Из былого, Серно-Соловьевич Николай Александрович, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 117 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Николай Александрович Серно-Соловьёвич.

Из былого.

Комедия в 5-ти действиях.

Действующие лица:

Семен Васильевич Возницын — из практиков (по части наживы).

Анна Петровна — его жена.

Их дети:

Василий Семенович.

Сережа.

Ольга.

Лиза — небогатая девушка.

Басов — из нигилистов.

Дулин — его приятель.

Граф Ерыгин — приятель Василия Семеновича.

Князь Пустовский — из инвалидов.

Паша — кухарка Лизы.

Матвей — кучер.

Слуги:

Андрей.

Иван.

Маша.

Действие I.

Сцена 1-я.

Комната Басова Заплесневевшие стены, старый кожаный диван, три-четыре стула, стол, на нем и на окне несколько книг. В углу старый чемодан.

Басов. Сережа.

Сережа. Отчего ж ты со мной жить не хочешь?

Басов. Нельзя.

Сережа. Вечно тот же ответ. Отчего нельзя?

Басов. Гусь свинье — не товарищ.

Сережа. Кто же гусь?

Басов. Все равно. Смысл один.

Сережа. Неужели ты все еще в меня не веришь?

Басов. Мало.

Сережа. Когда ты мне говорил это год назад, это было понятно. Я сам теперь скажу то же о всяком без исключения из того круга,— даже о своей сестре Оле, хоть люблю ее. Но ведь с тех пор ты видел меня почти каждый день, я совсем бросил прежнюю жизнь. Она мне сделалась ненавистна. Ты ведь это знаешь.

Басов. Знаю, что тебе хочется стать человеком. Потому и пускаю к себе. Знаю и то, что ты вырос на серебре и до сих пор ешь на нем. Шкуру, в которой родился, труднее содрать, чем кажется.

Сережа. Я тебе сказал, что перееду — и перееду.

Басов. Я это год слышу.

Сережа. Видишь, это страшно трудная вещь. Во-первых, я сознаюсь, трудно в материальном отношении, не о роскоши речь — это вздор. Я у тебя на хромом стуле чувствую себя совеем иным человеком, как на своих туровских (то есть работы известных в России с 1811 г. мебельных фабрикантов из семейства Тур) креслах. Мне гадок, мне противен весь тот быт со всей его обстановкой. Да я чувствую себя совершенно несостоятельным в практической жизни. Я 21 год жил под опекой и просто ни за что приняться не умею. Вот почему мне трудно сделать то, на что я неизменно решился в самом себе.

Басов. О чем же я и говорю.

Сережа. Да это не главное. Придется порвать все связи,— а мне они дороги, я люблю их. Сценам и историям конца не будет. Они мне страшно тяжелы. Ведь легко сказать переехать! Ты не можешь себе представить сколько с этим разных отношений связано.

Басов. Очень могу.

Сережа. Понятно, что родители не будут соглашаться. У них на эти вещи взгляды совсем другие. Потом в родне и обществе сколько толков и пересуд. Отец этого хуже смерти боится. А маменьке просто жаль .будет со мной расстаться. И мне жаль. Ты не знаешь, какая это отличная женщина. Потом Оля, — мы с ней дружны. Да по правде, она только во мне и находит поддержку. Оставь я ее одну,— ее совсем закружат в этом омуте. Наконец, и Вася,— я все надеюсь, что его удастся на наш берег перетащить. Видишь, мирно я не вижу возможности отделиться, а разрыв слишком тяжел. Да он и противоречит моим понятиям об отношениях к родителям и семье.

Басов. Я же тебе и говорю, что старую шкуру нелегко содрать.

Сережа. Подай ты мне руку, было бы легче. Теперь у меня нет никакого сносного предлога. Какую я им причину выставлю? Я ничего не могу сказать, как то, что презираю и ненавижу весь их быт. А это к чему поведет? На всякой другой причине они логически побьют меня. Я знаю, отец мне предложит особую половину в своем доме, и, в сущности, та же обстановка останется. Тут я на тебя сошлюсь, — мы вместе серьезно занимаемся, на магистра хотим экзамен держать. Это для них понятный и уважительный предлог. Наконец, если б дело до полного разрыва дошло, его легче перенести с тобой. Видишь, я с тобой совершенно искренно говорю.

Басов. Все это прекрасно, только жаль, что я в сотый раз слышу. В этих разговорах время уходит.

Сережа. Да потому что я с тобой говорю прямо, а ты никогда не хочешь высказаться и все уклончивыми ответами меня потчуешь. Ты ведь ни разу не высказал мне серьезно своих доводов.

Басов. Я полагаю, они сами собой ясны. Ты хочешь из пиона сделаться репейником. Выходит, что это нельзя и что тебе и пионом не дурно быть. Я говорю — оставайся им.

Сережа. Я же тебе говорю, что мне мое положение невыносимо. Мне стыдно за себя, я всякую минуту страдаю в этом доме.

Басов. А я тебе говорю, если бы было так, ты без дальних разговоров оставил бы его.

Сережа. Да ты войди в мое положение.

Басов. Это опять пойдет сказка о белом быке.

Сережа. Знаешь, мне иногда после таких ответов приходит в голову, что все твои великие начала — также одни слова. Когда доходит до дела и надо человеку подать руку, ты не хочешь пальцем пошевельнуть. Тот же эгоизм, только в другом платье.

Басов. Если ты так думаешь, зачем общаешься со мной? Может ты и прав. Я говорю, гусь свинье не товарищ.

Сережа. Ну, пусть я для тебя ничего не значу. Я понимаю это чувство. Ты меня считаешь человеком другого класса и не хочешь сделать исключения из своих чувств ни ради чего. Но ведь тут дело не о мне одном. Лизу ты к своим причисляешь, и ее счастье с этим связано. Я тебе не раз говорил свой план. Мы поселимся с тобой в уютной квартирке. Поживем с месяц, устроимся, я попривыкну к хозяйству. Женюсь на Лизе. У нас втроем маленький рай будет. Как хочешь, а по мне,— семейная жизнь фундамент всего. Тут все общественные вопросы решаются. Если нет семейного счастья,— ничего не будет. Подумай, какая прелесть. У нас свой кружок будет. Оля будет к нам ходить. Кто знает, может, она тебе понравится. Может, и Вася к нам примкнет. Мы заведем школу. Журнал будем издавать. Увидишь, не пройдет и года, по нашему примеру группируется множество кружков. Неужели все это не улыбается тебе. Надо иметь железное сердце.

Басов. Кончил?

Сережа. И от твоего упрямства весь этот рай пропадает. Лиза бедная томится. Я бьюсь, как рыба об лед,— ты злишься. А что толку?

Басов. Слушай, Возницын…

Сережа. Видишь, ты каков. Я прошу, не могу допроситься, чтоб ты меня звал не по фамилии, а Сережей — неужели трудно?

Басов. Я теперь хочу тебе несколько серьезных слов сказать. Я в чужие дела не люблю мешаться. Это, я полагаю, ты успел заметить.

Сережа. К несчастью, потому что под этим предлогом ты для другого не хочешь шага сделать. Я говорю не о материальных услугах,— тут ты готов, а о нравственных…

Басов. Я тебе очень благодарен за этот отзыв. Он оправдывает настоящее вмешательство. Ты напрашиваешься на мои советы: слушай их. Я нахожу, что ты с Лизой прескверную игру играешь.

Сережа. Как игру?

Басов. Так. Ты не желаешь ее обмануть. Это я думаю, — иначе не разговаривал бы с тобой. Но ты ее обманешь, это верно.

Сережа. Этого я не ждал! Я думал, что ты лучше знаешь меня. Я раз, когда ты меня упрекаешь в недостатке решимости. Я сознаюсь, ее у меня мало. Но в благородстве, могу тебя уверить, не ниже тебя.

Басов. Все это прекрасно. Всмотрись в дело. Куда ты ее ведешь?

Сережа. Кажется тебе также хорошо, как мне и ей, известно, что она будет моей женой и что до тех пор наши отношения будут братски чисты.

Басов. Мне вот что известно, что ты больше полугода завлекаешь несчастную девушку, раздражаешь ее воображение такими же бреднями, какие здесь строишь, что вместо того, чтоб давно быть гувернанткой, она благодаря тебе не может собраться экзамена держать и что когда ты ее бросишь — это черт знает что будет!

Сережа. Послушай, Басов. Это уж слишком.

Басов. Что слишком? Это единственный вероятный исход.

Сережа. Такой вероятный, что если бы ты семь месяцев назад согласился на мое предложение, мы бы уже полгода были женаты.

Басов. Вот подобные фразы и показывают мне, как ты глубоко сидишь в своей тине. Что я нянька тебе или костыль? Ведь это выходит, что я должен тебя в кроватку уложить и одеяльцем накрыть. Ты год не можешь собраться такого плевого дела сделать, как из квартиры в квартиру перебраться, а толкуешь о женитьбе на девушке не своего круга! Поди — твоя родня её скорее живьем изжарит, а ты будешь смотреть и волосы на себе рвать. Я тебе говорю — ты ее к чему-нибудь скверному приведешь.

Сережа. Прощай. Спасибо тебе.

Басов. Это что?

Сережа. Ты прав. Я это чувствую. Я сегодня же объяснюсь с отцом и будь что будет.

Басов. Позволь. Это опять неразумно. Такие дела сгоряча не делаются. Это все равно что на пари из пятого этажа прыгнуть.

Сережа. Ты мне сегодня много нового во мне открыл. Я за полчаса считал себя лучшим, чем теперь. Я слишком, слишком долго медлил. Довольно. Ты прав. Тина втягивает меня. Я выберусь.

Басов. Во всяком случае советую тебе до разговора с отцом часа два погулять. Мороз — хороший советчик, когда есть где обогреться.

Сережа. Я прогуляюсь через площадку.

Басов. Это совершенно напрасно. Успеха в стычке тебе также легко ждать, как мне стать Крезом. К чему тревожить ее? Да ты обдумай — я ваших домашних отношений не знаю, может, вернее к матери обратиться, если ты в ней уверен. Она, верно, лучше с отцом умеет говорить.

Сережа. Нет, раз я решился, — я прямо напролом. Заходи через час к Лизе, если желаешь узнать. Прощай.

Басов. Ну, желаю успеха — только сомневаюсь.

Сережа. А вот увидишь. (Уходит).

Сцена 2-ая.

Столовая Возницыных.

Сидят за завтраком Семен Васильевич, Анна Петровна, Василий Семенович, Ольга.

Семен Васильевич. А где Сергей? Его нынче по целым дням не видно. Он и на службе не бывает.

Ольга. Он в университете лекции слушает.

Василий Семенович. Пустой prИtexte (предлог).

Анна Петровна. Почему ты так думаешь, мой друг?

Василий Семенович. Я не думаю, а знаю, что говорю.

Ольга. Право, Вася, ты ошибаешься. Я наверно знаю.

Василий Семенович. Я тебе уж тысячу раз говорил, меня так не называть. Вася да Вася — это страшное мещанство.

Ольга. Как же прикажешь? Ты мне все отрицательно говоришь, я жду положительного приказа.

Василий Семенович. Мне видно тебя азбуке учить! Да кажется, что так. Больше-то некому. Мало ли манеров: Василий Семенович, mon frХre (мой брат),— ну, наконец,

Basile.

Ольгa. A m-r Basile — можно?

Василий Семенович. М-r, пожалуй, отчего же,— и это не дурно.

Ольга. А не лучше ли sir Bazil?

Василий Семенович. Ты кажется надо мной остриться вздумала? Ты знаешь, что я никогда не был англоманом.

Анна Петровна. Полно вам из-за пустяков браниться.

Василий Семенович. Позвольте вам сказать, ma mХre (моя матушка), что это вовсе не пустяки. Это весьма важная вещь. Она ведь и при чужих брякает. Она вовсе держать себя не умеет.

Анна Петровна. Что ж, и нам с Семеном Васильевичем не прикажешь себя Васей звать?

Василий Семенович. Вы другое дело. Вы и papa — пожилые люди. С вас не будут строго взыскивать. На нее смотрят. Наконец, она может совсем в другой круг попасть.

Семен Васильевич. Василий Семенович: правильно говорит. Учи ее, братец, пожалуйста. А ты, Ольга, слушайся и не прекословь ему.

Василий Семенович. Это Сергей ее с толку сбивает.

Анна Петровна. Не хорошо, мой друг, что ты на брата клеплешь.

Семен Васильевич. Да, бишь, ты сказал претекст. Разве слышал что?

Василий Семенович. Я хочу вам формально жаловаться на него. Я им страшно недоволен.

Семен Васильевич. А что?

Василий Семенович. Он мне всю карьеру портит и даже наше имя марает.

Анна Петровна. Ну, уж этому я никогда не поверю.

Семен Васильевич. Позвольте, Анна Петровна!

Василий Семенович. Вы можете верить или не верить, сколько душе угодно. Я говорю, как есть. Он — нигилист.

Анна Петровна. Напраслину на брата взводишь, Василий.

Семен Васильевич. Позвольте, Анна Петровна! Что же это такое значит, Вася, то бишь Василий Семенович.

Ольга. Так глупенькие умных называют.

Семен Васильевич. Ольга!

Василий Семенович. Ну, mon pХre (мой отец), если ее так в обществе услышат, я ни за что не ручаюсь. Нигилист — это Бог знает что. Это самый последний сброд. Это люди, которых ни в одно общество не пускают, да еще возмутители в придачу.

Анна Петровна. Пойдем, Оля. Я не хочу слышать, чтоб о моем сыне так говорили. Стыдно, Василий.

Семен Васильевич. Радуйтесь, Анна Петровна! Радуйтесь, — ваше дело.

Анна Петровна. Пойдем, Оля.

Семен Васильевич. Извольте здесь оставаться!

Василий Семенович. Судите ж, каково мне, мне товарищи говорят: ‘твой брат нигилист’. Это ведь и на меня падает,

Семен Васильевич. Что нам с ним делать, Василий Семенович?

Василий Семенович. Надо подумать. Это весьма серьезно. Он, должно быть, в страшной грязи вращается. Его ведь уж давно в порядочном обществе не видно.

Семен Васильевич. Правда, сущая правда. Меня про него спрашивали. Князь Петр Иванович! Срам! Не знаешь, что отвечать.

Василий Семенович. Сто раза два с такими господами встречали, при которых надо за карманы держаться.

Семен Васильевич. Ах ты Господи, Боже мой!

Ольга. Как это гадко!

Василий Семенович. Да, вот вы князя Петра Ивановича назвали, — я было совсем забыл. Он за какой-то весьма подозрительной студенткой волочится, и чуть ли она не в доме князя живет.

Семен Васильевич. Какой студенткой? Это, то есть, того?..

Василий Семенович. Да, только совершенно новый genre (жанр). Это видите один из плодов прогресса. Появились такие госпожи, которые по всем публичным местам шляются и богатых женихов или хоть друзей ловят.

Семен Васильевич. Понимаю!

Ольга. Какая гадкая, гнусная клевета! Стыдитесь! Жаль, что Сережи нет. Он бы вас славно отделал. Как это низко!

Семен Васильевич. Ты чего! Как ты смеешь так старшему брату говорить! Да знаешь ли, за кого вступаешься?

Ольга. Очень знаю.

Семен Васильевич. Ты студенток знаешь! Анна Петровна! Помилосердствуйте! Так вот вы как свою дочь воспитываете! Прекрасно! Очень хорошо! Ай да мать! Ай да Анна Петровна. Моя дочь — студентка. Да я со свету вас обеих, сживу. Говори — где узнала.

Ольга. Напрасно вы сердитесь, papa (папа). Тут ровно ничего дурного нет.

Семен Васильевич. Ничего дурного? Студенток! И ты смеешь говорить ничего дурного! Слышишь Василий: ничего дурного в студентках! А! Да вы-то что, Анна Петровна? Объясните ей, матушка, объясните. Я тебе говорю, сказывай где узнала?

Ольга. В воскресной школе.

Василий Семенович. Как! Она в воскресные школы ездит!

Семен Васильевич с ужасом смотрит.

Ольга. Ходит.

Василий Семенович. Ну, после этого…

Семен Васильевич (во все горло). Анна Петровна!

Ольга. Полноте, papa. Он вас просто морочит. Пойдемте, маменька.

Анна Петровна. Пойдем, мой друг.

Хотят идти.

Семен Васильевич. Нет, не пойдем, а стойте, стойте! Это так не кончится.

Василий Семенович. Ради Бога, чтоб об этих школах и помина не было.

Семен Васильевич. Слышите? Чтоб и помину не было. Ни помину. Да без моего спроса ни на шаг из дому, ни мать, ни дочь, ни на шаг. Я вас приберу к рукам. Да и не думайте, чтоб это так кончилось. Я еще произведу разбор.

Ольга. Пойдемте, maman.

Уходят.

Семен Васильевич. Что это за школы еще?

Василий Семенович. Все одной шайки. Нет, вы их слабо держите. Теперь не такое время. Вы сами знаете, на какую ногу наш дом становится. Этак все пропадет. Просто ошельмуют. Долго ли?

Семен Васильевич. Голубчик, Вася… то бишь… ну, да мы одни теперь. Христа ради, надоумливай меня. Ты у меня одна надежда, сам знаешь — я о вас же хлопочу. Целый день с делами — мне и невдомек. Сам говоришь, время какое — не угонишься за всем.

Василий Семенович. Вы только слушайтесь меня во всем. По мне, Сергей — главный коновод. Его зануздать — все пойдет как по маслу.

Семен Васильевич. Ты уж придумай, Василий Семенович, что с ним делать. Я на тебя полагаюсь. А у меня и от своих дел голова вкруг.

Василий Семенович. Только смотрите, ему не говорите, что от меня слышали. Да и им велите язык прикусить.

Семен Васильевич. Ладно. А что, графа давно не видел?

Василий Семенович. Дня два не видал.

Семен Васильевич. Ты не неглижируй его, братец.

Василий Семенович. Думаю, сегодня заедет.

Семен Васильевич. Ну, а как на счет того, разговора не было?

Василий Семенович. Вы уж положитесь на меня. Взялся за дело — так доведу до конца.

Семен Васильевич. Постарайся для сестры. Тут и для тебя польза.

Василий Семенович. Понятное дело. У него знаете, какие связи.

Семен Васильевич. А уж я их приструню. Ты бы, того, — на свою половину пошел. Без тебя бы не приехал.

Василий Семенович (смотрит на часы). Нет, еще рано. Ну, до свиданья. Да, вот, кстати, тут есть маленький счетец. (Вынимает бумагу).

Семен Васильевич. Ох ‘братец! Времена плохие. (Смотрит счет). Ой-ой-ой! Разоряешь ты меня, Василий.

Василий Семенович. Нельзя, мон pХre. Великие цели без расходов не достигаются. Надо благодарить Бога, что еще дешево отделываемся.

Семен Васильевич. Какой, брат, дешево. Последнее из меня выколачиваешь.

Василий Семенович. Может, еще найдется.

Семен Васильевич. Ну, ступай, ступай. Я подумаю. Мне идти нужно.

Василий Семенович. Мне сегодня нужны.

Семен Васильевич. Ладно, ладно, я займу где-нибудь.

Василий Семенович. Когда же?

Семен Васильевич. Ужо занесу, коли достану.

Василий Семенович уходит.

Семен Васильевич (смотрит счет и качает головой). Андрей!

Андрей (входя). Чаво изволите?

Семен Васильевич. Доложить, когда Сергей Семенович приедут.

Андрей. Пришедши.

Семен Васильевич. Экой пентюх! Пришедши, пришедши. Ты и при чужих ляпнешь — пришедши! Чего зубы скалишь! Я те их повыбью. Чего стоишь? Зови! Зови же, братец, Сергея Семеновича. Экой ты олух какой.

Андрей медленно уходит.

Входит Сережа.

Добро пожаловать!

Сережа (подходя к руке). Здравствуйте, папенька. Есть у вас полчаса времени? Мне бы нужно было переговорить с вами.

Семен Васильевич. И мне нужно. До меня недобрые слухи о тебе дошли. Прошу, чтоб этого не было. Где ты пропадаешь целые дни?

Сережа. Папенька, не всякому слуху верь.

Семен Васильевич. Я не на ветер говорю. Ты говорят стал, как бишь оно, да, лигистом.

Сережа. Лигистом?

Семен Васильевич. Ну, ты ведь очень хорошо знаешь о чем речь. Нечего глаза пялить. Лигистом или милистом — на одно выходит — сбродом, шушерой, да еще бунтовщиком впридачу.

Сережа. Тут что-нибудь не так. Отложимте это, папенька.

Семен Васильевич. Нет, не отложимте.

Сeрежa. Об этом еще будет время. У меня до вас гораздо важнейшее дело есть. Я думаю жениться.

Семен Васильевич. Как жениться? В твои-то годы?

Сережа. Мне 22-й год.

Семен Васильевич. Нет, Сергей. Это ты пустяки затеял. Я в твои годы и не думал о женитьбе, а в наше время раньше женились.

Сережа. Человек на человека не приходится, папенька. Иной — в 40 лет не умнее ребенка.

Семен Васильевич. Василий Семенович старше тебя и тоже еще не думает. Ты, чай, порядком и перебеситься не успел.

Сережа. Надеюсь, и не буду беситься.

Семен Васильевич. Как же ты до сей поры мне ничего не говорил?

Сережа. Я же вам теперь говорю.

Семен Васильевич. Постой — на ком же? Уже не на той ли студентке вздумал?

Сережа. Какой студентке?

Семен Васильевич. Известно какой — публичной.

Сережа. Что вы, папенька! Бог о вами! Я с такими женщинами и не знаюсь.

Семен Васильевич. То-то же! Я было думал. Так она порядочная девушка?

Сережа. Уж конечно.

Семен Васильевич. Чьих же?

Сережа. Кто она? — Она сирота. Зовут ее Лизой, Лизаветой Николаевной.

Семен Васильевич. Ну, а фамилия?

Сережа. Фамилия? А право, я и не спрашивал.

Семен Васильевич. Как! Жениться хочешь, а фамилии не знаешь?

Сережа. На что же мне фамилия? Ведь не фамилия мне женой будет. Позвольте — Ступина, кажется, да, да, Ступина.

Семен Васильевич. Ступина? Не слыхивал я такой фамилии. Это, брат, что-то не ладно. Сирота, говоришь? Кто ж ее родители были?

Сережа. Да должно быть, небогатые люди.

Семен Васильевич. Небогатые люди!

Сережа. Я подробно не расспрашивал. Знаю, что мать с год назад умерла.

Семен Васильевич. А порядочной девушкой называешь?

Сережа. Называю, потому что так и есть, она отличная, добрая, благородная девушка.

Семен Васильевич. Так она дворянка?

Сережа. Этого я, право, не знаю.

Семен Васильевич. Ты же говоришь благородная.

Сережа. Я говорю о ее характере. Я ее с полгода знаю и виделся почти каждый день. Я вам говорю с полною уверенностью, что она будет мне отличною женой, а вам превосходною дочерью.

Семен Васильевич. Как же — знаешь с полгода, а обстоятельно о родстве не вызнал? Хочешь жену брать, а не знаешь, какого рода. Это ты, брат, верно, в романах начитался.

Сережа. Я старался узнать в ней то, что, по моим понятиям, для хорошей жены нужно. О матери она часто говорила и всегда тепло и с любовью,— должно быть, была отличная женщина. Об отце как-то сказала, что мало знала его. Верно, рано умер, я и не расспрашивал. Ее я хорошо знаю, а до родства, что мне за дело.

Семен Васильевич. Как до родства что за дело?! Выходит ты холопку и дворянскую дочь на одну линию ставишь! Я говорю, эти книги к добру не приведут. Ты лигист — решительный лигист.

Сережа. Если б я смотрел на женщину, как на лошадь или собаку, я бы заботился о породе. Я смотрю иначе. Если ваша холопка стоит того по уму, сердцу и по знаниям, я ее поставлю не только в одну линию, а выше всякой княжеской дочери.

Семен Васильевич. Ну, я вижу, мы не столкуем с тобой. Мне некогда с тобой о пустяках толковать. Вот мое слово: хочешь непременно жениться — у князь Петра Ивановича две дочери есть, любую выбирай, — отдаст, я знаю. Приданого нет, зато имя и родство,— денег я дам. Не то Остолопову барышню. Старик сказывал 500 душ в Орловской губернии дает, да после него тысячи две останутся. А эту фанаберию ты из головы выбрось. (Встает).

Серёжа. Присядьте, папенька. Дело идет о всей будущности моей, Лизы и о нашем семейном счастье. Для меня это не пустяки.

Семен Васильевич садится.

Я понимаю, что все это должно вам странным казаться. Выслушайте меня терпеливо, не прерывая.

Семен Васильевич. Ты учить меня что ли вздумал, как говорить с тобой. Курицу яйца учат.

Сережа. Вам мой выбор и мои действия кажутся неосновательными, вероятно, потому, что у нас различные взгляды на брак и вообще на жизнь. Я до сегодня не знал вашего. У нас об этих предметах не бывает разговоров.

Семен Васильевич. Ты экзаменовать меня, что ли, хочешь? Молод! Взгляд на жизнь выдумал. Я шестой десяток живу и вещи не хуже твоего понимаю. Делай, что люди твоего круга делают,— вот тебе и взгляд на жизнь. Умны больно хотите быть.

Сережа. Если кругом меня делают мерзости, — я не хочу их делать. Я жены себе не куплю и себя не продам. Никогда и никому!

Семен Васильевич. Ты кажется забываешь, с кем говоришь.

Сережа. Я думаю, вы до сих пор не имели причин на меня жаловаться. По крайней мере я всегда старался хорошим сыном быть. Я два года вел светскую жизнь, и она мне опротивела. Я в ней не находил ничего, кроме пошлости, пустоты, разврата.

Семен Васильевич. Да что ты мне тут нотации читаешь!

Сережа. Я вам хочу рассказать свои понятия и чувства, чтобы объяснить, как я сошелся с Лизой и почему уверен, что мы будем счастливы. Если вам угодно, я ее познакомлю с вами, и вы сами лучше ее оцените, чем с моих слов.

Семен Васильевич. И не думай, если не дворянского роду. Где ты-то познакомился?

Сережа. В первый раз я ее увидел в публичной библиотеке.

Семен Васильевич. Так! Хороша должна быть, коли по публичным библиотекам таскается. Говорю — студентка!

Сережа. Конечно, хороша. В публичную библиотеку не таскаются, а ходят люди серьезно занимающиеся.

Семён Васильевич. Какая же такая эта библиотека?

Сережа. Публичная библиотека, Императорская публичная библиотека.

Семен Васильевич. А! Императорская! Ну, это другое дело. Так бы и сказал.

Сережа. Ей встретилось греческое слово. Я сидел возле, она обратилась ко мне. Так и познакомились. Потом я встретил ее на лекциях в университете.

Семен Васильевич. То-то ты повадился на лекции, да на лекции. Я ума не приложу. Что за страсть на ученье нашла? Теперь ясно.

Сережа. Я ездил на лекции слушать их — кажется, ничего не может быть яснее.

Семен Васильевич. Мало видно учился! А ее чего туда носило?

Сережа. Тоже лекции слушать. Она в гувернантки готовилась.

Семен Васильевич. А тебе в невесты попала? Знаем мы этих гувернанток. Я говорю — студентка. И в воскресных школах бывает?

Сережа. Бывает.

Семен Васильевич. Ив доме князь Петра Ивановича живет.

Сережа. Она живет в доме Пустовского.

Семен Васильевич. Так и есть! Провести меня вздумал, не на такого напал.

Сережа. Как провести вас?

Семен Васильевич. ‘С такими женщинами не знаюсь’. И Императорскую библиотеку вклеил. Пустят ее в Императорскую библиотеку. Стыдись. Да чего и ждать доброго.

Сережа. Я тут ровно ничего не понимаю.

Семен Васильевич. Я-то понимаю. На студентке вздумал жениться. Станешь и теперь отпираться?

Сережа. Да что вам далось это слово.

Семен Васильевич. Ты мне отвечай, станешь ли отпираться, что на студентке вздумал жениться?

Сережа. Тут, верно, какое-нибудь недоразумение — студентка это…

Семен Васильевич. Знаю, что это,— по публичным местам богатых дураков ловят.

Сережа. Это уж совсем безобразно. Верно, вам какой-нибудь болван или мерзавец наврал.

Семен Васильевич. Это мне твой старший брат сказал,— спасибо ему.

Сережа. Я знаю, — может, в их кругах и применили это название к таким личностям. Ведь там не найдешь дна грязи. А вначале этим словом зависть, невежество и глупость пытались осмеять лучших наших девушек.

Семен Васильевич. Лучших девушек?

Сережа. Да лучших — первых, понимаете, самых первых, какие есть в России,— умных, образованных, чистых — словом, таких, как моя будущая жена и какою я бы желал видеть мою сестру.

Семен Васильевич. Тут я уж ровно ничего не разберу. Один одно, другой — другое. Ты же говорил, в гувернантки хотела.

Сережа. Хотела.

Семен Васильевич. Бедная?

Сережа. Бедная.

Семен Васильевич. Неизвестного роду?

Сережа. Неизвестного.

Семен Васильевич. Ну, и конец. Слушай, Сергей, если ты когда-нибудь заикнешься об этом,— и ей да и тебе не сдобровать.

Сережа. Я люблю эту девушку, и она меня любит. Я ей дал слово и имею ее. Между нами все кончено.

Семен Васильевич. Сергей, ты и не воображай мне противиться. Я вещи понимаю. Сам был молод. Если ты наделал глупостей, можно поправить. Деньгами все уладишь, я, так и быть, не поскуплюсь.

Сережа. Мне обидно от вас эту грязь слышать. Ваших денег мне ни копейки не надо. Я найду средства жить. Я прошу только вашего согласия.

Семен Васильевич. Его-то ты никогда и не получишь.

Сережа. Взвесьте ваши слова. Мне было бы страшно тяжко выбирать, но я не откажусь от Лизы. Я слишком ее люблю. Папенька, милый папенька, — я ведь ничего у вас не прошу, одного слова.

Семен Васильевич. И думать не смей! Чтоб я стал свое имя марать! Я скорей соглашусь дочь за шушеру выдать — зятя поднять можно, а тут вечный позор.

Сережа. Если у вас есть хоть одно святое чувство, я во имя его прошу, молю вас.

Семен Васильевич. Думать не смей.

Сережа. Папенька, в последний раз.

Семен Васильевич. С глаз сгоню.

Сережа. Прощайте. (Быстро уходит).

Семен Васильевич (следуя). Сергей! Сергей! Куда ты! Сергей!

Сцена 3-тья.

Комната Василия Семеновича.

Василий Семенович сидит перед зеркалом и крутит усы. Звонок. Входит Ерыгин.

Ерыгин. Слышал новость?

Василий Семенович. Какую?

Ерыгин. Самая свежая, с иголочки и из верного источника. Новые формы каски отменяются.

Василий Семенович. Что же будет?

Ерыгин. Еще не решено, только каски, наверно, побоку. Это хорошо.

Василий Семенович. Когда же кончатся все эти реформы?

Ерыгин. Говорят, только начинаются. Все изменят.

Василий Семенович. Хоть бы разом кончили. А то мямлят, мямлят, надоело… Что ты вчера у Хохловых не был? М-11е AimИe говорила, ты ее на кадриль звал?

Ерыгин. Думал быть. Да зашел к Дюсо, до обеда в биллиард, палил. Потом к Берте отправился. Пришел туда Сухов и затащил к Козлу. Там до утра дулись.

Василий Семенович. Большая игра была?

Ерыгин. Порядочная. Я, как водится, продулся. А что, нынче на пикник едем?

Василий Семенович. Не знаю. Кто там будет?

Ерыгин. Говорят все. Да, кстати, ClИmance желает с тобой познакомиться.

Василий Семенович. Врешь?

Ерыгин. Честное слово. Спрашивала меня намедни: ‘Qui est ce joli garГon (кто этот красивый мальчик)?’ — я обещал познакомить.

Василий Семенович. Так, конечно, едем. А что ж ее Theodore?

Ерыгин. Говорят, в трубу летит.

Василий Семенович. Так мы подождем.

Ерыгин. А чудная женщина — огонь!

Василий Семенович. Мы, брат, нынче, не увлекаемся. Считать умеем.

Ерыгин. Как знаешь. Я советую.

Василий Семенович. Хочешь, перекинем пока? Что даром тратить золотое время?

Ерыгин. Пожалуй.

Василий Семенович звонит. Входит Иван.

Василий Семенович. Поставь стол.

Иван ставит и уходит.

Василий Семенович (берет Ерыгина за руки). Ну, а как твои делишки?

Ерыгин. Хандра, братец. Карман чахнет. Надо жениться. А твои как?

Василий Семенович. Мои живут — благо мой осел копит. Одно скверно: каждую копейку канючить надо. Да, я лихо оседлал его. Вытряхиваю. А ты серьезно о графине подумываешь?

Ерыгин. Хочешь не хочешь — надо. Да подходящей не нахожу.

Василий Семенович. Хочешь сосватаю?

Ерыгин. Сестру, что ли? Она аппетитная штучка. Если солидное приложение, — я не прочь.

Василий Семенович. У нашего денег куры не клюют.

Ерыгин. Что ж, если здоровый куш чистоганом отсыплет, — можно.

Садятся играть.

Заложишь?

Василий Семенович. Нет, батоны.

Ерыгин. Ладно. (Снимает, сдает).

Василий Семенович. А что, по-твоему, здоровый куш?

Ерыгин. Да тысяч этак пятьсот.

Василий Семенович. Ну, это жирно.

Ерыгин. По нынешним ценам вовсе не жирно. Я за жеребца пять тысяч дал.

Сочти. А, впрочем, и на трехстах помирюсь. У меня десять карт.

Василий Семенович. Моих три фигуры.

Ерыгин. Нет, вчера был случай, представь себе. Мне пришло туз, король, дама сам четверть, туз, король, дама сам четверть и туз, король две в относе. Сколько бы играл?

Василий Семенович. В руке?

Ерыгин. За рукой.

Василий Семенович. Что ж, восемь.

Ерыгин. Я сыграл девять — без четырех.

Василий Семенович. Под перекрестный попал.

Ерыгин. Да.

Василий Семенович. Неужли же по второй фигуру клал?

Ерыгин. Я уж всякий расчет потерял, как бить начали… Ого, как здорово. Это, кажется, твоего отца голос.

Слышен голос Семена Васильевича.

Василий Семенович. Он любит поорать. Верно, на людей что-нибудь.

Ерыгин. Сюда, кажется, идет.

Семен Васильевич (входя второпях). Беда, Василий! Ах, батюшки, граф.

Ерыгин. Здравствуйте, Семен Васильевич. Как можете?

Семен Васильевич. Ах, батюшки, извините. Я и не знал, что вы здесь! Этакое горе.

Василий Семенович. Что же случилось?

Семен Васильевич. Сергей зарезал,— и во сне не снилось. Представьте себе, мой Сергей… Да нет, уж лучше в другой раз. (Хочет уйти).

Василий Семенович. Не церемоньтесь. Граф свой человек.

Семен Васильевич. Жениться вздумал. Представьте, граф, — жениться на этой студентке. Ты правильно говорил, Вася,— тьфу, Василий Семенович.

Василий Семенович. Я так и знал, что до этого дойдет (Ерыгину). Это мой братец Serge, я говорил тебе, — на той девчонке жениться вздумал.

Семен Васильевич. Убежал, как угорелый, от меня убежал. Как бы вернуть, Василий. Чего доброго, уж венчается.

Василий Семенович. Эти дела так скоро не делаются.

Семен Васильевич. Как бы вернуть, как бы вернуть. Не съездишь ли за ним, Василий Семенович. Верно, у ней теперь. Это та, та самая. В князь Петра Ивановича доме живет. Съезди, голубчик, привези его.

Василий Семенович. Как же я, силою что ли его возьму?

Семен Васильевич. А что ж — силой. Конечно, силой, коли добром не поедет. Возьмем полицию… мы ее, шельму, в смирительный дом упрячем.

Василий Семенович. Успокойтесь. Ничего из этого не будет. Преблагополучно вечером домой вернется. А на счет ее, конечно, можно будет меры взять.

Семен Васильевич. Право, я боюсь, женится — такой отчаянный. Подумай, срам какой!

Василий Семенович. Да, пусть себе женится. Не вам, — ему срам, вы, конечно, от него откажетесь. (Ерыгину в сторону). Нам больше останется.

Семен Васильевич. Этакой случай! Этакой случай!

Ерыгин. Время такое, Семен Васильевич. Вы успокойтесь. Что попусту тревожиться. Все уладится. Мы с Basil’eм придумаем что-нибудь.

Семен Васильевич. Будьте благодетель! Все-таки сын. Не легко.

Василий Семенович (ему особо). Даст Бог, лучший найдется. А что, деньги принесли?

Семен Васильевич. До денег ли мне теперь?

Василий Семенович. Мне сейчас нужно. Пойдемте-ка достать. Да мне вам пару слов сказать надо. Посиди минутку, Ерыгин, я сейчас вернусь. (Уходит с отцом).

Сцена 4-ая.

Комната Лизы. Небольшая, уютная, с цветами.

Лиза (сидит на диванчике и держит карточку Сережи). Милый Сережа! Как я его люблю! Когда-то свадьба! Как мы будем счастливы. Я думаю, мало таких счастливых на свете. А жалуются на жизнь! Как можно быть счастливым —и как мало нужно! Что-то сказал отец? Как он долго.

Стучат. Лиза целует несколько раз портрет, прячет в карман и идет к двери.

Кто там?

Голос за дверьми. Сосед.

Лиза отворяет. Входит Басов.

Лиза. Здравствуйте, Басов.

Басов. А вы еще одни?

Лиза. Жду. Не знаю, что с ним.

Басов. Ну, нечего делать, побранимся пока.

Лиза. Только я уж с вами не стану спорить.

Басов. Соглашаетесь?

Лиза. Никогда в жизни. Скорей умру. Что может быть выше чувства?

Басов. Я вам сказал — разум.

Лиза. Нет, нет и нет! Да я уж сказала, что не стану спорить. Вы — холодный, ничего не понимаете. А знаете, я вчера нашла себе союзника, да еще какого?

Басов. Кого же?

Лиза. Сережа мне показал — Позу (имеется в виду персонаж трагедии немецкого драматурга Ф. Шиллера ‘Дон Карлос’). Помните, как он говорит королеве, чтоб она

Не открывала мертвящему червю

Уму, давно прославленному, сердца —

Прекрасного цветка богов

Какая королева милашка! А Эболи! А-а! А впрочем, мне жаль ее. Бедная, она ведь любила! А что вы про Позу скажете?

Басов. А как вы думаете, почему он погиб?

Лиза. Я думаю, ему не следовало с Филиппом сближаться. Он тотчас загрязнился. Он все-таки лгал. Мне это жаль было.

Басов. Да и это правда. А главное: время его еще не пришло.

Лиза. Чудный характер. Совершенный — Сережа!

Басов. Похож! У нас есть Позы, есть высшие его умом — и все погибнут.

Лиза. Вы вечно что-нибудь злое.

Басов. Что делать!

Лиза. Оттого, что в вас чувства нет. Вы любви не знаете.

Басов. Я знаю сильнейшее чувство.

Лиза. Сильнее любви! Вот славно! Что еще выдумали?

Басов. Ненависть.

Лиза. Это на вас похоже. Только все же любовь сильнее. Неужели приятно ненавидеть?

Басов. Нет.

Лиза. Зачем же вы ненавидите?

Басов. Зачем вы любите Сережу?

Лиза. Да его нельзя не любить. Я и желала бы, так не могла бы. Фу! Типун мне на язык.

Басов. И мне нельзя.

Лиза. Кого же вы ненавидите?

Басов. Многое.

Лиза. Хотите, я вас вылечу? Вернейший рецепт — никак Сережа! Нет.— И как дешев!

Басов. Какой же?

Лиза. Полюбите.

Басов. Я люблю.

Лиза. Любите и ненавидите?

Басов. Люблю и ненавижу.

Лиза. Вот странно! Это нельзя. Нет, вам кажется, что вы любите. Кого же вы любите?

Басов. Многих.

Лиза. Ну, это все равно, что никого. Постойте, после свадьбы я примусь вас лечить.

Басов. Меня не вылечить даже и вашим средством, хоть оно сильное.

Лиза. Ах, я бы желала.

Басов. Если бы вас не рассердило, я бы сказал, что мне и на вас досадно смотреть.

Лиза. Вы серьезно говорите?

Басов. Серьезно. Вы себя считаете счастливой?

Лиза. До небес.

Басов. Это и худо. Это вас мирит.

Лиза. А вы раз говорили, что ваш идеал общее счастье.

Басов. Потому-то я вам и говорю, что не следует мириться.

Лиза. Разве так худо жить?

Басов. Вам теперь кажется, что хорошо,— посмотрим, что вы скажете…

Лиза. Молчите — не смейте говорить. Мы по гроб будем счастливы. Да и за гробом,— я верю, что там есть счастье. Мы с ним и там будем счастливы.

Басов. Там — весьма сомнительно. Здесь — наверно нет.

Лиза. Говорите, что хотите,— я не суеверна. Да что вам за радость чужое счастье разрушать?

Басов. Если вам неприятно, не буду.

Лиза. Пока мы друг друга любим, наше счастье никто не разрушит.

Басов. Желаю, чтоб оно было вечно.

Лиза. Так и будет.

Басов. Я и желаю. Ну, а если его родные, например, не согласятся на свадьбу?

Лиза. Это глупо! Что вам за охота меня дразнить? Никогда этого не может быть. Он мне сказал, что уверен.

Басов. Ну, а если?

Лиза. Ну, без согласия обвенчаемся! Эка важность! Убирайтесь вон, — я не буду вас пускать к нам после свадьбы.

Басов. Вы этот народец не знаете.

Лиза. Я вам за это желаю, чтоб все были счастливы, а вы одни остались с вашею ненавистью и мучились, как в аду, глядя на других.

Басов. Первое бы хорошо — только не время еще, а последнего и желать нечего.

Лиза. За что вы стали ненавидеть?

Басов. Всего не перескажешь.

Лиза. Ну, а первая причина? Верно, была же?

Басов. Что об этом!..

Лиза. Нет, говорите. Это вам наказанье за то, что меня пугали. Ах, право, Сережа — несносный! Как долго. Верно, несчастная любовь?

Басов. Да.

Лиза. Я так и знала. Да нет, верно, другое. Расскажите, голубчик, пожалуйста.

Басов. Что вам теперь до чужих скорбей?

Лиза. Нет, мне захотелось что-нибудь печальное послушать. Не даром я была весела. Расскажите, дружок.

Басов. Когда вам захочется поненавидеть.

Лиза. Нет, теперь.

Басов. Я родился таким, я незаконный сын,— и раз вечером в нашем доме, где мы жили, была богатая свадьба, а моя мать с горя и нужды умирала на чердаке, я был ребенок… Ну, да будет! Старая песня!

Лиза. Бедная! Может, ее жених на другой женился. И я незаконная. Неужели все они гадкие?

Басов. Незаконные?

Лиза. Нет, те.

Басов. Для нас все.

Лиза. А как же Сережа?

Басов. Посмотрим, чем кончит.

Лиза. Нет, голубчик, не разрушайте моей веры в него.

Басов. Верьте пока верится. Это счастье. Только словам без дел не доверяйте.

Лиза. Неужели между ними нет хороших? Ведь они такие же люди?

Басов. Мало. Жизнь их уж так сложилась. Это омут. Кто в нем родился, — с пеленок грабит. Что дальше, то больше. Самый лучший — вор.

Лиза. Как так? Я не понимаю.

Басов. Очень просто. Богатый или вовсе не трудится, или за каждый час работы берет в десять, двадцать, сто, тысячу раз больше бедного и в каждый день тратит то, что сделают 10, 100 и больше рабочих. А бедный одну десятую, одну сотую того, что сделал. Так завелось — так и идет спокон века. Понятно?

Лиза. Да. Пришел — пришел. (Бежит отворять дверь).

Входит Сережа.

Сережка, гадкий, как долго! Ай, что с тобой?

Сережа. Ничего, мой друг, так.

Басов. Я сказал.

Лиза. Отказ?

Сережа. Дай мне успокоиться. (Садится).

Лиза. Сережа, милый, не оставляй меня. Я не могу жить без тебя.

Сережа. Лиза, я уж сказал тебе! Ах, это ужасно.

Лиза. Дай мне слово, что ты меня не оставишь.

Сережа. Басов, куда ты?

Басов. Прогуляться.

Сережа. Не уходи.

Басов. Я не охотник до патетичных сцен.

Лиза. Я вас не пущу. (Запирает дверь, берет ключ).

Басов подходит к окну и барабанит пальцем.

Сережа. Скажи, что мне делать?

Басов. Тебе лучше знать.

Сережа. Нет никакой надежды!

Лиза. Сережа, я умру.

Сережа. Что мне делать, что мне делать!

Лиза. Басов, голубчик, посоветуйте ему.

Басов. Вы лучший советчик.

Сережа. Мне теперь негде преклонить голову.

Басов. Разве до того дошло?

Сережа. Я уже не вернусь в тот дом.

Басов. Если бы так было, — тогда еще не дурно.

Сережа смотрит на него с удивлением.

Лиза. Басов, я вас расцелую, говорите еще.

Басов. В моей комнате есть место.

Лиза (прыгая). Браво! Браво! вот отлично!

Сережа, Ах, как это тяжело! Я ни с маменькой, ни с Олей не простился.

Басов. Вернись.

Сережа. Ты смеешься! Каково-то мне!

Басов. Теперь мне можно удалиться.

Сережа. Нет, пожалуйста, Басов.

Лиза (бросается к Басову и обнимает его). Басов, голубчик, какую вы прелесть придумали! Сережа, бесценный мой, ненаглядный, как хорошо! Как хорошо! Мы завтра же повенчаемся и здесь жить останемся. У меня две комнаты! Я так люблю эту квартирку,— мне жаль ее было. Теперь мы останемся, и Басов рядом,— все как ты хотел. Как отлично! Как отлично! Сережа, что ты скучен! Ах, я в восторге! Теперь я могу свой секрет сказать. Мне было тяжело! Так тяжело, что ты богат, а я бедная. Теперь мы равны! теперь мы равны! Тра-ла-ла, тра-ла-ла, мы равны! мы равны! (Кружится, подбегает к Сереже и целует его в голову). Не смей быть скучен, несносный Сережка. (Еще целует в голову).

Басов. Так, так, пришпорьте его.

Лиза. Говори же что-нибудь.

Сережа. А право, это хорошо.

Лиза. Да что нам до завтра ждать — женимся нынче и конец. Басов, сколько свадьба стоит?

Басов. Этого не знаю — должно быть не дешево.

Лиза. Я теперь богата — у меня 17 рублей есть. Будет? А то вы в займы дайте. Есть у вас деньги?

Басов. Пара рублей наберется. Да рублей шесть призанять можно. На 125 рублей справитесь.

Сережа. Да у меня своих есть рублей пятьсот.

Лиза. Пятьсот! Ах ты Крез! Я никогда столько денег и не видала. Басов, бегите к попу.

Басов берет фуражку и направляется к двери.

Сережа. Постой! Лиза, отложим до завтра.

Лиза. Что отлагать, голубчик.

Сережа. Видишь, я возьму оттуда кое-какие свои вещи и с маменькой и Олей повидаюсь,— они ведь ничего не знают. Я с одним отцом говорил. Какие я оскорбительные вещи от него слышал! Я его не считал таким. Бедная Оля, что-то с ней без меня будет!

Лиза. Ах, как мне жаль ее, душечку! Какая она чудная. Сережа, приведи ее на свадьбу.

Сережа. Да, пустят ее…

Басов. Лизавета Николаевна, позвольте-ка ключ.

Сережа. Куда же ты?

Басов. К себе.

Сережа. Погоди немного.

Басов. Ты думаешь, у меня только и дела твою дребедень слушать.

Лиза. Не смейте моего мужа обижать.

Басов. Погодите, еще накушаетесь завтраков, пока женой сделаетесь.

Лиза, Сережа, прибей его.

Сережа. А вдруг отец что-нибудь сделает? Он грозился. Оказал, что ни ей, ни мне несдобровать.

Лиза. Сережа, идем скорее в церковь.

Сережа. В такое время не венчают.

Лиз а. Неправда, во всякое время можно.

Сережа. Он может и после свадьбы. Лиза, мой ангел, я не за себя, а только за тебя боюсь. Мало ли что он может сделать.

Лиза. Ах, мне страшно.

Басов. Что ты за дичь городишь. Что он может?

Сережа. ‘Все может. Нас и не обвенчают без его согласия.

Басов. Ты совершеннолетний.

Сережа. Он отец. Без родительского согласия нельзя. Тут столько формальностей. Я и не знаю их.

Лиза. Неужели нельзя упросить его? Я сама к нему пойду. Пойдемте все вместе. Басов пойдемте с нами. Я сейчас оденусь.

Басов. Ну, я от вас не ждал такого вздора.

Лиза. Чем вздора? Отчего не идти? Сережа идти?

Сережа. Не знаю, милая. Попробуем. Только я мало надеюсь.

Лиза. А я много. Что толковать,— я сумею упросить. Какое платье надеть, Сережа?

Басов. Этой нелепости вы не сделаете.

Лиза. Что вас слушать! Вы в сердечных делах ничего не смыслите. Сережа, представим сначала. Ты будешь твой отец.

Басов. Только выпустите меня сначала.

Лиза. Посмотрите.

Басов. Знаете, это, наконец, скучно.

Лиза. Голубушка, Басочка, дружочек, останьтесь, посмотрите.

Басов. Хорошо, только в таком случае уж и я на себя роль возьму. Возницын, сколько у вас лакеев?

Сережа. Семеро. Иван, Петя, Фома, Андрей, Перфилий, Влас, Мишка.

Басов. Будет, будет,— я представляю сначала Мишку, который доложит о вас, потом хоть Перфилья, который выпроводит, да кстати уж и отца, который вам наговорит вещей, каких вам и на стороне не приходилось слышать,— хотите? Я тебе говорю, Возницын, ты ее до всевозможных гадостей доведешь.

Сережа. Нет, Лиза, в самом деле тебе нельзя к отцу. Ведь он и мне насказал.

Лиза. Что ж мы тогда будем делать?

Сережа. Видишь,— я лучше домой отправлюсь. Поговорю с маменькой. Может, еще и уладится.

Басов. Ну, конечно! Оно и лучше.

Лиза. А вдруг тебя не выпустят! Нет, нет, нет, я тебя ни за какие блага не пущу туда. Они тебя не выпустят.

Сережа. Как не выпустят! Я в окно выпрыгну, а уйду.

Лиза. Ни за что! Ты расшибешься.

Басов. Арники приложите.

Лиза. Молчите, несносный Басов.

Басов. Пора же, наконец, эту комедию кончить.

Сережа. Прощай, моя золотая.

Лиза. Не говори ‘прощай’.

Сережа. До свиданья. Поцелуемся разок на прощанье.

Целуются, он ей шепчет: ‘Помолись за меня’.

Ты не сердишься на меня Басов?

Басов. Я не первый день тебя знаю.

Звонок.

Лиза. Кто бы это? Куда я ключ девала.

Звонок сильнее. Лиза ищет ключ.

Действие 2.

Сцена 1-ая.

Та же комната.

Те же.

Лиза. Насилу нашла. Кто там?

За дверью. Отворите!

Лиза (отворяя). Оля!

Ольга. Здесь Сережа? Да, Лиза, я не извиняюсь, что прихожу к вам без церемоний. Нам не до них. (Замечая Басова, останавливается). Да это, верно, Басов! Ах, извините, я привыкла вас так называть, М-r Басов.

Лиза. Как вы угадали?

Ольга. Еще бы не угадать. Я его почти наизусть знаю.

Сережа (обнимая ее). Олечка, ты вся дрожишь.

Ольга. Ничего, с непривычки, в первый раз случилось одной на извозчике ехать. По лестнице скоро бежала, — отдохну, пройдет.

Басов (про себя). Уйти или нет — это что-то курьезно, впрочем, одного поля ягоды!

Сережа. Как это ты решилась?

Ольга. Сейчас расскажу. Лиза, позвольте мне у вас расположиться. (Снимает шляпку).

Басов пробирается к двери.

Лиза. Басов, куда вы?

Ольга (Сереже). Познакомь нас.

Сережа. Басов, познакомься с моей сестрой. Это Оля. Вы друг с другом давно заочно знакомы.

Басов молча кланяется.

Ольга. Да что мы знакомимся точно чужие. Дайте мне руку. (Жмет). Вот так. Если вам время, не уходите, пожалуйста. Мы сходку сделаем. Надо поговорить.

Лиза. Присядьте же, Оля.

Сережа. Что за ‘вы’ — говорите друг другу ‘ты’.

Ольга. Конечно, лучше.

Лиза. Меня нечего и спрашивать.

Ольга. М-r Басов. Позвольте и вас без Моисея.

Басов. Это как вам будет угодно.

Ольга (смотрит на него с удивлением). Как мне будет угодно? Ну, ничего.

Однако времени нечего терять. И то пропустословили много. Сядем. Я живо расскажу,

зачем я. Тогда обсудим, что делать.

Сережа. Как же ты это решилась, Оля?

Ольга. А вот сейчас. У нас за завтраком была история. На вас обоих насплетничали отцу.

Сережа. Так вот оно что! Теперь я понимаю.

Ольга. Не прерывай, Сережа, некогда. Я сгоряча чуть не выдала вашей тайны, да к счастью не спохватились. Потом у вас было объяснение. Маменька перепугалась. Тут пришел папенька. Ужасно кричал. Оказал, что жениться хочешь. Ушел, опять приходил кричать, потом уехал. Маменька в отчаянии. Я должна была назвать тебя, Лиза, и рассказать, что знаю. Это ее успокоило, а то папенька Бог знает, что насказал. Я отпросилась сюда. Вы уж, верно, обсудили, что делать, только надо сообразить вот что: папенька раздражен как никогда. О его согласии нечего и думать. Он теперь поехал по своим знакомым генералам советоваться, что ему делать с вами. Он, главное, на тебя хочет напуститься, Лиза.

Сережа. Я так и знал, я так и знал.

Лиза. Что ж он может со мной сделать?

Ольга. Это нам и надо узнать. Знает из вас кто-нибудь законы?

Лиза. Я ни одного.

Сережа. Я мало.

Ольга (Басову). А вы?

Басов. Кое-что смыслю.

Ольга. Кое-что я и сама смыслю. Только тут этого мало. Надо все смыслить.

Лиза. Как это ты, Оля, законы узнала?

Ольга. Читаю.

Лиза. Неужели? Должно быть прескучно!

Ольга. Если так взять и читать — смертельная. Десяти страниц не прочтешь.

Лиза. Как же ты?

Ольга. Мне весело. Я где-то прочла или слышала, что все законы оттого в пользу мужчин, что они одни сочиняют их, и подумала — может ли нам быть лучше, когда мы даже не имеем понятия о законах. Вот купила себе и начала читать, примечая, что за нас и что против.

Лиза. Что ж ты нашла?

Ольга. Все против. За нас только и есть, что муж обязан любить жену, как свое тело.

Лиза. Ну, это ты шутишь. Этого не может быть в законе.

Ольга. Буквально. Муж обязан любить свою жену, как свое собственное тело. Я статью запомнила — 106, первой части десятого тома.

Лиза. И ты все законы прочла? Говорят, им конца нет!

Ольга. Где все! У меня только 9, 10, 15 тома, да я помаленьку и до остальных доберусь.

Лиза. Сережа, зачем ты мне не говорил этого! Я также стану законы читать.

Сережа. Я сам в первый раз слышу. Ты мне и не говорила Оля?

Ольга. К слову не приходилось. Ах, мы только время тратим. Слушайте, я уж вам все скажу. Нам придется сильно бороться. Кажется, за мной один господин сватается.

Сережа. Как! Кто такой?

Ольга. Все равно.

Сережа. Скажи, Оля.

Ольга. Сережа, не прерывай. Я не имею времени. Я едва ли соглашусь. Это еще более раздражит папеньку, и он будет на вас вымещать. Я о себе вам говорю только потому, что через это ваше положение ухудшается. Всякую надежду на него отложить надо. Обо мне нечего говорить, надо мной он имеет полную власть — и фактически и легально, как они говорят. Вы — другое дело. Ты, Сережа, совершеннолетний. Над Лизой он никакой власти по закону не может иметь, — но можно и нарушать закон. По-моему, прежде всего нам надо иметь на своей стороне какого-нибудь отличного законника, чтоб самим противозаконного промаха не сделать.

Басов. Это верно. Законники у нас найдутся.

Ольга. Отлично. Сообразим силы.

Лиза. Нас больше.

Ольга. В их лагере главных лиц трое, и у нас трое.

Сережа. Как трое, а Басов?

Ольга. Он союзная держава.

Сережа. Кто ж у них-то?

Ольга. Лорд, папенька и тот господин.

Сережа. Какой лорд?

Ольга. Василий Семенович.

Сережа. Вася — еще неизвестно.

Ольга. Он-то и есть самый опасный. Бее него бы папеньке не устоять.

Союзников у них видимо-невидимо. Папенькины деньги, все его генералы и прочее старье, лордовы товарищи, да вообще все светское общество,— у них родительская власть, и законы в их пользу.

Лиза. Ну, у нас теперь будем считать.

Ольга. У нас пока один верный союзник — Басов.

Сережа. А маменька.

Ольга. Она еще нейтралитет. Если бы она примкнула к нам, наше дело сильно бы поправилось. Из моих подруг очень, очень мало.

Лиза. У нас с Басовым целый воз.

Ольга. Это важно. Есть надежные.

Лиза. Все.

Ольга. Еще не так плохо.

Лиза. Молодец, Оля. У нас еще Паша.

Ольга. Постойте, постойте — важного союзника забыли.

Лиза. Их?

Ольга. Нашего. Все наши девушки — все мои друзья.

Басов. А за то у них лакеи, кучера, повара.

Сережа. Мой Фома, верно, за нас и кучер Матвей.

Ольга. Если маменька будет за нас, девушки всех их к нам перетянут.

Басов. А папенька всех их выгонит.

Лиза. Басов, вы вечно — худое.

Ольга. А новых мы опять к себе привлечем. Вот дворник, тот их.

Лиза. Дворник важное лицо.

Ольга. Он у нас страшный шпион. Да ничего. Будет вредить, я выживу. Зато подручный и водовоз совсем наши. Можно бороться.

Лиза. Я бы желала лучше без войны. Ах, если б был мир! Как бы хорошо!

Ольга. И я бы желала. Да что ж если нельзя! Зло не от нас. Раз идет борьба, надо бороться.

Сережа. Я и не знал, что ты такая воинственная.

Ольга. Я мирная. Только пусть не трогают меня и тех, кого я люблю.

Лиза. Ну, бороться, так бороться. Только, главное, друг за друга до последней капли стоять.

Ольга. Без этого и борьбы не может быть. Теперь, что делать? Я думаю, лучше всего вам как можно скорее обвенчаться.

Лиза. И мы с Басовым так хотели, видишь, Сережа, какой ты? Оля лучше тебя.

Сережа. Я готов хоть сейчас.

Лиза. Нечего и рассуждать дальше… Нет, постой — законно ли это. Оля, как ты думаешь?

Ольга. То-то не знаю. Я как идти сюда, посмотрела в 10 том — там неясно. Сказано — нельзя без согласия родителей. Да я думаю это только для девиц, — он совершеннолетний. Я думаю, можно устроить. Да, он должен от своего начальства получить разрешение, — он ведь служит. Ах, позвольте, позвольте — надо три недели ждать.

Лиза. Три недели!

Ольга. Окликать. Без этого нельзя.

Басов. Я и забыл об окликах. Впрочем, это время можно будет значительно сократить.

Ольга. Надо разузнать. Значит, остается решить, как действовать в этот промежуток, пустить ли в ход дипломатию или прямо открыть враждебные действия и не показываться домой — это вопрос?

Лиза. Мой голос считайте за одно с Сережиным, куда он, туда и я.

Басов (подозрительно Ольге). А по-вашему, как?

Ольга. Есть доводы за и против.

Басов. Какой странный случай.

Ольга. Не смейтесь. Скажите сами.

Басов. Послушаем сперва самого героя.

Ольга (вполголоса). Странно!

Сережа. Неужели, Оля, за тобой сватаются?

Ольга. Сережа, кончим сперва одно.

Басов. Впрочем, его мнение заранее известно.

Ольга. Однако вы своего не открываете.

Сережа. Это, Оля, он всегда в трудных случаях. Он только смеется.

Лиза. Ах Сережа, ты неправду говоришь. Не ‘нападай на него.

Басов. Защитите. Решай, однако, Возницын. Время уходит. Я бы сам действовал решительно. Тебе не могу советовать. Надо будет до конца выдержать характер.

Сережа. Я бы лучше выбрал миролюбивый исход.

Ольга. О миролюбивом, Сережа, нет и речи, надо выбирать между уклончивым и решительным.

Лиза. Сережа, выбирай, как Басов бы сделал.

Сережа. По мне, лучше не доводить до разрыва. Только притворяться — не по мне.

Ольга. Зачем притворяться — можно вести переговоры и если они не состоятся… (Смотрит на часы). Ах, мне пора.

Лиза. Погоди, душечка.

Ольга. Нельзя терять ни минуты. Маменьке беда будет. Мы сберемся вечером. А пока разделение занятий. Басов — вы к своим книжникам и фарисеям и разузнайте все, сами знаете. Лиза — ты по духовной части. Сережа, проводишь меня домой и приходи

ровно в 6 часов поговорить с маменькой. Папенька спать уляжется. Тогда условимся, как вечером собраться. (Басову). Вы свободны?

Басов. Могу.

Ольга. Ну, до свиданья, Лиза.

Лиза. Всем из-за меня сколько хлопот. Спасибо, Олечка.

Целуются.

Ольга. Не унывай, Лиза.

Лиза. Чего мне унывать. Нас теперь много.

Прощаются. Уходят все, кроме Лизы.

Паша (входя). Замешкалась я. Суп-то, чай, перекипел.

Лиза. Паша, сколько новостей — целый короб.

Паша. И у меня есть, да невеселые.

Лиза. Давай рассказывать. Постой, знаешь, где попы живут?

Паша. Уж не венчаться ли? Дай-то Бог, дай-то Бог. Я было перепужалась. Встретила их человека,— такие страсти рассказывал, упаси господи. Эх, покойница Марфа Ивановна не дожила. Эх, не дожила — то-то бы радость была. Бедная, бедная, чай, на небесах душа молит.

Лиза. Где ж попы-то живут?

Паша. Попы в поповском доме — известно, в поповском. На то им и дом поповский.

Лиза. Ты знаешь, где это?

Паша. Что ты, Бог с тобой, мне поповского дома не знать. Как выйдешь отсюда на леву руку, потом на праву, потом на леву, либо опять на праву,— тут и есть. Да пойдем вместе — провожу. Как мне поповского дому не знать, я всех матушек: знаю, у пономарши всякий праздник бываю, а уж с просвирней Федосьей Парамоновной — такие друзья, душа в душу. Когда свадьба-то? Да как вы без меня покончили? Верно, Петро Митрич —кому другому?

Лиза. Какая еще свадьба? Надо все порядки разузнать. Пойдем же скорей.

Паша. А коли порядки — зачем к попам? Как можно батюшку беспокоить? Без них порядки разузнаем, все разузнаем. Сейчас сбегаю,— хочешь Федосью Парамоновну сюда приведу, и пономаршу приведу, и дьячиху приведу — всех приведу, пойдут, со всем удовольствием. Сама Настасья Тимофеевна пойдет, все разузнаем, зачем батюшку?

Лиза. Говорят, надо три недели оклику ждать.

Паша. Э, пустяки, какие три недели — в три дни выкликнут. Федосья Парамоновна все для меня сделает, душу положит. Я бегом сбегаю — всех приведу.

Лиза. Нет, Паша, погоди,— может, это дело еще надо в секрете держать.

Паша. А, вот что! Подержим, подержим. Секрет большое дело.

Лиза. Вечером узнаем. Ты наверно знаешь, что в три дня можно?

Паша. Можно, можно, а вот я сбегаю.

Лиза. Только обо мне ничего не говори.

Паша. Зачем говорить, ничего не скажу. Я не люблю больших разговоров.

Лиза. И хорошенько разузнай все-все порядки.

Паша (уходя). Все разузнаю, все разузнаю.

Сцена 2-ая.

Гостиная Возницыных.

Анна Петровна. Ольга входит.

Анна Петровна. Ах, Оля, как ты долго. Сережу видела? Я так беспокоилась.

Ольга. Все отлично. В 6 часов- Сережа сюда будет.

Анна Петровна. Слава Богу! Я все боюсь, не интриганка ли какая-нибудь эта девушка.

Ольга. Маменька, я вам за нее, как за себя ручаюсь.

Анна Петровна. В людях легко ошибиться, Оля. Ты мало знаешь их.

Ольга. Вы меня бы назвали интриганкой?

Анна Петровна. Тебе нужды нет в интригах. Кто знает, какова бы ты была в другом положении.

Ольга. Лиза — просто голубка передо мной.

Анна Петровна. Дай-то Бог. Как это ты давно знала, а до сей поры ничего не говорила мне?

Ольга. Я думала, зачем вам лишние тревоги делать. У вас и без того разве мало неприятностей?

Анна Петровна. Ах, правда, правда. Как ты ехала-то одна. Я о тебе думала, думала, все сердце изныло.

Ольга. Сперва страшно было, не то, чтоб страшно, а как-то ужасно странно. Все казалось, будто все смотрят на меня и узнают и что извозчик надо мной смеется. Потом казалось, что он куда-нибудь завезет меня. А как привыкла,— ничего. Назад с Сережей как ни в чем не бывало ехала. Теперь, куда хотите, одна поеду.

Анна Петровна. Ты у меня храбрая. Куда храбрее меня. Да это хорошо. Мы много терпим от своей беспомощности. Что делать. Нас воспитали так, в натуру вошло — и хочется быть твердой, и видишь, как худо быть слабой, а не можешь. Ах, Олечка, у меня и до тебя дело. Я тогда впопыхах о Сереже не успела и сказать тебе. Семен Васильевич говорит, пора тебе замуж идти. Как ты, дружок, думаешь?

Ольга. Не знаю, маменька. За кого же?

Анна Петровна. Ты многих молодых людей видишь. Может, кто-нибудь тебе больше других нравится?

Ольга. Никто.

Анна Петровна. Я, душечка, твоих тайн не хочу выведывать. Сама ты знаешь,— я не такая мать. Я понимаю, что молодым людям нужна воля. Ты мне не называй имени, а просто скажи, не лежит ли к кому-нибудь сердце больше других.

Ольга. Между ними, маменька, нельзя выбирать. Надо, чтоб сердце лежало или ко всем или ни к кому. Все слепки один с другого. Только ноги да носы разные, да гривы не одной масти.

Анна Петровна. Ай, как ты говоришь, Оля. Нехорошо, мой друг. Я тебя не только принуждать, даже уговаривать не стану выходить за человека, который не по сердцу. Я не такая мать. Нас выдавали, говорили: ‘стерпится — слюбится’. Я так не говорю с тобой. Только ты девушка рассудительная. Сама знаешь — за кого-нибудь надо же идти, старой девушке не веселое житье.

Ольга. Я ведь еще не Бог знает какая старуха. Недавно девятнадцать минуло.

Анна Петровна. Девичьи-то лета скоро уходят. Отцу жених больно нравится. То есть он не жених еще, не знаю, и сватался ли формально. Подумай, душечка. Ведь если Семен Васильевич вздумает что, да не по нем делается,— беда. Особенно мне-то.

Ольга. Беды-то большой не может быть, маменька. Покричит, покричит ведь, — и только. Что он может вам сделать? Ничего.

Анна Петровна. Ай-ай-ай. Какие у тебя страшные мысли, Оля. Я часто думаю, чтоб это тебя к чему дурному не привело. Нехорошо, друг мой, про отца так говорить. Отца уважать надо.

Ольга. Я разве что-нибудь худое сказала, маменька.

Анна Петровна. Ты говоришь,— отец ничего не может. Как не может? Все может. Отец все может сделать. Он глава в доме, над всеми глава, и над мной, и над вами.

Ольга. Я ведь, маменька, это не из непокорности, а чтоб вас успокоить. Я часто передумываю, может ли он вам и мне что-нибудь сделать. Выходит — нет, ничего не может, если мы только вместе с вами. Порознь все может, как прутики поломает, не только он, даже Василий Семенович все может. А когда мы вместе,— ничего, ничего не может.

Анна Петровна. Нет, Оля, ты уж пожалей меня. Мне и за Сережу придется терпеть, терпеть. А если ты станешь отцу противиться, он меня совсем со свету

оживет.

Ольга. Кто ж жених-то, маменька?

Анна Петровна. Ах, я и не сказала. Что ж, жених хороший.

Звонок.

Никак Семен Васильевич. Олечка, ты пожалей меня.

Ольга. Ну, хотите, маменька, мы вот как сделаем: вы Сереже в его деле помогайте, а уж за меня вам не будет неприятностей.

Анна Петровна. Я знаю, ты меня любишь! Никак, отец идет. Он имени не велел мне сказывать. Сам хочет.

Ольга. Помогайте только Сереже.

Семен Васильевич (входя). Ольга, поищи-ка, я в кабинете табакерку забыл.

Ольга уходит.

Говорили?

Анна Петровна. Говорила, Семен Васильевич.

Семен Васильевич. Не сказали, кто?

Анна Петровна. Нет.

Семен. Васильевич. То-то же. Вы должны мне во всем повиноваться. Я глава в доме. Что ж она?

Анна Петровна. Кажется, ничего.

Семен Васильевич. Эх вы, Анна Петровна! Ничего и сделать не умеете. ‘Кажется, ничего’! Я же говорил толком приготовить. Сто лет живете, а ума не наберетесь. Берегись, если перечить станет! Несдобровать. А ту негодяйку я приберу к рукам. Ольга идет. Ступайте к себе, я хочу с ней наедине говорить.

Анна Петровна уходит.

Ольга (входя). Я не нашла.

Семен Васильевич (ощупывая себя). Э, да она у меня в кармане. Садись, я с тобой поговорить хочу. Говорила тебе что-нибудь мать?

Ольга. О чем? Мы с маменькой о разных вещах говорили.

Семен Васильевич. Ни о чем особенном речи не было?

Ольга. Была речь и об особенном.

Семен Васильевич. О чем же, например?

Ольга. Вам ведь, папенька, все известно. Маменька со мной никогда иначе не говорит, как согласно вашим приказаниям.

Семен Васильевич. Гм! Я должен тебе сказать, что очень недоволен тобой. Ты себя совсем не так ведешь, как я желал бы.

Ольга. Это верно по недоразумению, папенька. Как я могу вести себя не по вашему желанию? Маменька мне всегда внушает, что вам надо во всем повиноваться. Вы глава в доме.

Семен Васильевич. Говорит она тебе это?

Ольга. Всегда, не дальше как сейчас говорила.

Семен Васильевич. Это она правильно говорит. Тебя Сергей с толку сбивает. Я бы желал, чтоб ты с Василия Семеновича брала пример. Он понимает вещи. Ты его больше держись.

Ольга. Что мне его держаться? Какой он мне пример?

Семен Васильевич. Ты мне не прекословь, а слушай, что я тебе приказываю. Я говорю, в тебе бунтовской дух сидит.

Ольга. Вы, папенька, не дали мне кончить. Я говорю, зачем мне держаться Василия Семеновича, когда вы тут. Вы глава, и вещи не хуже его понимаете. Мне лучше вас держаться.

Семен Васильевич. Это ты правильно говоришь. Такие речи мне от тебя приятно слышать. А я было думал утром, что мы совсем поссоримся.

Ольга. Я утром погорячилась. Вы сами знаете, я человек не старый. Не всякое слово обдумываешь. Как я могу с вами ссориться? Маменька мне внушает, что это грех. Да и какая мне выгода? Мне никакой выгоды нет, а уж про то я и не говорю, что дочь должна отца своего любить и почитать.

Семен Васильевич. Это ты хорошо, Оля, рассуждаешь, А то я всё боялся в тебе Сергеева духа.

Ольга. Что Сергеев дух! Я вам скажу, папенька, что в нем и духа-то никакого нет.

Семен Васильевич. Тебе за него нечего вступаться, а то опять будем ссориться. Ты этого не касайся. Тебе между мной и братьями нечего мешаться. Держись меня. Ты это прекрасно сказала.

Ольга. Я от вас ни на шаг. Я только хотела вам объяснить, почему между братьями контры.

Семен Васильевич. Говорю, не касайся этого. Думай о своих делах.

Ольга. Прежде всего.

Семен Васильевич. Я вижу с тобой можно говорить. Главное, не выступай из моей воли. Я забочусь о твоем счастье. Что ты мне скажешь, если б я у тебя, например, насчет замужества спросил?

Ольга. Мне и дома не худо жить.

Семен Васильевич. Нельзя же тебе век в девках оставаться?

Ольга. Это мне и маменька говорит.

Семен Васильевич. Это всякий понимает. Я хочу слышать твои мысли.

Ольга. Да каковы, папенька?

Семен Васильевич. Ты опять прекословишь. Пойми: коли я скажу, я желаю,— ты исполнять должна. Я не хочу так круто вести. Я позволяю тебе самой сказать, хочешь ли?

Ольга. А если бы я сказала: ‘нет’?

Семен Васильевич. Ольга!

Ольга. Я этого не говорю. Это я в виде опыта. Я вам просто отвечу: мне 20-й год.

Семен Васильевич. А, это другое дело. Значит, ты согласна.

Ольга. Мне не век же в девушках оставаться.

Семен Васильевич. Правильно.

Ольга. Только надо, чтоб жених был хорош и не просто хорош, а очень хорош. Вы сами знаете, papa,— что я не могу за всякого пойти. Мне первый встречный не жених.

Семен Васильевич. Понятное дело. А как ты полагаешь, ведь не худо графиней быть?

Ольга. Чем худо! Понятно, не худо, княгиней еще лучше.

Семен Васильевич. Гм! Конечно, княгиней, ну, да и графиней не худо.

Ольга. Не худо, а все княгиней лучше. А есть и светлейшие.

Семен Васильевич. Ну, ты не задирай так высоко голову.

Ольга. Я не задираю. Я вам только для примера говорю, что если бы кто вздумал покупать жениха для титула, можно и выше графского купить.

Семен Васильевич. Ты это на счет чего говоришь?

Ольга. Это так только. Знаете в наших учебниках иногда говорится вот, для примера. По-латыни это называется: exempli gratia (для примера). Я из учебника.

Семен Васильевич. Откуда ты латынь-то знаешь?

Ольга. Я, папенька, всего понемножку. Je prends mon bien oЫ je le trouve (я беру своё счастье там, где его нахожу).

Семен Васильевич. Княгиней? Нет, это больно высоко.

Ольга. Люди говорят — для Бога нет невозможного.

Семен Васильевич. А знаешь, за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. Один-то почти у нас в руках.

Ольга. Кто ж такой?

Семен Васильевич. Ну, да с тобой можно прямо говорить. Граф Ерыгин сватается. Что скажешь?

Ольга. Ерыгин? Да я его совсем не знаю.

Семен Васильевич. Ерыгина-то? Вот прекрасно! У нас же намедни танцевала с ним.

Ольга. Я его два-три раза видела. Этого не довольно, чтоб замуж идти.

Семен Васильевич. Василий хорошо знает его. Прекрасный человек.

Ольга. Может, для Василья.

Семен Васильевич. И для него, и для тебя, и для меня — для всех. Я тебе лучшего мужа не желаю.

Ольга. Я вам не скажу ни да, ни нет. Надо будет мне ближе узнать его.

Семен Васильевич. Я от тебя и не требую ответа. Он еще и не делал предложения. Это тебе говорится для того, чтоб знала, как себя держать с ним. Василий Семенович правильно говорит, ты себя держать не умеешь.

Ольга. Я из этого еще ничего не узнала. Вы мне, папенька, подробные наставления дайте.

Семен Васильевич. Подробные, подробные, это всякая девушка сама должна понимать, как ей вести себя с человеком, который может мужем стать.

Ольга. Это бы ж я поняла. Да только, как вы и Василий Семенович говорите, что я не умею держать себя, — я и боюсь, могу глупостей наделать. Может у вас есть какие-нибудь виды ж соображения, а я испорчу все. Если бы я подробно знала их, я бы как-нибудь сумела повести себя. А то по незнанию можешь промах сделать.

Семен Васильевич. А мать ничего не говорила?

Ольга. Маменька говорила, что вы желаете, чтоб я замуж шла.

Семен Васильевич. Ты и пойми. Я желаю, чтоб ты за него замуж шла. Значит, когда он у нас бывать будет,— ты к нему будь повнимательней, отличай его против других. Да не то, чтоб очень, а так, того, помаленьку. Ну, да этого рассказывать нечего. Вы сами, женщины, должны знать, как.

Ольга. Он же не делал предложения, вы говорили.

Семен Васильевич. Не делал, да может вскоре сделать.

Ольга. То есть, другими словами, я должна ему ловитву учинить.

Семен Васильевич. Кто ж тебе говорит! Ты мои слова в дурную сторону толкуешь.

Ольга. Я не толкую, а по своей молодости и неопытности худо понимаю. Потому ж прошу вас подробно наставить меня. Дети глупы. Не понимают всех родительских намерений. Например, может вы хотите дать понять этому графу, что у вас много денег.

Семен Васильевич. Что ты! что ты! С чего ты это взяла? Совсем я этого не хочу. Совсем не хочу.

Ольга. Значит, я должна дать ему понять, что у вас нет денег, чтоб он и не рассчитывал?

Семен Васильевич. Э, матушка, ничего ты не понимаешь.

Ольга. Я же и говорю. Вы лучше прямо скажите: ‘я хочу того-то и того-то’. По крайней мере, я буду знать, что делать.

Семен Васильевич. А ты будешь ли поступать, как я желаю?

Ольга. Вы ведь мой отец и голова в доме.

Семен Васильевич. Ну, так и быть. Только смотри — делай, как я велю… Князей выбрось из головы. Князья кусаются.

Ольга. Неужели, папенька?

Семен Васильевич. Э, Ольга! Ну да, конечно, конечно. А насчет графа — дело верное. А кто знает, может, и он в князья попадет.

Ольга. Тогда и он кусаться станет, я боюсь. А, впрочем, может у него тогда и зубов не будет.

Семен Васильевич. Ребенок ты, Ольга, я вижу. Ну, видишь, Василий мне сказал, что с ним дело верное, только, только — гм!

Ольга. Верно, слишком много приданого требует?

Семен Васильевич. То-то и беда.

Ольга. Неужели ж, папенька, вы хотите, чтоб я сама с ним торговаться стала? Это неприлично девушке.

Семен Васильевич. Э, Господи, ничего-то ты не понимаешь! Я вначале думал было, что с тобой можно говорить, а теперь вижу, ты сущий ребенок.

Ольга. Со мной можно говорить. Только дело это совсем новое для меня. Вы, мне, как ребенку, разжуйте и положите в рот. Тогда я живо смекну.

Семен Васильевич. Словом сказать, ты постарайся понравиться ему, чтоб он тебя больше любил, если будет твоим мужем.

Ольга. И чтоб меньше приданого взял?

Семен Васильевич. О приданом не твоя забота. Ты только о любви думай.

Ольга. Мне же надо знать, если я должна сбивать цену, до какой цифры.

Семен Васильевич. Я тебе говорю, ты только о любви думай. Чем больше полюбит, тем лучше.

Ольга. Это выходит, чем больше полюбит, тем меньше требовать будет. А вдруг так полюбит, что ничего не захочет брать?

Семен Васильевич. Так глуп, я думаю, он не будет. А если бы, паче чаяния, случилось,— я тебе спасибо скажу.

Ольга. Хорошо. Да приданое мне же идет. Значит, мне выгоднее, чтоб он как можно больше требовал.

Семен Васильевич (бьет себя в лоб). Экая ослина! Ольга, ты просто пройдоха, я вижу.

Ольга. Какая пройдоха? Я даже этого слова не понимаю. Я вам сказала, что вас держаться должна.

Семен Васильевич. Меня держаться — меня держаться! а сама Бог знает какие несообразности говоришь.

Ольга. Это точно несообразности? Я понимаю это.

Семен Васильевич. Зачем же говоришь?

Ольга. Затем, чтоб показать вам, какая путаница может выйти, если вы со мной не вполне откровенны будете. Раз я вас держусь, я должна понять, что мне надо стараться, чтоб вы за мной меньше приданого дали. Вы — мой отец, тот будет муж, а вы — все-таки отец. Он может меня бросить и мои деньги промотать, а вы все-таки мой отец. У меня будет меньше, зато у вас — больше. Это я чувствую.

Семен Васильевич. Это ты, Оля, очень правильно рассудила.

Ольга. Так уж вы лучше прямо со мной говорите.

Семен Васильевич. Оно, точно, лучше. Я вижу, ты понимаешь вещи. Смотри же, только держись меня. Он сказал Василию, что желает тысяч 300 получить. Сто я могу дать, ну да именьишко какое-нибудь прикинуть. Больше — ни-ни. А жених хороший. Родство знатное. Василий по службе много выиграть сможет и для женитьбы ему хорошо. А может, и я найду свою пользу. Завтра он к нам будет, так ты веди себя, как умная девушка.

Ольга. Теперь, по крайней мере, я все знаю. Только как бы не повредило, что у нас в семье такие неприятности.

Семен Васильевич. Я приму меры.

Ольга. Что ж вы думаете сделать?

Семен Васильевич. Это я уж знаю.

Ольга. Я уж теперь не за Сережу, а за себя хлопочу. Вы устройте так, папенька, чтоб об этом деле никаких слухов не было, пока мое не кончится. Знать на эти вещи капризна. Чуть пойдут слухи и наше имя примешается, дело может расстроиться.

Семен Васильевич. Правильно.

Ольга. У Сережи странный характер. Если ему наперекор идти — он рад на ножи лезть, а мягкостью его можно куда угодно привести.

Семен Васильевич. Ты думаешь?

Ольга. Я его хорошо знаю. Да я вот что думаю. Наверно не знаю, а полагаю… Да нет, лучше мне вам не говорить этого.

Семен Васильевич. Почему же. Скажи.

Ольга. Нет, вы на меня сердиться будете, может, оно и не так.

Семен Васильевич. Коли что знаешь, говори.

Ольга. Видите… Да нет, впрочем.

Семен Васильевич. Экая ты — говори.

Ольга. Что ж, если я о своих интересах забочусь,— это ведь не худо.

Семен Васильевич. Конечно, конечно.

Ольга. Что Василий Семенович сердит на Сергея, это понятно, потому что Сергей больше его знает и занимается. Когда Сергей нехорошо поступает, я его никогда не стану защищать. Но может, и Василью желательно вас против него восстановить, чтоб от вас деньги выманивать. Я не знаю, так ли это, и никогда не стала бы вам говорить. Но как дело теперь и меня касается, а в моих выгодах, чтоб у нас в семье был мир,— я вам свои мысли и говорю прямо.

Семен Васильевич. Это ты хорошо делаешь. За это хвалю.

Ольга. А с Сергеем все можно сделать, только бы не раздражать его. У него доброе и мягкое сердце.

Семен Васильевич. Это ты меня хорошо надоумила. Я впредь буду с тобой советоваться. Только, чур, исполняй все, что я велю и не прекословь.

Ольга. Никогда в жизни.

Семен Васильевич. Ступай теперь к Анне Петровне, скажи, что я доволен тобой.

Ольга уходит.

Семен Васильевич (один). Это я ее ловко обработал. Куда бы Анне Петровне! Плюха она у меня. Ну да зато у меня самого царь в голове. А женщине и незачем много ума. Ольга умница: и дело смекает и из повиновения не выходит. Насчет Василья хорошо меня надоумила. Я и сам давно примечаю, что деньгу у меня выманивает.

Андрей (входя). Князь Пустовский приехавши.

Семен Васильевич. Проси, проси. (Спешит на веранду, принимает Пустовского и усаживает).

Семен Васильевич. Был я намедни у вас, ваше сиятельство.

Князь Пустовский. Очень, очень жалел, что дома не был. Так редко удается побеседовать с вами, почтеннейший Семен Васильевич.

Семен Васильевич. Как княгиня в своем здоровье? Княжны?

Пустовский. Что, батюшка, и спрашивать! Чего хорошего ждать в такое время? Сами знаете, какое время.

Семен Васильевич. Не говорите.

Пустовский. Седьмой десяток кончаю, а не видал таких времен. Божусь вам, не видал.

Семен Васильевич. Тяжелое время.

Пустовский. Я одному дивлюсь, как еще живешь.

Семен Васильевич. Надо полагать, добром не кончится.

Пустовский. Где добром! О каком добре вы говорите! Какого добра ждать! Помилуйте. Взять, например, что пишут! Видано ли!

Семен Васильевич. Я кроме объявлений, ничего и не читаю.

Пустовский. Прекрасно делаете.

Семен Васильевич. А ведь даже и туда дух прошел. Что кажется объявления,— нет совсем не то, что в прежнее время.

Пустовский. Верю. Нельзя не верить. Все одним духом пропитано. Приказы возможности нет читать. Я не раз закаивался. Всю душу возмущает.

Семен Васильевич. Т-с-с.

Пустовский. Так и косят, так и косят — наповал, намедни 11 генералов одним приказом, мой свояк в том числе попал. Я подумывал было, силы есть, отчего не послужить. Куда! Косят да и только.

Семен Васильевич. И к чему это только приведет?

Пустовский. А вот к чему приведет, прапорщики будут полками командовать, а генералы улицы мести.

Семен Васильевич. Бог с вами, князь! Надо думать до этого не дойдет.

Пустовский. До гораздо худшего дойдет. До всего дойдет. До чего и доходить? Слышали, чай, что у меня в имении случилось.

Семен Васильевич. Не довелось.

Пустовский. Как же это вы, батюшка, весь город говорит. Я в набат бью. Такой диковинный случай, что кабы не с самим случилось, нельзя веры дать. Взбунтовались, батюшка, у меня мужики, отказались на завод идти.

Семён Васильевич. Тс-с!

Пустовский. Позвольте, позвольте, — это что! Теперь этакие сюрпризы мы должны вздором считать. Лучшее впереди. Получаю я донесение от управителя. Шлю приказ главных бунтовщиков в кандалы заковать и в острог отправить. Хорошо-с. Думаю не отписать ли губернатору, чтоб содействие оказал. Рассуждаю, и без того должен, а все лучше. Отписал. Что же бы вы думали губернатор?

Семен Васильевич. Понятное дело, перепороть велел.

Пустовский. Да-с, Семен Васильевич, понятное, благодарю вас, понятное. Полюбуйтесь, я с собой как редкость вожу. (Вынимает из кармана бумагу и дает).

Семен Васильевич. Т-с-с. Скажите, пожалуйста.

Пустовский. Губернское присутствие! Видите, законные меры приняло, предписало посреднику разбор произвести. Как вам это понравится?

Семен Васильевич. Выходит, они вас на одну линию с мужичьем поставили.

Пустовский. Именно! И вы думаете бестии не поймут этого? Как ни глупы, смекнут.

Семен Васильевич. Из-за чего же у вас такая неприятность вышла?

Пустовский. Как вы еще спрашиваете? Все одного корня плоды. Это что они там якобы предлог выводят, будто работы — не по положению. Это вздор, сущий вздор. Вся причина — дух. И этот дух поощрение находит. Вот вам и причина. А у вас смирно?

Семен Васильевич. В деревнях еще смирно, — Господь миловал. Да у меня поре — хуже того. Дома бунт.

Пустовский. Э! Люди?

Семен Васильевич. Что люди! Людей при записке отправил в часть, и вся недолга. Сын взбунтовался.

Пустовский. Полноте, Семен Васильевич! Они у вас такие прекрасные молодые люди. Жена нахвалиться не может.

Семен Васильевич. Пойдите же! Сергей, Сергей, без ножа зарезал. На какой-то шлюхе жениться вздумал.

Пустовский. Вы не допускайте этого! Как можно, помилуйте! Мало ли прекрасных невест есть!

Семен Васильевич. Можно ли такое дело допустить?

Пустовский. А ведь я вам скажу, как вникнешь в эти дела поглубже, это все от одного корня идет. Должно быть, какая-нибудь шайка есть, которая все эти штуки выдумывает.

Семен Васильевич. Полагаете?

Пустовский. Непременно шайка. Это неспроста, тут план. Нас хотят с лица земли стереть. Они все меры пускают в ход. Эти мезальянсы, видимо, к ниспровержению благородного сословия клонятся. Это непременно задумано. Так ведь и во Франции шло.

Семен Васильевич. Что вы?

Пустовский. Как же, а ‘Женитьба Фигаро’ (имеется в виду комедия французского драматурга П. О. К. де Бомарше (1732 — 1799 гг.) ‘Безумный день, или Женитьба Фигаро’, написанная в 1784 г.)! Все оттуда, и увидите — будет поощряться, непременно будет поощряться.

Семен Васильевич. Это вы, князь, правильно изволите говорить. Я уж приметил, что к тому дело клонится. Как получил нынче сюрприз этот, — думаю, первым делом надо эту мерзавку куда-нибудь упрятать. Есть у меня разные благодетели по этой части. Поехал по ним. Что ж вы думаете? Ничего, так-таки ничего. Кто говорит, надо подумать, кто — время теперь не такое, кого дома не застал. Все к одному.

Пустовский. Видимо, видимо.

Семен Васильевич. Батюшки, князь, я толкую, толкую, а вы-то лучше всех мне и можете пособить.

Пустовский. Я? Чем?

Семен Васильевич. У вас в доме и живет она.

Пустовский. Кто ж такая?..

Семен Васильевич. Какая-то Ступина, говорят, сирота.

Пустовский. Не знаю, может быть, может быть. У меня много разной шушеры живет. Коли хотите, велю управителю справки навести.

Семен Васильевич. Домовый хозяин много может, особенно в вашем качестве.

Пустовский. В прежнее время точно мог, а ныне ничего не может, ровно ничего. И никакое качество не поможет. Все к одному. И жильцы перестали платить. Не платят, что хотите — не платят. Просто коммунизм завелся. Рад-радехонек, когда сам квартиру очистит. На свой счет перевозишь, и взять с него нечего. Еле есть чем наготу прикрыть.

Семен Васильевич. И откуда вдруг такая бедность явилась? В прежнее время не слыхать было.

Пустовский. Всё от одного корня.

Семен Васильевич. Думаете, и это тоже?

Пустовский. Нельзя не думать. Весь мир знает, что и России не было пролетариев.

Семен Васильевич. Это точно. Я, чай, у нас никто и слова такого не слыхивал.

Пустовский. Поживите, Семен Васильевич, не таких слов наслышитесь. Богом вам божусь, русские книги со словарем читаю. Да и словарь не помогает, потому ни в одном словаре и слов таких не выищешь.

Семен Васильевич (махает рукой). Я с детьми не могу говорить. Василий — еще туда-сюда, а у Сергея частехонько ровно ничего не разберешь. Как же, батюшка князь. Вы, чай, можете мне помочь.

Пустовский. Должен, Семен Васильевич, должен. Один одного поддерживать не будем — все пропадем.

Семен Васильевич. Сущая правда.

Пустовский. Особенно в таком деле. Не сегодня-завтра мои могут такую же штуку выкинуть. Я вот что думаю, Вы бы своего сына на несколько времени отсюда куда-нибудь, в деревню что ли, услали. Путешествие от этих глупостей — старое средство. А мы тем временем найдем, как с ней распорядиться. Я велю управителю в квартале, что ли, посоветоваться. В таких делах иногда мелкие червяки больше больших бар могут.

Семен Васильевич. То есть просто облагодетельствовали вы меня, князь. Подлинно золотой совет. Это сам Господь принес вас ко мне!

Пустовский. Я всегда рад вам приятное сделать, почтеннейший Семен Васильевич. С вами приятно и беседой душу отвести. Знаю, и вы, коли нужно, не откажете.

Семен Васильевич. Что в моей моготе, как на себя полагайтесь.

Пустовский (вставая). Я к вам и сегодня собственно по делу. Пройдемте-ка в кабинет. (Обнимает и говорит, медленно идя). Пустяки, совестно и говорить, да такой случай подошел. На недельку тысяч десять — не откажите, батюшка.

Семен Васильевич. Василий мой разоряет, в конец разоряет. Последние утром отдал.

Пустовский. Я к первому числу оброки жду.

Уходят.

Сцена 3-тья.

У Лизы.

Лиза, Оля, Сережа входят.

Сережа. Басова нет?

Лиза. Он у себя работает. Сходи за ним.

Сережа уходит.

Ольга (раздеваясь). Что нового, Лиза?

Лиза. Купила 10 том… Какая ты нарядная, Оля!

Ольга. Нельзя, я в гости поехала.

Лиза. Сколько тебе неприятностей за меня.

Ольга. Нимало. Не неприятности, а развлеченья — хоть я и не согласна, что эгоизм главный двигатель наших действий.

Лиза. Как я рада! Олечка, поспорь с Басовым.

Ольга. Придется к слову, поспорю. Я знаю, мне могут быть неудовольствия, да пока они придут,— сколько радостей. Я на это время перестаю быть куклой. Действую, думаю, чувствую, в этом и есть все наслаждение жизни. Я должна думать и о ваших делах, и о том как попадать к тебе и как быть, если бы неприятности вышли. Просто не видишь, как время летит. А какое волнение! Я думаю, и теперь сердце бьется сильнее обыкновенного.

Лиза (прикладывает руку). Стучит.

Ольга. Это приятно, когда сохраняешь над собой власть и не впадаешь в отчаяние. А это ведь навыком приобретается.

Лиза. А ведь тебе лгать приходится. Это не хорошо. Я бы не могла.

Ольга. Лжи я избегаю. Хитрить немножко, правда, иногда приходится. Да что же делать? Это не моя вина. Я правду больше люблю и, где можно, не хитрю. Например, хоть бы теперь — к тебе ехать. Утром маменька с радостью отпустила. А теперь — ни за что. Будь она госпожой в доме, велела бы запрячь лошадей и все. А как она боится папеньки и в нашем круге считается чем-то ужасным девице на извозчике одной, да еще вечером ехать, — она бы ни за что не решилась. Я знаю это и не прошусь к тебе, а просто говорю: маменька, я с Сережей к подруге поеду. Разве я лгу?

Лиза. А вдруг твой папенька узнает, что ты ездила, и начнет расспрашивать. Что тогда?

Ольга. Соображусь с обстоятельствами, буду уклоняться.

Лиза. Это нехорошо.

Ольга. Да что же делать? Кто виноват? Не я. Почему же мои братья имеют право ходить и ездить куда вздумается — а я нет. Да и не одни братья. Разве ты этого не делаешь?

Лиза. У меня никого нет. Когда жива была маменька, я тоже никуда без спроса не ходила.

Ольга. Однако теперь же ходишь, и утром и вечером и куда вздумается — и ничего худого не выходит. К чему же ведут эти запрещения? Точно будто родители только для того и живут, чтоб держать дочерей в неволе.

Лиза. Ай, что ты говоришь!

Ольга. То, что есть. Разве я не невольница? И как освободиться? Идти замуж — только одно и есть. Оттого все девушки так и жаждут замужества. Ведь все они думают, что освободятся замужем от оков чужой власти. Я сама так думала, когда была поглупее. Теперь знаю, что власть отца только сменится властью мужа. Видишь, к какому страшному заключению это ведет. А как его избежать? Не думать, превратиться в машину — вот. А раз подумала, не отгонишь мысли, когда всякая минута жизни вызывает ее. Разве я могу не сравнивать мое положение и твое?

Лиза. Оля, чего, чего я не дала бы, чтоб была жива маменька. Я счастлива, а только мне кажется, это счастье было бы гораздо полнее, будь она тут.

Ольга. А если бы она разлучала тебя с Сережей?

Лиза. Она бы не стала этого делать. Она сама так любила моего отца.

Ольга. Хорошо, если бы не стала, — а если бы стала?

Лиза. Я этого себе представить не могу. Я бы тот час заболела, если бы от меня Сережу взяли.

Ольга. Ты без отца росла и не испытала во всей полноте родительской власти над собой. А главное, не знала всех предрассудков и нелепостей так называемого общества. Я сама любила своих родителей, особенно маменьку. Только чувствую, что могла бы любить их сто раз больше, если бы поменьше чувствовала над, собой их опеку. По мне, часто от родителей зависит много или мало их любят, дети. Молодое сердце всегда склонно любить.

Лиза. Неужели у тебя всегда такие мысли? Ты должна страшно мучиться с ними.

Ольга. Сначала точно мучилась, а теперь ничего. Я рассудила, что никакими мученьями ничего не поможешь и что ничего не помогут все разглагольствования и писания господ вроде Басова и компании. Пока они свои новью порядки заведут — никто из нас и в живых не останется. А между тем жизнь идет своим порядком, то есть все по-старому. Я и стала думать, чем мы можем помочь себе.

Лиза. Расскажи, расскажи! Я сама часто об этом думаю.

Ольга. Я нашла, что мужчины потому господствуют над нами, что во всем сильнее нас. И пока так будет, никогда наше положение не изменится. Смотри — физически они сильнее нас, знаний у них больше—потому нам такое воспитание дают. Законы в их пользу — они сами пишут их. Точно так же все нравы и обычаи — они ими установлены как сильнейшими. Деньги их — которые нам достаются, от них же, ни одна женщина еще не богатела своим честным трудом. Все управление в их руках, значит — вся власть у них. Что же могут против этих условий разные Басовы? Да разве и они искренно за нас?

Лиза. Может и искренно, да только каждый из них сознает свое превосходство и относится к нам, как к слабым.

Ольга. В том-то и дело. Самое это заступничество показывает нашу слабость. За сильных не заступаются: им помогают. А ведь по природе мы скорее выше их, чем ниже. На их стороне только и есть то преимущество, что Адам был сотворен раньше Евы. Да ведь нынешние Адамы часто после Ев родятся. Они гордятся тем, что на войну ходят, защищают отечество.

Лиза. Война — варварство, она не назначение общественной жизни.

Ольга. Да и что нас сделало бабами? Жизнь, все же жизнь. Прочти, что Тацит (Публий Корнелий Т. (ок. 55 —ок. 120 гг. н. э.) — древнеримский историк и политический деятель) или Гиббон (Эдвард Гиббон (1737 — 1794 гг.) — английский историк, автор книг по истории Древнего Рима) говорят о германских женщинах. Да и разве мало было героек — отдельных личностей? Нет занятия, на которое бы мы не были способны и которым бы действительно не занимались от землепашества до царствования и науки. Самый тяжелый из взвешенных мозгов — принадлежал женщине. Все функции мужчин доступны и нам, а сверх того нам доступны две невозможные для них. Если мы угнетены, бессильны, ничтожны, глупы, невежественны — это вина не необходимости, не естественных условий, а искусственных условий общественной жизни. А почему жизнь сложилась так невыгодно для нас? Это объяснил правдивейший, благороднейший и один из умнейших между ними (речь идет, вне всякого сомнения, о М. Л. Михайлове, авторе многих статей об эмансипации женщин (см., например, его статью ‘Женщины, их воспитание и значение в семье и обществе’.— М. Л. Mихайлов. Сочинения, т. III. М., 1958 г. С. 369 — 431)). Потому что в основании всего общественного строя лежит физическая сила. Физически они действительно сильнее нас. И весь этот быт создан ничем иным, как грубой силой. Злись они, сколько хотят, — это правда. Да уж приближается царство ума, а с ним и наше освобождение.

Лиза. Да ведь и теперь есть много женщин, которые над мужчинами властвуют.

Ольга. Это те, которые сильнее мужчин. Их много. Это и доказывает нашу силу. Они только не дошли еще до понятия об общей связи всех женщин между собой. Оттого они свое преобладание употребляют только для личных целей и за то в конце концов остаются рабынями. Физически мы не будем сильнее мужчин, но мы можем их осилить умом. Ум важнее. У нас больше такта. Надо побольше знаний. Надо нам учиться больше и работать над собой. Я так и делаю и начинаю видеть, что семейный деспотизм страшен только для слабых и глупых.

Лиза. Ведь и они люди.

Ольга. Люди. Да кто себе не умеет помочь, того мудрено спасти.

Лиза. А как ты думаешь, может Сережа быть деспотом?

Ольга. Всякий может, если ему подчиняться будут. Ты не давай ему командовать над собой.

Лиза. Да он и не умеет. Я боюсь, чтоб самой над ним не командовать. Нет, у нас будет полное равенство.

Ольга. Лучше держи ухо востро. Не надейся, что не умеет. Только начало трудно. Раз первый шаг сделав, второй сам подойдет. Ты, главное, поменьше люби его.

Лиза. Ну нет, на это я ни за что не согласна.

Ольга. Я не так сказала. Не поменьше, а не знаю, как бы выразить,— чтоб и другим чувствам, и рассудку место оставалось.

Лиза. Поди, поди! Ты теперь совеем, как Басов. Верно, ты ничего ещё не смыслишь в любви. Я бы желала вея в любовь превратиться. Вот бы счастье было! Пусть лучше властвует. Я ни крупинки любви не отдам за всю власть над ним.

Ольга. Я о любви, правда, мало думала. Только мне кажется, тут что-нибудь да не так.

Лиза. Так, все так — поверь. Ты этого не понимаешь. Этого нельзя ни представить себе пока не испытала, ни объяснить. Надо испытывать! Где тут тяготиться неволей. Тут только и желаешь, чтоб каждая твоя частица и каждая мысль принадлежали тому человеку.

Ольга. Постой! Если это верно, значит у того человека должны быть такие же мысли, если только он любит так же сильно. Значит, тогда никакой неволи и быть не может.

Лиза. Когда об этом спокойно рассуждаешь, оно так выходит. А придет любовь — совсем все иначе. Да погоди, сама когда-нибудь узнаешь.

Ольга. Молчи! Наши тираны идут. Им не нужно знать, что мы между собой говорим, пока мы еще должны бороться.

Лиза. Нет уж, Оля, извини. У меня с Сережей всякая борьба кончена. Я совершенно покорилась. Если у тебя будут от него тайны, не поверяй мне. Я от него ничего не могу утаить.

Ольга. Я своих тайн никому, кроме себя, не поверяю. Да, впрочем у меня никаких и нет. Одна всего. Да ту я могу им громко оказать: им не видать свободы, то есть, настоящей,, пока мы не освободимся. Из наших соков и молока — их тело. И наши понятия первые, всасывающиеся в их мозг.

Входят Басов, Сережа.

Сережа. Извините, я думаю вы соскучились без нас.

Ольга. Как же! Десять раз хотели бежать за вами.

Сережа. Я так и думал, да заговорились о деле.

Лиза. Не верь ей, Сережа. Мы превеселый разговор вели.

Сережа. О чем?

Лиза. О многом. И о тебе было.

Ольга. Лиза, нам некогда пустословить. Давайте о деле говорить. Сядем, и всякий говори по порядку, что узнал и сделал. Лиза, а ты что?

Лиза. Можно будет через неделю обвенчаться, только надо в вашем приходе окликать.

Ольга. Сама узнала?

Лиза. Нет, Паша.

Басов. Ну, хорош секрет.

Ольга. К чему ж ты сказала ей?

Сережа. Что ты, Оля? Ты не знаешь Паши. Без нее ничего нельзя. А где она?

Лиза. Я просила ее в гости сходить, чтоб она нам не мешала. Она хотела завтра сюда всех своих приятельниц привести — просвирню, пономаршу.

Басов. Отлично! Это значит завтра весь город будет вашу тайну знать.

Ольга. Этого я не знала. Досадно. Уверь ее, что все дело расстроилось.

Лиза. Что ты! Как можно, Оля.

Басов. Сглазит.

Лиза. Она и не доверит.

Ольга. Устрой, чтоб поверила. Не то в- самом деле расстроится.

Лиза. Как же я это сделаю?

Сережа. А ведь окликать надо же.

Ольга (бьет по столу). Это вы, m-r Басов меня с толку сбили. Конечно, все равно. Нечего делать. Зови их и старайся в союзницы завербовать. Вы, m-r Басов.

Сережа. Ты опять его с monsieur.

Ольга. Не мешай, Сережа. Вы нашли законников?

Басов. Нашел, только мало прока от них.

Сережа. Он сам засел за свод. И мы с Лизой примемся.

Ольга. У нас вот что. Сережа виделся с маменькой.

Сережа. Она за нас.

Ольга. Мешать не будет.

Сере ж а. Расскажи же теперь о своем деле. Ты говорила с папенькой.

Ольга. О моем теперь нечего. Вредить не будет вам.

Сережа. Расскажи.

Ольга. Кончим одно. У меня очень важные известия. Тебе, Лиза, необходимо перебраться отсюда и как можно скорее.

Лиза. Это зачем?

Ольга. Ваш домовый хозяин знаком с папенькой и был сегодня у него. Они, почти наверно, о вас говорили,— я по нескольким словам за обедом заключила. Для нас это очень вредно.

Лиза. Мне так жаль эту квартирку.

Басов. Надо выехать.

Лиза. Нельзя ли остаться?

Сережа. Может, пустой страх.

Ольга. Я еще скажу тебя по секрету, Лиза. У этого князя есть дочки.

Лиза. Сережа, ты мне и не говорил, гадкий. Завтра же выеду. Отчего ты мне не сказал, Сережа?

Сережа. Я и забыл о их существовании.

Лиза (тихо). Правда?

Серёжа кивает.

Ну, дай руку.

Ольга. Теперь приготовьтесь — я вам смертельный удар нанесу.

Сережа. С ней вместе я готов умереть.

Лиза. Сережа, мне с тобой пожить хочется.

Он целует ее руку.

Ольга. Полно вам нежничать. При мне неприлично. Вот что. Тебя, Сережа, папенька хочет в. деревню услать.

Лиза. Я его не пущу.

Ольга. Нет, это серьезно. Должно быть, его этот князь надоумил.

Лиза. Что за гадость, этот князь. Ты не поедешь, Сережа?

Сережа. Не поеду.

Басов. Ушлют.

Сережа. Посмотрим.

Ольга. Что ж ты думаешь делать?

Сережа. Еще не знаю, только ни за что не уеду.

Ольга. Надо знать, мой друг.

Басов. Вступить в переговоры.

Лиза. Протянуть недельку и обвенчаться.

Ольга. Это чуть ли не самое лучшее. (Смотрит с торжеством на Басова).

Басов. Решайся, Возницын. Слышишь, как они согласно советуют.

Сережа. А ты же у себя говорил, что, если начнутся переговоры, свадьбе не бывать.

Басов. В этом я положительно уверен.

Ольга. Что ж он сам тебе советовал?

Сережа. Взять из канцелярии свидетельство и обвенчаться, не входя ни в какие сношения, а не то написать отцу решительное письмо.

Ольга. Так бы, конечно, дело скорей всего к концу пришло.

Лиза. Так и сделать.

Ольга. Я сомневаюсь, чтоб он на это решился.

Сережа. Я для Лизы на все решусь. Хотите, сейчас ж письмо напишу?

Басов. Откуда, брат, эта прыть у тебя?

Лиза. Что вы еще отвлекаете его? Пиши, Сережа.

Сережа. Басов, я к тебе пойду.

Басов. Пойдем.

Лиза. Зачем же, Сережа? Разве ты не можешь у меня в той комнате писать? Я буду приходить смотреть. И чаю напьешься.

Сережа. Хорошо, милая.

Басов (вставая). Совещание кончилось.

Лиза. Посидите с нами. Оля поспорит с вами.

Ольга. Где нам с такими учеными мужами спорить! Где нам бабам законы

писать! Мы должны молча подчиняться.

Басов. Ну вы-то, кажется, не подчинитесь.

Ольга. Вот глубокий сердцевед: второй раз видит и насквозь знает. Чтобы вам

публичные лекции психологии читать?

Лиза. Сережа, пусть они бранятся, .а мы пойдем с тобой. Я тебя провожу и усажу писать.

Ольга. Уж и я с вами пойду. Посмотрю, как у тебя там, Лиза. А он пусть наедине ответ обдумывает. (Уходит и останавливается в дверях).

Басов. Возницын, ты у меня ночуешь?

Сережа. Как? Я домой поеду. Олю надо же проводить. Да и где у тебя?

Басов. Об где — нечего толковать. Ты на диване, я на чемодане. А если едешь домой, к чему же письмо писать?

Сережа. Правда, я и дома напишу.

Басов. Не то. Если домой едешь, в нем нужды не будет.

Лиза. Не слушай его, поди и напиши.

Басов. Пусть упражняется. Полезно. А вы, Лизавета Николаевна, завтра отправитесь квартиру искать? Если некогда, я схожу. Здесь вам не приходится оставаться. Они вам всяких гадостей наделают.

Лиза. Пойдемте вместе.

Басов. Так два трудовых дня пропадут.

Лиза. Мне хочется, чтобы вы опять были возле. Без вас скучно будет. Я вас совсем своим братом считаю.

Басов. Найдете рядом комнату — съеду. Кому ж идти?

Лиза. Подождите. Поговорим, когда он сядет.

Басов. Нет, я иду. Ну, завтра увидимся. Прощайте.

Сережа. Как, ты уходишь? Ты хотел остаться.

Басов. Нет, не хотел. У меня есть дела.

Ольга. Вы не на меня ли обиделись?

Басов. За что?

Ольга. Нет, я думала, я может вам что-нибудь неприятное сказала?

Басов. Когда же? Мы почти и не говорили. Да я и не имею глупой привычки обижаться. Просто у меня срочная работа

Ольга. Успели бы!

Бaсов. Если бы вы знали, что такое труд, не оказали бы этот человеку, который в три месяца не выработает цены ваших сегодняшних тряпок. (Уходит).

Ольга. Пойдем и мы, Сережа. Дома напишешь.

Лиза. Погоди.

Ольга. Нет, нельзя. Домой надо. (Одевается).

Действие 3.

Сцена 1-ая.

Кабинет Семена Васильевича.

Семен Васильевич. Василий Семенович.

Василий Семенович. Я имею сообщить вам весьма важные вещи. У нас дома скверные дела делаются.

Семен Васильевич. Что ты? Что ты? Постой. Гм! Не нужно ли тебе денег?

Василий Семенович. Денег? Кто от них отказывается. Есть у вас лишние?

Семен Васильевич. Нет, это я к тому, что если нужно, знай — у меня нет. Вчера князю должен был отказать. Ну?

Василий Семенович. Известно вам, что вчера после обеда Сергей был дома и что они с Ольгой куда-то ездили вечером?

Семен Васильевич. В первый раз слышу. Быть этого не может. Я запретил ей без моего позволения выезжать.

Василий Семенович. То, что я вам говорю, я знаю наверно. А по моим соображениям, они никуда не могли ездить, как к этой девчонке.

Семен Васильевич. Извини, Василий, я этому никогда в жизни не поверю.

Василий Семенович. Приходится верить. Вы знаете, я не охотник до разговоров с лакеями. Однако вчера я счел полезным приказать своему Ивану наблюдать за людьми Сергея и вообще за всем, что у нас в доме происходит между челядью.

Семен Васильевич. За это спасибо тебе. Это ты прекрасно придумал. У князя Петра Ивановича мужики взбунтовались.

Василий Семенович. Нынче он и доложил мне, что я вам говорю. Ездили они в санях. Одно это странно. Но главное, возьмите то, что Сергей давно уж никуда в обществе не показывается. И, наконец, если бы это была обыкновенная поездка в гости, Ольга наверно попросилась бы у вас после утреннего запрещенья.

Семен Васильевич. Правильно. С каким кучером они ездили?

Василий Семенович. С Сергеевым Матвеем. Это страшный негодяй и грубиян. Я вам не советую его держать. Я приказывал Ивану разузнать, куда ездили.

Семен Васильевич. Что ж?

Василий Семенович. Не дознался. Лучше сами допросите.

Семен Васильевич. А вот постой. (Звонит).

Входит Андрей.

Позвать Матвея-кучера.

Василий Семенович. Это страшная вещь. Если она по таким местам ездит, я сомневаюсь, чтоб вы нашли ей мужа.

Семен Васильевич. Постарайся, братец, чтоб до графа таких слухов не дошло.

Василий Семенович. Пойдут слухи — в мешок не спрячешь.

Семен Васильевич. Это все Сергеевы дела. Я худо понимал его до сей поры. Это разбойник, решительный разбойник. Как бишь ты его вчера называл?

Василий Семенович. Нигилист.

Семен Васильевич. Нигилист, нигилист. Правильно. Сущий нигилист.

Андрей (входя). Пришедши.

Семен Васильевич. Зови.

Матвей входит, Андрей слушает в дверях.

Семен Васильевич (Матвею). Куда вчера вечером молодого барина с барышней возил?

Матвей молчит.

Глух ты? Куда возил?

Матвей. Не могу знать.

Семен Васильевич. Ты ездил?

Матвей. Ездил я.

Семен Васильевич. Куда возил?

Матвей. Не могу знать.

Василий Семенович бьет в лицо.

Не извольте драться.

Василий Семенович. Что! (Хочет ударить).

Матвей обороняется.

Матвей. Не извольте драться. Зашибу!

Семен Васильевич. Ах ты разбойник! В кандалы закую.

Матвей. Моей вины ни в чем нет. Извольте приказать Василию Семеновичу подержать руки.

Семен Васильевич. Твоей вины нет? Твоей вины нет! Я тебе покажу твою вину! Куда возил, разбойник?

Матвей. Кабы я разбойник был, я бы по большим дорогам ходил.

Семен Васильевич. Я тебя в последний раз спрашиваю, куда возил?

Матвей молчит.

Василий Семенович. Что вы с ним разговариваете. Отправьте его в

часть.

Семен Васильевич. Нет, он мне ответит. Куда возил? (Наступает на него).

Входят Ольга и Сережа.

Ты у меня узнаешь!

Матвей. Позвольте паспорт, Сергей Семенович.

Сережа (дает ему денег). Вот твой расчет, Матвей. Спасибо тебе, ты мне хорошо служил. За паспортом ужо зайди. А будет в чем нужда, обращайся прямо ко мне.

Матвей. Благодарим покорно.

Семен Васильевич (с яростью). Отдай деньги.

Сережа. Вам, что ли? Я назад не возьму. Ступай, Матвей.

Матвей уходит.

Семен Васильевич (звонит). Воротить его. (Ходит).

Андрей (возвращаясь). Не идет.

Семен Васильевич хочет бить его, он убегает.

Василий Семенович. Кажется, после этого никакого разговора здесь быть не может.

Ольга. Напротив, должен быть разговор, только мы подождем в той комнате, пока папенька успокоится.

Семен Васильевич. Ты, Сергей, сию минуту из дому вон, и не смей мне на глаза казаться, а с тобой, матушка, я расправлюсь.

Ольга и Сережа уходят.

Спасибо тебе, Василий. Позови ко мне Анну Петровну, да и сам приходи, мы ее замуштруем.

Василий уходит.

Ольга с бутылкой и стаканом. Ставит их на стол и запирает дверь на задвижку.

Семен Васильевич. Тебя кто звал?

Ольга. Никто, папенька. Я хотела с вами о важном деле поговорить.

Семен Васильевич. Тебя позовут, когда нужно будет говорить с тобой. Ступай.

Ольга. Если вам угодно, я уйду. А только зельтерскую воду здесь оставлю.

Семен Васильевич. Тебе говорят, ступай.

Ольга. Я уйду сейчас. Только вы, пожалуйста,, выпейте. Это вас успокоит. Знаете, нынче какое время. Всякие болезни ходят — особенно удар.

Семен Васильевич. Вы, я думаю, и ждете моей смерти.

Ольга. Если б ждала, не заботилась бы о вашем здоровье. Я и пришла вам сказать, что вчера читала, что всякий раз как человек сердится, год его жизни сокращается. А ударом так и мрут. Пожалуйста, выпейте. Это освежит. (Наливает).

Семен Васильевич (пьет). Коли знаешь, зачем меня из себя выводишь? (Пьет).

Ольга. Не правда ли, освежило? Выпейте еще. (Наливает). Я стараюсь вас успокоить. А если другие вас сердят, не моя вина.

Семен Васильевич. Твое поведение причиной. Как ты смела вчера ездить без моего позволения?

Ольга. Если вам со мной не угодно говорить — я уйду. Вы теперь освежились. Я хотела поговорить с вами не только как дочь с отцом, но и как с благомыслящим человеком, понимающим вещи.

Семен Васильевич. Отвечай, как смела ездить без моего позволения?

Ольга. Если вам будет угодно меня выслушать, я вам все подробно объясню, и знаю, что вы в моем поведении не найдете причин к неудовольствию.

Семен Васильевич. Где ты была вчера с Сергеем?

Ольга. Что я ездила — это правда, что я сделала это не спросившись у вас — это я нехорошо сделала. А что я это сделала для хороших целей — это и вы бы сказали, если б я могла говорить с вами вполне по сердцу.

Семен Васильевич. Говори.

Ольга. Позвольте вас просить припомнить ваши вчерашние наставления мне. Может, я ошибаюсь, только мне кажется, что когда дело касается моего интереса и особенно когда вам и мне серьезные опасности грозят, я должна принимать все меры, чтоб устранять их. Вы разрешите мне, папенька, так это или нет.

Семен Васильевич. Какие опасности! Ты сама их своим безрассудством навлекаешь.

Стучатся.

Ольга. Если прикажете, я отворю, пойду.

Стучатся.

Только у меня есть вам сообщения огромной важности.

Семен Васильевич. Говори.

Ольга. Я не желаю замуж.

Семен Васильевич. Как не желаешь?

Ольга. Я говорю это с одной стороны — то есть, что мне и дома хорошо. Я за вами, как у Христа за пазухой живу… С другой стороны мне 20-й год. Нынешние молодые люди… Вы их сами знаете, каковы они. Следовательно, послушная дочь должна во всем на родителей полагаться.

Семен Васильевич. Ты, Ольга, тонкая бестия.

Ольга. Бог с вами, папенька! Какими вы меня именами браните. Дочери, говорят, всегда в отцов бывают. Это вы сами себя порочите.

Семен Васильевич. Продолжай, это я не к худому.

Ольга. Если я выйду за человека по вашему выбору, я получу ваше благословение и приданое. Если бы я вздумала из повиновения вам выйти, я не получу ни

вашего благословения, ни приданого.

Семен Васильевич. Правильно.

Ольга. Молодые люди, которых я в свете вижу, все один на одного похожи. Правда сказать, мало в них хорошего.

Семен Васильевич. Это истинно.

Ольга. Ерыгин, он все-таки граф. О князьях вы мне не велели думать, а к тому же сказали, что и граф может князем стать, я и рассудила, что умная жена, да еще с родительским благословением и приданым, может не только мужа в князья вывести, а и свое семейство — хоть и не в князья. А ведь никто не знает, что впереди.

Семен Васильевич. Хитра ты, Ольга.

Ольга. Я правдива — и больше с ваших ,же слов говорю. Как все это я размыслила, думаю: хорошего жениха не надо из рук выпускать.

Семен Васильевич. Верно.

Ольга. Ерыгин не отойдет.

Семен Васильевич. Думаешь ты?

Ольга. Сами посудите, папенька — вы понимаете вещи. Он меня трех раз не видел. Не влюбился же вдруг. А если бы влюбился, не стал бы на приданое намекать. Значит, его цель — приданое.

Семен Васильевич. Ну отчего же, он и тебя любить может?

Ольга. Это так, что может. Люди говорят, женишься — слюбишься. Только мы-то с вами, папенька, должны на вещи в их настоящем свете смотреть. Главный предмет — приданое. Пока оно есть, он в ваших руках. Только теперь между вами бой идет: ему хочется от вас больше выжать, а вы старайтесь дать меньше.

Семен Васильевич. Это ты оставь, Ольга, — не девичье дело.

Ольга. Нельзя мне оставить. Слишком близко меня касается. Если б я была интриганка какая, я бы в тайне его руку держала. Но я уж вам сказала, я буду вас держаться. Потому и говорю. Он, видимо, будет на штуки пускаться. Это и ребенок поймет, что, если о девушке какие слухи пойдут, начнут говорить, что такой-то сватался и разошлось, — родители рады будут всякие деньги дать. А человеку, который из приданого сватается, того и нужно.

Семен Васильевич. Как же, знаешь это и так неосторожно ведешь себя.

Ольга. Я себя очень осторожно веду, и из-за меня никаких слухов не может выйти. А вот что вчера в одном доме говорили, что Ерыгин сватается за мной, — это я наверно знаю.

Семен Васильевич. Говорили это? Где же?

Ольга. Не в том дело, где, папенька,— главное, что говорили. Какую роль во всем этом Василий играет, не знаю. Я о нем ничего худого не знаю, а хоть бы и знала — не стала бы говорить. Ваших денежных отношений к нему я тоже не знаю. Про них вам знать лучше. Мне только известно, что они с Ерыгиным закадычные друзья. Для друга отцом родным пожертвуют. А о сестре и говорить нечего. Какие там у них между собой ведутся счеты, я опять не знаю. Знаю одно: Ерыгин мне еще не муж, а вы — отец. Когда он станет мужем, тогда увидим, что будет, а пока я вашими интересами и своими не намерена рисковать для Васильевых и Ерыгинских.

Семен Васильевич. Продолжай, я тебя слушаю.

Ольга. Опять Сергей. Он мне брат, а его действий я не могу одобрить. Я это ему в лицо скажу и говорила, что не так бы поступала. Но как бы я там ни думала о Василии и Сергее, для меня главное одно — чтоб у нас дома не было никаких неприятностей. Это и по сердцу и по выгодам своим. Сами скажите, какая приятность браниться и ссориться? Да что приятность, при нынешнем воздухе рассерженный человек как раз умрет.

Семен Васильевич. Умрет?

Ольга. По нынешнему воздуху — непременно.

Семен Васильевич. Что ж в воздухе такое особенное что ли нынче?

Ольга. Разве вы не замечаете, какое нынче время?

Семен Васильевич. Как не замечать, очень замечаю. Воздух-то тут причем? Разве от него все это?

Ольга. А то отчего же? Все от воздуха. Все болезни, и в людях расстройство, и вообще все — всему воздух начало. Это уж исследовано .теперь.

Семен Васильевич. Ты это подлинно знаешь?

Ольга. Это всякий учащийся вам скажет.

Семен Васильевич. Это хорошо, что ты мне сказала. Стало быть, и дух этот оттуда же.

Ольга. Я вам говорю — все от воздуха. Он всему начало.

Семен Васильевич. Вот оно что.

Ольга. Если вам угодно, я когда-нибудь расскажу вам, как разные газы в воздухе действуют.

Семен Васильевич. Это ты расскажи. Это мне любопытно узнать. В ваших книгах пишут об этом?

Ольг а. Пишут. Только позвольте об этом в другое время. Я рада, что вы успокоились.

Семен Васильевич. Спасибо тебе.

Ольга. Я должна ваше здоровье беречь. За вами мне хорошо жить, а за братьями еще Бог знает.

Семен Васильевич. Правильно.

Ольга. Видите — взять давешнюю сцену. Хороша она? Какой прок в ней?

Семен Васильевич. Сергей — разбойник.

Ольга. Я вам вчера говорила, я его знаю. Если раздражить его, он, точно, может разбойником стать. Хуже. А мягкотою его можете куда угодно привести. Конечно, это вам неприятно было, что он сделал, а только оно к лучшему вышло.

Семен Васильевич. Как к лучшему? И ты туда же.

Ольга. Что он велел ему уйти, это хорошо, иначе бы вы до смерти рассердились. Да и народ теперь знаете какой — Бог знает, какая бы неприятность вышла. Ведь этакий кучерина рассвирепеет — кто его удержит, ему заодно пропадать. Опять, что деньги дал, тоже хорошо. Теперь он молчать будет, а то, знаете, какие бы слухи пошли. Пожалуй, к тому и шло дело. Ведь уж Василий Семенович Ивана допрашивал, куда мы ездили, а это по всему дому пошло. Такие слухи пойдут, нам всем срам будет, а Ерыгин не триста тысяч — миллион потребует.

Семен Васильевич. Так я и дам!..

Ольга. Что ж, свадьба расстроится. Мне ничего, мне не худо дома, да у вас же на руках я останусь. А к чему истории? К чему людей мешать? Разве нельзя было просто позвать и спросить? Да я и сама пришла бы к вам, я и теперь сама пришла. Мне от вас нечего таиться. Я плохих дел не делаю, чтоб таиться.

Семен Васильевич. Куда ж ты ездила?

Ольга. Я была с Сережей у его знакомой девушки.

Семен Васильевич. Так и есть. Василий прав. Как ты смела? Как смела? Отвечай, как осмелилась в такие места ездить.

Ольга. По очень важной причине. И я думаю, вы не похулите, если моего счастья желаете. Если б что худое было, я бы не стала говорить. Василий Семенович, верно, не рассказывает вам, где бывает.

Семен Васильевич. Василий Семенович — мужчина, а ты девушка.

Ольга. Если я худо сделала, вы о меня взыщите. Только я вам вот что скажу. Ваш гнев только и может меня тронуть. Потому что я вас как отца почитаю. Иначе он вам больше повредит, чем мне. Вы сердитесь, у вас кровь портится, и удар может быть. Это мне больно, а то я стою себе, в одно ухо впускаю, в другое выпускаю. Вот и все. Бить вы меня не станете — стыдно. Запрете, буду книги читать. Отберете, буду в голове повести и стихи сочинять. Головы не снимете. Я по любви к вам желаю, чтобы вы не сердились.

Семен Васильевич. Ты, Ольга, тоже разбойница.

Ольга. Против злых и гадких — да. А вы сами вчера говорили, что хвалите меня и будете со мной советоваться.

Семен Васильевич. Вчера я еще не знал всех твоих штук.

Ольга. А штуки вот в чем. Вы когда утром были встревожены после разговора с Сергеем, пришли к маменьке и говорили как бы вернуть его. Вы были огорчены, мне стало жаль и вас и маменьку, и Сергея. Я и подумала: верно, он у той девушки, дай схожу за ним. Меня только побранят, а может, я и ему и всем пользу сделаю. Вы бы ведь не пустили меня, если б я попросилась, потому были рассержены, так я, ничего не говоря, и пошла. Пошла, нашла его там и уговорила вернуться. Разве это худо?

Семей Васильевич. Чего ж ты вчера об этом не сказала.

Ольга. Это я худо сделала, да не знала, чтоб из этого неприятности вышли.

Семен Васильевич. Мать знала?

Ольга. Маменька не знает и того, что я с вами теперь говорю. Потому маменька женщина слабая и больная. Я больше по вас иду.

Семен Васильевич. Гм! А вечером?

Ольга. Вечером я хоть и не совсем хорошо сделала, а, думаю, не совсем и худо. У вас спроситься я не могла, хоть и знала, что вы пустили бы — потому поехала, как вы уехавши были. А маменьке просто сказала, что с Сережей к подруге еду. Как вы вчера мне все сказали, я и стала думать: как же я это стану делать. Это не легкое дело. Для меня совсем новое, а научиться негде. Тут я и подумала: посмотрю, как эта девушка с Сережей себя ведет, а кстати, он же ведь к ней все равно пойдет — лучше, чтоб я тут была, не то он глупостей наделает. А это теперь невыгодно.

Семен Васильевич. Плут ты, Ольга, большой руки плут.

Ольг а. Вот и все, что я худого сделала, а по крайней мере ту девушку вызнала.

Семен Васильевич. Какая ж она такая?

Ольга. Она точно молодым людям нашего круга не пара. Это я и Сереже говорила, а только худого в ней ничего нет, кроме только, что она небогатая. А она скромная и честная девушка. Это тотчас видно. И Сережа мне слово дал, иначе я бы и не поехала. Сама по себе она хорошая девушка. Да вам, папенька, лучше знать. Вымогает ли у вас Сережа деньги? Ведь будь она худая, она бы уж разоряла его. Он ее давно знает. Только то несчастье и есть, что они любят друг друга. А может, и это еще счастье, потому, говорят, молодые люди должны любить. Вам это должно быть лучше известно. Вы и теперь не старый человек, а были сами молоды. У Сережи мягкое и привязчивое сердце. Привяжись он к дурной девушке, та и разорила бы его, и дурным человеком сделала бы. Ведь он ваш сын, хоть вы и не довольны им. А тут еще большой беды нет, что они любят друг друга.

Семен Васильевич. Ну, ступай. Я обо всем этом подумаю. Только знай, я на тебя уж не полагаюсь. Вчера я тебе совсем верил, а сегодня только вполовину.

Ольга. Это худо. Если вы мне не будете верить — наши дела пропадут. Вам тяжело будет. Если Василий будет с Ерыгиным заодно, Сергей с той девушкой, а мы с вами врозь — что будет? Там вам большие хлопоты, неприятности, может расходы, и все-таки ничего не выйдет, а они женятся. А тут опять ничего не выйдет: или разорят, или до большого приданого доведут. Вы старше и опытнее меня, больше людей видели — вам лучше разобрать, кого мне выгодное держаться. Я бы желала, чтобы вы совсем на меня положились.

Семен Васильевич. А вот посмотрю, как с Ерыгиным дело поведешь.

Ольга. Я его желаю хорошо повести. Только, если вы той руки держаться будете, вам пользы не будет.

Семен Васильевич. Ну, ступай, ступай. Я посмотрю. Смотри ужо, будь с графом умна.

Ольга. Это первым делом. А как же с Сережей?

Семен Васильевич. Не твоя забота. Ты туда не мешайся, если себя сберечь желаешь. Ступай, мне некогда.

Ольга уходит.

Семен Васильевич звонит. Входит слуга.

Семен Васильевич. Василия Семеновича проси.

Слуга уходит.

Как тут быть? Просто ума не приложишь. У Василья точно могут быть с Ерыгиным шашни. Это правильно. Сергей — как бишь Василий назвал? — Словом, веры ему никакой нельзя дать. Ольга — не разберешь, что она хорошо скажет, совсем правильно, а бестия так из нее и выглядывает. Про Анну Петровну и говорить нечего — так плоха, так плоха, ну ее совсем. А все лучше Василья держаться. Деньгу-то я попридержать могу, благо надоумлен, а юн ближе, ближе к моему духу подходит. А вот посмотрим — проэкзаменую я его порядком.

Василии Семенович (входя). Вы за мной посылали, я этому очень рад. Нарочно дома остался. Признаюсь, меня поразило, когда мне не отворили. Я вам советую остерегаться Ольги. Это страшная шельма.

Семен Васильевич. Ты думаешь?

Василий Семенович. Я до сих пор не обращал на нее внимания, считал пустою девчонкой, которою мать и Сергей управляют, но я вам скажу. Если ее пораскусить — это ого-го. Что вы думаете, ведь это она Сергея в кабинет привела.

Семен Васильевич. Э?

Василий Семенович. Мне Иван доложил. Она вас целою сетью интриг опутала. Как только вы послали за кучером, ей было донесено прежде, чем ваш приказ исполнили. Она тотчас и шмыгнула к Сергею.

Семен Васильевич. То-то она его так славно защищала.

Василий Семенович. Если хотите быть спокойны, надо всю прислугу сменить до одного человека, кроме моих людей. Ни на кого нельзя положиться.

Семен Васильевич. Всех сгоню. Этого добра довольно.

Василий Семенович. Позвольте вас еще спросить, говорила она о своих вчерашних похождениях?

Семен Васильевич. Все рассказала, я ее приструнил. Ты правильно говорил. У этой студентки была. Да бишь, как ты Сергея-то называл?

Василий Семенович. Нигилистом.

Семен Васильевич. Хорошо! Нигилистом. Напиши, братец, мне это на записку.

Василий пишет.

Она и утром там была.

Василий Семенович. Это и я узнал. Пожалуйста, если мать будет вам жаловаться, не обращайте внимания. Я ее слегка пришпорил. Нельзя. Так дочерей-невест не держат. Она ведь призналась мне, что сама утром пустила ее.

Семен Васильевич. Ох, шельма Ольга! Уверяла, что мать ничего не знала. Ну, задам же я Анне Петровне!

Василий Семенович. Они все в заговоре: и мать, и Ольга, и Сергей, и люди. Да кто их знает, еще сколько их там. Вы смотрите, я вас предупреждал в опять говорю: это к страшным вещам приведет. Вы этих нигилистов не знаете.

Семен Васильевич. Точно, друг мой, не знаю.

Василий Семенович. Они все ниспровергнуть хотят, все власти и все порядки.

Семен Васильевич. Это мне вчера и князь Петр Иванович говорил.

Василий Семенович. Смотрите, что будет. Сергей женится тайком. Пожалуй, и у Ольги какой-нибудь любовник завелся. Верно, не без того, так бы девчонка не стала шнырять туда. Что за радость себе неприятностинаживать! Увидите, и нам с вами несдобровать. Эти люди на все способны. Весь дом заодно с ними. Как не стыдно, право, Анне Петровне. Кажется, не девочка!

Семен Васильевич. Слушай, Василий, у меня голова вкруг идет. Говори, что делать.

Василий Семенович. Сделать можно. Только надо действовать не по-вашему. Будь моя воля в доме, я бы в три дня порядок водворил. Шелковыми всех бы сделал.

Семен Васильевич. Делай, голубчик, делай. Я препятствовать не буду.Что хочешь, делай. Моих сил уж нет.

Василий Семенович. Не препятствовать — ничего не значит. Если хотите усмирить их, предоставьте мне полную власть действовать, как я найду нужным и надлежащие средства к тому, а сами оказывайте содействие. Увидите, какповеду дело.

Семен Васильевич. И средства? Какие же средства, Василий?

Василий Семенович. Понятно, денежные. Без средств ничего не сделаешь.

Семен Васильевич. У меня, брат, нынче денежные средства в весьма критическом положении.

Василий Семенович. Как знаете. Вы желали моего мнения,— я вам говорю его, указываю размеры зла и предлагаю меры. Не хотите — ваше дело. На меня потом не пеняйте.

Семен Васильевич. Как же думаешь поступить, мой друг?

Василий Семенович. Весьма просто. Вы же сказали, что ушлете Сергея.. Нечего мешкать, сегодня вон из города.

Семен Васильевич. Это и я хотел. Да как сделать?

Василий Семенович. За это я берусь. Вы только вторьте мне. Не убеждением — так хитростью, не хитростью — так силой — надо сделать, сделаю. Девчонку его я на себя беру, вы до нее не касайтесь. Ручаюсь, не женится, когда вернется…

Дом очистить, всю челядь сменить и скорей. С матерью вы управитесь.

Семен Васильевич. Ее-то я приберу к рукам.

Василий Семенович. За Ольгой будем в четыре глаза смотреть. Да накажите и дворнику — он мужик смышленый. А я Ивана своего выдрессирую. Пока не даст Ерыгину слова, ни на шаг из дома без вас или без меня. Да я теперь на нее особое внимание обращу. Видите, как все просто.

Семен Васильевич. Спасибо, большое спасибо тебе, Василий Семенович. Это подлинно, ты воскресил меня. Я на все это согласен, вполне согласен. Только на что ж тут средства?

Василий Семенович. Во-первых, Сергея надо отправить.

Семен Васильевич. Ну, это понятное дело.

Василий Семенович. А вы думаете с той девчонкой мало расходов будет? Такие дела даром не делаются. Да вы не жалейте денег. Рассчитайте. Если Ольга выйдет за Ерыгина да я хорошую партию сделаю — мы втройне: вы, я, да он такой удой воздвигнем, что к нам реками золотое молоко потечет, а о чинах да почестях я и не говорю. Плевое дело.

Семен Васильевич. Ты это, Василий, просто как Соломон (легендарный правитель Иудеи, сын Давида, чьё имя стало нарицательным для любого мудрого руководителя) рассудил. Действуй, действуй. За расходы я отвечу. Только, право, голубчик, пощади мой карман. Ей-ей, времена плохие.

Василий Семенович. Будьте спокойны. Я сию минуту отправлюсь, куда следует, a вы пошлите за подорожной, отпуск ему достаньте да начните в доме порядок вводить. Сергея мы до обеда выпроводим. До свидания.

Семен Васильевич. Спасибо тебе, Василий, подлинно спасибо. Постой, Василий. Василий, еще пару слов. (Следует за Василием Семеновичем).

Сцена 2-ая

У Лизы.

Лиза работает. Сережа.

Сережа. Теперь я совсем твой, Лизеночек.

Лиза. Совсем, Сережа. Ты и сиди целый день у меня. К Басову только ночевать ходи. Не сердись на меня, я рада. Мне ничего не надо, как чтоб ты был около меня. Ты хоть не говори — делай свое дело:, только будь тут. Я поработаю, поработаю и посмотрю на тебя. А тебе не скучно?

Сережа. Нет, и мне хорошо с тобой. Мне жаль, что папенька рассердился. Да что делать? По крайней мере я с маменькой простился и она не сердится на меня, и на счет Оли я спокоен.

Лиза. Милочка Оля! А знаешь Сережа, я и сама не понимаю как это, только точно я тебя еще больше люблю с тех пор, как она тут была. Мне бы хотелось и твою маменьку увидеть.

Сережа. Верно, она с Олей будет к нам после свадьбы. Оля обещала.

Лиза. Оля сделает, что захочет. А наверно через неделю свадьба?

Сережа. Наверно. Что теперь помешает? Мне совестно перед тобой, что я такой нерешительный. Да что мне делать, когда у меня такое мягкое сердце? Я ведь не за себя колеблюсь. В таком деле, где я могу одним собой жертвовать, нет никого решительнее и бесстрашнее меня. А чуть разделятся интересы тех, кого я люблю, я совсем слаб становлюсь. Я знаю это недостаток. Ты не досадуй на меня.

Лиза. Я тебя, Сережа, больше всего люблю за твое доброе сердце. Я часто об этом думаю. А ты за что меня любишь?

Сережа. Я все в тебе люблю.

Лиза. Ну, поцелуемся разочек.

Целуются.

Сережа. У меня только и есть одно сильное желание тебя счастливой сделать. Я не сержусь на папеньку, а удивляюсь ему. Как можно препятствовать чужому счастью? И из-за чего? Право, я бы с радостью имя и фамилию переменил. А ты как думаешь, Лиза, будем мы счастливы?

Лиза. Только бы обвенчаться. Тогда, наверно, будем. А до тех пор я все как-то неспокойна.

Сережа. Всего неделька осталась. Теперь и выкликать надо в одной церкви. Мы уж сами сходим к священнику, а не пошлем Пашу. А как насчет квартиры?

Лиза. Басов пошел смотреть. Ах, мне бы не хотелось отсюда. Я столько времени любила тебя здесь. У меня каждое место на перечет, где ты какое слово сказал.

Сережа. Как-нибудь недельку протянем, а там можно будет и не съезжать.

Лиза. Как это нам давно не пришло в голову? Спасибо Басову.

Сережа. А ты, душечка, вместе с ним исправляйте меня от нерешительности. Подсмеивайтесь чаще надо мной. Я думаю, это дурная привычка или, скорей,

непривычка к самостоятельности. Это воспитание наше! А кто знает? Может и натура — только нет, вернее привычка. Я буду переделывать себя.

Лиза. Не сходить ли нам скорее к попу. Я спокойнее буду, когда это кончится.

Сережа. Сходим.

Лиза (одеваясь). Паша!

Паша входит.

Ты посиди, голубушка, дома, мы через полчасика воротимся.

Паша. Посижу, посижу. Отчего не посидеть? Куда ж идете-то?

Сережа. Прогуляться пойдем, а может, зайдем еще куда-нибудь?

Паша. Погуляйте, погуляйте, с Богом. Пущать, коли кто придет?

Лиза. Если кто из своих, пусть посидит.

Уходят.

Паша (одна). Эх не дожила Марфа-то Ивановна, покойница. То-то бы нарадовалась, то-то бы нарадовалась. Годика всего и не дотянула, сердечная. А уж как любила, как любила. И то сказать, ласковитый ребенок Лиза-та наша. Бедная, бедная. Чего, чего на своем веку не выжила. Ох, помаялась. Наш-то был не Сереже чета. Куды! Этот словно божья овечка. Верно, материнскими молитвами Лизе такое счастье, ничьими, как материнскими. Где отцу! Тот чай рам теперь в огне жарится. И то поделом, ох поделом. Тяжел был на руку.

Звонок. Идет отворять.

Кого Бог дал?

Василий Семенович (войдя). Лизавета Николаевна дома?

Паша. Ушедши.

Василий Семенович. С Сережей?

Паша. Да вы то кто такой?

Василий Семенович. Я близкий им человек. Не признаете меня в лицо, Прасковья Кондратьевна?

Паша. Нет, батюшка, в первый раз вижу, как есть в первый.

Василий Семенович (вынимает деньги). Для первого знакомства вот вам на кофеек.

Паша. Что вы, сударь. Как это от чужого человека брать. Ни-ни.

Василий Семенович. Какой я чужой! Ближе то меня вряд ли кто и будет вашей барышне. Я женихов брат. Берите без опасения.

Паша. Вот что. Благодарим покорно. Милости просим, милости просим. Посидите минутку. Сейчас будут. Прогуляться пошли. Сейчас будут.

Василий Семенович. Посижу. А что, у вас скоро свадьба?

Паша. Через неделю справим, через неделю.

Василий Семенович. Это хорошо. Вот я невесте подарочек привез. Не знаю, как лучше — самому ли в руки отдать, или сюрпризом положить?

Паша. В руки, в руки, на платье, может, али платок?

Василий Семенович. А вот придет, посмотрим.

Паша. Вот, вот, вот, вот, вот. Чай дорого?

Василий Семенович. Для другой бы дорого было, для нее ничего нет дорогого. А много гостей на свадьбе будет?

Паша. Много будет, много. Всех друзей, приятелей созовем. Без гостей нельзя свадьбу.

Василий Семенович. Кто ж друзья-то?

Паша. Петра Митрич — это уж первым делом.

Василий Семенович. Это кто?

Паша. Петр Митрич-то? Басов по фамилии. Сосед, рядом и живет с нами. Это самый первеющий друг. Самый закадычный. Они с Ольгой Семеновной, пошли Господи здоровья, все дело сделали. Где бы Сереже, куды!

Василий Семенович. Так они с Ольгой, это сестрой-то?

Паша. Они, они батюшка.

Звонок.

Вот и наши. То-то рады будут. То-то рады. (Отворяет).

Входят Лиза и Сережа.

Сережа. Вася!

Василий Семенович. Представь меня Лизавете Николаевне.

Сережа. Как ты здесь? Лиза, это мой брат.

Лиза молча кланяется. Паша уходит и подсматривает.

Василий Семенович. Лизавета Николаевна, простите мне эту смелость. Цель моего посещения извиняет меня. Я здесь по поручению отца и имею переговорить о весьма важных для всех нас делах. Во-первых, позвольте передать вам от его имени эту безделушку. (Подает пакет).

Лиза. Благодарю вас, только я не могу этого принять.

Василий Семенович. Почему же?

Лиза. Сережа знает, что я положила не брать до свадьбы никаких подарков, даже от него, не только от родных.

Василий Семенович. Но это от отца.

Сережа. Она ведь сказала тебе.

Василий Семенович. Не везти же мне ему назад?

Лиза. Я бы просила вас покончить об этом предмете. Присядьте, пожалуйста. Вы желаете говорить с ним одним или и со мной?

Василий Семенович, Дело касается нас всех. Начну с себя. Я узнал о вашем предполагаемом браке вчера, как и найти родители. Я долго колебался, как отнестись к нему. Мне было тяжело выбирать между тобой, Сережа, и отцом. Но сегодня утром, после твоего отъезда произошли сцены, заставившие меня решиться. Ты можешь безусловно рассчитывать на меня.

Сережа. Благодарствую, Вася. Видишь, Лиза, я всегда говорил, что Вася будет за нас. Что же дома было?

Василий Семенович. Это мне неприятно рассказывать. И маменьке, и сестре, и мне порядком досталось. Старик упрям и горяч. Даже Ольга ничего не могла сделать. Наконец, мне удалось уломать его. Он обещал помириться с тобой и согласиться на вашу свадьбу.

Сережа. Что ты!

Лиза. Какое счастье! Как мне благодарить вас?

Василий Семенович. А вы даже не хотели взять его подарка.

Лиза. Нет, пожалуйста,, не говорите об этом. Мне это было бы страшно тяжело.

Василий Семенович. Это страшно оскорбит старика. Сережа, ты ведь знаешь его. Я бы на твоем месте убедил ее взять.

Сережа. Правда, возьми Лиза.

Лиза. Нет, не проси.

Василий Семенович. Вы для него не хотите принести этой небольшой жертвы, тогда как ему придется принести для вас большую.

Лиза. Я для Сережи принесу всякую.

Василий Семенович. Вы приняли.

Сережа. Какую ж мне жертву?

Василий Семенович. Я не знаю, достанет ли в тебе мужества.

Сережа. Для Лизы достанет.

Василий Семенович. Я Лизавету Николаевну вижу в первый раз, но если бы знал ее, как ты, — у меня бы не хватило решимости. Чтоб поддержать тебя, скажу, что эта жертва будет разом и для нее, и для маменьки, и для Ольги — наконец, и для отца, и для меня.

Сережа. Если все их интересы согласны, я не знаю жертвы, которой бы не принес. Но ты меня готовишь точно к чему-то ужасному.

Василий Семенович. Потому, что я понимаю любовь. Для всякого другого это был бы пустяк, не стоящий разговора, для влюбленных — ужасно.

Лиза. Разлука?

Василий Семенович. Ровно на один месяц, чтоб соединиться навсегда. Что ты скажешь, Сережа?

Лиза. Это невозможно, не может быть такого условия.

Василий Семенович. Я вам скажу его яснее. Сергей, ты лучше знаешь наши семейные отношения и причуды отца. Он долго и упорно отбивался. Я сам был сначала против вас. Наконец, вот на чем порешили. Он считает себя оскорбленным и требует безусловного послушания как искупления. Вместе с тем, он говорит, что любит тебя, желает твоего счастья и хочет увериться, что эта любовь —не вспышка, а серьезное чувство, которое устоит против испытания. Чтоб получить его прощение и согласие на брак, ты должен немедленно ехать со мной домой и сегодня же отправиться ровно на месяц в ближайшую деревню. Если откажешься, он не хочет и слышать о тебе. Выбирай! Мы все умоляем тебя подвергнуться месячному испытанию.

Лиза. Сережа не соглашайся, мое сердце не верит. Таких испытаний не может быть. К чему они?

Сережа. Слышишь, папенька хочет послушания.

Лиза. Не верь, не верь. Они хотят только нас разлучить.

Василий Семенович. Решай, как знаешь. Я наперед сказал, что у тебя не хватит мужества.

Сережа. Лиза, какое страшное положение.

Лиза. Сережа, зачем нам разлучаться? Мало ли что может случиться в месяц. Мы через неделю будем счастливы.

Василий Семенович. На это и не надейтесь. Старик ни за что не допустит до свадьбы.

Лиза. Как он может не допустить?

Василий Семенович. С деньгами и связями все можно.

Лиза. Если ты меня хоть крошечку любишь, не соглашайся.

Василий Семенович. Вы малодушны. Подумайте, чем вы рискуете из-за такой пустой вещи. Что значит месяц? Он может здесь захворать и пролежать месяц. И из-за таких пустяков вы разрушаете счастье и свое, и его, и всей нашей семьи. Если он сегодня не примирится с отцом, дом превратится в ад для матери и сестры, а вы навсегда проститесь с счастьем.

Сережа. Лиза, я думаю принять. Подумай, неужели для маменьки и Оли мы не можем это сделать?

Лиза. Если бы все это было правда, прислали бы Олю, а не его.

Василий Семенович. На нее отец сердится за то, что она вчера была здесь, и у нее теперь свое важное дело.

Лиза. Душечка, милый Сережа, я тебя всем сердцем умоляю, не соглашайся.

Василий Семенович. Знаете к чему это приведет? Вас развезут насильно, и вы никогда не увидитесь, а вся семья будет вечно страдать за вас. Я ждал в тебе больше чувств, Сережа, а вижу ты страшный эгоист.

Сережа. Лиза, решимся.

Лиза. Ни за что.

Василий Семенович. Мне очень жаль. Делать нечего. Вы сами всем петлю надеваете. Прощайте. (Встает).

Сережа. Погоди, Вася. Нельзя ли меньше месяца?

Василий Семенович. Не знаю. Отец сказал месяц. Но я думаю, можно будет уломать. Ему, главное, хочется послушания. Попробуем.

Сережа. Я упрошу. Поедем.

Лиза. Сережа, подожди хоть Басова.

Василий Семенович. Я больше не имею времени ждать.

Лиза. Не езди, не езди.

Сережа. А если я с тобой поеду, мне дадут с ней проститься?

Василий Семенович. Нечего и спрашивать.

Лиза. Что ‘нечего и спрашивать’? Сережа, слушай, как он уклончиво говорит.

Василий Семенович. Вы ребенок.

Лиза. Дайте прямой ответ.

Василий Семенович. В каких угодно выражениях?

Лиза. Дайте честное слово, что он сегодня будет здесь.

Василий Семенович. В этом он должен дать слово. За себя — я даю.

Лиза. Не верь ему. Все это ложь. Мое сердце говорит мне.

Василий Семенович. Сергей, да или нет? Я еду. (Берется за дверь).

Сережа. Да. Лиза я даже не прощаюсь с тобой.

Лиза. Я тебя заклинаю — вернись сегодня, не то мы не увидимся!

Василий и Сергей уходят. Лиза плачет.

Сцена 3-тья

Гостиная Возницыных.

Анна Петровна, Ольга, Семен Васильевич входит с графом Ерыгиным.

Семён Васильевич. Я вас, граф, дамам предоставлю. Вы меня извините. Сегодня, просто, голова вкруг идет от дел. Анна Петровна, на два слова.

Анна Петровна уходит с ним.

Граф Ерыгин (садясь, к Ольге). Comme il fait froid ce matin (как холодно сегодня утром).

Ольга. Сколько градусов?

Ерыгин. Было восемь, когда я из дому выехал.

Ольга. По чьему термометру?

Ерыгин. Да по моему.

Ольга. Я и не знала, что вы физик.

Ерыгин. Как физик.

Ольга. Чем же ваш отличается от Цельсия (то есть шкалы Андреаса Цельсия (1701 — 1744 гг.), шведского физика)?

Ерыгин. Какого Цельсия?

Ольга. Вы разве не учились физике?

Ерыгин. Когда-то учился.

Ольга. Вы где воспитывались?

Ерыгин. В школе вместе с вашим братом.

Ольга. Образцовое заведение.

Ерыгин. В каком отношении?

Ольга. Во всех. Образцовых молодых людей готовит.

Ерыгин. Merci за комплимент.

Ольга. Развитых, сведущих, мыслящих. Вы в какой науке были сильнее всего?

Ерыгин. У меня во всех были хорошие баллы.

Ольга. Я думаю, в верховой езде.

Ерыгин. Как вы угадали? Или вам Basile сказал?

Ольга. Нет. У меня есть дар ясновидения. А после выпуска много занимались?

Ерыгин. Ездой-то? Да каждый день, несколько.

Ольга. Сколько ж примерно? Часа три или больше?

Ерыгин. Как случится. Весной на острова поедешь, целый вечер проездишь.

Ольга. Ну и зимой случается гарцевать, по Невскому или набережной?

Ерыгин. Иногда, перед обедом.

Ольга. Это для удовольствия или для возбуждения аппетита?

Ерыгин. Нет, для препровождения времени.

Ольга. А езда не отвлекает вас от других занятий.

Ерыгин. От каких?

Ольга. Мало ли у вас! Визиты, выезды, рестораны, пикники, балы разные, карты.

Ерыгин. На все время найдется. Иногда не знаешь, как день убить.

Ольга. А никаких особенных занятий у вас нет?

Ерыгин. Какие же особенные?

Анна Петровна (входя). Извините, граф, Семен Васильевич задержал меня,

Ерыгин. Мадмуазель Ольга так любезна, что с ней не видишь, как время летит. Только с моей стороны не любезно, что все о мне разговор идет. Вы весело проводите время, m-lle Ольга?

Ольга. И весело, и скучно, как случится. Впрочем, скучно только тогда, когда приходится быть с глупыми людьми. К счастью, у нас их почти совсем нет. Очень мало.

Ерыгин. Вы много выезжаете?

Ольга. Стараюсь как можно меньше, но нахожу, что слишком много.

Анна Петровна. Она у меня домоседка.

Ерыгин. Вы разве не любите выездов?!

Ольга. Если бы любила, выезжала бы больше.

Ерыгин. Что ж вы любите?

Ольга. Все хорошее и умное.

Анна Петровна. Она у меня читать охотница.

Ерыгин. Вы много читаете?

Ольга. Много. Теперь одни неучи могут обходиться без книг. А вы любите читать?

Ерыгин. Как же. Очень люблю.

Ольга. Что ж вы читаете?

Ерыгин. Я?

Ольга. Да, вы.

Ерыгин. Да разное.

Ольга. Например?

Ерыгин. Ну, журналы.

Ольга. Какие же?

Ерыгин. Вот ‘Русский вестник’ (российский журнал, издававшийся в 1856 — 1906 гг. М. Н. Катковым). А вы что читаете?

Ольга. Журналы все просматриваю. Что хорошего в последней книге ‘Русского вестника’?

Ерыгин. Я, признаться, еще не успел прочитать

Ольга. A в предпоследней?

Ерыгин. Признаюсь, на эти вещи у меня страшно слабая память.

Ольга. Ну, ‘Отцы и дети’ (впервые этот роман русского писателя И. С. Тургенева (1818 — 1883 гг.) был напечатан в ‘Русском вестнике’ в 1862 г.), вы, конечно, читали.

Ерыгин. Еще бы.

Ольга. Я еще не читала.

Ерыгин. Прекрасная вещь.

Ольга. Расскажите содержание.

Ерыгин. Да это длинно.

Ольга. Вы в нескольких словах.

Ерыгин затрудняется.

Анна Петровна. Оля, граф, верно, не интересуется литературными вопросами. Часто вы бываете в театре, граф?

Ерыгин. Как же, особенно в балете.

Ольг a. Maman, вы самый интересный разговор прервали. М-r Ерыгин сказал, что он любит читать. Кроме журналов, книг вы много читаете?

Ерыгин. Книг я мало. Некогда.

Ольга. Вы же сказали, что не знаете, как время убить.

Ерыгин. Да, иногда.

Ольга. Что ж, действительно мало или вовсе не читаете.

Ерыгин. Иногда случается.

Ольга. Что, например?

Ерыгин затрудняется.

Анна Петровна. А что сама ты теперь читаешь?

Ольга. Две старые, но превосходные книги: ‘Der Kreislauf des Lebens (круговорот жизни)’ Молешотта (Я. Молешотт (1812 — 1893 гг.), немецкий физиолог, представитель вульгарного материализма) и ‘De la Justice (о справедливости)’ Прудона (П.-Ж. Прудон (1809 — 1865 гг.) — французский публицист, экономист и социолог, идеолог мелкой буржуазии).

Ерыгин. Неужели вы такие книги читаете?

Ольга. Читаю, а что?

Ерыгин. Как же, Прудон — это страшные вещи, социализм.

Ольга. Какие же страшные? Поспоримте, я люблю спорить.

Ерыгин. Я не читал Прудона.

Ольга. Это хорошо! Впрочем, чтоб с пользой читать этого великого писателя надо иметь очень сильную голову и навык думать.

Анна Петровна. Оля, что ты всё об ученых предметах?!

Ольга. У нас одни вкусы с m-r Ерыгиным: оба любим умственные занятия. Если ему скучно, можно переменить разговор. О чем вы любите говорить, m-r Ерыгин?

Ерыгин. Я обо всем люблю.

Иван (входя). Барыня, вас барин просит на половину Василья Семеновича.

Анна Петровна. Pardon (простите), m-r Ерыгин. Оля, займи графа. (Уходит за Иваном).

Ерыгин. Будете вы в субботу у графини Марьи Петровны?

Ольга. Не думаю. (Звонит).

Ерыгин. Жаль, я хотел вас на мазурку пригласить.

Входит слуга.

Ольга. Попросите, пожалуйста, Машу.

Слуга уходит.

Ерыгин. Так вы предпочитаете семейную жизнь?

Ольга. Я предпочитаю быть госпожою своего времени и занятия.

Маша в дверях.

Извините, я вас на минуту оставлю. (Говорит с Машей и возвращается).

Ерыгин. Признаюсь, и мне надоело это бесцельное существование. Думаю жениться.

Ольга. Для чего же вам жена?

Ерыгин. Как для чего?

Ольга. Так. Какую роль она будет играть при вас или вы при ней?

Ерыгин. Я хочу от жены много условий.

Ольга. Вам не трудно будет найти.

Ерыгин. Вы думаете?

Ольга. Убеждена.

Ерыгин. А чего вы от мужа желаете?

Ольга. Немногого: дурака, которого бы я могла за нос водить.

Ерыгин. Ну, вы не скоро найдете.

Ольга. Я сама так думала.

Маша в дверях.

Который час, m-r Ерыгин?

Ерыгин. Скоро три.

Ольга. Ах, как поздно.

Ерыгин. Вы спешите куда-нибудь?

Ольга. И очень.

Ерыгин. В таком случае, не смею вас задерживать. (Встает).

Ольга. Мне очень жаль.

Ерыгин раскланивается и уходит.

Сцена 4-вёртая.

Комната Василия Семеновича.

Семен Васильевич. Василий Семенович. Сережа.

Семен Васильевич. Ты благодари Василья Семеновича. Кабы не он, я бы тебя на глаза к себе не пустил.

Сережа. Он знает, что я ему очень благодарен.

Семен Васильевич. Так ты, того, отправляйся в Ямбургскую деревню. Я отпуск на четыре месяца тебе взял. Спасибо Ивану Петровичу.

Сережа. Как на четыре? Вася сказал — на месяц.

Семен Васильевич. Это на всякий случай. Может, самому вздумается остаться. Соседки хорошенькие есть.

Сережа. А когда я вернусь, вы точно позволите мне на Лизе жениться?

Семен Васильевич. Если ты только сам не переменишь мыслей.

Сережа. Я уж не переменю. Месяц — много. Вы убавьте, папенька.

Семен Васильевич. Ну нет, брат, извини. Я и на месяц-то только ради Василья согласился.

Василий Семенович. Неужели и месяца не выдержит твоя любовь?

Сережа. В котором же часу ехать?

Семен Васильевич. Сейчас и ехать. Василий тебя за город проводит. К обеду ему надо домой поспеть.

Сережа. Как, не простившись с Лизой? Я не поеду, не простившись с ней.

Семен Васильевич. Это ты, брат, пустое.

Сережа. Как хотите, я не поеду. Вася, мы ведь оба дали ей слово.

Василий Семенович. Что ж делать, когда папенька не желает. Позвольте ему, папенька, хоть для меня.

Семен Васильевич. Полагаешь, позволить?

Василий делает знак.

Сережа. Я скоро прощусь.

Семен Васильевич. Пора ведь в путь, Василий.

Сережа. Я не поеду, не простившись.

Семен Васильевич. Не поедешь — повезут. Теперь ты у меня в руках. Добром не хочешь — заставлю…

Сережа. Как хотите. Я не еду.

Семен Васильевич. Слушай, Сергей! Я долго разговаривать да упрашивать не стану. Для тебя делают. Не хочешь — другим путем буду действовать.

Василий Семенович. Ты напишешь ей. Письма можешь хоть через меня посылать.

Семен Васильевич. О письмах и думать нечего. Запрещаю, решительно запрещаю.

Сережа. Я решительно не еду.

Василий Семенович. Пошлите за маменькой. Время уходит. Лошади готовы.

Семен Васильевич выходит.

Василий Семенович. Не противься, Сережа. Старик, как чурбан, упрям. Все пропадет. Пожалей нас. Маменьке из-за тебя житья нет. Прощаньем не поможешь, только тяжелее. Положись во всем на меня, я успокою Лизу и через недельку верну тебя. Да хочешь вот что: мы по дороге заедем купить кольцо,— я и отвезу ей от тебя.

Сережа. Это хорошо.

Василий Семенович. Это самое лучшее. Пожалей и ее бедную. Ты думаешь, ей легко будет?

Сережа. Вася, Вася, как я ее оставлю?

Василий Семенович. Долго ли месяц? Зато-то потом — подумай! Неужели общее спокойствие не стоит такой жертвы.

Сережа. А что если это обман?

Василий Семенович. За кого ты нас считаешь? Даю тебе слово, что отлично обработаю Лизино дело. Я вполне одобряю твой вкус.

Сережа. Вася, милый, вся моя надежда на тебя. Я тебя считаю честным человеком. Да и с какой стати тебе разбивать чужое счастье?

Входят Семен Васильевич, Анна Петровна.

Маменька, маменька! Не оставьте Лизу.

Анна Петровна (утирая глаза). Надолго ты, Сережа?

Сережа. Месяц.

Анна Петровна. Пиши, Сережа — да береги себя.

Сережа. Ее поберегите. Скажите, меня не обманут, маменька?

Анна Петровна. Семей Васильевич обещал мне, мой друг. Я думаю, он сдержит слово.

Семен Васильевич. Ну, проститесь, да и в путь.

Сережа. А с Олей?

Семен Васильевич. Она занята.

Василий Семенович. Пойдем, оденешься. Она подойдет к тому времени.

Сережа. Только я не поеду, не простившись с ней.

Семен Васильевич. Ты сделаешь, как я тебе велю.

Анна Петровна. Не браните хоть его на прощанье.

Семен Васильевич. Извольте молчать! Отправляйся одеваться, Сергей.

Сережа. Я и с Басовым не простился. Маменька, Вася, просите, чтоб меня пустили проститься.

Семен Васильевич. Ступай одеваться.

Входит Ольга.

Сережа. Оля!

Семен Васильевич. Ты зачем? Где граф?

Оля. Ушел.

Семен Васильевич. Как ушел? Как ушел?

Ольга. Так, встал поклонился и ушел. Сережа, как ты здесь?

Сережа. Оля, Оля, прощай!

Ольг а. Куда ты?

Сережа. Разве ты не знаешь?

Ольга. Ничего.

Семен Васильевич. Ступай отсюда, Ольга. Анна Петровна уведите ее,

Сережа. Ты не знаешь? Я в деревню.

Ольга. Ты бросаешь Лизу?

Сережа. Папенька, Вася, почему она не знает?

Василий Семенович. Маменька, зачем вы ей не сказали?

Сережа. Это обман! Это обман!

Семен Васильевич. В последний раз говорю тебе — отправляйся.

Ольга. Сережа, что все это значит?

Василий Семенович. А вот что. Мы говорили с папенькой, он соглашается на свадьбу с тем, чтоб Сережа месяц в деревне пробыл. Вы, может, и совсем ему отдадите ее?

Семен Васильевич. Если буду им доволен.

Ольга. Сережа, этому трудно верить.

Василий Семенович. Ольга, ты забываешься! Трудно верить отцу?

Ольга. Я еще от папеньки ничего не слыхала. Я слышу только ваши слова.

Василий Семенович. Подтвердите их, папенька.

Семен Васильевич. Подтверждаю, конечно, подтверждаю.

Ольга. И вы даете свое отцовское слово, что через месяц он будет здесь и получит ваше согласие на свадьбу с его Лизой?

Семен Васильевич. Как ты смеешь допрашивать своего отца?

Ольга. Сережа, не верь без этого слова.

Василий Семенович. Ольга, тебе нечего мешаться не в свое дело. Сергей получил папенькино слово, что согласие ‘будет, если он останется при своем намерении. Повторите им, папенька.

Семен Васильевич. Я сказал и сто раз не буду повторять. Поезжай, Сергей.

Ольга. Позвольте, если он не переменит намерения? Сережа, в этих словах что-то такое страшное, что я боюсь и думать. Папенька, как вы так скоро изменили свое намерение?

Семен Васильевич. Да ты что? Как смеешь меня допрашивать? Захотел и изменил! Разве я обязан тебе отчетом? Вон отсюда! Анна Петровна, уведите ее.

Ольга. И тебя не удивляет, Сережа, эта внезапная перемена?

Сережа. Папеньку Вася упросил.

Ольга. Лорд Basilio! И ты ему веришь?

Семен Васильевич. Ольга, добром уйди, пока не велел вывести.

Василий Семенович. Позвольте, папенька. Да он мне верит, он знает, что я был против его свадьбы и знает, что я упросил папеньку согласиться.

Ольга. Вы? Вы упросили за нигилиста и студентку? За госпожу, подбирающую мужей в публичных местах? И ты веришь, Сергей, этому человеку? Ах, я ведь и не сказала тебе, как он называл твою невесту.

Сережа. Так это он?

Василий Семенович. Да я. Я еще не знал ее. Я мог ошибаться. Теперь, когда я познакомился…

Ольга. Он познакомился! Сережа, мы в страшном доме! Если в тебе есть искра любви и чести, не верь им.

Семен Васильевич звонит.

Василий Семенович. Папенька, что вы?

Семен Васильевич. Людей — вывести ее.

Василий Семенович. Что вы! Ради Бога!

Ольга быстро подходит к двери, запирает на ключ и кладет его в карман.

Ольга, ты горячишься и забываешься. Девушке это простительно, но надо знать меру. Из-за чего ты суетишься? Дело весьма просто. Папенька обещал, что если он послушается и не изменится, он волен через месяц жениться на этой девице. Если ослушается, никогда на ней не женится. Папенька на это согласился с трудом. У него слишком много причин противиться этому браку. О чем ты хлопочешь? Берешь ты на себя ответственность за судьбу Лизы, если они будут разлучены?

Ольга. Маменька, неужели и вы в этом гнусном заговоре?

Анна Петровна. Мой друг, Семен Васильевич дал слово. Семен Васильевич, я не хочу думать, чтоб тут был обман?

Семен Васильевич. Тихо уж, молчи!

Василий Семенович (Ольге). Ты отвечай мне, берешь ли на себя ответственность?

Ольга. Я отвечаю за одно — тут есть гнусные дела вашего изделья. Папенька, неужели в вас нет ни отцовских, ни человеческих чувств?

Семен Васильевич. Я тебя прокляну, студентку!

Ольга. Сережа, ты слышишь все это и стоишь как истукан? Поди, ты не любишь Лизы.

Сережа. Я не еду.

Василий Семенович. С ней нечего и говорить. Она ничего не понимает. Сережа, ты не мальчик. Тебя не удержали мольбы и слезы Лизы, неужели собьют с толку нелепости этой девушки.

Ольга. Лиза просила, и ты поехал? Не поверил ее слезам, а поверил человеку, называвшему ее уличной женщиной? Сережа, я тебя мало знала!

Сережа. Папенька, покончим это. Я не еду.

Семен Васильевич. Сергей!

Василий отводит его в сторону.

Ольга. И на что тебе было их согласие? Чье согласие захотел? Ты не знаешь, что позоря твою Лизу, эти люди в то же время барышничали мной, хотели продать меня скомороху, надув его при верной оказии? Зачем ты вернулся в этот дом? Ты ушел из него чистым.

Семен Васильевич. Анна Петровна!

Она подходит к нему.

Сережа. Неужели и маменька с ними заодно?

Ольга. Так же, как и ты.

Сережа. Я заодно с ними?

Ольга. А разве ты не оставляешь Лизу в жертву тому негодяю, которого я должна называть братом? Постой, какая мысль! Будь готов! (Подходит незаметно к

двери, отворяет, зовет). Сережа! (Берет его за руку, выводит, замыкает и говорит из-за

двери). Совещайтесь, совещайтесь, лорд Basilio.

Семен Васильевич (ломится, звонит, перебегает от двери к звонку и кричит). Держите, держите их!

Действие 4.

Сцена 1-ая

Комната Сережи.

Сережа пишет. Ольга входит в шляпке и пальто.

Ольга. Что ж ты? Идем скорей.

Сережа. Нет, Оля, я не пойду.

Ольга. Как не пойдешь? Что это значит. Идем скорей! Лиза бедная уж все глаза проплакала.

Сережа. Я не могу идти. Вот, отнеси ей эту записку.

Ольга. Что ж это, наконец?

Сережа. Сядь, Оля, и выслушай меня.

Ольга. Самое время. Пожалуй, они могут каждую минуту выйти. Бери шапку и идем.

Сережа. Оля, во мне в этот час произошла страшная перемена. Точно все перевернулось у меня внутри. Я теперь делаю первый самостоятельный и решительный шаг в жизни.

Ольга. И величайшую из сделанных глупостей. Я тебя считала умнее.

Сережа. Я неизменно решился.

Ольга. Я за себя также решилась. Может через пять минут будет поздно. Я иду — делай, как знаешь. Ты или дрянное жалкое существо, или бесчувственный эгоист, если еще колеблешься.

Сережа. Пять минут, не больше, дай их мне! Оля, во имя нашей дружбы, во имя Лизы! Оля, Оля, во мне всё разбито. Если я уйду из этого дома, это будет навсегда. Я должен буду презирать и ненавидеть людей, бывших мне всего дороже на свете. Что во мне останется, когда лучшее, что было, разобьется?! Чем я буду. Может ли Лиза быть счастлива с таким человеком?

Ольга. Может, может. Идем скорей. Один ее поцелуй, и в тебе не останется следа этих мыслей. Идем же.

Сережа. Нет, я слишком жил сердцем. Ты не знаешь, как оно глубоко чувствовало. Такие удары не переносятся людьми, как я. Один из моих лучших идеалов гибнет. Самые священные для меня имена носятся людьми… Неужели они хуже таких, которым у меня доставало решимости не давать руки. Это ужасно: Сердце мое рвется на части!

Ольга. Душечка, милый Сережа, расскажи нам все это у Лизы. Она сумеет тебя утешить. Я ничего не умею сказать тебе.

Сережа. Нет, я сказал, что переродился в эти минуты. Мне надо увериться, что мое несчастие непоправимо. Пусть они выкажут всю свою черноту, тогда я найду в себе силу их ненавидеть,— я стану другим человеком. Все, что можно сделать для их спасения, я сделаю. Не успею — моя совесть будет чиста и покойна. Я найду в себе прежний мир.

Ольга. Горе слишком сильно в тебе, ты не способен рассуждать. Увидишь Лизу, Басова, все пройдет.

Сережа. Месяц! Лиза принесет эту жертву для моего спокойствия, с теперешними чувствами оно навсегда погибнет. Через месяц вернусь другим человеком, вы меня не узнаете. Тогда я буду наверно знать, что думать о родных. Теперь только страшное сомнение!

Ольга. Сомнение! Тебя обманывают, торгуют твоею сестрою, бесчестят твою невесту, обнаруживают замыслы, которых назвать страшно, а ты сомневаешься!

Сережа. Они могут одуматься. Все это еще не наверно.

Ольга. Не наверно, когда я знаю даже цену, за которую меня продают?

Сережа. Через месяц мы все узнаем., много ли это! Он бы легко прошел, не поспеши я говорить с папенькой.

Ольга. А ты уверен,, что через месяц найдешь Лизу такою, какою оставляешь?

Сережа. Я прошу ее быть твердой. Вы с Басовым побережете ее.

Ольга. А если она умрет от неприятностей?

Сережа. Нет, мое сердце спокойно за нее.

Ольга. Сходи хоть проститься.

Сережа. Нет, я бы был не в силах уйти оттуда.

Ольга. Ты не любишь, ты не любишь ее, ты обманывал себя и ее.

Сережа. Оля, ради всего, не раздирай мне сердца.

Ольга. Буду, буду. Ты не любишь, не любишь.

Сережа. Оля, мне больно.

Ольга. Я сама буду уговаривать ее разлюбить тебя. Ты ее не стоишь.

Сережа. Ты меня убьешь, а не поколеблешь. Дай мне ключ.

Ольга (бросает на пол). На! Теперь и мне незачем идти.

Сережа. Сходи к ней, умоляю тебя, расскажи ей все.

Ольга. Зачем? Ты ее бросаешь, отдаешь в жертву.

Сережа. И ты против меня!

Ольга выходит.

Простись, простись хоть со мной. (Догоняет и обнимает ее).

Ольга. Поди, ты не стоишь.

Сережа. Возьми записку. Береги Лизу! Оля, я страдаю!

Ольга вырывается и убегает.

Сцена 2-ая.

Кабинет Василия Семеновича.

Анна Петровна, Семен Васильевич, Василий Семенович запертые. Из соседней комнаты слышны голоса и смех прислуги.

Семен Васильевич. Этакая бестия! Этакая бестия! Ну, Анна Петровна, дай выйти!

Анна Петровна. Бог с вами, Семен Васильевич, я-то чем тут виновата?

Семен Васильевич. Взрастила разбойницу и еще спрашивает, чем виновата! Как тебе это нравится, Василий? Опрашивает!

Слышен смех.

Смеются, мерзавцы! Погодите, голубчики, засмеетесь ужо! Дайте выйти, дайте выйти! Ох, как смеяться будете. (Стучит во всю мочь). Отворите, ракальи!

Голоса. За слесарем пошли, барин. (Смеются).

Василий Семенович. А! Какой срам! По всему городу пойдет.

Семен Васильевич (стучит). Отворите, бестии!

Голоса. Слесаря не могут сыскать, барин. (Хохот).

Семен Васильевич. Смеются, шельмы! Погодите, Анна Петровна, напляшетесь.

Василий Семенович. Никуда глаз нельзя будет показать! Славное вы воспитание дали своей дочери, Анна Петровна, нечего сказать!

Анна Петровна. Ты бы хоть, Василий, перед матерью воздержался. Довольно я и от Семена Васильевича слышу.

Семен Васильевич. Услышите, матушка! Плясать будете — вот как услышите, дайте выйти!

Василий Семенович. Обсудимте хоть пока, что нам с теми делать.

Семен Васильевич. Ну уж, сам придумывай! Это я по твоей милости в трущобу попал. Вывози.

Василий Семенович. С какой стороны ни посмотри, все скверно.

Анна Петровна. Если бы вы только согласились, Семен Васильевич, на свадьбу Сережи, ничего скверного бы не было. Не все ли равно, что теперь,, что через месяц.

Семен Васильевич. Извольте молчать!

Анна Петровна. Почему же мне молчать в деле моего сына? Я мать.

Семен Васильевич. Потому что я не желаю вас слушать.

Анна Петровна. Хороший пример вы сыну показываете.

Семен Васильевич. И ты бунтовать!

Анна Петровна. Хорошего совета не хотите. Делайте, как знаете. (Отходит и садится к окну).

Василий Семенович. Теперь его оттуда пряником не выманишь. И та, верно, удрала. Одно из двух, или от обоих отступиться, или на одного кого-нибудь налечь. Ерыгина по мне выгоднее держаться. Я бы вот что советовал, разрешите Сергею жениться и сошлите в деревню. А Ольгу объезжать примемся. Не подастся — в монастырь. Так и дайте на выбор.

Семен Васильевич. Она, шельма, охотно замуж шла.

Василий Семенович. Надувала она вас.

Семен Васильевич. Меня, брат, не легко надуть. А Сергею не видать моего согласия.

Василий Семенович. Теперь, пожалуй, и без него женится. Надо слухам глотку заткнуть. Да и этим мы его с Ольгой разъединим. Поодиночке легче скрутить. А вам же все равно управляющему приходится жалованье платить. Конечно, наследства лишите. Об этом и говорить нечего.

Семен Васильевич. Понятное дело.

За дверью хохот и голоса. Барин, к вам какой-то граф приехавши — прикажете принять? (Хохот).

Семен Васильевич. Дома нет! Говорите, разбойники, что дома нет!

Хохот.

Голоса. Швейцар сказал, что дома. (Хохот).

Семен Васильевич. Ах ты господи! (Кричит). Какой граф?

Хохот.

Василий Семенович. Это ведь они остриться, скоты!

Семен Васильевич (кричит). Постойте, мерзавцы! Дайте выйти!

Голоса. Барин, Сергей Семенович просят, могут ли изойти.

Семен Васильевич. Постойте, скоты.

Люди разбегаются.

Голос Ивана. Это взаправду, Василий Семенович. Ей-богу взаправду. У них ж ключ.

Василий Семенович’. Вот осел! (Кричит). Пусть придет! Ну, mon pХre, наши акции поднимаются.

Семен Васильевич. А вот он у меня будет знать.

Входит Сережа.

Ты что? Как смеешь мне на глаза являться! Василий, прибери-ка ключ.

Сережа. Если я пришел сюда, это не с тем, чтоб уйти.

Семен Васильевч. Знать тебя не хочу!

Сережа. Вы во мне видите совсем другого человека, как за час назад. Все, что я слышал, перевернуло мой характер и мои понятия.

Семен Васильевич. Ну, это другое дело! Коли перестал быть тем… (Ищет в кармане). Забыл записку, как бишь, Василий!

Василий Семенович. В чем же перемена, Сережа? Уже не жениться ли раздумал?

Сережа. Этого никогда не будет.

Семен Васильевич. С глаз долой!

Сереж а. Вы же соглашались?

Семен Васильевич. Я тебе такое согласье пропишу!

Василий Семенович. Папенька соглашался под условием послушания и отъезда. Вольно тебе было слушаться этой сумасбродной девчонки.

Анна Петровна. Где Оля, Сережа?

Сережа. Она ушла.

Семен Васильевич. Как ушла? Куда ушла?

Сережа. Этого я не знаю.

Семен Васильевич. Послать людей, привести ее! Слышите, Анна Петровна!

Анна Петровна. Куда же прикажете? Сережа, мой друг, разве она не сказала тебе?

Сережа. Я думаю, к Лизе, только наверно не знаю. Папенька, маменька, Вася! Я соглашаюсь на ваше желание, я уеду. Только на месяц, не больше. Вы ведь не обманете меня!

Анна Петровна уходит.

Семен Васильевич. О женитьбе и думать не смей.

Василий Семенович. Mon pХre, вы ведь соглашались.

Семен Васильевич. Никогда я, братец, не соглашался. Это все твои выдумки. В деревню можешь ехать, а о том, чтоб и помина не было.

Сережа. Зачем же мне ехать тогда?

Василий Семенович (про себя). Сошлись два осла. Положись на меня, Сережа. Я не оставлю твоего дела.

Сережа. Вася, я уж не могу тебе верить, как прежде. Но мне не хочется думать, чтоб ты был так дурен. И за что тебе вредить нам? Что мы дурного тебе сделали? Я тебя любил, как самого себя!

Василий Семенович. Я считал тебя опытнее и проницательнее. Теперь вижу, что ты совершенно подчинялся влиянию Ольги, а она тебя с толку обивает.

Сережа. Я подчинялся влиянию своих собственных чувств и мыслей. Папенька, мое сердце слишком возмущено.

Семен Васильевич. Это я всегда знал, что ты возмутитель.

Сережа. Скажите мне решительно, как вы намерены поступить?

Семен Васильевич. Отчета от меня смеешь требовать? Я намерен лишить тебя наследства!

Сережа. Бог с ним, с этим наследством! Мне и теперь противно за себя, что я пользуюсь плодами чужого труда. Мне ненавистны все эти сокровища, скопляемые подлостью и грабежами.

Семен Васильевич. Подлостью и грабежами! Как ты смеешь говорить мне это? Какою подлостью и грабежами? Говори, какою?

Василий Семенович. Не хорошо, Сережа, с твоей стороны, говорить это отцу.

Семен Васильевич. Молчи, Василий! Пусть он отвечает. Я хочу слышать, какою подлостью и грабежами. Говори, негодяй?

Сережа. Это нас слишком далеко поведет.

Семен Васильевич. Я, по-твоему, подлец и грабитель?

Сережа. Я ведь это не о вас лично.

Семен Васильевич. Как не о мне? О ком же?

Сережа. Я вообще говорю.

Василий Семенович. Если вообще, значит ты и папеньку включаешь в то число.

Семен Васильевич. Это ребенок поймет! Как смеешь отца грабителем и подлецом называть! Отвечай, разбойник!

Сережа. Я вовсе не хотел этого сказать. Я вовсе не думаю этого.

Василий Семенович. Как же это? Говоришь, чего не думаешь? Ты ведь ученый человек, не нам чета!

Семен Васильевич. К этому-то и ведет ученье, видимое дело! Ум за разум заходит. Пошел вон, я тебя знать не хочу.

Сережа. Если я оскорбил вас, я прошу прощенья. Я вовсе не желал этого. Иначе зачем бы мне возвращаться сюда?

Василий Семенович. Что ж ты хочешь сказать? Что от наследства отказываешься?

Сережа. Я уж сказал, что мне его не нужно.

Семен Васильевич. Ну и убирайся.

Василий Семенович. Не думает ли и Ольга отказаться?

Семен Васильевич. У тебя только и есть на уме наследство, Василий. Что ты с ним разговор заводишь? Я сказал, чтоб шел.

Василий Семенович (тихо Сереже). Ступай к матери, я один скорей обработаю его. Говорю, положись на меня. (Жмет руку).

Сережа уходит.

Семен Васильевич. Что ты там шептался с ним? Уж и ты не тянешь ли на его руку?

Василий Семенович. Я вижу мы с вами в великом заблуждении были. Он просто глуп.

Семен Васильевич. Думаешь?

Василий Семенович. Вы разве не слышали, какую он ахинею несет?

Семен Васильевич. Коли глуп, это еще слава богу. Глупость — от Бога, все лучше, чем гилинистом.

Василий Семенович. Нигилистом, mon pХre.

Семен Васильевич. Откуда вы, братец, этакие слова выкапываете.

Мне и князь Петр Иванович намедни жаловался. Русских книг, говорит, нельзя читать.

Василий Семенович. Я вот что соображаю. Ведь такого дурака, как Сергей, нам нельзя и допустить на девице из общества жениться.

Семен Васильевич. Я говорю, его руку держишь. Наперед знай, меня не проведешь.

Василий Семенович. Какого лешего мне его руку держать. А дело в том, что его всякая жена в лапы заберет и через него, пожалуй, вас доить будет.

Семен Васильевич. Это не легко.

Василий Семенович. Благо соглашается ехать, не держите. Посмотрим, что скажет месяц. С этой девчонкой я попытаю счастья. Удастся — хорошо. Нет — мы ее спровадим к нему в деревню. Что вы скажете?

Семен Васильевич. Это, выходит, по нем же выйдет. Лукавишь, Василий.

Василий Семенович. Едва ли она устоит. Наш брат умеет эти статьи обрабатывать. Я уж червячка подпустил. Дело-то вот в чем. Такой дурак не мог управлять Ольгой. Значит, она им управляла. Выходит, с ней труднее будет сладить. Оставим его в покое, пока с той не справились. Вы теперь видите, что с денежной стороны его нечего опасаться. На счет женитьбы также можете быть спокойны, пока он в деревне. Конечно, вы не можете простить ему оскорблений. Ну, в виде наказанья можете продлить срок ссылки и составить акт о лишении наследства. Так он будет у вас в руках.

Семен Васильевич. Ты не прост. Ну, а с Ольгой как?

Василий Семенович. Это трудная статья. Тут возни и хлопот страшно много будет. Да и в успехе я начинаю сомневаться. Черт ее знает, что она с ним говорила сегодня. Что-то больно скоро он ушел. Заметили вы это?

Семен Васильевич. Очень заметил. Я уж сам подумывал.

Василий Семенович. Граф — человек щекотливый. А Ольга не одна невеста в городе. Да что, я думаю, у вас с своими-то делами хлопот тьма.

Семен Васильевич. И не говори. (Махает рукой).

Василий Семенович. Если вы согласны, я Ольгино дело поведу один. Только вы их с матерью подчините в полную мою команду.

Семен Васильевич. Это я готов.

Василий Семенович. Да и будьте со мной пооткровеннее насчет ваших обстоятельств.

Семен Васильевич. Худы, худы, мои обстоятельства.

Василий Семенович. Однако до какой степени?

Семен Васильевич. До такой степени, что утром встаешь, думаешь к вечеру ничего не останется.

Василий Семенович. Разве у вас такие рискованные предприятия?

Семен Васильевич. Нынче нет верных предприятий. Не те времена.

Василий Семенович. Да у вас капиталы, собственно, где же помещены?

Семен Васильевич. Где хочешь помещай — все одно. Скоро никаких капиталов не останется.

Василий Семенович. Ведь есть, однако, и довольно верные помещения — пятипроцентные или металлические.

Семен Васильевич. Ничего нет верного, ничего верного. Ты уж поверь мне. Да это мы оставим. Об Ольге лучше подумай.

Василий Семенович. Если б вы мне открыли подлинные цифры.

Семен Васильевич (перебивает). Какие цифры! Что ты, братец, с своими цифрами? Время теперь о цифрах думать. Я тебе говорю, скоро никаких цифр не останется.

Василий Семенович. Сколько ж вы, наконец, даете за Ольгой?

Семен Васильевич. Чем меньше, тем лучше. Чем меньше, тем лучше. Это, Василий, ты и сам можешь сообразить.

Василий Семенович. Дело в том, что я хотел вам весьма выгодную аферу предложить.

Семен Васильевич. Выгодную? Какую же, например?

Василий Семенович. Я знаю, теперь графу нужны деньги.

Семен Васильевич. У меня решительно нет. .

Василий. Семенович. Сколько-нибудь найдется же. Если бы вы ему, например, дали взаймы.

Семен Васильевич. Самому приходится занимать.

Василий Семенович. Вот бы вы, кстати, и на его пай призаняли.

Семен Васильевич. Оставим это, Василий. Мне теперь и некогда.

Василий Семенович. Пожалуй, под мое поручительство. Какую-нибудь пустящую сумму. Во-первых — она могла бы вернуться к вам посредством карточных или иных оборотов, во-вторых — он был бы у вас в руках, а я как поручитель мог бы понукать его. Когда дело дойдет до брака, вы можете долг вычесть из приданого.

Семен Васильевич. На счет карточных и иных оборотов — это ты пустое. Никаких таких оборотов не может быть. А пустящую сумму под документ оно точно можно. Только, что тебе за расчет поручителем быть? Это что-то сомнительно.

Василий Семенович. Вы возьмите, сколько я могу через него выиграть? Отчего же мне ему бездельной услуги не оказать?

Семен Васильевич. Нет, эта статья сомнительна. Ну, да я подумаю. Сперва того дурака отправим.

Василий Семенович. Какую ж вы сумму полагаете?

Семен Васильевич. Того дурака отправим. (Уходит).

Сцена 3-тья.

У Лизы.

Лиза. Басов.

Лиза. Я ничего не понимаю, ничего не слышу. У меня ноет сердце.

Басов. Этому я верю. Может вам лучше одной остаться. Я уйду.

Лиза. Нет, не уходите, не уходите. Одной еще хуже. Неужели он уедет?

Басов. В этом почти нельзя сомневаться.

Лиза. Не простившись со мной! Он не гадкий, он хороший. Скажите, Басов, он хороший?

Басов. Если бы ему придать пару-другую граммов железа и фосфористых соединений, мог бы человеком выйти.

Лиза. А теперь он разве не человек? Вы ведь были дружны с ним. Он и так хороший.

Басов. Знаете, Лизавета Николаевна, посмотрите, какой чудный снег на крыше лежит, нежный, чистый, мягкий, любо смотреть. А возьмите горсточку, принесите сюда — слякоть да лужа останется. Положите под микроскоп — черт знает, какую муть и скверность увидите. Эти Сережи с первого взгляда хороши, да пока могут лежать покойно при известной температуре. В деле — это порядочные слизни.

Лиза. Не браните его.

Басов. Я не браню, а определяю свойства. Разве можно бранить снег за то, что он тает в тепле? Тут нет ни хорошего, ни худого безусловно. Это факт. Надо знать его и соображаться с ним. Вот и все.

Лиза. Нет, Сережа — хороший, я его люблю.

Басов. Это с одной стороны. С другой — будет иначе. Вот в таких случаях бесценны философские категории. Как абстракт — он еще ничего себе, как абсолют — совсем плох, опять с объективной точки — ничего, с субъективной — плохо. Вы не сердитесь на меня. Ведь уж признанный факт, что я холодный эгоист. Я потому и веду такой разговор. Меня ничто не может так утешить и даже распотешить, как галиматья метафизической гимнастики. Вы мне прямо скажите. Я вижу вы что-то задумались. Если вам приятнее другой разговор, я этот побоку.

Лиза. Нет, нет, мне всего лучше о нем слушать.

Басов. Да я вам вещи-то неприятные о нем говорю.

Лиза. Это ничего. Этому я не верю, а все же его касается.

Басов. Ну, это хорошо. Я так и полагал.

Лиза. Вы мне скажите только, будет ли он меня любить, если уедет.

Басов. Как вам сказать? Вы ведь уж признали, что по любовной части я плохой знаток.

Лиза. Ничего, говорите.

Басов. Тут опять приходится выводить на сцену одну и другую сторону. В былые годы Люцифер объяснял Каину, что его любовь к Аде ‘пройдет как всякий аппетит’ (речь о мистерии английского поэта и драматурга Д. Г. Байрона (1788 — 1824 гг.) ‘Каин’, 1821 г., переводимой самим автором).

Лиза. Молчите, не смейте мне таких гадостей говорить. Никогда наша любовь не пройдет.

Басов. Оно точно, гадко. Да что станете с природой делать. Не стоит на одном месте, вертится кубарем — и знать никого не хочет.

Лиза. Да и какой же аппетит! Разве любовь аппетит?

Басов. Надо полагать, кое-что есть сходное. То есть этим я хочу сказать, что любовь как аппетит — имя известного состояния организма. Ощущения, конечно, различны. Потому-то и верно, что ‘разлука’ или, вернее, ‘поездка уносит любовь’. Как порастрясет порядком на перекладной или хоть в вагоне, да кругом каждую минуту новые впечатления, — нервам, я полагаю, трудно остаться в прежнем состоянии.

Лиза. Это я уж сколько раз от вас слышала, да не могу поверить. Что вы там ни говорите о нервах, я очень хорошо чувствую, что любовь у меня в сердце.

Басов. Это и подтверждает самым несомненным образом наш взгляд. Вы должны чувствовать любовь не только в сердце, но и в голове, и повсюду. Раз нервы

возбуждены, мозг и сердце непременно должны выйти из нормального состояния.

Как-нибудь достану анатомический атлас и какой-нибудь физиологический трактат.

Пройдем подробно деятельность сердца, то есть насколько известно. По правде, известно-то мало. О нервном электричестве едва азбуку проходим. А в нем большая суть. Я вам вот что советую. Наблюдайте внимательно за своими ощущениями и записывайте. Как умеете, все равно. Это вас займет. Ведь двух мыслей разом мозг не производит,— так во все время занятий горя не будет.

Лиза. А вернется он через месяц?

Басов. Это все равно. Раз успели услать, все сделают. Вам надо ко всему быть готовой.

Лиза. Я на Олю надеюсь.

Басов. Лучше не надеяться. Муки разочарования сильнее радостей надежды.

Лиза. Вы и в Олю не верите?

Басов. При другой обстановке была бы порядочная девушка. Не чета брату. Только трудно ждать из той среды что-нибудь порядочное.

Лиза. Почему ж вы сомневаетесь в ней?

Басов. Да, знаете, мало надежды, чтобы в помойной яме вдруг ананас вырос.

Лиза. Разве не может быть?

Басов. Чтоб ананас-то произрос? Не слыхал такого случая.

Лиза. Нет, чтоб там хорошая девушка была?

Басов. Крайне трудно. Впрочем, я к такому заключению пришел больше помощью гипотетического метода. Опытов и наблюдений я мало делал.

Лиза. Я вас люблю за то, что вы прямо говорите, чего не знаете или не верно знаете, иначе я бы не хотела быть с вами знакомой. Нет, я бы не хотела знать вас, если б ваши слова заставляли меня изменять мои взгляды. Я бы чувствовала себя несчастной. С вашей анатомией да анализом всякая вера должна исчезнуть — и в людей и во все. А что за жизнь без веры? Без веры нет и любви. Они нераздельны. Кого я люблю, в того верю, в кого верю, того люблю. Не старайтесь, голубчик Басов, меня разочаровывать. Может, у меня это и мечты, да что мне в действительности, если она хуже!

Басов. Я уж вам не раз говорил, что я не католический поп, чтоб делать прозелитов. Если ваши понятия удовлетворяют вас, и никто от того не страдает, храните их. Да об этом, собственно, и говорить нечего. Пока вам с ними не худо и они отвечают вам на все вопросы — или, пожалуй, пока не ищете ответов,— вы не перемените их. Окажется надобность, вы, добиваясь ответов, сами увидите их несостоятельность и незаметно придете к другим. Я одного прошу, не поклоняйтесь своим понятиям, как мощам. Ворочайте, рассматривайте, царапайте их со всех сторон, и чуть окажется гниль — без церемоний в навоз. Однако мы к метафизике придвинулись.

Да ничего. А лучше пойдемте погулять.

Лиза. Что вам в Оле не нравится?

Басов. Пока ничего худого не могу сказать, мало знаю.

Лиза. Ведь Сережа столько говорил о ней.

Басов. Ну, по его отзывам, я не оценю человека. Разве мы не слыхали сто раз, что он ее единственная поддержка? Она девушка неглупая и решительная — да из скверной среды. В сердцевине должны быть черви. Правда, нынешнее время способно реакцию возбудить, да едва ли. Что вы вдруг приуныли опять?

Лиза. Я было развлеклась немного, а как вспомнила — еще хуже стало.

Басов. Пойдемте погулять. Свежий воздух — недурной утешитель.

Лиза. Сходимте к их дому.

Басов. Куда хотите — только лучше в другую сторону.

Лиза. Отчего?

Басов. К чему искусственно усиливать впечатления, которые надо ослаблять

Звонят.

Лиза (вздрагивает и бежит). Нет, это не он! (Отворяет).

Ольга (входя). Лиза, душечка, я к тебе с отличными вестями.

Лиза. Одна!

Ольга. Не тревожься, дело не худо. Оно, может, даже хорошо. Так хорошо, как мы и не ждали.

Лиза. Говори скорей.

Ольга. Во-первых, я принесла тебе одну хорошую вещицу.

Лиза. Сережа что? Что Сережа?

Ольга. Любит тебя и будет любить еще больше.

Лиза (обнимает ее). Мне больше ничего и не надо! Где же он?

Ольга. Мысленно с тобой, телесно будет через месяц, еще раньше.

Лиза. Уехал?

Ольга. Ты его похвалишь, когда я все расскажу.

Лиза. Не простившись!

Ольга. Это лучше. Вот тебе письмецо.

Лиза. Он меня не любит! Мы не увидимся больше!

Ольга. Полно, Лиза, он так мучился.

Лиза. Посиди — я не могу. Пойду поплакать. (Уходит).

Оля следует.

Басов. Не ходите. Пусть выплачется. Это счастье, что слезы.

Ольга. Бедная!

Басов. Ваш брат дрянной человек.

Ольга. Не дрянной — слабый.

Басов. Это одно.

Ольга. Громадная разница.

Басов. Действительно, громадная. Один всаживает вам нож с ругательствами, другой — с соболезнованиями.

Ольга. С дрянным везде худо. Слабый может быть хорош, где большинство хорошо.

Басов. Дело не в том, что может быть, а что есть.

Ольга. На кого пенять? Кто среда? Вы же. Вы себя считаете сильнее и лучше? Зачем не предотвратили? Он каждый день у вас на глазах был. Прошедшее не особенная мудрость критиковать. Управьтесь с будущим — вот сила. Впрочем, у него теперь сильный кризис.

Басов. Их не мало было. Кончится, как другие.

Ольга. Нет, это сильный.

Басов. У него все сильные.

Ольга. В нем глубоки чувства.

Басов. Очень. Как высохшая лужа — еще глубже.

Ольга. Не будем браниться. Я не хочу. (Молчит). Вы Лизу любите?

Басов. В каком качестве вы делаете этот вопрос.

Ольга. Как женщина.

Басов. Любопытная?

Ольга. Любознательная.

Басов. Полезное свойство.

Ольга. И очень.

Басов. Куда ваш брат уехал?

Ольга. Вы ее любите?

Басов. Желал бы, чтоб она была счастлива. Куда ж он уехал?

Ольга. В деревню. А вы способны принести жертву для того, кого любите?

Басов. Я не приношу жертв.

Ольга. Вы не удивляйтесь моим вопросам.

Басов. Мало чему удивляюсь.

Ольга. Я еще не встречала людей вашего образа мыслей и за глаза составила себе другое понятие.

Басов. Бывает.

Ольга. Вы действительно не приносите жертв или думаете, что не приносите?

Басов. Это нераздельно.

Ольга. Я думаю, что вы ошибаетесь.

Басов. А я этого не думаю.

Ольга. Вы никогда ни в чем не ошибаетесь?

Басов. Есть латинское речение: человеку свойственно ошибаться.

Ольга. Вы человек?

Басов. Полагаю, нечто вроде.

Ольга. Значит, можете делать нечто вроде ошибки.

Басов. Возможно.

Ольга. Я знаю эту теорию и сама временно увлекалась ею. Она несостоятельна теоретически и вредна практически. Вспомните, что она привела Гоббса (Гоббс Томас (1588 — 1679 гг.) — английский философ-материалист) к абсолютизму.

Басов. И Бентама ((17148 — 1832 гг.) — английского правоведа-моралиста, идеолога буржуазного либерализма) к началу всеобщего счастья.

Ольга. Которое, по мнению Прудона, не что иное, как лицемерие. Бентам не был лицемер, но если вы последовательно станете защищать и проводить в жизни начало эгоизма, придете не к свободе, равенству и братству, а к угнетению, эксплуатации, истреблению, что доказывает весь строй жизни.

Лиза (входя). О чем вы спорите?

Басов. Поспорьте с нами, Лизавета Николаевна. Я по обыкновению защищаю эгоизм.

Лиза. Конечно, будете разбиты. Ни одному мужчине не устоять против двух женщин. Я вас живым примером опровергну. Вы говорите жертв не приносят, а вы думаете, со стороны Сережи не жертва отъезд?

Ольга. Страшная, ручаюсь. Я его видела, он правду говорил, что сердце у него

разрывалось.

Басов. Однако не разорвалось.

Лиза. А для меня разве не жертва? И лично мне никакого возмездия. А спроси он сейчас, что делать? —сказав свои побуждения,— я бы не колеблясь сказала: ‘Поезжай’… От этого слова у меня все перевернулось бы в груди.

Басов. А почему вы сказали бы: ‘Поезжай’?

Лиза. Потому, что для него это лучше.

Басов. Вы его любите. Стало, лучше будет и вам, — если и не теперь — впоследствии. Надежда на это и определила решение.

Лиза. Ничуть. Я здесь о себе и не думаю, только о нем. Кто знает, что может в месяц случиться? Разве не может кто-нибудь из нас умереть? Где тогда вознаграждение?

Басов. Значит, расчет был ошибочен, а поступок неоснователен.

Лиза. В том-то и дело, что там, где действуют. сильные чувства и страсти, ни о каком расчете нет и помину.

Басов. Они только мешают правильному счету, усиливают шансы ошибок — вот и все.

Ольга. Дело в том, что весь этот расчет — чистый вздор. По каким нормам рассчитывать и как сравнивать разнородные величины? Какая денежная прибыль равна удовольствию доставленному другу или какая степень страданий сильнее наслаждения борьбы против деспотизма? А сравнивать приходится на каждом шагу ряды и ряды несоизмеримых величин. Да и кто может иметь в виду все последствия каждого данного случая, когда конца их вовсе нельзя определить? Значит, если кто и начинает что рассчитывать, может быть в полной уверенности, что его счет неполон, а если неполон — ошибочен. Легче высчитать день и число, в которые Иегова почил от дел своих.

Лиза. Расчет эгоизма уж потому ошибочен, — что если всякий будет стремиться к личной пользе, он непременно встретит противниками всех. Тогда нет конца вражды интересов, и каждый может достигнуть своей выгоды, только тесня других. Так и делают все. Если же каждый станет жить для пользы других, для общей пользы — всякий будет делать добро всем, и все ему. Тогда — общая любовь и счастье.

Ольга. Думать примирить интересы, ослабляя их,— как учит ваша теория — такая же пагубная химера, как считать зло источником добра. Конечно, можно и стремление к общему благу назвать эгоизмом — никто не мешает. Только с таким же правом можно назвать человека устрицей, любовь — касторовым маслом, тюрьму — арбузом, нос — кофейником — это еще ближе. Сомнительно, чтоб эта номенклатура водворила большую ясность понятий. Я еще вот что скажу. При вере в гипотезу будущего возмездия и наказания могла бы быть какая-нибудь узда эгоизму, но отрицая ее и в то же время проповедуя эгоизм, — вы ко всем прочим страданиям друзей человечества прибавляете название глупцов. Очевидно, если руководящее правило — личная выгода, одни дураки могут подвергаться неприятностям, страданиям, а тем более смерти для общего блага. Тогда да здравствуют деспоты и status quo!

Лиза. К счастью, жизнь идет своим чередом, смеясь над всеми теориями. Сдавайтесь, Басов.

Басов. Таким бойцам я всегда сдаюсь.

Ольга. Знаешь, Лиза, напиши Сереже о нашей победе. Поди-ка.

Лиза. Отлично. Он будет в восторге. Да здравствует любовь к людям! Прочь эгоизм? (Уходит).

Ольга. Что вы теперь скажете мне на давешний вопрос?

Басов. То же, что и прежде.

Ольга. Хорошо. Я теперь знаю, как понимать. Если бы Лиза вас о чем-нибудь попросила, сделаете?

Басов. Вероятно, невозможного не попросит.

Ольга. А если бы это было сопряжено с неприятностями для вас.

Басов. Смотря…

Ольга. А если вас попросит человек менее ее знакомый?

Басов. То же самое. Может разница будет в степенях. Отвлеченно это трудно определить.

Ольга. Поезжайте за Сережей.

Басов. Трудно.

Ольга. Однако не невозможно.

Басов. Почти.

Ольга. Быть может, Лиза скорей убедит вас. Вы предубеждены против меня?

Басов. Я вас слишком мало знаю.

Ольга. Однако, намедни вы мне сказали две вещи. Да верно вы забыли.

Басов. Память у меня порядочная.

Ольга. Когда я вас еще не знала лично, я думала мы скоро сойдемся.

Басов. Я вообще человек мало общительный по характеру.

Ольга. Однако с Лизой вы довольно близки.

Басов. Ее я давно знаю.

Ольга. Есть люди, с которыми после двух-трех раз — даже после первого раза — встречаешься как со старыми друзьями.

Басов. Говорят. Я мало таких знаю.

Ольг а. От нас или от них это зависит?

Басов. Этого я не знаю.

Ольга. А как думаете?

Басов. Признаюсь, мало думаю о таких вопросах.

Ольга. Считаете праздными?

Басов. У кого есть время — отчего и не подумать, всякое умственное упражнение полезно. У меня нет времени.

Ольга. Мы же теперь разговариваем. Я вас спрашиваю. Разве нет времени подумать?

Басов. Я вам на вопрос ответил, что не знаю. Если хотите прибавлю, что считаю

все психологические вопросы неразрешимыми при настоящем состоянии знаний.

Ольга. Да много ли вообще разрешимых вопросов?

Басов. Жизнь всем дает какое-нибудь решение, а теоретически абсолютных теорий и совсем, пожалуй, нет.

Ольга. А какие вопросы вас больше всего интересуют?

Басов. Все.

Ольга. Это хорошо. И меня тоже. А как же вы отнеслись сейчас с таким пренебрежением к моему?

Басов. Я вам заявил факт моего незнания. Если б кто-нибудь нашел решение, я был бы очень рад узнать.

Ольга. У вас доброе сердце?

Басов. Кровь накачивает изрядно.

Ольга. А вы науку уважаете?

Басов. Смотря. Умные сочинения уважаю, глупые нет.

Ольга. Авторитеты не признаете?

Басов. Также, смотря. Много между ними мастеров мусорного цеха.

Ольга. Общепринятым предрассудкам не подчиняетесь?

Басов. Я вижу вы мне формальный экзамен делаете. Стараюсь не подчиняться.

Ольга. Мне хочется слышать, так ли я сама различные вопросы решаю.

Басов. Похвальная цель.

Ольга. Зачем вы вчера так резко ответили мне?

Басов. Я сказал, что думал, и думаю, сказал правду.

Ольга. Мне жаль было, что вы так ушли. Хотелось поговорить с вами — да и казалось, что я не заслуживала этого.

Басов. Мне трудно говорить приятные вам вещи. Вы совсем к другому языку привыкли.

Ольга. Я ни к какому языку не привыкла. Мыслящей девушке так же трудно привыкнуть к говору сорок и попугаев, как и мыслящему мужчине. А говорить языком, каким бы мне хотелось — почти не приходится. Весь ваш труд в нежелании. Я уверен, что мы могли бы говорить иначе. Но в вас слышен человек предубежденный, и мне это жаль. Я вам прямо говорю.

Басов. Может, относительно вас я и не прав. Только в моей касте страшно трудно быть оптимистом.

Ольга. Я не имею понятия о вашей жизни, кроме как из книг. Видя, что кругом делается, понимаю, что вы можете быть озлоблены.

Басов. Над этим озлоблением глумятся, гаерствуют. Может, оно вправду проявляется в нас жалко, комично, — только, право, пройдет охота смеяться, как выживешь все, скопляющее эту желчь. Да вот вам наш быт. Возьмите ‘Отцов и детей’ и подумайте пять минут — не над тургеневщиной, а над фактами, которые там найдете. Кто нигилист? Человек, которого приходится убить в двадцатых годах жизни, убить на научном исследовании? И такой человек принужден таскаться нахлебником по людям, пошлую грязь и кислую сальность которых не могли ни прикрыть, ни подсолить все благовония и пряности тургеневской москательни. Вот ведь что останется от этой сатиры, если ее хорошенько проанализировать.

Ольга. Это в сатире, а в действительности?

Басов. Еще хуже. Тургенев ведь был из лучших у нас людей, а и он окрестил нигилистом человека, едва дожившего до 20 лет и нашедшего смерть в своей науке. Вот в какой среде мы живем. Непроходимые мозговые топи… И мы в самом деле мрем, это факт. Не тиф от диссекции, воспаление от простуды или чахотка от истомы — от этого уцелеешь. Мысль съест или тюрьма сгноит. Ведь ни одного дня не пройдет без злобы, обид, ожесточения, всевозможных лишений и огорчений. Ведь изо дня в день, с утра до ночи таскаешь на себе признаки нужды и бедности, а в себе мысль об ограбленном труде, о быте, стоящем на несчетных, почти неисцелимых гадостях. Работник, пролетарий тот хоть думает мало, а мы учимся как будто только для того, чтобы сделать мысль страшнейшею из пыток. Куда я уйду от этих фаланг — зачем? За что? — от которых печень съеживается и кровь чернеет. И один ответ: хочешь жить — подли, ползай, лги, стань рабом, стань плутом. Отцы всю жизнь продремали, не слыхав вопроса, какая разница между рабом и свободным? Им и был сносен их будуар. В нас вопрос до спинного мозга въелся. Вот вам лекало жизни нашей. Только и сносно, когда поговорить удается. Да слышите разговоры какие, если не сдерживаешь себя.

Ольга. Не будем больше об этом. Тяжело. Я вас о предрассудках спрашивала. Вы отвергаете. Есть же такие, что нельзя отвергнуть.

Басов. Таких нет.

Ольга. Я пример представлю. Вы, разумеется, признаете, что женщина должна стоять в обществе на совершенно равной ноге с мужчиной. Меня, видите, женский вопрос занимает. Положим, мужчина полюбил женщину, объясняется — это общепринято. Вдруг бы женщина вздумала применить к себе это право — сказать мужчине, что любит его. Можно это допустить? Что думать о такой женщине? Вы задумались.

Басов. Извините, мне посторонняя мысль пришла. Допустить это, конечно, можно. Я думаю, такие случаи и бывают.

Ольга. Вы думаете?

Басов. Они весьма возможны. Конечно, со стороны женщин, у которых чувство берет верх над благоразумием. Но ведь это обоюдно, и благоразумный мужчина не станет объясняться женщине, от которой не может ждать взаимности, тем более, что формальные и прямые объяснения бывают, кажется, только в книгах и на сцене. В жизни они во всяком случае являются в довольно поздний период, так я слышал. Сам не знаток и не судья в этом деле.

Ольга. Однако вы предписываете благоразумие.

Басов. Оно везде необходимо.

Ольга. А в нем или в понятии о нем — источники целой массы предрассудков. Значит, вы не выдержали испытания. Другой пример. Да нет, довольно. Беру в союзницы Лизу, будем просить вас ехать.

Басов. Позвольте теперь и мне сделать вам несколько вопросов.

Ольга. Позволяю.

Басов. Вы желаете ей добра?

Ольга. Желаю.

Басов. Знаете, что она любит?

Ольга. Знаю.

Басов. Вероятно, слыхали что то, что называют несчастною любовью, — тяжелое чувство?

Ольга. Возможно.

Басов. Знаете, что ее любовь должна быть несчастной?

Ольга. Этого не знаю.

Басов. Зная свою родню, должны знать. Не лучше ли подумать, как развлечь, рассеять это чувство, чем питать и возбуждать его?

Ольга. Это трудно, судя по ее словам. Да и будь я на его месте… Что вы смеетесь?

Басов. Будь я Семирамидой (легендарной царицей Ассирии, славившейся своей красотой,

богатством и могуществом), что вы думаете, я бы сделал?

Ольга. Хорошо. Кончили вы свои вопросы?

Басов. На чем же вы теперь остановились?

Ольга. На чем и прежде.

Басов. Что вам за радость питать эту несчастную любовь?

Ольга. Мне никакой радости нет.

Басов. Зачем же вы хотите дать ей надежду?

Ольга. Я бы желала, чтоб так было.

Басов. Однако это несбыточное желание.

Ольга. А почему вы так убеждены, что оно несбыточно? Вам что за радость

разбивать ее сердце?

Басов. Знаете, Ольга Семеновна, лбом стены не перешибить.

Ольга. Что ж, есть другие способы.

Басов. Вот один, между прочим. Вы желали быть на месте вашего брата — оставайтесь сами собой. Если вам есть возможность действовать самостоятельно, поезжайте с Лизой в деревню.

Ольга. Разве не все равно вы поедете или я? Результат тот же. Вам легче. Поезжайте вы с Лизой. Подумайте. У меня и так горя сверх силы. Ах, что за вздор я говорю. (Отходит). Постойте, еще одно, последнее сказанье: может, мы не скоро увидимся опять. Люди ваших понятий сильно любят многих, это я знаю. А могут ли они любить одного человека больше всех других?

Басов. Я думаю — могут.

Ольга. Вы это думаете?

Басов. Даже наверно знаю. У меня есть два-три приятеля…

Ольга. Я совсем не о том… Лиза, ступай скорей сюда.

Лиза (из другой комнаты). Я еще письма не кончила.

Ольга. Потом кончишь. Иди скорей. Я сейчас уйду. Стучат.

Стук.

Лиза. Это Паша. (Идет отворять).

Ольга (идет в ее комнату). Спроси лучше.

Лиза. Паша, ты?

Голос. Я, я, я.

Лиза отворяет, Паша входит.

Паша. А вот я гостей, гостей веду.

Входят Ерыгин и Василий Семенович. Ольга запирается.

Василий Семенович (дает Паше бумажку). Вот, голубушка, расплатись с извозчиком, а остальные себе возьми.

Паша уходит.

Извините, Лизавета Николаевна, я ей маленькое поручение дал. Позвольте вам представить — мой друг, граф Ерыгин.

Лиза. Признаюсь, меня удивляет такое посещение.

Василий Семенович. Считайте нас своими. Я к вам с поручением от брата. Да и у него здесь есть маленькое дельце. Только — нам бы нужна было наедине с вами переговорить. (Смотрит нагло на Басова).

Лиза. У нас, кажется, нет секретов. Это близкий приятель вашего брата и мой — Басов. Басов, это брат Сергея Семеновича, а графа я вижу в первый раз. (Василию). Если у вас есть что-нибудь сказать мне при вашем приятеле — вы это тем более скажете при моем.

Василий Семенович. Дело такого свойства, что я просил бы его уйти, хоть на время. Он, кажется, по соседству и живет.

Лиза. Басов, я вас прошу не уходить.

Василий Семенович. Я полагаю ему придется выйти.

Басов обмеривает его взглядом.

Лиза. Я полагаю, если придется — так не ему. Я нахожу ваши поступки очень странными.

Василий Семенович. Не судите преждевременно. Я сказал, у нас обоих до вас дело.

Лиза. В таком случае потрудитесь сказать, что вам угодно. Я не располагаю своим временем.

Василий Семенович. Вы не любезная хозяйка. Позвольте нам хоть присесть.

Лиза. Что вам от меня угодно?

Василий Семенович. Если этот господин не настолько деликатен…

Басов. Этот господин настолько неделикатен, что останется смотреть, до чего могут дойти наглости этих невежд.

Василий Семенович. Советую вам быть осторожнее в ваших выражениях, не то можете вылететь отсюда.

Лиза. Ради Бога, Басов!

Басов. Не тревожьтесь. Я вас уважаю, а собой владею. Уйдите лучше в ту комнату.

Лиза. Господа, я прошу вас сказать, что вам надо и удалиться. Я слышала, что люди вашего круга позволяют себе многое, но это переходит всякие границы.

Ерыгин (Василию). Vous entendez. Allons nous en (вы слышите. Уйдёмте).

Василий Семенович. Pas moi (не уйду).

Ерыгин. Au fait, elle n’est pas mal (действительно, она недурна).

Лиза. Пойдемте, Басов.

Идут к двери другой комнаты.

Василий Семенович. Я имею передать вам от брата кольцо.

Лиза. Прошу вас сию минуту уйти отсюда и, кстати, унести ваш сверток. (Пихает по столу).

Василий Семенович. Мои подарки не отдаются назад, особенно девушками.

Ерыгин хохочет.

Басов (подступая к Василию). Уйдите отсюда, не то плохим кончится.

Василий Семенович. Рук марать мы, конечно, не станем, а хотите фухтелей отведать — получите.

Басов берет фуражку и идет.

Лиза. Басов, ради Бога, не уходите.

Басов. Не бойтесь, я вернусь. (Уходит).

Василий Семенович. Оно безопаснее. Теперь нам удобнее говорить. Сядем, Ерыгин. Присядьте, обворожительная Лизавета Николаевна. Моя сестра здесь?

Лиза. Я не стану с вами говорить. Прошу вас выйти. (Идет к двери).

Василий Семенович. Не удаляйтесь от нас, теперь еще рано. Мы последуем и туда. Верно, святилище невинности. (Идет к дверям).

Лиза заслоняет.

Не противьтесь. Придется впустить. Графу нужно мою сестру видеть.

Лиза. Граф, если в вас есть хоть искра чести, уйдите и уведите этого человека. Он, верно, пьян.

Ерыгин. Allons nous en (уйдёмте). Я иду. (Лизе). Извините, я вовсе не ждал таких неприятностей.

Василий Семенович. Как хочешь, я остаюсь.

Лиза. Граф, ради всего, уведите его, в вас же есть человечьи чувства.

Ерыгин. Идем, Возницын.

Василий Семенович. Что ты толкуешь? Сиди и смотри. Это лучше балета. Душенька, Лизавета Николаевна, сходим туда. (Обнимает ее. Она дает ему пощечину). Это требует наказания. (Хочет обнять ее).

Дверь раскрывается. Ольга отпихивает его. Лиза уходит. Дверь запирается. Василий ломится.

Ерыгин. Дождался. Хорош балет. Я говорил, не следует.

Василий Семенович. От женщины пощечина не обидна. Да мы сквитаемся. Parole SacrИe (ей-Богу). Назови меня подлецом, если она при тебе же не будет целовать этой щеки.

Epыгин. Хорошо, только уйдём отсюда. Мне вое это больно не нравится.

Василий Семенович. Баба ты, что ли? Нет, я даром не уйду. Взялся за дело, не отстану.

Ерыгин. Чего ж тебе еще?

Василий Семенович. А вот чего. Ты говорил, сестра тебя дураком назвала.

Ерыгин. Этого она мне прямо не говорила.

Василий Семенович. Вольно тебе не понимать. По ходу разговора ясно. Это значит, она не намерена за тебя идти, а тем паче после нынешней сцены. Расстроится это дело — мой кредит у нашего осла лопнет. Да сверх того, черт его знает, пожалуй, своими дурацкими аферами все спустит. Ведь как пробка глуп. Надо спешить капиталы к рукам прибрать. Тебе, говоришь, деньги до зарезу нужны. Добром сестра не пойдет — надо заставить. Лучше нынешнего случая ты в сто лет не дождешься.

Ерыгин. Послушай!

Василий Семенович. Ты не смущайся. Слишком далеко зайти не дозволю. Не так глуп. А легкий скандальчик весьма безвреден. Да и все это девчонки одного покроя. Пару раз чмокни хорошенько — сама на шею повиснет, да так, что не отдерешь.

Ерыгин. Ты, я вижу, философ.

Василий Семенович. Я, брат, решил все эти вопросы. La vie est courte il faut en profiter (жизнь коротка, надо ей пользоваться), — вот мой девиз. Ты только не робей. Я своим делом позаймусь, ты своим.

Ерыгин. Ты уж действуй один. Я удалюсь. По мне это порядочная гадость. Да и куда тот еще пошел? (Идет к двери). Ключа нет. Ты ведь видишь, какой это отчаянный народ.

Василий Семенович. Вздор. Я по Сергею их знаю. Пригрози только — сядут со страха. Я тебе говорю, курьезные сцены будут. Начнем сперва переговоры. Не поддадутся — высадим дверь. Кажись, старовата. (Идет к той комнате). Mesdames, мы просим мира. Впустите парламентера. Мы становимся на колени и целуем кончики ваших ручек и ножек. Нет, видно, так прока не будет. Помоги-ка мне поналечь.

Ерыгин. Прощай, я ухожу. (Уходит).

Василий Семенович. Трус! (Ломится).

Внешняя дверь раскрывается, входят Басов, Дулин и несколько молодых людей.

Басов. Вон отсюда, негодяй!

Дулин. Нет, брат, я не даром пришел. К Басову его. Филимонов, валяй к дворнику за метлой.

Филимонов уходит.

Василий Семенович. Что вы господа, помилуйте!

Дулин. Там поговорим. Марш!

Уводят его.

Лиза и Ольга выходят.

Лиза. Спасибо Басову, я почти онемела от страха.

Ольга. А у меня сердце екнуло, когда он ушел. Однако ты вся дрожишь. Ты не боишься ли одной остаться. Поедем ко мне.

Лиза. Что ты, Оля! Мне только нездоровится что-то. Как это ты, бедняжка, сколько неприятностей…

Ольга. Я-то слажу. Ты береги себя. Да не держи у себя эту Пашу. Лучше молодую возьми. Я попрошу Машу, она верно знает.

Лиза. Спасибо, Оля. Пожалуйста, заходи, когда можно.

Ольга. Не обещаю. Теперь трудно будет. Если можно, конечно, приду. Да разве ты не хочешь ехать?

Лиза. Как не хотеть? Да откуда мне денег взять?

Ольга. Я достану.

Лиза. Напишу ему. Что он скажет.

Ольга. Хорошо. Прощай. Поклонись Басову.

Лиза. Сто раз спасибо тебе.

Целуются. Ольга уходит.

Что-то нездоровится мне. Прощай, Сережа, не видеться уж нам. (Закрывает лицо и уходит).

Сцена 4-вёртая.

Комната Ольги.

Ольга. Семен Васильевич.

Семен Васильевич. Я тебя спрашиваю, как смела уйти? Как смела уйти? Мне час что ли добиваться ответа? Отвечай, негодяйка.

Ольга. Прошу вас, отложите это объяснение до завтра.

Семен Васильевич. Ты мне ответишь сию минуту.

Ольга. Я больна и утомлена и, кроме глупостей и дерзостей, ничего не в состоянии сказать. Завтра буду отвечать на что хотите.

Семен Васильевич. Знаю я эти болезни! Матери хочешь подражать. Молода! Изволь отвечать.

Ольга. Я вас прошу ради вас самих — уйдите. Я не могу говорить сегодня. Понимаете — не могу. (Садится к столу, облокачивая голову на руки).

Семен Васильевич. Я тебя из дому выкину, коли не ответишь.

Молчание.

Слышишь, разбойница!

Молчание.

Семен Васильевич (берет ее за руку). Говори, Ольга, худо будет.

Ольга (вскакивая). Что вам надо!

Семен Васильевич (отступая). Что ты! Что ты!

Ольга. Я вам говорю, оставьте меня в покое до завтра. Вы видите, в каком я состоянии! Даю честное слово, что не скажу сегодня ни слова. Кричите, как хотите, — я больна. (Быстро ходит).

Семен Васильевич. Слушай, Ольга! Ольга! Тебе говорят, Ольга! Ну, постой, завтра рассчитаемся! (Уходит).

Ольга (одна). Что мне делать? Я его люблю. Любила как идеал, обманулась и еще сильнее полюбила как человека. Я не знаю, какая сила в нем, только не могу бороться с этим чувством. Оно сильнее меня. Себе я могу сознаться, перед собою я не хитрю. Если б чем-нибудь, чем-нибудь вырвать это страшное чувство! Ничего нет. Мучится, страдать — больше ничего не остается. Муки подходят — я уже их слышу, ощущаю. Тут, тут (берется за сердце) мне больно, больно! Никакой надежды. Ниоткуда. Он не полюбит, я это знаю. Он понял, и я поняла. Ольга Семеновна, лбом стены не прошибить! Отчего бы ему не полюбить. Лиза — красивее меня, зато я больше знаю. Да он и ее не любит. У этих людей другие страсти — не к женщинам. Те сильнее. Я понимаю это. Мне нет надежды. Отчего у меня нет такой страсти? Отчего? Отчего? Почем я знаю! Если б он хоть обходился со мной, как с ней. Нет, я бы не могла этого вынести. Я бы не могла проводить шутя целых часов вместе! И за что эти Базилии, Ерыгины благоденствуют, а мы мученики, страдальцы! Лиза, сколько ей впереди страданий! А мне? У ней хоть друзья. Я одна. Говорить даже не с кем. Уйти, отсюда? Стены не будет. Я могу, надо мной тирания бессильна. Ведь мы ей подчиняемся только пока думаем, что должны повиноваться. Я этого не думаю. Отчего же я покоряюсь этому чувству? Нет, буду бороться — до изнеможения… А зачем бороться? для чего страдать? Учители, законники, книжники и фарисеи, я вас спрашиваю всех, отвечайте мне, для чего? Жизнь для радостей и счастья. Жизнь чистая, чудная, прелестная, как сама природа. Вы своею ложью, своим тупоумием, своею подлостью превратили ее в вертеп зла и страданий. Он бы любил меня, я знаю. Он бы не мог не любить, будь я свободна! Я раба — вот за что он не любит. Я раба этих людей, этого дома, этих законов, этого золота, этих тряпок. Прочь их! Три месяца труда не купят этих тряпок, он сказал это. Это слово тут, в сердце, оно прожгло меня. Не стану бороться с этим чувством, не поможет. Стану бороться за свою свободу. Не хочу быть рабой и не буду. Буду свободна, буду любима, буду счастлива!

Действие 5.

Сцена 1-я.

Комната в доме Возницыных.

Семен Васильевич. Василий Семенович в статском.

Семен Васильевич. Ошельмовал, в конец ошельмовал меня, Василий.

Василий Семенович. Чем упрекать, вам вознаградить меня следует. Я за вас пострадал. Ради вашей пользы.

Семен Васильевич. Хороша польза! Глаз никуда нельзя показать. Да и Бог знает какие несообразности в городе говорят. Ходят слухи, будто они просто выпороли тебя. Срам!

Василий Семенович. Это всё Ерыгинские подлости. Страшно обманулся я в этом человеке. Через него и в полк прошло. Да и товарищи свиньи, никто не поддержал. Если б всякого за такой вздор из полка исключали, скоро ни одного офицера не оставалось бы.

Семён Васильевич. Так насчет порки вздор?

Василий Семенович. Чистейшая ложь. Говорю вам, Ерыгинские подлости. Как явилась эта подлая шайка — я за саблю, а он бежать. Вдвоем мы бы их как капусту искрошили. Конечно, одному мне пришлось отступить, да и то человек пять с раскроенными мордами остались.

Семен Васильевич. Это другое дело, а то не приведи Бог какое безобразие.

Василий Семенович. Главное, не робейте, не падайте духом. Все наверстается еще и с лихвою. Я в себе чувствую -необыкновенное призвание к коммерческим оборотам. Вам уж трудновато со всем справляться. Положитесь на меня. Посмотрите, как годика через два все эти скоты будут передо мной хвостом вилять. Я им всем на шею сяду, да буду кнутиком постегивать. А они ржать, а они ржать!

Семен Васильевич. Мало у меня надежды, Василий.

Василий Семенович. Вы поработали, пора вам на покой. Для такого времени свежие силы нужны, новые деятели. Я эти дни лежал, все обдумал — катим за границу. Вы там, где хотите, прохлаждайтесь, а я, заполучив от вас надлежащие ресурсы, отправляюсь за бекасами. Есть некий богоспасаемый град Париж. Там я намерен произвести два специалитета, один по части охранения общественного спокойствия, другой по части приумножения собственного благосостояния.

Семен Васильевич. Это ты, Василий, основательно придумал.

Василий Семенович. Дайте срок, такую основательность увидите, что все будут рты разевать. Не скупитесь только, у таких артистов стану брать уроки, что у всех этих бестий в глазах зарябит.

Семен Васильевич. Это ты не худо выдумал. Подлинно, не худо.

Василий Семенович. Ну, мешкать нам нечего. Я пойду о паспортах хлопотать, да кое-какие расчетцы есть, а вы припасайте побольше верительных грамот к двунадесяти коленам. Сергей нынче будет?

Семен Васильевич. Писал, будет.

Василий Семенович. Рад ехать?

Семен Васильевич. Не противится.

Василий Семенович. Я говорю, пристращать — единственная система. Ничего. Я его в вояже повоспитаю. Золотой будет. Однако мне пора.

Семен Васильевич. Действуй, Василий. Да вели-ка Ольгу послать.

Василий Семенович уходит. Семен Васильевич ходит. Входит Ольга в простом платье.

Семен Васильевич. Это что?

Ольга. Что?

Семен Васильевич. В каком ты платье?

Ольга. В новом.

Семен Васильевич. Откуда ты такое платье взяла? В таких одни девки ходят.

Ольга. Девка — это ведь начальный корень девушки. Значит, собственно, и меня можно назвать девкой.

Семен Васильевич. Ступай, надень хорошее платье, и тогда явись ко мне, а в такой дряни не смей мне на глаза казаться.

Ольга. Это отличное, лучших у меня нет.

Семен Васильевич. Как нет? Мало у тебя хороших вещей?

Ольга. Довольно, но все в этом роде.

Семен Васильевич. Ступай, надень хорошее шелковое платье.

Ольга. Таких у меня уже нет. Я сбыла все ненужные дорогие вещи.

Семен Васильевич. Как сбыла? Куда сбыла?

Ольга. Одни променяла на простенькие, другие продала, третьи девушкам отдала.

Семен Васильевич. Мать знает?

Ольга. Я с маменькой условилась,, чтоб деньги, которые мне на наряды идут, мне на руки давались. Я сама себе буду вещи покупать.

Семен Васильевич. Кто вам позволил такие условия делать? Как смели без меня? Ты думаешь, я позволю деньги на такую дрянь изводить?

Ольга. Вам выгоднее будет. Десятой доли расходов не будет, Мне таких четыре платья да год за глаза довольно, а они дешевле одного дорогого. Вам будет экономия, а я себе на приданое скоплю.

Семен Васильевич. Приданое — не твоя забота.

Ольга. Почему мне не позаботиться. Вы ведь говорите, что времена плохи.

Семен Васильевич. Про это и говорить нечего, совсем плохи.

Ольга. Против роскоши все кричат и пишут, а лучше ли оттого? Она со всяким днем сильнее. Разве не так?

Семен Васильевич. Это правильно.

Ольга. А чего она стоит? Не денег одних! Она беспрестанно родит новые потребности и прихоти и делает нас их рабами. Чтоб сделать жене или дочери новое платье, отцы и мужья подличают, унижаются, мошенничают, грабят.

Семен Васильевич. Это ты оставь, Ольга.

Ольга. Не оставлю. А мы сами? Разве не продаем, не развращаем себя за эти лоскутья? Бе одни несчастные женщины продают и развращают себя за них. Все мы, все поголовно. Это тряпье оковывает в нас ум, сердце, волю, вое — и самыми тяжкими, самыми постыдными цепями. Я себя чувствую другою в этом ситце, чем в том шелку. Я лучше, сильнее теперь. Не будь вокруг меня всей этой мишуры, я была вы счастливее.

Семен Васильевич. Брось это, Ольга.

Ольга. А вы? Разве не были бы счастливее? Были бы. Если б счесть все неправды, обиды, несчастия, рождаемые каждою сотнею, идущею на этот вздор, и всю массу радостей, которые могло бы создать их лучшее употребление, — не знаешь, чему больше дивиться: глупости ли людей, не понимающих сколько добровольно теряют или малодушию, не имеющему силы отбросить от себя эту нечистоту. Об этом толкуют, толкуют, да что пользы, если всякий живет по-старому. Я решилась жить по-новому и буду. Не мешайте мне, вам ущерба не будет.

Семен Васильевич. Дома, пожалуй, ходи себе, в чем хочешь. Оно, точно, полезно для расхода. При гостях изволь порядочно одеваться.

Ольга. Порядочно я буду и при гостях, и без них. Неряшество — гадко. А особых прикрас для гостей не стану надевать. Это первая буква всей моей работы, чтоб не делать ни при чужих, ни для чужих ничего такого, чего бы не сделала одна, и делать при них все, что бы сделала без них.

Семен Васильевич. Это ты сущий вздор выдумала.

Ольга. Не вздор. Да что об этом спорить. Вы оставьте меня действовать. Увидите, все хорошо будет. Вам что? Лишь бы я вам лишнего изъяна не причиняла и замуж меня сбыть.

Семен Васильевич. О Ерыгине теперь и думать нечего.

Ольга. Я о нем никогда серьезно и не думала. Да и вообще хочу вас просить, не трудитесь мне женихов приискивать. Из ваших ни один не будет иметь меня женой. Это наверно.

Семен Васильевич. Ольга, придержи язык.

Ольга. Вам напрасные хлопоты. Я сама себе найду.

Семен Васильевич. Такой чумичкой будешь в люди показываться, не найдешь.

Ольга. Напротив, так меня скорей отличат в обществе. Дураки смеяться будут, умные заинтересуются. Впрочем, я на танцебесия больше не стану ездить.

Семен Васильевич. Какие танцебесия?

Ольга. Балы. Мы могли бы за цену одного — полгода веселых вечеров иметь, да вдобавок сохранить здоровье и себя, и будущих мужей воспитать. А от нынешнего бала почти столько же удовольствия, как от бани с десятком груш.

Семен Васильевич. Ты, Ольга, нынче такие несообразности городишь, что уши вянут. Ну, да верно ты еще не здорова. А я тебя звал затем, что решил в чужие края ехать, и нынче Сергею вернуться приказал. Так ты, того, смотри, не баламуть его.

Ольга. Вы одни едете?

Семен Васильевич. Как один? С какой радости мне одному тащиться? Вас всех беру.

Ольга. Когда же?

Семен Васильевич. Это вам будет сказано.

Ольга. Хорошо.

Семен Васильевич. Что хорошо?

Ольга. Что знаю. Я вам больше не нужна?

Семен Васильевич. Матери ничего не смей говорить. Сам хочу объявить. Да и насчет Сергея помни. Постой, еще хочу у тебя расспросить порядком, как намедни с Васильем дело было. Никакого толка не доберешься.

Ольга. Я уж вас просила не говорить со мной об. этом.

Семен Васильевич. Я желаю знать.

Ольга. Кажется, не такой радостный предмет, чтоб десять раз повторять.

Семен Васильевич. Это не так. Василий, говорит, этого не было.

Ольга. Ну, если не было, для него же хуже. Пожалуй, повторится.

Семен Васильевич. Ты вздор не говори. Мы на счет того мерзавца меры приняли. Да и ту упечем.

Ольга. Что ж вы сделали?

Семен Васильевич. Приголубят.

Анна Петровна (вбегает). Семен Васильевич, Семен Васильевич, Сережа! Приехал!

Семен Васильевич. Чего вы? Чего вы? Точно коза распрыгались.

Анна Петровна. Сережа приехал!

Семен Васильевич. Приехал так приехал, пусть сюда идет.

Входит Сережа.

Анна Петровна (обнимая). Сережа, голубчик, дай на тебя поглядеть.

Семен Васильевич. Анна Петровна, уймитесь матушка! Ну, здорово, Сергей. Как ты того…

Сережа. Маменька! Папенька! Оля!

Целование.

Анна Петровна. Каким ты молодцом стал. Здоров ли, голубчик?

Сережа. Как вы все? Что Вася? Где он?

Семен Васильевич. Ну, рассказывай, брат, как там все.

Анна Петровна. Позвольте, Семен Васильевич. Он устал, бедный, Чего ты, Сережа, голубчик, хочешь, чайку или кофейку?

Сережа. Все равно, маменька.

Анна Петровна. Скажи, дружок.

Семен Васильевич. Что вы лезете! Давайте, что есть. Все еще ума не набрались.

Анна Петровна. Оля, вели дать. Нет постой, я уж сама лучше. Кофеек со сливочками, Сережа?

Семен Васильевич. Понятное дело. Эх вы, Анна Петровна!

Анна Петровна уходит.

Ты, брат, потолстел. Это хорошо. И борода подросла.

Сережа. Все время не брился. Ты что, Оля? В каком ты платье?

Семен Васильевич. Дурит, братец. Я на нее рукой махнул.

Сережа. Вася что?

Семен Васильевич. Василий — умник. Служебное безделье бросил. Хочет мне помогать. Спасибо ему. Ты его держись, Сергей.

Сережа. Молодец! Я ему много обязан, да и вам. Я совсем переродился в это время.

Семен Васильевич. Коли ту свою, как бишь оно, гилинистику бросил — дело. Отдохни добро, да приходи ко мне, потолкуем. Да Ольгины бредни не слушай. Василья держись. (Уходит).

Сережа. Что ты, Оля? Какая невеселая? Скучала без меня? А я, признаюсь, не видал, как время шло, так все ново было.

Ольга. Ты о Лизе и не спрашиваешь?

Сережа. Ах да, что она? Басов что?

Ольга. Она больна.

Сережа. Что с ней? Я ужо зайду туда.

Ольга. Право? (Идет).

Сережа. Куда ты? Посиди со мной?

Ольга. У меня есть дело. (Уходит).

Сцена 2-ая.

У Лизы.

Лиза (закутанная в платок, работает). Худо мне. А впереди — лучше и не думать. Да хорошо, когда не думается. Начнет томить неотвязная мысль, чем ее отгонишь? О чем ни станешь думать — все одно, все не весело. А давно ли? Мне казалось, что нет счастливее меня на свете. Я думала, что это и не кончится. Как хороша казалась тогда жизнь. А теперь! Если б можно было не думать или хоть позабыть! И за что все это? Чем я виновата? Что сделала судьбе и людям бедная, никого не обижавшая девушка? С Сережей я уж простилась. Мне и имя его воспоминать больно и смотреть на все больно. Будь деньги, сейчас бы переехала. Тут все напоминает о прежнем. Как он мне ответил на письмо! Сколько уверений в любви и как все холодно! Нет, любящее сердце не обманется. Оно по нескольким строкам узнает свою судьбу. Как он любил, казалось! Неужели Басов прав, что тряска уносит любовь! Жалкие мы тогда существа!

Ольга (входя). Как ты себя чувствуешь, Лиза?

Лиза. Плохо. А ты? Мы уж три дня не видались.

Ольга. Я сама прихворнула. Не нужно ли чего?

Лиза. Нет, благодарствуй. Спасибо им. Я почти не была одна. Все кто-нибудь сидел.

Ольга. Верно у тебя денег нет. Вот немного. (Кладет в рабочий ящик).

Лиза. Нет, нет, я ни за что не возьму.

Ольга. Нам между собой об этом и говорить не приходится. Раз это зло существует и из-за него бьют и грабят друг друга, мы должны делиться чем есть. Кому нужнее, тот и хозяин. Я к тебе с худыми вестями.

Лиза. Говори. Я в короткое время ко всему привыкла.

Ольга. Самое худое сперва. Сережа приехал.

Лиза плачет, Ольга обнимает ее.

Я с ним мало говорила, только с двух слов увидела, что он очень изменился. Второе, отец хочет, чтоб мы все за границу ехали. Третье, он что-то худое задумал. Здоров Басов?

Лиза. Верно, скоро придет. Что ж он?

Ольга. Будет сюда.

Лиза. Будет? Когда?

Ольга. По мне, лучше, чтоб не был. Он, кажется, рад ехать и во всяком случае уедет.

Лиза. Сердце мое! Сердце мое! Что ж, пусть не приезжает, скажи ему. И ты едешь?

Ольга. Нет.

Лиза. Что ж ты сделаешь?

Ольга. Еще не знаю, только не поеду.

Входит Басов.

Лиза. Басов, Сережа приехал.

Басов. Ну, как вы?

Лиза. И едет за границу, все они.

Басов (Ольге). И вы?

Ольга. Еще не знаю. Не было вам никаких неприятностей?

Басов. У меня их каждый день не мало.

Ольга. Нет, каких-нибудь особенных. Я боюсь. Отец что-то говорил сегодня.

Басов. Спасибо вам.

Ольга. За что?

Басов. Дайте руку.

Ольга. Руку возьмите. Только за что?

Басов. Вы хорошая девушка. Пока прощайте.

Лиза. Куда?

Басов. Надо кое-что прибрать, на всякий случай. Успею кончить — приду. А нет — прощайте.

Лиза. Басов, посмотрите, мы и не заметили, какое на ней платье.

Басов. Славное платьице. А впрочем, я в них не знаю толка. Вижу, что красиво, а главное, кажется, не очень нарядно.

Лиза. Это ведь самое дешевое.

Басов. Она хорошая девушка. Однако мне нельзя копаться. Прощайте. (Уходит).

Лиза. Он в первый раз похвалил тебя. Прежде он не верил, что ты хорошая. Это он переменил мнение, когда ты на прошлой неделе каждый день у меня сидела. Только я не слышала, чтоб он так хвалил. У него ‘хорошая’ много значит.

Ольга. За что он руку взял? Я не понимаю.

Лиза. Ты сказала, что боишься за него.

Ольга. Когда? Я разве говорила?

Лиза. Сказала.

Ольга. Ну, ничего. Не унывай, Лиза. Все еще может поправиться. Что ты скажешь, если б нам вместе жить, когда они уедут?

Лиза. Как бы я была рада! Только это невозможно. Тебя не пустят.

Ольга. А вот посмотрим. Я уйду теперь. Вернусь с ответом и, знаешь, приведу Сережу.

Лиза. Нет, нет, зачем? Нет, Оля, не приводи, если сам не захочет.

Ольга. Кто знает? Счастье заразительно.

Лиза. Что с тобой? Какое счастье?

Ольга. Прощай, прощай! (Уходит).

Лиза (одна). Что с ней! Какое счастье? Кому теперь может быть счастье? Как она вдруг повеселела. А какою скучною пришла. Что за причина? Пришел Басов, она все еще была скучна. Неужели от его похвалы? Да уж не любит ли она его? Любит. Конечно, любит, наверно любит. А он? Я никогда и не замечала. Верно, полюбит. Если хвалит — полюбит. Ах, если б Сережа пришел! Как теперь близко счастье. Только бы пришел! Олечка, душечка, приведи его! Пойду помолюсь. (Встает).

Стучат. Входит Дулин.

Дулин (входя). Басов взят.

Лиза. Как? Он сейчас был здесь.

Дулин. Взят!

Лиза. Это вздор. Его выпустят. Это неправда. Дулин, скажите, что это неправда.

Дулин. Что говорить!

Лиза. Его выпустят.

Дулин. Ждите. Нужен я вам на что-нибудь?

Лиза. Басов! Басов!

Дулин. Если нет, до свиданья. Ужо зайду, буду цел. (Уходит).

Лиза. Басов! Басов! Бедная Оля! И я!

Входит Василий Семенович.

Что вам надо?

Василий Семенович. Рассчитаться. За вами маленький должок. Пришел получить.

Лиза. Уйдите прочь!

Василий Семенович (смеется). Нет, душенька. Теперь Басовых-то ведь нет, я принял меры.

Лиза. Уйдите.

Василий Семенович (подходя к ней). Вы не бойтесь, будьте только полюбезнее. Кроме удовольствия, ничего вам не будет. Как вы, душенька, похудели.

Дулин (вбегая). Эту морду я вспомнил. (Берет его за руку).

Лиза. Дулин, уведите его.

Дулин. Я не Басов — с лестницы сброшу!

Василий вырывается и убегает.

Я эту бестию на лестнице встретил. К счастью, признал. Запритесь поплотнее.

К вечеру переберусь на место Басова. Вас одних не приходится оставлять. Прощайте.

Лиза. Спасибо вам.

Жмут руки. Дулин уходит.

Басов! Басов! Нет, не бывать счастью.

Сцена 3-тья.

Комната Сережи.

Ольга. Сережа.

Ольга. Ты не хочешь идти?

Сережа. Сама рассуди, Оля. Что пользы мне идти, если нельзя жениться. Ты видишь это невозможно. Папенька не хочет.

Ольга. Что ж вы не подумали о папенькином хотенье, когда знакомились, когда сватались, когда клялись и целовали ее?

Сережа. Я тогда был неопытен. Теперь я иначе смотрю на вещи. Я стал опытнее.

Ольга. Гадкий, дрянной человек.

Сережа. Ты думаешь, мне не жаль ее? Я бы Бог знает что дал, чтоб она была счастлива. У меня все сердце кровью обливается.

Ольга. У вас, я думаю, вместо крови какие-нибудь скверные помои. У таких гнилых людишек не может быть настоящей крови. За что бедная Лиза полюбила такое плюгавое существо! (Хочет уйти).

Сережа. Постой Оля, я не хочу, чтоб ты была о мне такого мнения. Я пойду с тобой. Только зачем, право?

Ольга. Если идти, конечно, чтоб жениться. Оклик кончить можно хоть сегодня.

Сережа. А что папенька скажет?

Ольга. Посечет, голубчик.

Сережа. Мы так хорошо сошлись теперь, и вдруг все расстроится.

Ольга. Что мне тратить тут время.

Сережа. Она больна, Оля?

Ольга. Я сто раз говорила — больна. Идете вы или нет? (Идет).

Сережа. Постой, постой, Оля! Я иду. (Берет шляпу).

Входят Семен Васильевич, Василий Семенович.

Василий Семенович. Здорово, Сергей.

Сере жа. Вася, здравствуй, как можешь? Ты в статском!

Семен Васильевич. Что ты с шляпой, Сергей. Идешь куда?

Сережа. Да, я хотел, так — к одному приятелю пройтись.

Василий Семенович. Если к Басову — не трудись. Замуравлен.

Сережа. Как замуравлен?

Василий Семенович. Усажен в благопотребное место.

Ольга прикладывает руку к сердцу.

Сережа. Что это значит?

Василий Семенович. На него указано кому следует, как на нарушителя общественного спокойствия.

Сережа. Не может быть!

Василий Семенович. Из вернейшего источника почерпнуто.

Сережа. Да это вздор!

Василий Семенович. Вздор или нет, у него оказались кой-какие книжечки и листочки, которые его препроводят, куда следует.

Семен Васильевич. На казенные хлеба.

Василий Семенович. С обручиками.

Семен Васильевич. Благодари Бога, Сергей, из какого омута мы тебя вытащили! Что с тобой, Ольга?

Ольга. Подлые, подлые люди! (Идет).

Семен Васильевич. Куда?

Ольга. Прочь из этого дома! Я больше не имею ничего с ним общего. Я вам не дочь, не сестра. Мера отвращения переполнилась. Я здесь видала глупость, низость, подлость, грабеж и сносила. Видела, как меня продавали с аукциона,— и сносила. Видела гнуснейшие вещи — и сносила. Довольно! Все связи порваны между нами!

Сережа. Я не ждал такой драмы.

Ольга. Это еще комедии. Драмы впереди. Глупость, гнусность и слабость посеяли их семя — пожнут и плоды. Радуйтесь, вы разбили не одно сердце. Вы сильны, можете продолжать свое дело, можете губить и меня и других, можете заставить лить кровавьте слезы. Пробьет и ваш час. Придет день расчета.

Семен Васильевич. Грозить смеешь?

Василий Семенович. Ничего, мы примем законные меры.

Ольга. Принимайте. Сила и власть в ваших руках. Законы пока еще на вашей стороне. Недолго. Уж зародилась сила, которой вам не купить, не замуровать. Общественное мнение за меня, за нас. Оно растет, растет — и задавит вас со всеми вашими гнусными делами. С мнением вам ничего не сделать. В вашем собственном доме ваша дочь и сестра бросает вам в лицо слова правды, клеймит ваши подлости. Этот протест повторят тысячи лучших, благороднейших голосов. (Уходит).

Василий Семенович. А мы примем законные меры.

Семен Васильевич. Правильно, Василий, законные меры. Закон за нас!

Сережа. Мне жаль ее! (Поспешно уходит в ту дверь, куда вышла Ольга).

Занавес.

Конец.

1864 г.

В пьесе ‘Из былого’, впервые публикуемой в настоящем издании дана широкая картина общественной жизни русского общества конца пятидесятых — начала шестидесятых годов. Серно-Соловьевич в живых образах рисует неустрашимых борцов, беззаветно преданных интересам народа. Особенно выразителен в этом отношении образ Петра Басова. Разночинец по происхождению, деятель революционного подполья, Басов убежден, что недалеко то время, когда в обществе исчезнет социальная несправедливость и наступит, наконец, ‘общее счастье’. Вся его жизнь подчинена революционному долгу. Сила духа и целеустремленность Басова позволяют поставить его в один ряд с героем Чернышевского, ‘особенным человеком’ — Н. Рахметовым. Наряду с этим Серно-Соловьевич в своей пьесе разоблачает представителей сил, открыто противостоящих прогрессу и революции (граф Ерыгин, князь Пустовский, Семен и Василий Возницыны), а также людей колеблющихся, предпочитающих ‘уклончивые’ средства решительным формам борьбы и поэтому скатывающихся в лагерь реакции (Сергей Возницын). Весьма знаменательна та уверенность, с которой герой Серно-Соловьевича говорит о беспочвенности надежд представителей демократического движения, еще склонных верить в возможность мирных преобразований сверху: ‘У нас есть свои Позы, — говорит Басов, — есть высшие его умом,— и все погибнут’. Здесь, несомненно, слышится и осуждение Серно-Соловьевичем своих собственных былых надежд, когда он, подобно герою драмы Шиллера ‘Дон Карлос’, пытался говорить правду Александру II и был назван за это Герценом ‘последним маркизом Позой’. Серно-Соловьевич показывает условия, в которых происходило формирование взглядов революционеров, подчеркивая огромное воздействие передовой демократической литературы, воскресных школ, публичных лекций. Особенно интересным в этом отношении представляется образ Ольги Возницыной, под влиянием Басова перешедшей в лагерь революционных борцов и решительно порвавшей со средой, из которой она вышла. В финале пьесы Ольга обращается к отцу и брату с глубоким убеждением в своей правоте: ‘Сила и власть в ваших руках. Законы пока еще на вашей стороне. Недолго. Уж зародилась сила, которой вам не купить, не замуровать. Общественное мнение за меня, за нас. Оно растет, растет — и задавит вас со всеми вашими гнусными делами. С мнением вам ничего не сделать. В вашем собственном доме ваша дочь и сестра бросает вам в лицо слова правды, клеймит ваши подлости. Этот протест повторят тысячи лучших, благороднейших голосов’.

Перебеленная рукопись произведения с подписью Н. А. Серно-Соловьевича на титульном листе хранится в Государственном Архиве РФ, ф. 96, оп. 2, ед. хр. 67. Публикуется впервые.

Текст воспроизводится по автографу.

Комедия, написанная в Петропавловской крепости, а также драма ‘Кто лучше?’ были направлены Серно-Соловьевичём коменданту крепости А. Ф. Сорокину для передачи брату Владимиру Александровичу, 29 апреля 1865 г. Сорокин препроводил полученные произведения в III отделение, которое распорядилось ‘исполнить (желание Серно-Соловьевича, так как ему уже был объявлен приговор’ (27 апреля 1866 г.). Полученные Владимиром Серно-Соловьевичем рукописи были направлены им редактору журнала ‘Русское слово’ Г. Е. Благосветлову. При аресте Г. Е. Благосветлова в апреле 1866 г. в числе других материалов была изъята жандармами и рукопись Н. А. Серно-Соловьевича ‘Из былого’, погребенная впоследствии на десятилетия в делах III отделения.

Время написания произведения можно предположительно датировать второй половиной 1864 — началом 1865 г. Подтверждением этого может служить предисловие к драме ‘Кто лучше?’, помеченное автором 22 марта 1865 г., где о комедии ‘Из былого’ говорится как о завершенном произведении (см. ГАРФ, ф. 96, оп. 2, ед. хр. 68, л. 1).

Источник текста: Серно-Соловьёвич Н. А., ‘Публицистика, письма’, М, ‘Издательство АН СССР’, 1963 г. Серия ‘Литературные памятники’. С. 277 — 355, 383 — 384, 420 — 421.

Николай Александрович Серно-Соловьёвич.

Из былого.

Читайте также: