруге императора Николая II Александре Федоровне.

‘ Владимировичи еще несовершеннолетние’ — сыновья великого князя Владимира Александровича.

‘У Сергея и Павла…’ — у великих князей, сыновей Александра II.

‘Таманъо бесподобен…’ — итальянский певец (1850—1905). Славился как исполнитель партий в операх Верди.

Олъденбургская Евгения Максимилиановна (Евгения) (1845—1925) — жена принца Александра Петровича, урожденная герцогиня Лейхтенбергская, княжна Романовская. Председательница Императорского общества поощрения художеств.

Григорович Д. В. (1822—1899) — рус. писатель (‘Деревня’, ‘Антон-Горемыка’, ‘Гуттаперчевый мальчик’).

‘…С императрицей М. Ф….’ — Речь идет о вдове Александра III Марии Федоровне и ее переживаниях в связи с романом, а потом женитьбой Александра II на княжне Е. М. Долгорукой.

Гурко И. В. (1828—1901) — рус. генерал, фельдмаршал. В русско-турецкую войну 1877—1878 гг. во главе передового отряда совершил поход в Забалканье, командовал отрядом гвардии под Плевной. Занял Софию и разбил турок под Филипполем. В 1883—1894 гг. ген.-губ. Привисленского края.

‘…Памяти покойного государя…’ — Александра III.

Лорис-Меликов М. Т. (1825—1888) — граф, рус. гос. деятель. В 1880—1881 гг. министр внутренних дел. Сочетал репрессии против революционеров с уступками либералам.

‘…Решение нового государя…’ — Александра III.

‘…Моей бабушки императрицы’ — Александры Федоровны, жены императора Николая I.

‘…Взглядов Владимира…’ — великого князя Владимира Александровича, сына Александра II.

‘…Обедал д. Миша…’ (1832—1909) — великий князь Михаил Николаевич, сын императора Николая I, ген.-фельд., председатель Гос. совета, член Комитета министров.

Сольский Д. М. (1833—1910) — граф, член Гос. совета, директор департамента экономии Гос. совета, председатель Гос. совета.

Фердинанд I (1861—1948) — герцог Кобургский, болгарский князь (1887—1908), потом царь — с 1909 г. В 1918 г. отрекся от престола, бежал в Германию.

‘…Оставался у Сергея…’ — Здесь и дальше речь будет идти о ген.-губ. Москвы, великом князе Сергее Александровиче.

‘Приехала Оля’ — сестра К. Р., королева греческая.

‘Вера с дочерьми’ — сестра К. Р., великая княгиня Вера Константиновна.

‘Митя присоединился…’ — брат, великий князь Дмитрий Константинович.

Драгомиров М. И. (1830—1905) — рус. воен. теоретик, генерал от инфантерии в русско-турецкую войну 1877—1878 гг., в 1878—1879 гг. — начальник Академии Генштаба. Последователь Суворова в вопросах воспитания и обучения солдат.

‘…Прибывают иностранные принцы…’ — ‘Новое время’ сообщало, что на коронацию прибыли греческая королева, два владетельных князя, три правящих герцога, двенадцать наследных принцев, шестнадцать принцев и принцесс.

Алексей Александрович (1859—1908) — великий князь, сын Александра II, ген.-адм., гл. нач. флота и морского ведомства, член Гос. совета.

Делинов И. Д. (1818—1897) — граф, гос. деятель, с 1882 г. министр народного просвещения. Проводил реакционные контрреформы.

Набоков В. Д. (1869—1922) — юрист, публицист, депутат 1-й Гос. думы. В 1917 г. управляющий делами Временного правительства. Белоэмигрант.

Милюгин Д. А. (1816—1912) — граф, ген.-фельд., почетный член Петерб. АН. Умеренный либерал, провел буржуазные военные реформы 1860—1870 гг.

‘…Нет единодушия во взглядах на это несчастье…’ — В своих ‘Воспоминаниях’ Витте писал: ‘…одна партия утверждала, что здесь министерство двора ни при чем, что виновата исключительно в катастрофе московская полиция, а другие почли более для себя выгодным пристать к партии великого князя Сергея Александровича и поэтому утверждали, что великий князь и его полиция тут ни при чем, а вся вина падает исключительно на чинов министерства двора’ (т. 2, с. 71). Так произошло разделение среди высших сановников: одни за Воронцова-Дашкова, другие за великого князя Сергея Александровича.

‘…Полицмейстера Власовского…’ — Полковник А. А. Власовский был назначен на должность московского обер-полицмейстера великим князем Сергеем Александровичем. Именно Власовского сделали самым виновным за ходынскую катастрофу как фигуру малозначительную.

‘Михайловичи‘ — дети великого князя Михаила Николаевича, сына императора Николая 1.

1/I 1899 г. — 1/I 1900 г.

Витте С. Ю. (1849—1915) — граф, рус. гос. деятель, министр путей сообщений в 1892 г., финансов — с 1892 г., председатель Комитета министров с 1903 г. Проводил политику привлечения буржуазии к сотрудничеству с царским правительством. Автор ‘Воспоминаний’.

Петр Александрович (Петя) — принц Ольденбургский (1868—1924), ген.-майор свиты, муж великой княгини Ольги Александровны, сестры Николая II. Брак был расторгнут высочайшим указом осенью 1915 г.

Мария Федоровна (М. Ф.) (1843—1894) — рус. императрица, жена Александра III, дочь датского короля Христиана IX.

Коковцов В. Н. (1853—1943) — граф, министр финансов в 1904—1914 гг., председатель Совета министров в 1911—1914 гг. Сторонник курса Витте, потом Столыпина.

Горемыкин И. Л. (1839—1917) — ст. секретарь, сенатор, член Гос. совета, ученый-правовед, министр внутренних дел (1895—1899), председатель Совета министров (1906, 1914—1916). Инициатор роспуска 1-й Гос. думы.

Мышца Николаевна (Милица) (1866—1951) — великая княгиня, жена великого князя Петра Николаевича, дочь черногорского князя Негоша (короля Николая I). В эмиграции.

Анастасия Николаевна (Стана) (1868—1935) — урожденная княжна Черногорская, великая княгиня, жена великого князя Николая Николаевича (младшего), в первом замужестве за герцогом Лейхтенбергским, князем Романовским.

Куропаткин А. Н. (1848—1925) — военный министр, главнокомандующий силами, участвовавшими в войне с Японией, позднее командовавший Маньчжурской армией. В связи с волнениями в Туркестане назначен Туркестанским ген.-губ. и командующим войсками Туркестанского воен. округа. В апреле 1917 г. арестован. Освобожден Временным правительством.

11/IV —31/ХII 1906 г.

Александр Михайлович (Сандро) (1866—1933) — великий князь, сын великого князя Михаила Николаевича и великой княгини Ольги Федоровны, ген.-адъют., адм. Во время 1-й мировой войны зав. авиационной частью в действующей армии. Женат на великой княжне Ксении Александровне, сестре Николая II.

Николай Николаевич младший (Николаша) (1856—1929) — великий князь, женат на Анастасии Николаевне (Стане). С марта 1919 г. в эмиграции во Франции, где выдвинут монархическими кругами на императорский престол.

Андрей Владимирович (Андрей) (1879—1956) — великий князь, сын великого князя Владимира Александровича и великой княгини Марии Павловны (старш.), двоюродный брат Николая II, ген.-майор свиты, с 1911 г. присутствовавший в правительственном Сенате. В 1915 г. — командир л.-гв. кон. артиллерии. В эмиграции.

Петр Николаевич (Петюша) (1864—1931) — великий князь, сын великого князя Николая Николаевича (старш.), женат на великой княжне Милице Николаевне.

Пален К. И. (1833—1912) — фон, граф, министр юстиции (1867—1878), член Гос. совета.

Веселовский А. Н. (1838—1906) — рус. литератор, академик Петерб.АН. Исследования базировались на глубоком знании славянской, византийской, западноевропейской литературы и мирового фольклора.

Елена Георгиевна (Тинхен) — принцесса Саксен-Альтенбургская, урожденная принцесса Мекленбург-Стрелицкая, жена герцога Альберта (Альбера) Саксен-Альтенбургского.

Дубасов Ф. В. (1845—1912) — ген.-адъют., адм., в 1897—1899 гг. командовал Тихоокеанской эскадрой, 1901—1903 гг. вице-адм., председатель Морского технического комитета, моек, ген.-губ. (ноябрь — апрель 1906 г.), член Гос. совета. Возглавлял карательные экспедиции по подавлению крестьянских движений в Черниговской, Полтавской, Курской губерниях, руководил разгромом Декабрьского вооруженного восстания в Москве. На него совершено два покушения.

Муромцев С. А. (1850—1910) — юрист, проф. Моск. университета, публицист, присяжный поверенный, председатель 1-й Гос. думы, земский деятель, один из руководителей кадетской партии.

Борис Владимирович (Борис) (1877—1943) — великий князь, ген.-майор свиты, сын великого князя Владимира Александровича и великой княгини Марии Павловны (старш.), двоюродный брат Николая II.

Петрункевич И. И. (1843—1928) — земский деятель, юрист, организатор земских съездов в 1870 г. В 1904—1905 гг. председатель ‘Союза освобождения’, один из лидеров кадетов. Белоэмигрант.

‘Погребение Сергея в Москве’ — В феврале 1905 г. в Москве был убит великий князь Сергей Александрович, генерал-губернатор Москвы.

Лафатер Иоганн Каспар (1741—1801) — швейцарский писатель, автор романа ‘Понтий Пилат, или Маленькая библия’, лирических стихов, популярного трактата по физиогномике ‘Физиогномические фрагменты…’

19/VII 1914 г. — 11/V 1915 г.

Тетерятников Н. К. — камердинер Николая II.

Пурталес Фридрих (1853—1928) — фон, граф, германский посол в России (1907—1914).

Серафим Саровский (1760—1833) — монах Саровской пустыни, известен своим благочестием.

Самсонов А. В. (1859—1914) — генерал от кавалерии. В начале 1-й мировой войны командовал армией, потерпевшей поражение в Восточно-Прусской операции, главным образом по вине Я. Г. Жилинского и П. К. Ренненкампфа. Покончил жизнь самоубийством.

Нестеров П. К. (1887—1914) — рус. военный летчик, основоположник высшего пилотажа. Погиб в воздушном бою 26.8.1914 г. в районе г. Жолквы, впервые применив таран.

Ренненкампф П. К. (1854—1918) — ген.-адъют., ген. от кав., в 1905 г. командир 7-го Сибирского армейского корпуса, в 1906 г. командир 3-го Сибирского армейского корпуса, до 1-й мировой войны командовал войсками Виленского воен. окр., во время войны получил в командование 1-ю армию, с которой наступал в Восточной Пруссии. После неудач под Лодью в ноябре 1914 г. отставлен от командования, отчислен в распоряжение Военного министерства. Уволен в отставку в начале 1915 г. После февральской революции арестован. Расстрелян в Таганроге.

А. Ф. — Имеется в виду императрица Александра Федоровна, жена Николая II.

1/I — 30/ХII 1910 г.

‘…Задуманной евангельской поэме…’ — Речь идет о начале работы над мистерией ‘Царь Иудейский’.

Лаппо-Данилевский А. С. (1863—1919) — рус. историк, академик Петерб. АН, труды и публикации по социальной экономике. Осн. соч. ‘Методология истории’.

Бахрушин А. А. (1865—1950) — рус. театральный деятель. На основе своих коллекций создал частный литературно-театральный музей (ныне театральный музей его имени).

‘…О слухах про какого-то юродивого Григория… введенного к императрице А. Ф. Милицей…’ — Сестры Милица Николаевна и Стана Николаевна, называемые ‘черногорки’, были близки императрице Александре Федоровне. Милица Николаевна познакомила А. Ф. с предшественником Григория Распутина — Филиппом, человеком, не лишенным мистических способностей, высланным из Франции авантюристом. Потом пришла очередь знакомства и с Г. Распутиным.

Распутин Г. Е. (1864/65—1916) — ‘старец’, фаворит царской семьи. Крестьянин с. Покровского Тобольской губернии. Убит в 1916 г. в доме князя Ф. Ф. Юсупова.

Ростовцев М. И. (1870—1952) — историк античности и археологии.

Ольга Николаевна (1895—1918) — великая княжна, старшая дочь Николая II и императрицы Александры Федоровны. Расстреляна в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.

Татьяна Николаевна (1897—1918) — великая княжна, дочь Николая II и императрицы Александры Федоровны. Расстреляна вместе с семьей.

Мария Николаевна (1899—1918) — великая княжна, дочь Николая II и императрицы Александры Федоровны. Расстреляна в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.

Анастасия Николаевна (Анастасия, Настася) (1901—1918) — великая княжна, дочь Николая II и императрицы Александры Федоровны. Расстреляна вместе с семьей.

Алексей Николаевич (цесаревич) (1904—1918) — великий князь, наследник-цесаревич, сын императора Николая II и императрицы Александры Федоровны. Расстрелян вместе с семьей.

Татьяна Константиновна (Татиана) (1890—1970) — княжна, старшая дочь великого князя Константина Константиновича и великой княгини Елизаветы Маврикиевны, жена князя К. А. Багратиона-Мухранского. В эмиграции игуменья Елеонской обители в Иерусалиме.

Багратион-Мухранский К. А. — князь, флиг.-адъют., поручик кавалергардского полка, муж Татьяны, зять великого князя Константина Константиновича (К. Р.). Во время 1-й мировой войны был прикомандирован к 13-му лейб-гренадерскому Эриванскому полку. Убит в бою 19 мая 1915 г.

Жилинский Я. Г. (р. 1853) — генерал от кавалерии по Генеральному штабу, Варшавский ген.-губ. и командующий войсками Варшавского воен. округа. Во время 1-й мировой войны командующий Сев.-Зап. фронтом.

Читайте также: