Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов. Часть вторая, Скотт Вальтер, Год: 1819 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 99 минут(ы)

ИВАНГОЕ,
ИЛИ
ВОЗВРАЩЕНІЕ
изъ
КРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.

Сочиненіе Валтера Скотта.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи А. Смирдина
1826.

Печатать позволяется:

съ тмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ Типографіи, представлены были въ С. Петербургскій Цензурный Комитетъ семь экземпляровъ сей книги, для препровожденія куда слдуетъ, на основаніи узаконеній C. Петербургъ, 27 Августа 1824.

Цензоръ Александръ Бируковъ.

Глава I.

Съ самаго разсвта ясное небо предвозвщало прекрасный день. Съ восхожденіемъ солнца народъ уже стремился со всхъ сторонъ на турниръ: всякой желалъ не опоздать, чтобъ занять лучшее мсто.

Не замедлили явиться и Маршалы турнира, въ сопровожденіи Герольдовъ, для внесенія въ роспись именъ Рыцарей, предполагавшихъ сражаться, и для уравненія противныхъ сторонъ.

Начальство надъ одною стороною, по обыкновенію, предоставлено было Рыцарю лишенному наслдства, какъ побдителю въ предшествовавшій день, надъ другого же Бріану Буа-Гильберту,какъ отличнйшему посл него. Подъ начальство Бріана записались Рыцари, бывшіе съ нимъ принимающими вызовъ, изключая одного Ральфа Випонтскаго, который еще не былъ въ состояніи надть латы.

Вообще явилось много Рыцарей, горвшихъ желаніемъ сражаться подъ начальствомъ того, или другаго предводителя. Общее сраженіе всегда предпочиталось единоборству, хотя и было несравненно опасне онаго. Многіе, несовершенно полагаясь на свое искусство и силу, не ршались вступать въ бои съ извстными Рыцарями, и предпочитали общее сраженіе, надясь въ ономъ встртить не столь опасныхъ сопротивниковъ.

Имена пятидесяти Рыцарей уже были вписаны въ роспись, и Маршалы, къ сожалнію прочихъ, желавшихъ участвовать въ сраженіи, объявили, что боле этаго количества вписано быть не можетъ. Къ десяти часамъ вся равнина покрылась идущими и дущими на турниръ, и въ скоромъ времени звукъ трубъ возвстилъ о прибытіи Принца Іоанна. Онъ явился, окруженный большею частію Рыцарей, долженствовавшихъ участвовать въ сраженіи.

Въ одно время съ Принцемъ пріхали Цедрикъ и Лэди Ровена. Ательстана съ ними не было, онъ, одвшись въ тяжелую броню, располагался участвовать въ сраженіи и, къ великому удивленію Цедрика, записался подъ начальство Бріана. Цедрикъ съ жаромъ доказывалъ ему неприличіе сего, но тщетно. Ательстанъ отвчалъ на его убжденія, какъ человкъ, который изъ упрямства не хочетъ согласиться, хотя и не находитъ ничего сказать въ свое оправданіе.

Между тмъ онъ имлъ причину быть на сторон Бріана, но былъ столько благоразуменъ, что не открывалъ оной. Онъ, при всей медлительности своего характера, препятствовавшей ему успвать въ снисканіи благорасположенія Лэди Ровены, не былъ совершенно равнодушнымъ къ ея прелестямъ и почиталъ союзъ свой съ нею непремннымъ, потому что Цедрикъ и прочіе его друзья, имвшіе на нее вліяніе, были на то согласны. Увидвъ въ предшествовавшій день, что побдитель, пользуясь преимуществомъ, доставляемымъ ему побдою, провозгласилъ Лэди Ровену Царицею Красоты и Любви, онъ едва могъ удержать себя отъ изъявленія неудовольствія, которое, соединяясь съ надеждою его на свою ужасную силу и съ увреніями его пріятелей, что отъ него зависила судьба побды, ршило его, не только не быть помощникомъ Рыцарю лишенному наслдства, но даже, ежели случай представится, датъ ему почувствовать всю тяжесть своего бердыша.

Маврикій Брасси и прочіе Рыцари, составлявшіе свиту Принца, по приказанію его, стали на сторон Бріана. Іоаннъ желалъ, чтобъ Бріанъ остался побдителемъ.

Принцъ, увидвъ пріхавшую Царицу Праздника, немедленно поскакалъ къ ней на встрчу и принялъ ее съ особенною вжливостію, которую умлъ оказывать, когда желалъ. Онъ сошелъ съ лошади и, снявъ съ себя богатую шапку, подошелъ къ Лэди Ровен, и подалъ ей руку, когда она сходила съ своего коня. Р’ъ это время поводъ ея коня держалъ одинъ изъ знатнйшихъ придворныхъ Принца, прочіе же, окружающіе его, вс изъявляли ей почтеніе.

‘Мы первые — сказалъ Принцъ — подадимъ примръ уваженія, которымъ всякой обязанъ Цариц Красоты и Любви, и поспшимъ возвести ее на тронъ. А вы, милостивыя государыни!— прибавилъ онъ, оборотясъ къ дамамъ — послдуйте за вашею Царицею и оказывайте ей принадлежащее ея званію уваженіе, которое, безъ сомннія, нкогда и вамъ будетъ оказано.’

Принцъ, говоря это, подвелъ Леди Ровену, въ сопровожденіи прекраснйшихъ и знатнйшихъ дамъ, къ назначенному для нее, противъ его трона, почетному мсту.

Едва Лэди Ровена возсла на оное, раздались въ воздух звуки трубъ и возклицанія народа. Солнце тогда было въ полномъ сіяніи и лучи его отражались отъ вооруженія Рыцарей, которые, на обоихъ концахъ поприща, окружая своихъ начальниковъ, совщались о порядк сраженія. Герольды провозгласили правила турнира, имвшія предметомъ уменьшеніе, сколь возможно, опасности во время сраженія, тмъ боле нужныя, что предполагалось сражаться короткими мечами и острыми копьями. Правила сіи заключались въ слдующемъ:

‘Рыцарь, по произволенію, можетъ употреблять палицу и бердышъ, но употребленіе кинжаловъ ршительно возпрещается. Рыцарь, вышибенный изъ сдла, можетъ возобновить сраженіе пшій съ такимъ же сопротивникомъ, но уже ни одинъ конный Рыцарь не иметъ права на него нападать. Рыцарь, тснимый своимъ со-противникомъ до края поприща и коснувшійся до палисада, признается побжденнымъ, онъ уже боле не иметъ права участвовать въ сраженіи, и его вооруженіе и конь принадлежатъ побдителю. Рыцарь, поверженный на землю и неимющій силъ встать, уносится своимъ оруженосцемъ и пажемъ съ поприща, признается, равнымъ образомъ, побжденнымъ и лишается своего вооруженія и коня. Сраженіе прекращается, когда Принцъ Іоаннъ броситъ на поприще свой жезлъ. Эта предосторожность признавалась нужною для недопущенія большаго кровопролитія, въ случа совершеннаго побжденія одной стороны. Рыцарь, нарушившій правила турнира, или несоблюдшій законовъ Рыцарства, лишается своего оружія и, въ наказаніе, обязывается сидть предъ всми зрителями на перекладин палисада въ продолженіи всего турнира.’

Герольды, провозгласивъ сіи правила, окончили воззваніемъ ко всмъ Рыцарямъ о исполненіи ихъ обязанностей и о стараніи заслужить благоволеніе Царицы Красоты и Любви.

Посл сего, Герольды заняли свои мста, Рыцари похали шагомъ съ обоихъ концовъ поприща насредину, и, остановившись одни передъ другими въ нкоторомъ разстояніи, выстроились, каждая сторона, въ дв линіи, потомъ, предводительствующіе ими осмотрли ихъ и стали посредин первыхъ линій. Толикое количество, сидящихъ на красивыхъ коняхъ, храбрыхъ Рыцарей, одтыхъ въ богатую и блистающую броню, пребывающихъ неподвижными, подобно металлическимъ изваяніямъ, готовыхъ на опасную и нердко смертельную битву, и ожидающихъ съ нетерпніемъ знака къ вступленію въ оную, представляло величественную и ужасную картину. Вс Рыцари держали копья острымъ концемъ къ верху, солнце отражалось отъ острія ихъ копій, и бандероли разввались надъ перьями, украшавшими ихъ, шлемы. Они оставались въ этомъ положеніи до того времени, какъ Маршалы турнира, осмотрвъ съ большимъ вниманіемъ ряды и удостоврившись въ равенств обихъ сторонъ, съхали съ поприща и подали знакъ къ сраженію, закричавъ громкимъ голосомъ: ‘Начинайте!’ Немедленно заиграли трубы, Рыцари устремили копья другъ противъ друга, об стороны возколебались, первыя линіи, съ быстротою молніи, ринулись одна на другую, и, встртясь насредин поприща, такъ сильно ударились, что звукъ отъ ихъ оружія раздался дале мили въ окружности.

Сначала зрители ничего не могли разсмотрть: тучи пыли поднялись отъ конскихъ копытъ и воздухъ помрачился, потомъ, когда, чрезъ нсколько минутъ, пыль разсялась, увидли, что на каждой сторон нсколько Рыцарей было сшибино съ коней: иные лежали, распростертые по земл, въ такомъ положеніи, что сомнительно было, чтобъ они могли встать, другіе, вставши, бились уже вновь пшіе съ своими сопротивинками, находившимися въ такомъ же положеніи, между тмъ, двое, или трое, тяжело раненые, останавливали шарфами текущую кровь и длали усилія, чтобъ удалиться отъ мста сраженія, Рыцари же, усидвшіе на коняхъ, почти вс изломавшіе свои копья, обнажили мечи и, съ крикомъ, отчаянно нападали одни на другихъ, какъ въ настоящемъ сраженій. Наконецъ битва еще боле усилилась, когда вторыя линіи, бывшія въ резерв, присоединились къ первымъ, для подкрпленія оныхъ.

На сторон Бріана кричали: ‘Бозеанъ! Бозеанъ {Наименованіе знамени Храмовыхъ Рыцарей.}!’ а на противной сторон восклицали ‘Desdichado! Desdichado!’ повторяя девизъ своего начальника.

Об стороны съ одинаковымъ отчаяніемъ устремлялись одна на другую, побда оставалась нершеною, громъ оружія и крики сражающихся, смшиваясь съ звукомъ трубъ, заглушали стенаніе пораженныхъ, разбросанныхъ по земл и попираемыхъ скачущими конями, блистающіе доспхи Рыцарей, покрытые пылію и обагренные кровію, разлетались въ дребезги отъ повторяемыхъ ударовъ бердышей, блыя перья, украшавшія ихъ шлемы, летали въ воздух, подобно носимому втромъ снгу. Весь блескъ и вся красота исчезли, все получило видъ, внушающій ужасъ и сожалніе.

Между тмъ, (такова сила привычки), не только простой народъ, любящій обыкновенно жестокія зрлища, но даже знатныя дамы, находившіяся въ галлереяхъ, смотрли на сраженіе, ежели не безъ состраданія, покрайней мр не отвращая глазъ отъ столь ужаснаго позорища. И хотя иногда замчалась блдность на ихъ лицахъ и даже слышались вырывающіяся стенанія, когда ихъ обожатель, братъ, или супругъ былъ раненъ, или повергался на землю, но вообще вс он ободряли сражающихся, не только рукоплесканіемъ, но и восклицаніями ‘браво!’ когда кто изъ Рыцарей отличался искусствомъ, или отважностію.

Ежели и прекрасный полъ принималъ такое участіе въ сихъ кровопролитныхъ забавахъ, то легко себ представить, что чувствовали мужчины. Ихъ громкія восклицанія раздавались при каждомъ успх той или другой стороны, и ихъ взоры съ такимъ вниманіемъ устремлены были на дйствія Рыцарей, что казалось, будто вс удары обращались къ нимъ самимъ.

При каждой остановк, Герольды повторяли: ‘Не робйте, храбрые Рыцари! Человкъ смертенъ, но слава вчна, не робйте! лучше умереть, нежели бытъ побжденнымъ. Не робйте, храбрые Рыцари! вы сражаетесь при глазахъ красоты.’

Главное вниманіе зрителей обращено было на начальствующихъ Рыцарей, которые, являясь везд, гд было боле опасности, ободряли словами и собственнымъ примромъ своихъ товарищей, оказывали вообще величайшую храбрость и не оставили почти ни одного сподвижника противной стороны, съ которымъ бы не сразились. Они, питая взаимную вражду и знавъ, что побда надъ начальствующимъ Рыцаремъ ршитъ судьбу сраженія, многократно старались встртиться и вступить въ бой между собою, но долго усилія ихъ оставались тщетными: всегда имъ препятствовали въ томъ другіе Рыцари, горвшіе желаніемъ испытать силы свои противъ начальника противной стороны.

Когда же нкоторые изъ сподвижниковъ уже должны были сознать себя побжденными и удалиться къ концу поприща, другіе же, бывши ранеными, уже пришли въ несостояніе продолжать сраженіе, и когда отъ того число сражающихся уже очень уменьшилось, Рыцари Бріанъ и лишенный наслдства встртились и устремились другъ на друга со всмъ отчаяніемъ, какое смертельная вражда, соединенная съ жаждою славы, удобны произвести. Они оба показывали столько искусства въ нападеніи и въ защищеніи себя, что исторгаемыя у зрителей единогласныя восклицанія, означающія ихъ восторгъ и удивленіе, наполняли воздухъ.

Въ это время Регинальдъ Фрондбефъ и Ательстанъ поражали бывшихъ подъ начальствомъ Рыцаря лишеннаго наслдства, наконецъ, низложивъ ихъ, вознамрились довершить побду своей стороны надъ противною, соединившись съ Бріаномъ, для пораженія его соперника, и немедленно на него устремились. Рыцарю лишенному наслдства не было бы возможности устоять противъ столь неравнаго и неожиданнаго нападенія, ежели бы объ ономъ не предварилъ его голосъ зрителей, которые не могли себ воспрепятствовать въ принятіи участія въ Рыцар, подвергающемся внезапному нападенію трехъ сопротивниковъ.

Рыцарь лишенный наслдства немедленно увидлъ опасность, ему угрожающую и, нанеся сильный ударъ Бріану, подвинулся назадъ, чтобъ устранить себя отъ Ательстана и Фрондбефа, устремившихся на него съ разныхъ сторонъ, съ такою силою, что кони ихъ, противъ воли своихъ всадниковъ, проскакали между его и Бріана. Наконецъ, Норманецъ и Саксонецъ, соединясь съ Бріаномъ, напали на него и побдили бы, ежели бы конь, полученный имъ за побду въ предшествовавшій день, былъ мене силенъ и быстръ. Въ это время конь Бріановъ былъ уже раненъ, а кони, Агаельсшановъ и Фрондбефовъ, начинали уже уставать подъ тяжестью своихъ всадниковъ и своего убора. Рыцарь лишенный наслдства умлъ этимъ воспользоваться. Онъ съ такимъ искусствомъ управлялъ своимъ конемъ, что нкоторое время держалъ своихъ сопротивниковъ въ оборонительномъ положеніи, раздлялъ ихъ, устремлялся то на того, то на другаго, наносилъ имъ удары мечемъ и уклонялся отъ ихъ ударовъ. Все поприще оглашалось рукоплесканіями зрителей, видвшихъ его искусство и неустрашимость, но, при всемъ томъ, казалось, что наконецъ онъ долженъ былъ пасть подъ ударами своихъ сопротивниковъ, и окружающіе Принца Іоанна единогласно убждали его бросить на поприще свой жезлъ и тмъ предупредить пораженіе столь храбраго Рыцаря.

‘Нтъ.— отвчалъ Принцъ — Этотъ Рыцарь, упорствующій открыть свое имя и презирающій наше приглашеніе, уже былъ побдителемъ, надобно, чтобъ и онъ дозволилъ другимъ побждать, въ свою очередь.’

Въ то время, какъ Принцъ это говорилъ, неожиданный случай вдругъ перемнилъ видъ сраженія.

Въ числ сподвижниковъ, бывшихъ подъ начальствомъ Рыцаря лишеннаго наслдства, находился Рыцарь, одтый въ латы чернаго цвта и сидвшій на ворономъ кон. Онъ былъ большаго роста и казался сильнымъ, не имлъ никакого девиза на своемъ щит и, до того времени, мало принималъ участія въ сраженіи, легко отражалъ наносимые ему удары, но ни на кого самъ не нападалъ, однимъ словомъ, игралъ роль боле зрителя, нежели участвующаго въ турнир, и вс называли его безпечнымъ чернымъ Рыцаремъ.

Онъ, казалось, какъ бы вдругъ пробудился отъ сна, увидвъ начальника своего въ столь затруднительномъ положеніи, поскакалъ къ нему на помощь и закричалъ ужаснымъ голосомъ: ‘Desdichad ! вспоможеніе.’

Въ это время помощь для Рыцаря лишеннаго наслдства была уже необходима, потому что, сражаясь съ Бріаномъ Буа-Гильбертомъ, онъ не могъ отражать ударовъ Регинальда Фрондбефа, который уже приблизился къ нему и уже готовъ былъ поразить его своимъ мечемъ, но черный Рыцарь это предупредилъ, онъ съ такою силою ударилъ Регинальда своимъ мечемъ, что мечь его разлетлся въ дребезги, а Регинальдъ упалъ съ коня и покатился по земл. Посл сего, черный Рыцарь оборотился къ Ательстану, готовившемуся поразить его бердышемъ, и, выхвативъ у него изъ Рукъ бердышъ, однимъ ударомъ повергъ и его близъ Регинальда.— Подвиги чернаго Рыцаря были предметомъ, тмъ большаго удивленія, что никто ихъ отъ него не ожидалъ, и онъ, избавивъ такимъ образомъ отъ опасности Рыцаря лишеннаго наслдства, погрузился въ прежнее положеніе и отъхалъ къ концу поприща, оставивъ своего начальника сражаться съ Бріаномъ Буа-Гильбертомъ. Это сраженіе не было ни продолжительно, ни упорно: конь Бріановъ былъ тяжело раненъ и палъ при первомъ удар,, Бріанъ упавъ запутался въ стременахъ: Побдитель соскочилъ съ коня и, подошедъ къ нему, требовалъ, чтобъ онъ призналъ себя побжденнымъ, но Принцъ Іоаннъ, принимая боле участія въ Рыцар Храма, нежели въ его соперник, избавилъ Бріана отъ этой непріятности, бросивъ на поприще свой повелительный жезлъ и прекративъ тмъ сраженіе.

По прекращеніи онаго, оруженосцы, неосмливавшіеся приближаться къ своимъ Рыцарямъ во время сраженія, явилисъ на поприще для отнесенія раненыхъ въ ближніе шатры.

Такъ кончился славный турниръ въ Ашби де-ла-Зушъ, и никогда подвиги Рыцарей не были увнчаны большею славою: на ономъ четыре Рыцаря лишились жизни на мст сраженія, одинъ задохся подъ тяжестію своихъ латъ, боле тридцати получили опасныя раны и изъ нихъ до пяти чрезъ сутки умерли. По симъ причинамъ этотъ турниръ въ древнихъ хроникахъ названъ прекраснйшимъ и благороднйшимъ.

Принцу Іоанну предлежало наименовать Рыцаря, боле прочихъ отличившагося своими подвигами, и онъ ршилъ, что эта честь должна принадлежать тому, котораго называли безпечнымъ чернымъ Рыцаремъ.

Какъ ни старались доказать Принцу, что, по справедливости, побдителемъ былъ Рыцарь лишенный наслдства, потому что онъ низложилъ шесть Рыцарей и побдилъ самаго начальствующаго надъ противною стороною, но Іоаннъ упорствовалъ въ своемъ ршеніи, говоря, что Рыцарь лишенный наслдства и вся его сторона были бы побждены безъ вспомоществованія чернаго Рыцаря, котораго и должно признать побдителемъ.

Имя побдителя немедленно было провозглашено, но къ общему удивленію черный Рыцарь не являлся. Онъ тотчасъ, посл окончанія сраженія, оставилъ поприще и нкоторые видли его удалявшагося къ лсу, съ тою же медленностію, съ тмъ же равнодушіемъ, которыя были причиною, что его назвали безпечнымъ.

Два раза начинали играть трубы, два раза Герольды повторяли обыкновенныя провозглашенія, но тщетно, и, за отсутствіемъ чернаго Рыцаря, слдовало провозгласить другаго побдителемъ для принятія установленныхъ почестей. Принцъ, уже не имя средствъ отнять права на оныя у Рыцаря лишеннаго наслдства, предоставилъ ему внецъ побды.

Чрезъ поприще, обагренное кровію, покрытое обломками доспховъ и трупами лошадей, Маршалы турнира подвели побдителя къ подножію трона Принца Іоанна, который ему сказалъ:

‘Г. Рыцарь лишенный наслдства, какъ вы себя называете! Мы вамъ присуждаемъ вторично титулъ побдителя на турнир и объявляемъ, что вы имете право требовать и получить изъ рукъ Царицы Красоты и Любви внецъ славы, котораго вы сдлались достойнымъ своею храбростію.’

Рыцарь почтительно поклонился, не сказавъ ни слова.

Между тмъ, какъ Герольды кричали во всхъ концахъ поприща: ‘Честь храброму, слава побдителю!’ какъ дамы махали своими шелковыми платками, какъ народъ наполнялъ воздухъ громкими восклицаніями, Маршалы, при звук трубъ, вели чрезъ поприще Рыцаря лишеннаго наслдства къ подножію почетнаго трона, занимаемаго Лэди Ровеною. Они сами поставили его на колно на послдней ступени трона, потому что всми его дйствіями и движеніями, со времени окончанія сраженія, совершенно управляли окружающіе его, и замтно было, что онъ шатался, переходя второй разъ, чрезъ поприще. Лэди Ровена, вставъ съ своего трона съ пріятностію и величіемъ, уже готовилась возложишь внецъ на шлемъ побдители, но Маршалы единогласно сказали: ‘Остановитесь, надобно чтобъ онъ прежде открылъ голову.’Рыцарь что-то отвчалъ имъ слабымъ голосомъ, казалось, изъявляя желаніе не снимать шлема, но, по уваженію ли къ нанятому обычаю, или изъ любопытства, Маршалы не обратили вниманія на его просьбу, шлемъ былъ снятъ, и у видли молодаго человка лтъ двадцати пяти, котораго прекрасное, но загорвшее отъ солнца лице покрыто было смертною блдностію и обагрено кровію.

Лэди Ровена, увидвъ его, вскрикнула и затрепетала отъ внезапнаго внутренняго волненія, но, вспомнивъ обязанности своего званія, овладла собою и возложила внецъ на главу побдителя, сказавъ яснымъ и внятнымъ голосомъ: ‘Я возлагаю на тебя, благородный Рыцарь, сей внецъ: онъ сетъ награда оказанной тобою сего дня храбрости.’ Сказавъ это, она нсколько пріостановилась, потомъ прибавила твердымъ голосомъ: ‘Никогда рыцарскій побдный внецъ не украшалъ главы, боле достойной носить его.’

Рыцарь поклонился, поцловавъ руку у юной Царицы, потомъ, наклонившись, упалъ къ ея ногамъ, какъ лишенный чувствъ.

Вс были поражены этимъ случаемъ. Цедрикъ, который сначала какъ бы окаменлъ, увидвъ въ немъ своего изгнаннаго сына, наконецъ устремился было къ нему, чтобъ взять его отъ Лэди Ровены, но Маршалы въ томъ его предупредили, они догадались, что было причиною слабости Ивангое, и, снявъ съ него поспшно латы, увидли, что копье пробило оныя и сдлало ему на боку глубокую рану.

Глава II.

Имя Ивангое немедленно повторилось всми и дошло до Принца, который услышалъ его съ неудовольствіемъ, но усиливался скрыть свою досаду и, посмотрвъ вокругъ себя, сказалъ: ‘Чпіб вы думаете, господа, о мнніи древнихъ въ разсужденіи чувствъ привязанности и отвращенія? Предчувствіе увдомляло меня, что близъ меня находился любимецъ брата моего.’

‘Регинальдъ Фрондбсфъ долженъ будетъ отдашь Ивангое свое владніе.’ Сказалъ Браси, который, оставивъ съ честію поприще, снявъ шлемъ и положивъ щитъ, соединился съ окружающими Принца.

‘Да, — сказалъ Вальдемаръ — вроятно, что юный побдитель будетъ требовать замка и владній, данныхъ ему Ричардомъ, которые Ваше Высочество^ по щедрости своей, посл изволили отдать Регинальду Фрондбефу.’

‘Ригинальдъ — сказалъ Принцъ — изъ тхъ людей, которые нелегко отдаютъ и отнятое, у него трудно взять то, что ему принадлежитъ законнымъ образомъ, и я увренъ, господа! что никто изъ васъ не будетъ оспоривать правъ моихъ на пожалованіе за врную службу принадлежащаго казн имнія окружающимъ меня людямъ, которые, по обязанности и по усердію своему, всегда готовы замнять отсутствующихъ, оставляющихъ свое отечество, отправляющихъ сражаться подъ чуждымъ небомъ и неимющихъ возможности помогать отечеству въ случа надобности?’

Слушающіе принимали слишкомъ большое участіе въ вопрос Принца, чтобъ не подтвердить, что право, присвоиваемое имъ, принадлежало ему по всей справедливости. Они вс надялись получить, подобно Регинальду, обширныя владнія и повторили единогласно: ‘Великъ и милостивъ тотъ Государь, который вмняетъ себ въ обязанность награждать за врную службу.’

Вальдемаръ, привлеченный любопытствомъ туда, гд упалъ безъ чувствъ Ивангое, возвратился въ это время и сказалъ Принцу: ‘Юный герой, думаю, немного обезпокоитъ Ваше Высочество и не будетъ оспоривать у Регинальда своего владнія, онъ опасно раненъ.’

‘Въ какомъ бы онъ ни находился состояніи, — отвчалъ Іоаннъ — онъ побдитель на турнир, и хотя бы былъ еще боле нашимъ врагомъ, или друтомъ нашему брату, что, можетъ быть, одно и то же, ему должно подать помощь. Мы повелимъ собственному нашему медику явиться къ нему.’

Горькая улыбка изобразилась на лиц Принца, когда онъ это выговорилъ. Вальдемаръ поспшилъ сказать, что друзья Ивангое взяли уже его, и прибавилъ: ‘Признаюсь, что меня тронула горесть Царицы Красоты и Любви, которой однодневное царствованіе столь печально кончилось. Слезы женщинъ меня не растрогиваютъ, но Лэди Ровена умла удерживать свою горесть съ такимъ величіемъ, что я не могъ себ воспрепятствовать, чтобъ не удивляться ея твердости. Сколько должно было ей бороться съ своими чувствами, когда она, соединивъ руки и не выронивъ ни одной слезы, смотрла на распростертое предъ нею бездушное тло.’

‘А кто эта Лэди Ровена, объ которой мы безпрестанно слышимъ?’ Сказалъ Принцъ.

‘Знатная Саксонка, имющая большое имніе,— отвчали ему — прелестная изъ прелестныхъ, роза по красот, драгоцнность по богатству.’

‘Такъ мы постараемся ее утшить — сказалъ Принцъ — и облагородить, выдавъ замужъ за Норманца. Она, думаю, не старшая въ семейств, слдовательно заботливость о ней принадлежитъ намъ. Что вы скажите, Маврикій? не вздумаете ли послдовать примру завоевателя, жениться на Саксонк для пріобртенія хорошаго имнія?’

‘Ежели имніе будетъ мн нравиться, — отвчалъ Маврикій — то трудно, чтобъ она мн не понравилась, и это доброе дло подастъ Вашему Высочеству пріятный случай исполнить вс общанія, данныя вами вашему врному слуг и подданному.’

‘Мы объ этомъ подумаемъ — сказалъ Принцъ — и теперь же можемъ это начать. Скажите Сенешалю, чтобъ онъ позвалъ Лэди Ровену и ее товарищей, то есть: ее угрюмаго опекуна и другаго Саксонца, того медвдя, котораго черный Рыцарь сбросилъ съ коня во время турнира, сдлать намъ честь, пріхать къ намъ на праздникъ. Де-Риго!— прибавилъ онъ, оборотясь къ Сенешалю — постарайся сдлать приглашеніе съ такою вжливостію, чтобъ гордость этихъ надменныхъ Саксонцевъ была удовлетворена и чтобъ они не могли намъ опять отказать, хотя, по чести, они этаго не стоятъ.’

Іоаннъ, посл сего, хотлъ дать знакъ къ разъзду, но въ это самое время одинъ изъ его свиты подалъ ему письмо.

‘Отъ кого?’ спросилъ Іоаннъ.

‘Не знаю, Государь!— отвчалъ подавшій оное — но кажется, что изъ-за границы. Его привезъ Французъ, хавшій день и ночь.’

Принцъ внимательно разсмотрлъ надпись, потомъ печать, на которой были изображены три лиліи, наконецъ, раскрылъ письмо съ безпокойствомъ, которое еще боле усилилось, когда прочелъ оное.

Это письмо содержало слдующія слова:

‘Берегитесь! левъ спущенъ съ цпи!’

Лице Пригща покрылось смертною блдностію, онъ потупилъ въ землю глаза, потомъ возвелъ ихъ къ небу, какъ человкъ, услышавшій свой смертный приговоръ, наконецъ, посл первыхъ минутъ испуга, отвелъ къ сторон Валдемара Фитзурза и Маврикія Браси, и прочелъ написанное, одному посл другаго,

‘Можетъ быть, это еще и несправедливо — сказалъ Маврикій — и даже, можетъ быть, письмо поддльное.’

‘Нтъ, — отвчалъ Принцъ — я знаю печать, на ней Французскій гербъ.’ ‘Слдовательно — сказалъ Вальдемаръ — нужно, не теряя времени, собрать нашихъ партизановъ въ Іорк, или иномъ среднемъ город. Малйшая медленность въ этомъ случа можетъ быть гибельна. Кончимъ наши пустыя забавы и займемся дломъ.’

‘Между тмъ, — сказалъ Маврикій — надобно остерегаться раздражать стрлковъ и народъ лишеніемъ ожиданнаго и мы удовольствія, и мн кажется, что все можно согласить: еще довольно рано, стоитъ распорядиться такъ, чтобъ стрляніе изъ лука началось теперь же, этимъ средствомъ Ваше Высочество исполните общанное и отнимите у этой орды Саксонцевъ всякую причину къ неудовольствію.’

‘Прекрасная мысль,— сказалъ Принцъ — притомъ мы не забыли о вчерашнемъ грубіян. Ежели бы настоящій часъ былъ и послднимъ моего владычества, я хочу, чтобъ онъ былъ посвященъ мщенію и удовольствію, завтра придутъ заботы и безпокойства.’

Звуки трубъ скоро возвратили тхъ изъ зрителей, которые начинали уже удаляться, и Герольды провозгласили, что Принцъ Іоаннъ, по встртившимся неожиданно важнымъ причинамъ, не можетъ присутствовать при предполагаемомъ на слдующій день праздник, но что, желая, чтобъ исправные стрлки не оставили поприща,— не представивъ въ его присутствіи доказательства своего искусства, онъ назначаетъ, вмсто слдующаго дня, теперь же начать состязаніе въ искусств стрлять изъ лука.

Награда, назначенная побдителю, состояла изъ охотничьяго рога, оправленнаго серебромъ, прекрасной шелковой перевязи и медали съ изображеніемъ Св. Губерта, покровителя полевыхъ забавъ.

Сначала явилось на поприще боле тридцати стрлковъ, большею частію лсничихъ Нордвудскихъ и Шарнвудскихъ Королевскихъ лсовъ, но изъ нихъ, боле двадцати, узнавъ другъ друга, возвратились на свои мста, не желая подвергаться стыду быть побжденными. Тогда искусство каждаго добраго стрлка столь же было извстію въ окрестности, какъ въ наши времена быстрота Нев-Maркстской лошади. Сподвижниковъ осталось не боле восьми, изъ которыхъ большая часть были Королевскіе служители. Принцъ, сошедъ съ трона, приближился къ нимъ, чтобъ лучше видть ихъ искусство. Онъ посмотрлъ вокругъ себя, желая отъискать стрлка, на котораго былъ сердитъ, и увидлъ его, стоящаго съ совершеннымъ спокойствіемъ на томъ же мст, на которомъ видлъ вчера.

‘Я зналъ напередъ,— сказалъ Принцъ — что искусство твое не равняется твоей дерзости, ты не осмливается состязаться съ подобными сопротивниками.’

‘Съ дозволенія вашего, Государь!— отвчалъ стрлокъ — не страхъ, а другія причины удерживаютъ меня выйти на поприще.’

‘А что это за причины?’ Спросилъ Принцъ, чувствуя, самъ не зная почему, какое-то безпокойство.

‘Они заключаются въ томъ, — отвчалъ стрлокъ — что силы мои и этихъ стрлковъ не одинаковы и что я могу опасаться, что Вашему Высочеству непріятно будетъ видть въ третій разъ побдителемъ человка, который имлъ несчастіе, противъ своего желанія, заслужить ваше неблаговоленіе.’

‘Какъ тебя зовутъ? ‘ Спросилъ Принцъ.

‘Локслей.’ Отвчалъ стрлокъ.

‘Ишакъ, Локслой, ты долженъ стрла ни’ посл всхъ, и ежели всхъ побдитъ, то къ назначенной наград я прибавлю еще двадцать ноблей, но ежели будешь побжденъ, то велю снять съ тебя платье стрлка, какъ съ недостойнаго оное носить, и согнать тебя тетивами съ поприща, въ наказаніе за твое самохвальство.’

‘Вы заставляете меня состязаться съ лучшими стрлками Стаффордскаго и Лейчестерскаго графства — сказалъ Локслей — и угрожаете мн самымъ позорнымъ наказаніемъ, если я буду побжденъ, но, при всемъ томъ, я вамъ повинуюсь.’

‘Стерегите его.— сказалъ Принцъ — Я вижу, онъ труситъ, и не хочу, чтобъ онъ уклонился отъ назначеннаго ему испытанія, а вы, друзья мои, смле поддержите вашу славу! Я приказалъ приготовишь для васъ угощеніе въ ближнемъ шатр, тотчасъ посл побды.’

Цлію назначенъ былъ щитъ, поставленный въ конц алеи, ведущей къ южной сторон поприща. Онъ былъ поставленъ на такое разстояніе отъ стрляющихъ, что, казалось, только случайно можно было попасть въ него. Стрлки бросили жеребей, кому за кмъ стрлять. Каждый долженъ былъ пустишь три стрлы. Порядокъ, въ этомъ случа, былъ учреждаемъ чиновникомъ низшаго разряда, называвшимся Префектомъ забавъ, потому что Маршалы турнира почли бы для себя унизительнымъ тмъ заняться.

Стрлки, одинъ посл другаго, пускали стрлы съ большимъ проворствомъ и искусствомъ. Изъ двадцати четырехъ стрлъ, десять попали въ круги, назначенные на щит, прочіе же такъ близко къ онымъ, что, судя по большому разстоянію, вс сподвижники заслуживали похвалу, но боле прочихъ отличился Губертъ, лсничій Филиппа Maльвуазина, дв стрлы его попали въ кругъ ближайшій къ центру щита, и онъ былъ провозглашенъ побдителемъ.

‘Ну, Локслей!— сказалъ Принцъ — если у тебя охота состязаться съ Губорщомъ, или признаетъ себя побжденнымъ и отдаешь свой лукъ, стрлы и перевязь Префекту?’

‘Ужъ ежели это необходимо,.— отвчалъ Локслей — то я соглашаюсь испытать счастіе, съ тмъ однако, что когда попаду двумя стрлами въ цль, назначенную мн Губертомъ, тогда и онъ долженъ будетъ попасть одною стрлою въ цль, которую я ему назначу.’

‘Ничего не можетъ быть справедливе, — сказалъ Принцъ — и я соглашаюсь на твое требованіе. Губертъ! ежели ты побдитъ этаго хвастуна, то я наполню серебреными деньгами охотничій рогъ, составляющій награду побды.’

‘Отъ всякаго человка зависитъ сдлать только то, что онъ можетъ.— отвчалъ Губертъ.— При всемъ томъ, мой ддушка стрлялъ при Гастинг и прославилъ себя, и я надюсь, что не посрамлю его славы.’

Щитъ, служившій цлію, замнили другимъ такой же величины, и Губертъ, какъ побдитель, имвшій право первый стрлять, натянувъ лукъ и положивъ стрлу на тетиву, долго цлился, наконецъ сдлалъ шагъ впередъ, поднялъ лукъ вверхъ и, сильне натянувъ тетиву, спустилъ стрлу, которая полетла съ свистомъ и попала въ средній кругъ, но не въ самую средину онаго.

‘Ты не обратилъ вниманія на втеръ, Губертъ!— сказалъ его со противникъ — иначе, ты бы попалъ врне.’

Сказавъ это, онъ пустилъ стрлу, какъ бы безъ всякаго вниманія, почти не взглянувъ на цль и даже продолжая говорить и въ то время, когда спускалъ тетиву, совсмъ тмъ, попалъ на два вершка ближе къ средин круга, нежели Губертъ.

Принцъ взглянулъ на Губерта и сказалъ: ‘Ты достоинъ будешь ссылки на галеры, ежели дозволишь себя побдить этому негодяю.’

У Губерта ко всему была своя при-говорка. ‘Ваше Высочество можете и повсить меня за это, — отвчалъ онъ — но отъ всякаго человка зависитъ сдлать только то, что онъ можетъ. Однако мой ддушка стрлялъ при Гастинг …’

‘Чтобъ онъ былъ проклятъ и со всмъ его потомствомъ.— вскричалъ Принцъ, прервавъ его.— Натяни твой лукъ и нацлься хорошенько, или берегись.’

Губертъ, повинуясь приказанію, опять сталъ на мсто, и, помня замчаніе своего супротивника, сообразилъ, какъ велико можетъ быть вліяніе втра на его стрлу, и пустилъ ее такъ искуссно, что она воткнулась въ самую средину круга.

‘Да здравствуетъ Губертъ!’ Кричалъ народъ, гордясь тмъ, что ихъ землякъ побдилъ пришельца.

‘Кажется, ты не попадешь врне.’ Сказалъ Принцъ Локслею, съ презрительною усмшкою.

‘Можетъ быть.’ Отвчалъ Локслей съ величайшимъ равнодушіемъ, и, нацлившись нсколько съ большимъ противъ прежняго вниманіемъ, пустилъ стрлу, которая прямо попала въ стрлу его сопротивника и разщепила ее на нсколько кусковъ.

Зрители, видя такое чудесное искусство, не могли не изъявить своего удивленія обыкновенными восклицаніями.

‘Это не человкъ, — говорили между собою стрлки — онъ сдлалъ чудо, какого никто не видывалъ со времени, какъ начали стрлять изъ лука въ Англіи.’

‘Теперь — сказалъ Локслей — я прошу Ваше Высочество дозволить мн поставить такую цль, какія употребляются на свер, и честь тому искусному стрлку, который постарается попасть въ нее, чтобъ заслужить улыбку милой ему деревенской двушки.’

Онъ пошелъ съ поприща, сказавъ Принцу: ‘Прикажите за мною итти страж, ежели угодно, я хочу срзать въ лсу палку…’

Принцъ приказалъ было нсколькимъ оруженосцамъ слдовать за нимъ, чтобъ онъ не скрылся: по увидвъ, что народъ изъявлялъ неудовольствіе, отмнилъ свое приказаніе и дозволилъ ему пойти въ лсъ одному.

Локслей немедленно возвратился съ ивовою совершенно прямою палкою, длиною съ сажень и толщиною около вершка, покойно началъ ее обдлывать, говоря, что назначать доброму стрлку такую цль, какую составлялъ поставленный щитъ, значитъ не надяться на его искусство, что, на его родин, такую цль сравнили бы съ круглымъ столомъ короля Артура, около котораго усаживались съ нимъ шестдесятъ Рыцарей, что такая цль годится только для семилтнихъ ребятишекъ. ‘Но, — прибавилъ онъ, шедши спокойно къ мсту, гд находилась цль, и втыкая на ономъ въ землю ивовую палку — кто попадетъ въ эту цль, въ тридцати шагахъ, того я назову добрымъ стрлкомъ, достойнымъ носить лукъ и колчанъ при самомъ Корол, хотя бы этотъ Король былъ самъ великой Ричардъ.’

‘Мой ддъ, — сказалъ Губертъ — стрлялъ при Гастинг и прославилъ себя, но онъ никогда не выдумывалъ принимать за цль палку которую отсюда едва можно видть, и я поступлю также, какъ онъ поступалъ. Ежели этотъ стрлокъ попадетъ въ поставленную имъ цлъ, то я признаю себя побжденнымъ. И какъ отъ всякаго человка зависитъ сдлать только то, что онъ можетъ, то я, знавъ, что не попаду въ эту цль, стрлять въ нее не стану.’

‘Трусъ!— сказалъ Принцъ — Стрляй Локслеи, и ежели попадешь въ цль, то я признаюсь, что ты лучшій стрлокъ изъ всхъ мною виднныхъ, но, прежде нежели назову тебя такимъ, ты долженъ доказать свое искусство.’

‘Я сдлаю, что могу.— отвчалъ Локслей — Никто не въ состояніи сдлать боле, какъ говоритъ Губертъ.’

Сказавъ это, онъ натянулъ свой лукъ, но прежде осмотрлъ его съ вниманіемъ и перемнилъ тетиву, которая отъ употребленія замшилась, потомъ сообразилъ разстояніе и прицлился. Зрители едва переводили духъ, слдуя за каждымъ его движеніемъ, и онъ оправдалъ ихъ ожиданіе: стрла разколола ивовую палку, въ которую была пущена. Воздухъ наполнился восклицаціями, и самъ Принцъ Іоаннъ, казалось, забылъ свое неудовольствіе, удивляясь искусству Локслея. ‘Эти двадцать ноблей и охотничій рогъ теб принадлежатъ, ты ихъ достойно заслужилъ.— сказалъ онъ — И я, сей же часъ еще велю теб отсчитать пятдесятъ ноблей, ежели ты согласится вступить въ число стрлковъ, принадлежащихъ къ моимъ тлохранителямъ. Никогда рука, боле сильная, не натягивала лука, и никогда глазъ, боле врный, не направлялъ стрлы.’

‘Извините меня, Государь!— сказалъ Локслей — я поклялся никому не служить, изключая Короля Ричарда, вашего брата. Двадцать ноблей я отдаю Губерту, который нын немене отличился, какъ и ддъ его въ Гастингскомъ сраженіи, и ежели бы скромность не заставила его отказаться отъ стрлянья, то онъ также бы попалъ въ цль, какъ и я.’

Губертъ не иначе, какъ съ нкоторымъ принужденіемъ, принялъ подарокъ отъ Локслея, который, желая избгнуть общаго вниманія, замшался въ толп людей.

Можетъ быть, онъ не скрылся бы такъ легко отъ Принца, ежели бы Іоаннъ тогда не былъ занятъ важнйшимъ предметомъ. Онъ подозвалъ своего Маршала, подавшаго знакъ къ разъзду, и приказалъ ему немедленно хать въ Ашби и отыскать Исаака. ‘Скажи ему, — говорилъ Принцъ — чтобъ, прежде захожденія солнца, онъ доставилъ мн дв тысячи червонцевъ. Ему извстно, чмъ они обезпечиваются, сверхъ того, можешь ему отдать въ закладъ этотъ перстень. Остальную же сумму, чтобъ онъ представилъ мн въ Іорк, прежде шести дней. Ты его встртишь на дорог. Онъ былъ здсь и, вроятно, не далеко ухалъ.’

Маршалъ поскакалъ въ Ашби, а Принцъ слъ на своего коня и, послдуемый большимъ числомъ Рыцарей, похалъ туда же заниматься приготовленіемъ къ вечернему празднику.

Глава III.

Праздникъ у Принца Іоанна назначенъ былъ во дворц въ город, Ашби. Этотъ дворецъ не имлъ сходства съ тмъ, котораго величественныя развалины въ семъ город еще и нын привлекаютъ вниманіе путешественниковъ и который былъ построенъ Лордомъ Гастингсомъ, Англійскимъ Оберъ-Камергеромъ, однимъ изъ первыхъ жертвъ Ричарда III. Городъ Ашби и находящійся въ ономъ дворецъ, въ то время, въ которое происходили повствуемыя нами событія, принадлежали Рожеру Квинси, Графу Винчестерскому, бывшему тогда въ Палестин. Принцъ Іоаннъ жилъ въ его дворц и располагалъ его владніями безъ малйшаго препятствія. Онъ желалъ ослпить великолпіемъ гостей своихъ и приказалъ ничего не щадить для сдланія праздника, сколь можно, блистательнйшимъ.

Чиновники, къ должности которыхъ принадлежало заготовленіе припасовъ, поступали въ подобныхъ случаяхъ самовластно: они забирали въ окрестности все, что требовалось для стола Принцева.

Іоаннъ пригласилъ множество гостей. Обстоятельства поставляли его въ необходимость искать общаго къ себ расположенія и онъ желалъ угоститъ не только Норманцевъ, жившихъ въ Ашби, но и многихъ знатныхъ Саксонцевъ и Датчанъ.

Англо-Саксоны, при всемъ презрніи, имъ оказываемомъ, были опасны своею многочисленностію, и Іоанну необходимо было нужно главныхъ изъ нихъ имть на своей сторон.

Принцъ, по симъ уваженіямъ, ршился принять рдко бывавшихъ у него гостей съ вжливостію и ласкою, къ которымъ они не были пріучены, но хотя пожертвованіе своимъ мнніемъ выгодамъ и притворство ничего не значили для Іоанна, опрометчивость его и дерзость всегда являлись для уничтоженія успховъ его коварства.

Онъ представилъ сильное доказательство сихъ недостатковъ, когда былъ отправленъ отцемъ своимъ Генрихомъ II въ Ирландію для снисканія расположенія въ свою пользу жителей сего королевства, присоединеннаго въ то время къ Англіи. Знатнйшіе Ирландцы посл шили явиться съ почтеніемъ къ юному Принцу и представишь ему поцлуй мира, Іоаннъ же и благоразумные его царедворцы, вмсто сдланія ласковаго имъ пріема, начали таскать ихъ за длинныя бороды, что, какъ можно легко себ представить, возбудило въ Ирландіи величайшее негодованіе. Мы приводимъ этотъ примръ для того, чтобъ читатели сами могли судить о характер и безпрестанныхъ безразсудностяхъ Іоанна, и не были бы удивлены поступками его во время пира съ созванными имъ гостями.

Онъ принялъ Цедрика и Ательстана съ особеннымъ отличіемъ и изъявилъ сожалніе въ самыхъ обязательныхъ выраженіяхъ, услышавъ отъ перваго, что слабость здоровья препятствовала Лэди Ровен пріхать по приглашенію. Цедрикъ и Ательстанъ одты были въ’старинное Саксонское платье, которое хотя не представляло ничего страннаго, но столь много отличалось отъ платья прочихъ гостей, что Принцъ Іоаннъ вмнилъ себ въ большее достоинство, что удержался отъ смха, глядя на этотъ старомодный нарядъ.

Между тмъ, для людей, которые смотрли на оный безъ предубжденія, короткое и узкое платье Саксонцевъ, покрытое длинною епанчею, могло казаться пріятне для глазъ и несравненно покойне платья Норманцевъ, носившихъ родъ длинной и широкой рубашки и, сверхъ оной, короткій плащъ, который. не могъ ихъ защищать ни отъ холода, ни отъ дождя и который, казалось, длался только для того, чтобъ облепить его, сколь можно боле, драгоцннымъ мхомъ, и шитьемъ. Императоръ Карлъ Великій, видвъ всю неудобность этого наряда, говорилъ: ‘Къ чему служатъ эти короткіе плащи? въ постел ими не возможно одться, на лошади не возможно защититься ни отъ дождя, ни отъ втра, сидя, нтъ средства закрыть ногъ ни отъ холоду, ни отъ сырости.’Между тмъ, вопреки сему заключенію, короткіе плащи оставались въ мод до того времени, о которомъ мы повствуемъ, и особенно у государей дома Анжуйскаго. Вс царедворцы Іоанна носили оные и не упускали случая смяться надъ длинными епанчами Саксонцевъ.

Гости сли за богато убранный столъ. Повара Іоанна, слдовавшіе всегда за нимъ, явили столько искусства въ разнообразіи кушаньевъ, что почти достигли до той же степени совершенства, до которой достигаютъ профессоры гастрономіи нашего времени, давая кушаньямъ видъ, препятствующій узнать, изъ чего они составлены. Разнаго рода пирожныя и конфекты, которые, въ то время, можно было видишь только на столахъ знатнйшаго дворянства, льстили глазамъ красотою своего вида, и лучшія вины, разставленныя въ порядк, дополняли картину.

Нерманцы вообще были умренны, они были разборчивы въ кушаньи, но избгали излишества, о Саксонцахъ же этаго сказать было не возможно. Впрочемъ, Принцъ Іоаннъ, равно какъ и подражавшіе ему, любилъ хорошій столъ, и извстно, что самая смерть его послдовала отъ неумренности: большое количество съденныхъ имъ персиковъ и выпитаго сервуаза было причиною оной.

Цедрику и Ательстану совсмъ незнакомъ былъ тонъ общества, въ которомъ они находились, и неловкость ихъ была слиткомъ замтна. Норманскіе Рыцари обращали вниманіе на малйшія ихъ движенія и, не подавая имъ вида, сообщали тайно другъ другу свои замечанія. Извстно, что нарушеніе благопристойности и даже дурное поведеніе легче извиняются въ обществ, нежели несоблюденіе принятыхъ обычаевъ. На примръ: Цедрикъ, который утиралъ руки салфеткою, вмсто того, чтобъ ожидать, пока высохнутъ пальцы, поднявъ ихъ вверхъ и перебирая ими съ пріятностію, казался несравненно странне Ательстана, который, не дожидаясь очереди, придвинулъ къ себ огромный пирогъ, съ самою дорогою начинкою, и овладлъ имъ одинъ, не заботясь о прочихъ гостяхъ. Когда же, по внимательномъ разсмотрніи, замтили, что Танъ Конингсбургскій даже не зналъ, что лъ съ такимъ аппетитомъ, и почиталъ соловьевъ и прочихъ дорогихъ птицъ за голубей и жаворонковъ, тогда невжество его сдлалось предметомъ насмшекъ и Порицанія, которое онъ боле заслуживалъ своею чрезвычайною неумренностію.

По окончаніи обда, принялись за вина, и гости начали разговаривать о турнир и о подвигахъ каждаго Рыцаря, о неизвстномъ стрлк, побдившемъ прочихъ, о черномъ Рыцар, уклонившемся отъ заслуженной имъ почести, наконецъ о храбромъ Ивангое, который столь дорого купилъ честь быть побдителемъ. Въ разговор царствовала истинно военная откровенность, шутки и острыя слова лились ркою. Принцъ Іоаннъ, казалось, одинъ не принималъ участія въ общей веселости, непріятныя размышленія занимали его совершенно, и онъ не прежде обратилъ вниманіе на происходящее вокругъ его, какъ въ то время, когда одинъ изъ царедворцевъ извлекъ его изъ задумчивости, посл чего, онъ всталъ, наполнилъ свой кубокъ, и сказалъ отрывисто:

‘Выпьемъ за здоровье Вильфрида Ивангое, побдителя на турнир. Мы сожалемъ, что рана не дозволила ему сдлать чести нашему празднику своимъ присутствіемъ. Я прошу всхъ выпить за его здоровье и въ особенности почтеннаго Цедрика Ротервудскаго, достойнаго отца этаго молодаго человка, подающаго большія надежды.’ Сказавъ это, онъ выпилъ весь кубокъ, какъ бы желая ободришь себя.

‘Нтъ, Государь!— отвчалъ Цедрикъ, вставъ и поставя на мсто кубокъ, попивъ изъ него — я не называю сыномъ того, который презираетъ мои повелнія, и который не соблюдаетъ нравовъ и обычаевъ своихъ предковъ.’

‘Не возможно, — сказалъ Принцъ, показавъ притворно удивленіе — чтобы столь храбрый Рыцарь былъ непослушнымъ сыномъ.’

‘Между тмъ, Видъ, фридъ томно таковъ.— сказалъ Цедрикъ — Онъ оставилъ мое уединенное жилище, для раздленія дворскихъ удовольствій съ вашимъ братомъ. Т*амъ онъ научился этой ловкости и искусству сражаться, которымъ вы такъ удивляетесь. Онъ оставилъ мой домъ противъ моей воли и вопреки моимъ приказаніямъ. Подобный поступокъ, во времена Алфреда, назвали бы ослушаніемъ, преступленіемъ, которое наказывалось съ величайшею строгостію.’ ‘Увы!— сказалъ Принцъ, принужденно вздохнувъ — когда сынъ вашъ былъ при двор моего брата, то не нужно спрашивать, гд, или отъ кого научился онъ не повиноваться своему родителю.’ Такъ говорилъ Принцъ, забывая безсомннія, что ежели Генрихъ II имлъ причину жаловаться и на всхъ своихъ дтей, но никто изъ нихъ, боле его, не заслуживалъ того своею неблагодарностію и возмутительностію.

‘Кажется, — продолжалъ Іоаннъ, помолчавъ — что мой братъ полагалъ своему любимцу дать владніе Ивангое?

‘Онъ и далъ ему оное, — отвчалъ Цедрикъ — Hо сынъ мой унизился до того, что, какъ подданный, принялъ то владніе, которое принадлежало его предкамъ, и которымъ они владли свободно и ни отъ кого независимо. Въ глазахъ моихъ это составляетъ одну изъ главныхъ его винъ.’

‘Итакъ вы не будете противъ того, достойный Цедрикъ!— сказалъ Принцъ — чтобъ мы отдали это владніе такому человку, который не сочтетъ для себя унизительнымъ получить его отъ управляющаго Англіею? Рыцарь Регинальдъ Фрондбефъ!— прибавиль онъ — я надюсь, что вы постараетесь удержать это владніе, дабы Рыцарь Вильфридъ Ивангое не сдлалъ неудовольствія своему родителю вступленіемъ въ распоряженіе онымъ.’

‘Клянусь!— сказалъ Регинальдъ, нахмуривъ свои черныя брови — что я соглашусь скоре, чтобъ меня почитали Саксонцемъ, нежели допущу, чтобъ когда-нибудь Цедрикъ, или Вильфридъ, или кто другой изъ ихъ рода, отнялъ у меня подарокъ, сдланный Вашимъ Высочествомъ.’

‘Ежели тебя кто сочтетъ Саксонцемъ, — сказалъ Цедрикъ, обиженный выраженіемъ, которое часто употребляли Норманцы для изъявленія презрнія къ Англичанамъ — тотъ сдлаетъ теб честь, столь же великую, какъ и мало тобою заслуженную.’

Регинальдъ хотлъ отвчать, но нетерпливость и опрометчивость Принца его предупредили.

‘По чести,— сказалъ онъ — почтенный Цедрикъ говоритъ истину: онъ и его поколніе имютъ преимущество предъ нами и по длин своей родословной и по длин своихъ епанчей.’

‘Да,— сказалъ Филиппъ Мальвуазинъ — они бгутъ отъ насъ, какъ дикія козы отъ собакъ.’

‘И имютъ неоспоримыя права на первенство предъ нами по многимъ основаніямъ, даже по благородству и пріятности своего обращенія.’ Присовокупилъ Регинальдъ.

‘И по своей особенной умренности.’ Прибавилъ Маврикій Браси, забывъ о намреніи Принца женить его на Саксонк.

‘Не говоря уже о ихъ храбрости, оказанной ими на Гастингскомъ и прочихъ сраженіяхъ.’ Сказалъ Бріанъ Буа-Гильбертъ.

Между тмъ, какъ царедворцы подражали Принцу, стараясь одинъ передъ другимъ забавляться на счетъ Цедрика, Саксонецъ, пылая гнвомъ, смотрлъ на нихъ страшными глазами, но молчалъ, какъ бы остановляемый быстротою ихъ разговора, и уподоблялся разъяренному быку, окруженному пущенными на него собаками, разсматривающему еще, на которую изъ нихъ броситься, наконецъ онъ обратился къ Принцу Іоанну, какъ къ главному виновнику нанесенной ему обиды и сказалъ прерывающимся отъ гнва голосомъ:

‘Каковы бы ни были недостатки, или пороки нашего поколнія, совсмъ тмъ, Саксонцы назвали бы того nidering, (унизительнйшее названіе) кто, въ собственномъ своемъ дом, за собственнымъ своимъ столомъ поступилъ бы съ гостемъ своимъ, несдлавшимъ ему ни малйшей обиды, такъ, какъ теперь поступили со мною при Вашемъ Высочеств, и сколь ни велика была неудача нашихъ предковъ въ долинахъ Гастингскихъ, о ней не должно бы было упоминать здсь, покрайней мр тмъ, (тутъ онъ взглянулъ на Регинальда и Бріана) которые, на нсколько предъ симъ часовъ, сами сброшены были съ сдла Саксонцемъ.’

‘Почести, это остро сказано.— сказалъ Принцъ — Не правда ли, господа? Въ настоящее безпокойное время наши подданные Саксонцы ободряются, они начинаютъ забавляться, длаться смле, и мн кажется, что намъ остается ссть на свои корабли и возвратиться въ Нормандію.»

‘Боясь Саксонцевъ, — сказалъ засмявшись Маврикій — этихъ медвдей, для прощанія которыхъ въ лсъ достаточно однихъ нашихъ охотничьихъ копій?’

‘Перестаньте шутить, г. Рыцарь?— сказалъ Вальдемаръ Маврикію, потомъ оборотившись къ Принцу, продолжалъ: — ‘Я думаю, что Ваше Высочество уврите почтеннаго Цедрика, что вс эти слова, которыя могутъ показаться нсколько жесткими для чужестранца, не что иное, какъ шутка, и что никто изъ насъ не имлъ намренія обижать его.’

‘Обижать!— сказалъ Принцъ, принявъ вежливый и ласковый тонъ — Нтъ, я бы этого никогда не дозволилъ въ моемъ присутствіи. Господа! почтенный Цедрикъ не желаетъ пить за здоровье своего сына, итакъ я пью за здоровье самогб достойнаго Цедрика.’

Кубокъ пошелъ изъ рукъ въ руки, при восклицаніяхъ вроломныхъ царедворцевъ, но эти ложные знаки добраго расположенія не обманули Саксонца. Онъ не быль тонкимъ и проницательнымъ человкомъ, но и не былъ столь простъ, чтобъ ласковыя привтствія могли заставить его забыть сдланную ему обиду. Совсмъ тмъ, онъ молчалъ, и Принцъ предложилъ здоровье Ательстана.

Ательстанъ поклонился и отвчалъ на сдланную ему честь, наполнивъ рдкимъ виномъ огромный кубокъ и опорожнивъ его разомъ.

‘Теперь, господа!— сказалъ Принцъ котораго голова начала уже нсколько разгорячаться отъ вина — когда мы сдлали вежливость нашимъ гостямъ, справедливость требуетъ, чтобъ и они отвчали намъ тмъ же. Почтенный Танъ!— прибавилъ онъ, обращаясь къ Цедрику — позвольте васъ просить, чтобъ вы выговорили имя какого-нибудь Норманца, мене прочихъ вамъ противное, и потопили бы въ этомъ кубк всю непріятность, которую сдлаетъ вамъ произнесеніе этаго имени.’

Вальдемаръ всталъ во время разговора Принца и, подошедъ сзади къ Цедрику, убждалъ его употребить этотъ случай для уничтоженія всхъ неудовольствій между обими поколніями, и наименовать Принца Іоанна. Саксонецъ ничего не отвчалъ, но вставъ и наполнивъ свой кубокъ, сказалъ Принцу: ‘Ваше Высочество приказываете мн выговорить имя Норманца, за здоровье котораго я не красня могу выпить. Это повелніе трудно исполнить, потому что оно есть приказаніе невольнику прославлять плнившаго его, побжденному, обремененному всемъ зломъ, слдующимъ за порабощеніемъ, прославлять своего побдителя, при всемъ томъ, я соглашаюсь это сдлать: я наименую Норманца, перваго по званію и по храбрости, лучшаго и благороднйшаго изъ своего поколнія, и кто откажется повторить его имя, того я назову трусомъ и безчестнымъ, что готовъ подтвердить, жертвуя моею жизнію. Господа Рыцари! за здоровье Ричарда львинаго сердца!’

Принцъ Іоаннъ, ожидавшій, что его имя будетъ окончаніемъ рчи Цедрика, содрогнулся, услышавъ столь неожиданно имя своего несчастнаго брата, онъ поднесъ къ губамъ кубокъ и немедленно опять поставилъ его на столъ, желая видть, какое дйствіе произведетъ надъ присутствующими это неожиданное предложеніе. Многіе опытные придворные повторили въ точности тоже, что сдлалъ Принцъ, поднесли къ губамъ кубки, и тотчасъ опять ихъ поставили на столъ, другіе же, увлеченные чувствомъ боле возвышеннымъ, воскликнули съ восторгомъ: ‘Да здравствуетъ Король Ричардъ, и да не замедлитъ къ намъ возвратиться!’ А нкоторые даже не прикоснулись къ своимъ кубкамъ, какъ Регинальдъ Фрондбефъ и Бріанъ Буа-Гильбертъ, но никто не осмлился воспротивиться питью за здоровье Ричарда.

Цедрикъ, насладившись своимъ торжествомъ, сказалъ Ательстану: ‘Встанемъ, мы довольно времени сидли за столомъ, потому что отвчали уже на вежливость Принца, исполнившаго такъ хорошо обязанности гостепріимства въ отношеніи къ намъ. Т, которые пожелаютъ боле узнать грубые обычаи Саксонцевъ, могутъ пожаловать къ намъ въ жилища нашихъ предковъ, изъ которыхъ мы не будемъ боле вызжать, теперь мы уже знаемъ праздники Принцевъ и Норманскую вежливость.’

Съ сими словами онъ всталъ и вышелъ, послдуемый Ательстаномъ и многими изъ гостей Саксонскаго происхожденія, кои почитали себя обиженными насмшками Принца Іоанна и его царедворцевъ.

‘Посмотрите, — сказалъ Принцъ, по выход ихъ — эти Саксонцы взяли надъ нами верхъ, они вышли побдителями’

Скоро вс гости разъхались, изключая составляющихъ свиту Принца Іоанна, или объявившихъ себя открыто на его сторон.

‘Вотъ послдствія вашихъ совтовъ: — сказалъ Принцъ, взглянувъ сердито на Вальдемара — Сумазбродный Саксонецъ, за моимъ столомъ, говоритъ мн грубости, и при одномъ имени моего брата, вс отъ меня бгутъ, какъ отъ чумы.’

‘Не меня, — отвчалъ Вальдемаръ — а собственное ваше неблагоразуміе должно въ томъ обвинять, но теперь не время заниматься этимъ, мы съ Маврикіемъ ихъ найдемъ и дадимъ имъ почувствовать, что они забылись.’

‘Это безполезно, — сказалъ Іоаннъ, ходя скоро по комнат большими шагами, съ безпокойствомъ, которому отчасти было причиною и вино — это безполезно: они видли надпись на стн, замтили слдъ льва на песк, слышали рыканіе его, раздающееся въ дебряхъ, ничто уже несильно истребишь ихъ робости.’

‘Дай Богъ, чтобъ что-нибудь истребило его собственную трусость, — сказалъ Вальдемаръ Маврикію — одно имя Ричарда приводитъ его въ трепетъ. Сколь достойны сожалнія помощники робкаго и нершительнаго ни на добро, ни на зло человка!’

Глава IV.

Никогда паукъ не хлопоталъ боле, починивая свою изорванную паутину, какъ Вальдемаръ, стараясь собрать разбредшихся Бароновъ партіи Принца Іоанна. Немногіе изъ нихъ принадлежали къ оной по собственному разположенію, и ни одинъ искренно не былъ преданъ особ Іоанна. Вальдемару нужно было напоминать имъ о выгодахъ, получаемыхъ уже ими отъ покровительства Принца, и удостоврять, что ихъ ожидаетъ будущность, еще боле блистательная. Молодыхъ людей, порабощенныхъ удовольствіями, онъ соблазнялъ пріятностями свободной и роскошной жизни, тщеславныхъ прельщалъ надеждою на почести, корыстолюбивымъ общалъ богатство и обширныя владнія, наемнымъ войскамъ давалъ деньги, которыя боле всего на нихъ дйствовали, и безъ которыхъ все бы было неуспшно. Этотъ дятельный сотрудникъ Іоанна употреблялъ все, что удобно было заставить ршиться колеблющихся и ободрить робкихъ. Онъ отзывался о возвращеніи Короля Ричарда, какъ о событіи, незаслуживающемъ никакого вроятія, когда же замчалъ изъ нершительности, или двусмысленности отвтовъ своихъ слушателей, что убжденія его не были достаточны для уничтоженія ихъ увренности въ возвращеніи Ричарда, и для истребленія ихъ страха, тогда уврялъ, что ежели бы Ричардъ и возвратился, имъ все нтъ причины оставлять партію Іоанна.

‘Ежели Ричардъ и возвратится, —‘ говорилъ онъ — будетъ обогащать Крестовцевъ, обднявшихъ и умирающихъ съ голоду, на счетъ непослдовавшихъ за нимъ въ Палестину, потребуетъ строжайшаго отчета отъ всхъ, которые въ его отсутствіи сдлали что-либо противъ законовъ Государства и преимуществъ короны, станетъ стараться отмстить Рыцарямъ храма и Св. Іоанна за предпочтеніе, оказанное ими Филиппу, Королю Французскому, во время Палестинскихъ войнъ, наконецъ, поступитъ, какъ съ измнниками, со всми друзьями Принца Іоанна. Не боитесь ли вы его? Я согласенъ, что онъ силенъ и храбръ, но мы живемъ не въ вкъ Короля Артура, когда одинъ Рыцарь могъ противиться цлому войску. Ежели Ричардъ возвратится, то-одинъ, безъ войска, безъ друзей, кости его воиновъ убляютъ равнины Палестинскія, и нсколько Крестовцевъ, избгшихъ погибели, возвратившихся сюда истинными нищими, подобно Вильфриду Ивангое, нимало не опасны. Какая нужда до его первородства, — прибавлялъ онъ, говоря съ тми, которые уважали оное — боле ли оно дастъ права на корону Ричарду, нежели давало Роберту, Герцогу Норманскому, старшему сыну Завоевателя, которому младшіе его братья Вильгельмъ Рыжій и Генрихъ были предпочтены одинъ за другимъ, не смотря, что Робертъ имлъ вс качества, которыми можетъ хвалиться Ричардъ? Онъ также былъ уменъ, великодушенъ, преданъ церкви, храбрый Рыцарь и Крестовецъ, участвовавшій въ освобожденіи Св. Гроба, но, совсмъ тмъ, умеръ, лишенный зрнія, въ Кардифскомъ замк. Быть можетъ, что въ личныхъ достоинствахъ Іоаннъ уступитъ Ричарду, но ежели вообразить, что Ричардъ возвращается, держа въ рук мечь мщенія, въ то время, какъ Іоаннъ предлагаетъ намъ преимущества, почести, богатство: то можно ли колебаться въ выбор?’

Хитрый наперсникъ Іоанна умлъ приспособить подобныя убжденія къ свойствамъ и обстоятельствамъ Бароновъ Іоанновой партіи. Онъ вообще сдлалъ на нихъ большое вліяніе, и многіе изъ нихъ согласились быть въ собраніи, назначаемомъ въ Іорк, для принятія ршительныхъ мръ къ возложенію короны на главу брата законнаго Государя.

Уже наступила ночь, когда Вальдемаръ, утомленный безпокойствомъ, но довольный своими успхами, возвратился во дворецъ въ Ашби. Вошедъ въ оный, онъ встртилъ Маврикія Браси, замнившаго свой великолпный нарядъ, въ которомъ онъ былъ на праздник, зеленымъ суконнымъ кафтаномъ, такими же панталонами и кожанымъ картузомъ. Къ поясу у него былъ прившенъ охотничій ножъ, черезъ плечо вислъ рогъ, въ рукахъ былъ лукъ и за спиною стрлы. Ежели бы Вальдемаръ встртилъ его вн дворца, то прошелъ бы мимо, не взглянувъ на него, но во дворц обратилъ на него вниманіе и, узнавъ, въ наряд Англійскаго стрлка, Норманскаго Рыцаря, спросилъ его съ нкоторымъ неудовольствіемъ:

‘Что значитъ этотъ маскарадъ? можно ли заниматься дурачествами въ то время, когда судьба Принца Іоанна приближается къ ршенію, не лучше ли вамъ озаботиться, подобно мн, поддержаніемъ колеблющагося разположенія этихъ сумазбродовъ, которыхъ имя Короля Ричарда пугаешь также, какъ ребятъ въ Азіи?’

‘Я забочусь о моихъ длахъ также, какъ вы о вашихъ.’ Отвчалъ холодно Маврикій.

‘Какъ я о моихъ! Я забочусь единственно о длахъ Принца Іоанна, нашего общаго покровителя.’

‘Очень хорошо, Вальдемаръ, но что васъ заставляетъ это длать? ваши собственныя выгоды… Къ чему этотъ важный видъ? мы другъ друга знаемъ. Честолюбіе управляетъ всми вашими дйствіями, удовольствіе: всми моими: это необходимое слдствіе различія нашихъ лтъ, что жь касается до Принца Іоанна, вы о немъ тоже думаете, что и я. Мы оба знаемъ, что онъ слишкомъ слабъ, чтобъ твердо держать бразды правленія, слишкомъ самовластенъ, чтобъ быть добрымъ Королемъ, слишкомъ дерзокъ и пристрастенъ, чтобъ быть любимымъ своими подданными, наконецъ, слишкомъ непостояненъ и слишкомъ робокъ, чтобъ долго царствовать. Итакъ, для чего мы приняли его сторону? для того, что именно при немъ и Вальдемаръ и Маврикій могутъ надяться много значишь. Вотъ причина, по которой мы ему помогаемъ, вы своею политикою, а я оружіемъ моихъ вольныхъ воиновъ.’

‘Должно признаться, что у меня помощникъ очень хорошій.— сказалъ съ досадою Вальдемаръ — Онъ занимается дурачествами въ самыя важнйшія минуты … Да скажите, ради Бога, что заставило васъ переряжаться въ такое ршительное время?’

‘Я хочу, переодтый, напасть ныншнею ночью на глупыхъ Саксонцевъ и увести Лэди Ровену.’

‘Что за сумазбродство, Маврикій! Вспомните, что хотя они и Саксонцы, но богаты и сильны, притомъ особенно уважены народомъ, потому что сильныхъ и богатыхъ Саксонцевъ уже не много.’

‘И которыхъ нисколько быть не должно.’

‘Но теперь нужно не объ этомъ заботиться, приближающійся переломъ поставляетъ Принца Іоанна въ необходимость искать народной привязанности, и онъ принужденъ будетъ оказать правосудіе.’

‘Пусть оказываетъ, ежели осмлится. Тогда онъ увидитъ различіе между моимъ вольнымъ войскомъ и скопищемъ неопытныхъ и неученыхъ несчастныхъ Саксонцевъ, притомъ вы еще не знаете моего плана, все подозрніе обратится на разбойниковъ, наполняющихъ лса Іоркскаго графства. Въ этомъ наряд, не имю ли я наружности самаго отважнаго изъ нихъ? Саксонцы должны нын ночевать въ монастыр Св. Витольда, близь Бурта она, завтра мы нападемъ на нихъ, какъ соколы на добычу, посл явлюсь я въ настоящемъ моемъ вид, буду играть роль услужливаго Рыцаря, освобожу Инфантину изъ рукъ ея похитителей, отвезу ее въ замокъ Регинальда Фрондбефа, или въ Нормандію, и не иначе дозволю ей явиться въ свт, какъ супругою Маврикія Браси.’

‘Прекрасный планъ, умно соображенъ, и я сомнваюсь, чтобъ онъ былъ весь вашего изобртенія Будьте откровенны, Маврикій: кто вамъ помогалъ въ составленіи его, и кто будетъ помогать въ исполненіи? Вы не можете употребить для сего вашихъ воиновъ, потому что они въ Іорк.’

‘Я не имю причины ничего отъ васъ скрывать: Бріанъ Буа-Гильбертъ, Рыцарь’ храма, будетъ мн помогать въ исполненіи этаго плана, придуманнаго нами вообще, онъ и его воины будутъ переодты, подобно мн, браконьерами и наконецъ будутъ разогнаны мною.’

‘Клянусь, что этотъ планъ достоинъ нашей общей премудрости, и меня особенно удивляетъ ваше собственное благоразуміе, по которому вы ввряете участь молодой двицы вашему достойному товарищу, я согласенъ врить, что вы можете успть отнять ее у Саксонцевъ, но чтобъ могли посл вырвать ее изъ когтей Бріана, это сомнительно, онъ привыкъ ловить добычу, но не уметъ выпускать ее.’

‘Онъ Рыцарь храма и не можетъ жениться, слдовательно не можетъ быть и моимъ соперникомъ, что жъ касается до иныхъ видовъ въ разсужденіи двицы, на которой я предполагаю жениться, то клянусь небомъ, хотя бы въ немъ соединялся весь его орденъ, онъ не осмлится сдлать мн этой обиды.’

‘Когда ничто, сказанное мною, не можетъ выбить изъ вашей головы этаго дурачества, и когда ваше упрямство такъ сильно, длайте, что вамъ угодно, но, покрайней мр, не продолжайте вашихъ глупостей столь же долго, сколь худо избрали вы для нихъ время, и постарайтесь, какъ можно, мене терять онаго.’

‘Я васъ увряю, что все это продолжится не боле нсколькихъ часовъ, и что посл завтра вы увидите меня въ Іорк при моихъ храбрыхъ воинахъ, готоваго исполнятъ вс планы, предписываемые вашею политикою, но меня ждутъ мои товарищи, прощайте, я отправляюсь, какъ истинный Рыцарь, завоевать улыбку красоты.’

‘Какъ истинный Рыцарь!— повторилъ ему въ слдъ Вальдемаръ — Скажи лучше, какъ истинный сумазбродъ, какъ ребенокъ, который гоняется за бабочкою, оставляя важнйшія дла……. Вотъ каковы орудія, которыми я долженъ дйствовать, и для кого же? для человка, столь же неблагодарнаго, сколь надменнаго, который, вроятно, будетъ также непризнательнымъ Государемъ, какъ былъ непослушнымъ сыномъ и жестокосердымъ братомъ… Но онъ самъ есть не что иное, какъ пружина, приводимая мною въ движеніе, и я дамъ ему это почувствовать, ежели онъ осмлится когда-нибудь отдлить свои выгоды отъ моихъ.’

Разсужденія государственнаго человка были прерваны въ это время голосомъ Принца, который изъ внутреннихъ комнатъ закричалъ:, Вальдемаръ, Вальдемаръ Фитизурсъ!’ И будущій канцлеръ, то есть, имвшій надежду на полученіе этаго званія, поспшно снялъ шляпу и побжалъ принять приказанія будущаго Короля.

Глава V.

Читатель не могъ запамятовать, что во второй день турнира побда ршена была подвигомъ неизвстнаго Рыцаря, котораго зрители называли безпечнымъ, что этотъ рыцарь немедленно по одержаніи побды оставилъ поприще, и что его не могли отыскать для возложенія на него внца, какъ на побдителя.

Въ то время, когда герольды громкими восклицаніями призывали его, называя Чернымъ Рыцаремъ, онъ уже былъ далеко, и избгая прозжихъ дорогъ, направлялъ путь свой прямо чрезъ лсъ, въ сверную сторону. При наступленіи ночи, онъ остановился въ уединенномъ постояломъ дом, находившемся въ лсу, гд видлъ пвца, расказавшаго ему, что награда за побду, по случаю его отсутствія, была присуждена Рыцарю лишенному наслдства.

На другой день, съ разсвтомъ, онъ отправился дале. Желаніе, сколь возможно, скоре приближаться къ цли своего путешествія, заставляло его въ предшествовавшій день сберегать своего коня, для того, чтобъ въ послдующій ухать дале, но дорога лсомъ была столь дурна, что въ продолженіи всего дня онъ едва усплъ дохать до границы Іоркскаго графства. Приближеніе ночи поставляло его въ необходимость позаботиться объ ужин, о корм для коня и о ночлег’ Мсто, въ которомъ онъ находился, не давало никакой надежды на отысканіе оныхъ и казалось, что его ожидала обыкновенная участь странствующихъ рыцарей, которые, въ подобныхъ случаяхъ, пускаютъ своего коня щипать траву, а сами садятся, прислонясь спиною къ дереву, и думаютъ о своей красавиц, но черный Рыцарь, по тому ли, что у него не было Дульцинеи, или что онъ что любви былъ такимъ же безпечнымъ Рыцаремъ, какимъ казался на турнир, не способенъ былъ размышленіями о прелестяхъ и жестокостяхъ красавицы замнить для себя постелю и ужинъ. Онъ окинулъ глазами вокругъ себя, и досадовалъ, не видя ничего, изключая лса, въ которомъ хотя и много было тропинокъ, но он, казалось, вс были протоптаны зврями или охотниками, ихъ преслдующими.

Солнце, служившее путеводителемъ Рыцарю, зашло въ лвой сторон за горы графства Дерби, и онъ чмъ боле продолжалъ хать, тмъ мене зналъ, куда детъ. Между множествомъ тропинокъ, ему хотлось найти такую, которая была боле прочихъ утоптана, въ надежд, что она доведетъ его до хижины какого-нибудь дровоска, но вс тропинки казались похожими одна на другую, и онъ, не зная, которую избрать, ршился отдать это на произволъ своего коня, знавъ изъ опыта, что врожденное чувство коня бываетъ нердко врне лучшаго расчета всадника.

Добрый конь его, при всей усталости отъ продолжительнаго пути и отъ тяжести своего всадника, высокаго и сильнаго человка, притомъ покрытаго тяжелою бронею, почувствовавъ опущенные повода и увидвъ, что дана ему свобода, немедленно ободрился, поднялъ голову и побжалъ рысью. Тропинка, по которой онъ поворотилъ, была совсмъ не въ ту сторону, въ которую халъ Рыцарь, она становилась мало по малу шире, и Рыцарь скоро услышалъ звонъ небольшаго колокола, извстившій его, что онъ находится недалеко отъ какой-нибудь церкви, или пустыни. Наконецъ онъ выхалъ на лужайку, на которой, съ одной стороны возвышалась перпендикулярно скала, покрытая плющомъ и изрдка буковыми и дубовыми деревьями, растущими изъ разслинъ. Къ подошв этой скалы пристроена была хижина, сдланная изъ бревенъ, смазанныхъ глиною, перемшанною съ мохомъ. Ель съ обрубленными сучьями и привязанною поперегъ толстою палкою, представляла худо сдланное изображеніе креста. Въ нкоторомъ разстояніи отъ онаго, источникъ чистой воды вытекалъ изъ скалы и падалъ на камень, обдланный грубо въ вид водоема. Вода, выходящая изъ онаго, текла дале по собственному направленію, и образовала ручей, который, извиваясь по лужайк, наконецъ утекалъ въ лсъ. Близь этаго источника находились развалины церкви. Длина оной была не боле шестнадцати, а ширина двнадцати футовъ, крышка состояла изъ четырехъ сводовъ, основанныхъ на столбахъ, изъ которыхъ два уже обрушились, дверь украшалась выпуклостями, подобными видимымъ еще и нынче на старинныхъ. Саксонскихъ церквахъ, и надъ оною вислъ небольшой колоколъ, коего звонъ слышалъ Черный Рыцарь подъзжая.

Онъ, увидвъ пустыню, надялся, что отшельникъ, живущій въ ней, не откажетъ ему въ ночлег, потому что доставленіе убжища заблудшимся, или застиженнымъ темнотою ночи, отшельники вмняли себ въ обязанность. Въ этой увренности, онъ соскочилъ проворно съ своего коня и, даже не успвъ разсмотрть всхъ, окружающихъ его предметовъ, съ такою подробностію, какъ мы ихъ описали, ударилъ копьемъ въ дверь, полагая, что она отворится. Но дверь не отворялась, и не иначе, какъ ударивъ еще нсколько разъ, онъ услышалъ изъ внутренности хижины непріятный отзывъ.

‘Ступай своею дорогою, кто бы ты ни былъ, и не безпокой служителя Божіего, во время вечерняго его моленія.’ ‘Почтенный отецъ!— отвчалъ рыцарь — я бдный путешественникъ, заблудшійся въ здшнемъ лсу. Ты сдлаешь доброе дло, давъ мн убжище на ночь.’

‘Любезный братъ, я самъ живу милостынею, мн не чмъ тебя накормить и не начемъ успокоить. Ступай своего дорогою, съ Божіимъ благословеніемъ.’ ‘Да какъ я найду дорогу въ этомъ лсу, въ такую темную ночь? Прошу тебя, почтенный отецъ, покрайней мр, выдь и укажи, куда мн хать?’ ‘Дорогу найти не трудно: она начинается отъ самой моей хижины, и идетъ подл оврага, черезъ болото, которымъ въ ныншнюю засуху прохать можно, только остерегайся, чтобы не упасть въ оврагъ, берега очень круты и высоки. Потомъ теб надобно будетъ переправиться черезъ… ‘

‘Болото, оврагъ, крутые и высокіе берега, переправа.— сказалъ Рыцарь — Нтъ, г. отшельникъ, ты не заставишь меня пуститься по такой дорог въ темную ночь. Отвори мн дверь, или я ее вышибу.’

‘Любезный путешественникъ, не принуждай меня прибгнуть къ оружію, которое я имю для своей защиты: ты не много выиграешь.’

Въ это время Рыцарь услышалъ, что внутри хижины залаяли собаки, которыхъ, вроятно, пустынникъ кликнулъ себ на помощь. Сопротивленіе пустынника его разсердило, и онъ толкнулъ въ дверь ногою съ такою силою, что самые столбы, на которыхъ она была утверждена, зашаталась.

‘Тише, тише, любезный путешественникъ, — сказалъ отшельникъ — я теб сейчасъ отворю, но смотри, чтобы посл не разскаяваться.’

Съ этими словами дверь отворилась, и отшельникъ, сильный и видный мущина, одтый въ рясу съ нахлущеннымъ капюшономъ и подпоясанный веревкою изъ тростника, явился предъ Рыцаремъ, державъ въ одной рук свтильникъ, въ другой толстую суковатую дубину, дв большія собаки стояли подл него и, казалось, ожидали только его знака, чтобъ броситься на пришельца. Отшельникъ, увидвъ Рыцаря, вооруженнаго съ ногъ до головы, тотчасъ перемнилъ расположеніе и, отогнавъ собакъ, принялъ тонъ холодной вежливости, пригласилъ его въ хижину и старался извинить себя тмъ, что онъ никогда не отворяетъ дверей по захожденіи солнца, опасаясь разбойниковъ, наполняющихъ лсъ и нещадящихъ самыхъ отшельниковъ.

‘Бдность вашей пустыни, отецъ мой, — сказалъ Рыцарь, окинувъ глазами внутренность хижины и не видавъ въ оной ничего, кром постели изъ листьевъ, распятія грубо изваяннаго изъ дерева, ветхой книги, стола изъ неотесаннаго камня, двухъ скамей и нсколькихъ скудныхъ домашнихъ утварей — Бдность вашей хижины, кажется, должна васъ поставлять вн всякаго страха въ разсужденіи разбойниковъ, даже не говоря о пар вашихъ защитниковъ, которые, кажется, годятся для всякаго оленя, и противъ которыхъ не многіе и изъ людей могутъ устоять.’

‘Лсничій — сказалъ отшельникъ — дозволилъ мн ихъ держать для защиты въ моемъ уединеніи, до того времени, какъ уменьшится здсь опасность.’ Говоря такимъ образомъ, онъ воткнулъ свтильникъ въ желзный раздвоенный прутъ утвержденный въ стн, поправилъ въ печурк огонь, прибавилъ въ нее нсколько дровъ, слъ на скамью возл стола и сдлалъ знакъ Рыцарю, чтобъ и онъ садился.

Сначала они оба смотрли другъ на друга съ важностію и, можетъ быть, каждый думалъ, что никогда не встрчался съ такимъ молодцемъ.

‘Почтенный отшельникъ!— сказалъ Рыцарь — ежели бы я не опасался прервать ваши набожныя размышленія, то спросилъ бы васъ о трехъ вещахъ: первое, куда мн поставить своего коня, потомъ, можете ли вы мн дать ужинать, наконецъ, гд я долженъ буду лечь спать?’

‘Мои правила — отвчалъ отшельникъ — обязываютъ меня не прерывать молчанія безъ крайней надобности, и потому я вамъ буду отвчать, какъ могу, знаками.’ Тутъ, указавъ на два угла хижины, продолжалъ: ‘Вотъ мсто для вашего коня, а вотъ для самихъ васъ.’ Потомъ, взявъ съ полки тарелку, на которой было нсколько сухаго гороха, и поставя ее на столъ, прибавилъ: ‘а вотъ вашъ ужинъ.’

Рыцарь пожалъ плечами, всталъ, вышелъ изъ хижины, потомъ, возвратился и привелъ своего коня, привязалъ его къ столбу, разсдлалъ, разуздалъ и, снявъ съ себя епанчу, покрылъ ею.

Заботливость Рыцаря о своемъ кон тронула отшельника, онъ осмотрлъ его, назвалъ благороднымъ животнымъ и, сказавъ, ‘Кажется, что лсничій, бывши у меня въ послдній разъ, оставилъ здсь нсколько овса и сна.’ вышелъ въ другую дверь. Потомъ возвратился, неся и то и другое, и помстилъ все предъ конемъ, наконецъ, вышедьъвъ другой разъ, принесъ мшокъ листьевъ и разсыпалъ ихъ на мст, назначаемомъ для ночлега Рыцарю, который поблагодарилъ его за заботливость. Посл этаго, они оба возвратились на скамью къ столу, на которомъ находилась тарелка съ сухимъ горохомъ. Отшельникъ прочиталъ продолжительную молитву на Латинскомъ язык, которую впрочемъ очень трудно было понять, потомъ подалъ примръ своему гостю, положивъ въ ротъ три, или четыре горошины.

Рыцарь, желая ему послдовать, снялъ свой шлемъ и большую часть латъ, и отшельникъ увидлъ въ немъ молодаго человка, имвшаго лице, выражающее неустрашимость и ршительность, проницательные глаза, усы темнаго цвта и волосы на голов, нсколько свтле усовъ, падающіе локонами.

Отшельникъ, какъ бы желая ему отплатить такою же довренностію, открылъ свой капюшонъ, и Рыцарь увидлъ, что лице его было полно и румяно, и не представляло никакихъ признаковъ трудовъ и пощенія, что голова его покрыта была скуфьею, изъ-подъ которой видны были черные жесткіе волосы, что густыя черныя брови, почти соединенныя между собою, возвышались надъ глазами исполненными огня, и что вообще тлесная крпость и здоровье показывали въ немъ человка, которому было не много боле тридцати лтъ, и который питался кушаньями боле сытными, нежели сухой горохъ. Рыцарь не оставилъ этаго обстоятельства безъ замчанія. Онъ, разжевавъ съ полдюжины горошинъ, попросилъ у своего хозяина чего-нибудь ихъ запить.

Отшельникъ взялъ кружку съ водою, отпилъ самъ не много, и поставилъ ее передъ Рыцаремъ.

‘Почтенный отецъ!— сказалъ Рыцарь — мн кажется, что этотъ сухой горохъ, котораго вы столь мало дите, и эта вода, которой не боле пьете, имютъ чудесное свойство. Вашъ видъ показываетъ человка способнаго боле бгать быстре оленя, и единоборствовать съ непріятелемъ, нежели проводить свое время въ пустын, занимаясь чтеніемъ молитвъ и пніемъ псалмовъ.’

‘Вы судите, г. Рыцарь, какъ человкъ, живущій въ мір. Богъ благословляетъ мою скудную пищу.’

‘Почтенный отецъ дозволитъ ли мн узнать его имя?’

‘Съ удовольствіемъ. Меня въ здшнемъ околодк зовутъ пустынникомъ Копмангурстскимъ, къ чему, правда, прибавляютъ прозваніе святаго, но я его не принимаю, почитая себя того недостойнымъ. А вы, храбрый Рыцарь, скажите ли также мн ваше имя?’

‘Съ удовольствіемъ, г. Копмангурстскій пустынникъ. Меня въ здшнемъ околодк зовутъ Чернымъ Рыцаремъ, къ чему, правда, прибавляютъ прозваніе Безпечнаго, но я его не принимаю, почитая себя того недостойнымъ.’

Отшельникъ не могъ не усмхнуться, услышавъ этотъ отвтъ.

‘Г. Безпечный Рыцарь, — сказалъ онъ — я вижу, что вы человкъ умный и осторожный, вы привыкли къ свобод и роскоши, встрчающимся при дворахъ, въ воинскомъ стан и въ большихъ городахъ. Ежели я не ошибаюсь, кажется, что лсничій, въ послднее свое посщеніе, сверхъ сна и овса, оставилъ у меня какое-то кушанье, къ которому я не прикасался, сохраняя обязанность моего сана. Погрузившись въ свои размышленіи, я не вспомнилъ прежде о немъ.’

‘Я готовъ поручиться, что онъ точно оставилъ здсь это кушанье.— сказалъ Рыцарь.— Какъ скоро я увидлъ ваше лице, то и убдился, что въ вашей пустын находится что-нибудь боле питательное, нежели сухой горохъ. Вашъ лсничій рдкій человкъ. Да и можно ли видть, какъ ваши прекрасные зубы жуютъ сухой горохъ и какъ вы пьете простую воду, не озаботясь доставить вамъ лучшую пищу? Эта провизія, — прибавилъ онъ, указавъ на горохъ — годится только для моего коня. Итакъ посмотримъ поскоре, въ чемъ заключается щедрость добраго лсничаго?’

Отшельникъ бросилъ проницательный взоръ на своего гостя, черты лица его изобразили сначала комическое недоумніе, но благородный видъ Рыцаря потребилъ его подозрніе. Онъ пошелъ во внутренность хижины, отворилъ шкафъ который былъ искусно скрытъ, и вынувъ изъ него огромный пирогъ, поставилъ его на столъ. Рыцарь немедленно разрзалъ пирогъ своимъ кинжаломъ и поспшилъ удостовриться въ его достоинств.

‘Давно ли, почтенный отецъ, былъ у васъ лсничій?’ Спросилъ Рыцарь.

‘Мсяца съ два назадъ’ Отвчалъ отшельникъ.

‘Поистинн, все въ вашей пустын чудесно, я готовъ бы уврять, что дичь, съ которою испеченъ этотъ вкусный пирогъ, бгала на ныншней недл въ здшнемъ лсу.’

Это замчаніе смшало отшельника, смотрвшаго съ сожаленіемъ на сильный приступъ Рыцаря къ пирогу, и не ршавшагося къ оному прикоснуться, посл удостовреній въ своей поеной жизни.

‘Послушайте, г. пустынникъ, — сказалъ Рыцарь — въ Палестин наблюдается, чтобъ предлагающій гостю кушанья, прежде самъ ихъ отвдывалъ, въ доказательство, что въ нихъ нтъ ничего вреднаго. Сохрани меня Богъ подозрвать васъ въ зломъ намреніи, но я очень былъ бы радъ, ежели бы вы согласовались съ этимъ обыкновеніемъ.’

‘Чтобъ сдлать вамъ угодное, г. Рыцарь, и чтобъ совершенно васъ успокоишь, я отступлю въ первый разъ отъ своихъ правилъ воздержанія.’ Пустынникъ, сказавъ это, приближился къ пирогу.

Посл уничтоженія такимъ образомъ препятствія, гость и хозяинъ принялись въ запуски за пирогъ, и какъ Рыцарь ни былъ голоденъ, но пустынникъ его перещеголялъ.

‘Г. пустынникъ, — сказалъ Рыцарь — я готовъ побиться объ закладъ, что добрый лсничій, оставившій этотъ вкусный пирогъ, оставилъ и то, чмъ прилично его запить, это обстоятельство конечно не достойно было оставаться въ вашей памяти, но я увренъ, что вы найдете, ежели поищите, и питье повкусне воды.’

Отшельникъ поглядлъ вновь проницательно на Рыцаря, усмхнулся и, вставъ, отворилъ опять шкафъ, вынулъ изъ него большую кожаную бутылку, съ двумя роговыми стаканами, оправленными въ серебро, поставилъ на столъ и, ршившись уже боле не притворяться, наполнилъ оба стакана, взялъ одинъ изъ нихъ, сказалъ: ‘за ваше здоровье, г. Безпечный.’ и выпилъ разомъ.

‘За ваше, г. пустынникъ.— сказалъ Рыцарь, послдуя ему — Да скажите мн: отъ чего человкъ, такъ сильный и здоровый, какъ вы, притомъ имющій вс нужныя дарованія для свтской жизни, ршился жить въ подобномъ уединеніи? Мн кажется, что вамъ приличне носить шлемъ, владть копьемъ и товариществовать за вкуснымъ столомъ, нежели вести отшельническую жизнь, питаться горохомъ, или получать подаяніе отъ лсничаго. Ежели бы я былъ на вашемъ мст, то забавлялся бы покрайней мр охотою и травилъ бы Королевскихъ дикихъ козъ, которыхъ въ этомъ лсу очень много.’

‘Г. Безпечный, — сказалъ пустынникъ — подобные разговоры опасны, и я прошу васъ ихъ прекратишь. Я вренъ и Богу, и Королю. Дозволивъ себ охотиться въ этомъ лсу, я могъ бы подвергнуться не только заключенію въ тюрьму, но даже и вислиц.’

‘Совсмъ тмъ, — сказалъ Черный Рыцарь — ежели бы я жилъ въ этой пустын, то при лунномъ сіяніи, когда лсные сторожа спятъ дома, увидвъ стада дикихъ козъ, пустилъ бы въ нихъ нсколько стрлъ. Скажите мн чистосердечно, неужели вы этимъ никогда не забавляетесь?’

‘Любезный другъ, г. Безпечный Рыцарь, вы видли въ моей кельи все, что могло быть достойно вашего вниманія, и даже боле, нежели бы должно человку, вошедшему почти насильно, послушайте же, пользуйтесь тмъ, что Богъ послалъ, и не заботьтесь узнавать, откуда оно. Наполните свой стаканъ, пейте, ште, но не принуждайте меня новыми нескромными вопросами доказать вамъ, что вы не вошли бы ко мн, ежели бы я желалъ ршительно васъ не пустить.’

‘По чести, вы еще боле возбуждаете мое любопытство, вы самый таинственный пустынникъ, и мн надобно съ вами боле познакомиться прежде, нежели мы разстанемся … Что жь касается до вашихъ угрозъ, почтенный отецъ, то знайте, что вы говорите съ человкомъ, котораго ремесло итти на встрчу всякимъ опасностямъ.’

‘За ваше здоровье, г. Безпечный, я уважаю вашу неустрашимость, но не могу быть высокаго мннія о вашей скромности, впрочемъ, ежели бы вы захотли сразиться со мною равнымъ оружіемъ, то думаю, что я наказалъ бы васъ такою эпитиміею, посл которой вы цлый годъ не были бы гршны въ любопытств.’

‘Какое же ваше оружіе, храбрый пустынникъ Копмангурстскій.’

‘Всякое, какое вамъ угодно, нтъ ни одного, которымъ бы я не былъ готовъ съ вами сразиться, но ежели вы предоставите мн выборъ, то что, на примръ, заключите объ этихъ игрушкахъ?’ Сказавъ это, онъ отворилъ шкафъ въ другомъ углу хижины, и вынулъ изъ него два острые меча. Рыцарь, слдовавшій глазами за всми его движеніями, увидлъ, что въ шкаф находилось сверхъ того нсколько луковъ, стрлъ, копій, арфа и прочія вещи, совсемъ не нужныя пустыннику.

‘Любезный другъ, — сказалъ Рыцарь — я вамъ не буду боле длать нескромныхъ вопросовъ, то, что я вижу въ этомъ шкаф, отвчаетъ на вс. Но тутъ между прочимъ есть оружіе, — прибавилъ онъ, взявъ арфу — на которомъ я желалъ бы съ вами преимущественно сразиться.’

‘Кажется, г. Рыцарь, что вы не такъ безпечны, какъ себя называете, но вы мой гость, и я не хочу испытавать вашу неустрашимость, безъ вашего на то желанія. Ежели вы умете сыграть какую псню, то всегда съ удовольствіемъ будете приняты въ моей хижин и можетъ быть всегда найдете въ ней кусокъ пирога. Сядемъ, будемъ пить, играть и пть, вино длаетъ и голосъ чище, и слухъ тоньше. Что касается до меня, мн надобно довольно выпить, чтобъ сыграть что-нибудь.’

Рыцарь пося довалъ его совту, впрочемъ не безъ труда настроивъ арфу.

‘Недостаетъ одной струны, — сказалъ онъ — да и прочія въ дурномъ состояніи.’

‘Я очень радъ, что вы это замтили, все доказываетъ, что вы не новичокъ въ веселой наук. Вино причиною такого состоянія арфы, — прибавилъ онъ съ важностію — вино и неумренность, я говорилъ Аланъ Далю, сверному пвцу: не дотрогивайся до арфы посл седьмого стакана. Онъ меня не послушался, и вотъ что изъ этаго вышло. За ваше здоровье.’

Сказавъ это, онъ принялся за стаканъ, продолжая съ важностію порицать неумренность свернаго пвца.

Между тмъ арфа была настроена и Рыцарь, попробовавъ ее, спросилъ у своего хозяина, что онъ хочешь, чтобы он проплъ.

‘Балладу, Англійскую балладу.— отвчалъ отшельникъ — Она лучше всхъ Французскихъ романсовъ. Я откровенный Англичанинъ, г. Рыцарь, въ моей пустын должно пть только По-Англійски. ‘Такъ я вамъ спою балладу, сочиненную пвцомъ, видннымъ мною въ Палестин.’

Рыцарь не былъ совершеннымъ музыкантомъ, но довольно зналъ музыку, онъ пріятно проплъ голосомъ, который отъ природы былъ не высокъ и не силенъ, и пніе его могло бы понравишься слушателямъ и боле просвщеннымъ, нежели его хозяинъ, особенно потому, что онъ, сообщая тонамъ выразительность, вливалъ чувства въ слова. Баллада его заключалась въ слдующемъ:

Рыцарь знатныя породы

За крестъ сражался въ Палестин,

Онъ громилъ Срацинъ нещадно,

И доблестью блисталъ отличной,

Наконецъ, узрвъ отчизну,

И, въ слав, отъ любви сгарая,

Подъ окномъ своей любезной

Ей такъ онъ плъ о возвращеньи:

Прелестей всхъ совершенство!

Узнай, твой Рыцарь предъ тобою,

Щитъ одинъ съ копьемъ оставленъ

Ему неврными, по битвахъ.

Храбрость въ немъ, твое созданье:

Онъ для тебя на все ршался,

Лишь желая, въ награжденье,

Улыбку красоты увидть.

Какъ въ странахъ повергъ Иконскихъ

Я страшнаго вождя неврныхъ,

Крпость ты рук и силу

Дала, и мечь въ ней утвердила,

Имя возклицая милой,

Достойнымъ быть ее стараясь,

Идолопоклонцевъ сотни

Я поражалъ моей рукою.

Моего славою всегда

Славна краса твоя пребудетъ,

Будутъ въ вчности жить вмст

Они всегда, не разлучаясь:

Станетъ пть на громкой лир

Когда пвецъ мои побды,

Скажетъ, что улыбкой Эльмы,

Они награждены стократно.

Во время пнія Рыцаря, отшельникъ уподоблялся записному критику, находящемуся при первомъ представленіи Оперы: голова его была нсколько наклонена впередъ, глаза почти закрыты, руки его были соединены, и пальцы касались одинъ другаго. Когда голосъ пвца не могъ возвышаться столько, сколько требовало согласіе по мннію отшельника, тогда онъ помогалъ своимъ голосомъ, и, по окончаніи баллады, сказалъ, что она была очень хорошо пропта.

‘Между тмъ, — прибавилъ онъ — я подозрваю храбраго Рыцаря, моего соотечественника, героя вашей баллады, что онъ долго жилъ съ Норманцами, потому что, кажется, принялъ ихъ разнженный тонъ. Узжая рыцарствовать и оставляя свою любезную, не долженъ ли онъ былъ ожидать, что по возвращеніи найдетъ ее улыбающуюся его сопернику, боле его искательному? а посл этаго, къ чему выдумать пть подъ ея окнами, когда она на пніе его столь же мало обращала вниманія, какъ на мяуканье кошки? Я пью за здоровье истинно влюбленныхъ, кажется, вы не изъ числа ихъ, г. Безпечный!’ Сказалъ онъ, увидвъ, что Рыцарь, боясь, чтобъ столь частыя и полныя повторенія здоровья, не разгорячили его головы, взялъ кружку и прибавилъ изъ нее воды въ свое вино.

Пустынникъ принялся за арфу, заигралъ и проплъ балладу въ свою очередь. Они пли, смялись, разговаривали два, или три часа, наконецъ услышали у дверей стукъ.

Что было причиною этаго стука, мы не иначе можемъ объяснить, какъ обратившись прежде къ прочимъ лицамъ нашего повствованія, мы, подобно Аріосту, не беремъ на себя неотступно слдовать за каждымъ изъ нихъ, не разставаясь.

Глава VI.

Цедрикъ, увидвъ, что сынъ его упалъ безъ чувствъ на поприщ, хотлъ въ первомъ движеніи приказать своимъ людямъ взять его и подать ему всю возможную помощь, но удержался отъ того, не ршаясь показать, что узналъ изгнаннаго изъ дому и лишеннаго наслдства своего сына. Наконецъ самолюбіе уступило родительской любви, онъ подозвалъ Освальда и приказалъ ему, взявъ нсколько человкъ, отнести Вильфрида въ свой шатеръ и доставить ему все нужное, но прежде, нежели Освальдъ усплъ сыскать людей, сойти на поприще и продраться сквозь толпу, Рыцарь уже былъ унесенъ. Освальдъ его не нашелъ, и не могъ узнать, куда онъ девался, казалось что волшебная сила скрыла его.

Освальдъ, суеврный, подобно всмъ Саксонцамъ, можетъ быть, такъ бы и заключилъ, ежели бы въ тоже время не привлекъ его вниманія Гуртъ, увиднный имъ въ плать оруженосца, который, забывъ о необходимой для самаго себя предосторожности, искалъ своего господина и былъ въ отчаяніи, не находя его. Освальдъ почелъ должнымъ взять Гурта и представить, какъ бглеца, Цедрику. Наконецъ узнавъ, что Рыцаря взяли хорошо одтые слуги, помстили въ повозку одной дамы, бывшей въ числ зрителей, и увезли съ поприща, онъ отправился съ этою встію къ Цедрику, и повелъ съ собою Гурта.

До возвращенія Освальда, Танъ былъ въ чрезвычайномъ безпокойств на счетъ своего сына, природа брала свои права, не смотря на Стоическую его твердость, стремившуюся ихъ заглушить, ‘о услышавъ, что другіе обратили уже на него вниманіе, и полагая, что они доставятъ ему всю нужную помощь, онъ опять дозволилъ гордости и досад взять поверхность надъ родительскою любовію. ‘Что мн до него нужды?— говорилъ онъ — Пусть т и заботятся о его излченіи, за которыхъ онъ подвергалъ себя опасности, онъ боле способенъ отличаться въ Норманскихъ играхъ, нежели поддерживать честь и славу Саксонцевъ, своихъ предковъ, мечемъ и бердышемъ, древнимъ оружіемъ своего отечества.’

‘Ежели для поддержанія чести своихъ предковъ — сказала Лэди Ровена — достаточно благоразумія въ предпріятіи, непоколебимости въ исполненіи, необыкновенной храбрости, отличнаго смиренія и покорности, то одинъ голосъ его отца можетъ…..’

Пощадите меня, почтеннйшая Лэди Ровена сказалъ Цедрикъ — Это одинъ предметъ, о которомъ я прошу васъ не говоришь со мною. Приготовтесь хать на праздникъ къ Принцу, мы приглашены имъ съ такою вежливостію, какую гордые Норманцы рдко оказывали Саксонцамъ со времени несчастнаго Гастингскаго сраженія. Я туда поду, даже и для того чтобъ доказать этимъ надменнымъ Норманцамъ, сколь мало дйствуетъ на Саксонца положеніе сына, побдившаго храбрйшихъ ихъ Рыцарей.’

‘Я туда не поду, — сказала ршительно Лэди Ровена — и берегитесь, чтобъ чувство, почитаемое вами твердостію, не было принято за жестокость сердца и за нечувствительность.’

‘Въ этомъ ваша воля, — сказалъ Цедрикъ — и мн Кажется, что ежели можно чье сердце называть жестокимъ и нечувствительнымъ, то, можетъ быть, не ваше ли, почтеннйшая Лэди Ровена? потому,, что вы жертвуете выгодами цлаго утсненнаго народа слпой и безполезной страсти. Я поду на праздникъ къ Іоанну Анжуйскому съ почтеннымъ Ательстаномъ.’

Они, какъ мы уже видли, дйствительно были на этомъ праздник, посл котораго, захавъ за Лэди Ровеною, немедленно отправились изъ Ашби. Въ это время Цедрикъ въ первый разъ замтилъ Гурта. Почтенный Саксонецъ, возвратившійся не въ лучшемъ расположеніи съ праздника, искалъ случая кого-нибудь побранить, и бдный Гуртъ сдлался первою жертвою его гнва. Цедрикъ закричалъ: ‘Связать его связать. Освальдъ! Уйдибертъ! что вы стоите? какъ вы смете оставлять на вол этого негодяя?’ Товарищи Гурта не осмливаясь выговорить ни слова, въ его пользу, связали ему руки назадъ ремнемъ, и бывшій оруженосецъ безмолвно тому повиновался. Онъ только взглянулъ на своего господина и сказалъ: ‘Это за то, что я люблю вашу кровь боле моей собственной.’

‘Впередъ!’ Сказалъ Цедрикъ.

‘Ужъ давно пора, — сказалъ Ательстанъ — и ежели мы не поспшимъ въ пути, то ужинъ у Вальтофскаго игумена будетъ хоть брось.’

Путешественники скорою здою предупредили это несчастіе. Игуменъ, происходившій самъ отъ древней Саксонской Фамиліи и дальный родственникъ Цедрику, оказалъ къ полной мр гостепріимство знатнымъ Саксонцамъ, и ужинъ у него былъ также хорошъ, какъ обдъ у Принца. За столомъ просидли долго за полночь, и на утро, не прежде пустились въ путь, какъ порядочно позавтракавъ.

Во время самаго вызда изъ воротъ встртилось съ путешественниками обстоятельство, встревожившее ихъ, потому что Саксонцы въ то время изъ всхъ Европейскихъ народовъ были самымъ суеврнйшимъ. Норманцы съ ними въ этомъ не ровнялись: они были народъ смшеннаго произхожденія, приближавшійся боле Саксонцевъ къ образованности, забывшій большую часть предразсудковъ, вывезенныхъ ихъ предками изъ Скандинавіи, и гордящійся уже своимъ просвщеніемъ въ этомъ отношеніи.

Обстоятельство, встревожившее путешественниковъ и принятое ими за предзнаменованіе несчастія, заключалось въ слдующемъ: Едва первые изъ нихъ показались изъ воротъ, какъ сидвшая близь оныхъ на заднихъ лапахъ большая и сама собака завыла, потомъ начала съ лаемъ бгать вокругъ путешественниковъ.

‘Мн не нравится эта музыка.’ Сказалъ Ательстанъ Цедрику.

‘И мн то ж’, дядюшка!— сказалъ Вамба — я боюсь, чтобъ неплясавши не заплатить намъ за нее.’

‘Мн кажется, — сказалъ Ательстанъ, нашедшій вкуснымъ доброе монастырское пиво, которымъ городъ Бюртонъ и въ то время уже славился — мн кажется, что мы лучше сдлаемъ, ежели ворошимся въ монастырь и подемъ не прежде, какъ пообдавъ, встрча поутру зайца и собаки, которая воетъ, всегда почитается дурнымъ предзнаменованіемъ.’

‘Помилуйте!— сказалъ Цедрикъ съ досадою — мы не успемъ дохать сего: дни.’ Онъ разсердился на собаку, которая не переставала выть, и бросилъ въ нее свое короткое копье. Эта собака была Фангъ, изъявлявшій какъ умлъ свою радость, отыскавъ Гурта, копье едва не пригвоздило его къ земл, и онъ завизжавъ, ушелъ далеко отъ разгневаннаго Тана и побжалъ позади всей свиты.

Гурту тяжеле было простишь Цедрика въ томъ, что онъ хотлъ убить Фанга, нежели въ томъ, что веллъ самаго его связать: онъ заплакалъ и не имя возможности отереть своихъ слезъ, подозвалъ Вамбу, который видя своего господина разсердившимся, имлъ благоразуміе отъ, него отдалиться. ‘Вамба, — сказалъ Гуртъ — сдлай одолженіе, утри мн слезы своею полою, я плачу отъ пыли, а веревки мшаютъ мн самому утереться.’

Вамба исполнилъ его требованіе, и они нкоторое время хали рядомъ, наконецъ Гуртъ, не имя возможности противиться своему чувству, сказалъ: ‘Послушай, любезный другъ, изъ всхъ дураковъ, которые столько глупы, что служатъ Цедрику, одинъ ты умлъ сдлать свою глупость ему пріятною, поди же къ нему и скажи, что ни изъ любви, ни изъ страха, Гуртъ боле ему не слуга. Онъ монетъ меня сковывать, счь, морить, но никогда не заставитъ ни любить себя, ни повиноваться себ. Ступай же, скажи ему, что Гуртъ, сынъ Бевольфа, отказывается ему служить.’

‘Сколь я ни глупъ, — отвчалъ Вамба — но такой глупости не сдлаю, копье у Цедрика еще въ рукахъ, и онъ рдко промахнется.’

‘Можетъ быть, скоро онъ попадетъ имъ въ меня, но я объ этомъ не забочусь, и самъ скажу ему то, чего ты не хочешь сказать. Вчера онъ бросилъ своего сына, моего молодаго барина, утопающаго въ крови, сегодня хотлъ убить при моихъ глазахъ животное, которое только одно меня любитъ: я этаго никогда ему не прощу.’

‘Но мн кажется, — сказалъ Вамба, который игралъ роль примирителя — что Цедрикъ хотлъ только испугать Фанга, а не ранить, онъ для того и приподнялся на стременахъ, чтобъ ловче бросить чрезъ него копье, и такъ бы и сдлалъ, ежели бы въ это время Фангъ къ несчастію не припрыгнулъ, притомъ копье только оцарапало собаку, и я ее какъ разъ вылечу.’

‘Ахъ! ежели бы это было точно такъ, — сказалъ Гуртъ — ежели бы ты меня въ о томъ могъ уврить, по нтъ, я видлъ, какъ летло копье, ударъ былъ вренъ, я слышалъ, какъ оно свистло, я замтилъ, какъ оно дрожало, воткнувшись въ землю будто съ досады, что не попало въ цль, нтъ, я ни за.что не хочу ему служить.’

Сказавъ это, онъ замолчалъ, и Вамба, не смотря на вс свои старанія, не могъ заставить его выговорить ни одного слова.

Въ это время Цедрикъ и Ательстанъ, хавшіе впереди, разговаривали о положеніи своего государства, о несогласіи въ королевскомъ семейств, о раздор между феодальными владтелями Норманскаго поколнія, о случаяхъ, представлявшихся тогда къ избавленію Саксонцевъ отъ Норманскаго ига, или, по крайней мр, къ принужденію Норманцевъ бояться и уважать ихъ во время безпокойствъ, которыя казались неизбжными. На этомъ пункт Цедрикъ была, истиннымъ энтузіастомъ: возстановленіе независимости Саксонцевъ составляло единственное его желаніе, для достиженія до исполненія котораго, онъ охотно готовь былъ жертвовать и семейственнымъ счастіемъ, и выгодами своего сына. Но, для произведенія этаго великаго переворота въ пользу старинныхъ жителей государства, нужно было совершенное между ими согласіе, и потребенъ былъ человкъ, происходящій отъ крови Саксонскихъ Королей, для начальства надъ Саксонцами и для направленія ихъ дйствій. Это составляло главное условіе всхъ кому Цедрикъ сообща?ъ свои предположенія. Ательстанъ былъ послднимъ изъ потомковъ Саксонскихъ Королей, и хотя въ немъ не было всхъ, потребныхъ для предводителя, качествъ, но онъ имлъ хорошую наружность, былъ силенъ и храбръ, но страшился военныхъ безпокойствъ, казалось, имлъ расположеніе слдовать совтамъ благоразумныхъ людей, и сверхъ того извстенъ былъ за щедраго, гостепріимнаго и добраго человка. Вс эти основанія казались достаточными для избранія его начальникомъ партіи. Но, при всемъ томъ, многіе были боле въ пользу Лэди Ровены, происходившей по прямой линіи отъ великаго Альфреда и которой отецъ съ уваженіемъ воспоминался своими согражданами какъ человкъ, знаменитый своею храбростію, благоразуміемъ и великодушіемъ.

Самъ Цедрикъ, ежели бы хотлъ, могъ бы собрать партію въ свою пользу, и эта партія была бы не мене многочисленна какъ прочія, потому что онъ хотя и не происходилъ отъ королевской крови, но въ знатности уступалъ только Лэди Ровен и Ательстану, былъ храбръ, дятеленъ и столь преданъ пользамъ Саксонцевъ, что получилъ отъ соотечественниковъ своихъ прозваніе Саксонца. Совсмъ тмъ, онъ былъ столь безкорыстенъ, что не желая ослаблять еще боле, и безъ того уже слабыхъ, своихъ согражданъ, отдленіемъ для себя партіи, имлъ главною цлію соединить прочія посредствомъ брака своей воспитанницы съ Ательстаномъ. Это самое было причиною, что замтивъ взаимную склонность Лэди Ровены и своего сына, онъ изгналъ Вильфрида изъ отеческаго дома.

Цедрикъ, прибгая къ этой жестокости, надялся, что отсутствіе Вильфрида излчитъ Лэди Ровену отъ привязанности ея къ нему, но ошибся въ своемъ расчет, чему самое воспитаніе, данное имъ Саксонской Принцесс было отчасти причиною. Онъ почиталъ священнымъ имя Альфреда и обращался съ нею съ такимъ уваженіемъ, какое въ то время едва оказывалось и настоящимъ Королевамъ. Воля Лэди Ровены была для него всегда закономъ, и онъ поставлялъ за честь вести себя какъ первый изъ ея подданныхъ. Отъ чего Лэди Ровена привыкла, ежели не всегда исполнять свои желанія, но всегда повелвать самовластно. Она не расположена была принуждать себя избрать супругомъ человка, котораго не любила, и ршилась поступать по своему желанію въ такомъ дл, въ которомъ женщины, и боле ее привыкшія къ повиновенію, не всегда повинуются вол своихъ родственниковъ и попечителей. Она откровенно объяснила свои чувства Цедрику, который не могъ вдругъ принять тона повелителя и не зналъ какъ ее убдить.

Тщетно испытывалъ онъ прельщать ее блистаніемъ короны. Лэди Ровена, награжденная хорошимъ разсудкомъ, не желала событія предположеній Цедрика и не почитала онаго возможнымъ, покрайней мр, въ отношеніи къ самой себ, она не старалась скрывать склонности своей къ Фильфриду и объявила ршительно, что скоре согласится удалиться въ монастырь, нежели раздлять тронъ съ Ательстаномъ, котораго никогда не уважала и котораго начала не терпть, замтивъ его преслдованія.

Цедрикъ мало врилъ постоянству женщинъ, и потому не переставалъ домогаться соединенія Лэди Равены съ Ательстаномъ, почитаемаго имъ необходимымъ для пользы Саксонцевъ. Неожиданное появленіе Вильфрида на турнир при Ашби поколебало его надежды, и родительская любовь, превозмогшая мгновенно его безмрную преданность къ отечеству, не сильна была удержать его отъ ршительности употребитъ послднія усилія для соединенія своей воспитанницы съ Ательстаномъ и не медленнаго принятія мръ къ возстановленію независимости Саксонцевъ.

Цедрикъ, хавъ съ Ательстаномъ, разговаривалъ объ этомъ и съ огорченіемъ видлъ его совершенную холодность и нечувствительность тамъ, гд желалъ встртить душу, исполненную огня и восторга. Самолюбіе Ательстана удовлетворялось оказываемымъ ему уваженіемъ отъ Саксонцевъ, и онъ, при всемъ томъ, что находилъ удовольствіе слышать о знатности своихъ предковъ и о правахъ своихъ на корону, и что даже презиралъ самую опасность, все страшился безпокойства. Онъ соглашался съ Цедрикомъ, что Саксонцы имютъ право возвратить свою независимость и что ему должна принадлежать верховная власть надъ ними, но становился опять Ательстаномъ нершительнымъ, когда нужно было дйствовать, отсрочивалъ, находилъ препятствія и ни на что не ршался. Весь восторгъ Цедрика не боле производилъ надъ нимъ дйствія, какъ раскаленное ядро надъ водою, въ которую падаетъ, то есть, шипніе нсколько дыму и мгновенное колебаніе.,

Цедрикъ, говоря съ нимъ, уподоблялся человку, который куетъ холодное желзо, или погоняетъ лнивую и усталую лошадь, обращаясь же къ Лэди Ровенъ, еще мене успвалъ и еще мене былъ доволенъ ея отвтами.

Лэди Ровена разговаривала съ Эльгитою, любимою своею служанкою, о храбрости, оказанной Вильфридомъ на турнир. Приближеніе Цедрика прервало ихъ разговоръ. Эльгита, желая ему за это отмстить, не пропускала случая намкать о томъ, какъ Ательстанъ былъ вышибенъ изъ сдла. Цедрикъ бсился: казалось, все соединялось, чтобъ умно, жать его неудовольствіе. Онъ не одинъ разъ проклиналъ и турниръ, и придумавшихъ его сдлать, и дозволившаго оный, и свое собственное дурачество, заведшее его на это зрлище.

Около полудня, по настоянію Ательстана, путешественники остановились позавтракать и покормишь лошадей у источника на краю лса. Остановка, благодаря аппетиту Ательстана, была продолжительне, нежели желалъ Цедрикъ, и потому нужно было поспшать въ пути, чтобъ засвтло дохать до Ротервуда.

Глава VII.

Путешественники перехали чрезъ обширную равнину и възжали въ лсъ, въ которомъ укрывалось много разбойниковъ, состоявшихъ изъ людей, доведенныхъ до отчаянія и повергнутыхъ въ крайнюю бдность безпредльными поборами, и соединившихся большими шайками, довольно сильными для сопротивленія полиціи того времени. Между тмъ Цедрикъ и Ательстанъ, хотя и должны были хать этимъ лсомъ нкоторое время ночью, не имли причины опасаться нападенія разбойниковъ, потому что были сопутствуемы десятью человками, хорошо вооруженными, не считая Гурта и Вамбы, которые, казалось, не могли сдлать никакой помощи въ случа нападенія, первый потому, что у него были связаны руки, послдній потому, что званіе его не совмстно было съ храбростію. Къ этому должно присовокупить, что Цедрикъ и Ательстанъ, во время прозда своего чрезъ этотъ лсъ, между прочимъ, полагались на общее къ нимъ уваженіе столько же, сколько на свою неустрашимость. Большая часть людей, которыхъ преслдованіе и особенно строгія узаконенія объ охот, ршили жить въ лсахъ и въ оныхъ разбойничать, были Саксонскіе крестьяне, отъ которыхъ можно было надяться, что они сохранятъ уваженіе къ Саксонскимъ владльцамъ, никогда не сдлавшимъ имъ никакой непріятности.

Путешественники, при самомъ възд въ лсъ, были встревожены услышанными не въ далекомъ разстояніи жалобами и стенаніями. Они подъхали къ тому мсту, откуда былъ слышавъ голосъ, и увидли закрытую повозку безъ лошадей, а близь оной плачущую молодую женщину, одтую въ богатое жидовское платье, и старика, котораго желтая шапка показывала, что онъ былъ Іудеянинъ, и который ходилъ, восклицая и ломая себ руки, какъ человкъ, находящійся въ отчасти.

Этотъ Іудеянинъ былъ опять патъ прежній пріятель Исаакъ Іоркскій. Ательстанъ и Цедрикъ спрашивали у него: какимъ образомъ онъ очутился тутъ съ молодою женщиною и съ повозкою безъ лошадей и безъ проводниковъ? Сначала Исаакъ повторилъ свои воззванія ко всмъ Патріархамъ, потомъ разсказалъ, что нанятые имъ люди, для отвоза его съ дочерью изъ Ашби въ Донкастерсъ, бросили ихъ здсь и увели съ собою лошадей своихъ, или боясь разбойниковъ, о которыхъ сказалъ встртившійся дровоскъ, что недалеко видлъ большую ихъ шайку, или но иной причин, которую Исаакъ позаботился объяснять. ‘Мы никогда не встртите лучшаго случая къ оказанію благодянія, — сказалъ жидъ, съ видомъ совершеннаго униженія — какъ сдланіе намъ милости, дозволеніемъ продолжать путь подъ вашимъ покровительствомъ.’

‘Нечестивый жидъ!— сказалъ Ательстанъ, который былъ очень памятливъ, особенно когда кмъ-нибудь быль обиженъ, — разв ты забылъ, что сдлалъ въ галлере въ первый день турнира? Прячься отъ разбойниковъ, дерись или мирись съ ними, длай что хочешь, но не жди отъ насъ помощи, ежели бы разбойники грабили только подобныхъ теб людей, которые грабятъ сами всхъ, то я почиталъ бы ихъ честнйшими людьми.’

Жестокій отзывъ Ательстана не былъ одобренъ Цедрикомъ. ‘Мы лучше сдлаемъ, — сказалъ онъ — ежели удлимъ имъ нсколько лошадей, чтобъ они могли дохать до ближней деревни, и дадимъ имъ для защиты двухъ воиновъ, это хотя и уменьшитъ наши силы, но, почтенный Ательстанъ, мечи наши и осмеро воиновъ, которые при насъ останутся, достаточны будутъ для отраженія и двадцати разбойниковъ.’

Лэди Ровена, которую извстіе о разбойникахъ хотя нсколько и испугало, сильно поддерживала предположеніе своего попечителя. Ревекка подбжала къ ней, преклонила колно., взяла полу ея платья и почтительно поцловала оную, но обыкновенію восточныхъ странъ, гд это всегда длаютъ, разговаривая съ высшими. Ревекка, посл оказанія сего знака уваженія, встала и начала просить Лэди Ровену, сжалиться надъ ними и дозволить имъ продолжать путь вмст съ собою. ‘Я не для себя прошу у васъ этой милости, — сказала она — даже и не для старика отца моего, я знаю, что достаточно имени нашего, чтобъ презришь насъ, но въ этой повозк есть раненый человкъ, онъ Христіанинъ, дозвольте намъ довести его подъ вашимъ покровительствомъ, вы конечно никогда не простили бы себ отказа въ этомъ, ежели бы одъ былъ причиною какого нибудь несчастнаго для этаго человка послдствія.’

Благородство вида и голосъ Ревекки тронули Лэди Ровену.

‘Этотъ старикъ безъ всякой защиты, — сказала она Цедрику — эта двица проситъ такъ убдительно, въ повозк же есть раненый человкъ, и мы не были бы Христіанами, ежели бы не оказали имъ помощи въ такой крайности. Мы можемъ имъ удлить двухъ муловъ для повозки и двухъ лошадей для самихъ ихъ, и дозволить имъ хать съ нами.’

Цедрикъ согласился на это безъ затрудненія, а Ательстанъ только потребовалъ, чтобъ Іудеяне хали позади всхъ. ‘Тамъ они встртятъ Вамбу — сказалъ онъ — и я полагаю, что у него есть еще прежній щитъ для обороны.’

‘Я оставилъ мой щитъ на пол сраженія, — сказалъ Вамба — эта участь не одного меня постигла.’

Ательстанъ покраснлъ отъ досады, потому что это съ нимъ случилось въ послдній день турнира, но не ршился ничего сказать, а Лэди Ровена, которой это очень понравилось, желала заставишь Ревекку забыть сдланный Ательстаномъ непріятный отзывъ, и предложила ей хать рядомъ съ собою.

‘Это будетъ неприлично, — сказала Ревекка съ уваженіемъ, смшаннымъ нсколько съ гордостію — товарищество мое можетъ почесться унизительнымъ для моей великодушной покровительницы.’

Между тмъ развьючивали двухъ муловъ и раздлили ихъ вьюки на другихъ. Все это длалось очень проворно, потому что приближеніе ночи и мысль о разбойникахъ прибавляли каждому дятельности.

Въ это время Гуртъ сказалъ, что веревки длаютъ ему большую боль. Вамба взялся ихъ ослабить, но случайно, или съ намреніемъ, такъ худо ихъ завязалъ, что Гуртъ скоро нашелъ средство совсмъ отъ нихъ избавиться и скрыться въ густот лса, прежде нежели успли сетъ на лошадей.

Исааку назначено было мсто на одной лошади съ Гуртомъ, и никто не замчалъ, оба ли они сидятъ на ней, потому что все вниманіе обращено было на разбойниковъ, которыхъ полагали встртитъ.

Путешественники хали узкою тропинкою одинъ за другимъ и спускались подъ гору, подл ручья, текущаго болотистымъ мстомъ, между растущихъ поберегу старыхъ втвистыхъ изъ. Цедрикъ и Ательстанъ, хавшіе впереди, видли что это мсто очень удобно для нападенія разбойникамъ и что одна скорая зда могла предупредить оное, по не бы по возможности хать скоро, потому что лошади вязли на каждомъ шагу. Путешественники, перехавъ въ бродъ ручей и едва взъхавъ на другой берегъ, увидли себя окруженными со всхъ сторонъ множествомъ вооруженныхъ людей, которые, чтобъ лучше представитъ Саксонскихъ разбойниковъ, громко кричали: ‘Во имя Св. Георгія! Во имя Англіи!’

Цедрикъ и Ательстанъ немедленно были взяты, но различнымъ образомъ: Цедрикъ бросилъ свое копье въ перваго, встртившагося ему непріятеля, и ударъ былъ врне, нежели въ Фанга, потому что копье Цедриково пригвоздило мнимаго разбойника къ дереву, близь котораго онъ стоялъ. Цедрикъ, сдлавъ это, немедленно выхватилъ свой мечъ и хотлъ имъ поразить другаго, но, въ запальчивости, зацпилъ мечемъ за сукъ толстаго дерева и изломалъ его. Въ это время нсколько человкъ бросились къ Саксонцу, сняли его съ лошади и взяли въ плнъ. Ательстанъ же подвергся подобной участи, не успвъ даже ршиться, на кого изъ нападающихъ обратить свое оружіе и что сдлать, чтобы поставить себя въ оборонительное положеніе.

Люди, составлявшіе ихъ свиту и находившіеся между навьюченными мулами, удивленные и устрашенные участію своего господина, почти не противопоставляли никакого сопротивленія, и легко были обезоружены напавшими на нихъ людьми, которые также взяли Лэди Равену, находившуюся посредин, и Исаака съ его дочерью, бывшихъ позади.

Никто не избгъ плна, изключая одного Вамбы, оказавшаго въ этомъ случа боле храбрости, нежели т, которые почитали себя его умне. Онъ, выхвативъ мочь у одного изъ служителей, который, казалось, не расположенъ былъ длать изъ него употребленія, защищался съ такимъ искусствомъ, что долго не допускалъ къ себ никого, и даже покушался Помочь своему господину, но видвъ, чъ это не возможно и что вс его товарищи были уже связаны, спустился тихонько съ лошади и пользуясь темнотою и общимъ замшательствомъ, ушелъ въ лсъ.

Совсмъ тмъ, храбрый шутъ, едва увидлъ себя на свобод, какъ началъ думать о томъ, чтобъ возвратиться раздлить плнъ съ своимъ господиномъ которому былъ искренно преданъ.

‘Я слыхалъ, — думалъ онъ — что свобода есть большое счастіе, по мн хотлось бы, чтобъ умный человкъ растолковалъ такому дураку, какъ я, что ему длать съ свободою, которую онъ получилъ противъ воли?’

‘Вамба!’ Сказалъ кто-то тихо, и подбжала собака, въ которой Вамба узналъ Фанга.

‘Гуртъ!— отвчалъ Вамба, также тихо — ты ли это?’

‘Я, — отвчалъ Гуртъ, подошедъ къ нему — но чшб значитъ это оружіе?’ ‘Бездлица: они вс въ плну.’

‘Въ плну! кто?’

‘Нашъ господинъ, Лэди Ровена, Освальдъ и вс прочіе.’

‘Ради Бога, скажи, кто ихъ взялъ въ плнъ и какъ?’

‘Цедрикъ сражался слишкомъ проворно, Ательстанъ слишкомъ медленно, а прочіе совсмъ не сражались. Люди, взявшіе ихъ въ плнъ одты въ зеленое платье и въ маскахъ, Вс наши товарищи лежатъ на трав связанные, и я бы позабавился надъ ними, ежели бы могъ не плакатъ.’

Гуртъ покраснлъ. ‘Вамба!— сказалъ онъ — ты вооруженъ, сердце твое лучше твоей головы, насъ только двое, но внезапное нападеніе на людей, которые его не ожидаютъ, можетъ бытъ успшно. Ступай за мною, надобно избавить Цедрика.’

‘Да разв ты забылъ, Гуртъ! что еще часу не прошло, какъ ты клялся, что никогда ему не простишь.’

‘Тогда онъ не имлъ нужды въ моей помощи. Пойдемъ, ступай за мною.’

Въ это время между ими явился третій человкъ, котораго, по его наряду и вооруженію, можно бы было почесть за одного изъ людей, взявшихъ въ плнъ Цедрика, потому что онъ отличался отъ нихъ только тмъ, что былъ безъ маски, но по спокойному его и важному виду, по богатой перевязи и по висящему на ней рогу, Вамба узналъ въ немъ, не смотря на темноту, Локслея, стрлка, получившаго награду на турнир.

‘Что это значитъ, кто осмливается нападать и брать въ плнъ въ этомъ лсу?’ Сказалъ онъ.

‘Ихъ бы можно почесть за твоихъ товарищей, потому что не возможно быть двумъ каплямъ воды боле похожимъ между собою.’ Отвчалъ Вамба.

‘Я это сейчасъ узнаю.— сказалъ Локелей — Подождите меня здсь. Я вамъ запрещаю подъ опасностію лишенія жизни сходишь съ этаго мста до моего возвращенія. Повинуйтесь мн, это будетъ полезно и для васъ, и для вашихъ господъ. Между тмъ нужно взять нкоторыя предосторожности.’

Сказавъ это, онъ снялъ съ себя перевязь, вынулъ перо изъ своей шапки, отдалъ ихъ Вамб и, вынувъ изъ кармана маску и надвъ ее, еще подтвердилъ имъ, чтобъ они не сходили съ мста, и оставилъ ихъ.

‘Дожидаться ли намъ его, или доказать ему, что у насъ есть ноги?— сказалъ Вамба — мн кажется, что онъ самъ разбойникъ, и я незнаю по чему мы должны ему повиноваться?’

‘Кто бы онъ ни былъ, — сказалъ Гуртъ — что мы теряемъ дожидаясь его? ежели онъ принадлежитъ къ этой шайк разбойниковъ, то намъ отъ него уйти не куда, сверхъ того и между самыми разбойниками есть честные люди.’

Локслей не замедлилъ возвратиться.

‘Я ихъ видлъ, — сказалъ онъ — и даже говорилъ съ ними, по платью они меня почли за своего товарища. Я знаю куда они дутъ и кто они. По ихъ много и они хорошо вооружены, посл чего троимъ напасть на нихъ было бы сумазбродство, надобно собрать больше силъ, и я знаю, гд ихъ взять. Вы, думаю, оба врные служители Цедрика Саксонца, итакъ слдуйте за мною. Никто не скажетъ, что другъ Англіи и Англичанъ будетъ имть недостатокъ въ помощи въ случа опасности, но намъ нужно поспшить: они готовятся итти дале.’

Сказавъ это и велвъ Вамб и Гурту за собою слдовать, онъ пошелъ цликомъ чрезъ густой лсъ.

Вамба не могъ итти долго, молча. ‘Гуртъ!— сказалъ онъ въ полголоса, взглянувъ на перевязь и рогъ, бывшіе еще у него — эта награда, кажется, недавно дана за стрльбу?’

‘А я, — сказалъ Гуртъ еще тише — побьюсь объ закладъ о всемъ стад моего господина, что именно его голосъ я слышалъ, когда на турнир третьяго дни говорилъ стрлокъ, получившій награду.’

‘Друзья мои, — сказалъ Лчислей, который, не смотря на ихъ предосторожность, слышалъ ихъ разговоръ — все равно, кто бы я ни былъ. Ежели я успю освободить вашего господина, то вы будете почитать меня за лучшаго его друга во всей Англіи, а какъ я ни называюсь, искусно или нтъ стрляю изъ лука, днемъ или ночью люблю прохаживаться: это все до васъ не касается, и вы лучше сдлаете, ежели объ этомъ не будете заботиться.’

‘Ну, братъ!— сказалъ тихо Вамба Гурту — мы всунули голову въ львиную пасть, Богъ всть, вытащимъ ли ее назадъ.’

‘Молчи, — отвчалъ Гуртъ — не разсерди его какою-нибудь глупостію, я надюсь, что все кончится хорошо.’

Глава X.

Не прежд, какъ чрезъ три часа скорой ходьбы, Вамба, Гуртъ и ихъ товарищъ достигли до поляны, посредин которой находился большой старый дубъ, распространявшій во вс стороны свои густыя втви. Пять или шесть человкъ, одтыхъ подобно Локслею, лежали подъ этимъ дубомъ, въ то время, какъ одинъ ходилъ взадъ и впередъ, въ нкоторомъ разстояніи, въ вид часоваго.

Услышавъ шорохъ отъ приближенія нашихъ путешественниковъ, онъ встрвожилъ своихъ товарищей, которые не медленно схватили свои луки и приготовились пустить стрлы въ ту сторону съ которой слышали шорохъ, но начальникъ ихъ подалъ условный знакъ, и угрожающее ихъ положеніе уступило мсто уваженію и покорности.

‘Гд Менье?’ спросилъ Локслей.

‘На Ротергамской дорог.’

‘Сколько съ нимъ человкъ?’

‘Шесть и добрая надежда на добычу.’

‘Хорошо, а гд Аланъ-Даль?’

‘У Ватлинга съ четырмя человками, ожидаетъ прозда Жорвальскаго игумна.’

‘Это хорошо придумано, а гд Тукъ?’

‘Въ своей пустын.’

‘Я пойду къ нему, вы же ступайте въ разныя стороны и немедленно соберите всхъ нашихъ товарищей: дичь, за которою мы пойдемъ, не побжитъ отъ насъ, но будетъ защищаться. Чтобы вс были здсь за часъ до разсвта. Постойте, — прибавилъ онъ, когда они готовились исполнить его повелніе — я позабылъ главное. Двое изъ васъ должны, сколь можно проворне, отправиться по Торквильстонской дорог къ замку Регинальна Фрондбефа. Шайка негодяевъ, переодтыхъ въ наше платье, везутъ туда плнными Цедрика Саксонца и его свиту. Это насъ обижаетъ и честь наша требуетъ отмщенія. Примчайте за ними съ особеннымъ вниманіемъ, потому что, хотя бы они и успли дохать до замка прежде, нежели мы соединимъ наши силы, мы все должны за себя отмстить и освободить плнныхъ, которыхъ они захватили, переодвшись въ наше платье. Не теряйте же ихъ изъ виду, и самые проворные ходоки изъ васъ, чтобъ меня извщали о нихъ.’

Вс немедленно отправились въ разныя стороны, начальникъ же ихъ съ Гуртомъ и Вамбою, смотрвшими на него съ нкоторымъ страхомъ и уваженіемъ, взяли направленіе къ пустын Копмангуртской.

Въ то время, какъ они пришли на лужайку, на краю которой находилась описанная нами пристроенная къ скал хижина Тука, Вамба сказалъ тихо Гурту: ‘Клянусь моими колокольчиками, что это разбойничье гнздо. Слышишь, какія молитвы распваютъ въ пустын.’

Въ самомъ дл въ это время веселый Тукъ и Рыцарь пли застольную псню, повторяя:

‘Искрометный сокъ

‘Веселье намъ дастъ:

‘Бутылку подавайте,

‘Полне наливайте.’

‘Не худо пропто, — сказалъ Вамба — но скажите, ради Бога, кто бы ожидалъ услышать такую заутреню въ кель отшельника?’

Въ это время Локслой постучался въ двери и встревожилъ Тука и ею гостя.

‘Бьюсь объ закладъ, — сказалъ Тукъ, остановившись въ средин куплета — что это еще какой-нибудь заблудшійся путешественникъ. Мн бы не хотлось по моему званію, чтобъ онъ засталъ насъ въ такихъ набожныхъ занятіяхъ У всякаго есть свои пріятели, г. Безпечный, и найдутся такіе злые люди, которые оказываемое мною вамъ гостепріимство почтутъ за развратъ и за пьянство.’

‘Низкіе клеветники!— сказалъ Рыцарь — я хотлъ бы ихъ за это проучить, но вы правы, г. Пустынникъ, у всякаго есть свои непріятели, въ здшнемъ королевств находятся и такіе люди, которыхъ я также хочу лучше встрчать съ закрытымъ лицемъ.’ ‘Такъ наденьте же вашъ шлемъ, г. Безпечный,— сказалъ Тукъ — сколько можете проворне, я же между тмъ спрячу въ шкафъ бутылку, стаканы и остатокъ пирога, а чтобы все прикрыть, поите за мною, старайтесь только вести голосъ, не заботясь о словахъ, я и самъ врядъ ли ихъ знаю.’

Сказавъ это, онъ проворно спряталъ остатокъ ужина и за плъ громко по-Латын, Рыцарь же, надвъ поспшно латы и шлемъ, и смясь отъ всего сердца, началъ помогать ему своимъ голосомъ.

‘Что вы тамъ поете въ такое время?’ Вскричалъ Локслей, застучавъ въ дверь въ другой разъ.

Шумъ, происходящій отъ пнія и, можетъ быть, дйствіе повторенныхъ многократно бокаловъ препятствовали Туку узнать голосъ Локслея. ‘Иди своею дорогою — отвчалъ онъ — и не мшай намъ въ нашихъ занятіяхъ.’

‘Несносный человкъ!— вскричалъ_ Локслей — Не узнаешь что ли ты голоса Локслея?’

‘Прекрасно, — сказалъ Тукъ — нечего бояться.’

‘Кто же это такой? Мн нужно знать, кто онъ?’ Сказалъ Рыцарь.

‘Кто? Увряю васъ, что другъ.’

‘Да что за другъ? Онъ можетъ быть другомъ теб, а мн врагомъ.’

‘Кто онъ? Объ этомъ легче спросить, нежели на это отвчать, да, я вспомнилъ, это добрый лсничій, о которомъ я вамъ сказывалъ.’

‘Такой же добрый лсничій, какъ ты набожный пустынникъ?’

‘Точно.’

‘Такъ отвори же ему дверь, ежели не хочешь, чтобъ онъ ее выломилъ.’Сказалъ Рыцарь въ то время, какъ Локслей началъ стучать въ третій разъ.

Собаки, залаявшія сначала, почуявъ посл знакомаго человка, начали скрести лапами дверь, какъ бы изъявляя желаніе, чтобъ ее отперли.

Наконецъ дверь отворилась, и Локслей вошелъ съ своими двумя товарищами.

‘Тукъ! гд нашелъ ты этаго новаго товарища?’ Спросилъ Локслей, увидвъ рыцаря.

‘Онъ нашъ братъ, — отвчалъ Тукъ — мы провели ночь по нашему.’

‘Онъ, кажется, членъ военнаго Ордена,— сказалъ Локслей — но дло не о томъ, намъ сегодня нужны вс наши товарищи до послдняго, итакъ сбрось свою рясу, положи четки и возьми лукъ и копье, но не съ ума ли ты сошелъ?— прибавилъ онъ, отведя его къ сторон За чмъ пустилъ ты къ себ этаго незнакомаго Рыцаря, разв ты забылъ наши прежнія правила?’

‘Незнакомаго! Я его знаю, какъ нищій свою суму.’

‘Какъ же его зовутъ?’

‘Какъ его зовутъ! Какъ будто я стану пить съ человкомъ, котораго не знаю какъ зовутъ, его зовутъ Безпечный.

‘Ну, братъ! ты безъ ума пилъ, и боюсь, что безъ ума и болталъ.’

‘Исправный стрлокъ!— сказалъ Рыцарь — не укоряй моего веселаго хозяина, онъ не могъ отказать мн въ гостепріимств, поточу что я принудилъ бы его оказать мн оное.’

‘Принудилъ бы!— повторилъ Тукъ — Погоди, я перемню рясу на зеленый кафтанъ и тогда посмотрю, кто принудитъ меня сдлать, чего не захочу.’ Сказавъ это, онъ сбросилъ съ себя рясу и остался въ сромъ жилет и панталонахъ, потомъ надлъ зеленыя шаровары и попросилъ Вамбу помочь ему надть кафтанъ такого же цвта.

‘Разв вы думаете, — сказалъ Вамба — что мн не гршно помогать отшельнику переодваться браконьеромъ, или даже … даже не знаю чмъ?’

‘Не бойся ничего, — отвчалъ Тукъ — надвая этотъ кафтанъ, я перестаю быть отшельникомъ.’

‘Г. Рыцарь, — сказалъ Локслей, во время одванья Пустынника — вы не можете сказать, что вы не тотъ самый, котораго храбрость ршила побду во второй день турнира?’

‘Ежели бы это было и справедливо, искусный стрлокъ, но къ чему бы это вело?’

‘Къ тому, что я почелъ бы васъ человкомъ, расположеннымъ принимать сторону слабаго и угнтеннаго.’

‘Это обязанность всякаго истиннаго Рыцаря, и мн очень бы было жаль, ежели ли бы меня подозрвали неготовымъ сего исполнить.’ Сказалъ Рыцарь.

‘Сверхъ этаго, я желалъ бы, чтобы вы были столь же добрымъ Англичаниномъ, какъ и храбрымъ Рыцаремъ, потому что предпріятіе, о которомъ я вамъ буду говорить, есть обязанность всякаго честнаго человка, а еще боле истиннаго Англичанина.’

‘Въ этомъ случа ты ни къ кому лучше не можешь обратиться, какъ ко мн, польза послдняго изъ Англичанъ никому не можетъ быть столь драгоцнна, какъ мн.’

‘Итакъ, я вамъ скажу о предпріятіи, которому вы можете съ честію содйствовать, ежели вы въ самомъ дл то, чмъ кажетесь. Мошенники, переодвшись въ платье людей, которые боле ихъ стоятъ, захватили знатнаго Англичанина, называющагося Цедрикомъ Саксонцемъ, его питомицу, его друга Ательстана Конингбургскаго и всю его свиту, они ихъ повезли въ замокъ Торквильстонъ, находящійся въ здшнемъ лсу и принадлежащій Норманскому владльцу. Я васъ спрашиваю, хотите ли вы, какъ храбрый Рыцарь, какъ истинный Англичанинъ, помочь намъ ихъ освободить?’

‘Я почитаю это моею обязанностію, но хотлъ бы знать, кто ты самъ, принимающій въ нихъ такое участіе?’

‘Я……. человкъ безъ имени, но другъ моего отечества и друзей его. Въ настоящее время, должно вамъ ограничиться этими свдніями обо мн, и это для васъ тмъ легче сдлать, что вы и сами желаете оставаться въ неизвстности, притомъ будьте уврены, что слово мое такъ же врно, какъ и слово человка, носящаго золотыя шпоры.’

‘Я охотно этому врю, сдлавъ привычку познавать свойства людей по виду ихъ, я нахожу въ теб человка честнаго и ршительнаго, и потому не буду тебя боле спрашивать, а ограничусь увреніемъ въ готовности моей отъ всего сердца содйствовать освобожденію утшенныхъ плнниковъ, посл чего надюсь, что мы другъ друга лучше узнаемъ и будемъ довольны одинъ другимъ.’

‘Итакъ, — сказалъ Вамба на ухо Гурту, кончивъ одвать Тука и вслушавшись въ конецъ ихъ разговора — итакъ у насъ есть еще новый союзникъ. Я надюсь, что храбрость этаго Рыцаря лучшей пробы, нежели набожность отшельника и честность нашего проводника, потому, что Локслей мн кажется настоящимъ браконьеромъ, а отшельникъ обманщикомъ.’

‘Молчи Вамба, — отвчалъ Гуртъ — молчи. Это все можетъ быть справедливо, но не о всякой правд должно говорить, и кто бы ни вызвался помогать моему господину и Лэди Г о вен, я не откажусь ни отъ кого принять помощь.’

Тукъ, перемнивъ платье, вынулъ изъ шкафа оружіе, надлъ на лвую руку щитъ, привсилъ къ поясу охотничій ножъ, взялъ въ руки лукъ и копье, и, вышедъ за прочими изъ хижины, заперъ двери и спряталъ подъ порогомъ ключь.

‘Но въ состояніи ли ты намъ помогать, не тяжела ли у тебя голова?’ Спросилъ Локслсй.

‘Признаюсь, — отвчалъ Тукъ — что у меня въ глазахъ двоится и что ноги мои не такъ-то тверды, но вы увидите, что чрезъ нсколько минутъ все пройдетъ.’ Сказавъ это, онъ подошелъ къ каменному водоему, о которомъ мы упоминали, и, припавъ къ нему, началъ пить воду.

‘Г. Копмантурскій Пустынникъ, сказалъ Черный Рыцарь — сколько времени не пилъ такъ много этой воды?’

‘Два года и три мсяца.’ Отвчалъ онъ, потомъ, окунувъ голову и руки въ воду и вставъ, вскричалъ: эти притснители, эти похитители, увозящіе двицъ безъ ихъ воли? Гд они? Я въ состояніи управиться, по крайней мр, съ дюжиною ихъ.’

‘Не говори этаго, г. отшельникъ.’ Сказалъ Черный Рыцарь.

‘Нтъ боле отшельника, г. Безпечный Рыцарь. Снявъ рясу и надвъ зеленый кафтанъ, я уже не отшельникъ и ни въ чемъ не уступлю никакому воину.’

‘Полно, Тукъ.— сказалъ Локслей — Поторопимся впередъ. Теперь дло не о разсказахъ, а о томъ, чтобъ намъ соединить вс наши силы, это необходимо нужно на случай, ежели дло дойдетъ до приступа къ замку Регинальда Фрондбефа.’

‘Какъ?— сказалъ Черный Рыцарь — такъ это Регинальдъ Фрондбефъ изволитъ брать въ плнъ на большой дорог Королевскихъ подданныхъ. Разв онъ сдлался притснителемъ и разбойникомъ?’

‘Онъ всегда былъ притснителемъ.’ — Отвчалъ Локслей.

‘И разбойникомъ.’— прибавилъ Тукъ — Я увренъ, что онъ въ десятеро боле разбойникъ, неужели изъ знакомыхъ мн разбойниковъ.’

Впередъ, впередъ, — сказалъ Локслей — да молчи: надобно поспшать на мсто соединенія, а не болтать о томъ, что изъ приличія и по благоразумію должно оставаться тайною.

Глава IX.

Въ то время, какъ въ я пользу Цедрика и его товарищей принимали описанныя нами мры, люди, взявшіе ихъ плнъ, везли ихъ въ мсто ихъ заключенія. Ночь была темна, они не знали хорошо дороги, здили взадъ и впередъ, и не иначе, какъ по появленіи зари, похали скоро.

Въ продолженіи пути, начальники этихъ мнимыхъ разбойниковъ разговаривали между собою слдующее:

‘Маврикій Браси!— сказалъ Бріанъ Буа-Гильбертъ — время вамъ насъ оставить и заняться вторымъ дйствіемъ нашей драмы: приготовиться къ рол Рыцаря-освободителя.’

‘Я перемнилъ намреніе, — сказалъ Маврикій — и не прежде оставлю свою добычу, какъ отвезя ее въ замокъ Регинальда. Тамъ я явлюсь къ Лэди Ровен въ настоящемъ моемъ вид, и надюсь, что она припишетъ дйствію моей страсти мой поступокъ, въ которомъ ей признаюсь.’

‘Какая же причина заставила васъ перемнить прежній планъ?’

‘Это, я думаю, касается до одного меня.’

‘Однако, надюсь, г. Рыцарь, что эта перемна не происходитъ отъ обиднаго подозрнія, которое Вальдемаръ старался поселить въ васъ противъ меня.

Я совтуюсь только съ самимъ собою. Говорятъ, что бсъ радуется, когда воръ у вора что крадетъ, а извстно, что ни огнь, ни вода, ни пламя самого ада не въ состояніи воспрепятствовать Храмовому Рыцарю предаться своимъ страстямъ.’

‘И начальнику свободныхъ войскъ не воспрепятствуютъ подозрвать въ вроломств своего друга и товарища.’ ‘Эти слова ничего не значатъ. Довольно, что я знаю нравственность Рыцарей Храма и не подамъ случая отнять у меня добычу, съ такою опасностію пріобртенную.’

‘Да чего вы боитесь? Разв не знаете нашихъ обтовъ?’

‘Да, я знаю и то, какъ они соблюдаются, и въ настоящемъ случа не могу на васъ положиться.’

‘Узнайте же, что я нимало не забочусь о вашей голубоокой красавиц, меня побдили прелестные черные глаза.**

‘Неужели вы влюбились въ прислужницу?’

‘Нтъ, я никогда до этаго не унижусь, но въ числ, нашихъ плнницъ есть не прислужница, которая стоитъ вашей красавицы.’

‘Ужь не прекрасная ли жидовочка?’.

‘Кто жь можетъ у меня ее оспоривать?’

‘Думаю, никто, но совсть ваша не будетъ ли васъ упрекать въ связи съ жидовкою?’

‘Совсть человка, истребившаго до трехъ сотъ неврныхъ, можетъ быть спокойна.’

‘Вамъ должно лучше знать преимущества вашего Ордена, но я готовъ былъ уврять, что вы влюблены въ деньги стараго растовщика боле, нежели въ прекрасные глаза его дочери.’

‘Деньги Исаака имютъ свое достоинство, но неужели вы полагаете, что Регинальдъ ссужаетъ насъ своимъ замкомъ, не участвуя въ добыч. Я отдаю ему на его часть Исаака, а какъ и мн надобно взять свою часть, то я беру милую жидовочку. Теперь, знавъ мои намренія, не откажетесь ли вы отъ своего прежняго плана? Вы видите, что меня не должно опасаться.’

‘Я ршился не выпускать изъ рукъ моей добычи. Хотя все, что вы говорите, можетъ быть справедливо, мн не нравятся преимущества вашего Ордена, и я не могу ввриться такому человку, который, истребивъ до трехъ сотъ неврныхъ, не иметъ причины заботиться о своихъ прегршеніяхъ.’

Въ продолженіи этаго разговора, Цедрикъ длалъ тщетныя усилія, чтобъ узнать отъ окружавшихъ его, кто они и какое ихъ намреніе.

‘Вы должны бытъ Англичане, — говорилъ онъ — а между тмъ поступаете, какъ Норманцы. Мы должны быть сосдями и слдовательно должны быть друзьями, потому что нтъ Англичанина въ моемъ сосдств, который бы не былъ мн другомъ. Даже изъ числа васъ, преслдуемыхъ и скрывающихся въ лсахъ, не одинъ прибгалъ подъ мое покровительство и получалъ его, потому что я сожаллъ о васъ и о вашихъ страданіяхъ, и проклиналъ насилія, принудившія васъ принять образъ жизни, котораго безъ того вы никогда бы не приняли. Что вы хотите со мною длать? Вы мн не отвчаете. Вы поступаете хуже дикихъ зврей. Разв вы такъ же нмы, какъ они?’

Цедрикъ тщетно старался заставить говорить людей, его окружавшихъ. Они имли важную причину хранить молчаніе, и ни жалобы его, ни упреки не могли ихъ заставить ихъ прервать оное.

Наконецъ они выхали изъ лса и увидли предъ собою Торквильстонъ, древній замокъ, отнятый отцемъ Регинальда Фрондбефа у владльца онаго.

Этотъ замокъ состоялъ изъ небольшой крпости, посредин которой возвышалась большая четвероугольная башня, окруженная дворомъ и разными строеніями. Вокругъ наружной стны быль ровъ, наполнявшійся водою изъ ближняго источника. Регинальдъ, имвшій нердко по своему характеру надобность въ защищеніи себя, присоединилъ новыя укрпленія къ этому замку и построилъ на каждомъ углу онаго по башн. Съ одной стороны възжали въ замокъ чрезъ подъемный мостъ, ведущій къ огромнымъ желзнымъ воротамъ, прикрытымъ двумя небольшими башнями съ другой чрезъ узкія малыя вороша, прикрытыя редутомъ, составлявшимъ наружное укрпленіе.

Цедрикъ, какъ скоро увидлъ башни Торквильстонскія, поросшія плющемъ и мохомъ, освщаемыя первыми лучами восходящаго солнца, то и узналъ, у кого онъ въ плну.

‘Я обидлъ — сказалъ онъ окружающимъ его людямъ — разбойниковъ, укрывающихся въ здшнемъ лсу, полагая, что вы принадлежите къ числу ихъ, я назвалъ лисицами здшняго околодка бшеныхъ волковъ Французскихъ. Скажите мн, злоди! жизнь моя, или мое имніе понадобились вашему господину? Неужели и оставшіеся только двое Саксонцевъ, благородный Ательстанъ и я, не могутъ спокойно владть своимъ наслдственнымъ имніемъ? Но пусть они умерщвляютъ насъ, пусть отнимаютъ у насъ жизнь и имніе такъ же, какъ отняли свободу. Ежели Цедрикъ Саксонецъ не можетъ спасти Англію, то соглашается за нее умереть. Скажите вашему жестокосердому господину, что я его прошу только освободить съ честію Лэди Ровену. Ему нечего бояться женщины, вс же, которые могли принять ея сторону, погибнутъ вмст съ нами.’

На эти слова не было отвта такъ же, какъ и на прежнія. Наконецъ дохали до воротъ замка, Маврикій троекратно потрубилъ въ рогъ, выхали вооруженные воины, осмотрли пріхавшихъ, отворили ворота, опустили подъемный мостъ, и путешественники взъхали на дворъ замка. Плнныхъ сняли съ лошадей, отвели въ залу и предложили имъ кушанье, къ которому одинъ Ательстанъ могъ прикоснуться, впрочемъ неимвшій времени порядочно покушать, потому что его съ Цедрикомъ повели въ особую комнату, для помщенія отдльно отъ Лэди Ровены. Въ этомъ случа всякое сопротивленіе было безполезно. Комната, въ которую ихъ привели, была огромная зала, поддерживаемая двумя рядами толстыхъ столбовъ, подобныхъ видимымъ еще и нын въ древнихъ монастыряхъ.

Лэди Ровену также отдлили отъ ея свиты. Ее отвели очень учтиво, по не спрашивая о ея согласіи, въ другую часть замка. Подобное же вниманіе оказано было и Ревекк. Отецъ ея тщетно умолялъ и даже въ крайности предлагалъ деньги за то, чтобъ его не разлучали съ дочерью.

‘Ахъ ты нечестивый!— сказалъ ему одинъ изъ воиновъ — ежели бы ты видлъ нору, которая теб назначена, то не сожаллъ бы, что дочь твоя не будетъ ее раздлять съ тобою.’ Посл этаго, потащили отца въ одну сторону, а дочь въ другую. Люди, составлявшіе свиту Цедрика и Ательстана, были обезоружены, обысканы и заключены въ тюрьму въ замк. Лэди Ровен отказано было въ оставленіи при себ даже прислужницы ея Ельгиты.

Зала, въ которую отведены были Цедрикъ и Ательстанъ, была нкогда главною въ замк, но въ это время находилась въ замк уже другая главная зала, выстроенная Регинальдомъ, поддерживаемая столбами лучшей соразмрности и красоты, и отдланная вообще съ лучшимъ вкусомъ.

Цедрикъ ходилъ большими шагами, воспоминая съ досадою о случившихся непріятностяхъ, а Ательстанъ пребывалъ ко всему нечувствительнымъ, и равнодушіе его, замнявшее собою Философію, было такъ велико, что онъ едва обращалъ вниманіе на относившіяся къ нему восклицанія Цедрика.

‘Да, — сказалъ Цедрикъ, говоря боле самъ съ собою, нежели съ Ательстаномъ — здсь, въ этой самой зал, отецъ мой обдалъ съ Торквилемъ Вольфгангеромъ, когда этотъ почтенный Саксонецъ угощалъ храбраго и несчастнаго Гарольда, шедшаго противъ Норвежцевъ, соединившихся съ возмутителемъ Тости. Въ этой самой зад Гарольдъ такъ благородно отвчалъ посланнику своего возмутившагося брата. Сколько разъ отецъ мой разсказывалъ съ восторгомъ о этомъ происшествіи.

‘Когда посланникъ Тости введенъ былъ въ эту залу, она, не смотря на свою огромность, едва могла вмщать всхъ Саксонскихъ благородныхъ владльцевъ, тснившихся вокругъ своего Короля и разд клавшихъ съ нимъ обдъ.’

Послднія слова обратили на себя вниманіе Ательстана. ‘Я надюсь, — сказалъ онъ — что около полудня не забудутъ и намъ дать обдать, да я и не люблю сть тотчасъ, сошедши съ лошади, хотя медики и находятъ это здоровымъ, мой аппетитъ тогда не въ порядк.’

Цедрикъ продолжалъ, не обращая вниманія на слова своего друга: ‘Посланникъ Тоеши шелъ по этой зал, не страшась грозныхъ взоровъ владльцевъ, находившихся въ ней, и, подошедъ къ трону Короля, почтительно ему поклонился.

‘Государь’!— сказалъ онъ — какихъ условій долженъ ожидать отъ васъ братъ вашъ, ежели положитъ оружіе и будетъ просить мира?’

‘Братской любви, — отвчалъ великодушный Гарольдъ — и прекраснаго герцогства Нортумберландскаго.’

‘Ежели Тости приметъ это условіе, — продолжалъ посланникъ — какое владніе дадите вы его врному союзнику, Королю Норвежскому Гардрад?’

‘Три аршина земли, — отвчалъ Гарольдъ — и, какъ увряютъ, что онъ великанъ, то, можетъ быть, еще нисколько вершковъ въ добавокъ.’

‘Въ зал раздались рукоплесканія, каждый владлецъ взялъ свой кубокъ и выпилъ въ честь того дня, въ который Гардрада сдлается обладателемъ назначаемаго ему въ Англіи владнія.’

‘Я охотно бы къ нимъ присоединился, — сказалъ Ательстанъ — потому что у меня языкъ засохъ отъ жажды.’ ‘Посланникъ, — продолжалъ Цедрикъ, не смотря на малое вниманіе своего слушателя — возвратился съ этимъ отвтомъ къ Тосши и его союзнику. Тогда-то стны Стамфорда увидли ту ужасную битву, въ которой Тости и Норвежскій Король, оказавшіе неслыханную храбрость, пали въ прахъ, съ десятью тысячами своихъ воиновъ. Посл этаго, кто бы могъ поврить, что въ тотъ самый день, который былъ ознаменованъ такою побдою, Норманскіе корабли пристанутъ къ берегамъ Суссекскаго графства? Кто бы могъ поврить, что чрезъ нсколько посл того дней, самъ несчастный Гарольдъ не будетъ имть въ своемъ королевств боле трехъ аршинъ земли, которые предлагалъ Норвежскому Королю? Кто бы могъ повришь, что вы, почтенный Ательстанъ, который происходитъ отъ крови Гарольда, что л, котораго отецъ былъ не изъ послднихъ защитниковъ трона нашихъ Сакеонскихъ королей, будемъ въ этой самой зал, знаменитой толь славными воспоминаніями, въ плну у презрннаго Норманца?’

‘Это конечно непріятно, — отвчалъ Ательстанъ — но я надюсь, что насъ выпустятъ за порядочный выкупъ, и что ни въ какомъ случа не могутъ имть желанія уморить насъ съ голоду, хотя впрочемъ я не вижу никакого приготовленія къ обду, не смотря, что должно быть уже не рано. Взгляните въ окно почтенный Цедрикъ, высоко ли солнце и не близко ли уже къ полудню?’

‘Можетъ быть, что уже и близко,— отвчалъ Цедрикъ — но я не могу смотрть въ это окно, оно заставляетъ меня сдлать горестныя воспоминанія, хотя и некасающіяся до настоящаго нашего положенія.

‘Въ то время, почтенный Ательстанъ, когда длано было это окно, предки наши не знали еще искусства длать стекла и еще мене ихъ расписывать. Гордость отца Вольфгангерова заставила его вызвать изъ Нормандіи художника для украшенія его замка этимъ новымъ изобртеніемъ роскоши, которое ясному свту небесному даетъ такія обманчивыя оттнки. Этотъ иностранецъ пріхалъ сюда бднымъ, низкимъ, услужливымъ, готовымъ снимать шляпу предъ послднимъ въ дом служителемъ, но похалъ обратно гордымъ и богатымъ. Онъ разсказалъ своимъ соотечественникамъ о изобиліи здшней страны и о простот Саксонцевъ. Все это было предвидно и предсказано потомками Генгиста и его грубыхъ подданныхъ, по этой самой причин соблюдавшими свято нравы и обычаи своихъ отцевъ. Когда мы начали удаляться отъ ихъ правилъ и образа жизни, призвали иноземцевъ, сдлали изъ нихъ довренныхъ людей и друзей, заимствовали отъ нихъ искусства и художества и презрили простые обычаи своихъ предковъ, тогда мы ослабли, и роскошь Норманцевъ поработила насъ прежде ихъ оружія. Наша грубая пища, сндаемая въ мир и свобод, была предпочтительне лакомыхъ яствъ, привязанность къ которымъ связала насъ и предала въ руки нашихъ поработителей.’

‘Теперь — сказалъ Ательстанъ — мн и самая грубая пища показалась бы лакомымъ яствомъ, и я не могу надивиться, что вы, почтенный Цедрикъ, помнивъ такъ врно давно случившіяся обстоятельства, забываете о времени обда.’

Посл этаго отзыва Ательстана, Цедрикъ сказалъ про себя съ досадою: ‘Говоритъ съ нимъ о чемъ-нибудь, кром его кушанья, значитъ попустому терять время, въ него вселилась душа Гордиканута, единственное для него благо сть и пить. Увы!— прибавилъ онъ, взглянувъ съ состраданіемъ на своего товарища — возможно ли, чтобъ такая красивая и благородная наружность покрывала столь тяжелый и грубый умъ! чтобъ столъ важное дло, какъ возстановленіе Англіи, утверждалось на основаніи столь ненадежномъ! При всемъ томъ, Лэди Ровена, благодаря ея добродтели и возвышенности характера, сдлавшись его женою, можетъ возбудить въ немъ любовь къ отечеству, которая только что въ оцпненіи, но какъ помышлять объ этомъ въ то время, когда и онъ, и Лади Ровена, и я, находимся въ плну у Регинальда Фрондбефа, и когда, можетъ быть, для того и взяли насъ въ плнъ, что опасаются нашей свободы.’

Между тмъ какъ Цедрикъ погружался въ свои печальныя размышленія, двери отворились и вошелъ кравчій, держащій въ рук блую трость, знакъ своего званія, и послдуемый четырьмя слугами, несущими столъ съ кушаньемъ, котораго видъ и запахъ, казалось, заставили забыть все Ательстана. Кравчій и слуги были въ маскахъ.

‘Что значатъ эти маски?— сказалъ Цедрикъ — разв вашъ господинъ думаетъ, что мы не знаемъ, гд находимся и у кого въ плну? Скажите ему, — продолжалъ онъ, желая воспользоваться этимъ случаемъ для начала переговоровъ о своемъ освобожденіи — скажите Регинальду Фрондбефу, что не можетъ быть другой причины сдланному имъ съ нами поступку, кром ненасытнаго его корыстолюбія, и что мы готовы исполнить его разбойническое требованіе. Пусть онъ назначитъ, сколько ему надобно выкупа, и мы ему заплатимъ, ежели только онъ будетъ не свыше нашей возможности.’

Кравчій, не отвчая, почтительно поклонился.

‘Сверхъ того, скажите Регинальду Фрондбефу, — присовокупилъ Ательстанъ — что я вызываю его на смертельный поединокъ, пшаго или коннаго, какъ и гд онъ захочетъ, въ продолженіи осьми дней по нашемъ освобожденіи, и ежели онъ Рыцарь и уважаетъ правила чести, то не долженъ отказаться отвчать на мой вызовъ.’

Кравчій вторично поклонился молча, и вышелъ съ слугами.

Ательстанъ не могъ чисто выговоришь этаго вызова, потому что ротъ у него въ то время былъ полонъ, и это обстоятельство, соединяясь съ обыкновенною его медлительностію, ослабило очень угрожающій тонъ, который онъ хотлъ наблюсти въ этомъ случа. Совсмъ тмъ, Цедрикъ, начинавшій уже при всемъ своемъ уваженіи къ высокому происхожденію Ательстана терять терпніе, принялъ его слова за доказательство, что наконецъ онъ начинаетъ чувствовать въ полной мр свою обиду. Онъ взялъ за руку Ательстана, и съ чувствомъ пожалъ ее въ знакъ своего совершеннаго одобренія, но восторгъ его опять прохладился, когда Ательстанъ сказалъ, что онъ готовъ драться съ дюжиною Рыцарей, чтобъ выпили скоре изъ замка, въ которомъ кладутъ чеснокъ во вс кушанья.

Посл сего, Цедрикъ слъ противъ него за столъ и доказалъ, что ежели несчастное положеніе его отечества и занимало его столько, что препятствовало заботиться объ обд, но что хорошій аппетитъ былъ не послднимъ въ числ добрыхъ качествъ, наслдованныхъ имъ отъ своихъ предковъ.

Знатные плнники еще не кончили своего обда, какъ были встревожены звукомъ рога, раздавшимся у воротъ и троекратно повтореннымъ съ такою силою, съ какою, говорятъ, трубятъ странствующіе Рыцари, когда желаютъ разрушить стны башни, въ которой какой-нибудь чародй содержитъ въ заключеніи юную красавицу. Саксонцы вскочили изъ-за стола и подбжали къ окну, но не могли удовлетворить своему любопытству, потому что вс окна были на дворъ, по безпокойству же, произведенному этимъ звукомъ въ замк, казалось, что онъ предвщалъ что-то очень важное.

Глава X.

Саксонскіе владльцы, увидвъ, что не могутъ удовлетворишь своему любопытству, сли опять за столъ. Мы оставимъ ихъ въ этомъ занятіи и постимъ Исаака Іоркскаго, котораго заключеніе было несравненно жесточае.

Бдный Іудеянинъ былъ брошенъ въ сырое и нездоровое подземелье, находившееся подъ окружавшимъ замокъ рвомъ, въ которое свтъ едва проницалъ сквозь сдланную вверху отдушину и въ которомъ въ самый полдень царствовали сумерки, превращавшіеся въ совершенную ночь задолго прежде, нежели солнце переставало освщать прочія части замка, Толстыя заржавленныя цпи, укрпленныя въ стнахъ этаго подземелья, казалось, были употребляемы для людей, которые могли почитаться опасными по своей сил, или неустрашимости, и нсколько человческихъ костей свидтельствовали, что нкогда человкъ погибъ въ этой обители ужаса и оставленъ былъ тамъ безъ погребенія.

Огромная чугунная печь занимала одну сторону подземелья, она была наполнена угольями и на поверхности ея находилось нсколько желзныхъ полосъ, покрытыхъ ржавчиною.

Все это могло бы устрашить и не Исаака, но онъ былъ спокойне въ минуты встртившейся уже опасности, нежели ожидая оной. Охотники увряютъ, что заяцъ чувствуетъ боле страха, когда гонится за нимъ собака, нежели когда попадется уже ей въ зубы, равнымъ образомъ, вроятно, что воображеніе Іудеевъ не было поражаемо неожиданностію по наступленіи несчастія, дйствующею на душу сильне самаго страха. Сверхъ того, Исаакъ находился уже не въ первый разъ въ опасномъ положеніи, и прежніе опыты поддерживали его надежду избавиться и въ настоящемъ случа отъ погибели, а непоколебимое упрямство и ршительность, заставлявшія Іудеевъ предпочитать изобртаемыя гонителями мученія исполненію несправедливыхъ ихъ требованій, заставляли его ршиться на страдальческое сопротивленіе.

Итакъ онъ, подобравъ свое платье, для предохраненія его отъ мокроты, слъ на большомъ камн, единственномъ стул, находившемся въ подземель. Его длинная борода, всклокоченные волосы, руки сложенныя на груди, епанча опушенная мхомъ и большая желтая шапка наголов, при слабомъ свт, прокрадывающемся въ отдушину въ подземелье, длали изъ него картину достойную Рембранта. Исаакъ провелъ три часа въ этомъ положеніи, не перемняя онаго. Наконецъ, послышались шаги идущихъ по лсниц, отперлись съ громомъ запоры, отворились со скрыпомъ двери и вошелъ Регинальдъ, послдуемый двумя Азіатскими невольниками Бріана.

Регинальдъ имлъ большой ростъ и необыкновенную силу, провелъ всю жизнь свою, или въ войн, или въ нападеніи на своихъ сосдей, и никогда не останавливался въ выбор средствъ для умноженія своего богатства и могущества. Видъ его согласенъ былъ съ его характеромъ. Онъ былъ угрюмъ, дикъ и жестокъ, рубцы, покрывавшіе его лице, какъ признаки храбрости, могущіе внушать уваженіе къ другому, усугубляли отвращеніе и ужасъ, производимые его видомъ, одежда его состояла изъ узкой кожаной фуфайки, истертой во многихъ мстахъ латами, и все вооруженіе его заключалось въ одномъ кинжал, прившенномъ къ поясу съ лвой стороны, какъ бы для сдланія равновсія связк ключей, висящей съ правой стороны онаго.

Вошедшіе за нимъ черные невольники, вмсто своего богатаго восточнаго платья, были одеты въ шировары изъ толстаго полотна и такія же фуфайки, съ засученными рукавами подобно мясникамъ, въ рукахъ у нихъ было по закрытой корзин. Они вошедъ остановились у дверей. Решнальдъ заперъ оныя, подошелъ къ жиду и устремилъ на него свои глаза. Можно бы подумать, что дикій и суровый взоръ Барона производилъ тоже дйствіе надъ его несчастнымъ плнникомъ, какое приписываютъ взору нкоторыхъ змй надъ ихъ жертвою. Исаакъ ороблъ до такой степени, что не имлъ силъ сдлать никакого движенія, смотрлъ на Регинальда, разинувъ ротъ, и не могъ ни встать для изъявленія ему почтенія, ни даже взяться за свою шапку, казалось, что онъ весь сжался и сдлался гораздо мене.

Норманскій же Рыцарь, напротивъ, поднялъ голову и вытянулся подобно орлу, воздымающему перья, когда готовится пасть на беззащитную добычу. Онъ остановился въ трехъ шагахъ отъ камня, на которомъ сидлъ несчастный Исаакъ, и сдлалъ знакъ одному изъ невольниковъ, чтобъ онъ приближился. Черный прислужникъ подошелъ, вынулъ изъ своей корзины большія всы и гири, положилъ ихъ къ ногамъ Регинальда и возвратился на прежнее мсто къ своему товарищу.

Вс движенія черныхъ невольниковъ были медлительны и таинственны, какъ бы людей, мыслящихъ о какомъ-либо ужасномъ позорищ и къ оному приготовляющихся.

Наконецъ Регинальдъ сказалъ громкимъ голосомъ, раздавшимся въ сводахъ подземелья:

‘Нечестивый жидъ! видишь ли ты эти всы?’

Несчастный Исаакъ едва имлъ силы сдлать движеніемъ головы знакъ подтвержденія.

‘Ты долженъ мн отвсить тысячу фунтовъ серебра Лондонскаго вса и доброты.’

‘Великій Авраамъ!— вскричалъ Исаакъ, получившій въ этой крайности употребленіе голоса — требовалъ ли кто когда-нибудь такую сумму? Чьи глаза видли когда-нибудь такую бездну серебра? Его не найдешь столько у всхъ Іудеевъ Іоркскихъ!’

‘Я сговорчивъ: Ежели серебро такъ рдко, то не откажусь взять золотомъ, полагая марку въ шесть фунтовъ серебра, и это одно средство для избавленія твоего дряннаго скелета отъ такихъ мученій, какихъ ты себ не можешь и представить.’

‘Сжальтесь надо мною, почтенный Рыцарь, я старъ, слабъ, бденъ, недостоинъ вашего гнва, что за слава для васъ раздавить червяка?’

‘Можетъ быть то и правда, что ты старъ и это къ стыду тхъ, которые дозволили теб состарться растовщикомъ, можетъ быть, что ты и слабъ, потому что ты жидъ, но то несправедливо, чтобъ ты былъ бденъ, вс знаютъ что ты богатъ.’

‘Клянусь вамъ, почтенный Рыцарь, всмъ.

‘Не клянись ложно и не ускоряй ршеніе своей участи, не видавъ того, что тебя ожидаетъ, не полагай, что я хотлъ только испугать тебя, чтобъ воспользоваться твоею трусостію. Клянусь теб, что намреніе мое ршительно и непоколебимо, и что оно непремнно будетъ исполнено. Это подземелье устроено не для забавы, люди, несравненно тебя знатне, погибали въ немъ такъ, что посл никто и никогда не узналъ о ихъ участи, совсмъ тмъ, смерть ихъ можно почесть за пріятнйшую въ сравненіи съ уготовленною теб, которая, приближаясь медленными шагами, будетъ сопутствуема ужаснйшими мученіями.’

Сказавъ это, Регинальдъ сдлалъ знакъ невольникамъ, чтобъ они приближились, и сказалъ имъ что-то на ихъ язык. Азіатцы открыли свои корзины съ разными орудіями мученія.

‘Исаакъ, — сказалъ Регинальдъ — видишь ли сіи орудія? Выбирай, или ихъ, или уплату тысячи фунтовъ серебра, клянусь головою отца моего, что инаго выбора теб не остается.’

‘Не возможно, — сказалъ Іудеянинъ, затрепетавъ — чтобъ вы въ самомъ дл имли такое намреніе, никогда не существовало сердце, способное сдлать подобную жестокость.’

‘Не найдся на это, Исаакъ! ты ошибешся, и дорого заплатишь за свою ошибку. Не думай, чтобъ крикъ и стенанія одного презрннаго жида могли отвратить отъ исполненія своего намренія такого человка, который видлъ взятіе приступомъ города, гд десятки тысячь Христіанъ погибали отъ огня и меча, не полагай и того, чтобъ сжалились надъ тобою эти черные невольники. Они не имютъ понятія ни о чемъ, кром воли своего господина, и не знаютъ ни закона, ни отечества, ни совсти, готовы при малйшемъ моемъ знак на употребленіе всхъ возможныхъ жестокостей, и наконецъ не понимаютъ языка, на которомъ ты будешь просить помилованія. Будь благоразуменъ, старикъ, уменьши нсколько своего богатства, и обрати часть его въ руки Христіанъ. Ты отъ нихъ же пріобрлъ его, и имешь средства скоро его возвратить, но не возвратишь никогда своей кожи, ежели подвергнется мученіямъ. Повторяю теб, давай скоре свой выкупъ и радуйся, что за него можешь освободиться изъ этаго подземелья, изъ котораго многіе прежде тебя желали бы выпили за такое пожертвованіе. Мн некогда дожидаться, говори, чмъ жертвуешь, деньгами, или кожею?’

‘Да помогутъ мн Авраамъ и вс Патріархи!— вскричалъ Исаакъ — Я не могу сдлать выбора, потому что не имю средствъ исполнить вашего требованія.’

‘Возмите его и раздньте.’ Сказалъ Регинальдъ невольникамъ на ихъ язык.

Невольники подошли къ Исааку, схватили его, сдернули съ камня, на которомъ онъ сидлъ, и ожидали дальнйшаго приказанія отъ Регинальда. Несчастный Исаакъ смотрлъ то на Регинальда, то на исполнителей его жестокости, въ надежд увидть въ комъ-нибудь признаки состраданія, но Баронъ имлъ видъ мрачный и жестокій, и презрительная усмшка доказывала, что сожалніе не могло коснуться его сердца. Дикіе и таинственные взгляды Азіатцевъ, казалось, объясняли ихъ нетерпливое желаніе видть минуту казни и предчувствіе жестокаго удовольствія отъ этаго зрлища. Исаакъ, взглянувъ на ужасныя орудія мучительства, потерялъ послднюю надежду къ избавленію себя отъ погибели, и почувствовалъ, что твердость его оставила.

‘Я заплачу вамъ тысячу фунтовъ серебра, — сказалъ онъ, вздохнувъ — то есть, — прибавилъ онъ, нсколько подумавъ — я ихъ заплачу съ помощію моихъ собратій, потому что мн должно будетъ просить милостины у дверей нашей синагоги, чтобъ собрать такую небольшую сумму, такую не слыханную бездну денегъ. Когда и гд прикажите мн представить ее вамъ?’

‘Здсь, подъ этими сводами она должна быть отсчитана и свшена. Неужели ты думаешь, что я тебя освобожу, не получивъ отъ тебя выкупа?’

‘А чмъ я могу быть удостовренъ, что буду освобожденъ, когда его заплачу?’

‘Словомъ и честію благороднаго Норманца, подлый растовщикъ! словомъ и честію, которыя драгоцнне во сто разъ всего золота и серебра твоего проклятаго рода.’

‘Извините меня, почтенный Рыцарь,— сказалъ Исаакъ съ робостію — почему я долженъ полагаться на слова человка, который не вритъ моимъ словамъ?’

‘Потому что теб нечего инаго длать. Ежели бы ты теперь сидлъ у своего сундука въ своемъ дом, и я пришелъ бы къ теб попросить нсколько денегъ, тогда ты предложилъ бы мн условія, назначилъ бы время уплаты, опредлилъ бы проценты. Здсь я пользуюсь тми же выгодами и ничего не перемню изъ моего требованія.’

Исаакъ тяжко вздохнулъ. ‘Покрайней мр, я надюсь, — сказалъ онъ — что за такой выкупъ освободятся и мои сопутники. Они хотя и презирали меня за то, что я Іудеянинъ, но оказали состраданіе къ моему несчастію, и сами попались въ приготовленную для меня засаду, только отъ того., что дозволили мн съ собою хать. Притомъ, можетъ быть, они помогутъ мн заплатить хотя часть требуемой вами ужасной суммы денегъ.’

‘Ежели подъ именемъ своихъ сопутниковъ ты разумешь двухъ Саксонцевъ, то знай, что твое положеніе не иметъ съ ними ничего общаго. Занимайся однми собственными длами и не мшайся въ чужія.’

‘Покрайней мр, вы освободите раненаго молодаго человка, котораго я везъ съ собою въ Іоркъ?’

‘Долго ли мн говорить: занимайся своими длами и не мшайся въ чужія? Думай только о себ, только о заплат своего выкупа и какъ можно скоре.’

‘Послушайте однако, — сказалъ Исаакъ — хотя изъ любви къ этимъ самымъ деньгамъ, которыя вы отъ меня требуете, жертвуя…’ Тутъ онъ остановился, боясь раздражить запальчиваго Норманца. Регинальдъ засмялся и, доканчивая недосказанное жидомъ, продолжалъ: ‘Жертвуя моею совстію, ты хотлъ сказать. Говори, Исаакъ, не опасаясь, я тебя уже предварялъ, что я разсудителенъ. Я очень знаю, что теб не до смха и прощаю тебя, хотя ты самъ и не былъ такъ снисходителенъ, когда преслдовалъ въ суд Якова Фицъ-Доттерельскаго за то, что онъ назвалъ тебя піявицею, презрннымъ растовщикомъ въ то время, когда ты его въ конецъ разорилъ.’

‘Клянусь Тальмутомъ, что это несправедливо, почтенный Рыцарь. Яковъ Фицъ-Доттерельскій обнажилъ противъ меня кинжалъ въ собственномъ моемъ дом за то, что я требовалъ отъ него принадлежащаго мн, срокъ уплаты прошелъ уже боле недли.’

‘Для меня все это постороннее дло.— сказалъ Регинальдъ — Вопросъ теперь о томъ, когда я получу то, что мн должно? когда ты оточтешь мн деньги, Исаакъ?’

‘Стоитъ только отправить дочь мою Ревекку, подъ надлежащимъ прикрытіемъ, почтенный Рыцарь, въ Іоркъ, и, по прошествіи времени, потребнаго для возвращенія оттуда, деньги …— тутъ онъ остановился и тяжко вздохнулъ — деньги вамъ будутъ представлены.’

‘Твою дочь!— сказалъ съ удивленіемъ Регинальдъ — Это бы надобно мн знать прежде. Я полагалъ, что эта черноглазая двочка не была твоею дочерью, и я ее отдалъ въ услуженіе почтенному Рыцарю Храма Бріану Буа-Гильберту.’ Исаакъ, услышавъ это, такъ вскрикнулъ, что раздалось въ сводахъ подземелья и что оглушилъ Азіатскихъ невольниковъ, которые бросили изъ своихъ рукъ его епанчу. Онъ, получивъ свободу, воспользовался ею, чтобъ пасть къ ногамъ Регинальда. ‘Благородный Рыцарь!— воскликнулъ онъ — возмите то, что вы отъ меня требуете, возмите вдвое, возмите все, что я имю, повергните меня въ нищету, пронзите меня вашимъ кинжаломъ, или возложите меня на эти пламенные уголья, ежели вамъ угодно: только спасите дочь мою, освободите ее. Ежели женщина питала васъ молокомъ своимъ, то пощадите честь беззащитной двицы. Она есть образъ моей бдной Рахили, послдній изъ шести залоговъ ея ко мн любви. Неужели вы найдете пріятнымъ лишить единственнаго утшенія старика и заставить его сожалть о томъ, что дочь его не предшествовала своей матери въ гробницу нашихъ предковъ?’

‘Мн бы это надобно было знать прежде.— сказалъ Норманецъ, нсколько смягчившись — Я думалъ, что ваше поколніе не любитъ ничего, кром денегъ.’

‘Не заключайте такъ объ насъ.— сказалъ Исаакъ, надясь его тронутъ — Самыя лисицы и дикія кошки, преслдуемыя охотниками, не забываютъ своихъ дтей.’

‘Хорошо!— сказалъ Регинальдъ — Я впередъ буду это знать, но это намъ ни къ чему не служитъ въ настоящемъ случа. Что сдлано, то сдлано. Я далъ слово моему товарищу и не измню ему ни для всего вашего жидовскаго поколнія. Притомъ для твоей дочери не большая бда бытъ плнницею Бріана. Что въ этомъ худаго?’

‘Что худаго?— вскричалъ Исаакъ, ломая руки — что худаго? Какой Храмовой Рыцарь когда-нибудь щадилъ жизнь мущины и честь женщины?’

‘Неврная голова!— вскричалъ Регинальдъ, устремивъ на него гнвные взоры и, можетъ быть, обрадовавшись, что нашелъ предлогъ къ изъявленію своего гнва — Какъ ты смешь это говорить объ Орден Храмовыхъ Рыцарей? Заботься только о средствахъ заплатить мн общанный выкупъ, который я требую за тебя одного.’

‘Разбойникъ! убійца!— воскликнулъ Исаакъ, вн себя и не имя силъ сопротивляться своему негодованію — Я теб ничего не заплачу, ты не увидишь отъ меня ни золотника серебра, ежели не возвратцшь мн моей дочери.’

‘Ты сошелъ съ ума, Исаакъ! Разв ты знаешь заговоръ отъ дйствія мучительскихъ орудій?’

‘Мн все равно, — отвчалъ Исаакъ, доведенный до отчаянія чувствомъ родительской любви — длай со мною, что хочешь, терзай мои члены, дочь моя для меня дороже всего, изобртай новыя мученія для моего терзанія: но не получишь отъ меня ни шелеха.’

‘Увидимъ.— сказалъ Регинальдъ — Возмите его, раздньте!’

Исаакъ сдлалъ нкоторое сопротивленіе, но борьба была не равная, и невольники, сдернувъ съ него епанчу, начали снимать прочее платье, какъ вдругъ раздался троекратно звукъ рога, и немедленно послышалось нсколько голосовъ, кликавшихъ Регинальда. Жестокій Баронъ, не желая, чтобъ его застали въ варварскомъ его упражненіи, сдлалъ знакъ невольникамъ и вышелъ съ ними поспшно изъ подземелья, оставивъ Исаака, благодарящаго Небо за дарованную ему отсрочку и молящаго Бога о помилованіи своемъ и своей дочери.

Глава XI.

Лэди Ровена отведена была въ комнату, убранную великолпно по понятію того времени, то-есть, богато, но безъ вкуса. Эта комната со времени смерти супруги Регинальда, занимавшей оную, оставалась нсколько лтъ пустою, и украшенія оной измнились. Обои въ однхъ мстахъ отстали отъ стнъ, въ другихъ полиняли, и везд видны были слды времени и небреженія. Совсмъ тмъ, эта комната сочтена была приличнйшею для помщенія особы, которой желали оказать отличное вниманіе.

Лэди Ровена введена была въ эту комнату и оставлена тамъ одна размышлять о своей судьб, докол дйствующія лица преступной драммы разберутъ свои роли, что и было сдлано по общемъ совщаніи Регинальда, Маврикія и Бріана, и по нкоторомъ спор о выгодахъ, ожидаемыхъ ими отъ своего дерзкаго предпріятія.

Уже было около полудня, когда Маврикій, изобртатель всего предпріятія и имющій виды на руку Лэди Ровены, явился предъ нею. Онъ скинулъ уже свое зеленое платье и нарядился со всмъ вниманіемъ щеголя тогдашняго времени. Его длинные волосы были искусно причесаны и развевались сверхъ богатой мантіи, опушенной драгоцннымъ мхомъ, короткое полукафтанье составляло его одежду, великолпный мечъ вислъ при бедр его на пояс, вышитомъ золотомъ, носки у его башмаковъ представляли nec plus ultra тогдашней странной моды, загибаясь вверхъ, подобію бараньимъ рогамъ. Таковъ былъ нарядъ щеголей въ то время, и Маврикій возвышалъ его пріятною наружностію и ловкостію въ обращеніи, соединяя любезность придворнаго человка съ откровенностію воина.

Онъ поклонился Лэди Ровен, снявъ свою бархатную шапку, украшенную золотомъ, и сдлалъ знакъ, чтобъ она сла, видвъ же, что она не садится, снялъ перчатку и подалъ ей руку, желая довести ея до креселъ. Но она на то не согласилась и сказала ему съ гордостію: ‘Ежели я нахожусь предъ человкомъ, взявшимъ меня въ плнъ, какъ я должна полагать, то мн приличне, стоя, выслушать свой приговоръ.’

‘Прелестная Лэди Ровена!— отвчалъ Маврикій — вы находитесь не предъ плнившимъ васъ, а предъ своимъ плнникомъ, мн не принадлежитъ ршеніе вашей участи, я ожидаю услышать ршеніе своей судьбы изъ вашихъ прелестныхъ устъ.’

‘Я не знаю, кто вы, г. Рыцарь?— сказала Лэди Ровена, взглянувъ на него съ неудовольствіемъ, и принявъ слова его за обиду своей знатности и красот — Я васъ не знаю, и свобода, съ которою вы мн говорите языкомъ трубадура, не можетъ служить извиненіемъ разбойнику въ его поступк.’

‘Вините самое себя, — отвчалъ Маврикій, не перемняя тона — вините свои прелести, ежели я погршилъ противъ уваженія, принадлежащаго особ, избранной мною повелительницею моего сердца.’

‘Я вамъ повторяю, г. Рыцарь, что я не знаю, кто вы, и что человкъ, украшенный золотою цпью и золотыми шпорами, не долженъ такимъ образомъ являться предъ женщиною, находящеюся безъ защиты.’

‘Я почитаю для себя большимъ несчастіемъ, что не имю чести быть вами знаемъ, но позвольте мн надяться, что вамъ не совсмъ не извстно имя Маврикія Браеси, провозглашаемое неоднократно на турнирахъ Герольдами и воспваемое пвцами.’

‘Итакъ, предоставьте себя хвалить Герольдамъ и пвцамъ, имъ это приличне, нежели самимъ вамъ. Впрочемъ, я не знаю, какъ и они должны будутъ отозваться о достопамятной побд, одержанной вами въ ныншнюю ночь надъ старикомъ, сопутствуемымъ нсколькими робкими подданными, и о благородномъ поступк вашемъ, состоящемъ въ похищеніи беззащитной женщины, и увлеченіи ее насильно въ разбойничій замокъ.’

‘Вы несправедливы, Лэди Ровена.— сказалъ Маврикій, кусая себ губы въ замшательств и принимая тонъ, боле свойственный ему — Вы не хотите нисколько извинить сумазбродства, которому причиною одн ваши прелести, потому что вамъ не извстно дйствіе страсти.’

‘Повторяю вамъ, г. Рыцарь, мою просьбу, не говорить мн языкомъ странствующаго трубадура, онъ не приличенъ благородному Рыцарю. Теперь вы въ самомъ дл принуждаете меня ссть, чтобъ доказать вамъ презрніе мое къ этимъ общимъ выраженіямъ, находящимся во всхъ балладахъ.’

‘Гордость ваша, — сказалъ Маврикій, досадуя, что его тонъ влюбленнаго заслужилъ одно презрніе — гордость ваша встрчается съ гордостью., которая не мене вашей. Знайте, что я объяснилъ вамъ мои виды на вашу руку такимъ образомъ, который свойственне моему характеру, но вижу, что вы изъ числа тхъ женщинъ, которыхъ сердце пріобртается не вежливостію, а силою.’

‘Когда учтивыя выраженія — сказала Лэди Ровена — служатъ единственно къ прикрытію низости дйствій, тогда он уподобляются рыцарскимъ доспхамъ, покрывающимъ подлаго человка. Это вамъ не нравится, г. Рыцарь. Но мн кажется, что мене бы вы себя унизили, сохраняя нарядъ и тонъ разбойниковъ, нежели желая учтивыми и приготовленными выраженіями прикрыть свойственные имъ однимъ поступки.’

‘Совтъ вашъ превосходенъ, Лэди Ровена, и я скажу вамъ, употребляя выраженія, согласныя съ моими поступками, что вы не выдете изъ этаго замка иначе, какъ супругою Маврикія Браси, что я не привыкъ не успвать въ моихъ предпріятіяхъ, и что знатный Норманецъ не иметъ надобности оправдываться въ своемъ поведеніи предъ Саксонкою, которой отдлаетъ честь предложеніемъ своей руки. Вы горды, Лэди Ровена, и потому боле достойны мн принадлежать. Не выйдя за меня, какъ можете вы возвыситься до почестей и знатности, которыя вамъ приличны, какъ можете избавиться отъ дымной избы, въ которой Саксонцы живутъ вмст съ стадами своихъ свиней, составляющими ихъ богатство, и наконецъ, какъ можете занять достойное васъ мсто посреди всего, что Англія иметъ отличнйшаго покрасот и уважительнйшаго по могуществу?’

‘То, что вамъ угодно, г. Рыцарь, называть дымною избою, было моимъ жилищемъ съ дтства, и поврьте мн, что ежели я его оставлю, то не иначе какъ для человка, который не презираетъ ни жилища моего, ни нравовъ, ни обычаевъ моихъ.’

‘Я васъ понимаю, прекрасная Лэди Ровена, хотя вы и можете полагать, что слова ваши для меня непонятны.

Но не льстите себя надеждою, что Ричардъ когда-нибудь будетъ царствовать, а еще мене, что Вильфридъ Ивангое, его любимецъ, когда-нибудь представитъ васъ ему, какъ свою супругу. Всякой другой, касаясь до этой струны, могъ бы почувствовать нкоторую ревность, но моя непоколебимая ршительность не можетъ быть измнена безнадежною, вашею страстію. Сверхъ того, знайте, что мой соперникъ находится у меня во власти что онъ въ плну въ этомъ замк, что Регинальдъ Фрондбефъ этаго не знаетъ и что мн стоитъ сказать ему одно слово, чтобъ возбудить въ его сердц ревность, которая Вильфриду будетъ пагубне моей.’

‘Вильфридъ здсь.— сказала Лэди Ровена — Это такъ же справедливо, какъ и то, что Регинальдъ его соперникъ.’ Браси взглянулъ на нее внимательно. ‘Вы въ самомъ дл этаго не знали?— сказалъ онъ — Слдовательно не знали и того, что онъ находился въ повозк жида, которая по справедливости не совсмъ прилична для Крестоносца, обязаннаго быть освободителемъ Св. Града.’ Сказавъ это, онъ презрительно засмялся.

‘Ежели бы это и было справедливо, что онъ здсь, — сказала Лэди Ровена, трепеща отъ страха, который едва могла скрывать — но почему онъ соперникъ Регинальда, и чего ему бояться, кром задержанія нкотораго времени въ плну и, по обрядамъ Рыцарства, платежа соотвтственнаго выкупа?’

‘Неужели и вы участвуете въ общемъ заблужденіи вашего пола, полагающаго, что одн его прелести могутъ быть предметомъ ревности, и не знаете, что есть ревность въ почестяхъ, въ могуществ и въ богатств, также какъ и въ любви? Неужели вы думаете, что Регинальдъ не употребитъ всхъ средствъ и не ршится пренебречь всми уваженіями для удаленія съ своего пути того, который можетъ остановить его, что онъ не постарается избавиться отъ человка, который можетъ оспоривать у него владніе прекраснымъ Ивангойскимъ баронствомъ, также какъ бы старался избавить себя отъ соперника, оспоривающаго у него обладаніе сердцемъ прекраснйшей изъ Англійскихъ красавицъ? Но будьте ко мн благосклонне и раненому Рыцарю нечего будетъ опасаться Регинальда, въ противномъ же случа вы можете уже начать его оплакивать, какъ находящагося въ рукахъ человка, имющаго сердце незнакомое съ состраданіемъ.’ ‘Спасите его, спасите ради Бога!’ Воскликнула Лэди Ровена, которой непоколебимость уступила страху на счетъ опасности въ жизни любимаго ею человка.

‘Я могу и хочу это сдлать, это мое намреніе. Какъ скоро Лэди Ровена будетъ супругою Маврикія Браси, никто не посметъ прикоснуться къ сыну ея попечителя, къ товарищу ея дтства. Но вы должны вашею рукою купить мое ему покровительство. Я не такъ простъ и не имю такого романическаго характера, чтобъ хотть избавить отъ опасности того человка, который сильно препятствуетъ исполненію моихъ собственныхъ желаній. Употребите въ его пользу ваше на меня вліяніе, и ему нечего будетъ опасаться, откажите мн, и онъ погибнетъ, вы же не будете отъ того свободне.’

‘Этотъ тонъ равнодушія и жестокости — сказала Лэди Ровена, смотря на него внимательно — кажется у васъ принужденнымъ, вы, или не столь жестоки, какъ хотите казаться, или не имете той власти, которую себ приписываете.’

‘Не увлекайтесь этимъ заключеніемъ, — отвчалъ Маврикій — время покажетъ вамъ, что вы ошибаетесь. Вспомнит, что Вильфридъ находится въ этомъ замк раненый, безъ всякой защиты, что жизнь его длаетъ препятствіе Регинальду въ спокойномъ владніи тмъ, что онъ предпочитаетъ всмъ красавицамъ въ свт, и что для него нетрудно будетъ оное уничтожитъ однимъ ударомъ кинжала, или приказаніемъ подложному медику дать ему такое лекарство, которое излечитъ его отъ всхъ болзней. Итакъ, тмъ, или другимъ образомъ, Ивангое погибнетъ, да и самъ Цедрикъ…..’

‘Цедрикь!— сказала Лэди Ровена — мой почтенный, мой благодтельный попечитель! Ахъ! я заслуживаю свое несчастіе, я, занявшись положеніемъ Вильфрида, забыла о немъ.’

‘Да, участь Цедрика также зависитъ отъ вашего ршенія, — сказалъ Маврикій — и я прошу васъ объ этомъ подумать.’

Лэди Ровена выдержала этотъ тягостный разговоръ съ удивительною твердостію, потому что не почитала опасность ни великою, ни неизбжною. Ея природный характеръ былъ точно такимъ, какой Физіогномисты приписываютъ всмъ блокурымъ людямъ, она была робка и чувствительна, но воспитаніе дало ей нкоторую твердость, пріучивъ се видть исполненіе ея воли. Самый Цедрикъ, обращавшійся повелительно съ прочими, подавалъ въ этомъ примръ другимъ. Отъ того она получила нкоторый родъ неустрашимости и довренности къ самой себ, происходящихъ обыкновенно отъ всегдашняго къ намъ вниманія окружающихъ насъ, и едва постигала, что возможно поступать противъ ея желанія, а еще мене, что, можетъ быть, сама должна будетъ повиноваться повелніямъ другихъ.

Она окинула глазами вокругъ себя, какъ бы желая сыскать защиту, воздла руки къ небу, залилась слезами и предалась жесточайшему отчаянію. Не возможно было ее видть въ этомъ положеніи безъ состраданія, и Маврикій противъ воли почувствовалъ себя разстроганнымъ, а еще боле, смшаннымъ. Онъ видлъ, что слишкомъ далеко зашелъ, чтобъ возвратишься, въ положеніи же Лэди Ровены ни убжденія, ни угрозы не были дйствительны. Онъ ходилъ но комнат, то упрашивая прелестную Саксонку успокоиться, то размышляя, что ему длать?

‘Ежели я дозволю разстрогать себя слезами и огорченіемъ, — думалъ онъ — то какіе плоды соберу я отъ моего предпріятія, кром ршительной потери тхъ надеждъ, для исполненія которыхъ я подвергался толикой опасности, и кром насмшекъ Принца Іоанна и своихъ товарищей? Между тмъ я не чувствую себя способнымъ для роли, которую на себя взялъ, и не могу видть равнодушно такіе прекрасные глаза утопающими въ слезахъ, и такое прелестное лице, обезображиваемое отчаяніемъ. Для чего не сохраняетъ она своего гордаго вида, или, для чего я не имю сердца, подобнаго сердцу Регинальда?’

Разстроенный своими размышленіями, онъ ничего не могъ сказать Лэди Ровенъ, кром того, что онъ умоляетъ ее успокоиться и не предаваться безъ всякой причины такой горести, что онъ никогда не имлъ намренія огорчить ее, и что одна сила страсти принудила его, противъ воли, выговорить угрозы, которыхъ никогда не имлъ намренія исполнить. Въ это время разговоръ его былъ прерванъ троекратнымъ звукомъ рога, встревожившимъ всхъ жителей замка и остановившимъ союзныхъ Рыцарей въ исполненіи ихъ намреній. Маврикій, вроятно, мене прочихъ сожаллъ о этомъ помшательств, потому что разговоръ его трудно было ему и кончить, и продолжать.

При этомъ случа, мы почитаемъ должнымъ представить своимъ читателямъ удостовреніе о несчастномъ состояніи нравственности въ то время, въ которое происходили повствуемыя нами событія. Не возможно безъ сожалнія воспоминать, что храбрые Бароны, утвердившіе свободу Англіи и преимущества народа въ оной, были сами жесточайшими притснителями и нарушителями всхъ постановленій государственныхъ и правъ естественныхъ. Но, увы! намъ стоитъ только заглянуть въ извлеченіе изъ современныхъ авторовъ, собранное безпристрастнымъ Генрихомъ (Henry), чтобъ удостовриться, что самое воображеніе едва можетъ себ представить вс ужасы того несчастнаго времени.

Авторъ Саксонской хроники доказываетъ, къ чему были способны Норманскіе Бароны и владльцы замковъ, описывая произведенныя ими жестокости въ царствованіе Стефана.

‘Они притсняли народъ, — говоритъ онъ — принуждали строить свои замки и, построивъ оные, наполняли ихъ разбойниками, или, лучше сказать, воплощенными злыми духами, посредствомъ которыхъ захватывали людей, мущинъ и женщинъ, подозрваемыхъ богатыми, заключали ихъ въ темницы и подвергали такимъ мученіямъ, какія могла изобрсти только одна ужаснйшая жестокость.’ Отяготительно бы было для читателей описаніе подобныхъ ужасовъ. Другое и, можетъ быть, сильнйшее доказательство того, каковы были плоды завоеванія, представляетъ происшествіе, случившееся съ Матильдою, дочерію, супругою и матерію Государей, Королевою Англійскою и Императрицею Нмецкою, которая не имла иныхъ средствъ для избавленія себя отъ дерзкихъ преслдованій распутнаго Норманскаго знатнйшаго дворянства, кром заключенія своего въ монастырь. Это обстоятельство изложено было ею предъ совтомъ Англійскаго духовенства и признано единственною причиною, побудившею ее вступить въ монашеское званіе. Совтъ, уважившій ея объясненіе и признавшій неподлежащими сомннію причины, побудившія ее постричься, разршилъ ее отъ обта. Это событіе представляетъ разительное и несомннное свидтельство постыднаго распутства, очернявшаго тотъ вкъ, и всми признано, что, посл завоеванія Англіи Вильгельмомъ, сопутствовавшіе ему Норманцы, надменные своею побдою, не знали никакихъ законовъ, изключая своихъ страстей.

Такова была нравственность въ то время. Событіе съ Матильдою подтверждено публичнымъ актомъ Духовнаго Собора, описаннаго Эадмеромь.

Посл всего этаго, нужно ли удостоврять въ вроятности событій, нами описываемыхъ?

Глава XII.

Въ то время, какъ повствуемыя нами происшествія совершались въ разныхъ частяхъ замка, Ревекка ожидала своей участи въ одной изъ башенъ, построенныхъ Регинальдомъ по угламъ онаго. Она введена была въ комнату, находившуюся въ этой башн. Старуха, сидвшая въ оной за пряслицею и какъ бы помогавшая своему веретену пніемъ старинной баллады, увидя входящую Ревекку, подняла голову и взглянула на нее съ завистію и злобою, какъ обыкновенно глядятъ старыя и безобразныя, притомъ злыя женщины на молодыхъ и прекрасныхъ.

‘Слушай, колдунья!— сказалъ одинъ изъ проводниковъ Ревекки — ступай вонъ. Нашъ господинъ приказалъ, чтобъ ты немедленно очистила мсто птичк, которая миле тебя.’

‘Хорошо?’ — ворчала старуха — Такова-то благодарность за вс мои услуги? Было время, когда стоило мн выговорить одно слово, чтобъ лучшаго воина изгнать изъ замка, а теперь, я сама должна повиноваться послднему конюху?’

‘Г-жа Ульфрида, — сказалъ другой проводникъ Ревекки — дло идетъ не о разсужденіяхъ, а о немедленномъ исполненіи повелнія своего господина. Ты имла свое время, также какъ и другая, твое солнце было на полдн, теперь оно и а закат, и ты походишь на состарвшагося рыцарскаго коня, котораго за дряхлостію выкидываютъ изъ фронта, прежде ты скакала во весь карьеръ, а теперь едва можешь итти и шагомъ. Выходи же вонъ, не мешкая.’

‘Экія собаки! чтобъ вамъ сквозь землю провалиться! Самъ Чернобогъ, старинное божество Саксонцевъ, не принудитъ меня отсюда вытти, пока я не допряду своей кудли.’

‘Берегись! ты за это будешь отвчать своему господину.’ Сказавъ это, они вышли, и оставили съ ней Ревекку, которой ея товарищество внушало отвращеніе и страхъ.

‘Откуда сегодня дуетъ втеръ, что это все значитъ?— ворчала старуха, но уход ихъ, взглянувъ изъ подлобья на Ревекку — А! это угадать нетрудно, прекрасные глазки, черные волосы, кожица блая, какъ бумага. Такъ, такъ, это нетрудно понять, видно, за чмъ се помстили въ башн, въ которой, кром меня, никто не живетъ, и изъ которой никакой вопль не можетъ быть слышанъ, равно какъ изъ-за тысячи саженъ подъ землею…. Совы будутъ твоими сосдями, моя красавица, ты будешь слышать ихъ крикъ, но твоего никто не услышитъ….. Да она чужестранка.— сказала старуха, взглянувъ на чалму и платье Ревекки — Откуда ты явилась? Срацника ли ты, или Египтянка?….. Что жь не отвчаешь?…. Разв ты умешь только плакать и не можешь говорить?’

‘Не гнвайтесь, матушка!’ Сказала Ревекка трепеща.

‘Довольно, — сказала Ульфрида — лисицу узнаютъ по хвосту, а жидовку по выговору.’

‘Ради Бога, скажите, какая опасность мн угрожаетъ и чмъ кончится мое заключеніе? Я безъ роптанія умру, ежели это имъ нужно.’

‘Тебя умертвишь? моя милая! какую прибыль, какое удовольствіе можетъ имъ доставить твоя смерть? Нтъ, нтъ, жизнь твоя не подвергнется никакой опасности. Участь твоя подобна будетъ моей, да и почему бы съ жидовкою должно было поступать лучше, нежели съ благородною Саксонскою двицею?… Посмотри на меня, я была также молода, какъ и ты, и еще прекрасне теб, когда отецъ Регинальда Фрондбефа овладлъ этимъ замкомъ. Мой отецъ и семеро моихъ братьевъ оспоривали у него каждый этажъ, каждую комнату въ своемъ наслдственномъ владніи. Кровь ихъ обагрила вс комнаты, вс лстницы, и ребенокъ, почти въ колыбели, былъ безжалостно умерщвленъ. Они погибли, погибли вс, и смертный хладъ еще не остудилъ ихъ бездушныхъ членовъ, кровь ихъ еще не перестала дымиться, какъ я уже была жертвою побдителя.’

‘Нтъ ли средствъ уйти отсюда, скрыться?— сказала Ревекка — Какою бы богатою наградою заплатила я вамъ за ваше пособіе.’

‘Уйти, скрыться?— повторила Ульфрида — Къ выходу отсюда одн врата, врата смерти, и т отворяются слишкомъ поздо.— прибавила она, покачавъ головою — Но пріятно воображать, что и посл насъ остаются существа, которыя будутъ не мене несчастными. Прощай Іудеянка! … Кто бы ты ни была, участь твоя ршена, потому что имешь дло съ людьми, которымъ не извстны ни жалость и никакія вообще уваженія…. Прощай, повторяю я, кудль моя допрядена и работа моя кончена, а твоя только что начинается.’

‘Останьтесь, останьтесь.— воскликнула Ревекка — Хотя бы вы не переставали меня обижать и проклинать, ваше присутствіе я почту нкоторою милостію.’

‘Ничье присутствіе не можетъ быть теб полезно.’

Сказавъ это, старуха вышла съ насмшливою улыбкою, которая лице ея сдлала еще отвратительне. Она заперла ключомъ двери и пошла внизъ, браня на каждомъ шагу безпокойную крутую лстницу.

Ревекка въ это время находилась въ большей опасности, нежели Лэди Ровена. Къ знатной Саксонской двиц сохраняли нкоторую тнь уваженія, но какого вниманія могла ожидать двица, принадлежавшая къ презираемому поколнію? Совсмъ тмъ, Ревекка имла ту выгоду, что привычка размышлять, природная сила ума, свыше ея лтъ, и знаніе объ опасностяхъ, коими поколніе ея было непрестанно угрожаемо, давали ей боле твердости и присутствія ума. Она имла ршительный и наблюдательный характеръ. Ни великолпіе, ни избытокъ, видимыя ею въ дом своего отца и у прочихъ богатыхъ Іудеевъ, не ослпляли ее до такой степени, чтобъ скрыть отъ нее всю непрочность оныхъ. Ей, подобно какъ Дамоклесу, во время славнаго его пира, непрестанно представлялся мечь, висящій на одномъ волоск надъ головою ихъ поколнія. Размышленія споспшествовали зрлости ея соображеній и сдлали гибкимъ характеръ, который, при другихъ обстоятельствахъ, былъ бы непреклоннымъ и надменнымъ.

Примръ Исаака много дйствовалъ на его дочь и научилъ ее обращаться со всми, сколь можно, вежливе. Но она не могла подражать его рабской униженности, потому что имла благородную и возвышенную душу, и что, подвергаясь съ покорностію своей участь, какъ двица презираемаго поколнія, находилась въ полной увренности, что иметъ право на лучшее вниманіе.

Такимъ образомъ, готовность къ несчастію дала ей твердость, нужную для перенесенія онаго. Прежде всего, она старалась внимательно осмотрть комнату, въ которой ее оставили, но не видала никакого средства къ выходу изъ оной. Двери были заперты снаружи и не замтно было ни потаеннаго выхода, ни отверстія въ полу. Стны со всхъ сторонъ были совершенно гладки и полъ состоялъ изъ толстыхъ длинныхъ досокъ, плотно соединенныхъ. Одно окошко подало ей нкоторыя надежды, оно было безъ ршетки и снаружи имло родъ балкона или небольшаго выпуска безъ перилъ, сдланнаго для помщенія стрлковъ, въ случа нападенія съ этой стороны на замокъ. Впрочемъ, этотъ балконъ былъ не шире трехъ футовъ, не имлъ никакого сообщенія съ прочимъ строеніемъ и находился выше десяти саженъ надъ дворомъ, вымощеннымъ большими каменьями.

Итакъ Ревекк оставалось вооружиться терпніемъ и возложить надежду на Провидніе.

Она затрепетала отъ страха и измнилась въ лиц, когда услышала, что кто-то всходитъ на лстницу, и особенно, когда отворилась дверь и вошелъ человкъ высокаго роста въ плать, подобномъ тому, какое она видла на разбойникахъ, которымъ приписывала свое похищеніе. Епанча и нахлученная на глаза шапка закрывали его лице. Онъ заперъ дверь и подошелъ къ Ревекк, но не смотря, что въ дерзости превосходилъ самыхъ разбойниковъ, которыхъ имлъ на себ платье, казалось, затруднялся въ объясненіи причины своего прихода. Ревекка почла его за разбойника и, полагая, что посредствомъ подарка можетъ получить нкоторыя права на его покровительство, сняла съ себя драгоцнныя зарукавья и ожерелье, и, подавая ихъ ему, сказала: ‘Возми это, другъ мой, и ради Бога, сжалься надъ старикомъ, отцемъ моимъ и надо мною. Эти вещи стоютъ дорого, но он ничто въ сравненіи съ тмъ, что мы еще теб дадимъ за избавленіе насъ.’

‘Прелестный цвтъ Палестины, — отвчалъ Бріанъ, не принимая вещей — этотъ восточный жемчугъ удивительной близны, но не такъ блъ, какъ твои прекрасные зубы, сіяніе этихъ бриліантовъ совершенно, но они уступаютъ въ немъ глазамъ твоимъ, я же, съ того времени, какъ принялъ свое званіе, сдлалъ обтъ, красоту всегда предпочитать богатству.’

‘Не поступайте противъ своихъ выгодъ, — продолжала Ревекка — возмите выкупъ и сжальтесь надъ нами. Богатство вамъ все можетъ доставить, отъ притсненія же насъ ничего не пріобртете, кром разскаянія. Отецъ мой можетъ выполнить вс ваши требованія, и ежели вы будете благоразумны, то деньги облегчатъ вамъ путь къ возвращенію въ общество честныхъ людей, заставятъ забыть ваши погршности и избавятъ васъ отъ необходимости вновь впасть въ оныя.’

‘Это прекрасно сказано, — отвчалъ Бріанъ по-Французски, можетъ быть нсколько затрудняясь продолжать разговоръ на Саксонскомъ язык, на которомъ начала говорить Ревекка — по знайте, прелестная лилія долинъ Бакскихъ, что отецъ вашъ уже въ рукахъ ученаго химика, который найдетъ средство вытопить изъ него золото. Почтенный Исаакъ подвергается опыту, который и безъ меня заставитъ его отказаться отъ всего, что иметъ драгоцннйшаго въ свт. Что жь касается до васъ, любовь и красота одн могутъ быть вашимъ выкупомъ, и я не приму инаго.’

‘Слдовательно вы не изъ числа разбойниковъ, укрывающихся въ здшнихъ лсахъ.— сказала Ревекка, также по-Французски — Разбойникъ не отказался бы, отъ моего предложенія и ни одинъ изъ нихъ не знаетъ языка, которымъ вы начали говорить. Вы Норманецъ и, можетъ быть, благородный человкъ. Будьте же таковымъ въ самомъ дл, и вамъ не стыдно будетъ открыть свое лицо.’

‘А вы, — сказалъ Бріанъ, открывъ епанчу свою, закрывавшую его лице — вы не два Израильская, вы юная, прелестная очаровательница, волшебница Ендорская, роза Шаронская. Я не разбойникъ, но Рыцарь, и Рыцарь Норманскій знатнаго происхожденія, которому пріятне будетъ нарядить васъ въ новыя драгоцнности, нежели лишать васъ тхъ, которыя такъ вамъ къ лицу.’

‘Чего жь вы отъ меня требуете?— спросила Ревекка — Что можетъ быть общаго между нами? Вы Христіанинъ, а я Іудеянка, союзъ нашъ возпрещаютъ правила и вашей церкви, и нашей синагоги, вамъ не возможно на мн жениться.’

‘На васъ жениться!— сказалъ Рыцарь, громко засмявшись — жениться на Іудеянк! Нтъ, нтъ, хотя бы вы были самою Царицею Савскою: а сверхъ того, знайте, прелестная двица! что кто бы не предлагалъ мн въ супружество свою дщерь, и что бы ни давалъ за нею въ приданое, но я не могъ бы принять его предложенія. Я могу имть связи, но не жениться, обтъ мой мн это запрещаетъ.

‘Послушай, моя красота изъ красотъ! предразсудки вашего поколнія не дозволяютъ вамъ понимать нашихъ преимуществъ. Для Рыцаря Храма вступленіе въ бракъ есть высшее преступленіе.’

‘Ежели вы осмливаетесь въ этомъ основываться на Священномъ писаніи, то знайте, что вы уподобляетесь человку, трудящемуся въ извлеченіи яда изъ травъ самыхъ полезныхъ и самыхъ цлительныхъ.’

Глаза Рыцаря воспламенились отъ гнва, посл этаго, заслуженнаго упрека. ‘Ревекка — сказалъ онъ — послушай. Я съ тобою говорилъ до этаго времени со всею вежливостію, на теперь буду говоритъ какъ твой повелитель. Ты моя плнница, завоеванная моимъ копьемъ и мечемъ, и по законамъ всхъ народовъ, находишся у меня во власти. Я удержу мои права.’

‘Выслушайте же и вы меня прежде, нежели очерните себя ужаснйшимъ преступленіемъ. Вы конечно сильне меня, но Богъ, сотворивъ женщину слабою, вврилъ честь ея великодушію мужчины. Я провозглашу вашъ поступокъ отъ одного конца Европы до другаго. Вс командорства, вс общества вашего Ордена будутъ знать, что Рыцарь Храма нарушилъ для Іудеянки свой обтъ. Самые т, которые внутренно не будутъ почитать вашего поступка за преступленіе, станутъ проклинать васъ, какъ обесчестившаго свой Орденъ любовію къ двиц, принадлежащей къ презираемому ими поколнію.’

‘Ты неглупа, моя милая жидовочка,— сказалъ Рыцарь, знавшій, что преступная связь съ Іудеянкою, по статуту ихъ Ордена, могла подвергнуть его жесточайшему наказанію, и видвшій неоднократно, какому униженію подвергались виновные въ этомъ преступленіи — ты не глупа, но надобно твоему голосу быть очень громкимъ, чтобъ его кто-нибудь услышалъ сквозь стны этой башни, сквозь которыя ни жалобы, ни стенанія, ни вопли, ни крики проницать не могутъ, выпили же изъ нее ты можешь только подъ однмъ условіемъ. Повинуйся своей участи, и я окружу тебя блескомъ такого великолпія, что ты превзойдешь имъ, также какъ и красотою, всхъ знатнйшихъ и надменнйшихъ Норманскихъ красавицъ.’

‘Мн повиноваться моей участи!— воскликнула Ревекка — Боже праведный! Какая участь! Хотя вы храбрйшій изъ Рыцарей Храма, но поведеніе ваше васъ длаетъ низкимъ и достойнымъ презрнія. Я презираю васъ и не страшуся вашей злобы.’

Сказавъ это, она бросилась къ окну, сквозь оное взбжала на край узкаго балкона и на немъ остановилась.

Бріанъ не ожидалъ отъ нее такого отчаяннаго поступка, потому что она, вовсе время ихъ разговора, казалась спокойною, и не могъ ни удержать ее, ни заградить ей пути. Онъ хотлъ было къ ней подойти, но она сказала ему:

‘Оставайся на своемъ мст, надменный Рыцарь. Ежели ты сдлаешь ко мн одинъ шагъ, то я немедленно брошусь въ пропасть, которая подо мною: смерть не устрашаетъ меня, я страшусь одного безчестія.’

Сказавъ это, она сложила руки и потомъ воздла ихъ къ небу, какъ бы прося оное о милосердіи, предъ паденіемъ своимъ въ бездну. Рыцарь сначала былъ въ нершимости, но наконецъ уступилъ уваженію, внушенному героическою неустрашимостію юной двицы.

‘Безразсудная!— сказалъ онъ — оставь это опасное мсто, войди въ комнату, клянусь теб и небомъ и землею, что не сдлаю теб ничего непріятнаго.’

‘Я вамъ не врю, г. Рыцарь, вы мн открыли свои добродтели, клятва для васъ ничего не значитъ. Возможно ли, чтобъ вы почли себя обязаннымъ исполнить то, въ чемъ поклялись Іудеянк, когда не затрудняетесь нарушить обтъ, данный самому Богу.’

‘Ты несправедлива, Ревекка! Я клянусь теб моимъ званьемъ, моимъ мечемъ, гербомъ моихъ предковъ, что теб нечего меня страшиться. Ежели ты презираешь свою собственную опасность, то вспомни объ опасности своего отца. Онъ иметъ надобность въ сильномъ защитник и я могу его защитить.’

‘Увы!— сказала Ревекка — я знаю, какой опасности подвергается онъ въ этомъ замк, но какъ мн на васъ положиться?’

‘Я соглашусь, чтобъ истребилось мое оружіе и посрамилось мое имя, — сказалъ Бріанъ — ежели ты будешь имть малйшую причину жаловаться на меня. Я нарушалъ законы, пренебрегалъ постановленія, но никогда не измнялъ моему слову.’

‘Вотъ до чего можетъ простираться моя къ вамъ довренность.— сказала Ревекка, вошедъ съ балкона въ окно и остановись въ ономъ — Дале я не пой

!!!!!!!!1191—192

носцемъ, котораго имя не было слышано никогда вн предловъ его малаго владнія. Я ее страстно любилъ и поклялся ей отмстить. Мщеніе мое было ужасно, но обратилось на собственную мою главу. Съ того времени, вс связи, соединяющія меня съ жизнію, расторглись. Юность моя видла меня скитающимся въ разныхъ странахъ: мой совершенный возрастъ не знаковъ былъ съ радостію, съ пріятностями законной и взаимной привязанности, и старость моя не будетъ знать утшенія. Уединенная гробница сокроетъ мой прахъ, и никто не наслдуешь имени Буа-Гильберта… Я повергъ свою свободу и независимость къ ногамъ моего теперешняго начальника. Рыцарь Храма есть истинный рабъ, которому не достаетъ только этаго имени, онъ не можетъ владть ни замками, ни землями, не можетъ ни жить, ни дйствовать, ни дышать иначе, какъ согласно съ волею и желаніемъ своего Великаго Магистрата.’

‘Увы!— сказала Ревекка — какія выгоды могутъ замнишь толикія пожертвованія?’

‘Средства къ отмщенію, Ревекка, и надежда удовлетворить своему честолюбію!’

‘Бдная награда за пожертвованіе свтъ, что есть драгоцннйшаго въ жизни.’

‘Не говори этаго, Ревекка, мщеніе есть удовольствіе, а честолюбіе прелесть.’

Сказавъ это, онъ отошелъ еще дале отъ Ревекки и, нсколько помолчавъ, продолжалъ: ‘Ревекка, предпочитающая смерть безчестію, должна имть непоколебимую и возвышенную душу, и должна мн принадлежать.’

‘Не бойся!— сказалъ онъ, увидвъ, что она содрогнулась и оборотилась къ балкону — Я хочу, чтобъ это было не иначе, какъ по собственному твоему согласію и на условіяхъ, тобою самою предложенныхъ. Теб надобно согласишься быть участницею моихъ надеждъ, простирающихся дале обладанія престоломъ. Выслушай меня прежде, нежели станешь отвчать мн, и подумай о томъ, что скажу, прежде, нежели откажешь. Рыцари Храма теряютъ права общественныя, поддлаются членами сословія, предъ силою котораго трепещутъ многія области. Капля воды, падающая въ море, составляетъ часть Оксана, низпровергающаго каменныя горы и поглащающаго цлые флоты: Рыцарь Храма находится въ такомъ же положеніи. Я занимаю не послднее мсто между ними: первое свободное командорство назначено мн въ награду за мою храбрость, и на меня смотрятъ, какъ на человка, который по смерти Великаго Магистра Луки Бомануара, долженъ занять его мсто. Возшедъ на оное, я сдлаюсь важнымъ повелителемъ. Мн нужна была пламенная душа для раздленія съ нею моего величія, и я нашелъ се въ теб.’

‘Можете ли вы это говорить, Іудеянк? Вспомните, что….’

‘Не напоминай мн объ этомъ. Правила наши не таковы, какими кажутся, мы иначе поступаемъ въ своихъ тайныхъ собраніяхъ, и видимъ всю невыгодность правилъ нашихъ основателей, отказавшихся отъ всхъ пріятностей жизни для того, чтобъ вчно мучиться и умирать отъ глада, отъ жажды, отъ чумы и отъ меча. Въ настоящее время виды нашего Ордена простираются дале, намренія его велики и смлы, и вознагражденія, получаемыя нами, боле соразмрны съ длаемыми жертвами. Наши обширныя владнія во всхъ Европейскихъ государствахъ, наша военная слава, привлекающая къ намъ цвтъ Рыцарства изъ всхъ Христіанскихъ земель, словомъ, все стремится къ цли, о которой не помышляли паши основатели, и которая равнымъ образомъ остается скрытою отъ слабыхъ умовъ людей, входящихъ въ нате общество для того, чтобъ поступать по древнимъ его правиламъ, и длающихся, по заблужденію своему, нашими орудіями. Но теперь я еще не могу предъ тобою открыть завсы, скрывающей наши великія намренія…. Я слышу звукъ рога, онъ, можетъ быть, возвщаетъ о такомъ происшествіи, которое требуетъ моего присутствія.. Размысли обо всемъ, что я сказалъ. Я не прошу у тебя прощенія въ угрозахъ, которыми столько тебя встревожилъ, безъ нихъ, я не зналъ бы благородства и возвышенности твоего характера. Мы отъ того оба не потеряли: только одинъ оселокъ можетъ доказать доброту золота. Прощай, мы увидимся и будемъ говорить боле.’ Онъ вышелъ изъ комнаты и спустился по лстниц, оставя Ревекку, можетъ быть, мене устрашенною мыслію о смерти, на которую она столь неустрашимо ршалась, нежели сумасброднымъ честолюбіемъ и преступнымъ невріемъ дерзкаго Рыцаря, во власти котораго имла несчастіе находиться.

Едва онъ вышелъ, Ревекка принесла благодареніе Богу за Его милосердіе, и молила о продолженіи онаго къ себ, къ отцу своему и къ молодому раненому Христіанину, находящемуся во власти своихъ непримиримыхъ враговъ.

Глава XIII.

Маврикій уже находился въ большей военной зал, когда вошелъ въ нее Бріанъ. ‘Я полагаю, — сказалъ онъ — что безпокойный звукъ рога помшалъ вашему любовному разговору, также какъ и моему, но, кажется, для васъ трудне было его прекратишь, потому что вы пришли позже, и я изъ этаго заключаю, что ваше свиданіе было пріятне моего.’

‘Слдовательно богатая Саксонская невста васъ не слишкомъ хорошо приняла?’

‘Я увренъ, что Лэди Ровена знала, что я не могу видть плачущихъ женщинъ.’

‘Не стыдно ли начальнику вольныхъ войскъ хлопотать о слезахъ женщины? Нсколько капель воды, падая на Факелъ Амура, только усиливаютъ его пламень.’

‘Нсколько капель, согласенъ, но она проливаетъ столько слезъ, что ими можно залить цлый горящій костеръ. Никогда не видано такой горести и такого изобилія слезъ, ею овладлъ слезливый духъ.’

‘А Іудеянкою овладлъ цлый полкъ духовъ, потому что одинъ, хотя бы самый главный изъ нихъ, не могъ бы дать ей такой гордости и ршительности. Но гд Регинальдъ? Что значитъ этотъ звукъ рога?’

‘Регинальдъ, думаю, хлопочетъ съ жидомъ, и Исаакъ, врно, такъ кричитъ, что ему не слышно ничего. Вы знаете изъ опыта, что когда отъ жида потребуютъ такого выкупа, какого вроятно требуетъ кашъ пріятель, тогда отъ крику его и двадцати роговъ и трубъ не услышишь, но онъ скоро долженъ притти, потому что его но всему замку ищутъ.’

Регинальдъ, остановленный въ своемъ ширанскомъ дйствіи, замшкался нсколько, узнавая о причин раздавшагося звука, и вошелъ въ самое это время.

‘Посмотримъ, что значитъ эта проклятая суматоха?— сказалъ онъ, съ досадою — Вотъ письмо, принесенное гонцомъ къ воротамъ замка. Оно писано по-Саксонски.’

Онъ вертлъ письмо въ рукахъ, какъ бы ожидая, чрезъ перемну его положенія, найти средство прочесть его, наконецъ отдалъ Маврикію.

‘Я этаго не понимаю.— сказалъ Маврикій, который былъ воспитанъ также, какъ почти вс дворяне того вка — Капеланъ моего отца хотлъ учишь меня грамот, но увидвъ, что вмсто литеръ, я писалъ копья и мечи, отъ того отказался.»Дайте мн письмо.— сказалъ Бріанъ — Мы, Рыцари Храма, вмст съ тмъ и духовные, и потому съ храбростію соединяемъ нкоторыя познанія.’

‘Дозвольте же намъ воспользоваться вашими свдніями?— сказалъ Маврикій — Скажите, что тутъ написано?’

‘Формальный вызовъ, настоящій картель,— отвчалъ Бріанъ — но клянусь, что самый необыкновенный изъ всхъ вызововъ, какіе переносимы были чрезъ подъемные мосты Баронскихъ замковъ, ежели это не какая-нибудь глупая шутка.’ ‘Шутка!— сказалъ Регинальдъ — Я желалъ бы знать, кто бы осмлился подвергать себя опасности шутить со мною въ подобномъ дл … Читайте Г. Рыцарь.’

Бріанъ прочелъ слдующее:

‘Я, Вамба, сынъ Витлеса, шутъ благороднаго и свободнаго человка Цедрика Ротервудскаго, прозваннаго Саксонцемъ, и я Гуртъ, сынъ Бевольфа, пастухъ свинаго стада….’

‘Съ ума вы сошли что-ли?’ Вскричалъ Регинальдъ, прервавъ чтеніе.

‘Клянусь, что такъ написано.’ Отвчавъ Рыцарь Храма, и продолжалъ:

‘И я Гуртъ, сынъ Бевольфа, пастухъ свинаго стада, принадлежащаго сказанному Цедрику, и нашъ союзникъ и товарищъ, принимающій въ настоящемъ дл равное съ нами участіе, и именно храбрый Безпетый Рыцарь, извщаемъ васъ, Регинальда Фрондбефа и вашихъ союзниковъ и соучастниковъ, кто бы они ни были, что такъ какъ вы, безъ всякаго объявленія войны и не изъяснивъ причины, беззаконно и усильно захватили нашего господина, сказаннаго Цедрика, благородную и свободную двицу Лэди Ровену Горготстандскую, благороднаго и свободнаго человка Ательстана Конингсбургскаго, бывшихъ прежнихъ нсколькихъ свободныхъ людей, вассаловъ и рабовъ, нкотораго Іудеянина Исаака Іоркскаго, его дочь и неизвстнаго раненаго, везеннаго въ повозк, наконецъ, принадлежащихъ имъ лошадей, муловъ и разное имущество, вс же эти благородные и вольные люди, вассалы, рабы, Іудеянинъ, Іудеянка и неизвстный, были въ мир съ Его Величествомъ Королемъ, и хали но большой Королевской дорог: то мы и требуемъ, чтобъ сказанные благородные особы, то-ссты Цедрикъ Ротервудскій, Ровена Горготстандская и Ательстанъ Конингсбургскій, вассалы ихъ и рабы, Іудеянинъ, Іудеянка и неизвстный, съ мулами, лошадьми, имуществомъ, повозкою и со всмъ, что принадлежитъ каждому изъ нихъ, выданы были нсдале, какъ чрезъ часъ, по полученіи сего, намъ, ила тмъ, кому мы поручимъ пріемъ оныхъ, не подвергая ни ихъ самихъ никакой непріятности, ни имущества ихъ ни малйшей растрат. Въ противномъ же случа объявляемъ, что будемъ почитать васъ за измнниковъ и разбойниковъ, и будемъ стараться и душевно и тлесно, посредствомъ битвы, осады и всхъ возможныхъ средствъ, истреблять васъ.’

‘Подписано наканун праздника Св. Витольда, подъ большимъ Горги-Гиль-Валькскимъ дубомъ.’

Внизу была, грубо-нарисованная шапка съ примчаніемъ, что это знакъ Вамбы сына Витлесова, сверхъ того, былъ поставленъ крестъ Гуртомъ сыномъ Бевольфовымъ, и подписано было худымъ, но свободнымъ почеркомъ: Безпечный Черный, наконецъ, въ заключеніи, стрла, довольно хорошо нарисованная, изображала подпись Локслея. Рыцари выслушали до конца этотъ необыкновенный вызовъ, и посмотрли съ удивленіемъ одинъ на другаго, какъ бы не понимая, что оный значилъ.

Маврикіи, первый прервалъ молчаніе громкимъ смхомъ, что сдлалъ и Бріанъ, хотя съ большею умренностію. Регинальдъ одинъ не смялся и, казалось, досадовалъ на веселость своихъ пріятелей.

‘Я скажу вамъ откровенно, Г. г. Рыцари, — сказалъ онъ — что вы лучше сдлаете, ежели подумаете о томъ, что намъ длать, и перестанете такъ не кстати смяться.’

‘Регинальдъ еще оглушенъ своимъ паденіемъ въ Ашби.— сказалъ Маврикій, продолжая смяться — Вызовъ его длаетъ сердитымъ, даже и тогда, какъ вызывающій не боле, какъ пастухъ свинаго стада.’

‘Я бы очень желалъ, Маврикій Браси, чтобъ это касалось до однихъ васъ.— отвчалъ Регинальдъ’ — Этотъ негодяй не поступалъ бы съ такимъ непостижимымъ безстыдствомъ, ежели бы не имлъ поддержки. Въ нашихъ лсахъ нтъ недостатка въ разбойникахъ и браконьерахъ, и я знаю, что они ничего такъ не желаютъ, какъ случая отмстить мн за строгость, съ которою я соблюдаю законы объ охот. Я помню, что въ меня было пущено боле стрлъ, нежели въ цль при Ашби, когда я одного изъ этихъ негодяевъ, пойманнаго на мст преступленія, веллъ привязать къ рогамъ оленя, который умчалъ и умертвилъ его въ пять минутъ. Ну, что ты узналъ?— сказалъ онъ вошедшему въ это время оруженосцу — Извстно ли число этихъ негодяевъ?’

‘Въ лсу, противъ замка, по видимому, ихъ покрайней мр сотъ до двухъ.’ Отвчалъ оруженосецъ.

‘Прекрасно!— сказалъ Регинальдъ — Вотъ Г. г. Рыцари, чему подвергло меня мое снисходительное согласіе ссудить васъ моимъ замкомъ, для исполненія вашихъ проказъ. Вы такъ благоразумно распорядились, что собрали вокругъ меня всхъ осъ здшняго околодка.’

‘Скажите лучше всхъ жуковъ, — сказалъ Маврикій — они не что иное, какъ трусы и лнивцы, которые не хотятъ снискивать хлбъ работою и живутъ въ лсахъ, на счетъ дикихъ козъ, которыхъ бьютъ, и на счетъ прозжающихъ, которыхъ грабятъ, я васъ увряю, что это настоящіе жуки, а не осы, они могутъ только жужжать, но не имютъ жала.’

‘Не имютъ жала!— сказалъ Регинальдъ — А какъ вы назовете эти трехъфутовыя стрлы, пробивающія лучшія латы, кром однихъ Гишпанскихъ, и попадающія всегда врно въ цль, хотя бы она была не боле орха?’

‘Послушайте, г. Рыцарь, — сказалъ Бріанъ — Стоитъ собрать нашихъ людей и сдлать вылазку: одного Рыцаря, одного вооруженнаго воина достаточно для прощанія двадцатерыхъ изъ нихъ.’

‘Боле, нежели достаточно, только мн стыдно сражаться съ этимъ подлымъ народомъ.’ Сказалъ Маврикій.

‘Вы бы были правы, — отвчалъ Регинальдъ — если бы дло касалось до Турокъ, или Мавровъ, г. Бріанъ, или до Французскихъ крестьянъ, г. Маврикіи, но эти люди Англичане, они храбры и славные стрлки, все наше преимущество надъ ними заключается только въ превосходств вооруженія и коней нашихъ, но много ли намъ это принесетъ пользы, ежели они будутъ держаться въ лсу. Вы совтуете сдлать вылазку, а у насъ едва достаетъ людей для защиты замка. Мои лучшіе воины теперь въ Іорк, также какъ и ваши, Маврикій, и здсь у меня не боле двадцати человкъ, къ которымъ только могутъ присоединиться наши люди, участвовавшіе въ исполненіи вашего благоразумнаго предпріятія.’ ‘Я надюсь,— сказалъ Бріанъ — что ихъ недостаточно для взятія замка.’ ‘Безъ сомннія недостаточно, — продолжалъ Регинальдъ — хотя атаманъ ихъ и ршительный человкъ, но у нихъ нтъ ни машинъ, ни лстницъ для сдланія приступа, ни опытности въ военномъ дл, и замокъ мой можетъ противиться всмъ ихъ усиліямъ.’

‘Пошлите гонца къ своимъ сосдамъ и просите, чтобъ подали вамъ помощь, чтобъ помогли тремъ Рыцарямъ, осажденнымъ въ замк Регинальда Фрондбефа шутомъ и пастухомъ свинаго стада.’ ‘Шутка слишкомъ не у мста, г. Рыцарь. Къ кому прикажите мн послать? Филиппъ Мальвуазинъ въ Іорк со всми своими вассалами, тамъ же и прочіе мои союзники, да и я самъ тамъ же бы былъ теперь, ежели бы не адское ваше предпріятіе.’

‘Слдовательно должно послать въ Іоркъ — сказалъ Маврикіи — и приказать быть сюда нашимъ воинамъ. Эта сволочь не устоитъ пяти минутъ, увидвъ знамя моего вольнаго войска и острія копьевь моихъ сослуживцевъ.’

‘А кто доставитъ имъ нате повелніе?— спросилъ Регинальдъ — Его перехватятъ, эти негодяи расползутся по всмъ тропинкамъ. Я нахожу одно средство.— прибавилъ онъ подумавъ — Бріанъ, вы безъ сомннія умете писать, также какъ и читать, и ежели бы можно было отыскать чернильницу моего капелана, умершаго въ прошедшіе святки….’ ‘Я думаю, — сказалъ оруженосецъ, стоящій у дверей — что старая варвара сберегала ее, въ память его.’

‘Принеси же се поскоре, — сказалъ Регинальдъ — и я вамъ скажу мой ‘отвтъ, г. Рыцарь Храма, на этотъ дерзкій вызовъ.’

‘Я бы охотне желалъ отвчать на него моимъ копьемъ, нежели перомъ, по сдлаю угодное вамъ.’ Отвчалъ Бріанъ.

По принесеніи всего нужнаго для письма, онъ слъ у стола, и Регинальдъ продиктовалъ ему слдующее:

‘Рыцарь Регинальдъ Фрондбсфъ и благородные Рыцари, его союзники и друзья, не принимаютъ вызова отъ вассаловъ и рабовъ, но ежели человкъ, называющій себя Безпечнымъ Чернымъ, иметъ дйствительно право на званіе Рыцаря, то долженъ знать, что унижаетъ себя ихъ сотовариществомъ, и не можетъ требоватъ отчета отъ Рыцарей благороднаго происхожденія. Обращаясь же къ людямъ, взятымъ нами въ плнъ, мы просимъ, изъ Христіанскаго милосердія, прислать къ нимъ священника, для приготовленія ихъ къ смерти, потому что мы намрены ршительно, сего же дня, отрубить имъ головы и выставить оныя на стнахъ нашего замка, въ доказательство презрнія нашего къ тмъ, которые предприняли ихъ защищать.’

Сложивъ это письмо, отдали его гонцу, принесшему вызовъ и ожидавшему отвта у воротъ замка.

Гонецъ возвратился съ онымъ въ главную квартиру соединенныхъ войскъ, учрежденную подъ большимъ дубомъ въ разстояніи трехъ выстрловъ отъ замка. Тамъ Вамба и Гуртъ съ своими союзниками, Чернымъ Рыцаремъ и Локслеемъ, ожидали съ нетерпніемъ отвта на свой вызовъ, вокругъ ихъ, въ нкоторомъ разстояніи, находились множество стрлковъ, которыхъ нарядъ и дерзновенный и отчаянный видъ объясняли ихъ ремесло. Уже боле двухъ сотъ человкъ собралось ихъ на этомъ мст и, сверхъ, того, еще ожидали нсколькихъ, Локслей, ихъ атаманъ, отличался отъ нихъ однимъ перомъ на шапк. Другое войско не такъ хорошо вооруженное и мене опытное, находилось шутъ же. Распространившійся слухъ о захваченіи Цедрика побудилъ его вассаловъ, со множествомъ сосдственныхъ крестьянъ, поспшить на помощь своему господину. Большая часть изъ нихъ не имли инаго вооруженія, кром кольевъ, косъ, цповъ и прочихъ земледльческихъ орудій, потому что Норманцы, по обыкновенной политик завоевателей, не дозволяли Саксонцамъ имть и носить оружіе. Итакъ это войско не было страшно осажденнымъ, но увеличивало наружную силу осаждающихъ умноженіемъ ихъ числа и усиливало въ нихъ стремленіе къ справедливому подвигу, которымъ они одушевлялись.

Письмо было отдано атаману, который передалъ оное Туку.

‘По чести, я ничего не понимаю, что тутъ написано.’ Сказалъ Тукъ, и отдалъ письмо Гурту, который передалъ его Вамб, покачавъ головою. Вамба повертлъ его въ рукахъ и, сдлавъ прыжокъ, отдалъ оное Локслсю, который, взявъ письмо, сказалъ:

‘Ежели бы большія литеры были пиками, а малыя стрлами, то я придумалъ бы что-нибудь изъ нихъ сдлать, но понять, что тутъ написано, мн также не возможно, какъ убитъ стрлою дикую козу за десять миль.’

‘Слдовательно я прочту.’ Сказалъ Черный Рыцарь.

Онъ прочелъ письмо и объяснилъ содержаніе онаго своимъ товарищамъ.

‘Отрубить голову почтенному Цедрику!— вскричалъ Бамба — Это не возможно, вы не ошиблись ли, г. Рыцарь?’ ‘Нтъ, любезный другъ.— отвчалъ Рыцарь — Я врно пересказалъ содержаніе письма.’

‘Посл этаго, — сказалъ Гуртъ — намъ необходимо должно овладть замкомъ, чего бы то ни стоило, хотя бы голыми руками надобно было выламывать изъ стны каменья.’

‘Я боюсь одного, — сказалъ Вамба — не окажутся ли руки мои неспособными къ этой работ, и не способне ли будутъ он къ мшанію извести для соединенія посл каменьевъ, которые вы выломаете руками.’

‘Это одна хитрость, для того, чтобъ выиграть время.— сказалъ Локслей — Они не осмлятся сдлать преступленія, за которое я имъ ужасно отмщу.’ ‘Мн бы хотлось, — сказалъ Черный Рыцарь — чтобъ кто-нибудь изъ насъ

забрался въ замокъ и узналъ бы о числ и намреніяхъ осажденныхъ. Мн кажется, что требованіе ихъ, о присылк священника, представляетъ случай Туку доставить намъ нужныя свднія.’

‘Чтобъ провалъ тебя побралъ и съ твоею выдумкою!— отвчалъ Тукъ — Я уже теб сказалъ, г. Безпечный, что сбрасывая съ себя рясу, я бросаю и свою Латынь, и надвая зеленый кафтанъ, готовъ лучше воевать съ дикими козами, нежели исповдывать.’

‘Я боюзь, — сказалъ Черный Рыцарь — что между нами не сыщется никого, желающаго взять на себя роль исповдника.’

Вс посмотрли другъ на друга въ молчаніи.

‘Я вижу, — сказалъ Вамба — что дуракъ долженъ быть всегда дуракомъ, и что онъ именно долженъ подвергать опасности свою шею въ такихъ длахъ, въ которыхъ боятся участвовать умные люди. Я надюсь, съ помощію рясы и капюшона, доставить утшеніе нашему господину Цедрику и его товарищамъ въ несчастій.’

‘Полагаешь ли ты, — спросилъ Рыцарь у Гурта — что у него достанетъ разсудка для этой роли?’

‘Я этаго не знаю, — отвчалъ Гуртъ — но ежели онъ не успетъ въ этомъ случа, то въ первый разъ употребитъ неудачно свою глупость.’

‘Надвай же, голубчикъ, рясу, — сказалъ Черный Рыцарь — ступай въ замокъ и узнай отъ своего господина о положеніи замка и его защитниковъ, которые должны быть не многочисленны, и можно поручиться, что внезапное сильное нападеніе сдлаетъ насъ обладателями замка. Но время дорого, ступай.’

‘Между тмъ, — сказалъ Локслей — мы окружимъ замокъ со всхъ сторонъ такъ, что червякъ не выползетъ изъ него съ извстіемъ. А ты, любезный другъ, можешь уврить этихъ притснителей, что они очень дорого заплатятъ за малйшее насиліе своимъ плнникамъ.’

Вамба одлся въ рясу и, принявъ важную осанку, отправился для исполненія даннаго ему порученія.

Конецъ 2-й Части.

ИВАНГОЕ,ИЛИВОЗВРАЩЕНІЕизъКРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава I.

Глава II.

Глава III.

Глава IV.

Глава V.

Глава VI.

Глава VII.

Глава X.

Глава IX.

Глава X.

Глава XI.

Глава XII.

Глава XIII.

Читайте также:

ИВАНГОЕ,
ИЛИ
ВОЗВРАЩЕНІЕ
изъ
КРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.