Из Англии, Шкловский Исаак Владимирович, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 38 минут(ы)

Изъ Англіи.

Многія великія религіозныя и политическія идеи переживаютъ три фазиса: сперва за идею преслдуютъ, затмъ она становится господствующей, потомъ — увы!— во имя ея начинаютъ преслдовать другихъ. Такъ было съ установленнымъ культомъ. И если бы сложить кости всхъ людей, убитыхъ только въ IV и V вкахъ во время споровъ изъ-за догматовъ, то составилась бы новая горная цпь съ вершинами, далеко уходящими въ пустыя небеса. Потомъ можно было бы сложить новые Монбланы и Чимборазо изъ костей людей, истребленныхъ во имя культа всепрощенія и братской любви въ XI, XII и XV вкахъ. И сколько горъ ни возводилось бы, осталось бы еще очень много ‘свободнаго матеріала’. Страданія людей, которыхъ преслдовали во имя культа, и ихъ слезы — нчто неизмримое.

Да! Если бы вс слезы, кровь и потъ,

Пролитыя за все, что здсь хранится,

Изъ ндръ земныхъ вс выступили вдругъ,

То былъ бы вновь потопъ,—

говоритъ старый баронъ у Пушкина. Та же мысль приходитъ каждому, явившемуся въ Британскій музей, чтобы познакомиться съ какимъ-нибудь періодомъ исторіи установленнаго культа. Трудно пбйять даже то ‘раздвоеніе морали’, въ силу котораго, съ одной стороны, проповдуется всепрощеніе и грховность не только отнятія чужой жизни, но даже обзыванія своего ближняго безумнымъ, а съ другой — благословляется безпощадное истребленіе инако врующихъ и мыслящихъ. ‘Порожденія ехидны! Какъ вы можете говорить доброе, будучи злы?’

Въ области политики три намченныхъ фазиса переживаетъ, между прочимъ, идея націонализма. Вл. Соловьевъ возставалъ противъ націонализма, вступившаго въ третій фазисъ развитія, доказывалъ, что обособленіе каждаго народа и отчужденіе отъ всхъ другихъ, ‘будучи дломъ безнравственнымъ по существу (какъ отрицаніе альтруизма и человческой солидарности), является при современномъ прогресс вншней культуры, физической невозможностью’. Передъ нами своего рода волшебный кругъ. Чмъ воинственне проявляется націонализмъ въ третьемъ фазис, тмъ націонализмъ преслдуемыхъ становится боле упорнымъ. Націонализмъ смшивается иногда съ патріотизмомъ. При томъ имется въ виду, по преимуществу, тотъ ‘инстинктивный патріотизмъ’, о которомъ Вудъ Ховертъ помстилъ крайне интересную статью въ послдней книжк американскаго Educational Review. Авторъ противопоставляетъ ‘инстинктивному’ патріотизму ‘разумный’.

‘Инстинктивный патріотизмъ,— говоритъ авторъ,— имя поверхностное понятіе о наук, оправдываетъ войны, ссылаясь при этомъ на законъ борьбы за существованіе и на выживаніе наиболе приспособленныхъ. Разумный патріотизмъ анализируетъ представленіе о наиболе приспособленныхъ, находитъ, что оно не иметъ этическаго значенія, и стремится развить въ народ т умственныя и душевныя качества, которыя, дйствительно помогли бы ему создать боле полную, красивую и счастливую жизнь. Инстинктивный патріотизмъ развязно говоритъ о всхъ непредвиднныхъ и печальныхъ явленіяхъ нашей жизни, какъ о проявленіяхъ воли Провиднія, онъ говоритъ до такой степени легкомысленно, что чуткимъ людямъ эта развязность можетъ показаться даже кощунствомъ. Разумный патріотизмъ признаетъ, что продолжительный и прочный прогрессъ является результатомъ человческаго предвиднія и предусмотрительности, что ошибки націи не мене печальны и не мене достойны порицанія, чмъ ошибки отдльныхъ индивидуумовъ, что необдуманныя или плохо продуманныя дйствія отдльныхъ людей или цлой націи скоре проявляютъ волю діавола, чмъ божества. Инстинктивный патріотизмъ мелодраматически заявляетъ, что флагъ какой-нибудь страны, разъ поднятый, никогда не долженъ быть спущенъ, вн зависимости отъ того, при какихъ условіяхъ его вывсили. Разумный патріотизмъ настаиваетъ на томъ, что разъ флагъ поднятъ, какъ результатъ насилія, разъ онъ является символомъ угнетенія и тираніи, то чмъ скоре онъ будетъ спущенъ, тмъ лучше. Разумный патріотъ сознаетъ, что если флагъ, поднятый какъ символъ насилія, не будетъ спущенъ нашими руками, справедливое божество сорветъ его въ гнв и сдлаетъ на вчныя времена посмшищемъ въ глазахъ людей. Инстинктивный патріотизмъ вызывающе говоритъ: ‘Я — за мою страну, все равно, права ли она или виновата’! Разумный патріотизмъ говоритъ: ‘Я — за мою страну, если она права. Если же она неправа, то я отдамъ жизнь, чтобы направить ее на врный путь’. Инстинктивный патріотизмъ, не имя что возразить защитникамъ мира и не будучи въ состояніи опровергать ихъ аргументы, пытается уврить себя и другихъ, что такъ думать могутъ только невжественные сантименталисты и кисляи (mollycoddles). Разумный патріотизмъ спокойно продолжаетъ организовывать свои лиги мира, ассоціаціи, федераціи, школы и международные трибуналы, вруя, что разумъ сдлаетъ войну невозможной’.

Инстинктивный патріотизмъ основывается на двухъ предпосылкахъ:

1) Все то, что есть у сосдней страны и что намъ нравится, должно быть нашимъ, если сосди настолько слабы, что не въ состояніи дать сильный отпоръ. Захватывая чужую территорію, мы выполняемъ этимъ самымъ волю Провиднія.

2) Война является высшимъ проявленіемъ мужественности націи, исторически необходима и плодотворна по своимъ послдствіямъ.

Обыкновенно защитниками этой философіи въ печати выступаютъ люди съ совершенно ‘опредленной’ репутаціей, которымъ ршительно терять нечего, но въ исключительныхъ случаяхъ мы видимъ въ рядахъ этихъ маленькихъ, сренькихъ, грязненькихъ, хитренькихъ и очень сомнительныхъ людей — геніевъ первой величины, благородныхъ, чистыхъ, въ искренности которыхъ никто не можетъ усомниться. Но даже и эти геніи первой величины не въ состояніи выдвинуть такой аргументъ въ пользу войны, который не распался бы при попытк анализа. Вотъ, напримръ, одна защита войны, выставленная геніемъ. ‘Человчество любитъ войну… Кто унываетъ во время войны? Напротивъ, вс тотчасъ же ободряются, у всхъ поднятъ духъ… И не врьте, когда въ войну вс, встрчаясь, говорятъ другъ другу, качая головами: ‘Вотъ несчастье, вотъ дожили!’ Это — лишь одно приличіе. Напротивъ, у всякаго праздникъ въ душ… Положительно можно сказать, что долгій миръ ожесточаетъ людей. Въ долгій миръ соціальный перевсъ всегда переходитъ на сторону всего, что есть дурного и грубаго въ человчеств… Наука и искусства именно развиваются всегда въ періодъ посл войны. Война ихъ обновляетъ, освжаетъ, вызываетъ, укрпляетъ мысли и даетъ толчокъ. Напротивъ, въ долгій миръ и наука глохнетъ. Безъ сомннія, занятіе наукой требуетъ великодушія, даже самоотверженія. Но многіе ли изъ ученыхъ устоятъ передъ язвой мира?… Какъ ни освобождайте и какіе ни пишите законы, неравенство людей не уничтожится въ теперешнемъ обществ. Единственное лкарство — война. Пальятивное моментальное, но отрадное для народа. Война поднимаетъ духъ народа и его сознаніе собственнаго достоинства… Война есть поводъ масс уважать себя, а потому народъ любитъ войну… Нтъ, война въ наше время необходима, безъ войны провалился бы міръ, или, по крайней мр, обратился бы въ какую-то слизь, въ какую-то подлую слякоть, зараженную гнилыми ранами’ {. М. Достоевскій, ‘Дневникъ писателя’ (т. X, стр. 147—162, изд. 1891).}.

Войну ‘любятъ’, безъ сомннія, т, которые въ ней не участвуютъ. Что касается ‘просвтлнія’ научной мысли посл войны, то Кеплеръ, Коперникъ, Ньютонъ, Лапласъ, Лайель, Дарвинъ, Гельмгольцъ, Сченовъ, Менделевъ и др., повидимому, не нуждались въ этомъ. Человчество дйствительно превратилось бы ‘въ какую-то слизь, въ какую-то подлую слякоть, зараженную гнилыми ранами’, если бы исключительно предалось инстинкту самосохраненія и утратило бы совершенно способность къ самоотверженности. Но разв для проявленія этой самоотверженности непремнно нужна война? Необходима борьба не человка съ человкомъ, а человка з а человка. Борьба человка съ человкомъ доводитъ до такого состоянія озврнія, что у благорасположенной къ людямъ Цереры {‘Элевзинскій праздникъ’ Шиллера,} вырывается горестный вопль:

Ты-ль, зевесовой рукою

Сотворенный человкъ?

Для того-ль тебя красою

Олимпійскою облекъ

Богъ боговъ и во владнье

Міръ земной теб отдалъ,

Чтобъ ты въ немъ, какъ въ заточенье

Узникъ брошенный, страдалъ?

Въ борьб человка за человка мы видимъ такое проявленіе героическаго, какого не можетъ явить война, а въ особенности современная. Въ начал іюля произошелъ взрывъ въ одной изъ ланкаширскихъ шахтъ. Погибло тридцать человкъ. Немедленно вызвались добровольцы, чтобы спуститься въ горящую шахту для спасенія раненыхъ товарищей. И какъ только партія спустилась, произошелъ новый взрывъ, отъ котораго погибло еще пятьдесятъ человкъ. Наверхъ подняли обгорлые трупы, страшно обезображенные. И, несмотря на это зрлище, немедленно нашлись еще углекопы, готовые спуститься на дно шахты, чтобы спасти товарищей. Аналогичные факты могутъ доставить любой большой пожаръ, работа врачей и фельдшерицъ на холер или на тиф, спускъ вельбота въ бурю, чтобы спасти экипажъ и пассажировъ гибнущаго судна! На войн солдатъ надо взвинчивать, ихъ надо соблазнять наградами, обольщать славой. Въ борьб человка за человка люди жертвуютъ своею жизнью, не думая ни о слав, ни о наградахъ. Человкъ поддается тому самому импульсу, который побуждаетъ Петра бжать съ ведромъ воды, когда у Ивана загорлась крыша, и покуда идетъ борьба человка за человка (съ ростомъ культуры и дйствительной цивилизаціи эта борьба все будетъ увеличиваться), міръ не обратится ‘въ какую-то подлую слякоть, зараженную гнилыми ранами’.

Я сказалъ, что инстинктивный патріотизмъ основанъ на двухъ предпосылкахъ. Первая изъ нихъ гласитъ, что ‘все то, что есть у сосдней страны, и что намъ нравится, должно быть наше, если сосди настолько слабы, что не въ состояніи дать сильный отпоръ’. И при неукоснительномъ проведеніи на практик правила, заключеннаго въ этой предпосылк, мы видимъ новую и любопытную варіацію на притчу о сострадательномъ самаритянин. По большой дорог исторіи детъ слабый, но богатый путникъ (маленькое государство или большая страна, переживающая крайне серьезный кризисъ). На путника нападаютъ ‘разбойники’, слдующіе вышеупомянутому правилу, напр., отбираютъ кошелекъ и уходятъ, чтобы накупить на добычу новое оружіе, детъ ‘левитъ’, видитъ раненаго и ограбленнаго путника, лежащаго на земл и… подходитъ, чтобы убдиться, все ли забрали разбойники. Обшаривъ путника, левитъ находитъ у него часы, забираетъ ихъ себ и уходитъ дальше. Путникъ лежитъ и стонетъ, детъ священникъ, видитъ ограбленнаго путника и останавливается, чтобы поискать, не осталось ли что-нибудь у него. Такъ какъ разбойники и левитъ оставили лишь сапоги, то священникъ стаскиваетъ ихъ, забираетъ еще зонтикъ и уходитъ. Ограбленный путникъ стонетъ, детъ сострадательный самаритянинъ, останавливается и производитъ тщательный осмотръ кармановъ у раненаго. Но разбойники, левитъ и священникъ забрали ршительно все цнное. Сострадательный самаритянинъ неодобрительно крутитъ головой, хлопаетъ руками по бедрамъ и удивляется человческой безнравственности, затмъ достаетъ арканъ, привязываетъ за шею раненаго и пинкомъ заставляетъ его подняться и слдовать за собою.

Добродтельный самаритянинъ отводитъ раненаго къ себ и присоединяетъ къ числу своихъ крпостныхъ. И потомъ, когда выздороввшій путникъ, котораго заставляютъ работать на хозяина, протестуетъ, сострадательный самаритянинъ искренно возмущается человческой неблагодарностью и умиляется своимъ великодушіемъ… Подобныя варіаціи притчи мы видимъ теперь постоянно…

II.

Націонализмъ въ третьемъ фазис развитія, т. е. тогда, когда во имя его начинаютъ преслдовать и душить, представляетъ антитезу той же идеи въ первомъ фазис развитія. Борьба, напримръ, венгерцевъ съ австрійцами за національную независимость вдохновляла поэтовъ и заставляла сердца даже стариковъ сильне биться. Теперь Венгрія во имя націонализма душитъ славянъ. Исторія освобожденія Италіи — сплошная героическая поэма. Съ нею ассоціируется представленіе о такихъ титаническихъ личностяхъ, какъ Маццини, Гарибальди, Даніэдь Манизъ, Маркъ Аврелій Саффи, Піанори, Пизакане. Бойцы, которые за перваго вождя шля на смерть, передъ разстрломъ или передъ тмъ, какъ вложить голову въ петлю, восклицали: ‘Viva l’Italial Evviva Mazzini!’ какъ глубоко волнуютъ сердца поэтическія произведенія, написанныя въ періодъ борьбы!

‘Siam venuti a morir per nostro Udo —

Eran trecento, eran giovani e forti:

E sono morii!’

(‘Мы пришли умереть за нашъ край!. Ихъ было триста, они были молоды и сильны. И они умерли!’) Это изъ стихотворенія на смерть Пизакане и трехсотъ товарищей его во время несчастной высадки.

Герои узнаются не столько въ борьб, сколько въ долгіе мрачные годы, слдующіе за пораженіемъ народнаго движенія. Въ самый моментъ борьбы даже средніе люди способны на подвиги, но только дйствительные герои не впадаютъ въ полное отчаяніе въ черные годы реакціи. И въ этомъ отношеніи Гарибальди является единственной въ своемъ род личностью. Его надо себ представить не полководцемъ, какъ онъ изображенъ на вершин Яникульскаго холма въ Рим, не борцомъ въ традиціонной Camicia rossa (красной рубашк), какъ на памятник въ Неапол, а такимъ, какъ его описываетъ А. И. Герценъ. То было въ моментъ самой страшной реакціи, когда все казалось потеряннымъ. Герцевъ встртилъ Гарибальди, когда тотъ на своемъ корабл зашелъ въ Ньюкэстль за углемъ, и сказалъ вождю, что изъ всхъ эмигрантовъ онъ выбралъ благую часть.

‘А кто не велитъ эмигрантамъ сдлать то же!’ — отвтилъ съ жаромъ Гарибальди. И онъ набросалъ грандіозный планъ. ‘Меня въ Америк знаютъ, я могъ бы имть подъ моимъ начальствомъ три-четыре такихъ корабля. На нихъ я взялъ бы всю эмиграцію: матросы, лейтенанта, работники, повара,— вс были бы эмигранты. Что теперь длать въ Европ? Привыкать къ рабству, измнять себ или въ Англіи ходить по міру… Что же лучше моей мысли (и лицо его просвтлло), что же лучше, пока собраться въ кучку около нсколькихъ мачтъ и носиться по океану, закаляя себя въ суровой жизни моряковъ, въ борьб съ стихіями, съ опасностью. Пловучая революція, готовая пристать къ тому или другому берегу, независимая и недосягаемая!’ {Сочиненія А. И. Герцена (Женева, 1879 года). Томъ VIII, стр. 998. Живи теперь Гарибальди, ему не трудно было бы набрать экипажъ среди русской эмиграціи. Вотъ, напр., одинъ случай. Въ Лондонской колоніи былъ эмигрантъ учитель, по происхожденію крестьянинъ. Несмотря на то, что имлъ правильный заработокъ, онъ томился въ Лондон и мечталъ о ‘престор’, о ‘земл’. Наконецъ, забравъ жену и дочь, онъ отправился въ западную Австралію, въ Пертъ, куда теперь усиленно вызываютъ колонистовъ, знакомыхъ съ земледліемъ. Мечтой учителя было взять землю и стать фермеромъ гд нибудь въ глубин страны, на простор, близъ Кульгарди или еще дальше. Учитель прибылъ съ рекомендаціями къ одному изъ министровъ отъ Рамсея Макъ-Дональда. Такъ какъ эмигрантъ прибылъ не ‘въ сезонъ’, то министръ предложилъ покуда мсто чертежника съ вознагражденіемъ въ 4 ф. ет. въ недлю. Поработалъ въ чертежникахъ учитель, собравшійся быть фермеромъ, 5 недль и, къ великому изумленію, встртилъ еще русскихъ эмигрантовъ, инженера, врача и конторщика.

— Что вамъ сидть въ душной контор?— предложилъ инженеръ.— Давайте снарядимъ судно и подемъ въ заливъ Географа (подъ экваторомъ на западномъ берегу Австраліи).

— Зачмъ?— спросилъ учитель.

— Будемъ бить тамъ акулъ, топить изъ нихъ жиръ и посылать на продажу. Теперь на него большой спросъ. Акулъ въ залив Географа видимо-невидимо. Южная часть залива называется даже Бухтой акулъ.

И русскіе эмигранты снарядили барку, установили необходимые котлы и поплыли изъ Перта на сверъ, въ заливъ Географа. Теперь бжавшіе посл разгрома русской революціи бьютъ гарпунами акулъ, вытапливаютъ жиръ и пишутъ восторженныя письма о свободной жизни на берегу Индйскаго океана.} Въ то время какъ Италія боролась за національную независимость, она выдвигала не людей, а полубоговъ.

И вотъ теперь мы наблюдаемъ третій фазисъ въ развитіи итальянскаго націонализма. Во имя его, совершенъ всенародный грабежъ и разбой на большой дорог исторіи: Италія, желая оправдаться въ глазахъ общественнаго мннія Европы, а въ особенности Англіи, поручила нкоторымъ авторамъ написать апологію Триполитанской авантюры. Передо мною одна изъ этихъ работъ: ‘Tripoli and Young Italy’, написанная Чарльсомъ Лепуортомъ и Еленой Циммернъ. Апологія сводится къ слдующему: у Турціи есть колонія, изъ которой метрополія не уметъ извлечь никакой пользы. А такъ какъ Италія можетъ использовать Триполитанію съ большою выгодою для себя и, кром того, нуждается въ колоніяхъ, то, поэтому, иметъ полное право забрать себ территорію. Больше того. Италія не только иметъ право сдлать это, но обязана во имя цивилизаціи и прогресса поступить именно такимъ образомъ, а не иначе. И въ упомянутой книг мы видимъ рядъ главъ: ‘Новая колонія’, ‘Коммерческое значеніе Триполитаніи’, ‘Будущность Ливіи’ и т, д., въ которыхъ доказывается, что та страна, которую Италія забрала, стоитъ захвата. ‘Левитъ’ и ‘священникъ’, которыхъ попрекаютъ тмъ, что они забрали у путника часы, основываютъ свою защиту на томъ, что часы — золотые, а сапоги — вполн стоющіе съ совершенно крпкими подметками! Лапуортъ и Елена Циммернъ описываютъ Ливійскую пустыню, какъ рай въ возможности. Со временемъ туда будутъ здить туристы, вмсто Ривьеры. Если вырыть артезіанскіе колодцы, если провести дороги, если привлечь колонистовъ, то Ливія станетъ богатымъ краемъ.

Но параллельно съ такими трудами, какъ только что упомянутый, появляются въ Англіи книги, въ которыхъ вполн выясняется характеръ итальянской авантюры. Такова замчательно интересная и талантливая книга Фрэнсиса Макъ-Куллаха ‘Italy’s War for a Desert’, появившаяся недавно. Въ ней мы найдемъ много данныхъ, иллюстрирующихъ тезисъ о націонализм, выставленный выше въ этомъ письм. ‘Во время послднихъ тридцати лтъ,— говоритъ авторъ,— въ Италіи народилась и окрпла шовинистская партія. Члены ея называютъ себя націоналистами, оппоненты же именуютъ ихъ итальянскими младотурками, но шовинисты не заслуживаютъ этого названія. Люди, низвергшіе Абдулъ-Гамида, сотворены изъ боле твердаго матеріала. Націоналисты представляютъ собою джинго самаго откровеннаго типа. Они врятъ въ войну ради войны. Они проповдуютъ, что пролитіе крови длаетъ націю мужественной, сплачиваетъ и увеличиваетъ патріотизмъ населенія. Девизомъ джинго является: ‘Если нація начинаетъ вырождаться, она должна для своего спасенія начать войну, такъ какъ война возбуждаетъ народы’ {‘Italy’s War for а Desert’, р. 4.}. ‘Италія — цвтокъ Западной Европы,— пишетъ англійскій публицистъ цитируемый Макъ-Куллахомъ.— Мы такъ любили и такъ жалли Италію пятьдесятъ лтъ назадъ. Теперь мы видимъ, что ошиблись, когда поврили ея слезамъ. Мы ошиблись, полагая, что свобода явится лкарствомъ для ея старыхъ ранъ. Теперь она, какъ безстыдная потаскуша, стоитъ передъ Европой, похваляясь своимъ позоромъ’. Сказано очень сильно, но гд же т большія европейскія страны, предъ которыми Италіи должно быть ‘стыдно’? Мы присутствуемъ при подготовленіи, быть можетъ, безпримрнаго грабежа на большой дорог исторіи. Даже пожилые люди, вроятно, увидятъ еще, какъ первоклассныя государства, какъ коршуны на цыплятъ, опустятся на нсколько слабыхъ странъ въ Азіи и въ Европ и, быть можетъ, подерутся между собою изъ-за добычи. По крайней мр теперь мы постоянно слышимъ про ‘соглашенія’ съ цлью выясненія ‘сферъ вліянія’…

Итальянскіе націоналисты хотли войны, такъ какъ ‘были убждены, что тогда возрастетъ* сила націи’. Въ самой Италіи находились единичныя личности, доказывавшія, что если даже допустить, что большая война возрождаетъ націю, то Триполитанскую авантюру ни въ коемъ случа нельзя назвать великой кампаніей. ‘Націоналисты хотятъ большой побды,— писалъ цитируемый авторомъ Гамилькаръ Чипріани.— Но какъ итальянцы могутъ одержать въ Триполитаніи большую побду, если доподлинно извстно, что Турція, не имющая флота, не можетъ послать армію? Итальянскіе джинго наводнили страну листками, наполненными невроятнымъ хвастовствомъ. Самыя ничтожныя стычки раздувались въ громадныя побды. Джинго кричали о колоссальномъ тріумф тогда, когда итальянцы благоразумно отступали подъ защиту пушекъ своихъ военныхъ кораблей. Все это сдлало итальянцевъ посмшищемъ въ глазахъ всего міра. Мы являемся теперь поставщиками матеріала для юмористическихъ изданій всхъ странъ. Насъ изображаютъ новыми Тартаренами, отправившимися бить львовъ’. ‘Теперь втоптали въ грязь и въ кровь прекрасную Итальянскую традицію, завщанную намъ Гарибальди,— говоритъ въ другомъ мст Чипріани Гарибальди.— Нкогда мы брались за ружье въ защиту всхъ угнетенныхъ народностей, боровшихся за свободу… Прежде мы были странствующими рыцарями и героическими Донъ-Кихотами. Нашу Дульцинею звали Справедливостью. На равнин Ріо Гранде, въ Монтевидео, Польш, Греціи, въ Вогезахъ, Кандіи, Куб, въ Албаніи, словомъ, всюду щедро лилась итальянская кровь. И приносившіе себя въ жертву не требовали никакой награды. Таковъ былъ героическій, славный итальянскій націонализмъ. Шесть мсяцевъ назадъ мы съ гордостью могли сказать, что никогда никого не угнетали. Напротивъ, мы жертвовали цвтомъ нашей молодежи, чтобы сбить оковы съ ногъ другихъ народовъ, А теперь мы убиваемъ и грабимъ, какъ вс’.

Совершенно другое пишутъ про войну итальянскіе націоналисты Габріель д’Аннунціо посвятилъ Триполитанской авантюр цлый сборникъ трескучихъ стихотвореній, въ которыхъ прославляетъ ‘побды’ генерала Канева (о нихъ — дальше). Вотъ, напр., гимнъ ‘Canzone clei Trofei’, въ которомъ поэтъ приходилъ въ неистовый восторгъ отъ пальбы изъ пушки, хотя,— по увреніямъ Макъ-Куллаха,— восторгаться ршительно нечмъ, такъ какъ солдаты подвергались при этомъ не большей опасности, чмъ работникъ, накачивающій въ деревн воду помпой. Или вотъ, напримръ, поэтъ и вождь футуристовъ Маринетта! Этотъ, воспвая по французски какъ итальянцы осыпаютъ шрапнелью турокъ, говоритъ о ‘cвинцовомъ потоп, о великомъ ливн итальянской силы’. ‘Какъ это прекрасно!— восклицаетъ въ экстаз провозвстникъ новаго искусства.— Какой успхъ! Безумный восторгъ сжимаетъ ма горло! Браво! Браво! Слава вамъ, прекраснымъ пхотинцамъ сорокового полка! Низко кланяюсь вамъ, пылкій майоръ Біанкулди, капитанъ Вигевано, капитанъ Галліани! Низко кланяюсь и теб, поручикъ Вичинанца, герой съ резиновымъ тломъ’. ‘Несуразность всего этого напыщеннаго вздора станетъ тмъ боле очевидной,— говоритъ Фрэнсисъ Макъ-Куллахъ,— если мы узнаемъ, что весь подвигъ ‘прекрасныхъ пхотинцевъ’, ‘пылкаго майора Біанкулли’ и ‘поручика Вичинанца’ состоялъ въ томъ, что они бжали, какъ зайцы, передъ арабами, и что результатомъ стычки было отступленіе итальянцевъ. Но все это не смущаетъ Маринетта. Онъ обращается къ звздамъ и выражаетъ имъ свое желаніе превратиться въ громадную гранату, чтобы разорваться среди ‘ненавистнаго’ вражьяго войска. Онъ воспваетъ пушку, какъ женщину. Выпуклости орудія напоминаютъ ему бедра. Пулеметъ — это ‘прекрасная, роковая и божественная женщина’, une femme charmante et sinistre, et divine. Маринетта такъ описываетъ паденіе снаряда на песокъ пустыни: ‘Глубоко взрытый песокъ подскочилъ и поднялся подобно колоссальной нагой женщин съ толстыми грудями… Она шевелила свой громадный животъ въ торжественной пляск’. И когда вспомнимъ, что сочинители всего этого бреда не только ходятъ безъ призора, но еще руководятъ теперь итальянской политикой, то поймемъ, какой великой опасности подвергается Европа,— говоритъ Макъ-Куллахъ. О тхъ, которые противъ войны, Маринетта говоритъ: ‘Недавно мы на митинг побили кулаками нашихъ жесточайшихъ враговъ и плюнули имъ одновременно въ лицо такіе тезисы: ‘Доблесть итальянскихъ войскъ должна наконецъ превзойти стократно славу римскихъ легіоновъ. Мы приглашаемъ итальянское правительство, которое стало теперь футуристами, усилить еще національное честолюбіе. Надо презрть глупое обвиненіе въ пиратств и провозгласить рожденіе капитализма’ {Ibid, р.р. 398-399.}.

Каковы причины, создавшія итальянскую авантюру? Авторъ находитъ надобнымъ особенно выдвигать психологическія причины, оставивъ нсколько въ тни причины экономическія. ‘Съ тхъ поръ, какъ Италія объединилась, правители ея ршили скрпить ее при помощи наступательной войны’, — говоритъ Макъ-Куллахъ. Хотя Кавуръ и говорилъ, что ‘Italia fara da se’, но онъ былъ исторически неправъ. Единство Италіи создано Франціей и до извстной степени Англіей и Пруссіей, но не самой Италіей. Объединеніе явилось результатомъ сраженій при Маджент и Сольферино, но не побдъ Гарибальди. Италія, такимъ образомъ, чувствовала себя въ такомъ же положеніи, какъ и Греція. Она выступила вторично на арену исторіи, получивъ свободу изъ рукъ другого народа. Въ теченіе послднихъ сорока лтъ, поэтому, главною цлью (?) итальянскихъ государственныхъ дятелей было искупить этотъ грхъ, насколько возможно, блестящей побдой, которая ‘вновь соединила бы Италію’ и скрпила бы римлянъ, генуэзцевъ, флорентинцевъ, венеціанцевъ, неаполитанцевъ и сицилійцевъ цементомъ общей опасности. Кровь и желзо должны были создать, по мннію итальянскихъ государственныхъ дятелей, скрпу боле прочную, чмъ искусственный союзъ 1870 года. Такимъ образомъ сперва явилось желаніе захватить Тунисъ или вторгнуться въ Албанію. Такимъ образомъ явился несчастный абиссинскій походъ. Захватъ Триполитаніи былъ задуманъ еще Криспи и, вроятно, состоялся бы уже давно, продержись этотъ государственный дятель у власти еще нсколько мсяцевъ. Была еще другая причина, заставившая итальянское правительство принять націоналистическую программу. Эта причина — позоръ пораженія при Адов. Правительство полагало, что надо загладить передъ всмъ міромъ этотъ постыдливый разгромъ. Въ своей недавно вышедшей книг Il nazionalismo Сигеле пишетъ: ‘Мы должны загладить нашъ грхъ и смыть позорное пятно нашего положенія при Адов’. Ирредентизмъ является, согласно ученію этого апостола итальянскаго націонализма, исторической необходимостью, продиктованной экономическими интересами, извчными правами и стратегическими соображеніями {Ibid., p.p. 8-18.}.

III.

Прежде чмъ познакомить читателей подробне съ интересною книгою Макъ-Куллаха, я скажу нсколько словъ объ автор ея. Передъ нами — человкъ небольшого роста, повидимому слабаго здоровья, застнчивый, неловкій. А между тмъ это — поразительно смлый, настойчивый, пытливый изслдователь, подвергавшійся безчисленнымъ опасностямъ во всхъ частяхъ свта, видавшій поля битвъ и смотрвшій много разъ смерти прямо въ глаза. Этотъ застнчивый человкъ обладаетъ спокойнымъ мужествомъ, которое совершенно иного качества, чмъ театральная, нервная, взвинченная ‘bravoure’. Передъ нами — не только мужественный, но еще очень талантливый и знающій человкъ, тонкій наблюдатель, хорошо владющій многими языками, въ томъ числ русскимъ и японскимъ. Жизнь Макъ-Куллаха, это — лтопись скитаній. Юношей онъ попалъ въ Банкокъ (Сіамъ), гд редактировалъ англійскую газету, потомъ перехалъ въ Японію, гд пробылъ четыре года. Изъ Японіи Макъ-Куллахъ переселился во Владивостокъ, гд изучилъ русскій языкъ. Макъ-Куллахъ былъ военнымъ корреспондентомъ во время русско-японской войны и попался въ плнъ при отступленіи изъ Мукдена. Затмъ онъ черезъ Америку возвратился въ Англію, откуда похалъ въ Петербургъ и Москву описывать революцію. Посл этого англійскія и американскія газеты его отправляютъ ‘на революцію’ (какъ отправляютъ у насъ врачей ‘на холеру’) въ Турцію, а затмъ — въ Португалію. Въ 1911 году Макъ-Куллахъ похалъ отъ ‘Westminster Gazette’ и отъ одного американскаго изданія въ Триполитанію. Посл массоваго разстрла итальянцами арабовъ 26-го октября, Макъ-Куллахъ въ вид протеста возвратилъ главнокомандующему свой паспортъ и ухалъ въ Англію. ‘Посл всего, что видлъ 26-го октября, я ршилъ, что не могу оставаться при арміи, занимающейся убійствами въ такихъ широкихъ размрахъ, какъ итальянцы. Я возвратилъ свой паспортъ’. Описывая рзню, устроенную итальянцами, Макъ-Куллахъ прибгаетъ къ русскому термину, ставшему интернаціональнымъ. ‘То была кровавая бойня, а regular pogrom’ (то-есть форменный погромъ {р. Р. 249.}). Книга Макъ-Куллаха, такимъ образомъ, является результатомъ личныхъ наблюденій. Къ ней приложены и фотографіи. Нкоторые снимки, вывезенные авторомъ изъ Триполитаніи, изображаютъ такія ужасныя сцены, что издатель, щадя читателей, отказался включить эти фотографіи въ книгу. Авторъ констатируетъ, что итальянское правительство тщательно скрываетъ правду. ‘Итальянская цензура вычеркиваетъ (и, конечно, справедливо) не только т извстія, которыя могли бы быть полезны непріятелю, но также вс сообщенія о томъ, что война затянется, и что турки и арабы оказываютъ сильное сопротивленіе, — говоритъ авторъ.— Извстія, посылаемыя изъ Триполиса, завдомо ложны. Двадцать третьяго октября арабы прорвали цпь итальянцевъ, что повело къ невроятной паник среди послднихъ. Между тмъ офиціальная телеграмма гласила, что итальянцы пошли въ штыки и взяли турецкое знамя. Атаки этой не было вовсе,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Флагъ (а не знамя) былъ найденъ потомъ подъ грудой тлъ арабовъ’. Въ результат,— говоритъ авторъ,— крайне односторонній взглядъ на эту войну. Всти, получаемыя изъ Триполитаніи, тщательно подобраны военнымъ цензоромъ. Значительная же часть военныхъ новостей фабрикуется въ самой Италіи. Издатели итальянскихъ газетъ убждены, что если напечатаютъ что-нибудь непріятное джинго, то будутъ завалены протестами, а затмъ тиражъ газеты сократится. И издатели не ошибаются.

Въ самомъ начал войны лондонская газета ‘Daily Graphie’ помстила протестъ противъ вторженія въ Триполитанію. Протестъ былъ написанъ извстнымъ американскимъ археологомъ Ричардомъ Нортономъ, производившимъ раскопки въ Киренаик. Немедленно вся итальянская печать обрушилась на археологовъ. Въ теченіе нсколькихъ недль изо дня въ день въ каждой итальянской газет можно было найти два-три столбца съ обличеніями Нортона и ‘Daily Graphic’. Всюду въ Италіи подписчики отказались отъ дальнйшаго полученія англійской газеты вслдствіе ея ‘ignobili calunnie contro l’Italia’ (недостойной клеветы противъ Италіи) и тоже сдлали читатели и библіотеки. Для обличенія ея состоялся рядъ митинговъ. Нкоторыя газеты изо дня въ день печатали списки лицъ, бойкотировавшихъ ‘Daily Graphic’. Лондонская газета вынуждена была наконецъ начать мирные переговоры съ читателями и напечатать ‘объясненіе’. Итальянскій цензоръ пропускаетъ телеграммы съ театра войны только въ такомъ случа, если корреспондентъ прибгаетъ къ прилагательнымъ въ превосходной степени. Цензоръ, напримръ, не позволилъ корреспонденту сказать, что англійскіе матросы лучше итальянскихъ. Онъ не терпитъ никакой критики, а допускаетъ только похвалы, похвалы, похвалы, цлыя бочки лести. Корреспондентъ ‘Lokal Anzeiger’, напр., подалъ цензору телеграмму, въ которой находилась, между прочимъ, такая фраза: ‘Итальянская печать, по всей вроятности, изобразила въ слишкомъ мрачномъ свт положеніе турокъ въ Триподитаніи’. То было непосредственно посл первой высадки итальянцевъ, когда газеты помщали самыя невроятныя сообщенія о той крайности, въ которой, находятся турки. Итальянскія газеты писали, что у непріятеля нтъ воды, что у него очень мало пищи и почти нтъ зарядовъ. Тотъ фактъ, что турки находятся у самаго города (у форта Бумеліана), объяснялся тмъ, что они умираютъ отъ жажды. Цензоръ вычеркнулъ фразу о томъ, что положеніе турокъ не такъ отчаянно, какъ его изображаютъ итальянскія газеты. Въ середин октября корреспондентъ агентства Рейтера послалъ телеграмму, представлявшую собою безпристрастный и точный отчетъ о положеніи длъ. Удливъ итальянцамъ много похвалъ, корреспондентъ ршился, однако, замтить, что вторгнувшуюся армію ждутъ великія трудности, въ особенности въ случа похода въ пустыню. ‘Я могу только сказать,— продолжалъ корреспондентъ,— что итальянцы предприняли гигантское дло, не разсчитавъ точно вс т препятствія, которыя придется преодолть, и не предвидя всхъ колоссальныхъ расходовъ’. Вся итальянская печать обрушилась на корреспондента.

Итальянцы, взвинченные джингоистской прессой, ждутъ съ театра войны отчетовъ о блестящихъ длахъ, и авторъ показываетъ, какъ безсовстно выдумываютъ даже такіе люди, которые должны были бы говорить правду. Вотъ, напримръ, сообщеніе соціалистическаго депутата Феличе. Онъ описываетъ побдоносное шествіе итальянцевъ по направленію къ Гаріану. ‘Прежде чмъ мое письмо появится въ печати, — заканчиваетъ Феличе,— итальянскія войска, вроятно, будутъ уже въ Гаріан’. ‘Стоитъ взглянуть на карту, — говоритъ Макъ-Куллахъ,— чтобы убдиться въ одномъ факт. При томъ прогресс, какой они длаютъ теперь, итальянцы будутъ въ Гаріан лишь черезъ пятьдесятъ лтъ, разв только попадутъ туда плнными’. Описывая бомбардированіе совершенно беззащитныхъ деревень, итальянскіе корреспонденты употребляютъ такія похвалы, которыя были бы чрезмрны, даже если бы были примнены къ побдителю при Трафальгар,— говоритъ Макъ-Куллахъ. ‘Это — тотъ самый де-Феличе,— продолжаетъ авторъ,— который, посл того, какъ усмотрлъ въ Сиди Мессри {Восточная окраина города Триполиса, на границ пустыни.} ‘qualche filo d’erba (нсколько стеблей травы) и пустырь, поросшій бурьяномъ, написалъ въ Giornale di Sicilia восторженную статью. Въ ней въ самыхъ радужныхъ краскахъ изображалась пригодность колоніи для земледлія. ‘Мы осмотрли пустыню. Вся она совершенно пригодна для обработки’… Если соціалистъ пишетъ такъ, то можно представить, что говорятъ джинго и имперіалисты.

Корреспондентъ Times’а, стоящій на сторон Италіи, а не Турціи и безусловно признающій тезисъ, что государство иметъ право брать у сосда то, чего у него самого нтъ, посовтовалъ какъ-то итальянскимъ журналистамъ въ одной изъ своихъ телеграммъ — ‘не терять чувства пропорціи’, когда они описываютъ войну. ‘Въ конц концовъ,— писалъ корреспондентъ,— триполитанская кампанія маленькая, и никакого важнаго значенія для военной исторіи всего міра имть не можетъ’. Итальянскія газеты однако обидлись и усмотрли въ этой фраз несомннный признакъ зависти и ненависти иностранцевъ.

‘Италія, — говоритъ Макъ-Куллахь, — превратилась съ того времени, какъ началась война, въ суффражистку-милитантку среди другихъ націй. Она ломаетъ дипломатическіе, международные, гигіеническіе и стратегическіе законы, какъ миссъ Кристабелъ Панкхерстъ бьетъ стекла. И если кто-нибудь дерзаетъ критиковать ея дйствія, она поднимаетъ истерическій крикъ. Такъ она поступаетъ даже въ случа совершенно дружескаго замчанія. Италія носится по Эгейскому морю, какъ г-жа Панкхерстъ съ молоткомъ по Стрэнду. Италія думаетъ, что, создавая рискъ общеевропейской войны, она принудитъ Европу оказать давленіе на Турцію въ смысл уступки Триполитаніи’ {‘Italy’s War’ efз. P. XXIX.}.

Итальянскія газеты говорятъ, что война страшно популярна среди нихъ, что солдаты, оторванные отъ плуга, ‘любятъ’ войну. Письма солдатъ, присланныя изъ Триполитаніи, говорятъ другое, хотя прошли черезъ строгую цензуру. ‘Che bruttissima cosa e la guerra!’ (Что за отвратительная вещь — война) — пишетъ матери солдатъ изъ Бенгази. ‘Націоналисты обманулись въ своихъ разсчетахъ,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Они уврили себя, что посл одного лишь усилія Италія превратится въ древній Римъ. Къ сожалнію, существуетъ пропасть между представленіями націоналистовъ офицеровъ и солдатъ, находящихся у нихъ подъ командой. Солдаты, отъ которыхъ, конечно, всецло зависитъ успхъ африканской авантюры, ничего не слыхали ни про Сципіона Африканскаго, ни про Адріана и не проявляютъ никакого желанія отличаться въ тщетной борьб съ песками Ливійской пустыни. Одни солдаты желали бы, чтобы ихъ оставили въ поко на родин въ сицилійской деревн, гд остался необработаннымъ виноградникъ. Другому война помшала отправиться въ Нью-оркъ, гд братъ иметъ цирюльню и зарабатываетъ ‘хорошія деньги’. Третій солдатъ былъ въ Чикаго и желалъ бы возвратиться туда. Націоналисты совершенно не желаютъ принять въ соображеніе, что со времени Юлія Цезаря случилось очень многое.’

IV.

Важная роль въ созданіи триполитанской авантюры принадлежитъ Римскому банку (Banco di Roma). Итальянское правительство иметъ въ Триполис финансовое учрежденіе, соотвтствующее Русско-китайскому банку въ Маньчжуріи и Banque de Paris et des Pays-Bas въ Марокко. Banco di Roma располагалъ сперва капиталомъ въ сто милліоновъ лиръ, потомъ, вслдствіе соединенія съ Лигурійскимъ банкомъ, капиталъ этотъ увеличился еще на 50 милл. лиръ. Въ теченіе многихъ лтъ Римскій банкъ послдовательно пускалъ корни въ Триполитаніи. Онъ пріобрлъ здсь громадныя земли, завелъ мельницы и другія промышленныя предпріятія, искалъ минеральныя удобренія и ископаемыя богатства. Во глав банка стоялъ очень способный длецъ, Пачелли, имвшій близкое касательство къ ультра-джингоистской и католической газет Giornale d’Italia. Турки, замтивъ намренія Римскаго банка захватить въ свои руки Триполитанію, приняли нкоторыя стснительныя мры противъ итальянцевъ. ‘Задачей банка,— говоритъ Макъ-Куллахъ,— несомннно было подкопаться подъ турецкое владычество въ Триполитаніи’. Послдствіемъ стснительныхъ мръ, принятыхъ Турціей, былъ вопль во всхъ итальянскихъ газетахъ: ‘Нашихъ соотечественниковъ преслдуютъ!’ Банкъ между тмъ послдовательно подкупалъ турецкихъ чиновниковъ и арабскихъ шейковъ. ‘Для обнищавшаго, не получавшаго жалованья турецкаго чиновника времени Абдула-Гамида Римскій Банкъ явился настоящимъ благодяніемъ, хотя послднее, конечно, дорого обходилось Италіи. Banco di Roma имлъ въ своемъ распоряженіи итальянское казначейство, что было крайне необходимо для банка, такъ какъ онъ постоянно терялъ на своихъ спекуляціяхъ. ‘Impresa diplomatica di penetrazione’, т. e. ‘дипломатическая дятельность проникновенія’ обходилась очень дорого. Какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, ‘работа проникновенія’ въ Триполитанію обогатила очень многихъ. Таинственныя суммы, отпускавшіяся для таинственныхъ цлей, оставались въ карманахъ многихъ націоналистовъ. Когда Банкъ началъ сильно терять на спекуляціи, испуганные акціонеры, боясь краха, стали требовать, чтобы правительство захватило Триполитанію. Въ такомъ случа земли, которыя Римскій Банкъ пріобрлъ, должны были, по разсчетамъ акціонеровъ, стремительно подняться въ дв. Въ печати началась усиленная агитація въ пользу захвата Триполитаніи.

Надо помнить, кром того, вс т причины, которыя были приведены выше. Въ ма 1911 года въ Триполитанію прибыла партія итальянскихъ воинствующихъ журналистовъ-націоналистовъ ‘per intraprendere la campagna in favore dell’occupazione’ (чтобы открыть кампанію въ пользу оккупаціи колоніи). Авторъ цитируемой книги доказываетъ, что операціи Римскаго Банка были фиктивны, для отвода глазъ. Банкъ покупалъ, напримръ, шкуры, страусовыя перья и лошадей, а затмъ продавалъ себ въ убытокъ. Такимъ образомъ, напримръ, Римскій Банкъ пріобрлъ табунъ лошадей за сорокъ тысячъ лиръ, а продалъ его итальянскому правительству — за двадцать пять тысячъ лиръ. Банкъ выстроилъ заводъ для искусственнаго приготовленія льда, но, вмсто динамическихъ машинъ, попытался ввозить для завода динамитъ. Банкъ устроилъ ‘пароходную компанію’, для чего получилъ отъ итальянскаго правительства ежегодную субсидію въ 190.000 лиръ. Вся ‘линія’ состояла изъ двухъ крошечныхъ пароходовъ. Банкъ построилъ въ Бенгази паровую мельницу, которой красная цна была 300 тысячъ лиръ, но обошлась она въ 1.800.000 лиръ, и постройка не была доведена до конца. ‘Націонализмъ’ (воинственный) какъ то естественно соединенъ съ темными деньгами и воровствомъ.

Въ 1911 году дла Римскаго Банка такъ запутались, что единственнымъ спасеніемъ отъ банкротства являлась война. Тогда-то именно патріотическія итальянскія газеты начали особенно усиленно проповдывать необходимость пріобщенія варварской Триполитаніи къ цивилизаціи. ‘Оккупація спасла Банкъ отъ катастрофы, которая иначе была уже неминуема,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Теперь въ рукахъ Банка будетъ находиться почти вся земля, годная для обрабатыванія. Канева издалъ декретъ, имющій, какъ будто, цлью защитить туземцевъ отъ вампировъ, спекулирующихъ на землю, но это только — отводъ глазъ. Такъ какъ большинство земель принадлежитъ Римскому Банку, то теперь правительство вынуждено будетъ пріобртать у него участки для колонистовъ. И, конечно, Банкъ назначитъ ‘свою’ цну. Теперь націоналисты Римскаго Банка захватили также въ свои руки вс казенные подряды.

Началась авантюра, которая должна принести Италіи только горе, даже если бы кончилась благополучно. Италія убдится, тогда, что купила страшно дорогой цной пустыню. ‘Вся Триполитанія не стоитъ одного снаряда десятидюймовой пушки,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Если бы я захотлъ цитировать всхъ тхъ, которые доказываютъ это, то никогда бы не кончилъ. Представляй Триполитанія какую-нибудь цнность, французы, давно уже изслдовавшіе ее, присоединили бы страну. Французскій путешественникъ Матюизь, изслдовавшій Триполитанію, полагаетъ, что даже во время римлянъ она не имла большей цнности, чмъ теперь. Страна всегда представляла собою камни и песокъ. Французскій полковникъ Монтей, изслдовавшій Триполитанію въ 1893 году, приходитъ къ заключенію, что страна ничего не стоитъ, и что итальянцы будутъ разочарованы, если заберутъ ее. Въ 1905 году вышла брошюра, написанная Гросси, профессоромъ дипломатической школы при римскомъ университет. Авторъ доказываетъ, что, какъ земледльческая колонія, Триполитанія совершенно безполезна. Съ торговой же точки зрнія страна почти не иметъ никакой цнности, такъ какъ караваны съ береговъ озера Чадъ направляются теперь не въ Триполисъ, какъ раньше, а въ Египетъ и Тунисъ… Профессоръ Григори и Первенкіери доказываютъ, что артезіанскими колодцами нельзя улучшить дла. Предположимъ даже,— продолжаетъ Макъ-Куллахъ,— что Италіи удалось бы путемъ громадныхъ затратъ превратить часть пустыни въ удобное для поселенія мсто. Не лучше ли затратить эти деньги въ Италіи? Не лучше ли строить гавани, школы, госпитали и дороги не въ Триполитаніи, а въ Сициліи и Сардиніи?.. Есть итальянскія провинціи, въ которыхъ 70% неграмотныхъ, въ деревняхъ южне Венеціи вслдствіе отсутствія водопроводовъ питьевая вода доставляется въ лодкахъ. Есть много мстъ въ Италіи, которыя можно превратить въ цвтущій садъ, если провести искуственное орошеніе… Итальянцы полагаютъ, что Триполитанія приметъ излишекъ населенія метрополіи. Но зачмъ переселенцамъ идти туда, когда есть Нью-оркъ, Санъ-Франциско и Американская республика?’ (Р. 40—41). Эти вопросы можно было бы задать теперь каждой стран, преслдующей политику захвата. И чмъ страна бдне, темне и несчастне, тмъ трудне отвтить на эти вопросы. ‘Зачмъ гнаться за новыми территоріями, когда и старыя не заселены еще? Зачмъ бросать на флотъ сотни милліоновъ, когда населеніе хронически голодаетъ, почти поголовно неграмотно, забито и проявляетъ нравы каменнаго вка’? Въ самомъ дл, зачмъ?

Если даже допустить, что война дйствительно поднимаетъ духъ націи и не даетъ ей превратиться въ ‘подлую слякоть’ и въ ‘слизь’, то Триполитанская авантюра ни въ коемъ случа не можетъ сослужить итальянскому народу такую службу. Трудно представить себ нчто боле безопасное, чмъ ‘взятіе Триполиса’. ‘Форты’ были защищены нсколькими пушками стараго образца. У маяка находилась батарея изъ трехъ маленькихъ пушекъ. Главный фортъ (Султаніэ) былъ защищенъ пятью крупповскими пушками отъ 150—240 миллиметровъ. Посл третьяго выстрла со стороны итальянскихъ пушекъ, турецкая батарея у маяка пробовала отвтить, но ея снаряды не долетли даже до половины разстоянія. Произошла не артиллерійская дуэль, а бомбардировка. Затмъ съ Гарибальди были посланы на берегъ два офицера и два матроса, чтобы привести въ негодность пушки, находившіяся въ оставленномъ форт, чтобы взорвать торпедную станцію. Въ форт небыло ни одного турка, и, тмъ не мене, итальянская печать изобразила дятельность двухъ офицеровъ и двухъ матросовъ, какъ величайшій подвигъ въ военной исторіи, боле замчательный, чмъ попытка Гобсона запереть флотъ адмирала Серверы, или попытка японцевъ закупорить входъ въ Портъ-Артуръ. Газеты говорили о ‘великомъ подвиг’, выполненномъ ‘con una fredezza ed an coraggio incredibili’ (съ невроятнымъ хладнокровіемъ и мужествомъ). До бомбардировки въ форт находились только четыре турецкихъ солдата. Трое изъ нихъ были убиты. Это не помшало итальянскому генералу писать въ своей реляціи о ‘взятіи штурмомъ’ форта. ‘Итальянцы приходятъ въ восторгъ отъ самыхъ обыкновенныхъ вещей,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Обстрливаніе азъ десятидюймовыхъ пушекъ на разстояніи четырехъ миль форта, охраняемаго четырьмя солдатами и защищеннаго пушечками, снаряды которыхъ летятъ только на милю, привело всю Италію въ восторгъ. Вс газеты помстили портреты героевъ, наводившихъ пушки. Описаніе ‘боя’ было бы напыщено, даже если бы рчь шла о Цусим или о штурм Портъ-Артура. Во всякомъ случа, по утвержденію Макъ-Куллаха,

1) турокъ въ Триполис не было, такъ какъ они вс ушла,

2) у каждой батареи было только по четыре человка, обязанность которыхъ состояла въ томъ, чтобы ‘соблюдать приличія’, т. е. сдлать нсколько выстрловъ, а затмъ идти вслдъ за другими солдатами,

3) форты во всхъ отношеніяхъ были безполезны. Одно военное судно, съ абсолютной безопасностью для себя, могло ихъ разрушить совершенно. Такимъ образомъ, не для чего было приводить даже весь флотъ, чтобы бомбардировать Триполисъ.

Итальянцы заняли оставленный городъ. Печать представила это, какъ конецъ кампаніи, которая, между тмъ, только началась. Очень скоро, черезъ нсколько дней, итальянцы убдились, что у нихъ во владніи только небольшая площадь, что изъ осаждающихъ они сами превратились въ осажденныхъ. Началось то, что Макъ-Куллахъ называетъ осадой пустыни, и что будетъ продолжаться не одинъ десятокъ лтъ.

‘Первымъ шагомъ триполитанской авантюры была бомбардировка, вторымъ — явилась осада. Итальянцы осаждаютъ пустыню,— пишетъ Макъ-Куллахъ въ Westminster Gazette изъ Триполиса 16 октября 1911 года.— Итальянцы укрпились на границ пустыни и потребовали, чтобы она сдалась, но до сихъ поръ единственнымъ отвтомъ является жалобный вой ночного втра въ Сахар да трескъ винтовокъ турецкихъ солдатъ, укрывающихся между песчаными барханами. Форпосты осаждающихъ кончаются на разстояніи всего получаса ходьбы отъ того мста, гд итальянцы высадились. Какъ велика разница здсь и въ Маньчжуріи! Въ Триполис военный корреспондентъ, если возьметъ экипажъ, можетъ въ пятнадцать минутъ добраться до форпостовъ. Въ Маньчжуріи разстояніе между двумя армейскими корпусами было такъ велико, что его нельзя было преодолть даже хорошимъ биноклемъ. Въ зон, раздлявшей дв арміи, корреспондентъ могъ наблюдать неизслдованный Китай. Ни русскіе, ни японцы не дерзали занять эту зону. Если бы Куроки внезапно устремился между Линевичемъ и Ренненкамифомъ, онъ оказался бы схваченнымъ, какъ гиганскими щипцами. Устремись Мищенко со своими казаками между арміями Ноги и Оку, онъ никогда не выбрался бы.

‘Въ Траполис мы видимъ нчто совершенно иное. Самый городъ расположенъ на маленькомъ полуостров. Итальянцы заняли только этотъ полуостровъ и ничего другого. Поперекъ полуострова прорыты теперь траншеи, въ которыхъ плечомъ къ плечу лежатъ итальянскіе солдаты. Траншеи образуютъ полукругъ. Подобная защита города подобаетъ вполн великой наук каменнаго вка. Не знаю, почему именно Канева остановился на ней: не потому ли, что онъ зналъ робость своихъ солдатъ и не могъ поручить имъ защиту фортовъ, лежащихъ далеко въ пустын? Въ нашъ вкъ генералы, защищающіе городъ, устраиваютъ вокругъ него нсколько сильно укрпленныхъ позицій, а въ центр держатъ резервы… Въ Триполис итальянскія войска скучены вмст, подобно полисменамъ, охраняющимъ улицу. Фактически у итальянцевъ нтъ ни развдчиковъ, ни форпостовъ. Турки вслдствіе этого постоянно подбираются къ самому городу и обстрливаютъ его. Вся надежда итальянцевъ на то, что турки пожалютъ городъ и не будутъ бомбардировать его. Располагая полевой артиллеріей, Несіатъ-Бей можетъ въ любой моментъ осыпать крпость снарядами, потому что на берегу нтъ (т. е. не было 16 октября) пушекъ, которыя могли бы помшать этому. Когда роли между осаждающими и осажденными были распредлены иначе, чмъ теперь, т. е. когда городъ принадлежалъ туркамъ, итальянцы нисколько не стснялись засыпать Триполисъ артиллерійскими снарядами, убившими не мало мирныхъ обывателей. Если турки сдлаютъ то же самое, то, конечно, поднимется вопль по поводу жестокости мусульманъ’.

‘Ничего боле поразительнаго передовой линіи въ Триполис я не видалъ,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Оазисъ кончается сразу, подобно зеленому ковру, разостланному на песк. На одной сторон растительность: финиковыя пальмы и сады, а затмъ — колодцы, дома, жизнь. По другую сторону пески, безплодность, пустыня, смерть. Хорошо и ясно замтная линія отдляетъ оазисъ отъ другого элемента, столь же отличающагося отъ пахотной земли, какъ земля отъ воды. За оазисомъ лежитъ ослпительно блая, песчаная, безводная, безкрайная пустыня. Какъ хотите изслдуйте ее въ подзорную трубу, вы всюду увидите ту же безводную, необитаемую, непригодную для людей пустыню. На первый взглядъ вамъ покажется, что вы стоите на берегу океана. Этотъ моментъ запомнится на всю жизнь. Пустыня производитъ еще боле сильное впечатлніе, чмъ океанъ, своею неподвижностью и тмъ, что въ ней никакой жизни, ни растительной, ни животной. Она мертва. Безчисленные барханы придаютъ пустын видъ океана, внезапно застывшаго во время сильной бури. Мы видимъ песчаную рябь, песчаныя волны съ острыми гребешками, съ которыхъ втеръ сдуваетъ тонкій блый песокъ, какъ пну. Но мсяцъ и звзды не отражаются въ песчаномъ океан. Поверхность его при звздахъ отсвчиваетъ тмъ срымъ и тусклымъ блескомъ, который мы замчаемъ ночью на лиц покойника. Лай бездомныхъ собакъ гд-то вдали кажется жалобнымъ воемъ гршныхъ душъ, непринятыхъ землею.

‘Итальянцы осаждаютъ пустыню и выводятъ на границ ея шанцы. Они огородились отъ пустыни глинобитной стной, въ которой прорзали бойницы. На таинственное, мрачное, срое лицо сфинкса, видвшаго уже столько погибшихъ имперій, итальянцы навели горныя пушки, пулеметы, морскія пушки… Цлый день солдаты пристально глядятъ на пустыню, стараясь усмотрть что-нибудь въ этой раскаленной печи. Песокъ, песокъ и только песокъ! Засохшая смоковница. Земля, проклятая Аллахомъ на вчное безплодіе, но имющая въ то же время въ себ нчто священное, какъ все, до чего касалось Божество!’ {‘Italy’s War for a Deserts. P. p. 82—85.} Таковъ тотъ цвтущій край, который Италія ршила захватить.

На разстоянія полутора миль отъ края пустыни находится островерхій, крутобокій шиханъ, похожій на застывшую волну буруна. На вершин холма форпостъ, гд находится шесть солдатъ. Тутъ — крайняя граница итальянскихъ владній. Авторъ книги бесдовалъ съ этими солдатами и меньше всего замтилъ у нихъ любовь къ войн. Скоро наступитъ день, когда литература, появившаяся во время войны, покажется дикой и варварской даже тмъ, которые написали ее. Подобно всмъ крпкимъ напиткамъ, джингоизмъ оставляетъ туманъ въ голов и горечь во рту. И когда Италія отрезвится, она, вроятно, придетъ въ ужасъ отъ своихъ дяній {Я вспоминаю сцены, списанныя мною съ натуры во время опьяненія южно-африканской войной, и съ удивленіемъ спрашиваю: ‘неужели все это продлывали корректные, сдержанные вслдствіе крайней застнчивости англичане? ‘Площадь передъ биржей, — писалъ я въ 1900 году,— приняла живописный видъ. (Только что получилось извстіе о взятіи Преторіи). Въ одномъ мст, подобравъ полы чернаго сюртука, толстый, налитый жиромъ и кровью джентльмэнъ, дробно семеня ногами, обутыми въ лаковые башмаки, выплясываетъ skirt-dance подъ звуки шарманки, ручку которой энергично вертитъ итальянка, перевязанная платкомъ накрестъ. Противъ джентльмэна, подобравъ одной рукой юбку, выплясываетъ двица съ огромными красными перьями на шляпк. Въ свободной рук у двицы — огромное павлинье перо, которымъ она щекочетъ по носу толстаго джентльмэна. Послднему жарко. Толстый, туго обтянутый пестрымъ шелковымъ жилетомъ, животъ дрожитъ и колышется при каждомъ прыжк, джентльмэнъ пыхтитъ, но кричитъ, задыхаясь отъ жары: ‘Слава Богу!’ (генералу Робертсу)… Вотъ другой джентльмэнъ въ цилиндр, тоже толстый, но помоложе, пробуетъ неудачно взобраться на фонарный столбъ.— Другой, молодой джентльмэнъ беретъ что-то изъ рукъ толстаго и лзетъ на столбъ. Джентльмэнъ держитъ веревку, къ концу которой привязано чучело Кругера съ библіей въ рукахъ, которое при апплодисментахъ вшаютъ. Пронзительно пищатъ дудки, верещатъ трещотки… Вокругъ повшеннаго Кругера составился хороводъ. Выплясываетъ дама, довольно пожилая, нарядно одтая, старикъ, повидимому, рабочій, молодой джентльмэнъ въ цилиндр и солдатъ въ красной куртк’ (Діонео, ‘Очерки Современной Англіи’ стр. 34). А евангелія, выпущенныя тогда въ переплетахъ, украшенныхъ національнымъ флагомъ и изображеніемъ солдата и матроса! Все это было, но кажется такимъ невроятнымъ, когда угаръ джингоизма прошелъ.}.

Прекрасную Италію во имя націонализма напоили неочищеннымъ спиртомъ ложнаго патріотизма. ‘Спиртъ’ этотъ мы находимъ въ изобиліи въ газетныхъ статьяхъ, повстяхъ, поэмахъ (напр., у д’Аннунціо). Одинъ поэтъ, воспвая битву 16 октября, т. е. избіеніе невооруженныхъ арабовъ въ город и въ оазис, говоритъ про солдата, прижимающаго къ груди, какъ мать прижимаетъ больного ребенка, окровавленный прикладъ ружья. Одному артиллеристу, котораго видлъ поэтъ, оторвало часть челюсти, но онъ тмъ не мене съ гордостью бормочетъ: ‘Восемь! Я убилъ восемь изъ нихъ!’ Рядомъ лежитъ сержантъ. У него челюсти, должно-быть, совсмъ нтъ, потому что онъ молчитъ, но онъ тмъ не мене поднимаетъ об руки и показываетъ поэту растопыренные пальцы. Сержантъ убилъ десять арабовъ. ‘Какъ это прекрасно! восклицаетъ поэтъ.— Бшенный восторгъ опьяняетъ меня! Турки узнали, что такое потокъ свинца, и что такое потокъ итальянской доблести!’

Солдаты, съ которыми Макъ-Куллахъ бесдовалъ на форпостахъ, не проявляютъ такого опьяненія войной. ‘Я еще не видалъ вообще солдатъ, которыя любили бы войну,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— И меньше всхъ проявляли такое войнолюбіе легендарно свирпые казаки, съ которыми я шелъ въ Маньчжуріи. Вотъ почему я начинаю подозрвать, что единственный классъ, любящій войну и горячо отстаивающій ее, это — газетные публицисты. Тяжелые итальянскіе крестьяне, цирульники и продавцы мороженаго, съ которыми я бесдовалъ на форпостахъ, защищали рукой свои глаза отъ солнца, когда вглядывались въ таинственную, неизвданную пустыню, укрывавшую, какъ крпость, непріятеля-невидимку. Итальянскіе крестьяне не знаютъ даже, какъ называется народъ, съ которымъ они воюютъ, Доводимому, не вс знаютъ слово ‘Турція’, и о непріятел говорятъ описательно: ‘люди той страны, съ которой мы воюемъ’. Русскіе солдаты,— продолжаетъ Макъ-Куллахъ,— при мн, говоря о японцахъ, пользовались мстоименіемъ ‘они’. Ночью проклятіе, тяготющее надъ пустыней, поднимается изъ земли и бродитъ по ней, какъ упырь. Часовые, стоящіе, въ пустынныхъ мстахъ, почти сходятъ съ ума отъ страха. Посл того какъ солдаты часами вглядываются въ срый, таинственный полумракъ пустыни, у нихъ начинаются зрительныя галлюцинаціи. Часовые видятъ черные, страшные призраки. Они стрляютъ отъ страха и поднимаютъ на ноги весь лагерь. Ложная тревога обусловливается бродячими собаками или муломъ, потерявшимъ хозяина. Эти безпричинныя ночныя тревоги начинаютъ отражаться на нервахъ солдатъ и молодыхъ офицеровъ. Въ очень рдкихъ случаяхъ тревога вызвана дйствительнымъ нападеніемъ турокъ, подбирающихся обыкновенно на разсвт. Начинается тогда усиленная ружейная и артиллерійская пальба. Утромъ въ пустын находятъ одного или двухъ убитыхъ турецкихъ солдатъ. Въ Италію летитъ реляція о блестящей побд.

‘И въ то время, какъ вниманіе итальянцевъ всецло поглощено пустыней, мн чудится позади ихъ гигантскій, страшный призракъ, поднимающійся изъ темныхъ кварталовъ занятаго города,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Выступаетъ врагъ боле страшный, чмъ турки, боле ужасный, чмъ пустыня — холера’… Италія захватила добычу, съ которой не справится. Средневковыя легенды говорятъ про удивительные плоды, растущіе на берегу Мертваго моря. Снаружи они прекрасны, но стоитъ дотронуться, какъ они разсыпаются, оставивъ только прахъ. Такимъ плодомъ съ береговъ Мертваго моря Италія найдетъ Триполитанію. ‘Италія хотла присоединитъ территорію, но захватила только пески, нищету, лохмотья, страданія, холеру и почву, на которой пышнымъ цвтомъ зацвтетъ казнокрадство. Надобно ли было итальянцамъ для всего этого идти еще за море? Не достаточно ли у ихъ и безъ того всего этого добра?’ {‘Italy’s War for a Desert, р. 89.}.

VI.

Непріятель грозитъ итальянцамъ не только со стороны пустыни. Въ конц октября они убдились, что даже маленькій полуостровъ, занятый и укрпленный такимъ необыкновеннымъ образомъ, можетъ подвергнуться нападенію. Тогда явилась паника, а въ результат ея — избіеніе всхъ арабовъ въ оазис. ‘Въ ночь на 23 октября Триполисъ находился въ большой тревог и испытывалъ боле сильный страхъ, чмъ Портъ-Артуръ наканун перваго японскаго штурма, или чмъ Константинополь въ ночь передъ тмъ, какъ Махмудъ-Шефкетъ-Паша взялъ городъ’. Боясь потерять городъ и считая каждаго туземца врагомъ, итальянцы черезъ глашатаевъ-арабовъ потребовали сдачу всякаго оружія. ‘Кто ослушается, будетъ немедленно разстрлянъ,’ — кричали глашатаи. Туземцамъ приказано было также (и опять подъ угрозой разстрла) не выходить изъ дома посл заката солнца и не зажигать въ дол огня.

‘Военные и не военные, проходя днемъ по улицамъ и базарамъ, при встрч съ туземцами нащупывали на всякій случай въ карман револьверы, чтобы стрлять, если арабъ бросится съ ножемъ. Вс эти мры предосторожности, принятыя противъ мирныхъ арабовъ, жившихъ въ город и въ оазис, были совершенно излишни,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Вчный страхъ довелъ итальянцевъ до крайне напряженнаго нервнаго состоянія. Нсколько разъ бывало, что итальянскіе солдаты принимали въ город своихъ за непріятеля. Когда забирали туземца, на которомъ была хоть тнь подозрнія, офицеръ отдавалъ приказъ: ‘fuoco’ (пли!)… Въ траншеяхъ итальянскіе солдаты пугали другъ друга страшными разсказами про т ужасы, которые бываютъ во время африканскихъ кампаній. Въ ушахъ итальянцевъ слово ‘Африка’ звучитъ вообще зловще. Въ печати никогда не были высказаны вполн тотъ страхъ и позоръ, которые были оставлены пораженіемъ при Адов (Аду), но вс новобранцы не только знаютъ про пораженіе въ Абиссиніи, но даже преувеличиваютъ ужасъ его. Вокругъ бивуачныхъ огней въ Триполитаніи разсказы про пораженіе въ Адов стали еще страшне и производили еще боле потрясающее впечатлніе на солдатъ. Правда, солдаты, какъ сообщали корреспонденты итальянскихъ газетъ, много кричали.

Viva l’Italia!

Viva Tripoli italiana!

Viva la marina!

Viva l’esereito!

Viva il Re!

Viva la flotta italiana! *)

*) Да здравствуетъ Италія! Да здравствуетъ итальянскій Триполисъ! Да здравствуютъ матросы! Да здравствуютъ войска! Да здравствуетъ Король! Да здравствуетъ итальянскій флотъ!

Но вс эти ‘gridi d’entusiasmo’ (крики восторга),— какъ говоритъ Макъ-Куллахъ,— были похожи на т восклицанія, которыми хотятъ подбодрить себя испуганныя дти, оставшіяся въ темнот.

Въ Триполис эти ‘крики восторга’ звучали, какъ miserere nobis! Корреспонденты итальянскихъ газетъ посылали изъ пораженнаго паникой города телеграммы, въ которыхъ прославлялось ‘великолпное поведеніе войскъ’. А редакторы газетъ помщали передовыя статьи, въ которыхъ заявлялось: ‘Tntta Enropa ammira il valore dei nostri marinai e dei nostri soldati’ (вся Европа поражена доблестью нашихъ матросовъ и солдатъ!) А солдаты между тмъ у бивуачныхъ огней взвинчивали себя страшными разсказами про жестокость, про предательство и коварство арабовъ. По наслышк сообщались разсказы про то, какъ абиссинцы (въ глазахъ итальянскихъ солдатъ они тоже арабы) съ діавольской безпощадностью увчатъ раненыхъ. Затмъ начали циркулировать разсказы про т ужасы, которые продлываютъ арабы съ плнными итальянцами. Одинъ берсальеръ, напр., котораго товарищи считали убитымъ, вдругъ объявился въ лагер. На обвиненія въ дезертирств онъ отвтилъ, что, вмст съ семью товарищами, попался въ плнъ арабамъ. Т привязали плнниковъ къ деревьямъ и долго мучили ихъ. Солдату удалось бжать, а товарищи его погибли. Макъ-Куллахъ считаетъ вс разсказы подобнаго рода или вымышленными, или чрезмрно преувеличенными. ‘Всегда въ подобныхъ случаяхъ разсказчикъ былъ единственный изъ семи оставшійся въ живыхъ, но повствованіе про побгъ было очень несвязно и непонятно. Къ счастью, въ итальянскомъ лагер много людей съ литературнымъ талантомъ. Они редактировали несвязный, разсказъ и прибавляли подходящую развязку. Разсказъ про побгъ итальянскаго солдата изъ арабскаго плна и про замученныхъ товарищей его начиналъ циркулировать въ новой редакціи, а затмъ, въ еще боле подкрашенномъ вид, попадалъ въ итальянскую печать, изъ которой потомъ поэты, какъ д’Аннунціо или Маринетта, черпали матеріалъ для героической поэмы. Итальянскія газеты сообщили, что въ оазис поймали араба ‘con brandelli di carnl umaiia in un saco’ (съ кусками человческаго мяса въ мшк). Разсказъ про то, что арабы изъ ненависти дятъ итальянцевъ, былъ сообщенъ ‘убжавшимъ изъ плна берсальеромъ’… Вокругъ бивуачныхъ огней говорили не только о жестокости арабовъ. Сообщалось также, что весь городъ подрытъ подземными ходами, ведущими далеко въ пустыню, и что черезъ эти ‘sotterraneas’ арабы и турки въ любой моментъ могутъ появиться съ тыла у итальянцевъ. Со словъ совершенно ‘достоврныхъ свидтелей’ передавалось, что въ подземельяхъ уже сидятъ арабы, дожидаясь только сигнала, чтобы выйти и начать рзню въ город.

Итальянскія власти въ Триполис были сильно смущены упорными слухами про подземные ходы. Теоретически было вполн возможно, что какой-нибудь подземный ходъ остался со временъ римлянъ. И вотъ, спеціальнымъ инженерамъ поручено было найти подземелья. Инженеры спустились въ колодцы, изслдовали погреба, каналы на кладбищ, гд, по разсказамъ, былъ входъ въ корридоры, но поиски не дали никакихъ результатовъ. Наконецъ, власти обратились къ арабскимъ вождямъ, передавшимся итальянцамъ. Арабы сообщили, что подземныхъ ходовъ нтъ да и быть не можетъ, потому что городъ построенъ на песчаной почв, напитанной водою. Ходъ, проведенный въ такой почв, завалился бы. Но поиски продолжались. Иностранные корреспонденты пространно обсуждали вопросъ о подземныхъ ходахъ въ своихъ статьяхъ. И обсужденія были тмъ боле всесторонни, что только объ этомъ вопрос цензоръ разршалъ писать свободно.

Армія — громадное животное, легко поддающееся паник. Разсказы про жестокость арабовъ производили сильное впечатлніе на сицилійскихъ солдатъ. Арабы и турки сдлали ночное нападеніе и прорвали итальянскую цпь. Ужасъ охватилъ итальянцевъ, и одинъ моментъ казалось, что городъ потерянъ. Потомъ, когда цпь опять замкнулась, въ город и оазис началось поголовное истребленіе мирныхъ арабовъ, не принимавшихъ никакого участія въ нападеніи на итальянцевъ. На офиціальномъ язык это называлось ‘очищеніемъ’ оазиса. ‘Мертвыя тла валялись всюду,— разсказываетъ Макъ-Куллахъ.— Вотъ по середин улицы лежитъ почти обнаженный громадный арабъ. Верхняя часть черепа снесена, очевидно, ударомъ приклада. Куски мозга валяются въ нсколькихъ шагахъ отъ головы. Тло еще теплое. Итальянскій солдатъ забавляется тмъ, что бьетъ тло ногой, онъ наблюдаетъ тотъ подобный студеню трепетъ, который можно видть въ неостывшемъ тл. Нсколько солдатъ рыщутъ по улицамъ Gb револьверами въ рукахъ и стрляютъ въ каждаго встрчнаго араба. Они буквально охмлли отъ крови и проявляли вс признаки опьяненія: лица у солдатъ покраснли, глаза налились кровью, руки дрожали, походка была неровная. Многіе солдаты сняли мундиры и засучили рукава сорочекъ, какъ мясники, приготовившіеся колоть свиней… Одинъ солдатъ вызвался намъ показать всхъ убитыхъ. У него въ рукахъ былъ револьверъ. Солдатъ имлъ гордый видъ удачливаго охотника, собирающагося похвастать добычей. И она, дйствительно, была велика. Тла лежали во всхъ направленіяхъ. Прежде всего мы натолкнулись на трупъ женщины. Нсколько дальше лежалъ ничкомъ трупъ мужчины. Нашъ проводникъ сперва показалъ намъ этотъ трупъ, потомъ вскочилъ на него и радостно крикнулъ: ‘это я его убилъ!’ Это было слишкомъ сильное зрлище даже для насъ, и мы убжали. За слдующимъ поворотомъ мы натолкнулись на группу солдатъ, занятыхъ тоже избіеніемъ арабовъ. Къ великому нашему изумленію, во глав солдатъ былъ не офицеръ, но штатскій, графъ X. Въ рукахъ у него тоже былъ револьверъ. Лицо налилось кровью, глаза были мутны, а голосъ хриплый, какъ у человка, пьющаго уже нсколько дней. Графъ X. опьянлъ не отъ алкоголя, а отъ крови. Товарищъ мой спросилъ у графа что-то по нмецки.— Achtung, hier sind noch Lebende versteckt (осторожне! Тутъ еще запрятались живые!) — отвтилъ графъ тоже по нмецки и удалился со своими солдатами. Мы переглянулись въ изумленіи. Всюду въ оазис шла правильная охота на людей. Итальянцы убивали арабовъ безъ всякаго слдствія, безъ суда, все равно, какъ если бы то были волки или другіе дикіе зври’. Другой очевидецъ этой кровавой бани, фонъ Готтбергъ, такъ описываетъ ее: ‘Изъ-за домовъ выбжали солдаты. По погонамъ видно было, что тутъ солдаты разныхъ полковъ. Повидимому, вс они соединились для пикника или для веселой охоты, какою представлялось имъ истребленіе арабовъ. Во глав партіи находился поручикъ. И когда солдаты подошли ближе, мы увидли, что они ведутъ пять плнныхъ арабовъ, со связанными на спин руками. Раздался крикъ. Изъ одного дома выбжали солдаты, волоча за собою араба, котораго присоединили къ пяти плннымъ и тутъ же разстрляли… То былъ уже не военный судъ, а линчеваніе’.

Въ углу одного сада Макъ-Куллахъ нашелъ спрятавшуюся арабскую семью. Тутъ были старики и грудной младенецъ. Арабъ, повидимому, главный добытчикъ, выползъ изъ убжища, чтобы достать дтямъ чего пость. Видъ у него былъ, какъ у травленнаго звря. Замтивъ Макъ-Куллаха, арабъ въ ужас бросился назадъ. ‘Я не видалъ, какъ ихъ застрлили,— прибавляетъ авторъ книги,— но сомнваюсь, чтобы они спаслись. По всей вроятности, вся семья, до грудного младенца включительно, была убита. Въ оазис было много дтей. Что сталось съ ними? Что сталось съ матерями? Мн говорили, что при ‘очищеніи оазиса’ убиты четыреста дтей и женщинъ да четыре тысячи мужчинъ, т. е. одна десятая всего населенія его. Многихъ женщинъ застрлили по ошибк, такъ какъ ихъ приняли за мужчинъ’. Авторъ — человкъ бывалый, много наблюдавшій и умющій оцнивать явленія, происходящія у него на глазахъ, но, описывая ужасы ‘усмиренія’, онъ иногда, повидимому временно забываетъ, что самъ видлъ въ другихъ странахъ. Судя по произведеніямъ того же Макъ-Куллаха, ‘очищенію’ оазиса можно найти аналогію. Во время усмиренія Китая нкоторые ‘союзники’ продлывали надъ мирнымъ населеніемъ прямо невроятные ужасы. Быть можетъ, читатели Русскаго Богатства припомнятъ нкоторые факты, которые я приводилъ года три тому назадъ (‘Высшія и низшія расы’) на основаніи англійскаго источника. У итальянцевъ было хоть то слабое извиненіе, что они расправлялись съ непріятелемъ. Къ несчастью, можно привести много случаевъ почти подобныхъ же расправъ со своими собственными согражданами.

Въ Триполитаніи. каждый арабъ, во избжаніе опасности разстрла, долженъ запастись спеціальнымъ итальянскимъ документомъ и особой бляхой. У тхъ арабовъ, которые убираютъ трупы людей, скончавшихся отъ холеры — желтыя бляхи, у военныхъ корреспондентовъ — блыя бляхи и т. д. ‘У германскаго консульства,— разсказываетъ Макъ-Куллахъ,— я остановилъ богатаго араба и попросилъ его указать мн дорогу. Боясь, что я хочу застрлить его, арабъ поспшно досталъ дрожащими пальцами и показалъ мн разршеніе отъ итальянскихъ властей на жизнь. Съ этимъ умнымъ и образованнымъ арабомъ я потомъ познакомился. Онъ сказалъ мн какъ-то: ‘Турки обращались плохо съ населеніемъ, но они хоть щадили женщинъ и дтей’. А вотъ одна изъ многочисленныхъ сценъ трагедіи ‘очищенія оазиса’.

‘Внезапно двери ада широко распахнулись,— разсказываетъ Макъ-Куллажъ.— Послышались крики и топотъ. Раздались восклицанія, какъ будто выгоняли пьяницъ изъ кабака передъ закрытіемъ его. Изъ-за угла показалось около пятидесяти солдатъ, которые вели шесть крпко связанныхъ плнныхъ. Между ними я въ особенности замтилъ рослаго араба, одтаго по европейски, и свтлокожаго мальчика лтъ двнадцати или тринадцати въ красной феск. Солдаты крикнули намъ, отчаянно ругаясь, чтобы мы отошли въ сторону. Они качались, какъ пьяные. Во глав солдатъ находился поручикъ, лицо котораго тоже горло, а руки дрожали, какъ у всхъ. Офицеръ, повидимому, потерялъ всякій контроль надъ своими солдатами и надъ собою. Рядовые толкали его постоянно, не думая даже извиняться. И когда толпа солдатъ (то ни въ коемъ случа не былъ правильный отрядъ) бросилась въ сторону, она совсмъ затолкала офицера. Хотя солдаты дйствовали, какъ пьяные, никто изъ нихъ, я увренъ, даже не дотронулся до вина. Охмелли они отъ крови. Было опасно стоять по близости, такъ какъ солдаты находились въ такомъ возбужденномъ состояніи и такъ неосторожно обращались съ ружьями, что случайный выстрлъ могъ раздаться въ любой моментъ. Солдаты сами понимали это, и потому криками и дикимъ размахиваніемъ рукъ приказывали намъ отойти. Они ввели плнныхъ въ мурью, сложенную изъ кирпича сырца, одна стна которой была разрушена. Эта мурья, повидимому, въ теченіе нсколькихъ недль служила отхожимъ мстомъ для цлаго полка. И въ это вонючее болото вогнали плнныхъ попарно, поставили у стны и немедленно изршетили пулями. Никто не командовалъ при разстрл. Солдаты палили по собственной иниціатив… Затмъ офицеръ тоже всадилъ въ плнныхъ нсколько пуль изъ револьвера. Остальные плнные спокойно дожидались, покуда и ихъ вгонятъ въ отхожее мсто. Они наблюдали разстрлъ, какъ будто были только зрителями. Солдатъ, стоявшій рядомъ съ арабомъ, одтымъ по европейски, что-то громко кричалъ ему. Другой солдатъ нервно игралъ длинной кистью фески мальчика. Безпокойные пальцы наматывали эти длинныя шелковыя нити, какъ будто то были женскіе волосы. Мальчикъ въ красной феск стоялъ неподвижно. Подобно всмъ тмъ арабамъ, которыхъ казнили при мн въ Триполис, онъ проявилъ передъ смертью большое мужество и полное спокойствіе.

‘Такъ какъ солдаты стояли всего на разстояніи трехъ шаговъ отъ разстрливаемыхъ, то каждая пуля попала въ цль. Мальчикъ очутился во второй групп разстрливаемыхъ. Онъ сильно поблднлъ, но все таки сохранялъ полное спокойствіе. Чтобы не запачкаться, онъ проворно перебрался черезъ трупы разстрлянныхъ уже и сталъ у стны. Раздался залпъ, и мальчикъ упалъ. Товарищъ его былъ только тяжело раненъ одной пулей въ лицо, а другой въ плечо. Несмотря на раны, онъ не упалъ и по прежнему спокойно глядлъ на солдатъ. Раздался еще залпъ, и арабъ свалился. Одтый по европейски плнный попалъ въ послднюю группу разстрливаемыхъ. Повидимому, итальянцы желали вывдать у него какой-то секретъ. Они требовали у него какихъ-то показаній, чтобы онъ кого-то выдалъ. Арабъ только отрицательно мотнулъ головою. Его поставили въ дальній уголъ отхожаго мста, такъ какъ весь полъ былъ уже покрытъ окровавленными тлами, руки и ноги которыхъ странно подогнулись. Рядомъ съ плннымъ въ европейскомъ плать поставили стараго, бородатаго араба съ умнымъ, благороднымъ, задумчивымъ лицомъ. За секунду до того, какъ грянулъ залпъ, этотъ арабъ обратился къ своему товарищу по несчастью и совершенно спокойно, какъ длаютъ это знакомые, встртившіеся на улиц, сказалъ что-то. Арабъ въ европейскомъ плать утвердительно кивнулъ головой. Что старикъ мотъ сказать такимъ спокойнымъ тономъ въ подобный моментъ? Раздался залпъ. Одтый по европейски свалился, какъ снопъ, но старикъ завертлся волчкомъ. Его загорлое лицо поблло и выразило страшное страданіе. Раздался второй залпъ, и старикъ тоже успокоился на полу. Со всхъ сторонъ сбжались солдаты и офицеры, чтобы посмотрть, какъ разстрливаютъ. Они кричали отъ восторга и подплясывали каждый разъ, когда падали арабы. Прибжалъ также докторъ со значкомъ краснаго креста на груди,— съ папиросой въ зубахъ и кодакомъ въ рукахъ… Отличительной чертой всхъ этихъ казней являются офицеры съ кодаками. Иногда, чтобы посмотрть на казнь, приходятъ французскіе монахи… Солдаты-зрители, желая лучше видть все происходящее, толкали офицеровъ. И когда наконецъ вс плнные были разстрляны, офицеры и солдаты подбжали ближе, чтобы взглянуть на трупы, отпуская при этомъ шутки по поводу положенія тлъ. Въ шесть человкъ было всажено не меньше четырехсотъ пуль. Итальянскія газеты говорили объ ‘очищеній оазиса’, какъ о ‘блестящей побд, ‘какъ о мести за Адову’ (Адую). И вс офицеры и солдаты носили на каскахъ гербы съ изображеніемъ креста, символа любвеобильнаго Христа’ — восклицаетъ Макъ-Куллахъ.

И это восклицаніе невольно порождаетъ цлый рядъ вопросовъ. Изъ тайниковъ памяти выползаютъ факты одинъ страшне другого. Можно ли въ дйствительно доказать тезисъ, принимаемый какъ аксіома, а именно, что установленный культъ повелъ къ смягченію нравовъ? Есть ли вообще такая страна, въ которой люди, имющіе какую бы то ни было безконтрольную власть надъ своими ближними, руководствовались бы правилами то8 морали, которую они заучиваютъ съ дтства?

У Вольтера въ ‘философскомъ словар’ геній показываетъ автору пустыню, въ которой лежатъ цлыя горы человческихъ череповъ. Особенно высоки были четыре горы, стоявшія рядомъ. Геній объясняетъ, что ихъ надо было раздлить, иначе гора ушла бы вершиной въ небо. И вс эти кости принадлежали людямъ, сожженнымъ, убитымъ, утопленнымъ, замученнымъ во имя установленнаго культа любви и всепрощенія. ‘Et toutes ces piles etaient surmontees de mitres, de tiares’! Даже въ т эпохи, когда вліяніе установленнаго культа было безгранично, онъ не подсказалъ испанцамъ, напримръ, боле кроткаго обращенія съ перувіанцами или мексиканцами. Геній показываетъ французскому автору кости двнадцати милліоновъ индйцевъ, убитыхъ ‘par ce qu’ils n’avaient pas ete baptises’. И если такъ обстояло дло тогда, когда авторитетъ культа былъ безграниченъ, то что же можно ждать теперь, когда одно полицейское распоряженіе иметъ большій авторитетъ и боле обязательно, чмъ вс правила возвышенной морали, взятыя вмст! Съ тхъ поръ, какъ былъ написанъ ‘философскій словарь’, прибавилось нсколько новыхъ горъ человческихъ костей.

Десять лтъ тому назадъ въ Кита были убиты миссіонеры. Отправляя войска, чтобы они отомстили за смерть людей, проповдывавшихъ культъ всепрощенія, германскій императоръ, призывавшій въ своей картин Европу къ новому походу въ защиту креста противъ язычества, совтовалъ солдатамъ дйствовать безпощадно, чтобы и въ десятомъ поколніи китайцы съ ужасомъ вспоминали новыхъ гунновъ. И нмцы (и не только нмцы!) дйствовали безпощадно! Такъ какъ войскъ не было, чтобы съ ними расправляться, то мстили обывателямъ, старикамъ, дтямъ и… Женщинамъ и двушкамъ. Люди лишены совершенно того, что англичане называютъ sense of humour, когда серьезно говорятъ о смягченіи нравовъ, произведенномъ установленнымъ культомъ. Такимъ образомъ, Макъ-Куллахъ совершенно напрасно указываетъ на тотъ символъ, который носятъ итальянскіе солдаты на каскахъ.

Авторъ попытался уйти отъ описываемыхъ ужасовъ, но натолкнулся на еще боле страшное. ‘По дорог, ведущей изъ Бумеліаны, шло нсколько десятковъ солдатъ, конвоируя пятьдесятъ арабовъ, взрослыхъ и мальчиковъ. Одному изъ послднихъ, стройному и граціозному, какъ чистокровному арабскому жеребенку, было лтъ десять или одиннадцать, не больше. Дти,невидимому, были совершенно спокойны. По всей вроятности, обусловливалось это тмъ, что они видли рядомъ съ собою родителей, родныхъ и сосдей. Дтей, какъ видно, занималъ только вопросъ, куда это ведутъ ихъ иностранцы? А иностранцы вели ихъ по улиц, ведущей къ оазису, лежащему на окраин. Отсюда до пустыни и до итальянскихъ траншей шаговъ пятьсотъ. И по дорог случилось странное дло. Изъ-за заборовъ, азъ садовъ пальмовыхъ деревьевъ кто-то нсколько разъ выстрлилъ. Нули прожужжали у насъ надъ головами. Тогда солдатами внезапно овладла паника. Они разсыпались во вс стороны и завалились въ канавы, которыми окопана дорога. Солдаты оставили плнныхъ, и они спокойно стояли среди дороги, связанные веревкой. Это спокойствіе да длинные, блые балахоны придавали арабамъ видъ барановъ, которыхъ гонятъ на бойню. Потомъ къ плннымъ подошелъ одинъ солдатъ. Не знаю по какой причин онъ проткнулъ штыкомъ сперва старика, а потомъ юношу. Когда этотъ свалился, солдатъ оттащилъ его въ сторону, оголилъ снизу до пояса и оставилъ. Трупъ пролежалъ въ такомъ вид на дорог до слдующаго дня. Старикъ, проткнутый штыкомъ, былъ тяжело раненъ. Онъ тихо стоналъ, истекая кровью. Его оставила умирать. Я видлъ догомъ солдата, который вскочилъ ногами на трупъ старика… Солдаты, лежавшіе въ канав, стрляли между тмъ неизвстно въ кого, находившагося за пальмами. Оттуда отвчали на выстрлы. Я доподлинно знаю,— говоритъ Макъ-Куллахъ,— что за пальмами были только итальянскіе солдаты, стрлявшіе въ своихъ, потому что Господь или Сатана ослпилъ этихъ безумныхъ, опьяненныхъ кровью людей. Такая же паника царила въ тотъ день всюду въ Триполис и на Сок, т. е. на громадномъ открытомъ рынк на берегу моря. Здсь два солдата были убиты шальными пулями, выпущенными итальянцами же.

‘Солдаты, лежавшіе въ канавахъ, продолжали между тмъ стрлять, не обращая никакого вниманія на офицера. То былъ распухшій, краснолицый, жирный человкъ, отчаянно кричавшій и ругавшійся, хотя никто его не слушалъ. Такую же деморализацію можно наблюдать во всей итальянской арміи въ Триполис. Наконецъ, на выстрлы прибжали другіе офицеры и голубые жандармы. Солдатъ, стрлявшихъ уже около получаса по своимъ, убдили пойти дальше съ плнными. Наконецъ, солдаты вылзли изъ канавъ, окружили арабовъ и повели ихъ дальше по направленію къ мурь, подобной той, въ которой разстрляли шесть человкъ. И эта мурья, повидимому, служитъ отхожимъ мстомъ для цлаго полка. И когда процессія. подошла къ этому дому, одинъ изъ солдатъ, повидимому мучимый жаждой крови, воткнулъ штыкъ въ бокъ старику, который тутъ же свалился. Остальныхъ плнныхъ поспшно повели партіями въ мурью. Затмъ начались обычные ужасы. Весь полъ былъ заваленъ трупами до такой степени, что слдующія жертвы, не находя мста, гд стоять, должны были карабкаться на тла разстрлянныхъ уже. И такъ какъ руки плнныхъ были связаны на спин, то осуждаемые скользили и падали. И вотъ, всхъ разстрляли. На полу лежала громадная куча тлъ. Пулями были сбиты огромные куски обмазки. Несмотря на большое количество выпущенныхъ пуль, многіе арабы обнаруживали еще признаки жизни. Тогда поручикъ сталъ стрлять изъ револьвера въ каждую голову въ этой гор тлъ. И все-таки тихіе стоны слышались въ куч. Солдаты начали палить пачками въ груду тлъ’.

Макъ-Куллахъ объясняетъ, что видлъ на своемъ вку казни въ разныхъ странахъ и оставался спокойнымъ. ‘То, что я видлъ раньше, нисколько меня не волновало, и, вмсто протестовъ, я длалъ фотографическіе снимки. Но бойня въ Триполис была такъ отвратительна, что возмутила бы даже Абдулъ-Гамида и вырвала бы протестъ даже у г. Пуришкевича’ {‘Italy’s War for a Desert’, р, 287.}.

Бойня продолжалась нсколько дней. Солдаты останавливали на улиц всхъ хорошо одтыхъ арабовъ, отводили ихъ въ пустые дома, обирали и потомъ разстрливали… Сотни убитыхъ такимъ образомъ зарыты въ песокъ, сотни брошены въ море. Много дней спустя триполисскіе рыбаки вылавливали стями трупы. Въ оазис стояла невыносимая, вонь отъ разложившихся тлъ. И когда съ моря дулъ втеръ, онъ тоже приносилъ вонь отъ плававшихъ въ бухт распухшихъ тлъ…

Къ несчастью, вс т ужасы, которые описываетъ Макъ-Куллахъ, не представляютъ собою ничего исключительнаго. Такъ поступаетъ всегда воинственный націонализмъ при каждой авантюр, въ которую втягивается. При наиболе примитивныхъ проявленіяхъ торжествующаго націонализма жертвами его становится не только мирное населеніе только что завоеванной страны, но порой свои же сограждане… Однако каждая авантюра чревата мщеніемъ. Воинственный націонализмъ своею собственною жестокостью уготовляетъ себ гибель. Итальянцы втянулись въ авантюру, изъ которой не скоро выберутся. ‘Посл пяти мсяцевъ войны,— говоритъ Макъ-Куллахъ,— положеніе длъ въ Триполис такое же, какъ въ первый день. Итальянцы все еще занимаютъ только узкую береговую линію, находящуюся подъ защитой пушекъ на военныхъ корабляхъ. Другими словами, это означаетъ, что завоеватели еще ничего не сдлали… Въ Триполитаніи есть куски размромъ въ Германскую имперію, которыхъ завоеватели еще даже не видали. Отъ Триполиса до Тада и отъ Бенгази до Вадаи разстояніе почти одинаковое, приблизительно въ 2000—2200 километровъ, т. е. столько же, сколько отъ Москвы до швейцарской границы. По прямой линіи отъ Триполиса до границы турецкаго вилайета 1400 километровъ, т. е. столько же, сколько отъ Москвы до Кракова. Нкоторые турецкіе пасты отстоятъ еще дальше на югъ. Вслдствіе трудностей дороги и необходимыхъ большихъ роздыховъ, караваны изъ Триполиса до границы и обратно идутъ 1 ¹/₂ года. Эти цифры показываютъ, что завоеваніе Триполитаніи въ лучшемъ случа затянется на пятьдесятъ лтъ. Французы въ Алжир находились въ боле благопріятныхъ условіяхъ, чмъ итальянцы въ Триполитаніи, а между тмъ на покореніе Кабиліи понадобилось боле тридцати лтъ’. ‘Послдняя глава зловщей итальянской авантюры еще не написана,— говоритъ Макъ-Куллахъ.— Дай Богъ, чтобы анархія и гражданская война не написали кровью и огнемъ эту главу на прекрасныхъ поляхъ Италіи. Очень вроятно, что война сослужитъ службу только соціалистамъ и террористамъ, которыхъ Италія раньше поставляла въ такомъ количеств. И даже если ген. Канева выйдетъ побдителемъ, набгъ тмъ не мене неминуемо закончится катастрофой. Триполитанія всегда будетъ бременемъ для завоевателя. Черезъ нсколько лтъ, а, быть можетъ, черезъ нсколько мсяцевъ итальянскіе революціонеры будутъ имть право заявить: ‘Вдь мы это все предсказывали!’ Когда Италія проспитъ ныншній хмль джингоизма и крови, она, по всей вроятности, обратится за утшеніемъ къ человку съ краснымъ флагомъ. Это — единственный итальянецъ, который не опьянлъ отъ крови и который ясно представлялъ себ положеніе длъ’.

Діонео.

‘Русское Богатство’, No 8, 1912

Изъ Англіи.

Читайте также: