Из далекого прошлого, Воронова Елизавета Петровна, Год: 1838 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

РАЗСКАЗЫ

Е. Вороновой.

СОБСТВЕННОЕ ИЗДАНІЕ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ типографіи П. Захваева, и К^о.
1860.

ИЗЪ ДАЛЕКАГО ПРОШЛАГО.

РАЗСКАЗЪ (*).

(*) Напечатанъ въ Библіотек для чтенія въ 1838 г. въ Август мсяц.

Люблю я мои воспоминанія, я ими живу! Станешь жить поневол въ прошломъ и прошлымъ, когда настоящее скучно и холодно и въ будущемъ тоже не ждешь ничего, поневол вернешься къ старымъ друзьямъ, къ минувшимъ лтамъ: въ нихъ моя молодость, въ нихъ отжитые чувства, т радости давно невозможныя сердцу, вс прежніе сны! Жизнь ихъ разсяла, но въ ту пору имъ врилось, а теперь радъ бы врить, да себя самаго никакъ не обманешь: при самомъ начал ужъ и виденъ конецъ! Шевельнется въ душ предосадное чувство, но посл пообдумавшись, махнешь на вс рукою, да и заладишь жить такъ-какъ Богъ повеллъ: знать тому такъ и быть и однажды прожитаго ужъ ничмъ не вернуть!

А славное было и блаженное время! Только вспомнишь порою, такъ ужъ станетъ свтло и легко на душ! Я говорю здсь собственно о далекой пор моей первой любви.

Ночь такъ хороша, звзды блещутъ такъ ясно, воспоминанія такъ и слетаются, такъ и просятся подъ перо! Такъ и быть разскажу, какъ все это было:

Мы перехали весною въ деревню. Знаете-ль вы все счастіе свободы? Жаль если нтъ, вы бы поняли чувства, съ какими я бросила душную классную, и кисти, и книги, и всю эту жизнь, которою жила почти что отъ пелнокъ. Узникъ увидвшій небо и солнце не могъ право быть радостне и счастливе меня, столько было въ душ жизни и силы! Раздли на весь міръ, на весь міръ бы хватило! А сердце-то, сердце? Оно билось, какъ голубь, просто безъ удержа рвалось изъ труди!

У меня былъ cousin…. съ нихъ всегда начинаешь, съ ихъ легкой руки, а потомъ все впередъ: летишь, сломя голову, покуда рьянный конь не наскочитъ на крпкую, досадную преграду: въ жизни женщины — старость, а въ мущин — разсудокъ, та же вс старость, да только моральная.

И такъ продолжаю: былъ у меня cousin… Ну да нтъ ему рано. Пусть онъ, жизнь моя, служитъ покуда въ кирассирахъ. Начну лучше такъ:

Была у меня тетушка, сухая и желтая, какъ давно залежалое дло въ архив. Ея домъ и усадьба были въ томъ же сел, въ полу-верст отъ насъ: S’est dire что мы видались съ нею нердко. Ей было въ то время за семьдесятъ лтъ, но здоровья же было? Что семьдесятъ лтъ! Сто бы лтъ прожила, еще-бъ на сто осталось! Желудокъ варилъ не сваримыя вещи, сонъ былъ легокъ и крпокъ, лта побдила, съ дряхлостію сладила! А какъ поразсказать про ту точность и строгость съ какою она блюла вс посты и обряды, такъ и выйдетъ, что въ тетушк крылось, что-то повыше физической крпости. Желзная воля у старухи была!

Съ нею жила только дочь, перезрлая два, да сынъ среднихъ лтъ, и въ немъ были задатки чего-то хорошаго, но праздность сгубила, весь съ круга спился! Тетушку уважалъ весь нашъ околодокъ, не взирая на то, что имніе ея было всюду заложено, запутано такъ, что даже кредиторы отъ него отступились, а судъ въ немъ просто жилъ. Уважали ее или просто боялись, ну какъ это ршить? Вообще лучше не спрашивать, что правитъ подъ часъ уваженіемъ общества? Есть такіе отвты — дрожь проберетъ!

У тетушки моей былъ страшно злой языкъ, кто ее раздражитъ, ужъ не жди милосердія, что ни слово, то жало, разомъ съ свта сживетъ.

Дло въ томъ, что къ ней здили хоть рдко, да мтко: весь, бывало уздъ поднимется разомъ, да и съдется къ ней къ дню ея именинъ. Какое къ дню именинъ! дня за три съзжались, мстечка свободнаго не было въ дом, прислуга металась словно шальная, ужъ можно сказать: что шелъ пиръ на весь міръ.

Въ т блаженные годы какое значеніе имлъ этотъ день! Ждешь, бывало, его, ни на мигъ не задумаешь, вс ночи не спишь! Къ счастью, что ночи-то были не зимнія а чудныя, свтлыя іюньскія ночи: не успешь раздуматься, а заря ужъ глядитъ въ открытое окно, блеснетъ яркое солнышко въ утреннемъ неб, пора тутъ мечтать! Стрлою улетишь на просторъ и за воздухъ, въ прохладную свжесть кленовыхъ аллей, словно что-то зоветъ, словно силою влечетъ въ эту глубь, въ эту даль!

А разсказъ вс ни съ мста, а cousin все въ полку! Да простятъ меня гршную Богъ и онъ жизнь моя! Ужъ теперь прямо къ тетушк, хоть entre nous soit crit, она въ день именинъ бывала у меня такъ же мало въ разсчет, какъ и ея высокій, безобразный чепецъ, отвсишь обоимъ церемонный поклонъ и пропадешь отъ нихъ на весь круглый день: заберешься бывало, въ отдаленныя комнаты, или съ кмъ нибудь объ руку пробродишь въ саду, или просто засядешь въ какой нибудь кружокъ, сидишь, точишь лясы и не опомнишься, какъ день убжитъ! Бывало кого, кого тамъ не встртишь? И Соню, и Катю, и нервную Врочку: все друзья все кузины, все сверстницы рзваго, беззаботнаго дтства. Жизнь потомъ разлучила, словно втеръ буйный всхъ по свту разнесъ!

Впередъ же мой разсказъ!

Поутру, на зар, прошелъ маленькій дождикъ, славный былъ день, не душный, не знойный, солнце ярко свтило, садъ свжо зеленлъ. А впрочемъ, быть можетъ, мн такъ все казалось, просто было свжо, хорошо на душ. Ну, да еще-бъ не быть, когда въ глав всхъ новостей, мн было объявлено, что Костя прідетъ, непремнно прідетъ, что ровно въ пять часовъ онъ ужъ будетъ у тетушки? Кузины божились, покуда не разсердились и этимъ окончательно убдили меня, что это не сонъ и что полное счастье не мечта на земл!

Ребенокъ была: вкъ имъ бы была лишь бы ждать, какъ ждалось и врить, какъ врилось! А Костя былъ просто мой троюродный братъ, молоденькій корнетъ въ кирассирскомъ полку. Мы вмст росли, а посл разстались и, сидя за книгою, отъ зари до полночи, я забыла о немъ, а если и помнила, то какъ будто во сн. Но въ тнистыхъ аллеяхъ деревенскаго сада поприпомнился онъ: чего тамъ не вспомнишь въ прозрачные сумерки весенняго вечера, подъ шелестомъ листьевъ, подъ ударами сердца, подъ звуками грустныхъ, украинскихъ псенъ, раздающихся гд это на широкой степи? Какъ душа-то еще удержалась на мст и не умчалась за ними во слдъ!

Ну-съ и вспомнился онъ или лучше сказать мечта создала свтлый, свженькій образъ, окрестила его милымъ именемъ Кости, разцвтила его и высоко поставила надъ гршною землею. А тутъ и кузины съ безконечными толками все о немъ, да о немъ! А тамъ самолюбіе, соблазнъ любопытства! Но зачмъ подвергать анализу разсудка эту первую, свжую, безгршную любовь съ очарованіемъ бывалыхъ волненій, съ безусловнымъ блаженствомъ ея первыхъ надеждъ? Я сама не припомню, какъ вс это случилось, какъ душа перешла вся въ одно ожиданіе! Просто сердце проснулось, захотлось любить!

Все ближе и ближе звенлъ колокольчикъ по мр того, какъ мы вмст съ Катею поднимались все выше въ высокую гору, надъ которою повисъ тетушкинъ домъ и мы еще шли въ извилистыхъ дорожкахъ, перебгающихъ вверхъ по скату въ цвтникъ, какъ ужъ онъ неожиданно смолкъ у крыльца.

Минуту спустя Костя былъ на балкон. Много лтъ пронеслось надъ этою минутою! Душа покорилась другимъ впечатлніямъ и они, въ свою очередь, отодвинулись вдаль! Въ мечтахъ другой образъ, надъ сердцемъ все — сильна иная любовь: ею живу, съ нею умру! Теперь я могу съ безпристрастною правдивостью нарисовать вамъ Костинъ портретъ и представить вамъ милаго героя поэмы, рядомъ съ которою спятъ въ могил минувшаго многіе свтлые, невозвратные сны!

Какъ ни страненъ мой вкусъ, но меня просто злитъ красавецъ мущина. Благодаря судьб, cousin мой не былъ имъ. Въ его продолговатомъ, смугло-блдномъ лиц было много погршностей, но эти погршности не портили цлаго и не смли коснуться выразительныхъ глазъ, полныхъ лни и нги и, au possible, казавшихся и вдвое блестяще и вдвое черне отъ длинныхъ рсницъ и отъ голубоватыхъ отливовъ блковъ. Очень нжные, свтлорусые волосы Кости были, какъ вс свтлорусые волосы, такіе же усы пробивались надъ свженькимъ и хорошенькимъ ртомъ.

За всмъ этимъ Костя былъ строенъ какъ все, что стройно на свт и довольно высокъ, даже очень высокъ. Въ походк, въ манерахъ, во всхъ его позахъ проглядывало тожъ, что и въ его глазахъ, та же лнь, та же изнженность, составляющія такой рзкій контрастъ съ привитою и природною болтливостію Кости: слова спотыкались отъ излишней поспшности съ какою его мысль залетала впередъ.

Теперь на вс это бросьте лоскъ воспитанія, да прикиньте ужъ кстати кирассирскій мундиръ, вотъ вамъ и весь Костя не касаясь моральнаго.

Мы услись вдвоемъ въ первой ближней бесдк, вдали ревнивыхъ глазъ, которыхъ впрочемъ небыло.

— Cher&egrave, cousine, cher&egrave, amie! говорилъ cousin Костя съ своею милою поспшностію. Наконецъ то увидлись! Какъ я ждалъ этой встрчи! А ты? Я не могу ршительно говоритъ теб: вы…. C’est une vieille habitude, ты мн ее простишь, если ты не забыла и Костю и твою прежнюю привязанность къ нему.

— Ты такъ милъ и такъ добръ, что скрытничать съ тобою было-бъ просто гршно! отвчала я Кост. Прошло года два и я тебя забыла, но посл снова вспомнила.

— Чисто женскій отвтъ, ни на шагъ безъ загадки! Но ты мн все разскажешь: и какъ ты забыла и какъ опять вспомнила. Мы будемъ друзьями, не разстанемся-жъ мы на нсколько лтъ! Тогда было возможно… И тогда было грустно, но теперь: ни за что, когда мы снова, встртились, que je dispose de moi!

— Ни за что! повторила я съ тмъ же увлеченіемъ.

— И знаешь ли, cousine, предчувствія лгутъ, но я врю своимъ. Тебя удивитъ, но задолго, задолго я ужъ былъ убжденъ, что мы съ тобою встртимся, точно такъ какъ вы встртились! Я воображалъ тебя точно, точно такою…. avec tes cheveux soyeux avec ta robe blanche!

— Нтъ, въ моихъ ожиданіяхъ все длалось иначе. И я тоже часто старалась вообразить тебя, твои черты, но мое воображеніе ршительно лгало, вмст съ нимъ и кузины: elles te faisaient tout autre на вс мои разспросы, он просто смялись надъ моимъ любопытствомъ или такъ, по предчувствію, ужъ впередъ ревновали мою дружбу къ теб!

— Cher&egrave, amie, сказалъ Костя, мы отмстимъ имъ за это, я помогу теб. Но скажи, въ самомъ дл, продолжалъ онъ съ улыбкою и смотря мн въ глаза всею нжностію, черныхъ выразительныхъ глазъ, ты нашла меня лучше того, что общали твои ожиданія и что говорили кузины и сестры?

— Ужъ я думаю такъ: твои сестры въ особенности, elles te disaient tout laid…. съ зелеными глазами….

— Какой ужасъ: съ зелеными? сказалъ весело Костя. А впрочемъ, почемъ знать, что сестры въ этомъ случа не совсмъ теб лгали? Ты еще по успла хорошо разсмотрть. Сама лучше уврься, всмотрись въ мои глаза!

— Не хочу! сказала я съ какимъ-то страннымъ трепетомъ, торопливо закрывши рукою глаза.

— А! nous sommes capricieuses, такъ я же хочу, сказалъ Костя настойчиво, схвативши мои руки и крпко ихъ зажавши въ своихъ нжныхъ рукахъ.

Мы пристально взглянули другъ другу въ глаза! Это былъ первый взглядъ моей первой, счастливой, невозвратной любви! На чемъ лучше закончить и первую главу полу-забытой повсти?

II.

Нтъ, грустное дло переживать опять отжитую любовъ! Въ конецъ поразсоришься и съ собою и съ жизнію и еще неохотне, еще вдвое лниве поплетешься впередъ въ эту скучную будущность, которая нынче не сулитъ уже счастія, убдившись давно, что это напрасно, что изврились въ ней!

Не то было въ тотъ вечеръ, прожитый мною съ Костею вкругу этаго шумнаго, имениннаго общества! Праведный Боже! какъ имъ все измнилось, все даже и прошлое, какъ будто отодвинулось оно вдругъ отъ меня, такъ ужъ вс мн казалось и пусто и чуждо вн всей этой любви и этой новой жизни, съ которою я сживалась такъ легко и свободно, какъ будто бы жить ею было вкъ суждено! Забвеніе коснулось этихъ свтлыхъ, такъ быстро промелькнувшихъ часовъ и спасибо ему! Не сладить бы мн ужъ теперь съ этимъ міромъ и потомъ жаль бы было коснуться холодностію настоящихъ воззрній теплоты и поэзіи подобныхъ минутъ! Жаль и за нихъ и жаль за себя!

Ужъ далеко за полночь простились мы съ Костею, обмнявшись еще продолжительнымъ взглядомъ, еще долгимъ, горячимъ пожатіемъ руки. На другой день и тетушка и вс ея общество приглашались къ намъ въ домъ: такъ изстари велось.

У окна дождалась я зари этого дня. Солнце всходило въ синемъ, безоблачномъ неб, въ воздух было такъ тихо, такъ тихо: можно было разслышать, какъ капли росы спадали на землю, освженныя ею цвты ярко пестрли между темною зеленью, сколько же нги жизни и прелести было въ этой картин Іюньскаго утра, сколько звуковъ таилось въ его тишин! Славно было и тамъ, въ саду еще залитомъ прохладою и тнью: влажною свжестію обдавало на встрчу изъ широкихъ аллей: и въ нихъ то же спокойствіе, все то же безмолвіе: ни звука, ни шелеста! Какъ будто заснула, какъ будто надъ чмъ-то сладко, крпко задумалась вся эта шумная, молодая листва!

Нтъ, у сердца съ природою есть общія струны, покуда сердце молодо и нетронуто жизнію, потомъ он звучатъ вс глуше и вс рже, пока вовсе не смолкнутъ съ тхъ поръ ужъ безотзывныя на всякій призывъ, тогда уже все равно, свтитъ-ли солнышко или небо виситъ сплошною, сренькою тучею? Ужъ ничто не согретъ, ничто не оживитъ.

Отраднымъ спокойствіемъ ложилась мн въ душу вся эта тишина, свтлыми чувствами и свтлыми мыслями подъ строй этого яснаго и прозрачнаго утра! Воспоминанія смнялись мечтами и чудно хорошо были эти мечты, вс полныя милымъ, привтливымъ образомъ: такъ и летло сердце, такъ и рвалось къ нему и такъ вс и грезились эти черные, нжные, лнивые глаза!

Сколько любви, о Боже! сколько счастія осталось въ этихъ темныхъ аллеяхъ! Прошелъ бы обратно длинный рядъ испытаній, лишь опять бы вернуться въ этотъ садъ, въ это утро и сидть въ немъ, задумавшись, подъ тою свтлою картиною, какою рисовалась мн тогда моя будущность, и любить бы по прежнему и врить по прежнему и воскресить опять и прежняго Костю и прежнее сердце такое безумное, такое счастливое!

Къ двнадцати часамъ огромный нашъ домъ былъ весь прибранъ и убранъ на праздничный ладъ: везд шелкъ, позолота, зеркала и цвты. Одтая съ строгою простотою и изяществомъ, въ прозрачномъ бломъ плать, я стояла, опершись на перила балкона и смотрла вс вдаль на эту дорогу, которая тянется по широкому выгону къ усадьб моей тетки со всхъ сторонъ закрытой упиравшимъ въ нее крестьянскимъ жильемъ. Вотъ легкое, чуть замтное облачко пыли поднялось отъ нея тамъ вдали по дорог: оно медленно шло, все темне сгущаясь, за нимъ другое, третье въ точно томъ же порядк. Вотъ открылись въ нихъ крупныя и подвижныя точки и росли и взросли до широкихъ размровъ заложенныхъ цугами помщичьихъ каретъ. Медленно съхавши со свертка на выгонъ, экипажи помчались густою вереницею по гладкой и плотно убитой дорог и, обогнувши цвтникъ и ограду, легкою сдержанною рысью взъзжала къ намъ на дворъ одинъ вслдъ за другимъ.

Сколько было здсь лицъ и милыхъ и досадныхъ, теперь бы на всхъ ихъ взглянулось привтливо, какъ друга бы встртилъ всякій голосъ раздавшійся изъ далекаго прошлаго! Но вс они смолкли и широкою пустынею раскинулась жизнь!

Въ глав всего позда сталъ первый у подъзда старинный экипажъ, запряженный въ протяжку четвернею рыжихъ клячь. Два ливрейныхъ лакея осторожно спустили по высокимъ подножкамъ особу моей тетушки въ допотопномъ чепц, за нею ея дочь и сына высокаго, плечистаго мущину въ прическ la Кукольникъ, въ зеленомъ сюртук и въ палевомъ галстух, уходившемъ копцами въ свтло-синій жилетъ. Вообще cousin мой Жоржъ былъ личностію стоющею и отдльной статьи! Вотъ еще дв кареты, отъхали медленно, ссадивши на крыльцо девять дальнихъ кузинъ, все дтей одного благодатнаго брака и вс блеклыхъ цвтовъ. Стоя рядомъ съ maman я едва успвала раздавать во вс стороны улыбки, поклоны, отвты, привтствія и пожатія рукъ. Вотъ и еще заслышались знакомые шаги и въ залу ввалился дородный мущина съ цвтущимъ, открытымъ, добродушнымъ лицемъ. Съ какою радостною живостію я бросилась къ нему!

— Doucement, doucement! Жена приревнуетъ!

И еслибъ вы взглянули на эту жену, какъ она шла за нимъ, вся мило зарумянившись и смотря такъ привтливо темнокарими глазками, вы-бъ невольно сказали:

— Diable! est il heureux Votre cousin Voldemar!

Мой милый Вольдемаръ, какъ память о немъ дорога еще сердцу!

И все прибывало это пестрое общество и все оно вдругъ какъ исчезло изъ глазъ.

— Cher Костя!.

— Cher&egrave, cousine!

— Поздне всхъ пріхать!

— Дитя! сказалъ онъ мн, сжимая мою руку, ты не хочешь понять, что мысль и сердце Кости всегда, всегда съ тобою!

Онъ держалъ эту руку, силъ не было отнять!

А вотъ теперь сидишь, да холодно ревнуешь холодную любовь? И страшно грустно было-бъ, если-бъ было не зло, не такъ страшно досадно!

III.

Было мсто въ то время въ этомъ старомъ саду, какъ теперь еще вижу: вковая аллея шла ровная, широкая, большимъ полукружіемъ прилегалъ къ ней цвтникъ, захватившій часть нкогда здсь бывшаго кладбища. Надмогильные холмики замнились давно цвтущими клумбами, но тамъ за оградою бллись еще камни, уцлли еще дв надгробныя плиты и темная колонна съ большимъ мднымъ крестомъ обозначала мсто когда-то бывшей здсь, давно снесенной церкви. Крестясь проходила я здсь вечерами.

Здсь сидли теперь мы вдвоемъ съ моимъ Костею. Il tait dcid: мы любили другъ друга и еще подъ живымъ впечатлніемъ признанія у бжали подальше отъ всей этой толпы, чтобъ болтать на свобод ту милую безскладицу, въ которой, въ то доброе и блаженное время былъ для насъ заключенъ такой важный вопросъ.

— Мой Костя, mon joli, mon gracieux bien-aim, такъ это не мечта? Ты меня точно любишь, скажи мн еще разъ!

— Зачмъ просить меня? отвчалъ тихо Кость, quand mon bonheur est la’ въ возможности сказать, что я тебя люблю, что вмст или розно вся эта жизнь твоя.

— Розно, Костя, мой милый! Зачмъ же быть намъ розно, когда вмст съ тобою намъ такъ хорошо? Tu as raison, зачмъ? Говоря за себя, я не прошу у жизни ничего выше счастія прожить ее съ тобою такъ, держа твою руку, смотря въ твои глаза!

— Нтъ, я люблю ршительне, je me refuse d’avance отъ жизни врозь съ тобою. Посл этого счастія и всей этой любви…. Нтъ, Костя, моя радость, ты любишь меня и я тебя люблю, не намъ разставаться! Нтъ, вмст на всю жизнь, мы все будемъ любить, все будемъ такъ же счастливы!

— О, да на всю жизнь! сказалъ съ восторгомъ Костя, привлекши съ пылкою нжностью меня къ себ на грудь Сердце билось о сердце, уста наши слились въ горячемъ поцалу. Тамъ вдали въ чащ сада былъ слышенъ гулъ и говоръ оживленнаго праздника, но здсь все было тихо: не шевелясь, стояли цвтущіе кустарники, прислонившись къ оград и дыша своимъ легкимъ, душистымъ дыханьемъ въ знойный воздухъ полудня!

А право, какъ подумаешь, то первая любовь, какъ она ни глупа, хитритъ съ людьми и съ свтомъ больше всхъ остальныхъ, выбирая всегда въ самомъ близкомъ родств. Ростетъ она себ препокойно подъ маскою, успешь налюбиться и разлюбить, пожалуй, а тамъ только начнутъ смекать да намекать.

Во вссь этотъ день мое блое платье везд мелькало рядомъ съ эполетами Кости, привлекая задорно вниманіе общества на эту молодую, блаженную любовь, тогда впрочемъ любовь смотрла еще прямо въ глаза цлому свту и готова была сказать гордо и радостно: mais regardez nous donc, вдь мы любимъ другъ друга!

Завистливымъ взоромъ начинали смотрть мои дальнія, блдныя и блеклыя кузины, предательскою улыбкою улыбалась мн тетушка. Но вниманію общества, непріязни и дружбы не назначено было перебраться въ тотъ день за грань чуть возникающихъ догадокъ и сомнній. Судьб видно хотлось дать мн дожить свободно послднія, свтлыя минуты любви, быть можетъ потому, что ихъ осталось мало и счастію моему суждено было жить и цвсти только день!

IV.

Ночь давно ужъ настала, одна изъ тхъ чудныхъ, южныхъ ночей, теплыхъ, тихихъ и темныхъ подъ небомъ усянномъ блестящими звздами. Какъ яркій фонарь возвышался нашъ домъ надъ мрачною массою сада, въ открытые окна неслись и разлетались далеко по окрестности веселые звуки веселаго бала.

Это былъ первый балъ и первый мой шагъ въ эту длинную цпь утомительныхъ празднествъ, которая тянется, пока рано-ли, поздно-ли не смнитъ ее цпь еще потяжеле: первый балъ и послдній, въ который я внесла всю мою искрометную, бывалую веселость! Каждая жилка билась жизнію и счастіемъ подъ эти живые, рзвью звуки, улетла-бъ за ними въ эту ночь, въ это небо, если-бъ было не жаль, если-бъ жизнь не была такъ дивно хороша и образомъ Кости и тою сладкою истомою, какою ныло сердце подъ тяжестью гршнаго, земнаго блаженства!

Веселая мазурка только что кончилась, фейерверкъ былъ назначенъ антрактомъ и отдыхомъ оживленному балу. Утомленное танцами общество толпами сходило съ балкона, разсыпаясь какъ рой въ безчисленныхъ извилинахъ большаго цвтника. Какъ призраки мелькали блыя платья въ густой темнот.

Вся разгорвшись отъ мазурки и счастія, я вышла вмст съ Костею и стала на балкон, вдыхая полною грудью прохладный воздухъ ночи, перебгающій легкою дрожью по моимъ еще влажнымъ, обнаженнымъ плечамъ. Съ легкимъ шумомъ взвилась сигнальная ракета высоко надъ нами и разсыпалась искрами внизъ по темному небу. Грусть сжала мн сердце подъ всмъ его счастіемъ: что если счастье это да вдругъ улетитъ?

— О чемъ ты задумалась? спросилъ меня Костя. И какъ ты поблднла! Что это съ тобою?

Вопросъ возникшій вдругъ и потрясшій мгновенною, но мучительною болью все мое существо былъ далеко оттиснутъ чарующею силою этого милаго до сихъ поръ не забытаго голоса на душу мою:

— О теперь все прошло, отвчала я Кост, по минуту назадъ мн было страшно грустно, такъ и стснило грудь подъ ужасною мыслью, что все это счастье быть можетъ улетитъ!

— Reveusc! сказалъ мн Костя. О я бы разсердился, еслибъ ты не была такъ блдна и встревожена. Бояться за счастіе, когда это счастіе чисто въ нашихъ рукахъ? И еще въ такой чудный, упоительный вечеръ!

— Да, чудный вечеръ, Костя, что передъ нимъ вс прежніе? Какъ хорошъ этотъ садъ полный тихихъ мечтаній о встрч съ тобою! Жизнь вс ихъ исполнила. Ты совершенно правъ: какъ бояться за счастіе, когда, сама судьба столкнула насъ съ тобою?

— Вотъ ужъ ты и покойна, ты по прежнему счастлива! О какой ты ребенокъ и какъ я счастливъ тмъ, что ты меня любишь, за себя, за тебя.

— И за меня конечно! Что была моя жизнь покуда я не встртила тебя, mon bien aim, да и скажи притомъ, кого бы я могла любить такъ сильно, искренно, какъ я тебя люблю?

— Въ самомъ дл, кого? сказалъ Костя задумчиво, отглаживая медленно со лба моего развившіеся волосы. Кому лучше отдать вс эти молодые, доврчивые чувства, кто ихъ пойметъ какъ я и сбережетъ, какъ я?

И долго еще простояли мы съ Костею на этомъ балкон. Сколько клятвъ улетло въ это вчное небо и какъ оно смялось надъ ними и надъ нами своими большими, блестящими звздами!

— Эта теплая, тихая, невозвратная ночь шла тихо путемъ счастія къ долгой, грустной разлук!

Съ зарею другаго дня онъ ухалъ, мой Костя! Царскій смотръ былъ объявленъ, но насъ и безъ него ршили разлучить. Это первое горе было сильно и искренно и я послушно пала подъ первымъ ударомъ безъ желанья подняться, сдлать шагъ, чтобъ ожить для этой лживой жизни, такъ зло осмявшей мои первые сны! Я не хотла въ будущность и бжала отъ прошлаго, я не смла взойдти въ этотъ садъ полный милыхъ, живыхъ воспоминаній. Сердце ныло, какъ въ пытк, хотлось умереть! И лучше бы было, да вдь мало ли что? И я осталась жить! Но жизнь была испорчена, прошлое съ его мирными, беззаботными днями закрыто навсегда! А въ душ еще было много жизни и силы: пришлось идти впередъ! Я угнала ладью мою въ открытое море, посиласъ она долго, бросаясь волею втра то вправо и то влво: везд мелькало счастіе и нигд не далось! Много было ихъ, призраковъ, но, вблизи ни одинъ не выдержалъ сравненія съ тмъ милымъ, свтлымъ образомъ, который жилъ въ душ. Теперь, утомленная, ладья моя плыветъ лниво и небрежно за послднимъ изъ нихъ, но онъ, одинъ изъ всхъ неподдльно прекрасный, стремительно несется все впередъ да впередъ, указывая мн на блестящую точку, стоящую вдали: зовутъ ее славою и я порукою свту, онъ достигнетъ ее!

А Костя, что же съ нимъ?

Годъ спустя посл дня мучительной разлуки мы снова съ нимъ увидлись. Онъ былъ тотъ какимъ былъ, и такъ же блестли его черные, нжные и лнивые глазки и сердце мое билось подъ его милымъ голосомъ, какъ и въ былые дни! Но любовъ ужъ не строила по прежнему въ будущемъ: его у нея небыло и быть не могло, жизнь лежала открытою, глубокою бездною между нами и счастьемъ и, взявши изъ нея еще немного свтлыхъ и отрадныхъ минутъ, мы грустно простились и тихо побрели по различнымъ путямъ!

Но разсказъ мой не конченъ! Задумчиво стою надъ этими страницами. Чудны дла Твои, Творецъ земли и неба и чудно наше сердце, созданіе Твоей власти!

Что опять шевельнулось и проснулось въ душ? Подъ чмъ встрепенулись струны спавшія въ пой глубокимъ, мирнымъ сномъ? И зачмъ настоящее все вдругъ стало такъ полно этимъ милымъ минувшимъ и жизнь своевольно повернула назадъ?

Есть у меня романсъ, есть виньетка на немъ: молодой человкъ стоитъ скрестивши руки, лицо и свтло-русые шелковистые волосы оттняются черными, прекрасными глазами: они смотрятъ разсянно изъ подъ длинныхъ рсницъ полные грусти и мечтательной лни.

Романсъ бери, кто хочетъ, виньетки не отдамъ, кто-бъ ее не хотлъ! Какъ ужъ много часовъ ушло надъ нею для жизни и сколько ихъ уйдетъ, кому дло до нихъ? До нихъ или до того, что вспоминаетъ сердце надъ этою свтло-русою, изящною головкою или снимкомъ съ головки Британскаго денди, а быть можетъ и нашего Петербургскаго льва.

Нтъ, это не любовь.

. . . . . . . . . .Любить уже не можетъ

Кто въ школ опыта давно ужъ перешелъ

Сердечной музыки мучительную гамму.

Да, любить еще въ прошломъ, любить призракъ минувшаго вс тоже что любить кости истлвшія давнымъ давно въ могил. Нтъ, это не любовь, но это такъ, фантазія! Такъ и влекло меня услышать вновь о Кост, слышать имя его, живую всть о немъ. И я отправилась въ уздный нашъ городъ, такой пыльный и душный, невыносимый лтомъ, да не только что лтомъ, хоть бы вкъ въ немъ не быть! Три дня сидла я у окна моей тсной, неудобной квартиры, но кого я ждала все небыло, да небыло: терпніе измлило, измняли глаза. День близился къ вечеру, удушливый зной по немного спадалъ: продольныя тни ложились отъ домовъ въ эту длинную улицу и улица стала оживать появленіемъ гуляющей публики, вс больше прибывающей, чмъ поздне вечерло. Вотъ вдали съ перекрестка мелькнула вдругъ въ глазахъ знакомая фигура изъ которой свободно составилось бы дв. Онъ! сказало мн сердце, которое, впрочемъ, къ чести его будь сказано, никогда не мшалось въ наши рдкія и далекія отношенія съ нимъ. Я надла шляпку и вышла на улицу: это былъ точно онъ, въ коротенькомъ пальто свтло-сизаго цвта и съ легенькою тросточкою съ фигурнымъ наболдашникомъ, его квадратный станъ его сплюснутый профиль, его блый картузъ: онъ ужъ былъ въ двухъ шагахъ.

— Bonjour, Семенъ Семеновичъ! сказала я привтливо, становясь передъ нимъ. Какъ давно не видались и какъ я рада случаю узнать хоть что нибудь обо всемъ вашемъ миломъ и почтенномъ семейств!

Но мой Семенъ Семенычъ уставилъ на меня свои большіе, круглые, совиные глаза: онъ не ждалъ этой встрчи, онъ не привыкъ къ подобнымъ, il en tait vexe

— Благодарю васъ искренно, отвчалъ онъ, опомнившись: вс наши здоровы, недавно возвратились изъ далекой поздки, теперь живутъ попрежнему очень скучно въ деревн.

— Да вы вс, кажется, здили недавно въ Петербургъ?

— Цлый мсяцъ тамъ пробыли, сказалъ Семенъ Семеновичъ не безъ оттнка гордости. Побывали везд гд стоило быть и взглянули на вс, на что стоитъ взглянуть. Исакіевскій соборъ, вы, я думаю, слышали, совсмъ уже отдланъ?

— Да! И дивно отдланъ, перебила я съ умысломъ, предвидя описаніе, но для осмотра всхъ чудесъ въ этомъ род безъ чичероне плохо. Вы же врно имете знакомыхъ въ Петербург!

— Да, но не очень много. А въ брилліантовой комнат вамъ случалось бывать? То то блескъ! то то роскошь!

— Просто больно глазамъ, перебила я вновь. Да кстати о знакомыхъ, вы, бывши въ Петербург, ужъ врно отыскали одного изъ старинныхъ и дружески вамъ преданныхъ: вы видли Костю?

— Какъ же! былъ у него, почти не разставались до минуты отъзда, провожалъ меня даже до желзной дороги, былъ безъ памяти радъ и мн и всмъ намъ.

— Что онъ? какъ поживаетъ?

— О! Живетъ онъ отлично, всегда въ лучшемъ кругу и должность превосходная!

— Да онъ то самъ каковъ?

— Да вс также привтливъ и все также болтливъ, одного не доскажетъ перебжитъ къ другому. Я и то говорю: ‘да не спши, пожалуйста! Не успваешь слушать.’ Такъ нтъ, не исправимъ, такъ и летитъ впередъ.

— Что онъ молодъ еще, также строенъ, какъ прежде?

— Да, онъ молодъ, конечно, отчего ему старться, когда во всемъ везетъ.

— Ну, а глаза его? пристала я безъ устали.

— Ну ужъ глазъ то, ей Богу, я какъ то не замтилъ, сказалъ онъ пресерьезно размахнувши руками. Впрочемъ, нтъ, виноватъ онъ не носитъ очковъ!

Я на скоро простилась съ Семеномъ Семенычемъ и поплелась обратно домой въ мою квартиру, да изъ огня да въ полымя столкнулась въ воротахъ съ однимъ моимъ знакомымъ: онъ былъ… ну кто-бъ онъ не былъ! Вообще же говоря человкъ замчательный въ литературномъ мір, да и не въ немъ одномъ.

— Я былъ сейчасъ у васъ, сказалъ онъ, протянувши мн дружески руку я, поджидая васъ, прочелъ вашу статью.

— Прочли? спросила я съ замирающимъ сердцемъ.

— Еще бы не прочесть при томъ живомъ участіи съ которымъ я встрчаю каждый новый вашъ трудъ!

— Ну что-жъ? сказала я.

— Взойдемъ и потолкуемъ, отвчалъ мой знакомый, я же кстати свободенъ и радъ, какъ и всегда, провести съ вами вечоръ.

— Et bien! спросила я, когда мы оба сли и зажгли папиросы.

— Да то же что всегда: я всегда говорилъ: вы женщина съ талантомъ, я васъ понялъ такою со дня нашей первой встрчи и по этому, вспомните, и тогда ужъ совтовалъ, убждалъ васъ трудиться, предвидя отъ васъ въ будущемъ много, много хорошаго….

— Рчь теперь о стать! сказала я съ досадою.

— Вотъ то-то о стать: объ ней и я толкую, за то то и досадно и на васъ и за васъ!

— Au fait! сказала я.

— Au fait то и выходитъ, что подобныхъ вещей не слдуетъ писать. И когда же еще? Когда время стремится къ великимъ событіямъ, когда столько живыхъ, современныхъ вопросовъ и таланту открытъ такой широкій путь! Вашъ мн близокъ и дорогъ, такъ тмъ еще досадне встрчать его силу зажатою въ рамк статьи въ род разсказа: изъ далекаго прошлаго! И при такой способности писать прямо съ натуры, когда черты выходятъ живыя на бумагу, какъ въ вашей до сихъ поръ неконченной стать? И вдаетъ Богъ, суждено ли ей кончиться! Вс женскіе таланты, у всхъ одинъ порокъ: взовьется быстро, смло, а потомъ залнится и въ двухъ шагахъ отъ цли помчится отъ нея за какимъ нибудь призракомъ въ род вашего Кости, за какимъ нибудь блднымъ, черноглазымъ красавчикомъ и все ужъ оставлено, все забыто и брошено? И это художество, и это художники! воскликнулъ онъ съ глубокою, запальчивою досадою, перебжавшею молніею въ его темно-срыхъ, вдохновенныхъ глазахъ.

— Est-il jaloux, mon Dieu! сказала я съ улыбкою.

— Jaloux! Это по вашему! Вы привыкли вносить и въ святое искусство вс страсти и волненія вашей женской природы. Но оно для меня всегда выше всего, всегда впередъ всего, все милое, завтное, все ничто передъ нимъ, пора вамъ это знать! Je ne suis pas jaloux: я ужъ отжилъ для этого, но когда я встрчаю на пути моемъ женщину подобную вамъ, мн хочется увлечь ее туда же за собою, мн жаль дарованія, когда оно заглохнетъ, растратится ни въ чемъ, когда оно можетъ принесть еще плоды, огромные проценты на живой капиталъ. Вотъ потому-то зло и глубоко досадно, когда оно свернетъ съ прямой своей дороги, уклонится отъ цли, куда веду его, поощряя совтомъ и собственнымъ примромъ, вотъ почему я строгъ ко всмъ вашимъ статьямъ, къ каждой легкой погршности. Я бранчивъ и взыскателенъ всею силою преданной и искренней дружбы и она не измнится потому, что основана на прочномъ основаніи однородныхъ стремленій и общаго призванія. Ну, въ васъ оно слабе, потому что вы женщина, хоть и выше другихъ, но когда оно есть, оно должно идти и дойдти къ своей цли и не бросаться въ сторону, не тратиться на мелочи!

— Вотъ наши отношенія, продолжалъ мой знакомый и вы сами скажите, не лучше ли они всхъ въ мір остальныхъ, не говоря уже о тхъ аркадскихъ чувствахъ, о горечи ревности до сладости любви!

— Конечно, чего лучше, какъ жить для искусства, когда ужъ не приходится жить для всего другаго! сказала я со вздохомъ, сливая въ этомъ вздох и то милое прошлое, что было когда-то и мое настоящее, которое могло-бъ, если-бъ не жизнь да доля быть еще хорошо!

— Ну а статья моя! Что же длать мн съ нею?

— Да отправить въ редакцію и начинать другое или закончить старое и главное работать, безъ устали работать, чтобъ жизнь не даромъ шла!

— Да, хорошо работать! Но вдь и трудъ прискучитъ! Что въ жизни не прискучитъ? Найдетъ порою лнь: ни думать, ни писать, ни жить даже не хочется! Нивсть куда бы длся, лишь бы свалить съ себя всю эту апатію, эту живую смерть! А тамъ опять пройдетъ, опять зашевелится и встрепенется жизнь, мысли такъ и прихлынутъ свтлыя, рзвыя, такъ и просятся вонъ. Тогда пишу, тружусь, живу для настоящаго и вдругъ, отброся въ сторону и перья и бумагу, бгу за инструментъ къ хорошенькой виньетк и вся въ прошломъ, бываломъ смотрю на эти милыя, знакомыя черты, смотрю, не налюбуюсь, гляжу не нагляжусь!

— А любить? не люблю никого, никого! Tout passe, tout casse, tout lasse! Онъ правду говоритъ: игра не стоитъ свчь!

ИЗЪ ДАЛЕКАГО ПРОШЛАГО.

Читайте также: