Изъ Англіи.
Изъ Англіи.
.
II.
III.
IV.
Діонео.
‘Русское Богатство’, No 6, 1902
Из Англии, Шкловский Исаак Владимирович, Год: 1902
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Черныя тучи низко плывутъ надъ мокрымъ, грязнымъ и шумнымъ городомъ. Кажется, вотъ-вотъ он заднутъ высокія колокольни или черныя фабричныя трубы, на которыхъ сквозь копоть едва желтютъ громадныя золотыя буквы рекламъ. Время отъ времени начинаетъ лить дождикъ, не лтній, просвченный солнечными лучами, а срый, мелкій, холодный, настоящій осенній. Но какое дло до погоды громадной, разряженной толп, суетившейся за Лондонскимъ мостомъ? Кому какое дло, что сегодня въ парламент важный билль о хлбныхъ налогахъ? Три четверти коммонеровъ, наврное, въ этой толп. На бирж сегодня предстоитъ тихій день. ‘Кафры’, ‘янки’, консоли и другія бумаги пролежатъ спокойно нсколько часовъ въ портфеляхъ биржевыхъ маклеровъ, потому что ‘быки’ и ‘медвди’ (т, е. играющіе на повышеніе и пониженіе) раньше всхъ явились сегодня къ Лондонскому мосту. Сегодня день ипсомскихъ скачекъ, словомъ — ‘дерби’, правильный англійскій карнавалъ, не считая случайныхъ ‘мэфкинговъ’, т. е. военныхъ сатурналій. Дерби въ этомъ году при томъ же исключительное. Во-первыхъ, къ нему присоединены ликованія по случая заключенія мира, во-вторыхъ, скачки и ‘коронаціонныя’. Съ суевріемъ, которое отличаетъ игроковъ всхъ странъ, спортативныя газеты поддерживаютъ коня ‘Скипетръ’, разсчитывая, что ‘коронація’, несомннно, должна имть таинственную связь съ столь неотъемлемымъ атрибутомъ ея, а потому лошадь должна ‘взять дерби’. Банкиръ оставилъ контору въ Ломбардъ-стрит, работникъ мастерскую, учитель — школу. Даже клерджимэнъ,— пишущій трактатъ, въ которомъ ясно какъ день разоблачаются происки дьявола, даетъ искусителю отдыхъ и пощаду на сегодняшій день и тоже спшитъ на дерби. Къ станціи ‘Лондонскій мостъ’ подъзжаетъ экипажъ за экипажемъ. Туда же сплошнымъ потокомъ валитъ толпа. Каждыя три минуты въ городокъ Ипсомъ сегодня отходятъ безконечные позда, набитые пассажирами, но чтобы вполн вкусить прелесть ‘дерби’, на скачки нужно отправиться не поздомъ, а въ экипаж: въ карет, шарабан или хоть на крыш омнибуса. Сотни шарабановъ и омнибусовъ, запряженныхъ четверками лошадей, убранныхъ флагами и цвтами, стоятъ къ услугамъ желающихъ за Лондонскимъ мостомъ. Кучера и кондукторы, разряженные въ пухъ, въ сверкающихъ воротничкахъ, въ лоснящихся цилиндрахъ, съ цвтами въ петличкахъ,— на перебой зазываютъ пассажировъ. Я взобрался на крышу омнибуса, гд уже нашелъ компанію: два джентельмэна, одинъ молодой, другой старый закусывали и запивали изъ общей бутылки солидныхъ размровъ. Немолодая лэди въ яркомъ лиловомъ плать, съ цлымъ желтымъ цвтникомъ на шляпк, и въ черной атласной мантиль усердно помогала джентельмэнамъ прикладываться къ горлышку. Другая лэди, толстая, съ большими бирюзовыми сережками, въ срой шелковой блуз съ зелеными цвтами и съ серебряной цпью, которая походила на добрый ошейникъ,— дремала. Громадная птица, прикрпленная къ ея шляпк, склонила голову на бокъ, какъ будто желала своими стекляными глазами взглянуть на одутловатое, покраснвшее лицо своей хозяйки. Другіе спутники порой толкали дремавшую даму, она открывала глаза, прикладывалась къ горлышку бутылки и опять засыпала. Судя по веселому настроенію компаніи, я заключилъ, что процессъ совщанія съ бутылкой начался еще наканун, а то, можетъ быть, еще съ прошлаго дерби.
Мимо насъ прозжали экипажи всякаго рода, промчался, дребезжа, автомобиль съ закутанной въ плащи компаніей, поражавшей чудовищными очками, трусцой прохала телжка, запряженная смиреннымъ осломъ. Въ телжк сидло около десятка ‘костеровъ’ (разносчиковъ). Вотъ прохала нарядная карета. Рядъ экипажей задержалъ ее у омнибуса, и я могу разсмотрть джентельмэна, сидящаго въ ней. Лоснящійся дорогой цилиндръ. Черное пальто съ шелковыми отворотами. Темнозеленый галстухъ съ жемчужной булавкой. На зонтик золотой ободокъ. Все солидно, основательно и дорого. Кожа гладко выбритаго лица не столько сморщена, сколько смята. Она похожа на изнанку старой лайковой перчатки, которую только цто вытащили изъ ящика комода, изъ-подъ кучи блья. Отъ крыльевъ носа идетъ продолговатая морщина. Она встрчается съ другой морщиной, идущей внизъ отъ угловъ рта и образуетъ съ ней подобіе очертанія журавлинаго клюва. На лбу серьезныя дв складки. Глаза глядятъ куда-то въ пространство. Тло детъ въ карет, но духъ еще витаетъ, повидимому, въ только что оставленномъ банк. Тронулась цпь, и вмсто этого джентельмэна — выплывали все новые и новые типы. А нашъ омнибусъ все еще стоялъ. Прибавлялись пассажиры. Пришли два молодыхъ человка, повидимому, клэрки, услся солидный, плотный, сдой клэрджимэнъ съ громаднымъ биноклемъ черезъ плечо, потомъ явилась суровая дама и джентельмэнъ лтъ тридцати. Суровая дама говорила густымъ басомъ и называла спутника ‘my boy’, мой мальчикъ. Поднявъ глаза, я вижу напротивъ громадное зданіе, повидимому, какой-то торговый складъ. Въ окн третьяго этажа видна женщина, вертящая, не безъ усилія, какое-то колесо. Прошла минута, дв, пять, десять… Женщина, не отрываясь ни на минуту, съ такимъ же усиліемъ вертла свое колесо. Прядь волосъ спустилась ей на глаза, но работница откинула ее движеніемъ головы. Руки попрежнему прикованы къ колесу. Женщина ни разу даже не взглянула на широкій, живой, веселый потокъ, залившій всю улицу. Это автоматическое движеніе рукъ дйствуетъ на зрителя. Чувствуется, какое напряженіе должна длать каждый разъ женщина, вертя колесо, чувствуется жженіе въ ладоняхъ и тупая боль въ локтяхъ и въ плечахъ…
Мы тронулись. На крыш омнибуса оставалось еще одно свободное мсто. Такъ какъ теперь по улиц тянулась безконечная цпь экипажей, то подвигаться можно было только шагомъ. Мы прохали минутъ пять и остановились у громаднаго трехэтажнаго кабака, на крыш котораго виднлся большой вызолоченный слонъ съ башней на спин. Тысячи зрителей запрудили въ этомъ мст улицу. Т, которые не могутъ похать на дерби, желаютъ хоть взглянуть на отправляющихся туда. Оборванныя женщины и въ такой же степени оборванные, распухшіе отъ пива мужчины предлагали узжающимъ метелки изъ цвтной бумаги, павлиньи перья, бумажные носы съ усами подъ ними, дудки и книжечки съ указаніемъ всхъ лошадей, которыя будутъ скакать сегодня.
— Джентельмэны!— жалобно прохриплъ одинъ изъ продавцовъ.— Вотъ уже десять часовъ, а у меня еще нтъ на билетъ, чтобы похать на дерби.
Я обратилъ вниманіе на высокаго бритаго мужчину, въ длинномъ плащ съ пелериной и въ измятой мягкой шляп. Глубокія, полукруглыя морщины, какъ у старыхъ актеровъ, залегли у него на лиц вокругъ рта. Господинъ этотъ, повидимому, не признавалъ обычая бриться каждый день: щеки и верхняя губа у него поросли щетиной. Онъ держалъ въ рукахъ свернутую трубочкой бумагу и нетерпливо поглядывалъ то на дорогу, то на свободное мсто рядомъ со мною. Наконецъ, онъ усмотрлъ того, кого, повидимому, ждалъ и кинулся навстрчу старательно одтому и тщательно выбритому господину, тоже съ глубокими морщинами вокругъ рта. Тщательно одтый развернулъ поданную трубочку. Тамъ были два листа. Онъ просмотрлъ одинъ, затмъ, боле внимательно, другой. Господинъ въ плащ съ пелериной сталъ напвать въ полголоса какой-то речитативъ. Тщательно одтый внимательно слушалъ.
— Пойдемъ въ таверну?— спросилъ онъ, наконецъ.
— Нтъ, сейчасъ нужно,— нетерпливо отвтилъ небритый.— Видите: вотъ свободное мсто на омнибус.
— Сколько хотите?
— Десять гиней.
— Пять,— спокойно отвтилъ тщательно одтый господинъ.
— Чортъ возьми! Вы, Гоуэльсъ, умете пользоваться случаемъ. Баллада настоящій монетный дворъ. Она вамъ дастъ большій урожай, чмъ »Е Dunno Where ‘E Are’, которую я продалъ Гесъ Илену за ‘пони’ (десять фунтовъ).
— Не знаю!— спокойно протянулъ Гоуэльсъ.— Во всякомъ случа, я сильно рискую: я покупаю балладу, не выслушавъ ее. Она, можетъ, никуда не годится.
— Не будьте bloody лгуномъ, Гоуэльсъ: мотивъ я вамъ проплъ.
— А все же больше пяти я не дамъ.
— Чортъ съ вами! давайте. Мн хать нужно!— злобно крикнулъ господинъ въ длинномъ плащ. Гоуэльсъ спокойно отсчиталъ пять соверэновъ, затмъ прибавилъ еще пять шиллинговъ и взялъ оба листа. Небритый быстро взобрался на омнибусъ и услся рядомъ со мною, продолжая сыпать ругательствами и крпкими пожеланіями по адресу удалявшагоея Гоуэльса. Омнибусъ тронулся.
— Вы видли этого негодяя, который купилъ у меня балладу?— обратился ко мн черезъ нсколько минутъ сосдъ.— Это — видъ ‘свэтера’, который не подалъ въ отчетъ парламентской коммиссіи о ‘выжимальщикахъ пота’. Парламентскіе отчеты говорятъ только о портныхъ и башмачникахъ. Гоуэльсъ и десятки подобныхъ ему эксплуатируютъ, насъ, сочинителей балладъ. Онъ поетъ въ мюзикъ-холл и за пять гиней купилъ ‘балладу’, которая принесетъ ему мшокъ денегъ. Гоуэльсъ будетъ исполнять ее два года подрядъ, получитъ по двадцати гиней въ недлю, балладу станутъ высвистывать вс, ее будутъ играть шарманки. Чортъ возьми!— злобно прикрикнулъ онъ, хлопнувъ кулакомъ себ по колну.— Знаете балладу ‘Вотъ солдаты королевы’? Она теперь почти національный гимнъ и принесла актеру богатство, а между тмъ, онъ купилъ ее у автора за два фунта. А ‘Daisy Bell’? Авторъ сбылъ ее за 25 шиллинговъ. Теперь ее распваютъ по всему міру!
Лицо у сочинителя балладъ, у ‘ballad monger’, почернло отъ злости. Читателю нужны кое-какія поясненія. ‘Баллада’ англійская, на придачу, комическая баллада, распваемая въ мюзикъ-холлахъ, не совсмъ то, что мы знаемъ подъ этимъ названіемъ со времени Жуковскаго. Комическія баллады писали, кажется, вс англійскіе поэты. Бретъ Гартъ, напр., извстенъ въ Англіи не столько какъ авторъ калифорнскихъ разсказовъ, сколько какъ сочинитель упомянутыхъ стихотвореній, пользующихся громадной популярностью. Я выберу типичный образецъ. Въ Англіи существуетъ, напр., старинная наивная баллада про Модъ Мллеръ. Героиня, красавица крестьянка, ворошила разъ сно въ жаркій лтній день. Прозжалъ мимо судья Дженкинсъ, остановился и подумалъ: ‘если бы эта красавица была моей женой’? Но Дженкинсъ сейчасъ же вспомнилъ про свою суровую и гордую мать, про свое богатство, вздохнулъ и похалъ дальше. Красавица Модъ тоже взглянула на судью и подумала: ‘если бы этотъ былъ моимъ мужмъ’? но вздохнула и принялась за работу. Судья Дженкинсъ женился на надменной дочери лорда и былъ несчастенъ. До глубокой старости онъ вспоминалъ красавицу Модъ, которую видлъ разъ, и думалъ: ‘если бы она была моей женой’. Модъ выдали замужъ за грубаго, пьянаго фермера. И она вспоминала часто судью. Вотъ старинная наивная баллада. Бретъ Гартъ написалъ комическую пародію, пользующуюся колоссальнымъ успхомъ на обоихъ берегахъ Атлантическаго океана. Модъ Мллеръ ворошила лтомъ сно. Подъхалъ судья, улыбнулся и поклонился. Красавица Модъ покраснла и пролепетала: ‘o-о’! Судья сдлалъ предложеніе, Модъ отвтила, что поговоритъ съ папашей. Старый Мллеръ прослезился и попросилъ у судьи въ займы десять фунтовъ, такъ какъ дла плохи и урожая нтъ. И прежде, чмъ отошло лто, красавица Модъ стала женой судьи. На свадьб Бобъ, братъ Модъ и двнадцать родственниковъ ея напились до пьяна въ замк судьи. И когда еще разъ пришло лто, красавица жена родила судь двойню, затмъ еще двойню. Судья думалъ, какъ дти мняютъ красавицъ, потому что Модъ растолстла и стала широка въ кости. Теперь мужъ едва могъ обхватить рукой ея станъ и пр. Намъ, жителямъ континента, такой комизмъ не совсмъ понятенъ. Но это еще лучшій образецъ комической балады. Въ мюзикъ-холлахъ распваются псни неизмримо ниже въ литературномъ отношеніи. Выходитъ, напр., актеръ, одтый въ необыкновенно-широкій сюртукъ съ неимоврными воротничками и повствуетъ речитативомъ о томъ, какъ онъ, Джонъ Дарферъ, встртилъ у дверей питейнаго заведенія Дика Тернера и подрался съ нимъ. Сперва одоллъ было Дикъ. ‘Но вотъ пришелъ и мой чередъ,— начинаетъ стучать зонтикомъ актеръ,— но вотъ пришелъ и мой чередъ. Лягнулъ я Дика въ ровъ пинкомъ потомъ долбнулъ его дрючкомъ. О, какъ былъ славенъ мой чередъ. Запомнитъ Дикъ меня впередъ’. До войны въ большой мод были также сантиментальныя баллады, врод слдующей: ‘Флори, моя дорогая! Ужель не вернешься ко мн? Ужель навсегда ты умчалась и стала мн чужою? Не слышу я звонкаго твоего голоска. Не выйдетъ ко мн уже Флори, къ старымъ воротамъ фермы’. ‘Котеджъ, обвитый плюшемъ’, ‘ворота фермы’, ‘старый перелазъ’ — составляютъ неотъемлемыя элементы такой баллады.
Полилъ дождикъ, громадные вязы по обимъ сторонамъ дороги покрылись какъ бы вуалью. Толстые, намокшіе, срые стволы буковъ казались обитыми зминой кожей, но дождь нисколько не нарушилъ оживленія. Вся дорога, на сколько только можно было окинуть глазомъ, была запружена сплошнымъ потокомъ экипажей: великолпныя ландо, тачки зеленщиковъ, фургоны, автомобили, шарабаны, омнибусы, кэбы, старинныя дорожныя кареты съ форейторами — все это перемшалось и двигалось колесо къ колесу. Всюду виднлись веселыя лица, порой сильно раскраснвшіяся уже. Всюду виднлись бутылки и стаканы, передававшіеся изъ рукъ въ руки. Изъ-подъ сидній выглядывали громадныя корзины съ бутылками. Мокрыя лошади, поднявъ головы надъ лугами, заросшими высокимъ желтымъ гулявникомъ, задумчиво смотрли на эту пеструю, шумную толпу. По обочинамъ дороги, шлепая въ грязи, плелись тысячи пшеходовъ въ томъ же направленіи, въ Ипсомъ. Оборванные мальчишки кувыркались подъ деревьями, затмъ гнались за экипажами, ожесточенно выкликая: ‘мдячковъ! мдячковъ’! И мдныя монеты дйствительно летли въ изобиліи. Я особенно запомнилъ нсколько двчонокъ, съ распущенными волосами, забрызганныхъ грязью съ головы до ногъ, он не отставали отъ кареты версты дв. Дождь полилъ сильне. Остановка у кабака: ‘Собака и куропатка’. Тамъ уже все какъ въ котл кипитъ. Не смотря на то, что публика на нашемъ омнибус все время прикладывалась дъ бутылкамъ, она сейчасъ же побжала въ кабакъ освжиться. Кучера, кондукторы, пассажиры вс старались протолпиться къ стойк, гд десятки подносчиковъ и подносчицъ едва успваютъ справиться. У дверей кабака, прямо подъ дождемъ, поютъ нсколько ‘минстрелей’, въ парикахъ изъ конскаго волоса, съ нацпленными носами. Струйки воды льются по лицамъ, грубо намазаннымъ румянами, и оставляютъ грязныя полосы. Вотъ мы опять тронулись. Теперь вокругъ насъ новые экипажи. Впереди катится шарабанъ, а въ немъ сидятъ нсколько клэрджимэновъ въ непромокаемыхъ плащахъ. Одинъ изъ нихъ закусываетъ, другой прижимаетъ къ груди бутылку, еще два поютъ душеспасительный гимнъ, а старый клэрджимэнъ, съ сдыми бакенбардами, дирижируетъ. Вмсто дирижерской палочки, въ рукахъ у него длинный, вершковъ въ восемь, такъ называемый турецкій, огурецъ. Въ день дерби все разршается и ничто не можетъ компрометировать.
Рядомъ, дробно семеня ножками, бжитъ трусцой маленькій осликъ. Онъ тащитъ тачку, въ которой около восьми старыхъ и молодыхъ женщинъ, съ громадными яркими перьями на шляпкахъ. Женщины хохочутъ, пробуютъ пть, перебрасываются крупными шутками съ другими прозжими.
Члены общества покровительства животнымъ въ Англіи не шутятъ. Порой, они могутъ совершенно терроризировать. Недли три тому назадъ, напр., дама, членъ общества, привлекла къ отвтственности мальчишку итальянца ‘за жестокое обращеніе съ обезьяной’. Дама показала, что мальчишка стащилъ за хвостъ обезьяну съ своей головы и швырнулъ ее объ землю. Шарманщикъ сказалъ, что обезьяна только что куплена и очень злая. Она взобралась къ нему на голову и стала кусать (шарманщикъ показалъ даже шрамы), такъ что пришлось стащить ее за хвостъ. Мальчишку, тмъ не мене, приговорили къ двухнедльному тюремному заключенію. Другой покровитель прошелъ дв недли тому назадъ мимо лавки ‘натуралиста’. Кролики, голуби, морскія свинки, выставленныя здсь въ клткахъ у дверей — привлекаютъ всегда массу мальчишекъ. ‘Покровитель’ обратилъ вниманіе на громадную посудину съ живыми жабами, которыхъ держатъ на продажу для корма змй. Воспитывать послднихъ — модный спортъ теперь. ‘Покровителю’ показалось, что слишкомъ много жабъ помщено въ одной и той же посудин и онъ привлекъ лавочника… за жестокое обращеніе съ лягушками. Магистратъ приговорилъ ‘натуралиста’ къ двумъ гинеямъ штрафа. Но суровые покровители животныхъ сегодня не охранятъ ослика: они тоже всецло захвачены скачками, на которыя отправились, вроятно, по машин.
Въ великолпномъ ландо нсколько нарядно одтыхъ женщинъ. Подъ дождемъ цвты и кружева на ихъ шляпахъ смокли, но въ карет весело хохочутъ и пробуютъ затянуть романсъ изъ мюзикъ-холла.
Съ моимъ сосдомъ мы уже совсмъ познакомились. У него, повидимому, громадный запасъ знанія фауны Лондона, которымъ онъ охотно длится.
— Видите того джентельмэна въ кэб?— Я увидлъ худощаваго человка лтъ 30, вычурно нарядно одтаго, въ цилиндр, въ галстук съ золотыми мушками, съ старательно подвитыми усами.— Вся его біографія у меня на ладони,— продолжалъ сосдъ.— Днемъ — служитъ клэркомъ въ банк, ночью — кутитъ въ ‘игорныхъ клубахъ’. Скоро, вроятно, попадетъ года на три въ тюрьму за какой-нибудь подлогъ. Отбывъ наказаніе, онъ станетъ маркеромъ или откроетъ табачную лавочку. Если у него есть состоятельные родственники, они дадутъ ему на проздъ въ Австралію. Тамъ онъ начнетъ опять карьеру въ контор нотаріуса и, быть можетъ, въ конц концовъ, попадетъ въ судьи.
— Ну, а это кто? спросилъ я, указавъ на джентельмэна, развалившагося въ карет. Изъ густыхъ великолпныхъ бакенбардъ выглядывалъ острый носъ. Изъ-подъ цилиндра глядли ‘пронзительные’ глаза.
— О, относительно него ошибки быть не можетъ: это — грюндеръ, основатель на бирж новыхъ акціонерныхъ компаній. Въ три дня онъ можетъ основать общество для всякой законной и незаконной цли. Онъ числился, по всей вроятности, прежде адвокатомъ, но былъ молодъ и увлекся. Корпорація изгнала его. Потомъ перепробовалъ десятокъ профессій, покуда попалъ ‘быкомъ’ на биржу. Здсь онъ началъ немного оперяться. На свою настоящую дорогу онъ вышелъ, когда началъ заниматься грюндерствомъ. Теперь, по случаю заключенія мира, онъ основалъ, наврное, ‘Патріотическое, имперіалистическое, лояльное общество для эксплуатаціи естественныхъ богатствъ страны нашего новаго союзника, короля Леваники, на южномъ берегу Танганайки’. Леваника теперь самъ въ Лондон. Вс его видли, а потому компанія будетъ имть успхъ. ‘Разъ есть черный король,— разсуждаютъ акціонеры,— то есть и королевство, а если существуетъ послднее, то почему же не быть естественнымъ богатствамъ?’ Заключеніе врное, чортъ возьми! Я сдлалъ величайшую глупость, занявшись сочиненіемъ балладъ для такихъ негодяевъ, какъ Гоуэльсъ, тогда какъ мн надлежало бы тоже быть грюндеромъ! Что еще можетъ быть легче! Нтъ боле глупаго животнаго, чмъ дуракъ съ деньгами, ослпленный жадностью! Это — рыбина, которая пойдетъ на всякій крючекъ, только бы онъ былъ позолоченъ!..
Финансовыя соображенія новаго знакомаго оборвались внезапно, такъ какъ омнибусъ опять остановился у новаго кабака подъ вывской ‘Зеленый Человкъ’. Публика со смхомъ и гамомъ побжала, прыгая черезъ лужи, брать приступомъ стойку, какъ будто бы цлый день томилась жаждой подъ палящимъ солнцемъ. У кабака подъ цвтущими акаціями, съ желтыхъ кистей которыхъ капала вода, расположился цлый оркестръ: гнусили дв волынки, толстая дама въ красномъ плать щипала струны мандолины, коротенькій человчекъ, въ оборванномъ пальто съ поднятымъ воротникомъ, съ нацпленнымъ бумажнымъ носомъ, изо-всхъ силъ свистлъ въ кларнетъ, корча каждый разъ жирныя, посинвшія губы. Воспаленные, безпокойные глаза его тревожно бгали. Кларнетистъ, очевидно, не былъ увренъ, хорошее ли мсто выбралъ оркестръ и могутъ ли пьющіе, когда выйдутъ изъ кабака, миновать его? Пассажиры вышли изъ кабака. Оборванные бродяги поспшили подать имъ руку, чтобы помочь перейти черезъ лужу или взобраться на омнибусъ. Опять экипажъ тронулся, и опять по обимъ сторонамъ и впереди насъ — новые сосди. Псни становились громче, смхъ непринужденне. Пли на омнибус, въ каретахъ, на телжк, запряженной осломъ, подъ громаднымъ зонтикомъ, украшеннымъ національными флагами. Впереди двигался фургонъ, въ которомъ перевозятъ мебель. Его превратили въ маленькій салонъ, въ которомъ сидли мужчины и женщины, прижимавшія къ груди, какъ мн показалось, младенцевъ, а, въ дйствительности, громадныя каменныя бутыли съ пивомъ. Толстая дама съ бирюзовыми серьгами, сидвшая впереди насъ, безмятежно спала. Спутницы ея, время отъ времени, толкали ее и прикладывали въ губамъ ея горлышко бутылки. Подруги чукчей длаютъ точно также: когда добычи много, промышленникъ стъ, покуда не заснетъ, врная жена сидитъ рядомъ и пальцемъ проталкиваетъ кусокъ китовины въ ротъ супругу, который медленно жуетъ, не открывая глазъ.
— Ха-ха-ха!— вдругъ залился мой спутникъ, сочинитель балладъ. Онъ, повидимому, сильно освжался при каждой остановк, потому что щеки у него покраснли, а глаза затуманились слегка.— Вгляните сюда.
Я увидалъ шарабанъ и въ немъ нсколько клэрджимэновъ, молодыхъ и старыхъ. На почетномъ мст сидлъ мальчикъ лтъ тринадцати, съ постнымъ, вытянутымъ лицомъ.
— Ха-ха-ха!— мастеръ Джэкъ, обличитель грховнаго міра тоже детъ на дерби!
— Кто?— переспросилъ я.
— Мастеръ Джэкъ Кукъ, послдняя новинка, ввезенная изъ Америки, мальчикъ проповдникъ, чудо, которое показываютъ теперь, неужели не знаете?
— Тотъ, про котораго мелкія газеты кричатъ въ послдніе дни?
— Вотъ-вотъ!
Американецъ-клэрджимэнъ возитъ его по всему англо-саксонскому міру, какъ антрепренеръ двухголоваго теленка. ‘Мастеръ Джэкъ’ съ необыкновенно большимъ чувствомъ говоритъ про грхи міра и про страшный судъ. На послдней проповди онъ такъ тронулъ благочестивыхъ слушателей, что они поднесли ему велосипедъ, и антрепренеру его — золотые часы. Теперь мастеръ Джэкъ, повидимому, желаетъ лично убдиться, насколько погрязъ міръ.
Отъ Лондонскаго моста до Ипсома, близъ котораго происходятъ скачки, двадцать верстъ. Останавливались мы пять разъ у кабаковъ. Могли бы остановиться гораздо больше, потому что питейнымъ домамъ по дорог — нтъ числа. Вотъ впереди, въ каретахъ, въ шарабанахъ и на омнибусахъ, затрубили въ трубы. Мы поднялись на холмы, открылась громадная волнистая равнина, кое-гд поросшая боярышникомъ, обсыпаннымъ, какъ снгомъ, блымъ цвтомъ. Прямо впереди насъ виднлось огромное блое зданіе, надъ которымъ разввался королевскій штандартъ. Эдуардъ VII большой любитель скачекъ и только въ исключительныхъ случаяхъ пропускаетъ ихъ. Толпа оборванцевъ кинулась къ подъзжающимъ экипажамъ. Одни хватались дрожащими руками за постромки, другіе — за колеса. Каждый хотлъ показать, что дйствительно помогаетъ устанавливать омнибусъ на мсто, въ ряды, среди распряженныхъ уже экипажей всякаго рода. Первое впечатлніе отъ дерби,— безконечное множество народа и смшанный гулъ безчисленнаго множества звуковъ.
Высокое, блое зданіе, только что упомянутое — ложи и галлереи, такъ называемое great stand. Не смотря на тяжелыя тучи, изъ которыхъ вотъ-вотъ брызнетъ переставшій было дождь,— открытыя мста представляютъ громадное, ярко-разноцвтное пятно дамскихъ туалетовъ. Но колоколъ, возвщающій начало зазда, еще не прозвонилъ. Есть еще много времени побродить по громадной ярмарк, которую въ дйствительности напоминаетъ дерби. Отъ great stand лугъ спускается въ долину. Вся она, какъ и противоположный скатъ ея, занята наскоро сооруженными балаганами, каруселями, палатками и крытыми повозками цыганъ. Деревянный барьеръ отдляетъ ристалище, по которому теперь слоняется разряженная, пестрая толпа. Тутъ нарядныя дамы въ шелку, джентльмены въ цилиндрахъ, цыганки въ желтыхъ шаляхъ, забрызганные грязью бродяги изъ Лондона и безчисленное множество субъектовъ, одинъ видъ которыхъ заставляетъ ощупать карманы, все-ли тамъ обстоитъ благополучно. Былъ когда-то въ Багдад очень любознательный калифъ, который пожелалъ разъ узнать, сколько воровъ и мошенниковъ у него въ царств. Онъ разослалъ всюду гонцовъ, которые должны были собирать всхъ воровъ и свозить ихъ въ Багдадъ. Гонцы совсмъ выбились изъ силъ, а все-таки всхъ преступниковъ не собрали. Если бы калифъ жилъ въ наше время, визирь предложилъ бы ему очень простое средство для разршенія вопроса: назначить ‘дерби’, тогда вс воры явились бы сами. Какіе типы можно видть на ‘дерби’! Я не говорю о жалкихъ оборванныхъ субъектахъ, которыхъ высшій идеалъ — выпросить мелкую серебряную монету, а объ ‘орлахъ’, о ворахъ крупной марки, въ цилиндрахъ, въ черныхъ сюртукахъ, въ лаковыхъ башмакахъ, съ биноклями черезъ плечо…
У самаго барьера вплотную стоятъ распряженныя частныя кареты. Чтобы остановиться здсь, нужно заплатить дв гинея, т.-е. двадцать рублей. Въ каретахъ всюду дятъ и пьютъ. Видны раскрытыя корзины съ провизіей, слышится хлопанье пробокъ бутылокъ съ шампанскимъ. Изящныя лица дамъ покраснли. Глаза ихъ разгорлись. Къ дящимъ и пьющимъ подходятъ группы нищихъ всякаго рода. Толстая цыганка съ громадными серьгами въ ушахъ, въ шляпк съ желтыми цвтами, предлагаетъ погадать круглому пожилому джентльмэну съ блыми, какъ снгъ, бакенбардами. Джентльмэнъ поставилъ на корзину недопитый стаканъ и вышелъ изъ кареты.
— Умете танцовать skirt dance?— спросилъ онъ, блаженно-улыбаясь, цыганку.
— Нтъ, сэръ.
— Ну, такъ я вамъ покажу.— И солидный джентельменъ, подобравъ кончиками пальцевъ полы чернаго сюртука, какъ край юбки, началъ выкидывать кверху ногой.
Надъ каретой рядомъ разввается полосатое со звздами знамя. Тамъ сидитъ партія американцевъ и американокъ. Здсь смхъ еще боле непринужденный и пробки хлопаютъ еще чаще. Слышится заразительный хохотъ-дамъ и характерный американскій говоръ въ носъ — мужчинъ.
— Holy Moses!— восклицаетъ одинъ.— И это скачки! Платишь десятки долларовъ и приходится еще дожидаться цлый часъ, покуда прозвонитъ колоколъ. Прохать шестнадцать миль и ждать. Это ужасно!
— Почему-же, въ такомъ случа, вы не остались дома въ отел, Кауэнъ?— спросилъ молодой человкъ.
— Сынъ мой, слышали-ли вы когда нибудь про Гораса Грили и про человка, возвратившагося изъ Калифорніи?
— Нтъ, а что?
— Такъ слушайте. Слышитъ разъ Грили въ гостиниц джентельмэна, расхваливающаго Калифорнію. Климатъ,— говоритъ онъ,— тамъ лучшій въ мір, яблоки тамъ растутъ такіе, какихъ нигд, кром какъ въ раю, не найдешь. Словомъ, тамъ и умирать не хочется. Грили и спрашиваетъ: ‘если въ Калифорніи такъ хорошо, почему же вы возвратились оттуда?’ ‘Да потому, что я былъ отъявленный дуракъ,’ — отвтилъ калифорнецъ. Ну, вотъ я тоже отъявленный дуракъ, что не остался дома.
Публика хохочетъ по поводу немудренаго анекдота и, повидимому, сдлала бы тоже, если бы онъ былъ еще глупе. Къ карет подошла группа бродягъ, загримированныхъ неграми, въ высокихъ воротничкахъ, въ цвтныхъ рубахахъ, съ мандолинами въ рукахъ. На выпачканныхъ сажей лицахъ застыла заискивающая улыбка. Негры стали щипать струны мандолинъ и запли, чтобы угодить американцамъ, ‘Янки — дудля’, который, какъ наивно думали пвцы, будто-бы составляетъ національный гимнъ заатлантической республики. ‘Янки-олухъ детъ въ городъ верхомъ на лошадк’,— затянулъ одинъ негръ бойкую псенку, а другіе подхватили безшабашный припвъ: ‘янки-дурень, дурень, дурень, янки дурень-олухъ!’ Американцы хохочутъ и въ цилиндръ одного изъ негровъ летятъ серебряныя монеты. Вотъ и другой ловецъ монетъ. Между каретами печально бродитъ на высокихъ ходуляхъ клоунъ, съ намазаннымъ мломъ лицомъ и съ краснымъ носомъ. Онъ предлагаетъ пирующимъ бросить въ воздухъ мдную монету, вызываясь подхватить ее шляпой на лету, какъ дти накрываютъ сачками бабочку. Но желающихъ продлать опытъ мало,— и клоунъ печально бредетъ дальше, стараясь не зацпить громадными ходулями. Дальше въ великолпномъ ландо сидятъ нсколько красивыхъ дамъ въ розовыхъ шелковыхъ платьяхъ. Он падаютъ на подушки кареты отъ хохота. Джентельмэнъ, сидвшій вмст съ ними, привелъ оборваннаго, распухшаго отъ пива, коряваго бродягу, который, закатывая распухшіе глаза, широко раскрывая ротъ, такъ что видны гнилые зубы, выводитъ модный сантиментальный романсъ: ‘не знаю, отчего люблю васъ, но я васъ такъ сильно люблю’. Бродяга, слыша смхъ и предполагая, что онъ предвщаетъ нсколько пенсовъ, затягиваетъ съ такими же ужимками другой сантиментальный романсъ: ‘Долли, Долли, прощай навсегда!’ Этого бродягу старается перекричать одноногій пвецъ, въ синей матросской куртк, который сидитъ на земл, вертитъ аристонъ и завываетъ басомъ: ‘Вотъ солдаты королевы’. Надъ полемъ виситъ смшанный гулъ отъ грохота барабановъ и рева трубъ, пнія, визга шарманокъ паровыхъ каруселей и выстрловъ въ тирахъ. Визжатъ двушки-фабричныя, катающіяся верхомъ на ослахъ, галдятъ погонщики, бгущіе за ними, но еще громче вопятъ толстые джентельмэны, въ пестрыхъ костюмахъ, въ громадныхъ шляпахъ, съ сумками черезъ плечо, стоящіе всюду вдоль барьера на ящикахъ. У каждаго ящика на двухъ шестахъ громадное полотно съ аршинными буквами: ‘Бобъ Гаукинсъ изъ Пекгэма’, ‘Чарли Ноблъ изъ Маймъ Плэтингъ’, ‘Старинная фирма Джимъ Стабсъ изъ Айлингтона’. На каждомъ ящик стоятъ два человка: одинъ съ громадной сумкой черезъ плечо, висящей на широкомъ ремн, утыканномъ шиллингами, другой — съ аршинной книгой въ рукахъ. Это букмэкеры или ‘буки’, принимающіе заклады на лошадей, соотвтственно шансамъ на нихъ. Большія ставки въ сотни гиней принимаются въ оград great stand. ‘Буки’ берутъ мелкіе заклады, отъ большой публики. О лоялизм ‘буки’ говорятъ иниціалы короля ‘Е R’, помщенные на аншлаг, объ имперіализм и патріотизм свидтельствуютъ національные флаги и портреты Робертса, Китченера и Мильнера. Рзко бросающійся въ глаза костюмъ ‘буки’ долженъ внушить довріе къ нему: человкъ, значитъ, не схватитъ ставокъ и не скроется съ ними въ толп. Если бы даже это и случилось, то разв вы не имете имени ‘буки’? Нужно взять только омнибусъ въ Айлингтонъ и спросить, гд живетъ Джимъ Стэбсъ. По всей вроятности, всякій укажетъ. Наконецъ, о кредитоспособности ‘буки’ долженъ говорить ремень черезъ плечо съ шиллингами: человкъ, украшающій себя деньгами, наврное не скроется со ставками. Къ сожалнію, я долженъ сказать, что ‘буки’ испаряются часто, не смотря на яркій костюмъ и на адресъ, и играющіе ничего не получаютъ, не смотря на панцырь изъ монетъ.
— Скипетръ!— сынъ Переимона и Украшенія,— выкликаетъ одинъ ‘буки’, круглый джентельмэнъ, съ подбритыми сдыми бакенбардами, идущими отъ уха къ, носу — четыре противъ пяти. Фрайаръ Такъ, сынъ Монашьяго Бальзама и Галопины, три — противъ семи.
— Робертъ Діаволъ, сынъ Айршира, взявшаго дерби и Пегъ Вофингтонъ, одержавшей побду на Аскотскихъ скачкахъ,— выкликаетъ другой ‘буки’, черноусый, бравый, съ налитыми кровью щеками.
То клички лошадей, которыя скоро должны скакать. Солдаты, бродяги, клэрки, люди неизвстныхъ профессій, дамы даютъ ‘буки’ полкроны (самая меньшая ставка, около 1 р. 20 к.), кроны и полсоверэны. Въ обмнъ ‘буки’ выдаетъ печатный билетъ съ названіемъ лошади. По этой бумажк, если конь выиграетъ и ‘букмэкеръ’ не убжитъ,— владлецъ получитъ свою долю. Играютъ вс: дамы, сидящія въ карет и послдній нищій, только что собравшій по пенсамъ полкроны. Въ Англіи существуетъ лига борьбы съ азартной игрой. Такъ какъ по закону послдняя воспрещена ‘на открытомъ мст’, то лига привлекла къ отвтственности одного букмэкера, чтобъ добиться приговора и установить столь важный въ Англіи прецедентъ. Магистратъ, которому пришлось разбирать дло, самъ извстный любитель скачекъ и самъ азартно играетъ на нихъ. Онъ очутился въ затруднительномъ положеніи, но вышелъ изъ него настоящимъ римляниномъ: судья призналъ, что букмэкеръ поступалъ незаконно, принимая заклады. Лига установила прецедентъ, но ненадолго. Весь англійскій міръ игроковъ встревожился. При такомъ прецедент игра на скачкахъ становится преступленіемъ, а. безъ пари скачки теряютъ три четверти своего интереса въ глазахъ англичанъ. Безъ ‘букмэкеровъ’ и ставокъ — дерби не дерби. И вотъ составилась негласная лига, насчитывавшая въ своихъ рядахъ цвтъ англійской аристократіи. Собрали большую сумму денегъ, наняли лучшихъ и самыхъ дорогихъ адвокатовъ и убдили осужденнаго ‘буки’ обжаловать ршеніе. Дло перешло въ высшую инстанцію, въ палату лордовъ.
Ршеніе ученыхъ судей очень интересно. ‘Правда,— нашли они,— азартная игра на открытомъ мст воспрещена закономъ. Но находился ли букмэкеръ на открытомъ мст? Нтъ, какъ показываютъ свидтели, букмэкеръ стоялъ не подъ открытымъ небомъ, а подъ зонтикомъ, т. е. подъ своимъ кровомъ, кром того, не на трав, а на ящик, т. е. опять не на общественной, а въ нкоторомъ род на своей территоріи. Такимъ образомъ, въ наличности имется все то, что по закону составляетъ ‘home’, т. е. домъ, крыша и полъ’. И ‘буки’ оправдали къ великому ликованію всхъ спортсмэновъ. Это было всего только четыре года тому назадъ. Съ тхъ поръ ‘буки’ дйствуютъ уже на основаніи закона, но заботятся о томъ, чтобы надъ ними былъ ‘кровъ’. ‘Буки’ имютъ еще одну спеціальность, которая, правда, закономъ не признана: они принимаютъ ворованныхъ ‘пони’. Дло идетъ не о лошадкахъ, а объ ассигнаціяхъ въ 5 и въ 10 ф. ст. Въ Англіи старыхъ бумажекъ не существуетъ. Сколько-нибудь загрязнившіяся уничтожаются и замняются новыми. Банкъ, выдавая вамъ ‘пони’, записываетъ ихъ нумера. Въ случа пропажи, нумера легко узнать и сообщить во вс банки. Такимъ образомъ, вору украденныя имъ ассигнаціи почти также безполезны, какъ похищенный чэкъ. Но есть одно мсто для сбыта ‘пони’: сумки букмэкеровъ на скачкахъ. ‘Буки’ всегда иметъ возможность оправдаться, что ему некогда справляться съ нумерами бумажекъ, которыя ему даютъ на скачкахъ.
— Джентльмены, кто желаетъ поставить одинъ шиллингъ на новую игру? Врно,— какъ Англійскій банкъ, быстро, какъ электрическая дорога, забавно,— какъ представленіе Дэна Лино,— сыплетъ словами какой-то субъектъ съ бгающими во вс стороны глазами. Субъектъ катится мячикомъ по кругу, образованному зрителями, предлагаетъ поставить по шиллингу и взять по карт. Охотниковъ много. Другой субъектъ, покороче и погрязне, хотя и первый ни въ коемъ случа не можетъ похвастаться чистотой, разбрасываетъ карты по трав, въ кругу. Затмъ подбгаетъ съ сигарнымъ ящикомъ къ одному изъ поставившихъ шиллингъ и предлагаетъ вынуть номеръ.
— Двнадцать!— воскликнулъ онъ.
— Джентльмэны! двнадцатому получить,— возглашаетъ субъектъ съ быстрыми глазами. Выигравшій получилъ четверть всей ставки, затмъ быстроглазый опять завертлся и опять сталъ сыпать словами, предлагая взять карту. Выходило дйствительно очень быстро. Въ дв минуты игра повторилась раз восемь. Но вотъ быстроглазый оглянулся и свистнулъ. Товарищъ его поспшно подхватилъ сигарный ящикъ съ номерами и карты, затмъ оба, согнувшись, поднявъ воротники и нахлобучивъ шапки, шмыгнули въ толпу. Къ играющимъ подходили величаво два громадныхъ ‘боби’. Тутъ не было ‘своего крова’, потому эта лотерея не подходила подъ мудрое толкованіе палаты лордовъ, и полиція вмшалась, хотя нсколько поздно. Одинъ изъ поставившихъ ставку хотлъ загородить путь боби, въ слабой надежд, что если полицейскіе не увидятъ шмыгнувшихъ субъектовъ, т возвратятся, и шиллингъ не пропадетъ.
Кто вы, дерзающій остановить законъ при исполненіи обязанностей,— величественно произнесъ боби, отталкивая въ сторону поставившаго ставку. Но субъекты растаяли въ толп, по всей вроятности, быстроглазый опять уже вертлся по кругу гд-нибудь по близости, и убждалъ взять карту.
Загудлъ колоколъ. Скоро начнется третій заздъ, или ‘дерби’, на призъ въ шесть тысячъ гиней (60 тысячъ руб.). ‘Боби’, взявшись за руки, быстро бгутъ сплошной стной по ристалищу, очищая кругъ отъ зрителей. Мальчишки съ хохотомъ катятся колесомъ. Очевидно, у нихъ своего рода спортъ — пробжать по кругу какъ разъ въ тотъ моментъ, когда мчатся полисмэны. Вотъ кругъ очищенъ, раздался взрывъ хохота. Шаршавая собаченка вбжала за барьеръ и завертлась. Толстый полисмэнъ, пыхтя отъ жира, бросился ловить ее. Пора занять мсто на great stand. Съ четвертаго этажа далеко видна волнистая равнина, изрзанная рядами деревьевъ. Кое-гд за ними, въ синей дымк, видны котеджи Ипсома. Скамьи кругомъ заняты сплошь сильно возбужденными дамами и джентльмэнами. Возл меня говорятъ по-французски два господина съ нервными, тонкими лицами.
— Лошади и женщины лучшій продуктъ англійской культуры,— говоритъ одинъ.— Видли ли вы утромъ, въ Гайдъ-Парк, какъ гарцуетъ на лоснящемся кон со стальными мышцами изящная, голубоглазая миссъ, въ черной амазонк, съ распущенными по плечамъ золотистыми волосами? Можно подумать тогда, что это ангелъ, превратившійся въ центавра… Право, такихъ красивыхъ женщинъ, какъ въ Англіи, я не видалъ нигд. Какіе у нихъ глаза! какой цвтъ лица! Этотъ взглядъ внушаетъ преклоненіе, какъ передъ серафимами. Оглянитесь, здсь вся англійская литература: вотъ Имоджена, вотъ Виргинія, Дездемона, Офелія Шекспира. Вотъ Эсирь и Агнесса — Диккенса.— Другой французъ расхохотался.
— А какъ великолпно дятъ и пьютъ ваши серафимы!— воскликнулъ онъ.— Затмъ, вы упустили одну сторону вопроса, которая сформулирована, не помню кмъ, такъ: весь родъ человческій раздляется на три пола: на мужчинъ, женщинъ и на старыхъ англичанокъ. Вашъ перечень англійской литературы, мой милый, не полонъ. Вы забыли упомянуть про макбетовскихъ вдьмъ, которыя, смотрите, сидятъ вонъ въ шелку, да въ желтыхъ и зеленыхъ шляпкахъ.
Съ моего мста я вижу хорошо не только ‘стартъ’, но и центральныя ложи, рядомъ съ королевской. Въ нихъ сидятъ цвтнокожіе джентельмэны въ тюрьбанахъ и въ цилиндрахъ,— ‘почетные гости націи’, вассалы громадной имперіи, прибывшіе изъ Индіи и изъ центральной Африки, чтобы придать блескъ коронаціонной процессіи. Вотъ тотъ громадный, идеально черный негръ въ цилиндр — это, наврное, король Леваника, о которомъ такъ много говорятъ въ послднее время мелкая пресса и церковныя газеты. Владнія Леваники гд-то подъ экваторомъ, въ тропическихъ лсахъ, на южномъ берегу Танганайки. Всего какихъ-нибудь двнадцать лтъ тому назадъ блые туда не заглядывали, народъ короля Леваника имлъ ршительное средство расправляться съ непріятелемъ: онъ съдалъ его. Потомъ явились блые и объявили протекторатъ. Леваника познакомился съ плодами культуры, т. е. узналъ употребленіе панталонъ и даже цилиндра. Миссіонеры обратили его въ христіанство, но, снисходя къ слабости человческой, разршили ему оставить при себ двнадцать женъ. Король объявилъ, что это необходимо въ государственныхъ интересахъ. ‘Church Times’ за то пишетъ умилительныя статьи о томъ, какъ Леваника не пропускаетъ ни одной церковной службы. Фактъ тмъ боле умилительный, что Леваника не понимаетъ ни звука по-англійски. Теперь пріздъ чернаго короля въ Лондонъ вызвалъ сенсацію. Благочестивыя дамы проектируютъ снаряженіе большой миссіи въ страну Баротсе, въ королевство Леваники. Что будетъ длать миссія? Прежде всего докажетъ неграмъ, что панталоны слдуетъ пригнать во чтобы то ни стало. Мужья благочестивыхъ дамъ составляютъ синдикаты для поисковъ золота въ Баротсе.
Я вижу въ бинокль, какъ нервно ерзаетъ въ своей лож Леваника, какъ быстро оглядываетъ всхъ и заговариваетъ постоянно съ толстымъ, губастымъ толмачемъ. Рядомъ съ Леваникой — раджи и магараджи, въ живописныхъ эклатахъ, затканныхъ золотомъ, въ зеленыхъ-тюрбанахъ, тоже расшитыхъ золотомъ. Магараджи это — живыя страницы въ исторіи Индіи. Вначал они грабили индійскихъ райотовъ (крестьянъ), покуда не явились побдители, которые стали грабить и магараджей, и райотовъ.
Но большинство публики, сидящей кругомъ, исторіей не интересуется. Точне, она знаетъ только конюшенную исторію. Доисторическій періодъ ея — это до Якова I. Отъ того времени сохранилась только легенда о скачкахъ, устраивавшихся неперіодически близь Ипсома. Древняя исторія кончается 1730 г., когда установлены періодическія скачки. Черезъ пятьдесятъ лтъ посл этого заведено ‘дерби’ и, такимъ образомъ, началась новая конюшенная исторія. Настоящій знатокъ скачекъ, или man of the turt, поражаетъ большой эрудиціей, онъ знаетъ не только всхъ лошадей, одержавшихъ когда-либо побду, но и генеалогію ихъ.
Публика зашевелилась, какъ сплые колосья, когда по нимъ пробжитъ втеръ. ‘Буки’ заволновались и принялись охрипшимъ голосомъ выкликать клички лошадей. У столба внизу, возл королевской ложи показались жокеи.
— Принцъ Флоризель II уже тутъ?— услышалъ я голосъ впереди.
— Да, вонъ онъ.
Я навелъ бинокль на ложи и попросилъ сосда справа показать мн принца Флоризеля II.
— Да вы куда смотрите?— спросилъ сосдъ.
— На ложи.
— Принцъ Флоризель II не тамъ, а у столба, это — не магарджа, а скаковой конь, старшій братъ Персимона и Алмазнаго Юбилея, двухъ жеребцовъ, взявшихъ дерби. Необыкновенно геніальная семья! Къ ней принадлежитъ одержавшій блистательную побду на Аскотскихъ скачкахъ.
— Влодіевскій одержалъ побду для американцевъ,— недовольно замтилъ другой джентельмэнъ съ сильнымъ выговоромъ въ носъ.— Конь принадлежитъ моему соотечественнику, жокей Лестеръ Гейфъ, который халъ на Влодіевскомъ тоже американецъ.
— Такъ что же такое?— спокойно переспросилъ первый.— А какого происхожденія Влодіевскіи? Его отецъ — Самаритянинъ и мать — Добрая Надежда оба чисто британскаго происхожденія.
Снисходя къ моему невжеству, этотъ сосдъ сталъ объяснять мн все относительно лошадей и жокеевъ, выстраивавшихся у старта.
— Вотъ видите жокея въ черномъ, съ желтыми рукавами и въ красной шапочк, это — Гэндель, онъ сидитъ на Скипетр, сын Персимона и Украшенія, на него поставлено сегодня нсколько сотъ тысячъ гиней. Не мало людей разорится или разбогатетъ отъ того, придетъ ли, или нтъ конь первымъ. А вотъ жокей въ бломъ, съ черными рукавами и въ такой же шапк. Это — Кэнонъ, на Фрайаръ-Туу, сын Монашьяго Бальзама и Галопины. Конь принадлежитъ герцогу Портлэндскому, который поставилъ цлое состояніе на него. А вотъ Робертъ Діаволъ, видите, жокей въ красной куртк съ голубымъ воротникомъ и въ блой шапк. Конь дважды взялъ призы. Его владлецъ получилъ уже въ вид призовъ и пари боле двухсотъ тысячъ гиней.
А мн при этомъ объясненіи припомнилась сцена изъ Донкихота предъ боемъ съ овцами, когда рыцарь сообщаетъ своему оруженосцу, кто т воины, которые идутъ другъ противъ друга, окутанные тучей пыли.
— Вотъ тотъ рыцарь, тамъ внизу, въ золоченыхъ доспхахъ, съ коронованнымъ львомъ на щит ‘es ei valeroso Laucalo, senor de la Puente de plata’ (доблестный Лаукало, властелинъ серебрянаго моста)… А тотъ, съ тремя серебряными коронами по лазоревому полю — es el tamido Micocolembo, gran duque de Quirocia. А тотъ направо, гигантскаго роста — es el nunca medroso Brandabarbaran de Boliche’ (вчно безстрашный Брандабарбаранъ Боличійскій).
— Скипетръ — десять противъ одного!— яростно, съ ожесточеніемъ вопили ‘буки’. Они напоминали волчицъ, у которыхъ отняли дтенышей.
— Пятьсотъ фунтовъ на Скипетра,— сказала нарядная голубоглазая дама, подавъ букмэкеру нсколько скомканныхъ бумажекъ.
— Тысяча фунтовъ на Скипетра,— прибавилъ отъ себя красивый джентельмэнъ, съ брилліантовой пряжкой на галстух.
— Я — за Ирландію,— воскликнулъ молодой человкъ, вытаскивая толстый бумажникъ.— Дв тысячи фунтовъ на Ардъ-Патрика.
По русской мрк, это составляетъ цлое состояніе, но въ ложахъ, гд сидятъ люди еще боле богатые, тамъ ставки значительно выше. Раздался сигналъ. Кони разомъ помчались, вытянувъ шеи. Жокеи согнулись въ сдлахъ и подались впередъ. Черезъ нсколько секундъ лошади скрылись въ долин. Публика кругомъ застыла съ биноклями въ рукахъ. Прошло еще нсколько секундъ. По поблвшимъ щекамъ дамъ можно было догадаться, какъ сильно бьется у нихъ сердце. Но вотъ вдали, гд толпилась масса у барьера, раздались отчаянныя проклятія, въ которыхъ тонули совершенно рукоплесканія. Показались жокеи, огибавшіе островокъ, поросшій цвтущимъ боярышникомъ. Я видлъ, какъ задрожали бинокли не въ одной рук. Лошади мчались, вытянувъ шеи. Жокеи совсмъ припали къ сдламъ, но отлично было видно уже, что впереди не тотъ конь, на котораго поставлено такъ много денегъ. Черный жокей, съ желтыми рукавами и въ красной шапк былъ далеко позади. Впереди, прижавъ плотно уши къ красивой голов съ нервно-дрожащими ноздрями, мчался конь, котораго никто не принималъ въ разсчетъ.
— Гипъ! гипъ! ура! за старую Ирландію!— неистово крикнулъ молодой человкъ, поставившій дв тысячи фунтовъ. Ардъ Патрикъ впереди!
Дйствительно, теперь вс узнали фіолетовую куртку съ красными пуговицами жокея. Скачка кончилась. Ардъ-Патрикъ взялъ голубую ленту ‘дерби’ и въ дв минуты съ секундами разорилъ однихъ и обогатилъ другихъ. Толпа сразу хлынула въ кругъ. Тысячи джентльмэновъ, дамъ и бродягъ кинулись къ финишу, чтобъ посмотрть на побдителя и чтобъ потрепать по плечу маленькаго, сморщеннаго, какъ обезьяна, жокея. Молодой человкъ, которому ставка на побдителя принесла въ пять разъ больше, чмъ его дв тысячи фунтовъ, повидимому, не могъ еще успокоиться.
— Гд вашъ Скипетръ теперь! А!— говорилъ онъ, воображая въ нервномъ возбужденіи, что съ нимъ споритъ какой-то соперникъ.— Вашъ Скипетръ разорилъ многихъ. Старый Ардъ Патрикъ принесъ тмъ, которые увровали въ зеленую Ирландію, денегъ на всю жизнь!
Но въ большинств случаевъ выигравшіе и проигравшіе хорошо владютъ собою. Картина бшеныхъ пари, когда жадность, далеко не всегда скрытая, вспыхиваетъ, какъ угли, политыя керосиномъ,— дйствуетъ удручающимъ образомъ на посторонняго наблюдателя… До слдующаго зазда, когда будетъ разыгрываться ‘катергэмскій кубокъ’ съ двумя стами соверэнами, оставалось еще около часа, и я ршилъ побродить на другомъ скат долины, между балаганами. Въ долин всюду стояли цыганскія палатки. У дверей ихъ босоногія черномазыя цыганята голосили на все поле: ‘акомадейшенъ!’ Они превратили свои палатки въ нкоторыя необходимыя учрежденія и предлагали воспользоваться ими за пени… По всему скату долины стояли карусели и балаганы всякаго рода. Толстыя дамы заливались отъ смха, кружились подъ оглушительную музыку паровой шарманки на какомъ нибудь деревянномъ страус или на желтомъ льв съ зелеными глазами. Старый джентельмэнъ, снявъ сюртукъ, хлопалъ деревяннымъ молотомъ, стараясь выгнать возможно выше стрлку на шкал, отмчающей физическую силу. Кругомъ со всхъ сторонъ хлопали въ тирахъ выстрлы и слышался звонъ разбиваемыхъ бутылокъ. Вотъ цыганка предлагаетъ всмъ испробовать ловкость: нужно сбить деревянными шарами кокосовые орхи, натыканные на тычки. Шары сложены въ ящик, гд стоитъ крошечный цыганенокъ въ длинномъ красномъ бурнус съ капюшономъ. Подходитъ пара: высокій, корректный джентельмэнъ въ цилиндр, съ биноклемъ черезъ плечо и нарядная дама въ изящномъ лтнемъ плать подъ длиннымъ, разстегнутымъ шелковымъ плащемъ. Въ день дерби не только все дозволено, но считается даже особымъ шикомъ замшаться въ толпу и осмотрть вс балаганы. Дама со смхомъ принимается метать шары, но судя по разгорвшимся щекамъ и безпричинному смху, вліяніе шампанскаго и хереса сказывается. Шары летятъ въ разныя стороны и меньше всего по тому направленію, гд на тычкахъ кокосовые орхи дожидаются ловкаго удара. Ярко намалеванныя вывски на балаганахъ кричатъ о чудесахъ, показываемыхъ тамъ. Въ одномъ изъ нихъ ‘только джентельмэны’ могутъ видть ‘лэди о трехъ ногахъ’. Въ другомъ, опять же только для джентельмэновъ, уготовлено что-то ‘поразительно-интересное’ и сулится сто фунтовъ награды, ‘если это не такъ’. Англійскіе законы относительно благопристойности зрлищъ очень строги, поэтому, не смотря на оговорку, что ‘только джентельменамъ можно’, въ балаган, наврное, нтъ ничего неприличнаго. По всей вроятности, тамъ какая-нибудь панорама, въ которой можно видть немножко вольную, съ англійской точки зрнія, картинку. Усиленно валитъ публика въ сосдній балаганъ, гд исполняется ‘военный танецъ басуто’. Нсколько полуголыхъ негровъ, покрытыхъ вытертыми телячьими шкурами, воютъ такъ, что, кажется, вотъ-вотъ лопнетъ барабанная перепонка, и тяжело подпрыгиваютъ на одномъ мст. Еще боле громко завываетъ ихъ антрепренеръ, посинвшій отъ водки пьяница съ подбитымъ глазомъ.
— It is disgusting! (это отвратительно) — говоритъ своему спутнику дама. И съ этимъ трудно не согласиться. Больше всего публика толпится у большого балагана, надъ дверями котораго — широкое полотно, изображающее боксеровъ.
— Нэдъ и Дикъ! Первые чемпіоны Уэльса и Англіи!— вопитъ въ рупоръ короткій человчекъ съ перебитымъ носомъ. У входа, на ящик, стоитъ уже пожилая женщина, въ синемъ трико, сильно набленная мломъ, съ сумкой черезъ плечо, и отбираетъ по два пэнса за входъ. Публика состоитъ изъ бродягъ, но есть также не мало изящныхъ, нарядныхъ дамъ и джентельменовъ въ цилиндрахъ. Нэдъ — коренастый парень съ лоснящимся, угреватымъ лицомъ. Дикъ — выше его цлой головой, съ длинной жилистой шеей. Оба — въ кальсонахъ и въ фуфайкахъ. И то и другое сильно заношено, и запахъ пота сразу захватываетъ дыханіе. Но, очевидно, изящныя дамы усматриваютъ нчто особенно острое въ этой грязи, вони и въ неприличномъ костюм. Нэдъ кинулся на Дика, который молотилъ его своими длинными руками. Одинъ ударъ попалъ въ носъ. Нэдъ зашатался, но къ нему на помощь явился секундантъ съ мокрой губкой. Опять начался бой. Нэдъ обхватилъ руками противника, но тотъ изогнулся весь своимъ длиннымъ тломъ и изъ-за спины сталъ колотить по голов ‘чемпіона Уэльса’. Публика зааплодировала. Знатоки объяснили мн, что это какой-то особенный ударъ… Мн стало противно и тяжело, и я ушелъ, не дождавшись исхода бокса. Бой быковъ — жестокое и кровавое зрлище, но, въ конц концовъ, тамъ есть извстный элементъ красоты, или, точне, вы можете понять, что привлекаетъ въ немъ испанцевъ. Боксъ — только отвратительное и возмутительное зрлище. Вамъ обидно за человческое достоинство и вы никакъ не можете понять, какъ можно находить удовольствіе въ томъ, какъ человкъ бьетъ человка. Не смотря на перчатки на кулакахъ боксеровъ, трагическій исходъ отнюдь не исключенъ. Въ ‘національномъ слортативномъ клуб’ въ послдніе два года были три случая убійства боксеромъ боксера. Каждый разъ вс присутствующіе привлекаются къ суду, во каждый разъ дальше камеры коронера дло не идетъ. Смерть объясняется несчастнымъ случаемъ. Явленіе тмъ боле удивительное, что нигд бой быковъ не осуждается такъ съ церковной каедры и въ печати, какъ въ Англіи. Въ прошломъ году формировалась даже лига, которая должна была слдить въ Испаніи за всми англичанами, посщающими plaza de toros, узнавать ихъ имена и распубликовывать ‘для общаго позора и посрамленія’.
Нсколько въ сторон отъ балагана слышится ревъ трубъ и звуки тамбуриновъ. То отрядъ ‘арміи спасенія’ прибылъ на скачки бороться съ дьяволомъ. ‘Огонь и кровь!’ — голоситъ во всю силу легкихъ ‘капитанъ’, въ синей куртк поверхъ красной фуфайки. ‘Огонь адскаго пламени или кровь вчнаго спасенія, что вы выберете?’ Но публика не интересуется ни адомъ, ни раемъ: она идетъ въ балаганъ смотрть на Нэда и Дика. ‘Капитану’ приходится особенно усердствовать. Въ послднее время важный кризисъ происходитъ въ ‘генеральномъ штаб’, собственныя дочери Бузса, его наиболе усердные ‘полковники’, перешли въ другую армію, въ воинство Сіона, основанное въ Америк же Дауи, или пророкомъ Ильей, какъ онъ себя величаетъ. ‘Пророкъ Илья’ пришелся по душ блазированнымъ американскимъ милліонерамъ, онъ не только вопитъ о ‘крови и объ огн’, но уметъ еще лчить молитвами. О прізд Дауи въ Лондонъ я какъ-то писалъ уже. Между Ильей пророкомъ и генераломъ Бузсомъ завязался бой не на животъ, а на смертьОдинъ обзывалъ другого мошенникомъ, обманщикомъ, шарлатаномъ. Но генералъ Бузсъ только вступалъ въ сношеніе съ биржей, тогда какъ пророкъ Илья съ американской смлостью основалъ акціонерную компанію для эксплуатаціи, такъ сказать, царства небеснаго: онъ выпустилъ акціи, чтобы на оборотныя деньги построить земной рай, городъ спасенныхъ людей — Сіонъ. Компанія имла большой бумъ на нью-іоркской бирж. Деньги полились ркой. Теперь дв дочери генерала Бузса занимаютъ важный постъ въ город спасенныхъ людей.
Недалеко отъ того мста, гд усердствуетъ ‘капитанъ’, парни и двушки окружили на лугу полуразбитаго параличемъ старика, передвигающагося дрожащей походкой при помощи палки. У ногъ паралитика — нескладная, лохматая, необыкновенно флегматичная дворняшка. На трав разбросаны квадратные куски картона, съ изображенными на нихъ цифрами и отдльными словами, какъ да, нтъ.
— Джэкъ,— говоритъ старикъ, передергивая то однимъ, то другимъ плечомъ и плохо справляясь со своимъ одеревенвшимъ языкомъ,— Джэкъ, покажи этимъ лэди и джетльмэнамъ все, что ты знаешь. Скажи, прежде всего, сколько разъ мы обдали въ эту недлю. Ты покажешь, не правда ли, что мы имли по два великолпныхъ обда каждый день. Ну, смлй, покажи, сколько разъ мы ли уже.
Джэкъ флегматически завертлся по кругу, присматриваясь къ каждой карт. Наконецъ, собака вынула кусокъ картона, на которомъ стояла цифра нуль.
— О, Джэкъ, Джэкъ! Какъ ты нескроменъ!— лопочетъ заплетающимся языкомъ старикъ.— Ты выдаешь вс секреты. Ну, Богъ съ тобой. Вс благочестивые джентльмэны, которые такъ хорошо дятъ, краснорчиво доказываютъ, что короткіе рабочіе дни портятъ тло и губятъ душу работника. Джэкъ, сколько часовъ въ день ты хотлъ бы работать?
Джэкъ повертлся вокругъ таблички и вытащилъ тотъ же
— Нтъ, Джэкъ, ты, повидимому, неисправимъ и, поэтому, чтобы не компрометировать тебя въ глазахъ всхъ этихъ лэди и джентльмэновъ, мы оставимъ эту тему. Ты намъ скажешь, замужемъ ли эта лэди напротивъ?
‘Лэди’, фабричная двушка, съ большими серьгами въ ушахъ и съ краснымъ перомъ на зеленой шляп взвизгнула отъ восторга. Съ тмъ же флегматическимъ видомъ Джэкъ вытаскиваетъ ‘нтъ’. Хохотъ двушки и всей публики увеличивается, когда, на вопросъ: ‘бьетъ ли она своего молодого человка?’ — Джэкъ отвчаетъ ‘да’.
По скату луга всюду выстроены балаганы другого рода,— временные кабаки. Въ нихъ можно достать только два напитка: виски и шампанское. Нарядныя дамы и изящные джентльмэны толпятся у наскоро сколоченныхъ столовъ и стоекъ. Всюду хлопаютъ пробки. Сюда, какъ крысы на запахъ поджареннаго сыра или какъ коты на валеріановыя капли,— тянутся ‘минстрели’ всякаго рода: шотландцы въ юбкахъ, съ гнусящей волынкой за плечами, цыганки съ тамбуринами, но больше всего — пвцовъ, загримированныхъ неграми. Вотъ партія изъ четырехъ негровъ, въ длинныхъ сюртукахъ, въ полосатыхъ штанахъ, въ высокихъ цилиндрахъ, перебираетъ струны мандолинъ и очень недурно поетъ плясовую псенку, завезенную изъ Америки отъ мстныхъ негровъ. Дв дамы съ брилліантами въ ушахъ, одна — постарше, другая — совсмъ молодая, съ хохотомъ поставили недопитые стаканы шампанскаго и начали плясать другъ противъ друга. Вначал движенія были плавныя и медленныя, но, очевидно, рукоплесканія джентльмэновъ, съ которыми дамы прибыли, а также выпитое вино подйствовали. И вотъ дамы принялись танцовать совсмъ на другой ладъ. Нтъ боле тяжелаго и… отвратительнаго зрлища, чмъ видъ выпившей женщины… Въ каретахъ у барьера все еще ли и пили. Если бы заслуги вообще цнились, то въ этотъ день всмъ желудкамъ слдовало бы выдать большую медаль съ надписью: ‘pour la digestion’.
Близится вечеръ. Дождь совсмъ пересталъ. Тучи поднялись и на закат имютъ видъ громадныхъ бронзовыхъ полосъ. Дерби кончилось. Публика безконечной волной тронулась обратно въ Лондонъ. Гулъ хохота, псенъ, шутливыхъ восклицаній разлился на двадцать верстъ. Публика слдуетъ каждому внушенію, поданному пивомъ или виномъ. Прохала карета. Въ ней нсколько очень немолодыхъ джентльмэновъ съ сдыми усами. Джентльмэны нацпили картонные носы, поютъ что-то и машутъ руками. Одинъ снялъ цилиндръ и вмсто него надлъ колпакъ, сложенный изъ нумера газеты. Въ шарабан вс сидящіе надли цвтные колпаки и трубятъ въ бумажныя дудки. Останавливаемся мы каждыя четверть часа у ‘Красной коровы’, ‘Золотыхъ колоколовъ’, ‘Головы королевы’, ‘Головы короля’,— безъ счета. У дверей ‘Красной коровы’ десять или двнадцать толстыхъ дамъ, повидимому, жены мелкихъ лавочниковъ, только что слзшія съ шарабана, танцуютъ на мостовой подъ звуки шарманки. ‘Боби’ машетъ рукой и проходитъ мимо. Сегодня — особыя правила благопристойности. Наконецъ, сама публика настолько дисциплинирована, что, не смотря на безконечное количество выпитаго пива, виски и вина,— не переступаетъ извстной границы. Публика поетъ, веселится, танцуетъ, дурачится, но никто не пристаетъ къ другому, нтъ дракъ, не слышно ссоръ или же посуловъ захать въ зубы или въ шею. Не напившемуся наблюдателю нсколько неловко, точно такъ, какъ неловко долженъ себя чувствовать напившійся, но не потерявшій сознанія, въ обществ трезвыхъ и серьезныхъ людей. Но къ нему никто не пристанетъ во время дерби. На нашемъ омнибус публика до безконечности весела. Авторъ балладъ надлъ бумажный колпакъ и раздобылся игрушкой, съ которой возится все время. Это — родъ свернутой спиралью трубки, какъ хоботокъ у бабочки. Если подуть въ нее, выпрямляется съ пискомъ хоботъ аршина въ полтора. Сердитая дама объясняетъ всмъ, когда ея тридцатилтній ‘мальчикъ’ побжалъ въ кабакъ, гд заболтался съ поденщицей,— что она мать и знаетъ, какъ обращаться съ дтьми.
— Пусть мой мальчикъ любезничаетъ. Мальчики всегда будутъ мальчиками, а двушки — двушками.
Такъ какъ истина эта вн сомннія, то никто не возражаетъ. Одинъ изъ джентльменовъ поетъ только что Появившійся сантиментальный романсъ. Суровая дама время отъ времени възжаетъ со своею басовою нотою. Такъ вечеромъ, въ камышахъ, среди кваканья древесницъ, вдругъ послышится глухое урчаніе выпи. Дама съ бирюзовыми сережками безмятежно спала, склонивъ голову на плечо. Птица на шляп попрежнему съ недоумніемъ глядла стекляными глазами въ лицо спящей. Попрежнему, время отъ времени, спутники толкали спящую и подносили къ ея губамъ горлышко бутылки. Слышалось бульбульканье, затмъ дама опять засыпала. Стемнло. Мы въхали въ городъ. Изъ открытыхъ оконъ на насъ сыпались цвтныя бумажки и разваренный горохъ. Публика отстрливалась остротами. Тротуары были запружены зрителями, желавшими хоть поглядть на людей, возвращавшихся съ дерби. Въ город кабаковъ еще больше, поэтому остановки стали еще чаще, но возвращеніе уже слишкомъ замедлилось и я съ первой станціи электрической дорога оставилъ омнибусъ…